300-летняя Брачная ночь Атлантиды

      Менталитет суфизма преодолевает рамки фарисейского страха перед преисподней и вожделенного рая. «Благодарю Тебя, Господи, что Ты не сотворил меня как того несчастного бомжа или как женщину» — молитва иудейского фарисея, вкрапленная в современный иерусалимский молитвослов. Тарикат предполагает понимание языка Всевышнего: простертую лестницу, срывы, падения, испытания, обеты, отречение от мертвых схем и стяжание воли Всевышнего.
 

      K

 
      Но выше тариката марифат (3), премудрость Марии (суфии — от Айн-Соф (Каббала), ‘познание бесконечной любви Всевышнего’). Марифат — высший абсурд, христианское юродство. Абсолютная неотмирскость при духовной практике «зикра» (у каббалистов зикрон, ‘духовная память’, у эллинов — Мнемозина) — мистическое воспоминание о Божестве. На начальной ступени зикра предполагается думать только о Боге и больше ни о ком и ни о чем. Но совершенный марифат — постигать колодцы бесконечной памяти Всевышнего. Из превечных тайников и пренебесных кладовых читать во внутренняя внутренних сердец и сочетаться.
      Суфии от Хасана аль-Басри (основопо-ложник мусульманского мистицизма, VIII век) до аль-Газари и последних мистиков, включая шейхов Хаккани и Раббани, познали Брачный чертог.
 

      K

 
      Марифат (Мария, женская ипостась Премудрости, поклонение Ей) приводит к четвертой высочайшей ступени просветленных умом и сердцем хакикат: пребывания в состоянии непрерывного откровения, жизни на земле как на небесах.
      Суфии ссылаются на одну из сур Корана: «Те, кто верит, обладают великой любовью ко Всевышнему», заключая: вершиной пути Мухаммед считал любовь к Богу и веру сопрягал не с соблюдением ритуала, а с любовью.
      Достигшие вершины пути хакиката восходят еще в земной жизни на небеса и видят истинный храм. С точки зрения тупоголовых фарисейских представлений они еретики, поскольку отрицают превосходство своей религии над другими и сметают рамки институциональной гордыни. Суфии полагают: между религиями существуют только внешние различия, подобные изменению цвета воды в зависимости от того, в какой сосуд ее поместят.
      В глиняном кувшине вода становится красноватой, в изумрудном — зеленой. Но при этом всегда остается прозрачной. Существо же истинной религии — любовь к Всевышнему. Не нужен храм — он в сердце верующего. Не нужна мечеть — она во внутреннем человека. Не нужно искать Бога где-то вовне: под куполом храма, в массовой молитве и в религиозном культе. Всевышний живет таинственно и юродиво, непостижимым образом в ближнем, в последнем, в страстноoм, в стонущем. И увидеть Его можно через озарение, что и составляет наивысшую ступень пути.
      Достигшие хакиката окружают себя нищетой и поют нескончаемую песнь Всевышнему. Осознавая Его таинственные пути, ищут они просветления ума и сердца с подобающим страхом Божиим, зная: наивысшей ступени не достичь личными усилиями, необходимы помазания свыше. Даются же они не по достижениям и не согласно логическим представлениям суда и меры, а по таинственным и неизреченным путям кому Господь соблаговолит.
      Но знают мистики ислама и другое: кому собственно благоволит Бог, почему приходит к этой таинственной девочке, или полупьяную проститутку почти мгновенно обращает в великую святую.
      Для Всевышнего важнее не рациональная вера и не правильный обряд-обиход, а потенциал любви, заключенный в душе. Кто больше может любить, тот и дороже для Всевышнего.
      Помазанницей становится душа идущая навстречу, ищущая, любящая, способная принять Премудрость. Прочие ее качества (частицы добра и зла, моральные достоинства и пр.) не принимаются во внимание. Существенно только одно: духовное мужество (способность снять завесу и созерцать правду несмотря на сопротивление внешней среды, давление усовещающих законов и институциональных норм) и нескончаемая жертвенность, агнчесть души, служение вышней любви.
      Ничто так не ценит Господь, как способность созерцать откровение Его всежертвенной бескорыстной любви.
 

