Мэттью Скаддер (№8) - Билет на погост

— На, держи, — сказал он. — «Смит», тридцать восьмой калибр. Пули пустотелые, так что на убойную силу жаловаться тебе не придется. Правда, точность прицела уже не та — его прежний владелец срезал ствол на дюйм, — разумеется, спереди. Задник и курок тоже сточены, так что взвести его ты теперь не сможешь, и стрелять придется в полуавтоматическом режиме. Он всегда будет лежать у тебя в кармане, и ты сможешь стрелять, не вынимая его и не заботясь о том, что что-нибудь зацепится за ткань подкладки; однако для перестрелки он тоже слабоват. Да и прицелиться будет трудновато.

— Это как раз то, что нужно.

— Точно?

— Да, вполне, — ответил я, повертел револьвер в руках, привыкая к нему и вдыхая аромат ружейного масла. Запаха пороха я не почувствовал, так что скорее всего после последней стрельбы его хорошо почистили.

— Он не заряжен, — предупредил Микки. — У меня только шесть патронов. Можно позвонить и заказать еще.

Я отрицательно покачал головой.

— Если я промахнусь шесть раз, то перезарядить барабан все равно не успею — он не даст мне на это ни секунды.

Отведя цилиндр в сторону, я принялся набивать камеры патронами. Одну из них можно было бы оставить пустой, чтобы не держать боевой патрон под бойком, но я предпочел иметь в запасе на один выстрел больше. А со спиленным курком вероятность случайного выстрела была очень мала.

Я поинтересовался у Микки, сколько он стоит.

— Нисколько, — отрицательно покачал он головой в ответ, — я не занимаюсь оружейным бизнесом.

— А все-таки?

— Он мне бесплатно достался, — пояснил Микки, — вот я и отдаю его бесплатно. Если не представится случая использовать — верни, а если нет — забудь о нем.

— Он не зарегистрирован?

— Насколько я могу судить. Он достался одному человеку во время кражи со взломом. Думаю, тебя не очень интересует, кто был его владельцем, но сомневаюсь, чтобы он зарегистрировал его. Номер спилен, а с зарегистрированным оружием так обычно не поступают. Ты в самом деле уверен, что он тебе подойдет?

— Абсолютно!

Мы вышли в зал, и Микки запер дверь за собой. По-прежнему пел Лайм Клэнси; по телевизору, установленному возле бара, шел какой-то вестерн, но звук был очень тихим. Мы с Микки сделали по глотку.

— Я сказал тебе, что оружейным бизнесом не занимаюсь, — сказал он, — но в свое время чего я только не перепробовал! Ты не слышал историю про три ящика «Калашниковых»?

— Нет.

— Дело было несколько лет назад — вроде бы так давно, что я мог бы уже рассказать эту историю даже в зале суда. Сколько лет — семь? Срок давности?

— По большинству уголовных преступлений — да. Срока давности нет лишь за неуплату налогов и за убийство.

— Как будто я не знаю. — Он поднял свой бокал. — Ну так вот как это было. Попало к нам три ящика автоматов Калашникова, АК-47 — ну, сам знаешь, и лежали они на складе в Маспете, прямо на Гранд-авеню. Огромные коробки, в каждой больше тридцати автоматов, так что всего у нас их было что-то около сотни.

— Чьи они были?

— Наши — как только мы сбили замок на воротах склада. Ящики были огромные, слишком тяжелые для нашего грузовичка; тогда мы открыли их и забросали автоматы в кузов просто так, без упаковки. Даже не знаю, кому они принадлежали, но и владелец тоже раздобыл их нелегально — в полицию ведь он не заявил о продаже, не так ли? — Он сделал глоток. — У нас уже был на них покупатель.

— Кто?

— Несколько парней — вылитые последыши Гитлера, бритоголовые, а те трое, которых я видел, и одеты были как фашисты — в голубые рубашки с эмблемами на карманах и в брюки цвета хаки. Сказали, что у них тренировочный лагерь в Адирондаксе, возле Таппер-Лэйк. Им нужны были автоматы, и они очень хорошо заплатили за них.

