Флаг на грот-мачте

      - Дай-ка попробую.
      Взмахнул палками и скомандовал:
      - На месте шагом марш!
      Барабан зарокотал рассыпчато и четко. В такт ему ноги дружно заработали по полу нечастым шагом. Усы солдата шевелились в ритм барабанному маршу, и он негромко, не очень отчетливо выговаривал:
      - Старый барабанщик,
      старый барабанщик,
      старый барабанщик
      крепко спал.
      Он проснулся,
      перевернулся,
      барабанить снова стал.
      Казалось, что это говорит не солдат, а выговаривает сам барабан.
      Все ребята захотели стать барабанщиками и горнистами. Договорились о дне занятий.
      Со склада получили топоры и лопатки в брезентовых чехлах, несколько солдатских котелков и фляжек, а самое глазное, настоящие походные палатки.
      На обратном пути, у самого клуба, ребята столкнулись с Тодиком. Он стоял на углу с каким-то верзилой и, увидев ребят, быстро юркнул за угол дома. Тодька исчез с того дня, когда "бобры" хотели потопить катер, и ни разу не появлялся в пионерском клубе.
      - Ну и шут с ним! - сказал Ленька, когда ребята гадали, куда он подевался. - Небось мамочка не отпустила. Ах, Тодик, не промочи ножки!
      И вот сейчас, увидев его испуганный, жалкий взгляд, Никита передал свою ношу Петьке и бросился за угол.
      - Тодька, - закричал Никита. - Подожди, дело есть!
      Тодик остановился. Верзила дернул его за руку, подтолкнул в спину, и они скрылись в дыре забора.
      Когда Никита подбежал и заглянул между досок, за забором уже никого не было.
      - Ну что, догнал? - спросил Ленька, когда Никита вернулся.
      - Нет, удрал.
      - Ладно. Нечего нам из-за него переживать, - успокаивал Никиту Ленька. - Он вообще чуждый элемент. У него отец инженер, а мать буржуйских деточек музыке обучает. Не наша прослойка.
      - Сам ты прослойка! - сказал Никита. - Мне кажется, он чего-то боится. Кто этот длинный, что с ним был?
      - Его Оглоблей кличут. Он раньше бойскаутом был, а потом куда-то смылся. Тоже не наш.
      - Слушай, - сказал Никита, - по-твоему рассуждать, так я ведь тоже чуждый. У меня отец в редакции работает, а мать гимназию окончила. Тоже уроки давала.
      Ленька задумался.
      - Во-первых, твой отец красным командиром был, а сейчас он партийный.
      - А во-вторых? - спросил Никита.
      - Во-вторых, и ты был чуждый. А теперь перевоспитался вроде. Ты был несознательный люмпен-пролетарий, а теперь стал сознательным борцом за дело рабочего класса.
      Он подумал и добавил честно:
      - Ну, может, еще и не совсем сознательным. Но ничего, мы тебя и дальше перевоспитывать будем.
      - Это кто же меня перевоспитывает? - обиделся Никита. - Ты, что ли? Но тут он вспомнил историю с ящиками и замолчал.
      Когда пришли в клуб и сложили на пол снаряжение, Никита сказал:
      - Может, Тодьку как раз и надо перевоспитывать, а?
      - Не знаю, - сказал Ленька. - Может, и надо, да как?
      Смотреть походное снаряжение сбежался весь отряд. Галдеж поднялся как на базаре. Всем хотелось потрогать шанцевые лопатки и топоры.
      - Отставить! - сказал Володя. - Нужно научиться быстро и по всем правилам разбивать палатки. Сроку дается неделя. Через неделю проверим, чье звено быстрее. Идет?
      - Идет!
      Каждое звено получило по палатке. Их начали разворачивать и тут же, во дворе, осматривали стойки и оттяжки.
      - Эй, Никита, - позвал Карпа, выбегая из клуба. - Секретный разговор.
      Никита подошел к нему.
      - Я сейчас из окна трех "бобров" видел, - зашептал Карпа. Прохаживаются мимо клуба. Один на забор полез посмотреть. Шпионят...
      - Ну и пусть, - сказал Никита. - Нечего нам скрывать. Может, они в пионеры хотят, да не решаются.
