Тайны Земли Русской - Эпоха Куликовской битвы

В такое время старому человеку следует юность вспомнить, а удалым людям мужество свое испытать. И говорит Ослябя-чернец своему брату старцу Пересвету: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже, брат, лететь голове твоей на траву ковыль, а сыну моему Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликовом, на речке Непрядве, за веру христианскую и за землю Русскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».

И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кровью залита была, а деревья от печали к земле склонились. Запели птицы жалостные песни – запричитали все княгини и боярыни и все воеводские жены по убитым. Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забралах стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Принеси на своих волнах моего господина Микулу Васильевича ко мне!» И жена Тимофея Волуевича Федосья тоже плакала, так причитая: «Вот уже веселие мое поникло в славном городе Москве, и уже не увижу я своего государя Тимофея Волуевича живым!» И Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья на рассвете причитали: «Вот уже для нас обеих солнце померкло в славном городе Москве, домчались к нам с быстрого Дона горестные вести, неся великую печаль: повержены наши удальцы с борзых коней на суженом месте на поле Куликовом, на речке Непрядве!»

А уж Див кличет под саблями татарскими, а русским богатырям быть израненными.

Щуры запели жалостные песни в Коломне на забралах городских стен, на рассвете в воскресенье, в день Акима и Анны. То ведь не щуры рано запели жалостные песни – запричитали жены коломенские, приговаривая так: «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую?» Так говорили они; «Можешь ли ты, господин князь великий, Днепр загородить, а Дон шлемами вычерпать, а Мечу-реку трупами татарскими запрудить? Замкни, государь, князь великий, у Оки-реки ворота, чтобы больше поганые татары к нам не ходили. Уже ведь мужья наши побиты на ратях».

В тот же день, в субботу, на Рождество святой Богородицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве.

И, кликнув клич, ринулся князь Владимир Андреевич со своей ратью на полки поганых татар, золоченым шлемом посвечивая. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. И восхвалил он брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича: «Брат Дмитрий Иванович, в злое время горькое ты нам крепкий щит. Не уступай, князь великий, со своими великими полками, не потакай крамольникам! Уже ведь поганые татары поля наши топчут и храброй дружины нашей много побили – столько трупов человеческих, что борзые кони не могут скакать: в крови по колено бродят. Жалостно ведь, брат, видеть столько крови христианской. Не медли, князь великий, со своими боярами». И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы, и дети боярские, здесь ваши московские сладкие меды и великие места! Тут-то и добудьте себе места и женам своим. Тут, братья, старый должен помолодеть, а молодой честь добыть». И воскликнул князь великий Дмитрий Иванович: «Господи боже мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора никогда, да не посмеются надо мной враги мои!» И помолился он Богу, и Пречистой его матери, и всем святым, и прослезился горько, и утер слезы.

И тогда, как соколы, стремглав полетели на быстрый Дон. То ведь не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович со своими полками за Дон, а за ним и все русское войско. И сказал: «Брат, князь Владимир Андреевич, – тут, брат, изопьем медовые чары круговые, нападем, брат, своими полками сильными на рать татар поганых».

И начал тогда князь великий наступать. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. Поганые прикрыли головы свои руками своими. И вот поганые бросились вспять. Ветер ревет в стягах великого князя Дмитрия Ивановича, поганые спасаются бегством, а русские сыновья широкие поля кликом огородили и золочеными доспехами осветили. Уже встал тур на бой!

Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять повернули и начали их бить и сечь беспощадно, тоску на них наводя. И князья их попадали с коней, а трупами татарскими поля усеяны и кровью их реки потекли. Тут рассыпались поганые в смятении и побежали непроторенными дорогами в лукоморье, скрежеща зубами и раздирая лица свои, так приговаривая: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать и детей своих не видать, и жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, а целовать нам зеленую мураву, а в Русь ратью нам не хаживать и даней нам у русских князей не прашивать». Вот уже застонала земля татарская, бедами и горем наполнившись; пропала охота у царей и князей их на Русскую землю ходить. Уже веселье их поникло.

