Тайны Земли Русской - Эпоха Куликовской битвы

Мамаю необходимо было наказать инициаторов антиордынского союза – московского и нижегородского князей. Кроме того, не забылось еще убийство Мамаевых послов. Возможно, что разорение Нижнего Новгорода было еще и местью за зимний поход на Булгар и за поддержку заволжского Урус-хана.

Разгромив русскую армию на реке Пьяне, Мамаевы татары «сами пришли к Новгороду к Нижнему изгоном без вести. У князя же Дмитрия Константиновича не было силы встать против них на бой, и он побежал в Суздаль, а люди горожане новогородские бежали в судах по Волге к Городцу. Татарове же приидоша к Новгороду к Нижнему месяца августа в 5 день» и перебив тех жителей, что еще оставались в городе, весь город сожгли.

Такова была месть за убитых Мамаевых послов. «Изгорело церквей в граде 32» – констатирует летописец.

Арабшах же, переждав грозу, осенью того же года «приходил на Рязань изгоном и много зла сотворил и возвратился восвояси». Новгородско-Софийские летописи сообщают еще, что татары Араб-шаха взяли столицу рязанской земли Переяславль-Рязанский и чуть не пленили князя Олега, но тот «из рук их убежал изстрелян». Однако удержаться в сурских землях Арабшах, видимо, не сумел. Никаких более поздних упоминаний о нем мы не встречаем. Видимо, он был разгромлен войсками Мамая, так как все его земли попадают под контроль Мамаевой Орды. Олег Рязанский, таким образом, в 1377 году в войне против Мамая не участвовал, и даже пострадал от его противника – Арабшаха, а потом, возможно, способствовал устранению этого Мамаева врага.

А бедствия нижегородцев с уходом Мамаевой рати не кончились. Осенью 1377 года «нечестивая поганая (т. е. языческая. – Прим. авт.) мордва собралась без вести, и ударили они изгоном на уезд и множество людей посекли, а иных полонили, и останоч-ныя (видимо, оставшиеся целыми после татарского погрома. – Прим. авт.) села пожгли и отидоша».

Но с мордовскими-то грабителями, решившими под шумок тоже безнаказанно пограбить, нижегородские князья немедленно расправились. Борис Константинович настиг их, уходящих с добычей, у реки Пьяны и там часть мародеров уничтожил. А затем последовала зимняя карательная экспедиция в мордовскую землю: «В ту же зиму снова послал князь Дмитрий Константинович брата своего князя Бориса и сына своего князя Семена ратью воевать поганую Мордву, а князь великий Дмитрий Иванович послал же свою рать с ними, воеводу Феодора Андреевича Свиб-ла и с ним рать; они же придя взяли землю Мордовскую и повоевали всю, и села и погосты их, и зимницы пограбили, а самих посекли, а жен и детей полонили, и мало осталось тех кто спасся, всю их землю пусту сотворили, и множество живых полонили и привели их в Новгород, и казнили их казнью смертною, и травили их псами на льду на Волге».

Так жестоко Дмитрий Константинович отомстил за смерть сына. Однако злоключения нижегородцев продолжались. 24 июля 1378 года под городом вновь появились войска, посланные Мамаем. Они стремительным набегом овладели городом и ограбили его окрестности.

БОРЕЦ ЗА ПРАВДУ

Война московского князя и его союзников с Мамаем шла своим чередом, а тем временем Киприан, узнав о смерти Алексия, решился на рискованный шаг. Без приглашения московского князя (а, собственно, такое приглашение законному митрополиту, теперь уже всея Руси, и не требовалось) он едет в Москву. 3 июня 1378 года он пишет с дороги игуменам Сергию и Феодору: «…еду к сыну своему ко князю к великому на Москву… Вы же будьте готовы увидеться с нами, где сами погадаете».

