Что представляла собой эта "новоанглицкая торгов-{133}ля", в которой принял участие Каржавин? Ее характер вряд ли может вызывать особые сомнения: остров Мартиника превратился в то время в важную базу снабжения восставших колонистов. Правда, в письмах к отцу Ф. В. Каржавин приводил перечень довольно "безобидных" товаров (вино, патока, соль), но вместе с тем сообщал, что отправляемый корабль вооружен и что сам он уполномочен судовладельцем "быть на оном корабле военноначальным человеком". Принятые меры предосторожности оказались, как показали дальнейшие события, совсем не лишними. "Мы были, - писал Каржавин, - поневоле в сражении между англицким капером и филадельфийским полукупцом-полукапером, где и бот свой мы потеряли"23. Опасное предприятие окончилось в конце концов благополучно. В густом тумане корабль, на котором находился Каржавин, сумел ускользнуть от английского фрегата и пристать к виргинским берегам. Этот факт подтверждается сообщением "Виргиния газетт" от 16 мая 1777 г. о прибытии корабля с острова Мартиника с грузом пороха, оружия (!), соли и т. д. 24 Наконец, из дневника Ф. В. Каржавина за 1777-1778 гг. стало известно, что на борту "имелось более бочонков пороху, чем подобало для припасов купеческого корабля". Таким образом, цель плавания становится очевидной 25. К тому же вскоре после прибытия бригантины "Ле Жантий" на реку Джеймс "напротив Вильямсберга" "российский офицер" направил письмо президенту Континентального конгресса Джону Хэнкоку, предлагая "ему свои услуги как переводчик и толмач", но ответа не получил 26. К тому времени было уже ясно, что русские войска в Америку посланы не будут, и знание русского языка стало совершенно бесполезным. Каржавин оказался в Соединенных Штатах в трудном положении. Без знания языка, без денег и в окружении лиц, не отличавшихся элементарной честностью.
      Касаясь своего пребывания в Виргинии, Каржавин отмечал, что он занимался торговлей в различных городах и селениях в течение 22 месяцев. Используя американские источники, Е. Двойченко-Маркова обратила внимание на то, что он был связан с капитаном Лапортом (в 1779 г. жил в его доме в Вильямсберге) и, возможно, принимал участие в создании по инициативе последнего французской военной части из жителей Мартиники и Сан-Доминго 27.
      Обратное путешествие Каржавина сложилось крайне неудачно. "При самом выезде из Виргинии в феврале 1779 г." корабль с "богатым грузом" был захвачен англичанами. "Думая сыскать помощь в Бостоне, исполнен русским неунывающим духом", Каржавин, "к удивлению всех знакомых", пешком пустился в далекий путь "с сумою на плечах". В 23 дня "с паспортом министра и консулей французских" добрался до Бостона. Впрочем, никакого успеха в своем деле ему достичь не удалось, и он был вынужден возвратиться в Филадельфию, "претерпев величайшую нужду, быв два дня слеп от преломления солнечных лучей на снегом покрытых полях и в опасности как от англичан, так и от самих американцев"28.
      Выразительно описывая злоключения своего американского путешествия, Каржавин необычайно скуп в политических оценках. В его бумагах нет каких-либо прямых свидетельств о симпатиях к восставшим и тем более об участии в военных действиях. Тем не менее отдельные случайные замечания, сделанные попутно или даже между строк, позволяют судить о его отношении к борьбе американцев за свободу и независимость. Касаясь своего пребывания в Америке, Каржавин с горечью писал жене: "Я потерял три года, 2 корабля и все, что имел в Новой Англии, более 20 раз в течение этого времени я рисковал жизнью... и впереди мне не видно исхода из этого тяжелого положения; из-за чего все это? Все из-за одного рокового "нет", сказанного той, которая хотела быть девицей Лами (фамилия, под которой Ф. В. Каржавин жил во Франции) и не согласилась сделаться мадам Каржавиной. Но прочь все гордые мечты о счастье! Помни, бедняк Лами, что ты надолго потерял ее гордое сердце, что ты больше ничего, как несчастный аптекарь, и вари свои лекарства для храбрых людей, которые отомстят твоим врагам, англичанам, за твое разорение..."29.