Теперь уже русские сыновья захватили татарские узорочья, и доспехи, и коней, и волов, и верблюдов, и вина, и сахар, и дорогие убранства, тонкие ткани и шелка везут женам своим. И вот уже русские жены забряцали татарским золотом.

Уже по Русской земле разнеслось веселье и ликованье. Преодолела слава русская хулу поганых. Уже низвергнут Див на землю, а гроза и слава великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, по всем землям пронеслась. Стреляй, князь великий, по всем землям, рази, князь великий, со своей храброй дружиной поганого Мамая-хиновина за землю Русскую, за веру христианскую. Уже поганые оружие свое побросали, а головы свои склонили под мечи русские. И трубы их не трубят, и приуныли голоса их.

И метнулся поганый Мамай от своей дружины серым волком и прибежал к Кафе-городу. И молвили ему фрязи: «Что же это ты, поганый Мамай, заришься на Русскую землю? Ведь побила теперь тебя орда Залесская. Далеко тебе до Батыя-царя: у Батыя-царя было четыреста тысяч латников, и полонил он всю Русскую землю от востока и до запада. Наказал тогда Бог Русскую землю за ее согрешения. И ты пришел на Русскую землю, царь Мамай, с большими силами, с девятью ордами и семьюдесятью князьями. А ныне ты, поганый, бежишь сам-девят в лукоморье, не с кем тебе зиму зимовать в поле. Видно, тебя князья русские крепко попотчевали: нет с тобой ни князей, ни воевод! Видно, сильно упились у быстрого Дона на поле Куликовом, на траве-ковыле! Беги-ка ты, поганый Мамай, от нас за темные леса!»

Как милый младенец у матери своей земля Русская: его мать ласкает, а за баловство розгой сечет, а за добрые дела хвалит. Так и господь Бог помиловал князей русских, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, на речке Непрядве. И стал великий князь Дмитрий Иванович со своим братом, с князем Владимиром Андреевичем, и с остальными своими воеводами на костях на поле Куликовом, на речке Непрядве. Страшно и горестно, братья, было в то время смотреть: лежат трупы христианские, словно сенные стога, у Дона великого на берегу, а Дон-река три дня кровью текла. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайтесь, братья, скольких у нас воевод нет и скольких молодых людей недостает?»

Тогда отвечает Михаиле Александрович, московский боярин, князю Дмитрию Ивановичу: «Господин князь великий Дмитрий Иванович! Нет, государь, у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр серпуховских, тридцати панов литовских, двадцати бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, сорока бояр муромских, семидесяти бояр разянских, тридцати четырех бояр ростовских, двадцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр можайских, тридцати бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских. А посечено безбожным Мамаем двести пятьдесят три тысячи. И помиловал Бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Братья, бояре и князья и дети боярские, суждено вам то место меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за святые церкви, за землю за Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, во свою За-лесскую землю к славному городу Москве и сядем, брат, на своем княжении, а чести мы, брат, добыли и славного имени!» Богу нашему слава.

ПРИЛОЖЕНИЕ 9

В этой песне описывается уникальный случай, когда простая рязанская женщина сумела вызволить из полона «всю Рязань». Видимо, основой для песни послужили реальные исторические события. Возможно, упоминаемый в песне «Царище татарский» из Синей Орды – не кто иной, как хан Тохтамыш. В 1382 году, уходя от сожженной Москвы, он на обратном пути разорил Рязанскую землю и увел с нее большой полон. Вызволять свою родню из этого полона и отправилась Авдотья-Рязаночка.

Вспомним о том, как относились к полону русские князья того времени. Они в каждой докончальной грамоте требовали от своих бывших противников полон вернуть, но, похоже, никто его не возвращал. Из полона выкупались только ближайшие родственники или наиболее ценные княжеские воеводы. Простым же людям оставалось надеяться только на себя или на чудо.