Киприан рассчитывал на поддержку московского духовенства, для него главным было попасть в Москву, а там уж авторитет Сергия Радонежского сыграл бы свою роль в утверждении законного митрополита. Но князь начал действовать грубо и решительно. Видимо, он перехватил ответное письмо от Сергия к Киприану и закрыл дороги к Москве – «заставил заставы, рати сбив и воеводы пред ними поставив». Киприана поймали. Некий воевода Ни-кифор ночью у городских ворот или уже в городе захватил митрополичью процессию из сорока пяти всадников. Воевода, явно выполняя княжий приказ, обращался с Киприаном бесцеремонно. «И какое только зло не сотворили надо мной! – писал впоследствии об этом сам Киприан. – Хуленя и надругания и насмехания, граб-лениа, голод! Меня в ночи заточили нагого и голодного».

Митрополита заперли в одном месте, а его монашескую свиту «на другом месте». Слуг его князь «нагих отослать велел с бесчестными словеси»; у них отобрали коней, их ограбили и раздели, переодели в «обороты лычные» (лыковые пояса на Руси носили только нищие) и, выведя за город, «на клячах хлябивых без седел» отпустили.

Ночь и следующий день Киприан провел под арестом, а вечером за ним пришли в одежде его слуг воевода Никифор и стражники, вывели его из «клети», сели на коней его свиты и куда-то его повезли. Он думал – «на убиение ли, или на потопление?», но его просто выдворили из Москвы. Так Дмитрий Московский продемонстрировал свое отношение к политике патриарха и к его митрополиту.

Впрочем, Дмитрий мог бы, оправдываясь, заявить, что еще более нелюбезно в 1358 году обошлись с митрополитом Алексием в Литве, захватив его и продержав два года в темнице. Однако для Киприана такое отношение к церковному иерарху было неслыханным святотатством.

В Москве, вероятно, подробностей расправы над законным митрополитом не знали, по крайней мере, не сохранилось никаких летописных свидетельств о реакции горожан и духовенства. Секретность поимки и выдворения Киприана наводит на мысль, что Дмитрий Иванович опасался сторонников митрополита.

Но Киприан не сдался. Первым в истории Московской Руси этот «бродячий интеллигент» XIV века начал борьбу с князем не оружием, но пером – словом. Под впечатлением происшедшего, еще больной («и от тоя ночи студеной и нынче стражду»), 23 июня 1378 года Киприан горячо, сбивчиво пишет послание Сергию Радонежскому и Феодору Симоновскому. Однако предназначалось оно не только им, но и всем их единомышленникам – «аще кто единомудрен с вами».

Цель своей деятельности и прежнее отношение к Дмитрию Ивановичу Киприан рисует так: «добра хотел ему и всей отчине его», «ехал благословить его и княгиню его, и детей его, и бояр его, и всю отчину его»; «хотел, чтобы злоба утишилась».

Большое место в Послании занимает доказательство незаконности назначения Митяя. Собственные права для Киприана несомненны: «Аз Божьим изволением и избранием великого и Святого собора и благословением и ставлением Вселенского патриарха поставлен митрополитом на всю Русскую землю, и то вся вселенная ведает». И заключает письмо страшным проклятием: нарушение «священных и божественных правил блаженных отцов наших» подлежит анафеме – «анафема да будет».

Князь, по мнению митрополита, не имел никакого права на совершенные им действия – «не годится князьям казнить святителей: есть у меня патриарх, больший над нами, есть великий собор, и они бы только судили вины мои…».

Киприан не понимает, почему Дмитрий Иванович отказывается стать верховным светским правителем всей православной Руси. «Князь же великий гадает двоити митрополию. Которое величь-ство прибудет ему от гадкы? Кто же пригадывает ему?».

Относительно Митяя Киприаном выдвинуты следующие обвинения: «…как у вас стоит на митрополичьем месте чернец в мантии святительской и в клобуке, и перемонатка святительская на нем и посох в руках? И где такое бесчинство и злое дело слышалось?.. Никогда прежде до поставления не возлагали ни на кого святительские одежды, их же нельзя никому носить, но только святителям единым? Как же смеет он стоять на месте святительском? Не боится ли казни Божьей? Веруйте, братия, яко лучше бы ему не родиться!»