— И ты взял и продал?

— Конечно, продал. А дня через два я пил у братьев Морисси. И сам Тим Пат отозвал меня в сторону. Помнишь Тима Пата Морисси?

— Конечно.

— "Слышал я, у тебя есть классные автоматы", — сказал он мне. — «Откуда ты знаешь?» — удивился я. Короче, выяснилось, что они нужны ему для друзей в Северной Ирландии, — знаешь, эти братья вовлечены во все тамошние заварушки. Слышал, наверное?

— Да, приходилось слышать.

— Ну вот, деваться некуда, ему срочно нужны автоматы — он никак не хотел поверить, что я уже успел продать их. «Сам посуди, в этой стране они не нужны, — сказал он. — Что твои люди будут делать с ними?» — «Почему же, — ответил я, — вдруг тебе с друзьями захочется поиграть в войну или на худой конец пойти и подстрелить пару негров?» — «Нет, ты не понимаешь, — ответил он. — Может, с этих автоматов начнется революция, которая сметет прогнивший режим. Возможно, они отдадут оружие неграм. Продай их мне, и ты будешь знать, где они будут стрелять».

Микки немного помолчал и с грустью вздохнул.

— В общем, мы выкрали их еще раз и продали Тиму Пату, но он наотрез отказался платить за них ту цену, которую нацисты заплатили, — нет, что за мерзавец был! «Ты служишь Святой Ирландии», — сказал он и безбожно занизил цену. Хотя, конечно, мы умудрились продать эти чертовы стволы два раза, так что любая цена была бы в любом случае хорошей.

— А первые покупатели не стали разыскивать тебя? — поинтересовался я.

— Ну, — сказал он, — это как раз та история, на которую срок давности не распространяется. Они уже не смогли отомстить мне.

— Понятно.

— За те автоматы я получил хорошие деньги, — задумчиво сказал он, — но как только они уплыли из страны, с оружейным бизнесом я завязал. Кончились стволы — кончился и бизнес.

Я подошел к бару и заказал себе еще колы, попросив Барка опустить дольку лимона, чтобы избавиться от приторности.

— Что заставило меня поведать тебе эту историю? — спросил Микки, когда я вернулся к нашему столику. — Ну ясно, об оружии зашла речь, но что заставило меня рассказать тебе то, что я никому не рассказываю?

— Понятия не имею.

— Когда мы с тобой вместе, то так и сыплем рассказами из своего прошлого.

Я пригубил бокал; с лимоном кола была значительно лучше.

— А ты не спросишь у меня, зачем это вдруг мне потребовался револьвер? — сказал я.

— Это ведь не моего ума дело, не так ли?

— Кто знает?

— Так случилось, что тебе потребовался револьвер, а у меня как раз случайно был один. Не думаю, что ты попытаешься с его помощью убить меня или ограбить бар.

— Да, непохоже на то.

— А значит, ты и объяснять мне ничего не должен.

— Нет, — возразил я, — это тоже интересная история.

Я рассказал ему все от начала и до конца. Где-то в середине моего рассказа он рукой провел в воздухе короткую невидимую черту, и Барк в мгновение ока выставил засидевшихся посетителей и принялся закрывать бар. Когда он начал поднимать стулья на столы, Микки отпустил его, заявив, что остальное сделает сам; Барк выключил свет в баре и светильники на потолке и вышел, задвинув за собой металлические жалюзи. Микки сам запер дверь изнутри, откупорил еще одну бутылку виски, и я продолжил свой рассказ.

Когда я добрался до конца, Микки еще раз взглянул на портрет Мотли.

— Это опасный мерзавец, — сказал он. — По глазам вижу.

— Художник, рисовавший портрет, ни разу в жизни не видел его.

— Не имеет значения. — Он сложил рисунок и передал его мне. — С этой женщиной ты как-то раз заходил ко мне, — полуутвердительно-полувопросительно сказал он.