Интересно, что в этой песне ордынский царь не является отрицательным персонажем. Он выступает как сила страшная, но справедливая. Действительно, хан Тохтамыш обеспечил для Руси 13 лет стабильной мирной жизни – с 1382 по 1395 год. В народе он остался последним ордынским царем, при котором была возможна справедливость и законность.

Впрочем, в основу этой песни лег не только сюжет о нашествии Тохтамыша 1382 года. «Увы тебе, стольный Киев!» – не напоминание ли это о Батыевом нашествии? Кроме того, в песне говорится о «старой Рязани», а не о столице Рязанского княжества времен Тохтамыша – Переяславле-Рязанском. События разных времен в народной песне тесно переплетаются. Строгая историческая достоверность в народной песне уходит на второй план. Может, вовсе и не было никакой Авдотьи-Рязаночки, и не заявляла она, явившись к грозному ордынскому царю: «У меня к тебе обидное дело», – но в песне ярко выразилась мечта вот так, в лицо предъявить свои обиды разорявшим землю и уводившим людей в полон царям и князьям.

ОБ АВДОТЬЕ РЯЗАНОЧКЕ

Начинается доброе слово

Про Авдотью-женку, Рязанку.

Дунули буйные ветры,

Цветы на Руси увяли,

Орлы на дубах закричали,

Змеи на горах засвистали.

Деялось в стародавние годы.

Не от ветра плачет сине море,

Русская земля застонала.

Подымался царище татарский

Со своею Синею Ордою,

С пожарами, со смертями.

Города у нас на дым пускает,

Пепел конским хвостом разметает,

Мертвой головой по земле катит.

И Русь с Ордой со ступилась,

И были великие сечи…

Кровавые реки пролилися,

Слезные ручьи протекали.

Увы тебе, стольный Киев!

Увы, Москва со Рязанью!

В старой Рязани плач с рыданьем:

Носятся страшные вести.

И по тем вестям рязанцы успевают,

Город Рязань оберегают:

По стенам ставят крепкие караулы,

В наугольные башни – дозоры.

Тут приходит пора-кошенина.

Житье-то бытье править надо.

Стрелецкий голова с женою толкует,

Жену Авдотью по сено сряжает:

– Ох ти мне, Дунюшка-голубка,

Одной тебе косить приведется,

Не съездить тебе в три недели,

А мне нельзя от острога отлучиться,

Ни брата твоего пустить с тобою,

Чтобы город Рязань не обезлюдить.

И Авдотья в путь собиралась,

В лодочку-ветлянку погрузилась.

Прощается с мужем, с братом,

Милого сына обнимает:

– Миленький мой голубочек,

Сизенький мой соколик,

Нельзя мне взять тебя с собою:

У меня работа будет денно-нощно,

Я на дело еду скороспешно.

После этого быванья

Уплыла Авдотья Рязанка

За три леса темных,

За три поля великих.

Сказывать легко и скоро,

Дело править трудно и долго.

Сколько Авдотья сено ставит,

Умом-то плавает дома:

«Ох ти мне, мои светы,

Все ли у вас поздорову?»

А дни, как гуси, пролетают,

Темные ночи проходят.

Было в грозную ночку —

От сна Авдотья прохватилась,

В родимую сторонку взглянула:

Над стороной над рязанской

Трепещут пожарные зори…

Тут Авдотья испугалась:

– Ох ти мне, мои светы!

Не наша ли улица сгорела?

А ведь сена бросить не посмела:

Сухое-то кучами сгребала,

Сучьем суковатым пригнетала,

Чтобы ветры-погоды не задели.

День да ночь работу хватала,

Не спала, не пила, не ела.

Тогда в лодчонку упала,

День да ночь гребла, не отдыхала,

Весла из рук не выпускала.

Сама себе говорила:

– Не дрожите, белые руки,

Не спешите, горючие слезы!

Как рукам не трястися,

Как слезам горючим не литься?

Несет река головни горелы,

Плывут человеческие трупы.

На горах-то нет города Рязани,

Нету улиц широких,

Нету домов ного порядка.

Дымом горы повиты,

Пеплом дороги покрыты.