В своих великорусских сторонниках-монахах, не сумевших прийти ему на помощь, Киприан разочаровался. Он упрекает их в трусости, недостойной монахов. Пусть миряне боятся князя, потому что у них есть семьи и имущество, им, «богатым», страшно это потерять. «Вы же от мира отреклись и живете для единого бога, как же такую злобу видя, умолчали? Если хотели добра душе князя великого и всей отчине его, почто умолчали вы? Растерзали бы одежи свои, говорили бы пред царем не стыдясь! Если бы вас послушали, добро бы. А если бы вас убили, то стали бы вы святыми. Не ведете ли, что как грех людской на князя ложится, и княжеский грех на людей его на падает!».

Саккос митрополита Алексия – священное облачение русского митрополита

За то, что с Киприаном сделали на Москве, все, кто как-то причастен его «иманию и запиранию, бесчестию, и хулению», да будут отлучены от церкви и неблагословенны для него, «Кипри-ана, митрополита всея Руси, и прокляты по правилам святых отцов! И кто покусится сию грамоту сжечь или утаить, и тот таков».

Итак, великий князь Дмитрий Иванович, его бояре и Митяй – все отлучены от церкви, преданы анафеме и прокляты.

Киприан искренне, совершенно по-детски изумляется тому, как относится к церковным святыням Митяй. Удивление и ужас в его словах. По складу ума Киприан был мистиком. Именно глубокая, искренняя вера давала ему силы и убежденность в собственной правоте. Киприан был уверен в божественном наказании, которое постигнет всех, участвовавших в святотатстве. Он проклинает их не потому, что испытывает к ним ненависть, а потому, что они посягнули на основы православной веры, и он уже не может их не проклясть.

Самое интересное, что проклятье Киприана, как будет видно из дальнейших событий, сбылось. Таковы факты. И объяснить это можно, не впадая в мистику. И князь, и Митяй, и бояре были верующими людьми. Они были воспитаны и жили в православном обществе. Поглумившись над митрополитом, они в собственном сознании обрекли себя на проклятье. Кроме того, церковь была одним из столпов того общества. Посягнув на авторитет церкви, они упали в глазах народа и в собственных глазах. Это не могло не повлиять на дальнейшие события.

Заканчивал Киприан свое второе послание обещанием ехать в Константинополь, искать правду. А далее следует весьма любопытный пассаж: «И те на куны надеются и на фрязы, я же на Бога и на свою правду». Куны – это деньги, фрязы – генуэзцы. Кип-риан, следовательно, уже в июне 1378 года знал или подозревал, что генуэзцы готовы «спонсировать» Митяя.

Сергий и Феодор Радонежские ответили Киприану, но текст их ответа не сохранился. В октябре 1378 года Киприан пишет своим корреспондентам короткое послание, в котором уверяет, что доволен ими, что все сомнения на их счет у него исчезли. Наверняка и Сергий, и другие церковные иерархи узнали о том, что Кип-риан был схвачен и выдворен, слишком поздно и не могли уже ничего изменить. А затем Сергий сделал все для распространения второго послания Киприана, несмотря на гонения, которым подверглись монахи-киновиты за чтение, хранение и переписывание Послания.

В этом же письме Киприан подтверждает свое намерение ехать в Константинополь. Но отправился он в Византию только в середине зимы 1378—1379 года и прибыл туда весной 137 9 года. Он, видимо, был осведомлен о событиях, происходивших тогда на Балканах.

