Мы с Элейн договорились устроить капкан для этого мерзавца, где ей отводилась участь приманки. Не то чтобы идея эта была ей по душе — она не хотела бы даже просто оказаться еще раз в одной комнате с этим чудовищем, — но Элейн обладала сильным характером и твердо решила расквитаться с подонком.

Я временно переехал к Элейн и стал выжидать. Она отменила все запланированные встречи, сообщив, что заболела гриппом и примерно неделю не в состоянии будет никого принимать.

— Так я совсем клиентуру потеряю, — жаловалась она мне. — Многие из них больше никогда не позвонят.

— Наоборот — от этого они захотят тебя еще больше.

— Посмотрим, подействует ли это на Мотли.

Из квартиры мы не выходили. Один раз Элейн сама приготовила обед, но обычно мы заказывали готовую еду на дом — нашу любимую пиццу и блюда китайской кухни. Из винной лавки нам доставляли коньяк, а мальчишка посыльный относил обратно выписанные чеки.

Через два дня наконец-то позвонил Мотли. Разговаривала с ним Элейн из гостиной, а я слушал их по параллельному телефону из спальной. Разговор выглядел примерно так:

— Привет, Элейн.

— Привет.

— Надеюсь, ты меня узнала?

— Да.

— Хотел поговорить с тобой. Узнать, в порядке ли ты.

— Ага.

— Да? Точно?

— Что точно?

— Все у тебя в порядке?

— Да, все нормально.

— Отлично!

— А...

— Что?

— Ты что, собрался прийти?

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто так, на всякий случай.

— А ты хотела бы?

— Да, в принципе я все время одна. Так одиноко!..

— Выйди куда-нибудь.

— Неохота.

— Но ведь ты все время сидишь безвылазно дома, не так ли? Боишься на улице показаться?

— Да, что-то в этом роде.

— А чего ты боишься?

— Не знаю.

— Погромче, я не слышу.

— Я сказала, что не знаю, чего именно я боюсь.

— Что, меня боишься?

— Да.

— Ну и отлично! Рад слышать. Сейчас я не приду — некогда.

— Угу.

— Но на днях загляну. И ты получишь то, в чем так нуждаешься. Я ведь нужен тебе, не правда ли?

— Буду ждать.

— До встречи.

Когда в трубке послышались короткие гудки, я вышел в гостиную. Элейн сидела на кожаном диване и выглядела смертельно усталой.

— Я чувствовала себя, как птенец, загипнотизированный удавом, — сказала она. — Но я сделала все, как мы договаривались. Надеюсь, у него создалось впечатление, что мой дух полностью сломлен и теперь я и в самом деле полностью принадлежу ему — и телом, и душой. Как ты считаешь, он поверил?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Вроде бы да, но, возможно, он что-то почувствовал. Он знает, что я не выхожу из квартиры. Наверное, следит.

— Вполне возможно.

— Сидит сейчас где-нибудь с биноклем и пялится в наши окна. В начале разговора я только разыгрывала роль, но к концу почти поверила самой себе. Как будто стоишь перед пропастью, и тебя так и манит в темные глубины. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Наверное.

— Ты представляешь, как он смог проникнуть сюда? В тот день, когда я трахалась с этим... как его... в Шерри, он сумел пробраться мимо привратника и проникнуть в квартиру. Как у него это получилось?

— Не так-то трудно обмануть привратника.

— Здесь они свое дело знают. А дверь? Ты же сказал, что нет никаких следов взлома.

— Может, у него был ключ...

— Откуда? Я прекрасно знаю, что не давала ему ключей да и не теряла их никогда.

— А Конни ты их не давала?

— Зачем — цветы, что ли, поливать? Нет, ключи есть только у меня; даже у тебя их нет, правда ведь?

— Нет.

— Ну вот и у Конни их тоже нет. Как он мог сюда пробраться? У меня стоит отличный замок.

— А ты запираешь его на ключ, когда уходишь?

— Конечно.

— Дело в том, что если задвижка не выйдет из замка, открыть его можно даже кредитной карточкой. Возможно, что он успел сделать копию твоих ключей из воска или мыла. А может, просто воспользовался отмычкой.

— А может, просто надавил пальцами, — мрачно заметила Элейн, — дверь и открылась.