      K

 
      Рабия признает себя рабой и зеркалом. Ее любовь к Всевышнему лишь жалкая тень той любви, какой Всевышний любит ее. Осознавая это она встает в полночь, уже глубокая старуха при седых волосах, оставленная одними, не понятая другими («онемевшая бесноватая старая ведьма, живая преисподняя» — отзываются о ней окружающие). В одном белом хитоне, с возженной свечой и обезумевшим взглядом она встает с ночного одра и восхищает взор гореo.
      Всевышний ожидает ее.
      Все ее существо — в немощах и болезнях, в скитаниях и вопрошаниях, в метаниях и падениях, несмотря ни на что вставать и выходить навстречу Ему с зажженной свечой.
      Ее никто не может угасить. И никто не сможет свернуть Рабию с пути, указанного ей Всевышним. Он захочет — и она падет. Но Он же ее поднимет. Он захочет и отнимет у нее ум, но Он же и просветит его. Захочет — посрамит, ввергнет в смятение, в ад, в страстноoе. Но затем подаст блаженство, достойное Его.
      Кто вкусил хотя бы каплю этого небесного блаженства, умирает ко всему прочему. Для него не существует супружеских одров, земных влюбленностей. Его уже не привлекает красота мужского или женского тела, перспектива земного брака или аскетическая практика. Одно только обжигает сердце: Божественный Возлюбленный. Нет никого выше Него! Одно только: постигать еще и еще Его любовь и купаться в волнах Его любви.
      «Люди кажутся несчастными, — пишет в дневниках Рабия. — Они сами не знают чего ищут. Цепляются друг за друга, благодарят своих любовников и супругов за то, что те дарят им человеческую теплоту крохи любви. О если бы знали они, какую любовь дает Всевышний! О если бы полагались они на Него!»
      Рабия захлебывается в лучах блаженства и становится на молитву о бедном мире. Она не просит о прощении и спасении, или об обращении грешников, или о врагах. Нет, она просит о другом, о чем просят мистики: чтобы любовь, открытая ей, излилась на других. И мир просветился бы в лучах этой вышней любви. И у Всевышнего появилось как можно больше любовников, невест, мудрых дев.
      Внешние рамки ничего не значат. Однажды все люди встанут под один венец и сердца их откроются от горячих потоков божественного вина. Они опьянеют от блаженства. Они наконец-то достигнут ступени просветленных и будут услышаны. И тогда Жених будет сходить с неба и питать их Своим божественным составом, Своим пренебесным существом. И они будут откликаться на любовь Его с жаром и сочетаться с Ним еще и еще.
      Немощная, уже старуха, Рабия на коленях склоняется перед Всевышним и провидит мессианистическую эру. О, придет эта эра, когда отомрет, навсегда исчезнет нужда в ритуалах, воскресных мессах, «рядовых» причастиях и пр. Настанет эра Бога-ближнего, что означает: Бог приблизится и станет ближе ближнего.
 

      K

 
      Разве не ищет человек близости? Разве не для того вступает в брак, чтобы достичь таинственного диалога?
      Но Всевышний так далек и непостижимы путь Его и язык… Нет к Нему прямых путей. Никакие каноны и буквы не ведут в объятия Отчие. Необходима некая внутренняя перемена, метанойя уже не личного, а сверхсоставного, вселенского порядка. Эта-то метанойя и называется на языке мистиков от ранних суфиев до Владимира Соловьева мессианистической эрой.
      Ее существом станет не столько утопический «град Божий» (царство святых, сошедших на землю), сколько измененный порядок бытия. Всевышний «изменит Самого Себя» или, точнее, изменит Свою позицию по отношению к человеку. Изменится и слепленный заново человек. Всевышний решит по Ему одному открытым путям приблизиться к человеку. И человек также единственным упованием своим поставит сделать Бога ближним.
      Это и означает мессианистическое «ближе» Бога. Уже отпадет нужда «выходить навстречу», как в притче Господней о мудрых и немудрых девах. Уже выйдут — и настанет таинственное Сретение. Но не как православный двунадесятый праздник, символически отражающий одну из вех земного пути Господа, а духовное сретение невест. Невесты встретят своего Возлюбленного, и тогда совершится их чудесная близость.
      Бог приблизится. Бог станет совсем доступным (что приведет и к искушениям). Приблизится и человек к Всевышнему. И в этом основная черта Мессианистической эры. Прочее будет вытекать из нее: счастливые дни долгожительства, непрестанно возносимые молитвы, огражденность от врагов внешних и внутренних, преупокоенный мир в сердцах.
      О тайне близости Божества и говорит Пречистая, раскрывая образы Богоцивилизации.
      «Человек нуждается в лепке, и Я произвожу ее». Что закладывает в основание Царица? Таинственные пластины, некие антенки духовных нервов, способные слышать гласы Божии. И внутренние составы, из которых душа становится божественной возлюбленной и принимает образ мудрой девы, игнорируя все прочие, отметая тысячи других, предлагаемых ей миром.
 