— Да, ее зовут Элейн.

— Да, помню. Она мне понравилась.

— Замечательная женщина!

— Вы с ней, очевидно, друзья с давних времен?

— Уже многие годы.

Микки кивнул в ответ.

— Тогда, на суде, — сказал он, — этот парень сказал, что ты подставил его. Он и сейчас продолжает утверждать то же самое?

— Да.

— Это правда?

В рассказе я умолчал о том, как все было на самом деле, но каких-либо причин скрывать истину у меня не было.

— Да, — ответил я. — Я нанес ему удачный удар, и он свалился без сознания. У него «стеклянная челюсть» — может, помнишь такого боксера — Боба Саттерфилда?

— Как можно такое забыть? Он дрался как зверь, пока не получил удар в челюсть и не рухнул как подкошенный. Да, Боб Саттерфилд... Много лет уже я о нем не слышал.

— Да, так вот у Мотли челюсть была, как у Саттерфилда. Пока он валялся без сознания, я вложил ему в руку его же револьвер и несколько раз продырявил стены квартиры. Нельзя сказать, что я подставил его, — просто это позволило пришить ему более серьезное обвинение и продержать в тюрьме немного дольше.

— А ты был уверен, что на суде она поддержит тебя?

— Я знал, что она была готова сделать это.

— И ты решил, что так будет лучше для нее?

— И до сих пор так думаю.

— Ну и как, не подвела она тебя?

— Нет, на суде Элейн вела себя стойко, как маленький солдат. Она была уверена, что это было его оружие. Я прихватил с собой небольшой автоматический пистолет — незарегистрированный, конечно — на всякий случай. Он лежал у меня в руке, и я сделал вид, что нашел его, когда обыскивал Мотли. — Элейн и подумать не могла, что это не его пистолет. Затем я на ее глазах вложил его в руку Мотли и сделал несколько выстрелов: на суде она под присягой подтвердила, что Мотли стрелял, пытаясь убить меня; тогда она подтвердила бы все что угодно.

— Не каждый решится на такое.

— Я знаю.

— И в конце концов твой план сработал. Ты все-таки упрятал Мотли за решетку.

— Упрятал. Хотя и сомневаюсь теперь, что я добился того, чего хотел.

— Почему?

— После выхода из тюрьмы он убил уже восемь человек — троих здесь, пятерых в Огайо.

— Останься он тогда на свободе, трупов было бы не меньше.

— А может, и нет. Но тем самым я дал ему повод выбрать вполне определенных людей в качестве своих жертв. Я сам нарушил закон и теперь пожинаю то, что когда-то посеял.

— А что еще тебе оставалось?

— Ну, не знаю. Тогда размышлять было некогда, все произошло слишком быстро, и я действовал инстинктивно, автоматически. Теперь я уже не уверен, что поступил правильно.

— Да почему? Потому что бросил пить и услышал Глас Господень?

Я засмеялся:

— Не думаю, что я уже услышал его.

— Похоже, что именно этому вы учитесь на своих собраниях. — Поразмыслив, он откупорил бутылку и плеснул себе в бокал еще виски. — Наверное, вы учитесь на них обращаться к Богу по имени.

— Друг друга мы всегда зовем по именам. И я твердо верю, что некоторым удается развить в себе способность поддерживать общение со своим Господом.

— К тебе это не относится?..

Я покачал головой.

— Не так-то много мне известно о Боге, — ответил я. — Даже не могу сказать наверняка, верю ли я в него. Каждый день я чувствую это по-разному.

— Ага.

— Но теперь я уже не так быстро решаюсь сам исполнять роль Бога.

— Иногда человеку приходится брать на себя всю ответственность за собственные поступки.

— Возможно; теперь я не уверен в этом. По крайней мере гораздо реже чувствую в этом потребность. Чем бы ни был Бог на самом деле, мне понемногу приоткрылась истина, что я — это не Он.