СТОЛИЦА ЧЕРНОГО МОРЯ

После разгрома на Марице в 1371 году Сербия стала вассалом турок. Вскоре ее примеру принуждена была последовать и Византия. Весной 1373 года император Иоанн V, уже как вассал султана, лично должен был привести византийские вспомогательные войска на службу своему сеньору и принять участие в походе турок в Малую Азию для покорения восставших сельджукских эмиратов. Правитель Фессалоники Мануил Палеолог вслед за своим отцом также выразил покорность туркам.

В это время в Византии с новой силой разгорелась борьба за императорский престол. В мае 1373 года, воспользовавшись тем, что султан Мурад и император Иоанн V были заняты войной в Малой Азии, два мятежных принца, сын византийского императора Андроник и сын турецкого султана Санджи Челеби, совместно подняли восстание против своих отцов. Впрочем, Мурад быстро подавил мятеж и безжалостно ослепил своего сына, предложив сделать то же самое и Иоанну V. Однако вскоре Андроник со своим сыном бежали из темницы и укрылись в Галате. Генуэзцы Галаты, поссорившиеся с Иоанном V, а также сербский король Марко Кралевич помогли Андронику захватить власть в Константинополе и в свою очередь бросить в тюрьму Иоанна V и его любимого сына Мануила, которого после первого мятежа Андроника император сделал своим наследником и соправителем. В 1376 году Андроник IV (правил в 1376—1379 годах) вместе с сыном были коронованы, а отец и брат нового императора три года томились в темнице.

Но по прошествии этого времени пленникам удалось бежать ко двору Мурада. И турецкий султан в 1379 году отрешил Андроника IV от престола. Андроник снова бежал к генуэзцам. Через два года отец простил его и дал ему в удел города на северном побережье Мраморного моря. Таким образом, даже судьбы византийского престола оказались в руках турецкого султана. В результате всей этой чехарды вокруг императорского трона престиж центральной власти в империи окончательно упал.

Зато влияние генуэзцев в Византии и Причерноморье все это время неуклонно росло. Центром всех генуэзских колоний в Крыму стала Кафа современная Феодосия).

Генуэзцы изгнали из черноморской торговли греческих купцов, а своего кафинского консула именовали «главой Кафы и всего Черного моря». К тому времени Кафа стала крупнейшим городом региона и по размерам уступала разве что самому Константинополю. Еще Ибн-Батута, бывший в Кафе в 30-х годах XIV век, писал, что «чудная Кафийская гавань» являлась «одной из известных гаваней мира», где он застал «до 200 судов военных и грузовых, больших и малых».

В XIV веке в причерноморскую торговлю включилась и Москва. Московские купцы все чаще и чаще ездили в Кафу, прельщавшую их своими международными связями, а греческие, армянские и генуэзские купцы из Кафы ездили в Москву, где они обрели новый большой рынок сбыта для своих товаров. Московские «гости» приезжали в Кафу ежегодно большими караванами, привозили крупные партии северных мехов соболей, горностаев, лисиц) и изделия из них, а также холсты, вооружение колчаны, стрелы и пр.), находившие сбыт главным образом среди татар. В Москву из Крыма они вывозили дорогие шелковые ткани и такие редкие для Руси товары, как мыло, сахар, миндаль, пряности.

Вместе с купцами в Кафу приезжали и русские ремесленники – скорняки, ювелиры, изделия которых, по-видимому, особенно ценились в Крыму. Здесь они работали и имели свои лавки. Как и московские «гости», ремесленники жили в Кафе особой колонией.

Кафа состояла из двух укрепленных частей, защищенных массивными стенами с 26 башнями. Первая из этих частей – внутренняя крепость, цитадель генуэзцев – занимала небольшой приморский участок; другая часть, внешняя, в три раза большая, являлась собственно городом; существовали и предместья – открытая часть Кафы.

Пир в Кафе. Современная реконструкция

Внутри город делился на множество небольших тесно застроенных и густо заселенных кварталов с узкими извилистыми улочками, с каменными лачугами городской бедноты, жившей своими особыми районами, с домами купцов, ремесленными мастерскими, с лавками и базарами. Картину дополняли караван-сараи для заезжих купцов с их товарами и типичные для большого города кабаки и публичные дома кстати сказать, официально признанные).