      Итак, оказывается, для Каржавина англичане - враги, а американцы храбрые солдаты, для которых он, используя свои медицинские знания, варит лекарства. Вполне определенный вывод о симпатиях Каржавина можно сделать и на основании его осторожной автобиографической записки, в которой о событиях в Виргинии 1779 г. сообщалось следующее: "...Англичане, под водительством Годриджа (речь идет о виргинском лоялисте Джоне Гудриче.- Н. Б.), прибыли {135} в Шеспековую губу (т. е. Чесапикский залив. - Н. Б.) и поднялись по всем рекам на грабеж и разорение". Далее мы узнаем, что Каржавин помогал французскому купцу Венелю "отвести водою товар в дальние леса, где мы скрывались до тех пор, пока уехал неприятель"30.
      Оказавшись в Соединенных Штатах уже после войны, Каржавин вновь обосновался в Виргинии (сначала в Смитфилде, а затем "в столице виргинской" - городе Вильямсберге). "Напоследок, пробравшись до Виргинии, докторствовал там, купечествовал и был переводчиком языка англо-американского при канцелярии консульства французского", - писал об этом периоде своей жизни Каржавин в биографической заметке, помещенной в виде учебного перевода в одном из специальных филологических сочинений 31. Здесь он имел все возможности восстановить и расширить свои связи с деятелями американского просвещения, и прежде всего с Карло Беллини. Знаменательно, что одну из своих книг, опубликованную в 1789 г., Каржавин посвятил "г-ну К. Беллини, профессору Вильямсбергского университета в Виргинии"32. В своем посвящении он призвал К. Беллини "принять эти строки как знак близкой связи, существующей между сторонниками истинной веры (букв. vrais croyans), несмотря на разделяющие их безбрежные моря". (Как Каржавин, так и Беллини были масонами.)
      Позднее Ф. В. Каржавин решительно отвергал обвинение в сочувствии идеям "свободы и равенства". Известно, например, что в письме к жене от 27 апреля 1797 г. из С.-Петербурга он специально подчеркивал: "Я не знаю, почему мадам нравится приписывать мне сочувствие свободе и равенству; если бы это было так, я бы никогда не покинул Америки; я мог там стать профессором подобно г-ну Беллини, и все меня там знали и любили"33.
      Опровергая обвинения в сочувствии революционным идеям, Каржавин одновременно сам себе противоречил, когда отмечал, что все в Америке его "знали и любили". Если полностью принять "опровержения" Каржавина, то совершенно необъяснимой становится его дружба и идейная близость с К. Беллини. Непонятными также окажутся содержание и дружеский тон их переписки. Особый интерес представляет в этой связи письмо Беллини Каржавину из Вильямсберга от 1 марта 1788 г., в котором упоминалась федеральная конститу-{136}ция принятая Филадельфийским конвентом в 1787 г. Из этого письма видно, что в круг виргинских знакомых Каржавина входили такие известные лица, как ректор колледжа "Уильям энд Мэри" епископ Джеймс Мэдисон и один из наиболее образованных представителей американского просвещения профессор Дж. Уайз 34.
      Наиболее важным и интересным свидетельством близких связей Ф. В. Каржавина с восставшими колонистами и их руководителями является проект посылки его в С.-Петербург со специальной дипломатической миссией от конгресса Соединенных Штатов. Вспоминая об этом, Ф. В. Каржавин писал своим родителям в Россию 1 сентября 1785 г.: "Лет с тому 6 или 7 будет, как я жил на коште (т. е. содержании. - Н. Б.) виргинского Правительства, месяцев 6 в Вилиамсбурге с намерением быть посланным к российской государыне от американского конгресса с публичным характером в то время, как они отправили доктора Франклина к королю французскому полномочным министром. Но обстоятельства военные, некоторые повороты в американских делах, помятование, что я был у Вас не в милости, и страх российского министра Панина, ежели бы я, русский человек, послан был к своей государыне в публичном звании от иностранной короны и протчие, причинили мне предпочесть возвратиться в Мартинику на 74-пушечном французском корабле "Фандант""35.