      - Ну нет! Хотели бы - через забор бы не подсматривали.
      - А может, боятся?
      - Чего? Проверим. - Карпа заглянул в щелку забора и убежал.
      Через несколько минут во двор ввели пленника. Им оказался Леська Бакин. Он с любопытством оглядывался по сторонам.
      - Остальные сбежали, - сказал Карпа.
      - Шпионишь, Поросенок? - строго спросил Никита.
      - Не, - ответил Леська. - Костя посмотреть послал.
      - Смотри! - сказал Карпа.
      Поросенок повертел головой и уставился на подошедших малышей Галинку и Сережку.
      - У вас и "волчат" принимают? А Костя говорил, что маленьких не берут.
      - Вступить хочешь?
      Леська замотал головой.
      - Мне нельзя. Мне тогда знаешь что от Кости будет! - Он нагнул голову и тяпнул себе ладонью по шее.
      - Боишься Кости?
      Поросенок доверчиво улыбнулся Никите:
      - Боюсь, - сказал он простодушно.
      - Слыхали? - спросил Карпа, когда Поросенок ушел. - Костя старается. Ему еще мало.
      Никите и самому очень хотелось встретиться с Костей, чтобы поквитаться с ним за все. Но времени не хватало.
      К концу дня во дворе поставили одну палатку. Никита осмотрел работу своего звена, отпустил ребят и вышел на улицу.
      На углу Поморской его окликнули. Он оглянулся и увидел Эрну.
      - Ну, как живешь? - спросила она, не глядя на него. - Говорят, ты теперь патрульный.
      - Звеньевой, - сказал Никита. - Звеньевой, а не патрульный. Живу хорошо. Весело. В лагерь собираемся. Слушай, Эрна, идем к нам. У нас уже есть звено девочек имени Розы Люксембург. Идем!
      Эрна только покачала головой.
      - А наши "ласточки" больше не собираются. Распался патруль. И Глеб Степанович не показывается. Павлик с ребятами, говорят, на квартире собираются.
      - Ну, так идем. Тебе понравится, Эрна. - Никита тронул ее за руку.
      Эрна снова покачала головой.
      - Нет, - сказала она. - Это невозможно. Проводи меня, пожалуйста.
      Они медленно пошли по проспекту, и Никите захотелось, чтобы проспект был подлиннее.
      - Знаешь что? - сказал Никита. - Пойдем со мной в клуб "Молодая гвардия". Мы с комсомольцами там живое кино показываем. Идем!
      - Мама не пустит, - сказала она немного погодя.
      - А ты потихоньку. Ничего с твоей мамой не случится. Ведь ты пойдешь, а не мама. Я к тебе пришел, когда ты позвала.
      Эрна усмехнулась.
      - Ну и что из этого вышло?
      - А ты попробуй, - сказал Никита.
      Эрна подумала немного и тряхнула головой.
      - Хорошо. Приду. Жди меня на углу Соборной. - Она толкнула калитку и ушла не оглядываясь.
      Никита заторопился и припустился бегом. Ему нужно было успеть в яхт-клуб, где среди клубных лодок и яхт пришвартован был пионерский катер "Будь готов!". Там сегодня его команда под руководством Маняши Уткиной заканчивала ремонт такелажа.
      Никита выскочил на набережную и побежал вдоль реки. На вышке яхт-клуба полоскались сигналы хорошей погоды. Команду свою он увидел издалека. На дощатом причале был раскинут треугольный кливер, Маняша и Фрол заканчивали крепление фала к острому углу парусины. На ровной ее поверхности выделялась аккуратная свежая заплата.
      Маняша подняла голову, увидела Никиту и сказала обиженно:
      - Опаздываешь, капитан. Обещал с нами вместе, а мы тебя два часа ждем...
      - Да мы уже заканчиваем, - сказал Фрол.
      Никита смутился, не мог же он объяснить им, что задержался из-за встречи с Эрной. Он спрыгнул с причала на катер и включился в работу. Мимо на большой скорости протарахтела моторная лодка с высоко задранным носом. Она подняла широкую волну, и мачты яхт у причала вразнобой закачались. На корме у руля сидел дядька в кожаной куртке. Лодка лихо развернулась, пустив по воде пенистую дугу, сбавила ход и остановилась напротив вышки.