В вечерние часы городская жизнь замирала: генуэзцы требовали под угрозой штрафа), чтобы ворота домов запирались и гасился свет в 8 часов вечера летом и в часов вечера зимой; только караван-сараи освещать разрешалось на час дольше.

Кафа была сравнительно благоустроена. В ней имелась развитая водопроводная сеть, по ней подавалась вода из водосборников, расположенных на окрестных открытых холмах. Но использовали и дождевую воду, которую собирали в запруды; добывали воду и посредством дренажа.

Как и во всяком средневековом городе, в Кафе было множество храмов, в большинстве латинских к середине XV века их насчитывалось 17), и два латинских монастыря со школами при них, а также греческие храмы и два греческих монастыря, армянские, русские храмы, мусульманские мечети и синагоги. Латинские монастыри являлись центрами, руководившими миссионерской деятельностью римско-католической церкви на Востоке – в Средней Азии, Персии, Индии и на Дальнем Востоке. Прибыв в Кафу, молодые миссионеры изучали восточные языки, а затем присоединялись к торговым караванам, отправлявшимся в далекие страны.

В XIV веке Кафу населяли преимущественно греки и армяне. В городе жило и много евреев. Документы упоминают среди жителей валахов румын), поляков, грузин, мингрельцев, черкесов (восточные народности генуэзцы объединяли под названием «сарацины»). Это был большой многоязычный морской торговый и ремесленный город.

В гавани Кафы грузились товары, доставлявшиеся из Поволжья, Средней Азии, из далекой Индии и Руси. Очень большой удельный вес получил вывоз зерна, особенно проса, затем ячменя и, наконец, пшеницы, производившихся в Крыму, на равнинах Приазовья и Прикубанья, и соленой рыбы. Продовольствие направлялось главным образом в Константинополь, который в те времена снабжался преимущественно из Крыма. Перебои в подвозе доводили византийскую столицу чуть ли не до голода; об этом рассказывает византийский хронист Ники-фор Григора.

Крым снова стал одной из житниц Европы. Добывавшаяся в Крыму соль, торговлю которой генуэзцы монополизировали, шла в рыбацкие поселки северокавказского побережья. Вывозили и строевой лес с южного побережья Черного моря.

Генуэзцы широко вели работорговлю: в Кафе продавали черкесов, абхазцев, грузин, татар и русских. Невольников отправляли египетским султанам для их войска и вывозили на Запад. Работорговля, о которой прямо говорится в Уставе Кафы 1449 года, приносила генуэзцам большие барыши.

Чеканка особой монеты в Кафе началась не позднее конца XIV века и продолжалась возможно, с перерывами) до начала 70-х годов XV века. Основной денежной единицей, имевшей хождение в городе, была мелкая монета – серебряный аспр. На лицевой его стороне помещался герб Генуи и латинская надпись, на обратной – тамга Золотой Орды и арабская надпись.

Итак, Кафа действительно была своеобразной столицей генуэзской торговой империи в Причерноморье. А стражем феодальных владений генуэзцев, сосредоточенных в Крыму, стала крепость Солдайя современный Судак).

МАМАЙ – КНЯЗЬ КРЫМА

Именно генуэзцы Кафы и Солдайи оказывали поддержку эмиру Мамаю в его неоднократных попытках захватить Сарай.

