Мэттью Скаддер (№8) - Билет на погост

Гавличек представил нас; доктор пожал мне руку, а затем с легкой улыбкой прошелся немного насчет отношений между полицейскими и патологоанатомами. Когда Гавличек спросил, не обнаружил ли он при вскрытии тела Конни Стэдвант присутствия спермы или других следов недавней сексуальной связи, тот совершенно не удивился неожиданному вопросу.

— Я и не подозревал, черт побери, — ответил он, — что в этом может возникнуть необходимость.

— Вполне возможно, дело оказалось несколько сложнее, чем могло показаться на первый взгляд, — сказал я. — Тело еще у вас?

— Конечно.

— А вы могли бы проверить это?

— Да, не вижу никаких препятствий. Она уже никуда не денется.

Он был на полдороги к двери, когда я вспомнил о разговоре с Элейн.

— Вполне возможно, изнасилование было совершено неестественным путем, — добавил я.

Доктор Вольмут замер на секунду, но не обернулся, так что не знаю, изменилось ли при этих словах выражение его лица.

— Хорошо, проверю, — на ходу бросил он.

Мы с Томом присели в ожидании возвращения доктора. На рабочем столе стоял прозрачный куб с моментальными снимками семейства доктора, и это побудило Тома рассказать мне, что Гарвей Вольмут в своей жене души не чает. Я восхищенно отозвался об ее фотографии, и он поинтересовался, женат ли я.

— Был, — ответил я. — Не сложилось.

— О, прости меня!..

— Давно это было. Сейчас она замужем вновь, а дети стали совсем большими. Один ходит в колледж, другой уже работает.

— Ты поддерживаешь с ними связь?

— Не так часто, как мне бы хотелось.

Ненадолго повисло тягостное молчание, но Гавличек прервал его, чтобы рассказать мне о своих детях — мальчике и девочке, которые учились в школе. Затем разговор переключился на полицейские проблемы, и мы, как два старых полисмена, принялись рассказывать друг другу различные истории. Наша беседа была в самом разгаре, когда неожиданно вернулся доктор Вольмут; по осоловелому выражению его лица мы сразу догадались, что мои догадки, подтвердились.

— Да, ты был прав... — со вздохом сказал Гавличек. Вольмут признался, что не ожидал ничего подобного.

— Никаких признаков борьбы, — сказал он. — Абсолютно никаких: ни частичек кожи под ее ногтями, ни синяков на руках — ничего.

Гавличек поинтересовался, можно ли определить, кому принадлежала сперма.

— Возможно, — ответил Вольмут, — хотя полной уверенности нет — столько времени прошло. Здесь такое исследование провести нельзя, — это за пределами наших возможностей. Придется отправить образцы тканей в институт в Кливленде.

— Хотелось бы узнать результаты.

— Признаться, мне тоже, — сказал Вольмут.

Я спросил у него, есть ли на трупах еще что-нибудь особенное. Доктор ответил, что Конни кажется совершенно здоровой — меня всегда поражало, когда такое говорилось про труп. Я спросил, не заметил ли он повреждений в районе грудной клетки или на бедрах.

— Вроде нет, Мэтт, — ответил доктор. — А что это может означать?

— У Мотли исключительно сильные руки, и он часто пальцем надавливал на различные болевые точки у своих жертв.

Вольмут еще раз сказал, что не заметил ничего в этом роде, однако синяки, полученные перед самой смертью, зачастую не проявляются на трупе — уже через день изменение окраски заметить бывает просто невозможно.

— Да вы и сами можете взглянуть на нее, — предложил доктор. — Хотите?

Мне этого хотелось меньше всего, но чувство долга заставило меня последовать за ним в коридор. Мы вошли в комнату, в которой было холодно, как в холодильнике. Необычных запахов почти не ощущалось. Доктор подвел меня к столу, на котором под прозрачной пластиковой простыней лежало тело, и сдернул покрывало.

