Иного выбора нет

Затем мы обсудили план нашей следующей встречи. Связной полагал, что ее лучше осуществить в Лондоне. Он подчеркнул, что, по сути дела, это не более опасно, чем в Голландии, ведь для регулярных поездок сюда мне каждый раз требовалось бы как-то объяснять свое отсутствие в течение, как минимум, двух дней. «Лондонский вариант» многое упрощал. Я нашел эти соображения не лишенными оснований, а кроме того, понял, что мне больше доверяют, и согласился. Следующая встреча должна была состояться в начале октября неподалеку от станции метро Белсайз-парк. Прежде чем уйти, я не удержался и обратил его внимание на один заголовок в бывшей у нас обоих газете. Крупным шрифтом оповещалось о том, что Берия, глава советской службы безопасности и разведки, арестован как английский шпион. Мой советский знакомый слегка смутился, так как, видимо, надеялся, что я не подниму этот болезненный вопрос, и поспешно стал объяснять, что я не должен понимать все буквально, что это только слухи и мне нечего бояться. Я быстро его успокоил, сказав, что и не думал понимать это буквально, иначе бы просто не пошел на контакт. Расстались мы вполне дружески, вся встреча заняла не более двадцати минут.

Я вернулся к машине кружным путем и поехал обратно в Роттердам, но не по автобану, а по проходящей через Делфт старой дороге, по которой мальчишкой часто ездил на велосипеде. Я ехал, любуясь зелеными лугами по ту сторону канала, раскинувшимися в легкой дымке раннего летнего утра до самого горизонта, и чувствовал огромное облегчение от того, что эта первая встреча прошла удачно. Я был уверен, что за мной не следили. Лишь семь лет спустя я понял, что вполне могло быть и не так. Проработав несколько лет в Берлине, я вновь получил тогда место в Главном управлении, и вновь на связь со мной в Лондоне выходил человек со станции Отпор. Мы уже хорошо знали друг друга, и наше взаимное доверие было полным. Однажды, когда мы с ним договаривались о срочных, незапланированных встречах, он сказал мне, что его фамилия Коровин, и дал номер своего домашнего телефона на случай, если мне необходимо будет срочно с ним связаться. Мне доводилось работать против некоторых советских учреждений в Великобритании, в том числе против советского посольства в Лондоне, и в силу служебных обязанностей я имел доступ к картотеке МИ-5, в которой мог найти досье на любого интересовавшего меня сотрудника посольства. Естественно, я сразу же запросил досье на Коровина и, получив его, прочел с огромным интересом. Из досье я узнал, что Коровин имел чин генерала и был резидентом КГБ в Лондоне. До этого несколько лет он был советским резидентом в Вашингтоне. В досье приводилась обширная переписка между ФБР и МИ-5, в которой обе службы высоко отзывались о нем как об исключительно умном разведчике и достойном противнике. Но мое особое внимание привлекли письма, датированные летом 1953 года, которыми обменивались МИ-5 и служба безопасности Голландии. В июле этого года Коровин предпринял таинственную поездку в Голландию. Сначала за ним следили люди МИ-5, а затем их сменили голландцы, но ему все же удалось уйти от «хвоста», и они вновь напали на его след, лишь когда он сел на паром, направляясь обратно в Англию. Строилось много догадок о возможных целях поездки Коровина в Голландию… Что ж, ответ знал только я.

Не могу сказать, чтобы Коровин вызывал во мне такие уж теплые чувства. Для этого в нем было слишком много от волка в овечьей шкуре, но я искренне восхищался его профессионализмом, даже до того, как увидел досье. Я перефотографировал документ и во время очередной встречи подарил его Коровину. Надеюсь, он ему понравился, а заодно и впечатлил его московское начальство. Не сказал бы, что передача информации доставляла мне удовольствие, но на этот раз я действительно был рад показать моему советскому знакомому его собственное досье, в котором его противники столь высоко о нем отзывались.

Принято считать, что если разведчик хоть раз «засветился», то есть раскрыт противником, его польза, по крайней мере в той стране, где это произошло, равна нулю. Случай с Коровиным показывает, что это не всегда так. Разве не удивительно, что, хотя он был известен МИ-5 как резидент КГБ в Великобритании и за ним постоянно следили опытнейшие агенты, в распоряжении которых были скоростные автомобили и последние достижения радиосвязи, ему всегда удавалось уйти от «хвоста» и попасть на встречу со мной точно в назначенное время и в назначенном месте?