В то время Крым являлся центром Мамаевой Орды, то есть Мамай фактически являлся крымским «князем». Тому есть доказательства – «Памятные записи армянских рукописей XIV века»: «…написана сия рукопись в городе Крым… в 1365 году, 23 августа, во время многочисленных волнений, потому что со всей страны – от Керчи до Сарукермана – здесь собрали людей и скот, и находился Мамай в Карасу с бесчисленными татарами, и город в страхе и ужасе». Более поздняя запись: «завершена сия рукопись в 1371 году во время владычества Мамая в области Крым…» И еще: «…написана сия рукопись в 1377 году в городе Крыме во время владычества Мамая – князя князей…»

В 1370 году Мамай счел своего прежнего марионеточного хана Абдуллу Авдула) негодным претендентом на золотоордынский престол и, убив его, стал продвигать другого чингизида – Му-хаммед-Буляка в русских летописях Тюляка, Тюлека). Но надолго захватить контроль над столицей ему не удавалось. Причина неудач была, по-видимому, не в том, что у Мамая недоставало воинских сил. Согласно исследованию А.П. Григорьева неугомонный темник в течении 1360-х – первой половины 1370-х годов, обладая превосходными войсками, захватывал столицу Золотой Орды четыре или даже пять раз. Но все-таки вынужден был вскоре покидать ее. Причину этого помогает уяснить сообщение о том, как позже, в конце 1380 года, Мамай вступил в бой с Тохтамы-шем, который был «законным ханом»: «Мамаевы же князья, сойдя с коней, изъявили покорность царю Тохтамышу, и поклялись ему по своей вере, и стали на его сторону, а Мамая оставили поруганным».

Вероятно, примерно то же самое происходило и ранее. Мамай неоднократно захватывал власть в Сарае, однако при появлении нового законного хана ему просто переставали подчиняться. Нам могут возразить, что официально власть при Мамае принадлежала Чингизидам Абдулле, а после Мухаммед-Буляку. Однако даже в русской летописи под 1378 годом сказано, что «царь (то есть хан, выдвинутый Мамаем. – Прим. авт.) не владел ничем же, и не смел ничто же сотворить пред Мамаем, но всяко старейшинство держал Мамай и всеми владел». В Золотой Орде, несомненно, еще точнее, чем на Руси, знали, кто фактически управляет империей, и не желали признавать над собой власть марионеточного хана.

Но постоянная война, которую Мамай вел за господство в Орде, требовала все новых и новых ресурсов – людских и, главное, денежных. И Мамай, естественно, обращался за помощью к самым крупным ростовщикам того времени – генуэзцам. Сперва он расплачивался с ними за кредиты плодородными землями на крымском побережье.

Так, Мамай в 1365 году передал под власть генуэзцев город Солдайю, а затем и ее плодородные окрестности. И новые хозяева тут же принялись превращать этот город в неприступную крепость. Солдайя стала военно-стратегическим форпостом генуэзцев в Крыму и оставалась им до турецкого завоевания. Из Солдайс-кой крепости можно было контролировать обширный район, который славился виноградарством, виноделием и садоводством. Земли эти с 18 селениями (протяженностью около 40 км) также были захвачены генуэзцами.

Солдайя имела свою особую администрацию, подчиненную Кафе, во главе с консулом (являвшимся и комендантом крепости и ее казначеем). В обширной каменной крепости находился небольшой гарнизон (20 наемных солдат и 8 конных стражников). Во время военных действий Солдайская администрация, видимо, рассчитывала на поддержку всего населения города. А в случае необходимости крепость могла послужить убежищем не только для самих горожан, но и для тысяч окрестных жителей.

Опираясь на денежную поддержку генуэзцев, Мамай с 1372 года начинает контролировать район Прикубанья. Летом 1373 года он совершает поход на Рязань. Начиная с 1374 года отряды Мамая регулярно совершают набеги на Нижний Новгород. В 1377 году Мамай подчинил себе мордовские земли. К 1379 году он подчинил себе северокавказский регион, а в 1380 году захватил Астрахань.

Таким образом, Мамай постепенно прибирал к рукам разрозненные территории Золотой Орды. Походы на Русь были частью его завоевательной политики. В 1378 году он впервые решил нанести удар по Москве.