Это действительно была Конни. Не думал, что смог бы узнать ее после стольких лет даже живой — не то что мертвой, однако теперь сразу понял, что передо мной девушка, которую и видел всего несколько раз больше десятка лет назад. Внутри разрасталось неприятное чувство — не столько тошнота, сколько глубокое, едкое горе.

Мне хотелось посмотреть, есть ли на теле синяки, но я с трудом удерживался, чтобы не отвести глаза от обнаженного трупа; прикоснуться к нему казалось мне просто невозможным. Вольмут, однако, никаких комплексов не имел, да и какие могут быть комплексы при такой работе? Не церемонясь, он начал пальпировать край грудной клетки и неожиданно наткнулся на что-то.

— Вот здесь, — сказал он. — Видите?

Я ничего не увидел, и тогда он взял мою руку и приложил палец к ничем не приметному участку кожи. Тело было холодным и безжизненным. Теперь я понял, что именно привлекло его внимание — в этом месте плоть была более мягкой и податливой, однако цвет кожи ничем не отличался от соседних участков.

— Так вы говорите, и на бедрах тоже? Давайте посмотрим... Х-м-м-м... Да, и здесь что-то подобное. Даже не знаю, есть ли здесь какая-то болевая точка, я в этой области не силен. Но тем не менее травма есть и здесь. Хотите взглянуть?

Я отрицательно мотнул головой — это было явно выше моих сил. Оставаться в этой комнате я не мог более ни минуты. Гавличек, по всей видимости, чувствовал то же самое, и Вольмут повел нас обратно в кабинет.

— Я проверил на сперму и тела детей, — сказал он, когда мы вошли в кабинет.

— О Боже! — только и смог выдохнуть Гавличек.

— Нет-нет, я ничего не обнаружил!.. — поспешил добавить доктор. — Просто так, на всякий случай.

— Это не повредит.

— А вы видели колотые раны, а?

— Их было трудно не заметить.

— Да, — вздохнул он. — Все они были нанесены спереди — три удара между ребрами прямо в сердце. Причиной смерти могла стать любая.

— И что?

— Так что же он сделал? Изнасиловал, а затем перевернул лицом вверх и убил?

— Вполне возможно.

— Как вы нашли ее? Она лежала на спине?

Гавличек нахмурился, напряженно роясь в памяти.

— На спине, — сказал он. — Она соскользнула примерно на шаг от кровати. Удары были нанесены сквозь ночную рубашку, которая закрывала ее до колен. Возможно, эта сперма попала в организм за некоторое время до убийства.

— Сейчас это невозможно доказать.

— А возможно, и после убийства, — сказал я, и они молча повернулись ко мне. — Сами посудите. Она лежит на спине в кровати, убийца бросается и закалывает ее, затем переворачивает на живот, поднимает рубашку, чуть оттягивает жертву от кровати, чтобы удобнее было насиловать. Затем переворачивает вновь лицом вверх и опускает рубашку. При этом тело соскальзывает с кровати на го место, где вы его и обнаружили. Убийца отправляется в ванную, где моет руки и нож. Вот вам и объяснение того, почему отсутствуют признаки борьбы, — трудно сопротивляться, когда вы уже мертвы.

— Трудно, — согласился Вольмут. — Но такое поведение согласуется с тем, что вам известно об этом человеке? Вещественным доказательствам, судя по всему, оно не противоречит.

Я вспомнил, как Мотли говорил Элейн о том, что мертвые девочки ничуть не хуже живых, пока не остынут.

— Вполне согласуется, — сказал я.

— Значит, мы имеем дело с монстром.

— Конечно, — сказал Том Гавличек. — Не святой же Франциск Ассизский прикончил этих малышей.

Глава 6

— Итак, Джеймс Лео Мотли, — сказал Гавличек. — Расскажи-ка мне о нем.

— Ты же знаешь о его пристрастиях. Что еще тебя интересует?

— Сколько ему лет?