      - Поторопись! - крикнул рулевой и махнул рукой.
      Из-под навеса для такелажа по настилу причала протопали трое в черных бушлатах. Они торопливо прыгнули в лодку. Моторка тут же рванулась вперед, быстро набирая ход, и помчалась вверх по реке.
      Когда она проходила мимо катера, один из пассажиров глянул на сверкающие буквы названия, скользнул взглядом по Никите и его команде и поспешно отвернулся.
      Никита узнал Гленарвана. Он хотел крикнуть: "Глеб Степанович, это же я!" Даже поднял руку. Но Гленарван так больше и не посмотрел в его сторону.
      Глава 16
      ЖЕСТОКОЕ ВРЕМЯ
      Когда Никита пришел домой, отец сидел у стола и что-то писал.
      - Ну, как дела пионерские? - спросил он, пододвигая Никите хлеб и кружку с чаем.
      - Палатки получили, - сказал Никита. - В лагерь собираемся. Володя говорит...
      - Володя у вас замечательный парень. - Отец поднялся из-за стола, подошел к окну, за которым город погружался в тишину прозрачной белой ночи. - Вообще, тебе повезло. Хорошо тебя принял этот город. И люди вокруг тебя хорошие. Ты, брат, это цени.
      - Я ценю, - сказал Никита. - Еще как ценю-то!
      Отец уселся на подоконник и задумчиво посмотрел на сына.
      - Меня, брат, здесь встречали не так...
      Никита быстро составил кружки, убрал со стола и подсел к отцу. Николай Демьянович положил ему на плечо тяжелую руку.
      - Нас взяли на станции Плесецкой. Прямо с полатей взяли, где мы валялись в тифозной горячке. Было нас четверо, я фамилий не помню. Знаю только, что один был моряк из Архангельска, а двое других курсанты из петроградского училища. Нас, больных тифом, при отступлении укрыли мужики из соседней деревни, а выдал белогвардейцам, занявшим станцию, поп-расстрига. Как нас забрали, как везли в промерзших вагонах вместе с другими пленными, почти не помню. Зато хорошо помню, как нас вывели на лед.
      Совсем не таким был город в ту ночь. Завьюженный, прижатый сугробами к земле. Редкие огни на далеком берегу. Северное сияние в черном небе, а вокруг ледяная пустыня. Вывели нас солдаты в меховых шинелях и шапках из собачьих шкур. Это у них называлось шекльтоновским обмундированием, Антанта заботилась. А мы полураздетые, лица неживые, голубые какие-то, вместо глаз черные провалы.
      Разделили на две группы. Мы с морячком попали во вторую, а два курсанта в первую. У меня ноги были сильно поморожены, трудно стоять, морячок меня поддерживал.
      Погнали прикладами первую группу к дымящейся проруби, поставили спиной к воде.
      Треснул залп, плеснула вода, волна на лед накатилась, и нет людей... Вот как это бывает. А потом и нас всех на то же место. Ковыляю я рядом с матросом, друг за друга держимся. Стал лицом к берегу, там огни. Сполохи в небе. Цепочка солдат перед нами. А за спиной чувствую, как там холодная черная вода дымится.
      Капитан их с кольтом в руке вышел к нам и закричал:
      - Видали, собаки? Шагай назад. Вас шлепать в другой раз будем.
      Отец замолчал. Никита чувствовал на плече тяжесть его руки.
      - А потом?
      - Потом? - Отец с хрустом потянулся. - Потом я все-таки остался жив, хотя иоканьгская тюрьма на это давала мало надежды. Жив ли тот морячок, не знаю... Я с ним больше не виделся...
      Отец поднялся с подоконника.
      - Спать, сынок! Тебе когда завтра подыматься? Завтра воскресенье.
      - Рано, - сказал Никита. - Дела.