БИТВА НА РЕКЕ ВОЖЕ

«В год 1378 ордынский князь, поганый Мамай, собрав многочисленное войско, послал Бегича ратью на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю землю Русскую. Великий же князь Дмитрий Иванович, услышав об этом, собрал много воинов и пошел навстречу врагу с войском большим и грозным. И, переправившись через Оку, вошел в землю Рязанскую и встретился с татарами у реки у Вожи, и остановились обе силы, а между ними была ре ка».

Так начинается Повесть о битве на реке Воже (см. Приложение 4 – Повесть о битве на реке Воже). Как видим, мурза Бегич был послан именно на владения Дмитрия Ивановича, а не на рязанскую землю. Но князь Дмитрий узнал о готовящемся походе и вышел противнику навстречу. Зададим себе вопрос – почему князь не встретил татар на границе своего Московского княжества?

Река Вожа впадает в Оку севернее Переяс-лавля-Рязанского. Перейдя через Оку и встав за Вожей, москвичи утратили то преимущество, которое могла бы им дать более глубоководная Ока. Если целью действий Дмитрия Ивановича и его воевод считать лишь оборону московских земель, то самым разумным для них шагом было бы – встать с войском за Окой и атаковать татар, когда они начнут переправляться через реку. Но Дмитрий Иванович предпочел этот же маневр произвести не на Оке, а на гораздо менее полноводной Воже.

Если предположить, что Дмитрий Иванович вдруг воспылал любовью к Олегу Рязанскому и решил спасти от татарского разорения Рязанское княжество, тогда опять непонятно, почему он избрал рубежом для своих войск именно Вожу. Ведь стоя за этой рекой, московские войска не могли помешать татарам грабить большую часть Рязанского княжества. Столица Олега – Переяславль-Рязанский – находилась южнее Вожи, в 20 километрах к югу.

Пайцза военачальника – такую мог дать Мамай мурзе Бегичу

И где был в то время сам Олег Рязанский? Почему ни одна летопись не упоминает о разорении татарами рязанских земель? Ведь прежде, когда татары били рязанцев, летописи всякий раз об этом исправно сообщали.

В войске, которое участвовало в битве, кроме москвичей был еще и князь Даниил Пронский. Но про других рязанских князей, в том числе и про великого князя Олега Ивановича, летопись не упоминает ни словом.

Скорее всего, татары Бегича прошли по рязанской земле, никого не трогая и не разоряя (иначе бы об этом не преминули сообщить летописцы). В этом был свой резон. Во-первых, за год до этого Олег Рязанский воевал с Арапшой – противником Мамая. А во-вторых, Мамай послал своего мурзу на Дмитрия Московского, а не на Олега Рязанского. В подобных условиях для Бегича было бы разумным не настраивать против себя рязанского князя. Мало того, мы считаем, что Мамай, отправляя Бегича на Москву, рассчитывал не только на нейтралитет, но и на деятельную помощь своего союзника – Олега.

Однако в летописных сообщениях о битве на Воже не упоминается ни о какой помощи Олега татарам. Создается впечатление, что Олега Ивановича, да и всего Рязанского княжества (за исключением Пронска) для летописца вообще не существует.

С другой стороны, Даниил Пронский командовал во время битвы целым крылом русской армии, то есть примерно третью или четвертью всего выставленного против Бегича войска. Вряд ли Дмитрий Иванович доверил бы Даниилу командование большим количеством своих, московских сил. Даниил Пронский не был знаменитым полководцем – до 1378 года мы не встречаем о нем никаких связанных с войной сообщений. Возможно, он просто был самым знатным или самым благонадежным князем среди пришедших на помощь москвичам рязанцев. Видимо, он привел с собой не только личную дружину, но и много других воинов с рязанских земель. А вот этого он бы не смог сделать без ведома и согласия Олега Рязанского.