— Сорок или сорок один. Когда я арестовал его, ему было двадцать восемь.

— Есть фотография?

Я отрицательно покачал головой.

— Вероятно, я мог бы ее разыскать, но ведь это было двенадцать лет назад! — Я описал Гавличеку Мотли таким, каким его запомнил — примерный вес, сложение, черты лица, стрижку. — Но не могу поручиться, что он по-прежнему выглядит так же. Лицо вряд ли сильно изменилось, особенно если учесть его приметные черты, однако в тюрьме он мог потерять или, напротив, набрать вес, да к тому же наверняка сменил прическу. Может, вообще облысел. Немало времени прошло.

— В некоторых тюрьмах делают фотографии заключенных перед их освобождением.

— Не знаю, относится ли к ним «Денмор». Обязательно выясню.

— Где, говоришь, он содержался? В «Денморе»?

— Оттуда он вышел на свободу; начал он сидеть в «Аттике», но через пару лет его перевели.

— По-моему, это в «Аттике» бунтовали, верно? Хотя нет, это было еще до него. Годы летят все быстрее и быстрее, ты не находишь?

Мы обедали в итальянском ресторанчике, который Том порекомендовал мне прошлым вечером. Пища в нем была неплохая, однако обстановка напоминала декорации из фильма «Крестный отец». От предложенных официанткой вина и коктейлей Том отказался.

— Я не очень большой любитель выпивки, — признался он. — А ты давай, вперед.

Я ответил, что для меня еще слишком рано. Том извинился, что ему пришлось оставить меня, после того как мы вышли от доктора Вольмута.

— Похоже, теперь у тебя забот прибавится, — сказал он; я ответил, что у меня есть еще время почитать газеты и немного побродить по городу.

— Вот что я скажу тебе, — сказал Том. — Мы попали в Галерею Славы профессионального футбола в Кантоне сразу же, в семьдесят седьмом. Если ты хоть немного болельщик, такое просто нельзя пропустить.

Разговор переключился на футбол, и появление кофе и сдобных ватрушек не помешало плавному течению беседы. Массилон, объяснил мне Том, чем-то напоминал Канзас времен Гражданской войны — здесь все поделились на непримиримых поклонников «Браунов» и «Бенгалов». В этом году обе команды были в отличной форме, и если «Козары» сохранят хорошую форму, они наверняка смогут сделать «плейофф», и это вызовет в городе настоящие волнения. В суперкубке им еще не доводилось встречаться — команды выступали в разных подгруппах, но на этот раз у них был реальный шанс выбраться наверх, и что тогда?

— Мы у себя обсуждали сабвэй-серии этого года, — сказал я. — «Метсов» и «Янки», но «Метсы» вышли еще в повторной встрече; «Янки» превосходили их по всем статьям.

— Хотел бы я выкроить время, чтобы посмотреть бейсбол, — сказал он, — но просто не могу. Футбол и так отнимает у меня половину воскресенья, да еще по понедельникам удается иногда посмотреть ночные игры.

Кофе закончился, и мы вернулись к главной теме.

— Я вот почему заговорил о фото, — объяснил Том. — Ты не представил мне достаточно оснований для возобновления дела. Посмотрим еще, что мы получим из Кливленда. Если они смогут подтвердить, что сперма принадлежит кому-то иному, тогда все в порядке. Кроме этого, у нас есть только письма без обратного адреса, отправленные и полученные в Нью-Йорке, а это вряд ли подействует на моего начальника в Массилоне.

— Понимаю.

— Предположим, ты прав и все это — дело рук твоего парня. Убийство произошло уже больше недели назад. Он наверняка прибыл в город заблаговременно, за несколько дней — возможно, за неделю. Теоретически можно предположить, что преступление совершено в первый же день, но гораздо более вероятно, что некоторое время он изучал обстановку.

— Да, я тоже так думаю. Он тщательно планирует свои преступления, к тому же у него было двенадцать лет на подготовку.