      К сожалению, это свидетельство Каржавина, несмотря на длительные и тщательные поиски, не удалось подтвердить никакими дополнительными доказательствами. Ни в бумагах Т. Джефферсона, ни в переписке других выдающихся виргинцев имя Каржавина не упоминается. Нет сведений об этом проекте и в бумагах Континентального конгресса. Можно лишь предположить, что перспектива посылки Каржавина в Петербург могла неофициально обсуждаться в конце 1779 - начале 1780 г. в кругу его виргинских знакомых. Нельзя исключить и возможность того, что сам Ф. В. Каржавин несколько "преувеличил" значение этих разговоров, тем более что иной раз он мог и прихвастнуть. В качестве примера сошлюсь на письмо "гражданина мира" (так именовал себя Каржавин) издателям виргинской газеты в феврале 1786 г. Комментируя сообщения испанских газет о существовании семей с очень большим числом детей, Каржавин сообщал следующие фантастические сведения: "В этом городе (Вильямсберге. - Н. Б.) в на-{137}стоящее время проживает русский, родившийся в 1745 г., который покинул свою родину - г. Санкт-Петербург в 1773 г., когда у него было пять братьев и сестер, родившихся ранее него и двадцать семь, родившихся после; таким образом, у его отца и матери было тридцать три ребенка, а родители были в добром здравии и обладали бодрым духом, когда он их покинул"36.
      Впрочем, это редкое исключение, и, как правило, все даже вскользь оброненные Ф. В. Каржавиным свидетельства находили полное подтверждение.
      Вернувшись в Россию, Каржавин не переставал интересоваться американскими сюжетами и систематически обращался к ним в своих многочисленных публикациях. Тем самым он стал первым русским, который конкретно воплотил и пропагандировал взаимовлияние культур России и США. Показательно, что предисловие к одной из своих книг Ф. В. Каржавин подписал: "Русский американец"37.
      Особый интерес представляет решительное осуждение Каржавиным рабства негров, что было так характерно для передовых кругов русского общества того времени. В той же самой книге, которая по своей тематике казалась очень далекой от политики и, по словам автора, представляла "невинное упражнение во время скуки для людей, не хотящих лучшим заниматься", можно было встретить гневные строки в адрес рабства негров и его защитников. "...Все берега Африканские и Американские, - отмечал Каржавин, - стонут от бесчеловечия, с каким сахарные промышленники поступают с черноцветными народами"38.
      Демократизм и сочувствие Ф. В. Каржавина неграм и порабощенным индейцам Америки ярко проявились также в его характеристике так называемых "диких" народов. "Двенадцать лет я выжил в различных областях как холодные, так и теплые Америки, - писал Каржавин, - был всего 28 лет вне отечества... множество народов я видел, которые не так живут, как мы, не так, как и прочие европейцы; видел я людей разумных, видел и глупых, везде я нашел человека, но дикого нигде, и признаюсь, что дичее себя не находил"39.
      Уже эти краткие замечания, как бы случайно оброненные автором, проливают вполне определенный свет на его взгляды. Становится понятным, почему этот незаурядный и исключительно образованный человек не {138} находил себе места в крепостнической России. Долгое время проживший в западной Европе и Америке и не принадлежавший к дворянскому сословию, Ф. В. Каржавин казался в крепостнической России политически неблагонадежным и ему явно не помогали неоднократные заверения в лояльности. Этим заверениям мало верила даже его жена, не говоря уже о царских чиновниках. Неудивительно поэтому, что прошение в Коллегию иностранных дел "быть при должности в чужих краях" не было удовлетворено, и до своей смерти в 1812 г. Ф. В. Каржавин не переставал бороться с жизненными невзгодами.
      К сожалению, наряду с успехами в изучении сложной и противоречивой фигуры "гражданина мира" приходится говорить и о серьезных недостатках. Так, под вдохновенным пером одного из своих изобретательных биографов Ф. В. Каржавин из профессионального переводчика, просветителя и вольнодумца превратился в "искреннего друга" А. Н. Радищева, рыцаря "не мало важных бунтов" в Америке, очевидца взятия Бастилии, американского "корреспондента" Н. И. Новикова и т. д. 40
      Авторитетные специалисты, занимавшиеся проверкой этих сенсационных открытий, в конечном итоге всякий раз обнаруживали, что они не подтверждаются 41. Совсем недавно новую и в целом весьма успешную попытку проследить сложный творческий путь Ф. В. Каржавина предприняла С. Р. Долгова. Опираясь на документы, исследовательница отвергла целый ряд гипотез, объясняя их появление "стремлением желаемое выдать за действительное"42.