На четвертую ночь где-то около четырех часов зазвонил телефон. Я лег спать лишь за пару часов до этого, и алкогольный дурман еще не выветрился. Сквозь сон я слышал звонки и даже попытался подняться, но безуспешно. Мне казалось, что я уже проснулся и встал, но тем не менее я продолжал лежать в постели Элейн, барахтаясь в сонной дреме, пока Элейн как следует не встряхнула меня. Я быстро сдернул одеяло и спустил ноги на ковер.

— Это он звонил, — объяснила она. — Сказал, что сейчас будет.

— Когда сейчас?

— Через полчаса. Я попросила дать мне хотя бы час, чтобы привести себя в порядок, но он согласился только на полчаса. Сказал, что тогда он сможет уделить мне больше времени. Мэтт, он идет сюда! Что нам делать?

Я попросил ее позвонить привратнику и сказать, что она ждет посетителя. Она позвонила и попросила, чтобы мистера Мотли сразу же пропустили к ней, но обязательно предупредили ее, когда он придет. Немного помедлив, Элейн отправилась в ванную, постояла пару минут под душем, обтерлась полотенцем и начала одеваться. Не помню уж, что именно она выбрала, но перебрала при этом кучу тряпок, все время извиняясь за свою нерешительность.

— С ума сойти!.. — сказала она. — Как будто на свидание собираюсь.

— Так оно и есть.

— Да; на свидание со своей судьбой. Ну как, ты готов?

— Немного не в норме, — признался я. — Наверное, чашечка кофе мне не помешает.

— Конечно.

Я оделся в свой парадный костюм, который снял лишь два часа назад. В то время я ходил на работу, как правило, в костюме и решил не изменять этой привычке. Немного повозившись с галстуком, я сообразил наконец, что в данной ситуации он совершенно неуместен, и бросил его на кресло.

В кобуре под мышкой у меня был револьвер тридцать восьмого калибра. Раз или два я попробовал быстро выхватить его, а потом решительно избавился от пиджака и кобуры и засунул оружие за пояс; револьвер удобно устроился на пояснице.

На столике у кровати стояла недопитая бутылка коньяка — в ней оставалось еще полпинты, не меньше. Отвернув пробку, я отхлебнул немного прямо из горлышка.

Затем я позвал Элейн, но она не отозвалась. Я вновь надел пиджак и потренировался еще — получалось немного неуклюже, как это часто бывает с отработанными до автоматизма приемами. Сдвинув револьвер на левую сторону живота, я поупражнялся в выхватывании оружия с перебросом из руки в руку — получилось еще хуже, и я подумал, что неплохо бы все-таки опять надеть кобуру.

Возможно, я в принципе мог бы держать ситуацию под контролем и не бросать судьбу Элейн на чашу весов. Мы с ней не репетировали эту сцену прежде и еще не решили, где я должен находиться, когда Элейн откроет дверь. Я считал, что разумнее всего мне было стать за дверью, а когда Мотли пройдет внутрь, выйти из-за нее с нацеленным револьвером, но, возможно, еще лучше было бы некоторое время не выдавать своего присутствия, спрятавшись где-нибудь на кухне или в спальне в ожидании подходящего момента, — это дало бы мне определенное психологическое преимущество, но усложнило бы задачу. Мотли мог заподозрить неладное или даже решиться на непоправимое. Безумные люди способны совершать безумные поступки — это их отличительный признак.

Я вновь позвал Элейн, но, очевидно, она включила воду и не слышала меня. Я вновь выхватил револьвер и, держа его наготове, направился в гостиную. Кофе наверняка уже был готов, и нам нужно было согласовать свои действия, прежде чем Мотли переступит порог квартиры.

Я спокойно вошел в гостиную и повернулся, чтобы пройти на кухню, но в то же мгновение замер на месте. Мотли стоял у окна лицом ко мне; рядом с ним и немного впереди — Элейн. Одной рукой он сжимал ее руку возле локтя, другой держал за запястье.

— Брось-ка револьвер! — приказал он. — Быстро, или я сломаю ей руку!..

Ствол револьвера был направлен куда-то в сторону, к тому же держал я его неправильно, и палец никак не мог нащупать спусковой курок. Оружие лежало у меня в руке, бесполезное, как поднос с закуской.

Выхода не было. Я медленно положил револьвер перед собой на стол.