— Город он покинул с напечатанной в четверг в вечерней газете статьей, так что оставался здесь как минимум до тех пор, пока в четверг после обеда эти газеты не появились в продаже. В нижнем городе есть киоск, куда они поступают уже в четыре часа, однако во всех других местах вечерние газеты начинают продаваться не раньше пяти-шести; значит, он еще долго был здесь — возможно, всю ночь. Какая дата на штемпеле?

— Суббота.

— Значит, он сделал вырезку из вышедшей в четверг вечером в Массилоне газеты и отправил письмо с ней из Нью-Йорка в субботу. А когда его доставили, в понедельник?

— Во вторник.

— Ну что же, неплохо. Иногда они идут неделю, не так ли? Я почему про штемпель спросил: если он отправил письма в пятницу, это почти наверняка означает, что в Нью-Йорк он летел самолетом. Хотя и не со стопроцентной вероятностью: возможно, он гнал машину десять часов кряду. Ты случайно не знаешь, есть ли у него машина?

— Не знаю даже, где он живет, — покачал головой я, — и что успел натворить с тех пор, как его освободили.

— Думаю, нам стоит поискать его имя в списках пассажиров. Как считаешь, он летел под своим именем?

— Вряд ли; скорее он купил билет за наличные и назвался вымышленным именем.

— Или заплатил украденной кредитной карточкой, и тогда нам тоже не удастся его отыскать. Вероятно, здесь он останавливался в каком-нибудь мотеле или отеле, но и там мы не найдем регистрационной книги, где был бы записан Джеймс Лео Мотли. Если бы у нас была фотография, кто-нибудь смог бы, возможно, его опознать.

— Посмотрю, что мне удастся сделать.

— Если он полетел самолетом, здесь для передвижения ему требовался автомобиль. Правда, из Кливленда он мог добраться на автобусе, но уже в самом Массилоне без автомобиля не обойтись; а чтобы арендовать его, нужно предъявить кредитную карточку и права.

— У него могли быть украденные.

— Верно; столько проверок, и нет никакой уверенности в том, что хоть одна принесет результат. Работы уйма!.. Если из института придет положительный ответ, тогда мы еще сможем сделать что-нибудь — в противном случае сразу предупреждаю, что наша помощь будет минимальной.

— Я это понимаю.

— Когда речь идет о деле, казавшемся совершенно ясным, да еще при вечной нехватке времени и сотрудников, не очень-то хочется спешить с его повторным открытием.

После этого Том точно объяснил мне, как пройти в Галерею Славы в Кантоне. Я выслушал его, но без особого внимания. Готов согласиться, что это незабываемое зрелище, но сейчас меня как-то не тянуло пялиться через стекло на старый свитер Бронко Нагурского и кожаный шлем Сида Лукмана. Кроме того, мне нужно было срочно возвратить «форд-темпо» в Кливленд, иначе клерки «Герца» могли засчитать мне еще один день.

Когда я рассчитался за машину, у меня еще оставалось в запасе немного времени. Рейс оказался переполненным, и перед посадкой у нас поинтересовались, кто из пассажиров согласился бы добровольно уступить свое место и полететь следующим рейсом, получив за это право на один бесплатный полет над континентальной частью Соединенных Штатов. Я хотел как можно скорее попасть домой; не все остальные пассажиры разделяли мое желание, так как добровольца долго искать не пришлось.

Пристегнув ремень, я раскрыл Марка Аврелия, но почти сразу же провалился в сон, зажав раскрытую книгу в руках, и проснулся уже в Ла Гардии.

Сидевшая на соседнем кресле женщина в толстых роговых очках указала на книгу и поинтересовалась, не пособие ли это по трансцендентальной медитации.

— Что-то в этом роде, — ответил я.

— Значит, оно и в самом деле помогает, — с завистью произнесла ока. — Вы явно путешествовали в пространстве.