Сам Олег Иванович, видимо, тихо сидел со своей дружиной в столице – Переяславле-Рязанском, и просто ждал, чем все это закончится. Ему не хотелось ни ссориться с Москвой, ни воевать с Мамаем. Олег Иванович прекрасно понимал, что за открытое сопротивление войску Бегича будет тут же наказан Мамаем. А Дмитрий Иванович Московский снова не станет защищать его от татар, как не стал делать этого в 1373 году.

Итак, Олег занял выжидательную позицию. А Дмитрий Иванович выдвинул свои войска в пределы Рязанского княжества, чтобы соединиться с отрядом князя Пронского, и встал так, чтобы Переяславль-Рязанский оказался прямо за спиной татар. Вероятно, Дмитрий Иванович надеялся, что Олег Иванович, когда начнется сражение, атакует татар с тыла.

Битве предшествовало стояние у реки Вожи: «И стояли они, между собою реку имуще. Через несколько же дней Татарове переехали на нашу сторону…» – пишет московский летописец.

Зададимся вопросом – чего татары ждали несколько дней? Возможно, Бегич ждал подкреплений. Но от кого? Мамай уже выделил ему столько войска, сколько посчитал нужным. Может, Бегич ждал, что к его армии присоединится Олег Иванович? Но Олег не присоединился.

И Бегич решается форсировать реку на виду у русского войска. Это шаг очень рискованный. Ведь если войско будет атаковано в момент переправы, то оно может быть легко разгромлено и сброшено в реку. Вряд ли Мамай послал на войну с опасным противником – Московским княжеством – неопытного полководца. И тем не менее мурза решается на переправу.

Единственным мотивом этого поступка Бегича все предыдущие исследователи называют страх перед Мамаем. Но не стал бы Бегич губить себя и всю армию только из страха перед возможным наказанием, тем более что подвергнув вверенную ему армию неоправданному риску, он тоже неминуемо был бы наказан.

Известный историк и исследователь военного дела средневековой Руси А.Н. Кирпичников предполагал, что правое и левое крылья русской армии перед битвой у Вожи были скрыты от глаз татар в прилегающих оврагах и рощах, и ударили по противнику неожиданно, из засады.

Возможно, Бегич, принимая решение о переправе, не видел всех сил русских и именно поэтому рассчитывал на победу. А возможно, его подтолкнула к решительным действиям и непонятная позиция Олега Рязанского. Быть может, Бегич стал опасаться, что Олег, не пришедший к нему на помощь, начнет действовать против татар.

Конечно, стратегически Бегичу было выгоднее не атаковать русские войска в лоб, а маневрировать – попытаться перейти через Вожу в другом месте и навязать русским бой в более удобной для себя позиции. Или просто ждать удара русских войск и во время переправы опрокинуть их самих в реку. Но за спиной у русской армии стояли все продовольственные ресурсы и дружественно настроенное население московского и северной части Рязанского княжества. А за спиной Бегича была рязанская земля. Для длительного стояния на этой земле татары нуждались в продовольствии, лошадях, фураже, то есть в деятельной поддержке князя Олега Ивановича. Вряд ли Олег стал бы им все это предоставлять. Скорее, против задержавшихся на слишком долгое время татар развернулась бы партизанская война. Добывать пропитание им пришлось бы уже с риском для жизни, все время опасаясь внезапной атаки Олеговой дружины из находящегося всего в двадцати километрах к югу от Вожи Переяславля-Рязанского.

Так или иначе, но Бегич рискнул форсировать реку на виду противника и, переправившись с ходу широким фронтом, атаковал русские силы.

«Через несколько же дней татары переехали на нашу сторону и ударили в кони свои, и искочиша быстро, и нюкнуша гласы своими, и поидоша на грунах и ткнуша на наших.

И ударили на них с одной стороны Тимофей (Вельяминов. – Прим. авт.) окольничий, а с другой стороны князь Даниил Прон-ский, а князь великий ударил в лице (то есть в лоб. – Прим. авт.). Татарове же в том часе повергли копья свои и побежали за реку за Вожу, а наши после за ними, бьючя их и секучи и колючи…»