      * * *
      Никита долго лежал в темноте с открытыми глазами и вспоминал почему-то, как до войны они жили втроем на тихой улице у древней крепостной стены в городе Смоленске. Как все вместе мимо башни Веселухи ходили на Днепр купаться и отец учил его плавать. Но редко, потому что отец всегда бывал занят в своей типографии, он там наборщиком работал. Иногда к отцу приходили товарищи. Они подолгу негромко разговаривали, тесно склонившись над столом чубатыми головами, а потом вполголоса пели протяжные песни. Мама говорила, что за такие песни в тюрьму сажают.
      Папа уже один раз сидел в тюрьме. Никита вспомнил, как они с мамой ходили к нему. Стояли в длинном коридоре, вдоль которого медленно расхаживал часовой с кобурой на кожаном ремне через плечо. Вместо одной стены там была деревянная стойка, а над ней сетки, какими кроличьи клетки обтягивают. Когда часовой, повернувшись в дальнем конце коридора, подходил к ним, он Никите подмигивал.
      Мама подняла Никиту, и он увидел за сеткой такой же коридор, только там часовой сидел на скамейке, а у самой сетки стоял папа. Он быстро говорил с мамой и все время смотрел на Никиту.
      Время от времени часовой, что сидел на скамейке, сердито бурчал:
      - Об этом говорить запрещено!
      Но папа не обращал внимания и все продолжал говорить, не останавливаясь. Мама была веселая и тоже быстро что-то говорила. Иногда получалось так, что они вместе с папой говорили одновременно, и понять что-нибудь было невозможно. И они оба смеялись. Никита покосился на часового и просунул сквозь сетку палец. Папа за него подергал и еще раз засмеялся. Часовой ничего не сказал.
      А когда шли домой, мама была грустная и всю дорогу молчала.
      И еще вспомнил Никита, как зимой строили снежную крепость во дворе. Строили папа и Никита, а мама помогала. Крепость получалась как настоящая, с воротами и башнями. Ворота изготавливались при помощи двух табуреток, которые ставили одна на другую, а сверху укладывали корыто, перевернутое вверх дном. На корыто утрамбовывали снег, поливали водой, а потом корыто и табуретки убирали. В стене получались ворота, через которые Никита мог пройти не пригибаясь. Иногда папа, развеселившись, перекидывал Никиту через снежную стену в сугроб. А тогда мама кричала:
      - Осторожней! Ты же ушибешь ребенка!
      Папа хватал маму и тоже перебрасывал ее через сугроб...
      Никита не заметил, как заснул. И ему приснился второй сон...
      * * *
      ...Колючая серая степь без конца и края. Пылит песчаная дорога, горячий ветер относит пыль в сторону и назад. А по дороге редкой цепочкой бредут люди и тащат свой скарб. Кто на тележке катит, кто на плече несет.
      И вроде бы он, Никита, с мамой в этой цепочке. Мама, перегнувшись на один бок, тащит тяжелый мешок с вещами, а Никита с другой стороны ей помогает. И вроде бы они все уходят, торопятся, потому что сзади, невидимое за горизонтом, к ним все приближается что-то огромное. И никто не знает, что это такое, знают только, что страшное. И хоть ничего не видно еще, все знают, что оно там, за горизонтом, куда ветер уносит серую пыль. Потому и спешат.
      Идти трудно. Ноги вязнут в песке, пот заливает глаза, пить хочется, сил нет. Никита тащит тяжелый мешок, то и дело смахивая пот с бровей, и торопит маму:
      - Скорей, мама! Надо скорей!
      - Стой, Никитка! Стой, сынок! - шепчет мама. - Погодим минутку. Мочи нет! Давай отдохнем чуть-чуть. Самую малость отдохнем... А потом дальше...
      Мама подтаскивает мешок к кривому дереву у дороги с пыльными мелкими листочками. Они усаживаются на мешок, прислоняют спины к шершавому стволу и неподвижно замирают, глядя, как ползет мимо молчаливая бесконечная вереница.
      Мама вдруг медленно начинает сползать с мешка и клониться на бок. Лицо у нее делается совсем белое, по нему крупными каплями катится пот.
      - Плохо мне, - шепчут ее пепельные губы. - Ох плохо, сыночек!
      Она закрывает глаза и совсем тихо, едва слышно просит:
      - Воды... Воды... Пить...
      - Я сейчас! Я сейчас! - кричит Никита. - Мама, подожди, я сейчас!