      В одном важном вопросе она оказалась, однако, под влиянием некоторых своих предшественников и приписала многие американские публикации (хотя и не все!) в "Прибавлениях к "Московским ведомостям"" Н. И. Новикова Ф. В. Каржавину и тем самым существенно исказила политические взгляды и общее мировоззрение своего героя. Конечно, очень соблазнительно приписать некоторые статьи об Америке в изданиях Н. И. Новикова "русскому американцу". Он сразу становится революционером и передовым мыслителем, поставившим "вопрос об основных классах общества".
      Действительно, в статье "Краткое известие о провинции Виргинской. (Из письма некоего путешественника)" отмечалось, что в Северной Америке имеются "три клас-{139}са": высший класс - знать, на стороне которой "порода и богатство"; "весьма многочисленный" средний класс, иногда богатый, но не знатный; "третий и низший класс черни (составляющей всегда большую часть народа)"43. На этом основании утверждалось, что Каржавин был одним "из первых социологов, угадавших классовую структуру современного ему общества"44.
      С. Р. Долгова представила пространное доказательство принадлежности данной статьи перу Каржавина. "Мы располагаем фактами, которые подтверждают, что автором этих статей был Ф. В. Каржавин", - решительно утверждала исследовательница и приводила далее длинный перечень разного рода косвенных аргументов, сопоставлений и предположений 45. Каржавин долго жил в Америке, особенно в Виргинии, и, вообще говоря, мог написать и о табаке, и о черепахах, и о многом другом. Но вся сложная система атрибуции статьи его перу остается плодом воображения.
      Все дело в том, что статья "Краткое известие о провинции Виргинской", в которой упоминалось о "трех классах", в действительности представляла собой перевод трех глав (VII-IX) из книги Джона Фердинанда Д. Смита "Поездка в Соединенные Штаты Америки" и отношения к Каржавину не имела 46.
      В целом с формальной стороны американское путешествие Каржавина трудно назвать удачным. "Богини, называемые у римлян Paupertas и Necessitas", постоянно преследовали Каржавина, и ему не удалось даже скопить денег на обратную дорогу, в связи с чем пришлось обратиться в русское посольство в Париже к Н. К. Хотинскому, через которого были, наконец, получены необходимые 1200 ливров 47.
      В то же время его роль в установлении первых прямых русско-американских связей, и прежде всего культурных контактов, представляется довольно существенной. Практическая деятельность Каржавина, его литературные работы, широкий и разнообразный круг знакомых и т. д. - все это, несомненно, способствовало взаимному ознакомлению с условиями жизни в обеих странах, обмену опытом и появлению обоюдного интереса. Нельзя не учитывать также, что Ф. В. Каржавин был первым русским человеком, который по собственной инициативе предпринял путешествие в Америку и прожил в Соединенных Штатах {140} значительный период времени как в годы войны за независимость, так и после ее окончания.
      Рукописное и печатное наследство Каржавина стало в последние годы предметом детального исследования. Далеко не все здесь представляется ясным и далеко не все сохранило художественную и познавательную ценность. Многое из того, что написал Каржавин, носит случайный или отвлеченный характер и для современного читателя практически утратило всякий смысл. В то же время было установлено, что значительную ценность для своего времени представляли его филологические наблюдения. Не меньшее значение имеют труды по теории архитектуры, а также выразительные и оригинальные рисунки. Специального внимания заслуживают и его литературные сочинения. Выученик Парижского университета, "всемирный странствователь", Каржавин, по словам академика М. П. Алексеева, "немало потрудился для своей родины как "университетом московским апробированный и привилегированный учитель", переводчик и сочинитель, и не его вина, что он сделал меньше того, что хотел и мог сделать"48.
      Уделяя пристальное внимание Ф. В. Каржавину, исследователи, к сожалению, часто забывают о существовании других русских подданных, которые были очевидцами и участниками вооруженной борьбы американцев за свою независимость. Речь в первую очередь идет об упоминавшемся выше Густаве Хайнрихе фон Розентале, который не только был непосредственным участником войны США за независимость, но и продолжал открыто выражать свои симпатии к молодой республике после возвращения в Россию в 1784 г. Особый интерес в этой связи представляет переписка Розенталя с его бывшими сослуживцами и друзьями в США, и прежде всего с генералом У. Ирвином, хранящаяся в исторических обществах Пенсильвании и Висконсина и присланная по моей просьбе в Москву.