      K

 
      На второй ступени суфийского пути снятия завесы (тарикат) следуют многие прозрения. Это по сути «руководство к духовной святости».
      Но на четвертой ступени, совершенных (хакикат), в действие вступает одна небесная любовь. На нее нет никаких законов. Она царствует во внутреннем, побеждает страхи, неврозы, слабости, немощи.
      Нет на нее и суда. Достигший совершенства, просветленный старец выглядит непонятным с точки зрения обывателя или (что стократ хуже) верующего обывателя. Он игнорирует ритуалы, выходит из себя, проявляет черты гнева и внешнего несовершенства… Но Бог прощает ему эти внешние вроде бы слабости, воспринимая их как язык юродства. Он хочет, чтобы Его невеста хранила печать инкогнито, была девственно сокрыта от мира, пребывая среди людей. Для того и насылает на нее различные маски и юродивые кривые зеркала, кривые юродивые образы. Но душа сочетанна узами брачночертожными с Всевышним. Она вступила в особый завет-брак с Всемогущим, и уже ничто не может их разделить.
      Испытания невесты отличаются от иноческих. Всевышний попускает отступления при полном игнорировании буквы, но невеста убеждается в безусловном покрове своего Возлюбленного. И в конечном счете как бы тяжело ей ни было, каким бы тяжелым ни было бы отступление, сладчайший Жених приходит и дарит еще и еще Самого Себя и утешает несказанно.
 

      K

 
      И совершенней исламского хакиката и католического францисканства — Бог, живущий в ближнем. Всевышний становится одно с ним. Нет нужды прозревать Всевышнего на далеких небесах, ожидать Его суда. Бог воплощается евхаристически, сочетая нас братскими узами.
      Тайна суфийского, францисканского монашеского братства не в молитвенном общежитии и совместном делании, не в «ora et labora» (вместе молимся и трудимся), а в юродивом скаженном прозревающем видении Бога в ближнем, каким бы он ни был. Бог желает в ближнем унижаться, падать, поскольку ближний не только престол и седалище Всевышнего, но и мистическое зеркало, как бы отражающее твое собственное духовное состояние.
      Идеально вступать в духовный брак не только с Божеством, но и с каждым из ближних. «Я пришел в этот мир вступить в брак с Богом через страждущее человечество».
      Первый из «страждущего человечества» — ближний. Он рефлекторно выражает твои собственные слабости. Падает, запинается. Отнимается у него ум, теряется вера. И при этом нельзя восстать как на другого, понимая: ближний одно со мной. И более чем одно: он — я в божественном преломлении. Прекрасный ближний — зеркальное отражение моего собственного духовного состояния. Каким я вижу ближнего, таким Бог видит меня.
      Лишь постигшие тайну ближнего могут вступить в истинное братство. Мессианистическое крестное ложе: как бы ни было тяжело, сколько бы помех и препятствий ни ставил враг, сколько бы ни уязвлял ближний дурацкими поступками, повторными глупостями, сколько бы ни отнимал здоровья, сколько бы через него ни действовал дьявол — понести крест. Не осуждать. Это означает: Бог испытывает. Верю ли я в реальность нашего врага? Имеет ли враг надо мною силу?
      Нет никого кроме Него. И нет ничего кроме испытаний, которым Он подвергает идущего на пути. Ближний — россыпь этих чудесных дарований, милостей и несомненно испытаний.
      Таинственное отношение к Богу и к ближнему сакрально. Их сочетание в одно — ступень к моему личному соединению с Всевышним.
 

      K

 
      Вижу мессианистические форумы. Миллионы в созерцании Всевышнего: прозрачны друг другу, сочетанны в едином браке узами брачночертожными. Не двое и не трое, а тысячи их, соединенных в одно золотое сердце.
      Чает сердце человека на земле обрести жену, друга в ближнем. Насколько же счастливей он, когда обретает в ближнем своем Бога! Это особая ступень — земное пакибытие, особое помазание, обручение, помолвка с Всевышним. Каскад даров Святого Духа сыплется на него, и человек преображается всем своим существом, не выходя из диалога с Божественным Возлюбленным.
 