Элейн точно описала его. Длинное, угловатое тело — худощавое, но напряженное, как сжатая пружина; продолговатое лицо; странная прическа. Длинный, мясистый нос, пухлые губы. Узкий лоб скошен; из-под торчащих бровей проглядывали глубоко посаженные глаза грязно-коричневого цвета — прочитать в них что-либо было просто невозможно.

Телосложение и эксцентричная прическа придавали ему сходство с каким-нибудь злобным средневековым монахом, однако одет он был вполне современно — спортивная куртка из вельвета оливкового цвета с кожаными кантами на манжетах и отворотах и кожаными налокотниками, брюки цвета хаки с безукоризненно заутюженными стрелками и туфли из крокодиловой кожи с высокими каблуками и серебряными металлическими вставками на носках. Рубашка была в стиле «под вестерн», с кнопками вместо пуговиц, и узкий галстук с рисунком бирюзового цвета.

— Ты, должно быть, Скаддер, — продолжил он. — Полицейский, подрабатывающий сутенерством. Элейн хотела предупредить тебя о моем прибытии, но я взял на себя смелость сделать тебе небольшой сюрприз. Наверняка ты из тех людей, что обожают сюрпризы. Я попросил Элейн молчать, и она покорно молчала, даже когда ей было очень больно. Она делает все, что я ни попрошу. И знаешь, почему?

— Почему же?

— Потому что понимает — ей нужен именно я. Мне-то известно, чего она хочет.

Речь его казалась вялой и безжизненной; Элейн была еле жива от страха — лицо ее было мертвенно-бледным, а силы, казалось, совсем оставили ее. Она напоминала собой зомби из фильма ужасов.

— Я знаю, что ей нужно, — еще раз повторил он. — А вот в чем она совсем не нуждается — так это в тупом полицейском в качестве сутенера.

— Я не сутенер.

— Да? А кто же? Любимый муженек? Или страстный любовник? А может, братишка-близнец? Или блудный сын? Кто же ты?..

В такие моменты очень важно обращать внимание на детали. Я не сводил взгляда с его рук — они по-прежнему клещами сжимали локоть и запястье Элейн. Она предупреждала меня, что его руки очень сильны, и у меня не было оснований не верить ей, но на вид они не производили какого-то особого впечатления — крупные ладони, длинные пальцы, коротко подстриженные и аккуратно обработанные ногти.

— Я ее друг, — сказал я.

— Нет, это я ее друг, — возразил Мотли. — Я ей и друг, и семья. — Он ненадолго замолчал, как будто наслаждаясь звуком собственного голоса; настала минута его торжества. — И ей никто другой не нужен. А уж тем более — ты.

Мотли слегка улыбнулся, и обнажились его выступающие вперед большие и неровные лошадиные зубы.

— В твоих услугах мы больше не нуждаемся! — отрывисто произнес он. — Ты уволен. Пошел прочь, дерьмо собачье!

— Ну, не знаю, — спокойно ответил я. — Меня пригласила Элейн, а не ты. Конечно, если она попросит меня уйти...

— Давай, Элейн.

— Мэтт...

— Говори!

— Мэтт... наверное, тебе лучше уйти...

Я внимательно посмотрел ей в глаза, пытаясь хоть как-то дать ей понять, что я собираюсь делать.

— Ты в самом деле этого хочешь?

— Дда... мне кажется...

Я немного помолчал, затем неопределенно пожал плечами.

— Ну, как хочешь, — сказала я и двинулся к столу, на котором оставил свой револьвер.

— Стой! Ты куда это собрался?

— Не видишь, что ли? Свой револьвер забрать хочу.

— Но я не разрешал тебе этого.

— Ты что, думал, я уйду без него? — резонно заметил я. — Это — служебное оружие. Я в дерьме по уши увязну, если оставлю его здесь.

— Я сломаю ей руку!!!

— Да хоть шею. Отсюда я уйду только с оружием. — Немного помолчав, я добавил: — Смотри, я его беру за барабан; стрелять ни в кого не намерен. Мне нужно лишь забрать его — и уйти.

Пока он обдумывал мои слова, я сделал пару шагов, отделявших меня от стола. Револьвер все время оставался в его поле зрения, чтобы Мотли мог увериться в своей полной безопасности. Стрелять в него я все равно не мог: он все время оставался за Элейн, а его пальцы глубоко впились в ее тело. Вряд ли она понимала, что происходит. На лице ее застыла маска страха и отчаяния.