И на пеплышко Авдотья выбредала.

Среди городового пепелища

Сидят три старые бабы,

По мертвым кричат да воют,

Клянут с горя небо и землю.

Увидели старухи Авдотью:

– Горе нам, женка Авдотья!

Были не милые гости,

Приходил царище татарский

Со своею Синею Ордою,

Наливал нам горькую чашу.

Страшен был день тот и грозен.

Стрелы дождем шумели,

Гремели долгомерные копья.

Крепко бились рязанцы,

А татар не могли отбити,

Города Рязани отстояти.

Убитых река уносила,

Живых Орда уводила.

Увы тебе, женка Авдотья,

Увы, горе горькая кукуша!

Твое теплое гнездышко погибло,

Домишечко твое раскатилось.

По камешку печь развалилась.

Твоего-то мужа и брата,

Твоего-то милого сына

В полон увели татары!

И в те поры Авдотья Рязанка

Зачала лицо свое бити,

Плачем лицо умывати.

Она три дня по пеплышку ходила,

Страшно, ужасного лосом водила,

В ладони Авдотьюшка плескала,

Мужа и брата кричала,

О сыне рыдала неутешно.

Выплакала все свои слезы,

Высказала все причитанья.

И после этого быванья

Вздумала крепкую думу:

– Я пойду в след Орды, в след татарской,

Пойду по костям погорелым,

По дорогам пойду разоренным.

Дойду до Орды до проклятой,

Найду и мужа и брата,

Найду своего милого сына!

Говорят Авдотье старухи:

– Не дойти тебе Орды за три года.

Пропадешь ты, женка, дорогой,

Кости твои зверь обглодает.

Говорит Авдотья старухам:

– То и хорошо, то и ладно!

Дожди мои косточки умоют,

Буйные ветры приобсушат,

Красное солнце обогреет.

Говорят Авдотье старухи:

– В Орде тебе голову отымут,

Кнутом тебе перебьют спину.

– Двум смертям не бывати,

А одной никому не миновати! —

И пошла Авдотья с Рязани:

Держанный на плечах зипунишко,

На ногах поношенны обутки.

И поминок добыла своим сватам:

Пояса три да три рубахи.

– Найду их живых или мертвых,

В чистые рубахи приодену.

Шла Авдотья с Рязани,

Суковатой клюкой подпиралась.

Шла она красное лето,

Брела она в грязную осень,

Подвигалась по снегу, по морозу.

Дожди ее насекают,

Зимние погоды заносят.

Страшно дремучими лесами:

В лесах ни пути, ни дороги;

Тошно о лед убиваться,

Поголому льду подаваться.

Шла Авдотья с Рязани,

Шла к заре подвосточной,

Шла в полуденные страны,

Откуда солнце восходит,

Смену несла своим светам:

Три пояска да три рубахи.

Шла, дитя называла,

Мужа и брата поминала.

Тогда только их забывала,

Когда крепким сном засыпала.

Шла Авдотья близко году,

Ела гнилую колоду,

Пила болотную воду.

До песчаного моря доходила.

Идут песчаные реки,

Валится горючее каменье,

Невидать ни зверя, ни птицы;

Только лежат кости мертвых,

Радуются вечному покою.

В тлящих полуденных ветрах,

В лютых ночных морозах

Отнимаются руки и ноги,

Уста запекаются кровью.

И после этого быванья

Веют тихие ветры,

Весна-красна благоухает,

Земля цветами расцветает.

Женочка Авдотья Рязанка

На высокую гору восходит,

Берега небывалые видит:

Видит синее широкое море,

А у моря Орда кочевала.

За синими кудрявыми дымами

Скачут кони табунами,

Ходят мурзы-татаре,

Ладят свои таборы-улусы.

Тут-то Авдотью увидали,

В рассыпную от нее побежали:

– Алай-булай, яга-баба!

– Алай-булай, привиденье!

Голосно Авдотья завопила:

– Не бегайте, мурзы-татаре!

Человек я русского роду.