      K

 
      Томление невесты. Знает Рабия, знают и мистики ислама и христианства: ничто так не дорого Жениху как эти муки томления.
      Не отступил ли божественный Возлюбленный? Не согрешил ли я чем? Не оступился ли, не оскорбил ли Его?
      Что мое ничтожество по сравнению с Его величием! Не перестаю удивляться Его царскому великодушию. Как Он несказанно щедр! Отнял последнее: веру, надежду, разум, смысл. Но сохранил стон. Стонет невеста, отрекается от Возлюбленного. А Ему этот стон страстной, предсмертный дороже молитв, как муки любви невесты. Провидит в них сладостные стоны в брачных объятиях. Воспринимает этот сокровенный стон как высшую музыку Царства, поскольку Сам, отдавая Кровь до последней капли (Последняя Капля Грааля), предсмертно стенает и стонет.
      Не знает невеста последних испытаний, что предстоят. Они неожиданны, но готовиться к ним честь. И «ничего кроме любви».
      Всевышний попустит это маленькое посрамление только затем, чтобы утвердиться превосходящей степени любви и возвести на еще более высокое мистическое ложе на нескончаемом пути восхождения в Брачный чертог, к Брачному Одру.
 

Рим Первый прежде

«Второго» и «Третьего»

 

      10.09.05 Измир

 
      Взгляд со стороны на религию невозможен. Только изнутри. Но отстраненный взгляд невозможен даже «изнутри» религии. Неофиты, начинающие иноки и пр. остаются как бы «извне» и не знают существа собственной веры.
      Христианство «со стороны» (известным клеветникам на все мировые религии иудеям и реформированным иудеям — мусульманам) кажется вопиющим врагом Божиим. Бог возможен в трех Лицах? Богородица — Матерь Бога? В храме святыни? С их точки зрения, вопиющее язычество и идолопоклонство.
      И христианство, если не покается в «еврейском», клеветническом взгляде на другие религии, ожидает тот же удел. Его осудят сторонним мерилом и сочтут варварской верой, принесшей миру только кровавые бойни, наваждения и мрак.
      Христианам предлагается измениться и начать жить «изнутри».
      Сколько богов в греческом пантеоне? 3003, 303? Но посвященные сводили число к 33-м, а помазанные к одному, полагая прочие божества ангельскими иерархами, руководящими сложнейшей системой мироздания и посредующими между Творцом и тварным бытием. Посвященные каждой религии знали сложнейший механизм, каким Всеединый, будучи вечным и таинственным Божеством, не сводимым ни к каким формам и нормам, управляет миром.
      Послушаешь «школьных» богословов, Рим — идолопоклонство. Храмы со статуями богов — нечестие и бесстыжее язычество. «Мифология», выдумка. Истинный Бог только у евреев и у их преемников христиан. Между тем последние смеют называть себя «Вторым Римом» (православная Византия) и «Третьим Римом» (самодержавная Россия). А спроси их о существе Рима, скажут: «империя…», «двуглавый орел…» или нечто в этом роде. Даже внешнего, стороннего взгляда не имеют.
      В IV веке Рим принудительно обратился. Храмы позакрывали, сломали, сожгли или переделали в христианские. И содержание веры изменилось. Что представляет собой религия Рима, никто не знает. Ничего кроме огульного осуждения и суда со стороны.
      Между тем римская религия представляла уникальный и сложнейший механизм. Некогда достигший расцвета в восприятии Греции и в своих сокрытых эзотерических формах заимствовавший Атлантиду и Египет, позднее он деградировал. Киевская Русь переняла выродившуюся религию «Второго Рима» — Византии. А христиане в IV в. попали под влияние деградировавшего первого. Объявив себя наследниками Рима, христиане вместе с мечом кесаря и симфонизмом восприняли дух, образ и форму веры Рима, переиначив ее на свой христианский лад.
      Новый Бог Христос, мученики и святые составляют новый пантеон. Новые храмы, новая вера… но существо осталось прежним, деградировавшим, при том что пролилась великая благодать Премудрости от Христа и Истинной Церкви.
      Две церкви шли параллельно. Имперская «римская волчица» (наследница худшего из иерусалимского фарисейства и латинского юридизма) и Церковь Брачного чертога и его истинных учеников, чьи священники не выпускали из рук Чашу Грааля и поклонялись отцу своему Иосифу Аримафейскому. Мессианистическая династия рожденных непорочно от Христа и Марии Магдалины — святые, мученики, исполненные Святого Духа, харизматические уникумы никакого отношения не имеют к «римской воровке» и «блуднице».
 