Зажав револьвер в руке, я двинулся вперед и направо; разделявшее нас расстояние несколько сократилось, но между мной и Мотли находился кофейный столик в форме куба, по всей видимости, из клееной фанеры, накрытый белой скатертью.

— Черт побери, — как будто бы в раздумье произнес я. — Но как тебе удалось проскользнуть мимо привратника? И через дверь пройти? Здесь стоит хороший замок, а она заверила меня, что ключа тебе не давала. Или все-таки давала? А может, сама открыла тебе?

— Убери-ка пушку, — ответил он, — и катись отсюда!

— А, это? Ты что, боишься?

— Направь ее в другую сторону.

— Ну, если это беспокоит тебя, — ответил я, — на, держи! — И в то же мгновение метнул револьвер в Мотли.

Он очень крепко сжимал руки Элейн, в чем была главная ошибка — это замедлило его реакцию. Прежде чем сделать что-нибудь, он должен был освободить руки, но вместо этого непроизвольно еще крепче сжал их, и Элейн закричала от боли. Мгновение спустя он уже было схватил револьвер, но я опередил его и ударом ноги, в который вложил все свои силы, швырнул в него кофейный столик; тот ударился ему в голень, и в то же мгновение я прыгнул и вцепился в Мотли. Мы отлетели к стене — пройдясь по оконному переплету. От удара у Мотли перехватило дыхание, и он навзничь повалился на пол, а я оказался сверху и нанес ему сильнейший удар в подбородок; глаза Мотли остекленели. Рывком приподняв его, я еще раз впечатал его в стену и трижды ударил кулаком в живот. Все его мышцы были напряжены, но я вложил в эти удары всю свою ненависть, и они достигли цели. Он осел, и я нанес ему еще один удар в подбородок — на этот раз согнутым локтем. Теперь сознание надолго оставило его.

Мотли лежал на полу, словно тряпичная кукла; голова и плечи упирались в стену, одна нога полусогнута, другая вытянута во всю длину. Тяжело дыша, я встал и еще раз окинул его взглядом. Пальцы руки были неестественно вывернуты наружу. Я вспомнил, как еще несколько секунд назад они впивались в тело Элейн, и меня охватило страстное желание надавить на них изо всех сил каблуком.

Вместо этого я поднял свой револьвер и, засунув его за пояс, обернулся к Элейн. Щеки ее слегка порозовели, и хотя выглядела она еще неважно, начала постепенно приходить в себя.

— Когда ты посоветовал ему сломать мне шею... — наконец смогла вымолвить она.

— Ну, что ты, — перебил я ее. — Мне просто нужно было сбить его с толку.

— Да, я знала, что ты что-нибудь придумаешь, но боялась, что твой план не сработает. А еще я боялась, что он последует твоему совету и сломает мне шею просто так, из любопытства, чтобы посмотреть, как ты на это отреагируешь.

— Он не собирался никому ломать шею, — заверил я ее. — Но теперь нужно решить, что же нам с ним делать?

— Ты не собираешься арестовать его?

— Конечно, арестую. Но боюсь, он вскоре вновь окажется на свободе.

— Ты шутишь? После всего этого?

— Доказать обвинение будет непростой задачей, — пояснил я. — Ты проститутка, а присяжных мало заботит насилие в отношении проституток. Кроме тех случаев, когда девчонка гибнет.

— Он говорил, что когда-то убил одну.

— Может, он просто пугал тебя. Даже если это и правда — мне лично кажется, что он не врал, — мы с тобой не имеем ни малейшего представления, как ее звали, когда и где это случилось, а без этого обвинить его в убийстве невозможно. Что мы имеем? Сопротивление при задержании и нападение на офицера полиции, но защита может заинтересоваться нашими с тобой отношениями.

— Как это?

— Могут представить дело таким образом, что я твой сутенер, а тогда оправдательный вердикт ему обеспечен. Но даже при самом благосклонном взгляде на наши отношения мы столкнемся с проблемами. Женатый полицейский дружит с проституткой — представь, как это прозвучит в зале суда. И в газетах.

— Ты говорил, что его арестовывали и раньше.

— Да, и обвиняли в том же самом. Но присяжные этого не узнают.