Иду в Орду больше году,

Чтоб вашего царя видеть очи.

И в тупору, и в то время

Авдотью к царищу подводят.

Блестят шатры золотые,

Стоят мурзы на карачках,

Виньгают в трубы и в набаты,

Жалостно вроги играют,

Своего царища потешают.

Сидит царище татарский

На трех перинах пуховых,

На трех подушках парчовых.

Брови у царища совины,

Глаза у него ястребины.

Усмотрел Авдотью Рязанку,

Заговорил царище, забаял:

– Человек ты или привиденье?

По обличью ты русского роду.

Ты одна-то как сюда попала?

Ты не рыбою ли реки проплывала,

Не птицей ли горы пролетала?

Какое тебе до меня дело? —

И женка Авдотья Рязанка

Его страшного лица не убоялась:

– Ты гой еси, царище татарский,

Человек я русского роду,

Шла к тебе больше году,

Сквозь дремучие леса продиралась,

О голые льды убивалась,

Голод и жажду терпела,

От великой нужды землю ела.

Я шла к тебе своей волей,

У меня к тебе обидное дело:

Приходил ты на Русь со смертями,

С пожарами, с грабежами.

Ты разинул пасть от земли до неба,

Ты Рязань обвел мертвою рукою,

Катил по Рязани головнею,

Теперь ты на радости пируешь…

Ей на то царище рассмехнулся:

– Смело ты, женка, рассуждаешь,

Всего меня заругала!

Неслыхал я такого с роду.

А не будем с тобою браниться.

Давай, Рязанка, мириться.

Какое тебе до меня дело?

Говорит Авдотья Рязанка:

– Ты увел в полон моего мужа и брата,

Унес моего милого сына.

Я ночью и днем их жалею,

Покажи их живых или мертвых.

Я одену их в чистые рубахи,

Поясами их опояшу,

Покричу над ними, поплачу,

Прозапас на них нагляжуся.

И царь на Авдотью дивится:

Орда молодцов видала,

Такого образца не бывало!

Не князь, не посол, не воин —

Щепочка с Рязани, сиротинка,

Перешла леса и пустыни,

Толкучие горы перелезла,

Бесстрашно в Орду явилась…

– Гой вы, мурзы-татаре,

Приведите полоняников рязанских,

Пущай Авдотья посмотрит,

Жив ли мужее с братом,

Тут ли ее милое чадо!

И полон рязанский приводят,

И Авдотья видит мужа и брата,

Живого видит милого сына.

И нестрела с тугого лука спрянула,

Не волна о берег раскатилась,

С семьей-то Авдотьюшка свидалась.

Напали друг другу на шею,

Глядят, и смеются, и плачут.

Говорит царище татарский:

– Жалую тебе, женка Авдотья,

За твое годичное хожденье:

Из троих тебя жалую единым,

Одного с тобою на Русь отпущаю.

Хочешь, бери своего мужа,

Хочешь, бери себе сына,

А хочешь, отдам тебе брата.

Выбирай себе, Рязанка, любого.

И в ту пору и в то время

Бубны, набаты замолчали,

Роги и жалейки перестали.

А женка Авдотья Рязанка

Горше чайки морской возопила:

– Тошно мне, мои светы!

Тесно мне отовсюду!

Как без камешка синее море,

Как без кустышка чистое поле!

Как я тут буду выбирати,

Кого на смерть оставляти?!

Мужа ли я покину?

Дитя ли свое позабуду?

Брата ли я отступлюся?..

Слушай мое рассужденье,

Не гляди на мои горькие слезы:

Я в другой раз могу за муж выйти,

Значит, мужа другого добуду.

Я вдругой раз могу дитя родити,

Значит, сына другого добуду.

Только брата мне не добыти,

Брата человеку не где взяти…

Челом тебе бью, царь татарский,

Отпусти на Русь со мною брата!

И в то время женка Рязанка

Умильно перед царищем стояла,

Рученьки к сердцу прижимала,

Немигаючи царю в очи глядела,

Только слезы до пят протекали.