* * *

До Манхэттена я добрался на автобусе и метро; час «пик» был в самом разгаре, так что это было быстрее такси, да еще и долларов на двадцать дешевле. Добравшись до отеля, я первым делом просмотрел почту и записки, но ничего интересного среди них не оказалось. Затем я поднялся наверх и принял душ, после чего позвонил Элейн и сообщил ей то, что мне удалось узнать. Немного поболтав с ней, я спустился вниз, слегка перекусил и направился в Собор Святого Павла на собрание.

Сегодняшним рассказчиком был постоянный член нашей группы, воздерживавшийся от алкоголя уже многие годы; вместо подробного рассказа о своем тяжелом прошлом он посвятил нас в то, как сложилась его жизнь потом. У него были конфликты на работе, а у одного из детей — серьезные неприятности из-за приема наркотиков и алкоголя. Он зациклился на этой теме, и в результате это стало неофициальной темой собрания. Я вспомнил о мудрых словах Марка Аврелия: все происходит так, как должно произойти; во время дискуссии я уже подумывал о том, чтобы рассказать присутствующим о столь поразившей меня фразе, а в связи с ней — о том, что произошло в живописном, словно игрушечном, предместье Массилона, штат Огайо. Однако собрание наше закончилось до того, как я решился поднять руку.

Утром я позвонил в свое агентство и сказал, что сегодня выйти на работу не смогу. В предыдущий день я сказал то же самое, и мой собеседник попросил подождать минутку, а вскоре вновь взял трубку.

— Для вас сегодня есть кое-какая работа и вчера тоже была, — сказал он. — Могу я надеяться, что вы появитесь завтра?

— Не уверен. Вероятно, нет.

— Вероятно, нет, — повторил он. — А что, собственно, случилось? Собственное расследование ведете?

— Нет, это связано с личными проблемами.

— Значит, с личными. А как насчет понедельника? — Я заколебался с ответом, но он опередил меня. — Вы знаете, что есть немало желающих попасть на такую работу?

— Да, я знаю.

— Вы не являетесь нашим постоянным сотрудником и в штате не состоите, но тем не менее мне нужны люди, в отношении которых я могу быть уверен, что они появятся здесь, когда в них возникнет необходимость.

— Прекрасно понимаю это, — ответил я. — Думаю, что спустя короткий промежуток времени вы сможете быть вновь абсолютно уверены во мне.

— Короткий промежуток времени... И сколько же он продлится?

— Не знаю. Все зависит от того, как пойдут дела.

Последовала долгая пауза, а за ней — неожиданный взрыв смеха.

— Вы запили вновь, да? — сказал он. — О Господи, с этого и надо было начать! Когда выйдете из запоя, позвоните мне, и я посмотрю, смогу ли еще что-нибудь сделать для вас.

Меня мгновенно переполнил неудержимый гнев. С трудом сдерживаясь, я дождался, пока в трубке не послышались короткие гудки, а затем хлопнул телефонной трубкой по аппарату. Кровь во мне вскипела от несправедливого обвинения, и в уме всплыли десятки фраз, которые следовало бы сказать ему, — но прежде всего неплохо было бы заявиться в агентство и повышвыривать в окно все столы и стулья, а уж потом сказать им, что я думаю об их вшивом агентстве, а потом...

Но вместо этого я позвонил на работу Джимми Фаберу. Тот выслушал меня, а потом рассмеялся.

— Не был бы алкоголиком в свое время, — резонно заметил он, — не вляпался бы сейчас в дерьмо.

— Он не имеет права думать, что я пьяница!..

— Какое тебе дело до того, что именно он думает?

— Ты хочешь сказать, что у меня нет оснований злиться?

— Я говорю, что ты не можешь позволить себе это. Ты что, собрался напиться с горя?

— И в мыслях не было!

— После разговора с этим сукиным сыном ты теперь ближе к запою, чем раньше. Ты ведь именно этим собирался заняться? Прежде чем позвонил мне?

— Возможно, — немного поразмыслив над его словами, признался я.