      Он хватает из мешка отцовскую солдатскую флягу и бежит на дорогу.
      - Дяденька, воды! Маме плохо... - кричит он, протягивая флягу. Дяденька!
      Но молчаливая вереница бредет мимо, не замедляя шага. И никто не останавливается, никто не поворачивает головы. Тогда Никита бежит в степь. Бежит, бежит, бежит, спотыкаясь и хватая ртом горячий воздух...
      Уже исчезла дорога с изломанной цепочкой людей, уже не видно даже пыли от них, а Никита все бежит, ища глазами признаки человеческого жилья. Но степь пуста и безлюдна.
      Вдруг откуда ни возьмись появляется голубое озеро, зеленая травка вокруг него и рыжий конь у воды. Никита окунает флягу в холодную озерную воду, торопливо плескает пригоршню в лицо. Рыжий конь подходит к нему и наклоняет шею. Никита прыгает на его крутую спину, и конь мчится вперед, разметав по ветру гриву. Никита крепко сжимает ему бока ногами, вцепившись свободной рукой в гриву, и просит:
      - Скорее, милый! Скорее!
      И конь летит во весь опор, глухо и ритмично ударяя копытами по сухой земле.
      Вот и дорога. Вот и знакомое дерево. Вот и мешок. Но что это! Как же это?
      Около мешка никого нет. И на дороге, насколько хватает глаз, тоже никого нет. Только там и сям валяются брошенные узлы, сундуки, тележки, да вдали тает слабое облачко пыли. Все люди, что торопливо брели, увязая в песке, исчезли. И мама исчезла.
      И тут Никита понимает, что, пока он бегал за водой, то неотвратимое и страшное, от чего все они стремились скрыться, догнало, схватило и пронеслось дальше, неведомо куда.
      - Мама! - кричит Никита и знает уже, что никто ему не ответит. Мамочка, где ты?..
      Глава 17
      РАВНЕНИЕ НА ЗНАМЯ
      Никита проснулся в привычной тоске. Сердце сильно стучало. Подушка была мокрая. Только через минуту он понял, что лежит в своей кровати, а рядом на соседней койке спит отец. Что-то ему важное предстояло с утра, зачем-то нужно было торопиться. "Да, - вспомнил он, - сегодня же первый выход отряда в город. Володя просил прийти пораньше проверить звено".
      Никита осторожно поднялся, чтобы не разбудить отца. Вымылся во дворе за сараем. Разжег керосинку, вскипятил чайник, позавтракал хлебом и вчерашней кашей из чечевицы, которую приносили из столовой, обжигаясь, выпил стакан чаю с сахарином. Потом он достал с полки новую белую рубашку, ни разу не надеванную, что отец принес из Церабкоопа. Намочил тряпку и начал аккуратно протирать порыжевшие носки ботинок.
      - Ты чего это начепуриваешься? - услышал он. - Словно на праздник. Ботинки-то лучше сажей смажь. Из печки возьми.
      Отец лежал на кровати и внимательно следил за ним смеющимися глазами.
      - Сегодня у нас первый пробный выход по городу. Приходи посмотреть, сказал Никита. - А вечером живое кино в комсомольском клубе.
      - Приду, - сказал отец. - Погляжу, какие такие пионеры у нас в городе объявились.
      Никита слазил в печку, смазал ботинки сажей. Поплевал на ладонь и пригладил отросшие вихры.
      - Ну, я пошел, - наконец сказал он.
      - Ты ночью опять кричал. Что тебе снилось? - спросил отец, бреясь перед осколком зеркала.
      - Не помню, - сказал Никита, закрыл дверь и пустился бегом.
      * * *
      Общий сбор был назначен на десять утра. Во дворе клуба уже толпились ребята, возбужденно переговариваясь. Суетился Карпа, бегал от одного к другому, смеялся, размахивал руками. Что-то серьезно внушал своему звену Ленька. Горнист Петька Жгилев нервно ходил взад и вперед, то и дело облизывал сухие губы.
      У забора барабанщик Дима пробовал барабан.
      - Ну, Петя, - сказал Карпа, останавливаясь рядом с горнистом, смотри петуха не пусти.