Однажды он рассказал мне, как это делается. Зная, что должен встретиться со мной в семь часов вечера, он покидал дом в восемь утра и весь день колесил по городу. В операцию было вовлечено несколько людей, машин и надежных квартир, она требовала много сил и времени, но всякий раз успешно завершалась. Так что впоследствии моя деятельность получила огласку не в результате слежки, а из-за предательства.

В конце лета я повез мою старшую сестру отдыхать во Францию. Мы остановились в Париже, в гостеприимном доме Жана Мидмора и его матери, и навестили месье Перрюша, благополучно вернувшегося к жене и детям, по которым он так тосковал, и отдыхавшего с ними в деревне на берегу Луары. Короче говоря, это был очень приятный отпуск, отмеченный многочисленными обедами и ленчами в маленьких гостиницах и ресторанах.

Вернувшись в Англию, я продолжал встречаться с моими товарищами по Манпхо, пока жизнь не разлучила нас. Наши семьи часто встречались, и мы вместе завтракали. Мистер Холт был посвящен в рыцари и назначен послом в Сальвадоре. Два года спустя он вышел в отставку и уехал к морю, в Клектон, где и поселился, а еще через шесть месяцев внезапно умер от сердечного приступа. Филип Дин получил новое назначение в США, покинул Англию, и больше я его не видел. Норман Оуэн примерно через год после возвращения серьезно заболел чем-то настолько странным, что никто не мог поставить диагноз. Он медленно угасал и после долгой болезни умер в больнице, так и не успев толком насладиться семейной жизнью, о которой столь страстно мечтал.

В сентябре 1953 года я приступил к работе в отделе «Y» и вскоре с головой ушел в свои новые обязанности и новую жизнь. Важной частью этой жизни были встречи с моим советским напарником и передача ему перефотографированных документов.

Сначала я довольно сильно нервничал, когда мне приходилось фотографировать документы, но человек ко всему привыкает, и мои опасения постепенно прошли. Конечно, всегда оставался риск, что меня могут поймать с поличным, но этой беды, как мне казалось, я мог избежать. Обычно я выбирал для этого время, когда секретарши из соседней комнаты уходили перекусить, или дожидался конца рабочего дня, когда все уходили, а я притворялся, что собираюсь поработать подольше. Еще одна предосторожность состояла в том, что я открывал дверь в приемную, через которую должен был пройти каждый желавший попасть в мой кабинет, так что, если бы кто-нибудь пришел, я вовремя бы его услышал и успел спрятать фотоаппарат. Что я ощущал, фотографируя документы с грифом «совершенно секретно»? Ничего. Я как будто просто переставал существовать, сосредоточившись на выборе экспозиции и расстояния, превращаясь в ничто, в глаз, смотрящий через объектив, и в палец, нажимающий на кнопку спуска.

В те времена было много разговоров об измене. За год до этого два английских дипломата, Берджисс и Маклейн, бежали в Россию, они наверняка были советскими агентами. Некто Филби, работавший, как мне казалось, в Министерстве иностранных дел, подозревался в том, что помог им скрыться. Все это я услышал впервые, вернувшись из Кореи. Позднее я узнал, что Филби служил в Интеллидженс сервис, но я никогда не видел его и ничего о нем не знал. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что меня не было пять лет и что мы работали в разных сферах: он в контрразведке, а я в разведке.

Естественно, дело Берджисса и Маклейна довольно часто являлось темой для разговоров в кругах разведки и Министерства иностранных дел, и, честно говоря, мне это не нравилось, я принимал подобные истории слишком близко к сердцу, чувствовал себя неуютно и по мере возможности старался избегать их.

Весной 1954 года моя работа в отделе «Y» прервалась из-за недолгой командировки за рубеж. В начале мая этого года министры иностранных дел США, СССР, Великобритании, Франции и Китая собрались в Женеве с целью найти пути урегулирования военных конфликтов в Корее и Индокитае. Глава резидентуры в Берне немедленно предложил подключиться к телефонам советской и китайской делегаций в надежде получить ценную информацию, могущую повлиять на ход переговоров.