Микки поразмыслил над моими словами, не забывая про бокал с виски. Если он и опьянел, то я этого, во всяком случае, не заметил. То, что на столе была выпивка, никак не задевало меня. Недавнее происшествие у меня в номере послужило своего рода водоразделом, и вылитый в канализацию коньяк на время полностью избавил меня от всякого, в том числе и подспудного, влечения к алкоголю. Иногда я чувствовал, что мне небезопасно появляться в баре и пить колу среди посетителей, вливающих в себя виски, но теперь случай был другой.

— Но ты же пришел сюда! — подал наконец голос Микки. — Когда тебе понадобился револьвер, ты пришел сюда за ним.

— Я подумал, что у тебя он может оказаться.

— Но ты ведь отправился не в полицию и не к трезвенникам своим, друзьям по несчастью. Ты пришел ко мне!

— У меня сейчас надежных друзей в полиции уже не осталось; а коллеги по движению, как правило, не держат у себя такие штучки.

— Мэтт, но ведь ты пришел сюда не только из-за револьвера, не так ли?

— Нет, у меня и в мыслях не было ничего другого.

— Ты хотел рассказать мне, как все было на самом деле, снять груз с души. Ты кому-нибудь еще об этом рассказывал?

— Нет, никогда!

— Так вот, ты пришел сюда для того, чтобы рассказать об этом. Именно здесь, и именно мне! Почему?

— Понятия не имею.

— Тут дело не в револьвере; вдруг у меня бы его для тебя не оказалось? — Глаза его, такие же холодные и зеленые, как холмы на родине его матери, внимательно смерили меня. — Мы бы все равно оказались с тобой за этим столиком. И я услышал бы тот же рассказ.

— Тогда зачем ты дал мне револьвер?

— Почему бы и нет? Он у меня и так в сейфе безо всякой пользы валялся. А если что, у меня и другое оружие есть. Почему бы мне не помочь товарищу?

— Предположим, его у тебя бы не было. Знаешь, что бы ты сделал? Ты стал бы расспрашивать всех и наконец раздобыл бы его.

— Почему ты так считаешь?

— Не знаю, — ответил я, — но поступил бы ты именно так. А почему — не знаю.

Микки снова погрузился в размышления. Я отправился в туалет; в забитом окурками писсуаре и в этот раз появилась окрашенная в слегка розоватый цвет жидкость, но теперь она была почти нормального цвета; почки мои постепенно приходили в норму.

На обратном пути я зашел в бар и налил себе содовой. Когда я подошел к столику, Микки был уже на ногах.

— Пошли! — сказал он. — Возьми куртку, немного освежимся.

* * *

Микки держал свой автомобиль — большой серебристый «кадиллак» с тонированными стеклами — на круглосуточной стоянке на Одиннадцатой авеню. Служитель стоянки отнесся и к автомобилю, и к его владельцу с подчеркнутым уважением.

Город затих, улицы его были почти пусты. Мы проехали весь Манхэттен, затем свернули на Вторую авеню.

— Ты должен взглянуть на дом, в котором он остановился, — сказал Микки, когда мы пересекли Тридцать четвертую улицу. — Ты так много заплатил, чтобы узнать его адрес, что должен выяснить, не пустой ли тебе выпал жребий на этот раз.

— Неплохая идея. Правда, в прошлый раз, когда я пошел проверять свой жребий, ничего хорошего я не нашел.

Микки остановился на ближайшей автобусной остановке; я заглянул в записную книжку и отправился по указанному мне Брайаном адресу. Это был шестиэтажный дом, квартиры в котором сдавались внаем. На первом этаже размещалась парикмахерская; написанное от руки объявление обещало высокое качество и быстрое обслуживание. Я зашел внутрь и сверился с висевшим там списком жильцов. На каждом этаже находились по четыре квартиры; напротив одной из них, под номером 4-С, значилась фамилия Лепкурт.

— Фамилия указана правильно, — сказал я Микки, возвратясь к машине. — Это, конечно, не означает, что Мотли и в самом деле обитает там, но если меня и обманули в очередной раз, то по крайней мере не во всем.