      - Кошмарный ужас! - сказал Петька растерянно. - Язык совсем не ворочается. Как бы марш не испортить.
      - Ничего, ничего, - утешил горниста Карпа. - Ты, главное, дуй громче. Чем громче, тем лучше.
      Карпа подмигнул Никите и побежал дальше.
      Никита почувствовал, что он и сам волнуется почему-то.
      Только он успел проверить выправку своих "чаек", как из штабной комнаты вышел Володя.
      - Играй общий сбор, - сказал он Пете. - А вы, звеньевые, стройте свои звенья в саду. Правый фланг у калитки.
      Петька еще раз облизал губы, поднял свой горн с треугольным красным вымпелом, прижал мундштук к губам. Начищенная медь трубы пустила золотых зайчиков. Горн каркнул хрипло и фальшиво. Все повернули к Петьке головы и замерли.
      - Так и знал! - сокрушенно сказал Петька. Он облизал губы, приладил к ним мундштук, набрал воздуха, поднял горн к небу.
      - Ну, давай еще раз! - сказал Володя. - Не волнуйся, главное.
      И горн вдруг чисто и властно пропел сигнал общего сбора. Раз! Другой!
      Белые рубашки и алые косынки замелькали меж стволов, вытягиваясь в шеренги.
      - Становись! Становись! - командовали звеньевые. - Равняй строй!
      На крыльце уже стоял Володя. Все замерло в саду. Все глаза смотрели на вожатого.
      - Отряд! - протяжно скомандовал Володя. - На вынос знамени смирно! Равнение на знамя!
      Полсотни ребячьих лиц обращено к крыльцу. Звеньевые вскинули руки, отдавая салют. Ударил барабан. В распахнутых дверях показалось тяжелое отрядное знамя. Чуть наклонив вперед древко, знаменосец торжественно пронес его перед застывшей шеренгой.
      Когда вышли на улицу и построились в колонну, Володя забежал вперед. Ребята шагали по шесть человек в шеренге, почти во всю ширину улицы. Качались ровные ряды красных косынок. С правого фланга каждого звена полоскались треугольные вымпелы на посохах звеньевых.
      - Старый барабанщик! Старый барабанщик! - выговаривал барабан.
      - Трам-та дра-там! Трам-та дра-там! - хрипло трубил горн. Нет, не испортил Петька марша.
      Останавливались прохожие на тротуарах, пропуская стройную колонну, и долго провожали ее глазами. Стая босоногой малышни пристроилась сзади, старательно вышагивая в такт барабану. Когда проходили мимо комсомольского клуба "Молодая гвардия", в нем распахнулись окна и раздались возгласы:
      - Юным пионерам ура!
      - Первому городскому ура! - кричали комсомольцы и махали кепками, перевешиваясь через подоконники.
      Встречный трамвай зазвонил было, но тут же оборвал трезвон, остановился, пропуская отряд. Из вагонных окон махали руками. По улице Свободы навстречу шла колонна красноармейцев. У каждого под левой рукой был сверток, видно, в баню шагали. Молодой командир с кубиками на воротнике, забегая вперед и оглядываясь, скомандовал:
      - Смирно! Равнение на знамя!
      Он вскинул ладонь к островерхому буденовскому шлему, отдавая честь их отрядному знамени.
      В эту минуту Никита увидел на тротуаре отца. Отец стоял в толпе прохожих и, подавшись вперед, смотрел, как идет отряд. Когда сын поравнялся с ним, улыбнулся, приветственно поднял руку и негромко сказал:
      - Молодца! Ай, молодца!
      И Никите показалось, что это в нем самом где-то внутри у самого горла звонко трубит горн:
      - Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-та-тат-та-там!
      Глава 18
      ЖИВОЕ КИНО
      В клубе заканчивались последние приготовления. Под громкие крики Женьки Павлова, руководителя драмкружка, ребята таскали фанерные щиты с нарисованными горами и домами.
      - Куда Везувий тащите! Неаполь на первый план! Давай! Подымай! Левее. Опускай! Да не туда! Еще левее. От бестолочь!
      Никита дождался, когда Карпа с Ленькой освободились и спрыгнули со сцены в зал.