— Однако ты все-таки взялся за телефон и теперь понемногу остываешь.

Мы поболтали с ним несколько минут, и когда я повесил трубку, гнев мой уже начал остывать. Да и на кого мне злиться? На парня, пообещавшего вновь взять меня на работу, после того как кончится запой? Нет, конечно.

Мотли — вот кто всему виной. Мотли!..

А может быть, и я сам. Из-за своего бессилия.

Ну и черт с ним! Я вновь придвинул телефон и сделал несколько звонков, а затем отправился в Северный Центральный участок, чтобы поговорить с Джо Деркином.

* * *

Я никогда не сталкивался с ним по службе, хотя нам и пришлось работать в одно время. Я узнал его лишь за последние три-четыре года, и он стал мне самым хорошим помощником, который работал в полицейском департаменте Нью-Йорка. Мы старались содействовать друг другу все эти годы — он пару раз направлял ко мне клиентов, а я от случая к случаю делился с ним полезной информацией, которую удавалось добыть.

Когда я впервые встретился с ним, он считал месяцы, которые ему оставалось доработать до двадцатилетнего срока службы. Он всегда говорил, что не может дождаться момента, когда наконец оставит эту чертову работу и уедет из проклятого Богом Нью-Йорка. Он продолжал и сейчас говорить то же самое, но теперь твердо решил отслужить двадцать пять лет.

Годы округлили его брюшко и проредили шевелюру темных волос, которые он всегда наискось приглаживал гребешком; лицо было круглым и румяным. Он постоянно бросал курить, но теперь в его руке снова дымилась сигарета, а пепельница на столе была забита окурками. В середине моего рассказа он затушил сигарету, но не успел я закончить, как он достал новую.

Выслушав то, что я ему рассказал, он отъехал на кресле назад и задумчиво выпустил в потолок три дымных кольца. Сквозняков не было, и кольца поднялись до самого потолка, не потеряв своей формы.

— Ну и дельце!.. — сказал он.

— Не правда ли?

— Этот парень из Огайо, судя по твоему рассказу, славный малый. Как ты говоришь его зовут, Гавличек? По-моему, за «Кельтов» играл кто-то с такой фамилией?

— Ага.

— И его также звали Том, если не ошибаюсь.

— Нет, по-моему, тот был Джоном.

— Ну что же, может, ты и прав. А тот парень ему не родственник?

— Не знаю, не спрашивал.

— Да, конечно, у тебя сейчас другим голова забита. Что же ты теперь собираешься делать?

— Хочу отправить этого сукиного сына в давно заслуженное им место.

— Да, за такое ему вполне светит подохнуть за решеткой. Как ты считаешь, эти ребята в Массилоне могут возбудить против него какое-нибудь дело?

— Понятия не имею. Том, конечно, допустил огромную ошибку, посчитав это делом рук мужа Конни и закрыв дело.

— Можно подумать, у нас поступили бы иначе.

— Кто знает... Во-первых, у нас его голос был бы сразу записан на пленку, а значит, его можно было бы идентифицировать. Да и судебная экспертиза у нас была бы проведена куда более тщательно.

— Все равно никто бы не догадался, что ее изнасиловали извращенным способом.

Я пожал плечами.

— Да как бы там ни было, здесь сразу бы установили, чья кровь на ее муже — только его собственная или же всех жертв.

— Да, это верно. За исключением того, что и мы зачастую можем многое упустить. Ты слишком давно не работаешь в полиции, Мэтт, и многое позабыл.

— Возможно.

Джо наклонился вперед и затушил сигарету.

— Сколько раз уже я бросал курить, — сказал он, — но потом начинаю дымить еще больше, это не может не сказаться на здоровье. А как ты считаешь: если удастся установить, что сперма принадлежит не мужу Конни, они откроют дело?

— Не знаю.

— По-моему, у них и в мыслях этого нет. Ты не сможешь доказать, что Мотли был в Огайо. Где он теперь, как ты считаешь?