— Позвони, — предложил Микки. — Проверь, дома ли он.

— Нет, что-то не хочется. Можешь понаблюдать за улицей, а? Хочу осмотреться вокруг.

Он постоял в дверях, пока я возился с дверным замком; при помощи кредитной карточки мне удалось отпереть ее. За ней открывался длинный, узкий коридор, в конце которого находилась лестница, а по обе стороны от нее — двери двух крайних квартир. 1-С находилась справа от лестницы, за ней располагался запасный выход, который вел в задний дворик. Я сбил засов и открыл ее, а затем вставил в замок зубочистку, чтобы он случайно не захлопнулся.

Мое появление во дворике встревожило пару крыс, ринувшихся в разные стороны в поисках убежища. Отойдя к противоположному концу крошечного дворика, я сосчитал окна, чтобы определить, где находится квартира 4-С. Из-за пожарной лестницы я почти ничего не мог разглядеть наверху, но если бы в окнах квартиры 4-С горел свет, я бы его заметил. Там было темно. По крайней мере в комнате, окно которой выходило на эту сторону.

Пододвинув один из мусорных баков и встав на него, в принципе можно было дотянуться до пожарной лестницы, однако, поразмыслив немного, я решил не рисковать. Выйдя из дворика, я не стал вынимать зубочистку из двери — на всякий случай, если случится воспользоваться этой дверью позднее. Поднявшись по лестнице на четвертый этаж, я осмотрел замочную скважину и дверной проем; из-под них не выбивалось ни лучика света. Я приложил ухо к двери, но тоже ничего не услышал.

Я засунул руку в карман и нащупал револьвер, раздумывая о том, что же делать дальше. Мотли либо внутри, либо его там нет. Если бы я был твердо уверен, что он внутри, то мог бы выбить дверь и воспользоваться преимуществом внезапности. Если бы я знал, что квартира пуста, то мог бы проникнуть внутрь незаметно, не привлекая внимания. Но поскольку твердой уверенности у меня не было, я не мог ничего предпринять, не рискуя спугнуть Мотли, а это было слишком рискованно. Единственным очком в мою пользу было то, что я знал его адрес, а он об этом даже не догадывался. Невелико преимущество, но позволить себе рисковать им я не мог.

Когда я спустился вниз, коридор был пуст. Баллу слонялся на улице под фонарями, и его фартук казался в их неестественном свете ослепительно белым. Когда мы залезли в его лимузин, он заявил, что голоден и на примете у него есть одно местечко, в котором мне наверняка должно понравиться.

— Там тебе нальют выпивку, не посмотрев, который час, — сказал он. — Но только если знают тебя.

— Пора мне спать, — сказал я.

— Ты еще даже не устал.

Он, как всегда, был прав — на самом деле я чувствовал себя вполне нормально. Не знаю, как он догадался об этом, поскольку я наверняка казался усталым, но этот вечер в самом деле зарядил меня бодростью. Микки повел машину на запад Даунтауна и припарковался у пожарного гидранта, как раз перед старомодным ресторанчиком по ту сторону реки, в нескольких кварталах южнее въезда в Голланд-туннель. Меню нам принесла официантка-блондинка. Микки заказал бифштекс с яйцами — полусырой бифштекс, с яйцом на каждом куске мяса. Я обнаружил в меню свинину по-филадельфийски и заказал порцию — вместе с яичницей. И, конечно, кофе.

— Вы хотите особый кофе? — переспросила официантка. Я недоуменно вскинул брови. На выручку пришел Баллу, он объяснил официантке, что мне нужен простой черный кофе — «особый» же требуется ему. Скорее всего, решил я, под «особым» кофе здесь понимают чистейший шотландский виски, разлитый в кофейные чашечки.

— Но ведь ты же можешь сообщить полиции его адрес? — сказал Микки, как только официантка удалилась.