      K

 
      Рим первый погубила известная болезнь религиозных организмов: фарисейская мамона, жречество. От совершенной цивилизации Атлантиды Рим воспринял и сложнейшую иерархию управления миром. Число богов в иерархии римских посвященных превосходило 15 000. Существовали и еще более сокрытые книги, насчитывающие 150 000 молитв несчетному по сути числу божеств, управляющих всеми природными, физическими, космическими, духовными и божественными процессами. «» — древнейшая книга понтификов, подобная византийскому «Типикону», пыльный свод из 15 томов наподобие Четьих-Миней содержала перечисление и описание функций богов, «внешние» и «внутренние» (для посвященных) молитвы. Доступ к ней был только для образованных и умных жрецов.
      Это «любящее первенствовать в собраниях и расширять воскрылия риз» сословие, блистательно описанное в 23 главе от Матфея, и погубило Рим. Смертельная болезнь римского жречества привилась и христианству по мере того как последнее осуждало и клеветало на свою матернюю религию — римскую.
      Бедные новоявленные евреи, христиане восприняли Рим в его внешнем убожестве религии времен заката, и не разобравшись, отвергли и прокляли в целом. Проклятие им вернется. Еще предстоит им познать взгляд и суд «со стороны» на христианство (особенно в его православной, педофило-мамоно-симфонической версии). И тогда не избежать им совестливых укоров и краски стыда. Тогда зальются их лица кошмарной краснотой по предъявлении счетов.
 