Я неопределенно пожал плечами.

— Я специально интересовался в водительской ассоциации: нет у него ни машины, ни водительских прав.

— И тебе сообщили такую информацию?

— Возможно, там подумали, что я работаю в полиции, — объяснил я.

Джо внимательно посмотрел на меня.

— А ты, конечно, не выдавал себя за офицера, — заметил он.

— Конечно. Я вообще никак не представился.

— По закону ты не имеешь права действовать таким образом, чтобы люди принимали тебя за офицера.

— Если есть намерение обмануть их, не так ли?

— Обмануть или заставить их сделать что-то для тебя, чего они не стали бы иначе делать. Ну да ладно! Итак, нет ни машины, ни прав. Конечно, он может водить незарегистрированную машину без прав. А где он живет?

— Понятия не имею.

— Он освобожден не досрочно, так что никто теперь о нем ничего не знает. А где он проживал в последний раз?

— В отеле в начале Бродвея, но это было больше двенадцати лет назад.

— Да, вряд ли его номер ждал своего постояльца так долго.

— Я звонил туда — так, на всякий случай.

— Ну и что?

— Во всяком случае, под его фамилией никто не значится.

— Да, это — другое дело, — согласился Джо. — Фальшивое удостоверение; у него их может быть куча. За двенадцать лет за решеткой он перезнакомился с множеством мерзавцев. Когда, говоришь, его освободили, в середине июля? Теперь у него могут быть какие угодно документы — от «Америкэн Экспресс» до шведского паспорта.

— Я думал об этом.

— И ты абсолютно уверен, что сейчас он в Нью-Йорке...

— Наверняка.

— ... и замышляет убийство еще одной девчонки. Как ее зовут?

— Элейн Марделл.

— А затем он, без сомнения, прикончит и тебя — для ровного счета. — Джо вновь задумался. — Если мы получим официальный запрос из Массилона, тогда сможем заняться его поисками. Но это лишь в том случае, если они откроют дело, тогда мы сможем принять меры по защите возможной жертвы от насильника.

— Думаю, Гавличек не против, — высказал предположение я. — Важно, чтобы он смог убедить своего шефа.

— Конечно, он был не против, пока вы сидели в ресторане и болтали о футболе. Теперь вас разделяют пятьсот миль, а у него и своих-то дел невпроворот. Наобещать можно с три короба. Какой полицейский захочет вновь открыть закрытое им самим дело?

— Я все понимаю.

Джо вытащил из пачки сигарету, помял ее в пальцах, но затем засунул обратно.

— А как насчет фотографии? Там, в «Денморе», додумались ее сделать?

— Когда он прибыл к ним. Восемь лет назад.

— Ты хотел сказать — двенадцать?

— Нет, восемь. Сперва он сидел в «Аттике».

— Да, вспомнил, ты говорил об этом.

— Значит, единственной его фотографии уже восемь лет. Я интересовался, могу ли получить копию. Того парня, с которым я разговаривал об этом, терзали сомнения. Он не был уверен, можно ли предоставить ее неофициальному лицу.

— Хорошо, хоть там тебя не приняли за офицера полиции.

— Не приняли.

— Я могу позвонить им, — сказал Джо, — но не думаю, что это принесет нам много пользы. Тамошние ребята всегда рады помочь, но у них и своих дел хватает. А в фотографии вообще нет никакой нужды до тех пор, пока в Огайо не откроют дело, а это случится не ранее, тем они получат новый судебно-медицинский отчет.

— Возможно, и тогда не откроют.

— Возможно. К тому времени у тебя будет фотография Мотли из «Денмора». Если только они решатся отправить ее тебе.

— Я не могу ждать так долго.

— Почему?

— Потому что хочу начать его поиски.

— Значит, фотография тебе нужна позарез.

— Хотя бы карандашный набросок.

Джо внимательно посмотрел на меня.

— А это неплохая идея, — сказал он. — Ты имеешь в виду одного из наших художников?