      Как вспоминал позднее сам Розенталь, он отправился в Америку, "так как ожидалось, что споры между Великобританией и ее колониями в конечном итоге приведут к открытому столкновению... Под именем Джона Роуза я вступил в континентальную армию под Тайкондерогой и с этого времени продолжал находиться на службе Соединенных Штатов Америки"49. На протяжении ряда лет он служил под начальством бригадного генерала Уильяма Ирвина, "а в конце войны был {141} его адъютантом". Когда в ноябре 1783 г. в Филадельфии собрался Совет цензоров (Council of Censors) Пенсильвании, Дж. Роуз был избран его секретарем. Он являлся также одним из учредителей "общества Цинциннати" в штате Пенсильвания. Диплом о членстве в этом обществе, подписанный генералом Вашингтоном 1 октября 1785 г., был послан ему уже в Европу 50.
      Особый интерес представляет тот факт, что в 1786 г., давая сведения о своем звании и имуществе, он заявил об отказе от своих чинов в России "до тех пор, пока Северная Америка не будет признана самостоятельным государством"51.
      Не приходится сомневаться, что такой поступок в условиях царского самодержавия свидетельствовал о большом гражданском мужестве Розенталя. Показательно также, что до конца своей жизни он сохранил добрую память о своих американских друзьях и, в частности, писал, что приверженность У. Ирвина "делу свободы должна быть гордостью его семьи и страны"52. Он неоднократно выражал желание получить знаки принадлежности к "ордену Цинциннати" и напоминал Ирвину о его обещании прислать свой портрет 53.
      Много интересных сведений содержат и письма генерала Ирвина, регулярно информировавшего Розенталя о важнейших событиях американской жизни: восстании Шейса, конституции 1787 г., борьбе между федералистами и демократами, восстании из-за виски, договоре Джея и т. д. Так, в письме от 1 сентября 1787 г. сообщалось: "Прошлой зимой вблизи Бостона происходили сильные волнения, по существу даже восстание, о котором Вы, без сомнения, немало слышали. Одно время под руководством некого Шейса суровой зимой объединилось 7000 повстанцев. У них имелось множество поводов для недовольства, в том числе притеснения судей, спекулянтов, сборщиков налогов и т. д." Ирвин характеризовал подавление восстания как братоубийственную войну, характер которой в США понимали лишь очень немногие. С этим восстанием генерал связывал и выступление восточных штатов в пользу создания "сильной исполнительной власти"54.
      Резко отрицательно Ирвин отзывался о принятии в 1798 г. законов об иностранных и подрывных действиях (Alien Law and Sedition Law) и рекомендовал Розенталю воздержаться от переезда в Америку. "Вы несомненно должны будете чувствовать себя неловко, {142} если не получите всех прав свободного гражданина в моент, когда сойдете на берег". Предстоящие выборы и победа Т. Джефферсона, на которую Ирвин рассчитывал, должны были изменить положение к лучшему 55. Хотя Розенталь так никогда и не вернулся в США (он умер в Ревеле в 1827 г.), все эти годы он не прекращал своей американской переписки, общался с консулами США в С.-Петербурге Дж. Гаррисом, Дж. Гибсоном и др.
      Среди других участников и очевидцев Американской ревлюции встречается упоминание о некоем Карле Тиле (Charles Thiel), аптекаре из С.-Петербурга, приехавшем в Филадельфию еще в 1769 г. Назвавшись Кистом (Cist), предприимчивый аптекарь вскоре преуспел в издательском деле. Однако его известность главным образом связана с тем, что он одним из первых понял, что каменный уголь может быть использован в качестве топлива 56. Причудливо сложилась судьба другого русского странствователя - нижегородского мещанина Василия Баранщикова, оказавшегося в начале 80-х годов XVIII в. в Америке на принадлежавшем Дании острове Санкто-Томас 57.
      Ф. В. Каржавин упоминал в своем дневнике (запись от 29 мая 1782 г.), что встретил среди немецких солдат в Америке одного русского, уроженца Ревеля. Через несколько дней (2 июня) от уточняет, что имя русского солдата - Захар Бобух ("Захар Иванов сын Бобух"?). В свое время, сообщал Каржавин, он выполнил "для государыни Екатерины вторые и для графов Орловых много алмазной работы на платье и принужден был вместо награждения бежать из России"58.