      - Ну что ты мнешься? - спросил Карпа. - Давай выкладывай. Я же тебя насквозь вижу.
      Ленька подозрительно посмотрел сначала на Карпу, потом на Никиту.
      - Я Эрну позвал на живое кино, - сказал Никита.
      - Зря! - сказал Ленька. - Видно, мало тебе одного дня рождения. Нет, есть еще в тебе чуждое влияние. Есть...
      - Знаешь что... - сказал Никита и отвернулся.
      Но тут вмешался Карпа:
      - Ладно, чего там! Надо ее активней привлекать к нашей работе.
      Потом он набросился на Леньку:
      - По-твоему, искусство - это что? Так, для развлечения? Искусство перевоспитывает. Нужно всех бойскаутов на наши постановки приглашать...
      Ленька презрительно хохотнул:
      - Посмотрят твою рыжую башку на сцене, ахнут и сразу перевоспитаются. Особенно когда ты попа играешь.
      Никита вспомнил, как Карпа, передавая испуг попа перед штыком красноармейца, оттягивает приставную бороду, закрепленную на резинке, и обнажает круглый гладкий подбородок. Это всегда вызывало шумный восторг зрителей.
      - Приводи, обязательно приводи, - суетился Карпа. - Она девочка ничего, только задается.
      - Приводи, раз обещал, - согласился Ленька. - Ладно, я на вас места займу.
      * * *
      Несмотря на то, что погода к вечеру испортилась - моросил мелкий холодный дождь, окна в комсомольском клубе были открыты настежь.
      Никита с Эрной вошли в маленький зал и оказались в плотной толпе. С последнего ряда от стены ему замахал Ленька. Никита схватил Эрну за руку и стал протискиваться к нему.
      - Вы бы еще через час явились, - ворчал Ленька. Поработав плечами, он раздвинул немного своих соседей, стал к стене и буркнул Эрне:
      - Садись!
      - Кавалер нашелся! - возразил было парень, которого бесцеремонно оттолкнул Ленька. Он взглянул на втиснувшуюся рядом Эрну, и выгоревшие его брови полезли на лоб.
      - Ух ты! - выдохнул он. По мере того как взгляд его скользил по воротничку летнего пальто и розовой кофточке, кокетливо украшенной черным бантиком, брови парня возвращались на прежнее место.
      - Ты из какой же ячейки? Что-то я раньше тебя не встречал.
      Эрна беспомощно обернулась к Никите. В это время за пестрым занавесом прогремел мощный удар. Это били молотком по подвешенному листу железа. Рокот в зале оборвался.
      - Вот так отвесили! - восхищенно воскликнул парень и повернулся к сцене.
      Перед занавесом в расстегнутой на груди синей блузе, с рукой, выброшенной вперед, стоял Женька Павлов. Никто не заметил, когда руководитель драмкружка появился перед зрителями. Казалось, он возник мгновенно по удару гонга.
      - Братва! - сказал Женька, и его сильный голос целиком заполнил маленький зал. - Сейчас вы увидите новый вид искусства. Мы покажем вам живое кино. Имена авторов и артистов мы не объявляем.
      - Почему? - спросил кто-то из зала.
      - Искусство нужно для народа, для вас и для нас, а не для прославления отдельных личностей, занимающихся искусством. Сцена и зрительный зал не должны делиться на актеров и зрителей. Мы все участники представления.
      - Валяй! - сказал тот же голос.
      Женька исчез, занавес медленно пополз в стороны.
      Посреди освещенной красным светом сцены стоял глава итальянских фашистов. Что это Муссолини, зрители поняли сразу. Круглое бледное лицо, черная рубашка, черные штаны и черный берет на голове не оставляли сомнений.
      - Главарь банды чернорубашечников, кровавый Муссолини, рвется к власти в прекрасной стране Италии, - прозвучал из-за боковых кулис голос Женьки.
      На сцене разыгрывалась пантомима. Голос за сценой пояснил, что происходит заговор итальянских фашистов против рабочего класса молодой Республики Советов. Затем на мгновение занавес закрылся. Когда он вновь раздвинулся, в полумраке сцены на возвышении появилась фигура комсомольца. Голос диктора пояснил:
      - Иван Лихой по приказу ЦК комсомола отправился в Италию для организации там Союза итальянской молодежи...