      K

 
      Бросим же не сторонний (для иных, не римских верующих) и не внешний (для «простых римлян»), а духовный взгляд на римскую религию.
      Особые свитки насчитывали нескончаемое множество — 10-15-150 тыс. — больших и малых богов. Перечислять их нет никакой возможности. Во главе их единый Бог Юпитер. Мир управляется с помощью десятков иерархий таинственных духов (большей частью космического и люциферианского происхождения).
      Каста римских жрецов отличалась от простых смертных (риторов, философов, политиков, рабовладельцев и пр.) знанием невидимого мира. От люльки до могильной плиты рождение и смерть человека сопровождали тысячи невидимых существ. Атлантические нереиды, нимфы, оры и хариты приняли в ней образ несчетных ангелов и покровителей.
      надзирает за беременными женщинами и присутствует при родах, чинно сопровождает само рождение маленького человека. Без (‘свет Всевышнего’) ребенок не может выйти из утробы матери и увидеть свет. Необходимо посредство этого духа. Нимфа дарит человеку жизнь. — чувство. (или ) отверзает уста. Первый крик новорожденного связан с видением ангела, приступившего к нему. Добрейшая охраняет младенца в люльке. Посредство (от ‘ruma’ — грудь кормящей матери) необходимо, чтобы ребенок научился сосать грудь.
      Римляне понимали: рождение живого существа связано с десятками пременений и пресуществлений. Из материнской утробы ребенок появляется на свет Божий. Из внутреннего принимает он внешний облик, облекается в другие и новые одежды. Без посредства множества духов эти процессы невозможны. Призывание их молитвенное с воскурениями жертвоприношений улучшает и оздоровляет процесс рождения человека.
      На девятый день после родов римские жрецы, прикладывая амулеты новорожденному, читали молитву к (богине девятого дня), прося чтобы она избавила ребенка от дурных начертаний и дурного глаза. Затем давали матери мирт и оливковую ветвь, призывая стоящих рядом , и — трех богинь счастливой судьбы. Мать должна была трижды в день читать на непонятной древней латыни молитву этим трем счастливым фортунам, чтобы удел ее ребенка не омрачился мрачными предзнаменованиями и инородными вторжениями. Процесс кормления ребенка кормилицей или матерью также сопровождается особыми молитвами.
      После отнятия от груди ребенок вступает в новую фазу своей жизни. Совершается очередное «пресуществление». Оно не происходит автоматически. Дитя не может оторваться от материнского молока, считали древние, без помощи добрых небесных духов. Их именно призывали, чтобы ребенок получился полноценным и избежал инфантильных травм и дурных последствий.
      Богини и ведают процессами переключения ребенка с материнского молока на земные еду и питье. С помощью богини дитя перекладывают из люльки в обычную кровать. изменяет и укрепляет состав его костей. наблюдает за ростом мускулов.
      Таинственны процессы мироздания! Далеко не так автоматичны и не просты, как понимает их внешнее зрение…
      Вот время ребенку научиться ходить. Очередное пресуществление. Дитя осваивает для себя новые возможности и новые миры, и к нему приступают новые духовные покровители и наставники. и помогают ему не упасть и держаться на ногах при первых попытках ходить, держась рукой за мать или кормилицу. и учат смотреть вперед, побеждать страх и не возвращаться назад. и — смелому широкому взгляду на мир.
      Необходимо выйти не только из материнской утробы, но затем и из родовой и домашней. Начинается духовное развитие и образование ребенка. Оно также происходит с помощью покровительствующих божеств.
      помогает испустить первые звуки. учит различать в потоке речи слова. С помощью этого незримого «домашнего учителя» ребенок вслушивается в речь взрослых и опять же пременяется, пресуществляется, адаптируется. С помощью он овладевает сознательным потоком речи. Речь взрослых запечатляется в нем и находит осмысленное выражение. Но чтобы подражать речи взрослых, необходимо включение воли, ума, совести. Им помогают — духи здравого смысла, ума и нравственного начала: (бог сметливости), (бог мудрых решений), (богиня мудрых советов). В формировании воли участвует троица духов , и .
      Но вот ребенок начинает «пресуществ-ляться» во внешний мир. Удивление не сходит с его лица. Детская впечатлительность уникальна. Душа пришла из Царствия в мир. Ей приходится адаптироваться к земной материальной среде. Она как бы недоумевает, изнемогает духовно и падает. Освоиться в этих условиях помогают , (первое проявление воли), троица богинь , , . С помощью трех незримых наставниц дитя начинает добиваться своего, приводить в исполнение задуманные решения. Без помощи ему не удастся избавиться от родовых страхов и полноценно вписаться в мир. помогает настойчиво добиваться своей цели. и — завершать начатое.
      Наконец, подросток входит в порядок родовой, затем эротической и даже духовной любви. И здесь его ожидают многие духи. , , (божества вожделения) и даже — богиня наслаждения и блаженства.
      Духи-путеводители различаются между собой на добрых и злых. — старая шлюха, мать чувственных и мерзких наслаждений. — богиня смущения и наваждений. Она наводит страхи и ночные кошмары.
      Ребенок созревает для образования. Здесь к нему приступают другие духи. учит его считать. — петь. — вникать в мировую культуру. Ювентус и Фортуна Барбата («бородатая Фортуна») соответствуют периоду пубертации.
      Затем юноша и девушка вступают в брак. Им покровительствуют новые существа. занята приданым. приводит новобрачных к супружескому дому. И так нескончаемо.
 