— Конечно, могу — только не знаю, что они будут с ним делать. Я попытался выдвинуть обвинение против Мотли, так Деркин даже слушать меня не захотел.

— Ну что же, — возразил он, — тогда ты сможешь разделаться с ним сам.

— Я сам?!.

— Конечно. Дело касается вас обоих, вот и разберитесь между собой, не втягивая других в это дело.

— Да, я и сам предпочел бы это, — согласился я. — Но не забывай — это не честный враг, с которым можно встретиться в честном поединке, как равный с равным; он психопат, помешанный на убийствах, и я был бы ужасно рад, если бы его однажды прямо на улице задавил автобус.

— Я поставлю бутылку водителю.

— Да я ему целый автобус куплю. Беда в том, что времени не осталось, а надежды на это так же мало, как и на то, что его однажды пристрелит полиция. Мне недавно позвонил один полицейский, лейтенант, из Огайо. Он там неофициально проводит расследование и нашел служащую в одном из мотелей, которая опознала Мотли. Но это, собственно говоря, уже не важно. Я хочу встретиться с ним лицом к лицу — и кажется, знаю почему.

— У тебя свой счет к нему.

— У меня даже гнева не осталось. Раньше я просто бесился от ярости, но затем выплеснул весь свой гнев на одного оболтуса в парке. Это было помимо моей воли, Микки. Я чуть было не убил его.

— Невелика потеря.

— Но для меня это было бы большой потерей. Так или иначе, гнев мой куда-то улетучился. Я должен был бы быть переполнен яростью, но я поклялся перед Господом, что больше никогда не испытаю ничего подобного; я должен был бы ненавидеть мерзавца, но не чувствую ненависти. Я вообще ничего не чувствую — кроме...

— Кроме чего?

— Силы, готовности к действию.

— Г-м-м-м...

— Это моя проблема, и разрешить ее должен я сам. Возможно, это связано с тем, что я упрятал его за решетку на двенадцать лет — действовал-то я вопреки закону, и ответственность за все, что случилось впоследствии, должна быть возложена на меня. А может, все еще проще — дело в особенностях психики Мотли. В любом случае теперь придется что-то делать — он встал у меня на пути, и с этим ничего не поделаешь. Кому-то из нас придется уступить другому тропинку. — Я допил остатки кофе — гуща на дне показалась мне похожей на тину. — Проблема лишь в том, что он почти что невидимый противник. Единственное его изображение, которое есть у меня, сделано никогда не видевшим его художником по рассказам двух людей, которые последний раз видели его двенадцать лет назад. К тому же один из них — я — так ни разу и не имел возможности его как следует рассмотреть.

— А в последний раз? Там, на пустыре?

— На пустыре? Во-первых, он почти все время был у меня за спиной, а самое главное — там было темно, как ночью в угольной шахте, и я при всем желании мог увидеть разве что силуэт. Один раз я извернулся, чтобы взглянуть на него, но он тут же ткнул меня лицом в грязь, а потом я потерял сознание от боли — у меня до сих пор кровь в моче.

Он кивнул и задумчиво коснулся пальцами правой руки шрама на левой.

— Бывает, что боль доставляет истинное наслаждение, — задумчиво произнес он.

— К счастью, я нахожусь в лучшем положении, чем любой полицейский, — я частный гражданин, так что никакие постановления Верховного Суда, никакие процессуальные нормы на меня не распространяются. Я не должен подыскивать основания, чтобы провести обыск в его жилище: я могу забраться к нему нелегально, не поставив под удар все улики, добытые таким путем. Я не обязан зачитывать ему его права. Если мне удастся выбить из него признание, судьи не смогут отвергнуть его на том лишь основании, что он перед этим не имел возможности проконсультироваться у адвоката. Я могу записывать все его слова, не испрашивая на это разрешения у суда. Я даже не обязан уведомлять его об этом.

Официантка принесла мне еще одну чашечку кофе.

— Хочу увидеть его в кандалах и наручниках. Микки, — признался я. — Отправить его туда, откуда он уже никогда не вернется в этот мир. И я думаю, что ты прав. Я должен добыть его сам.