Конечно же, представителю Интеллидженс сервис, работающему в нейтральной стране, не под силу осуществить операцию подобного характера и масштаба без молчаливого согласия, а то и активной помощи службы безопасности этой страны. В данном случае такой проблемы не возникло благодаря прекрасным отношениям (на всех уровнях) между британской разведкой и швейцарской Сюрте.

Проект выглядел многообещающе и был быстро одобрен. Так как не было сомнений в том, что через наши руки может идти сверхважная, а потому срочная информация, возникла необходимость быстро набрать небольшую группу дешифровальщиков. Для этой цели отобрали двух отличных переводчиков с русского, я же должен был изучать материалы для определения наиболее важных.

Наша группка, состоявшая из пожилой армянки, молодой, довольно привлекательной женщины, румынки по рождению, и меня, разместилась в маленькой квартире в одном из предместий Женевы, недалеко от берегов знаменитого озера. В нашем распоряжении было два магнитофона для прослушивания записей и несколько столов, большего нам и не требовалось. Обе женщины работали и ночевали в этой квартирке, я же жил неподалеку в маленькой гостинице. Конечно, у нас не было контактов с официальной британской делегацией, и в конференции мы не участвовали. Все свободное время, когда оно выдавалось, мы осматривали великолепные женевские пригороды.

Примерно через неделю изучения материалов стало ясно, что если кто и надеялся потрясти министра иностранных дел некой сенсационной информацией, способной в корне изменить позицию западных держав в переговорах, то он жестоко просчитался. Персонал коммунистических миссий был крайне осторожен в телефонных разговорах. Они никогда не обсуждали ничего, имевшего хотя бы отдаленный намек на их тактику за столом переговоров или уступки, на которые они готовы были пойти. Беседы велись лишь на общие темы вроде встреч глав делегаций, обедов и коктейлей, официальных приемов, расходов, путешествий и вопросов транспорта.

Тем не менее это не означало, что операция не принесла никакой пользы. Более глубокое изучение материалов, которое я сумел завершить тем же летом к концу конференции, дало достаточно интересную косвенную информацию о взаимоотношениях между коммунистическими делегациями в целом и между их отдельными членами. Так, например, стало ясно, что советская и китайская делегации общались совершенно на равных. Персонал обеих миссий был крайне почтителен друг с другом: «Не затруднит ли товарища Чжоу[6], если товарищ Молотов нанесет ему сегодня визит?» — спрашивает личный секретарь главы русской делегации. «Ну что вы!» — отвечает его китайский коллега. — «Но если вам удобнее, то товарищ Чжоу может сам посетить товарища Молотова». — «Нет, нет, вы очень любезны. Товарищ Молотов прибудет на виллу к четырем часам».

Между Женевой и Москвой поддерживалась постоянная связь. В основном это были официальные согласования и уточнения, но велись и частные разговоры с женами и родственниками. Последние позволили выявить совершенно неожиданную и, пожалуй, несколько старомодную черту «несгибаемого» Молотова: он был очень предан семье и часто подолгу разговаривал со своей женой. Они обсуждали трудности, возникшие у их замужней дочери с кормлением малыша, причем Молотов порой давал дельные советы. Также он вел долгие беседы со своим шестилетним внуком, терпеливо выслушивая его подробные рассказы о том, чем тот занимался.

Тогда же я впервые столкнулся с системой советского «телефонного права», аналогичной, кстати, британской и столь же широко распространенной. Однажды вечером жена Молотова сказала ему, что у сына одного ее знакомого возникли сложности с поступлением в МГУ. Не мог бы он позвонить ректору и все уладить? Довольно неохотно Молотов согласился.

Вскоре после того как был записан этот разговор, конференция закончилась, и мы вернулись в Лондон.