— Почему? Что, обвинения рассыпались?

— Они не могут даже знать, был ли он осужден прежде. Уголовное прошлое обвиняемого не должно влиять на решение суда присяжных.

— Да почему, черт побери?

— Не знаю, — честно ответил я. — Никогда не понимал этого. Предполагается, что это не имеет отношения к рассматриваемому преступлению, но разве прошлое человека не помогает восстановить полную картину? Почему же присяжные не должны ничего знать об этом?.. — Я пожал плечами. — В принципе Конни может поддержать обвинение. Он истязал ее и угрожал тебе. Но согласится ли она?

— Не знаю.

— Мне кажется, нет.

— Вполне возможно.

— Хочу еще кое-что проверить, — сказал я и склонился над Мотли, который по-прежнему не подавал признаков жизни. Возможно, у него была так называемая «стеклянная челюсть» — в свое время у одного известного бойца, Боба Саттерфилда, была такая. Он мог на равных сражаться с самыми сильными противниками, но при первом же прямом ударе в челюсть падал лицом вниз и уже не вставал.

Я ощупал карман его куртки, нашел там то, что искал, и продемонстрировал находку Элейн.

— Вот и решение проблемы, — объяснил я. — Автоматический пистолет, похоже, двадцать пятого калибра. Наверняка незарегистрированный, так что теперь от тюрьмы ему не отвертеться. Незаконное хранение особо опасного огнестрельного оружия — это уголовное преступление третьего класса.

— Это хорошо?

— Оно никому не причинило вреда. Нужно, чтобы он ни в коем случае не смог собрать сумму, необходимую для освобождения под залог. Обвинение должно быть очень серьезным — в противном случае адвокаты в конечном счете сведут его к какому-нибудь пустяку. Этот сукин сын должен сесть надолго. — Я внимательно посмотрел на нее. — Элейн, ты сможешь выступить?

— Что ты имеешь в виду?

— Дашь показания на суде?

— Конечно.

— Это уже кое-что. А солгать под присягой сможешь?

— Что я должна буду сказать?

Я некоторое время молча смотрел на нее.

— Похоже, ты в самом деле сможешь выступить, — сказал я ей наконец. — Я хочу использовать этот шанс.

— Что ты имеешь в виду?

Носовым платком я стер отпечатки своих пальцев с его пистолета, затем немного приподнял Мотли. Он был тяжелее, чем казался на вид, и я смог ощутить, насколько он крепко сложен. Несмотря на то, что он находился в бессознательном состоянии, его мускулы до конца не расслабились.

Вложив пистолет в правую руку Мотли, я положил указательный палец его руки на спусковой курок и перебросил предохранитель. Затем, крепко зажав его руку своей, я придал Мотли чуть более вертикальное положение и посмотрел, куда направлен ствол. Я метил в одну из картин, ту самую, которая, по заверениям Элейн, стоит теперь полсотни тысяч долларов, однако в последний момент немного дернулся и проделал отверстие в голой стене у рамки. Второе отверстие я проделал немного выше первого, а третье — в потолке. Затем я отпустил тело Мотли, и оно с глухим стуком опустилось на пол; пистолет выскользнул из его руки и упал рядом. Потом я повернулся к Элейн:

— Он направил пистолет на меня. Я швырнул в него кофейный столик. Удар оказался сильным, и он упал, однако успел выстрелить трижды во время падения. После этого я налетел на него, и он потерял сознание.

Элейн с сосредоточенным видом кивнула. Если прозвучавшие выстрелы и ошеломили ее, она очень быстро овладела собой. Разумеется, звуки выстрелов были не очень громкими, а маленькие пули не могли причинить большого ущерба — разве что проделали небольшие дырочки в штукатурке.

— Он стрелял из револьвера, — продолжил я свою мысль, — пытаясь убить полицейского. После такого обвинения на волю он долго не выберется.

— На суде я расскажу именно это.

— Я знаю, что ты сможешь, — ответил я. — У тебя хватит на это мужества. — Я подошел к ней и крепко обнял за плечи; мы молча постояли пару минут. Затем я отправился в спальню и взял бутылку, в которой еще оставался коньяк. Первый глоток я сделал перед тем, как позвонил в полицию, а остальное мы с Элейн прикончили, пока дожидались дежурной бригады.