— Это тебе может не удаться, — ответил Микки. — Возможно, тебе придется воспользоваться револьвером.

— Если понадобится, я так и сделаю.

— С него и надо начинать. Я бы просто выстрелил ему в спину...

Конечно, и я мог бы так поступить, но пока еще не представлял, что буду делать и где. Если раньше охота на Мотли напоминала мне блуждание в тумане, то теперь солнце взошло. Все, что я сумел узнать, — это адрес; но я не знал даже, живет ли он там на самом деле.

* * *

В прежние годы, когда я еще работал в полиции, в некоторых ресторанах денег с меня вообще не брали. Владельцы их были только рады, если кто-то из полицейских все время находился поблизости, ценя наше присутствие дороже, чем стоимость съеденной пищи. По всей видимости, не меньше они уважали и элиту преступного мира, поскольку с нас с Микки за обед денег не взяли. Мы с ним оставили по пять долларов официантке, а затем Микки Баллу подошел к кассе, чтобы взять пару картонных упаковок с кофе.

На лобовом стекле «кадиллака» уже появилась штрафная квитанция. Микки сложил ее вдвое и засунул в карман, не удостоив никаких комментариев... Вдоль берега мы поехали мимо моста имени Джорджа Вашингтона, в сторону Джерси, затем на север, на Палисэйдс Парквэй, и умудрились заехать так далеко, что оказались выше устья Гудзона. Микки припарковался, поставив огромную машину прямо у перил; мы уселись и стали смотреть, как над городом встает заря нового дня. С тех пор как мы вышли из ресторана, мы не перекинулись и десятком слов, но говорить по-прежнему не хотелось.

Через некоторое время Микки достал из бумажного пакета упаковки с кофе и протянул мне одну из них, затем извлек из машины серебристую фляжку в полпинты и добавил в свой кофе виски. Должно быть, моя реакция была столь непосредственной, что он повернулся ко мне и удивленно поднял брови.

— Я всегда пью кофе именно так, — пояснил он.

— С ирландским виски? Двенадцатилетней выдержки?

— Да нет, с любым виски, какой под руку подвернется.

Он завинтил крышку фляги и сделал большой глоток своего ароматизированного кофе.

— Иногда, — признался он, — я прошу Бога, чтобы ты начал пить.

— Спасибо!

— Но если бы ты протянулся к фляге сейчас, — добавил он, — я бы скорее сломал твою руку.

— Что, виски пожалел?

— Пожалел; я бы для тебя даже чужой виски пожалел... Тебе случалось бывать здесь прежде?

— Когда-то очень давно; и никогда — на рассвете.

— Это лучшее время. Скоро мы отправимся на мессу.

— О!..

— К восьми часам, в костел Святого Бернарда. На мессу мясников. Мы там были с тобой как-то раз — что ты нашел в этом смешного?

— Я полжизни провожу в церковных подземельях, а ты единственный известный мне человек, который ходит в церковь.

— Что, твои друзья по несчастью все как один — атеисты?

— Большая часть, вероятно, — да, хотя мне не случалось обсуждать с ними эту тему. С чего ты решил затащить меня на мессу? Я ведь даже не католик.

— Разве ты рос не в католической семье? — удивился Баллу.

— Нет, в наполовину протестантской. Но никто у нас в семье церковь регулярно не посещал.

— А... ну да что это, собственно, меняет? Тебе совершенно необязательно быть католиком, чтобы попасть на эту мессу.

— Ну, я даже не знаю.

— Я ведь иду туда не ради Бога. И не ради церкви. Я иду туда только потому, что для моего отца каждое утро начиналось с посещения церкви. — Он сделал глоток прямо из фляги. — Господи, как хорошо! Этот божественный напиток нельзя тратить всуе, разбавляя им кофе. Не знаю, почему он ходил туда, не знаю, почему хожу я; иногда после долгой ночи мне хочется туда попасть, а сегодня мы с тобой провели прекрасную ночь. Ну что, пойдешь?