Как уже упоминалось, начав работать в отделе «Y», я стал приглашать самую молодую секретаршу, Джиллиан Аллан, пообедать или сходить вместе в театр. Она мне очень нравилась, и так как это чувство оказалось взаимным, наша дружба постепенно и как-то незаметно переросла в более серьезные отношения. Мы часто виделись как в офисе, так и вне его. Она жила с родителями в Уэйбридже, и я стал частым гостем в их доме. Отец Джиллиан, полковник Аллан, тоже сотрудник Интеллидженс сервис, был, как и я, связан с работой против СССР и говорил по-русски. Язык он выучил во время службы в британских экспедиционных войсках в России в годы интервенции. Все это как-то сближало нас, и они с женой явно одобряли мою дружбу с их младшей дочерью. После моего возвращения из Женевы стало совершенно ясно, что мы любим друг друга и что наиболее естественным шагом было бы пожениться. В разведке приветствовались подобные браки: они позволяли сохранять все в семье и избегать накладок, происходящих, когда сотрудник женится «на стороне». (Мне было любопытно узнать, что в КГБ точно так же относятся к «служебным» бракам.)

Джиллиан была на десять лет моложе меня; высокая, темноволосая, привлекательная, она во всех отношениях могла бы стать идеальной женой. Ничто не мешало нашему браку, кроме одного: я отдавал себе отчет в том, что жениться было бы в моем положении верхом безответственности. Из-за этого я не мог допустить, чтобы дело зашло слишком далеко. Но как же быть? Я столкнулся с ужасной дилеммой, и меня мучила совесть. Девушка получила традиционное английское воспитание, и ее политические взгляды, если они у нее вообще имелись, были наверняка консервативными. Она бы пришла в ужас, узнай, что я — советский агент. Кроме того, это означало бы поставить ее перед выбором, непосильным для юной неопытной девушки. Ей пришлось бы или предать меня, любимого человека, или предать родину, верность которой всасывается с молоком матери. С другой стороны, если я порву с ней без убедительных причин, она никогда этого не поймет, и наш разрыв будет для нее страшным ударом.

Я сделал несколько слабых попыток отдалиться от нее, сказав, что я наполовину еврей, а ее отцу, презиравшему евреев, черномазых и итальяшек, это вряд ли понравится. Когда и это не помогло, я решил выбрать из двух зол меньшее и стал готовиться к свадьбе. Стараясь успокоить свою совесть, я говорил себе, что оказался в том же положении, что и солдат во время войны, который женился перед тем, как его послали на фронт. Я утешал себя надеждой, что все обойдется и ничего страшного со мной не произойдет.

В октябре 1954 года преподобный Джон Стотт, известный в то время проповедник, обвенчал нас в церкви Св. Петра на Норт-Одли-стрит. Мы провели медовый месяц на юге Франции, а вернувшись, поселились в квартире моей матери на Баронз-корт.

Много лет спустя, когда я был уже в тюрьме и моя жена обо всем узнала, она сказала, что мое решение было правильным. Мои сыновья, которых я увидел вновь лишь через двадцать с лишним лет и все им рассказал, рассудили так же. Это служит мне некоторым утешением, однако не снимает с меня вины перед женой, да и всей семьей за те боль и горе, которые я им причинил.

Выяснив, что мне удалось получить всю оперативно-разведывательную информацию, которой располагал отдел «Y», я дал понять, что хотел бы работать за рубежом. Так как реорганизация отдела «Y» в связи с операцией «Берлинский туннель» предполагала, что мое место «номера два» все равно должен был занять американский коллега, это, похоже, всех устраивало. В начале 1955 года я получил назначение в Берлин.

Глава восьмая

Берлинская резидентура была самым крупным филиалом Интеллидженс сервис за рубежом. Причины этого очевидны: западный сектор Берлина представлял собой маленький остров, аванпост западного мира на коммунистической территории. Расположенный в самом сердце Германской Демократической Республики, он находился в непосредственной близости от большого контингента советских войск, как наземных, так и ВВС. Но еще более уникальным было то, что, по крайней мере до 1961 года, когда была возведена берлинская стена, здесь не было четко установленной границы, как таковой, отделявшей этот аванпост от окружающей его территории. И хотя граница зоны действительно пролегала между двумя странами, а по сути между двумя мирами с диаметрально противоположными идеологиями и экономическими системами, можно было без труда попасть из Западного Берлина в Восточный и обратно, как, скажем, с Хаммерсмит на Пиккадилли. На главных улицах были контрольно-пропускные пункты, не мешавшие, впрочем, передвижению людей в обоих направлениях. В метро никакой проверки вообще не было. Все это делало Берлин идеальным центром разведывательной деятельности, и предоставлявшиеся здесь возможности использовались по максимуму.