      Зал сочувственно загудел:
      - Действуй, Иван!
      - Если что, поможем, Ваня!
      - Лихой добрался до Италии и поднялся на Везувий. Перед ним, внизу, расстилался Неаполь, - продолжал Женька.
      Дальнейшие события на сцене развивались с молниеносной быстротой. Ивана выследил и выдал фашистам злобный Иго, который по-настоящему сверкал глазами в зал. Что ему к глазам приделали и чем он сверкал, Никита не понял, но зал готов был растерзать предателя. Комсомольцы зашевелились на скамейках, собираясь броситься на помощь своему собрату. Но тут неожиданно занавес закрылся. Перед ним появился Володя. Он поднял руку. Зал затих.
      - Братва! - сказал Володя. - Досматривать живое кино придется в другой раз...
      - Даешь сегодня! - крикнули из зала.
      - На восемнадцатом лесозаводе, - продолжал Володя, - пятый день стоит под погрузкой норвежский транспорт "Браутон". Завтра у него срок. Погрузка не закончена. Придется платить неустойку...
      - Что раньше дирекция и завком думали? - возмущенно крикнули из зала.
      Володя обвел взглядом зал.
      - Золотом платить придется, валютой. Вы знаете, что значит для нас валюта?
      - Не учи, знаем! Не маленькие! Выкладывай, что делать! - волновался зал.
      - Райком решил послать комсомольцев города. За ночь догрузим.
      - Как попадем на завод? Туда четыре часа топать!
      - Буксир вызван к Соборной пристани. Он уже подходит.
      - Выходи во двор строиться! - прогремел зычный голос Женьки Павлова. - Володька, принимай команду!
      Зал быстро опустел. Ленька, Никита и Эрна вышли последними. На крыльце их догнал Карпа. Лицо его было слегка подкрашено, а на голове красовалась клетчатая "итальянская" кепка.
      - Понравилось? - спросил он Эрну.
      - Давай, давай, - торопил его Ленька. - Успеешь рецензию получить. Наши уже построились.
      - Тебе обязательно нужно идти? - спросила Эрна.
      - А как же? - удивился Никита. - Приходи завтра к восьми часам в сквер, к театру. Придешь?
      Эрна промолчала.
      - Я буду ждать, - крикнул Никита и помчался догонять ребят.
      В воротах он оглянулся. Эрна стояла на крыльце клуба и, придерживая рукой поднятый воротник пальто, смотрела им вслед.
      Глава 19
      ТРАНСПОРТ "БРАУТОН"
      Пока буксир под холодным мелким дождем вез комсомольцев на лесозавод, Володя разбил ребят на бригады. В каждую поставил по рабочему парню, знающему толк в погрузке леса.
      Пришвартовались к причалу, у которого стоял огромный черный транспорт с крестатым флагом на корме. На палубе корабля неторопливо работала одна грузовая лебедка из восьми.
      - Видите! - сказал Володя. - Такими темпами неделю грузить будут.
      - На абордаж! - крикнул Карпа.
      Шумно и оживленно стало на палубе парохода. Зафыркали паром прогреваемые лебедки, загремели, открываясь, тяжелые люковицы трюмов.
      - Почему команды не видно? Вроде им наплевать на погрузку своего судна.
      - Очень им нужно в погрузку вмешиваться, - сказал Володя. - На хозяина работают, чего им за хозяйские прибыли болеть. А вы, - сказал он Никите, Карпе и Леньке, - марш в трюм. Там посуше будет. Дождь-то, глядите, нисколько не перестает.
      Ребята спустились в глубокий темный трюм. Но там оказалось еще хуже, чем на палубе. Вода потоками стекала с бревен, которые грузили прямо с реки. Через несколько минут ребята промокли до нитки. Растаскивать тяжелые скользкие бревна по закоулкам трюма оказалось нелегким делом.
      Связки бревен медленно опускались через светлый проем люка и с грохотом раскатывались в полумраке трюма. Ребята набрасывались на них и спешили уложить, пока сверху опускались следующие.