      Судьба русского умельца по алмазной работе, как и, возможно, некоторых других безвестных странствователей, так и осталась неизвестной. Зато большое впечатление на современников и позднейших исследователей произвела жизнь и деятельность другого человека, принадлежавшего по своему происхождению к высшей русской аристократии и переехавшего на постоянное жительство в США в конце XVIII в. Это был не кто иной, как сын Д. А. Голицына, приехавший в Балтимор в 1792 г. под именем Августина Смита. Отказавшись от большого состояния и княжеского титула, молодой Дм. Голицын стал католическим миссионером - "отцом Августином" и основал в глухой части Пенсильвании, примерно в 200 милях от Фила-{143}дельфии, поселение Лоретто, где и поныне сохранился его памятник. Жизни и деятельности "отца Августина" посвящено несколько специальных трудов на немецком, французском и английском языках, и здесь нет необходимости вновь подробно останавливаться на деталях его необычной судьбы 59. Представляется, однако, очевидным, что при выборе Америки в качестве места своей жизни на молодого Голицына в известной мере повлияли американские симпатии его отца. Показательно также, что Д. А. Голицын снабдил своего сына рекомендательными письмами к Дж. Вашингтону и Дж. Адамсу.
      Обращая внимание на первых русских путешественников и переселенцев в США в XVIII в., я далек от стремления преувеличить их число и роль. Вместе с тем уже из приводимых сведений и в первую очередь материалов об участии выходцев из России в войне США за независимость видно, что этот вопрос заслуживает изучения, причем не исключена возможность, что настойчивого исследователя могут ждать впереди интересные находки. {144}
      ГЛАВА IX
      РУССКО-АМЕРИКАНСКИЕ
      НАУЧНЫЕ
      И КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ
      В ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ
      XVIII в.
      Обоюдный интерес к исследованиям в области физики и географических открытий в середине XVIII в. подготовил почву к установлению официального контакта между основанным Б. Франклином в 1743 г. американским философским обществом 1 (American Philosophical Society) в Филадельфии и императорской Академией наук в С.-Петербурге в первой половине 70-х годов XVIII в.
      В связи с выходом в начале 1771 г. первого тома "Трудов Американского философского общества"2 было решено направить его всем важнейшим иностранным "философским" учреждениям, в списке которых, представленном 22 февраля 1771 г., фигурировало "С.-Петербургское императорское общество" (Imperial Society of St. Petersburg)3. Из официальной надписи на "Трудах" видно, что "Американское философское общество, основанное в Филадельфии, искренне желая сотрудничать с императорским обществом в С.-Петербурге... просило принять этот том как первый результат своих работ в Новом Свете". "Труды общества" были пересланы Б. Франклину в Лондон для передачи различным европейским научным учреждениям. Удобный случай для связи с Петербургской академией наук представился летом 1772 г. во время пребывания в Лондоне одного из членов Академии, барона Т. фон Клингштэдта, которому Франклин и вручил 31 июля 1772 г. экземпляр "Трудов" с личной надписью. Барон Клингштэдт, хотя и с некоторым опозданием, благополучно передал летом 1774 г. этот том в Академию, о чем имеется соответствующая запись в протоколах конференции от 22 августа (2 сентября) 1774 г. 4, а {145} сам еще ранее, 15 января 1773 г., по рекомендации Франклина был избран первым членом Американского философского общества от России 5.
      Позднее в "Академических известиях", выходивших "при С.-Петербургской императорской Академии наук появился перевод основного содержания "Сочинения ученого Американского общества, учрежденного в Филадельфии для приращения полезных знаний. Том I на 1769 и 1770 год". Среди переведенных материалов читатель находил "Рассуждение о физическом состоянии Северной Америки", статью Хью Уильямсона о кометах и др. 6
      Любопытные научные контакты между Америкой и Россией завязывались во второй половине 80-х годов XVIII в. через Екатерину II, Вашингтона, Франклина и Лафайета. Русская императрица была заинтересована в этих контактах, так как занималась подготовкой сравнительного словаря всех языков мира. На плохие условия научной работы Екатерине II жаловаться, конечно, не приходилось: к ее услугам была многочисленная армия чиновников всех рангов, готовых выполнить любое ее распоряжение и даже прихоть. Неудивительно поэтому, что лингвистический материал в изобилии поступал в С.-Петербург со всех концов огромной империи. Несколько сложнее обстояло дело с получением информации из Америки. Но и здесь для царицы вопрос решался довольно просто. Стоило Екатерине II сообщить о своем проекте Лафайету, как последний немедленно обратился прямо к Вашингтону и Франклину. "В приложении я посылаю словник, - писал Лафайет, - который русская императрица просит заполнить индейскими словами. Вы знаете о ее плане всеобщего словаря... Ваши уполномоченные по делам индейцев полковник Хармар и генерал Батлер смогут организовать работу, которую важно выполнить хорошо, так как императрица... придает ей большое значение"7.