Наряду с широкой агентурной сетью английской, французской и, конечно же, американской разведок здесь уверенно действовали и «новички» — западногерманские секретные службы.

Все они, одни с величайшим профессионализмом, другие безнадежно дилетантски, засылали бесчисленных агентов в Восточную Германию с самыми разнообразными целями и заданиями. К этому, конечно же, необходимо добавить, что восточные разведки, и в первую очередь советская и восточногерманская, отнюдь не были менее активны. Таким образом Берлин превратился в настоящий шпионский клубок, нити от которого расходились во все стороны. Создавалось впечатление, что по крайней мере каждый второй взрослый берлинец работал на ту или иную разведку, а то и на несколько сразу.

Помимо благоприятных для работы условий, сложившихся в результате специфического положения Берлина, статус Великобритании как одной из оккупационных сил давал Интеллидженс сервис ни с чем не сравнимые финансовые и административные преимущества. Эта разведка действовала в Берлине, используя в качестве прикрытия не дипломатические службы, а армию или Контрольную комиссию. Обе организации располагали возможностями для того, чтобы, не привлекая внимания, предоставить «крышу» любому количеству сотрудников, необходимых для берлинской резидентуры. Финансовые соображения также не имели значения: расходы на содержание всего штата разведки покрывались оккупационными издержками, то есть полностью за счет немецких налогоплательщиков. Всем этим пользовались без ограничений.

Вскоре после моего прибытия летом и осенью 1955 года состоялся целый ряд совещаний и встреч для обсуждения реорганизации филиала Интеллидженс сервис в Германии и перераспределения обязанностей между различными резидентурами. Главным обсуждавшимся вопросом были пути достижения основной задачи Интеллидженс сервис: проникновение в СССР и другие социалистические государства в меняющихся условиях постсталинской эры. С каждым годом становилось все очевиднее, что военные конфликты нежелательны, а надо готовиться к затяжной «холодной войне», которая может продлиться несколько десятилетий.

В этих соображениях важное место отводилось Берлину. Именно здесь, как полагали, сложились наиболее благоприятные условия для контактов с советскими гражданами и контингентом вооруженных сил. И главное наступление должно вестись именно отсюда. Считалось, что другими подходящими для подобных операций территориями были Финляндия, Индия, Австрия и, возможно, Бонн. В этих точках оживленнее, чем где бы то ни было, происходило общение советского дипломатического корпуса с местными политическими и общественными деятелями, и нашим агентам было проще! установить с ними связь.

В ходе берлинских совещаний Джордж Янг, один из самых энергичных и деятельных заместителей шефа разведки, изложил два основных направления, по которым отныне и впредь должна действовать британская разведка: во-первых, добывать политическую информацию, чтобы судить о намерениях Советов; во-вторых, получать научные разведданные, чтобы следить за прогрессом СССР в области вооружений.

Тогда же Янг составил служебную записку, в которой изложил свой взгляд на роль агента в современном мире, взгляд, как мне кажется, рисующий слишком лестный образ шпиона, однако содержащий и долю правды. Вот фрагмент этой записки.

«В прессе, парламенте и ООН ведутся нескончаемые возвышенные разговоры о приоритете закона, цивилизованных отношениях между народами, распространении демократических процессов, самоопределении и национальном суверенитете, уважении к правам человека и человеческому достоинству.

Действительность же, как всем нам прекрасно известно, совершенно противоположна, и ее неотъемлемыми чертами являются растущее беззаконие, нарушение международных соглашений, жестокость и коррупция. Ядерный тупик сочетается с духовным.

Именно разведчик призван выравнять положение, созданное разногласиями министров, дипломатов, генералов и священников.

Конечно, человеческий разум формируется под влиянием окружения, но мы, разведчики, хотя и окружены профессиональной тайной, живем ближе к реальности, чем прочие практики или правительство. Мы относительно свободны от проблем, связанных с общественным положением, конкуренцией, ведомственной зависимостью и уклонением от личной ответственности, что позволяет нам мыслить по-государственному. Нам нет нужды, подобно членам парламента, упражняться в искусстве произнесения штампов, изящных ответов и ослепительных улыбок. И неудивительно, что сегодня разведчик оказывается главным хранителем моральной чистоты».