— Надеюсь, ты знаешь кого-нибудь, кто согласится на это?

— За небольшую плату?

— Конечно.

— Да, это я могу устроить. Ты посидишь с художником, а он с твоих слов нарисует портрет того, кого ты не видел уже двенадцать лет.

— Это лицо забыть невозможно.

— Угу.

— Да и в связи с его арестом в деле должно было быть фото.

— У тебя нет копии?

— Нет, но я могу посмотреть микрофильм в библиотеке. Он освежит память.

— А потом ты посидишь с художником?

— Хоть сейчас он наверняка выглядит иначе — столько лет прошло! — но приблизительное сходство, надеюсь, получится.

— Хороший художник сможет его немного состарить, они умеют это делать.

— Чего только они не умеют делать! Возможно, вам стоит встретиться втроем — тебе, художнику и этой...

— Элейн.

— Да, верно, Элейн.

— Я не думал об этом, — сказал я, — но в принципе это хорошая идея.

— Да, я просто переполнен хорошими идеями, это моя работа. В принципе у меня есть трое таких парней на примете, но я сначала должен договориться с ними. Как ты посмотришь, если это обойдется тебе в сотню баксов?

— Нормально, можно и больше, если потребуется.

— Сотни более чем достаточно. — Джо взялся за телефон. — Это отличный художник, — сказал он, набирая номер. — И что особенно важно: такая задача его наверняка заинтересует.

Глава 7

Рэй Галиндес больше напоминал полицейского, чем художника, — среднего роста, коренастый, с густыми бровями, из-под которых выглядывали карие, как у коккер-спаниеля, глаза. Сначала я решил, что ему чуть меньше сорока, но грузность и осанистость делали его старше своих лет, и через несколько минут я мысленно сделал его моложе лет на десять — двенадцать.

Как мы и договаривались, он встретился с нами у Элейн в тот вечер ровно в семь тридцать. Я пришел пораньше, чтобы успеть выпить чашечку кофе. Сам Галиндес от кофе отказался; тогда Элейн предложила пиво.

— Возможно, потом, мэм, — вежливо ответил он. — Сейчас я не отказался бы от стакана воды.

К нам он обращался «сэр» и «мэм»; пока я объяснял ему суть проблемы, он задумчиво водил карандашом по мольберту. Затем он попросил меня на словах описать Мотли.

— Ну что же, это вполне возможно, — ответил он, выслушав меня. — Вы описали вполне запоминающуюся определенную личность, а это намного упрощает мою работу. Ничего нет хуже, когда свидетель говорит: «Вы знаете, это был самый обыкновенный человек, похожий на любого другого». Как правило, это означает одно из двух: либо подозреваемый действительно не имеет никаких характерных черт, либо свидетель в действительности не увидел то, на что смотрел. Такое часто встречается, когда они принадлежат к разным расам. Белый свидетель, видевший черного подозреваемого, запоминает только то, что тот черный. Люди видят цвет и не видят всего остального.

Прежде чем заняться рисунком, Галиндес попросил нас еще раз, закрыв глаза, припомнить внешность Мотли.

— Чем больше вы вспомните деталей, — сказал он, — тем подробнее получится рисунок.

После этого он взял в руки мягкий карандаш, резинку и приступил к рисунку. Днем я сбегал в библиотеку на Сорок второй улице и нашел в старых газетах две фотографии Мотли: одна из них была сделана при его аресте, другая — во время суда. Не знаю, нужно ли было мне что-либо освежать в памяти, но они определенно помогли вновь воочию представить его себе.

Я с удивлением и восхищением наблюдал за тем, как постепенно на бумаге проступали черты лица. Художник попросил нас показать ему, где поправить получившийся набросок, взял в руки резинку, что-то немного изменил, и постепенно рисунок стал как две капли воды походить на Мотли — такого, каким мы его запомнили. Когда все замечания были учтены, Галиндес произнес подобающую случаю речь.