      В свою очередь, Дж. Вашингтон и Б. Франклин, стремясь возможно полнее исполнить эту просьбу, связались с рядом лиц в Соединенных Штатах, способных обеспечить подбор необходимых для Екатерины II материалов 8.
      "Высочайшая просьба" не осталась в Америке без внимания, и отклик на нее пришел скоро. Уже в апреле 1787 г. Франклин смог возвратить Лафайету вопрос-{146}ник Екатерины II, заполненный "словами на делаварском и шаванезском языках"9. Позднее, в начале 1788 г., аналогичные материалы для Екатерины II направил Дж. Вашингтон, выражавший свое сердечное пожелание, чтобы проект императрицы "создать всеобщий словарь увенчался заслуженным успехом"10.
      Так был осуществлен, выражаясь современным языком, первый научный обмен между Америкой и Россией на высшем уровне. Материалы о нем давно уже опубликованы, но, как иногда случается, они практически затерялись среди бесчисленных документов в многотомных сочинениях Дж. Вашингтона и Б. Франклина. Исследователям они казались, по-видимому, слишком малозначительными, чтобы обращать на них серьезное внимание, и их цитировали довольно редко. Между тем современники, и прежде всего сам Дж. Вашингтон, усматривали в этом деле, и, надо сказать, не без оснований, важный шаг к сближению между народами. Нельзя не напомнить в этой связи замечательные слова великого основателя американского государства, написанные им в том же самом письме к Лафайету, в котором он пересылал материал о языках индейцев Екатерине II. "Узнать языковую общность, - писал Вашингтон, - означает сделать один шаг к развитию общности народов. Было бы хорошо, чтобы гармония между народами стала бы целью, самой близкой сердцам монархов, и чтобы стремление к миру (чему не в последнюю очередь способствует торговля и возможность понимать друг друга) возрастало бы с каждым днем! Если настоящие или какие-либо другие мои действия с целью обеспечить информацию о различных диалектах коренных жителей в Америке прольют луч света на запутанный вопрос о языке в целом, я буду в высшей степени удовлетворен"11.
      Дж. Вашингтон выражал желание, чтобы проект Екатерины II "мог бы в какой-то мере положить основание ассимиляции языка, которая, в свою очередь, приведет к ассимиляции обычаев и интересов, что когда-нибудь устранит многие причины вражды среди человечества"12.
      Эти мечты в то время носили, конечно, отвлеченный характер, но тем не менее первый практический шаг, осуществленный при ближайшем участии Б. Франклина и Дж. Вашингтона, не пропал даром {147} для развития языкознания как в России, так и в Америке. Материалы, полученные из Соединенных Штатов, были частично использованы для второго издания всеобщего сравнительного словаря 13, который, в свою очередь, позднее имел большое значение для филологических исследований в Соединенных Штатах. Собирая материалы для Екатерины II, американцы оказались тем самым вовлеченными в сравнительное изучение индейских языков. По образцу русского словаря американские ученые подготовили затем словари различных индейских племен (Б. С. Бартон, Дж. Геккевельдер, Т. Шултц и др.).
      Как Бартон, так и Геккевельдер считали, что сходство между языками американских индейцев, татар и некоторых других азиатских народов объяснялось, вероятно, их общим происхождением. В письме к А. А. Нартову Геккевельдер высказывал в этой связи предположение, что американские племена происходят из Азии и большинство из них родственны татарам 14. Такой же точки зрения придерживался и Джон Ледиард, совершивший в 1787-1788 гг. путешествие по Сибири. "Я сам убежден, - писал Ледиард Т. Джефферсону, - что Америка населена со стороны Азии и что некоторые, если не все, ее животные происходят оттуда"15.
      При рассмотрении русско-американских научных и культурных связей в XVIII в. нельзя не обратить внимание на переписку и личное знакомство Б.