Личный состав берлинской резидентуры насчитывал около ста офицеров, секретарей и помощников. У каждого офицера была машина, и ежедневно они разъезжались в разные стороны от Олимпийского стадиона, где размещался штаб британских оккупационных войск, торопясь на тайные встречи на углах улиц, у станций метро, в кафе, ночных клубах или на явочных квартирах в западной части города.

Резидентура состояла из нескольких подотделов, у каждого из которых были свои функции. Так, один из них отвечал за сбор политических разведданных и внедрение агентов в Штаб советских оккупационных войск в Карлсхорсте (пригород Восточного Берлина). Другой собирал информацию о советских и восточногерманских вооруженных силах. Задачей третьего являлась исключительно научная разведка. И наконец, был подотдел, в ведении которого находились разработка и проведение всякого рода технических операций.

Я оказался в группе, отвечавшей за политическую разведку против СССР и проникновение в советский штаб. В этой связи моей задачей было стараться установить контакт с русскими служащими в Восточном Берлине, особенно с сотрудниками советских разведслужб, с целью их последующей вербовки в качестве агентов Интеллидженс сервис.

Это было проще сказать, чем сделать. Русские редко появлялись в Западном Берлине, да и то в основном по служебным делам, хотя, конечно, многим хотелось бы там побывать. Русским не чуждо ничто человеческое, а Западный Берлин мог предложить много соблазнов: хвастливо выставленную напоказ бьющую ключом ночную жизнь, хорошие рестораны, бары, кафе и великолепные магазины с грудами сверкающих товаров на витринах.

Русские власти прекрасно понимали, какая опасность таится за яркими огнями Западного Берлина, и, естественно, всячески уговаривали своих сограждан не пересекать границу сектора, хотя и не могли физически помешать им делать это. Помимо опасения вызвать крайнее недовольство своего начальства было еще одно вполне конкретное препятствие, мешавшее русским посещать ночью Западный Берлин: деньги. Курс восточной марки был во много раз ниже, чем западной, из-за чего все в Западном Берлине становилось недоступно дорогим для русских и восточных немцев. Британские власти, в свою очередь, не советовали англичанам бывать в Восточном Берлине, разве только организованными туристическими группами. Что же касается сотрудников разведки, причастных к государственным тайнам, то им вообще категорически запрещалось появляться там. Но если нам нельзя к ним, а им нельзя к нам, то как же мы встретимся? В поисках решения этой задачи ушло много времени и сил, было перепробовано несколько вариантов, но в итоге все свелось к тому, что следует играть на человеческих слабостях.

Русских интересовали шелковые чулки и нижнее белье, ювелирные изделия, часы и фотоаппараты, и нам это было известно. А так как все это им приходилось доставать с большим трудом, Интеллидженс сервис решила немного помочь. План предусматривал открыть недалеко от границы сектора магазин, в котором были бы все необходимые товары. Размещенный в роскошной квартире, с улицы он ничем не напоминал магазин, а покупателей предстояло привлекать зазывалам, специально нанятым по этому случаю нашим главным немецким агентом, взявшим на себя роль хозяина магазина и дельца черного рынка. Зазывалы не знали, что по сути они работают на британскую разведку.

Выбранного для этой работы агента звали Траутманн, у него были обширные связи на берлинском черном рынке и в преступном мире. Его любовнице предстояло помогать ему и заниматься магазином, когда Траутманн будет в отлучке по делам.

Идея заключалась в том, что, когда какой-нибудь русский войдет в магазин, сделать все возможное для того, чтобы он заинтересовался и заказал товар. Ему следовало пообещать, что вещь постараются достать только для него. В магазине специально не должно быть запасов, так как замысел заключался в том, чтобы побудить русского прийти опять и по возможности привести с собой друзей и знакомых. С этой целью ему предлагались выгодные условия оплаты купленного товара и обмена валюты. И вот, выбрав подходящий момент, который мог представиться во время первого посещения, если покупателя удавалось подольше задержать в магазине, или одного из последующих, Траутманн должен был представить ему своего друга. На самом деле это был сотрудник берлинской резидентуры, срочно вызванный по телефону. Он представлялся как знакомый Траутманна, говорил, что знает русский язык и пришел, дабы помочь в переговорах. В задачу сотрудника входило воспользоваться случаем и заинтересовать русского до такой степени, чтобы их случайный контакт перерос в постоянные отношения. Это, как надеялись, должно было привести к вербовке и дать Интеллиджеис сервис вполне сознательно действующего агента в советском штабе в Карлсхорсте или в любом другом советском учреждении на территории Восточной Германии, а то и непосредственно в Москве.