      K

 
      Одного нет в римской религии: превосходящей любви, Святого Духа, свободы и истины. Населив мир этими незримыми космическими даймонами доброго и злого происхождения, заимствованными из древних эзотерических источников, римляне не принуждали себя ни к какому духовному пути. Если возникала проблема, ее разрешали с помощью Индигитаменты — пыльного жреческого талмуда, содержавшего универсальные рецепты на все случаи жизни.
      Вне жреца слева и жреца справа, этих двух ангелов-хранителей римского верующего, невозможно было сотворить ни одного священнодействия. Жрец слева читал молитву. В функции жреца справа входило следить, в страхе ли Божием воспринимает молитву душа, дословно ли повторяет ее.
      Иначе, имперская римская религия сводилась к посредничеству между сонмом богов и простыми смертными. Достаточно было выбрать правильного бога, а затем достойным образом прочитать молитву или преподнести и воскурить жертву, чтобы проблема была разрешена.
      Духовный путь исключался. Никакой святости, никакой лестницы совершенства.
      Византии досталась религия Рима в самом что ни на есть юридически-жреческом варианте. Сводилась она исключительно к обрядовой стороне. Каждый ритуал был обставлен множеством мелочных подробностей, из которых боже упаси упустить хоть какую-нибудь. Боги и богини в римском пантеоне любят твердое исполнение, и в общение с этим магическим миром можно вступить только дотошно и скрупулезно соблюдая каждую букву.
      Специальный жрец римской иерархии приставлен наблюдать, как происходят жертвоприношения, не нарушаются ли при этом правила, точно ли выполняются жесты, прикладываются амулеты. Ритуал настолько заумен и недоступен, что само исполнение его требует едва ли не полувековой стажировки. И только жрец с сияющей лысой макушкой может похвастаться тем, что освоил принцип призывания богов.
      Болезни, материальные и прочие проблемы, ссоры и иные неразрешимые вопросы относились к юрисдикции жреца. Тот прежде всего находил посредника, который мог разрешить данную проблему. Книги тайн и свитки посвященных помогали мудрым жрецам высших иерархий найти доброго ангела, после чего совершался ритуал жертвоприношения.
      Римская религия не любила слишком любопытных. Духовное образование считалось едва ли не крамолой. Живая молитва отрицалась. Каждый шаг в храме сопровождался ритуальной мимикой и магией. Например, при призывании небесного храма в руках держали маленькую дверь. При произнесении слова «земное» касались земли, а при упоминании имени Юпитера смотрели на небо или били себя в грудь (римская «Mea culpa! Mea culpa!»14 перешла позже в католическую мессу).
      Живая святость невозможна. Благочестивым с точки зрения жреца является не боголюбец-праведник. Благочестие заключается в страхе перед жрецом, в исполнении обряда и молитвы богам по законам данной страны. Необходимо «являться в храм в соответствующем одеянии» и в нужный момент (когда поет хор или жрец совершает магическое движение руками) «принимать предписанные законом позы».
      Опытного прихожанина от профана отличали по тому, как он знал ритуальную «кухню»: когда класть поклоны, когда касаться рукой земли или деревянного парапета, когда пристраиваться к процессии жрецов, а когда смиренно стоять на коленях и призывать богов с распростертыми руками. При этом упаси боже думать или задавать вопросы. Боги любят смиренных и доверчивых. Излишнее любопытство могло быть покарано или названо крамолой не только духовными, но и светскими властями.
      По примеру римской инквизиции, жрецы могли передать дело в светскую инстанцию. И сенат мог всерьез рассматривать вопрос об отлучении от храма, лишении гражданства и предании уголовному суду.
      Ничто не должно волновать душу помимо того, что предписано религиозным законом. Ничто не должно отвлекать римлян от действенности, могущества и имперского духа, выраженного в симфонизме и книгах наподобие Индигитаменты. Жреческая магия — основа благосостояния государства. Следующий ей — достойный римский гражданин. Подозревающий, сомневающийся — крамольник.
      Какое-либо возбуждение, экстаз, чрезмерное почитание исключается. Необходима золотая середина. Никаких экстазов, никаких «Боже, я люблю Тебя!», никаких житий святых. Молитва должна быть как можно более холодной и исключает живое прошение — душу молитвы. На живую молитву и харизматическое вероисповедание жрецы смотрели как на оскорбление богов и ущемление их достоинства. Между богами и профанами стоят они, жрецы. Им известны ключи к власти над духами. Попытка в живой молитве горячо позвать Всевышнего или обратиться к духам-покровителям воспринималась как ущемление жреческой иерархии, как вызов духовным и светским властям и наказывалось как преступление, вплоть до смертной казни.
      Смысл молитвы — достичь мира и гармонии, для чего она должна быть формальной, схоластической и холодной. Думают за человека духи. Личные усилия с точки зрения римского менталитета ничего не значат. Важно войти в согласие с богами, начать «консонировать» с ними, вибрировать на одной струне, прийти в божественное единомыслие и сочетание. Но сделать это можно не с помощью вакхических экстазов и живых молитв, а с помощью храмовых таинств.
      Жрец берет в руку бумажку с написанным на ней на древней латыни гимном и произносит его, сам не понимая ни слова. Формально, также не понимая ни звука, слово за словом повторяет и паства.
      Отношения между божествами и смертными носят такой же формально-юридический характер. Бороться с грехом бесполезно. В этом видят элемент гордости и свободолюбия. Человек лучше виден извне, со стороны. Боги знают его лучше, чем он известен самому себе. Потому желательно, чтобы было в нем как можно меньше личных проявлений и амбиций.