— Да.

Микки повел машину обратно в город, остановив ее у Западной Четырнадцатой улицы, прямо перед залом ритуальных услуг Туми. Восьмичасовая месса проходила в маленьком приделе, в стороне от главного алтаря. Присутствовало на ней десятка два человек, не больше, и примерно половина из них, как и Микки, была в белых фартуках мясников. По окончании мессы им предстояло идти на работу на мясные рынки, расположенные южнее и западнее старинного храма.

Я старался ничем не выделяться среди присутствующих и преклонял колени, вставал и садился вместе со всеми, но когда вынесли святое причастие, остался сидеть на месте — как и Микки, а также еще несколько человек.

— Ну, куда теперь? — спросил он меня, когда мы забрались в машину. — К себе в отель?

— Да, — кивнул я, — нужно немного выспаться.

— Может, лучше тебе поехать в другое место, неизвестное этому Мотли? У меня есть для тебя квартира.

— Возможно, позднее, — сказал я. — Пока я в безопасности. Он решил оставить меня напоследок.

Глава 20

Микки остановил машину у самого отеля, но глушить двигатель не стал.

— Ну, оружие у тебя теперь есть, — сказал он.

— Да, в кармане.

— Если будут нужны еще патроны...

— Если мне этих не хватит — значит, пиши пропало.

— Или понадобится что-нибудь еще...

— Спасибо, Микки!

— Иногда мне хочется, чтобы ты пил, — повторил он, — но потом радуюсь, что это не так. — Он посмотрел мне в глаза. — Почему это?

— Не знаю, — ответил я, — но, как мне кажется, понимаю. Иногда мне хочется, чтобы ты не пил, но потом я радуюсь, что это не так.

— Прекрасную мы ночь провели! — сказал Микки. — И все — благодаря тебе. Ни с кем другим не получилось бы ничего подобного.

— То же самое могу сказать и я.

— Месса была прекрасная, не так ли?

— Просто замечательная!..

Микки вновь пристально посмотрел мне в глаза.

— Ты когда-нибудь молишься? — спросил он.

— Иногда, про себя.

— Понимаю.

— Может, это вообще не молитва, не знаю. А может, я произношу ее в надежде, что кто-то меня услышит.

— Ага.

— Недавно я услышал новую молитву. Один парень рассказал, что она самая нужная из всех, какие ему известны: «Благодарю тебя за то, что все идет своим чередом».

Глаза Микки сузились, и губы быстро зашевелились, а затем изогнулись в легкой улыбке.

— О, просто великолепно! — радостно сказал он. — Где ты ее услышал?

— На нашем собрании.

— Вы на собраниях такими вещами занимаетесь? — удивленно произнес Микки, затем осторожно кашлянул; мне показалось, что он хотел добавить еще что-то, но он промолчал, только выпрямился в кресле. — Ну ладно, не буду задерживать — тебе нужно немного поспать.

* * *

Поднявшись в номер, я снял и повесил на вешалку куртку, затем вытащил револьвер из кармана пиджака и высыпал из барабана на ладонь патроны. Головки у них были полыми, сконструированными специально для того, чтобы разлетаться при столкновении; они имели большую убойную силу, чем обычные пули, и к тому же уменьшали вероятность опасного рикошета — при столкновении с твердой поверхностью пуля разлеталась на мелкие кусочки.

Если бы несколько лет назад, когда я случайно оказался на Вашингтон-Хайтс, в моем револьвере были точно такие же пули, кто знает — может, та девочка и осталась бы жива? И как бы тогда повернулась моя жизнь? Одно время я мог пить целый день напролет, и мысли мои все это время крутились вокруг событий того злосчастного дня.

Я перезарядил револьвер и стал целиться поочередно в различные предметы в комнате, стараясь привыкнуть к оружию; затем снял пиджак и обнаружил, что револьвер очень удобно помещается за брючным ремнем.