Достижение этой цели во многом зависело от умения разведчика нащупать слабые струнки и пристрастия своих жертв и сыграть на них. Начать можно было с незаконных сделок, женщин или других слабостей. Но касаться подобных вопросов было вовсе не обязательно. Если к желаемому результату приводит общее увлечение искусством или спортом, тем лучше. Вот в общих чертах то, что стояло за планом открытия магазина.

Он ни разу не сработал. Мы так и не встретились в нашем магазине с русскими, зато сами чуть было не стали жертвами обмана.

Однажды субботним вечером, вскоре после моего вступления в новую должность, у меня в квартире зазвонил телефон. Это был Траутманн. В магазине находилась русская женщина, причем пришла она уже вторично. Хочет купить шубу. Не мог бы я приехать и поговорить с ней? Я бросился к машине и погнал ее к магазину, расположенному в невысоком доме с обшарпанными стенами неподалеку от контрольно-пропускного пункта на Фридрихштрассе.

Раздвинув тяжелые бархатные портьеры, я вошел в мягко освещенную комнату, где подруга Траутманна беседовала с хрупкой светловолосой девушкой. Меня представили ей как герра Стефана, этим именем я пользовался иногда в подобных ситуациях. Она широко улыбнулась и ответила: «Нина». Девушка не была красивой, но обладала ладной небольшой фигуркой, что делало ее довольно привлекательной. Она была одета в дешевый синий костюм, и все вроде бы говорило за то, что перед нами русская. Сначала мы говорили по-немецки, язык она знала хорошо, хотя и чувствовался сильный славянский акцент, а затем перешли на русский. Им она владела свободно, но допускала грамматические ошибки, что показалось мне несколько странным. Появился Траутманн, и беседа, начавшаяся с шубок, приняла более общий характер. Хозяин достал бутылку бренди, я играл свою роль, Нина же откровенно кокетничала.

Когда бутылка была выпита, Траутманн предложил всем вместе отправиться в ночной клуб. Нина с готовностью согласилась.

Остаток вечера я провел, танцуя с ней в маленьком дансинге. Она сообщила, что имеет чин лейтенанта и работает инспектором на телефонном узле в Карлсхорсте. Нина жила в гостинице и могла распоряжаться своим свободным временем, как ей заблагорассудится. В Западном Берлине она всего второй раз. К концу вечера мое подозрение, что Нина вовсе не русский лейтенант, значительно окрепло, но выяснить все окончательно я мог, лишь попытавшись встретиться с ней вновь.

Я не мог не заметить, что Нина проявляет ко мне некоторый интерес, и во время одного из танцев попросил ее встретиться со мной как-нибудь вечером. Она сразу же согласилась, и мы договорились о свидании в следующую среду у одной из станций метро.

Докладывая в отделе о результатах встречи, я не преминул сказать о серьезных сомнениях в том, что Нина действительно советский офицер, и предложил проследить, куда она пойдет после нашей встречи. Если ее пропустят на советскую территорию в Карлсхорсте, то с определенной уверенностью можно будет сказать, что она та, за кого себя выдает. Если нет, подумаем, что делать дальше.

В среду вечером Нина пришла в условленный час, одетая на этот раз более нарядно. По дороге в ресторан, где я предложил пообедать, немного позади я заметил высокую фигуру шефа немецкого частного сыскного агентства, услугами которого мы всегда пользовались для подобных целей. Вечер прошел превосходно. Около одиннадцати мы покинули ресторан. Не думаю, чтобы Нина ответила «нет», пригласи я ее к себе. Но я сделал вид, что очень волнуюсь за ее безопасность и за то, чтобы она вовремя вернулась в Восточный Берлин. Мы договорились встретиться на следующей неделе. В метро, помахав ей на прощание рукой, я увидел нашего сыщика, устроившегося в другом конце того же вагона.