Тут не на море волна прошумела,

Авдотью Орда пожалела,

Уму ее подивилась.

И царище сидит тих и весел.

Ласково на Авдотью смотрит,

Говорит Авдотье умильно:

– Не плачь, Авдотья, не бойся,

Ладно ты сдумала думу,

Умела ты слово молвить.

Хвалю твое рассужденье,

Славлю твое умышленье.

Бери себе и брата, и мужа,

Бери с собой и милого сына,

Воротися на Русь да хвастай,

Что в Орду не напрасно сходила,

На веках про Авдотью песню сложат,

Сказку про Рязанку расскажут…

А и мне, царищу, охота,

Чтобы и меня с Рязанкой похвалили,

Орду добром помянули.

Гей, рязанские мужи и жены,

Что стоите, тоскою покрыты?

Что глядите на Авдотьину радость?

И в те поры мурзы-татаре

Своего царища похваляют,

Виньгают в трубы и в роги,

Гудят в набаты, в бубны.

Я вас всех на Русь отпущаю.

Гей, женка Авдотья Рязанка!

Всю Рязань веди из полону,

И будь ты походу воевода.

И тут полоняники-рязанцы

Как от тяжкого сна разбудились,

В пояс Орде поклонились,

Молвили ровным гласом:

– Мир тебе, ордынское сердце,

Мир вашим детям и внукам!

И не вешняя вода побежала,

Пошла Рязань из полону,

Понесли с собой невод и карбас

Да сетей поплавных – переметов,

Чем, в дороге идучи, питаться.

Впереди Авдотья Рязанка

С мужем, сбратом и с сыном,

Наряжены в белые рубахи,

Опоясаны поясами.

После этого быванья

Воротилась Рязань из полону

На старое свое пепелище,

Житье свое управляют,

Улицы ново поставляют.

Были люди, миновались,

Званье, величанье забывалось.

Про Авдотью память осталась,

Что женка Авдотья Рязанка

Соколом в Орду налетала,

Под крылом Рязань уносила.

ПРИЛОЖЕНИЕ 10

Нижегородские земли в XIV веке часто подвергались разорению. Чаще жгли и грабили только Рязанское княжество. Но нападение татар на Нижний Новгород в 1377 году и поражение русских войск на реке Пьяне было событием исключительным. Русские проиграли бой не из-за малочисленности, а потому что оказались не готовы к сражению. Находясь в военном походе, они предались пьянству и развлечениям, «словно – они дома у себя были».

Повесть составлялась в литературном кругу митрополита Кип-риана и вошла в Троицкую летопись. Это своеобразное предупреждение русским воеводам и князьям.

ПОВЕСТЬ О ПОБОИЩЕ НА РЕКЕ ПЬЯНЕ

В год 1377 перешел из Синей Орды за Волгу некий царевич по имени Арапша, и захотел он пойти ратью на Нижний Новгород. Князь же Дмитрий Константинович послал об этом весть к зятю своему, ко князю великому Дмитрию Ивановичу. Князь же великий Дмитрий, собрав много воинов, пришел ратью к Нижнему Новгороду с войском большим и грозным.

И не было никаких известий о царевиче Арапше, и возвратился великий князь в Москву. А против татар он послал воевод своих, а с ними рать владимирскую, переяславскую, юрьевскую, муромскую, ярославскую. А князь Дмитрий Суздальский отправил сына своего, князя Ивана, да князя Семена Михайловича, а с ними воевод и множество воинов.

И собралось великое войско, и пошли они за реку за Пьяну. И пришла к ним весть, что царевич Арапша на Волчьей Воде. Они же повели себя беспечно, не помышляя об опасности: одни – доспехи свои на телеги сложили, а другие – держали их во вьюках, у иных сулицы оставались не насаженными на древко, а щиты и копья не приготовлены к бою были. А ездили все, расстегнув застежки и одежды с плеч спустив, разопрев от жары, ибо стояло знойное время. А если находили по зажитьям мед или пиво, то пили без меры, и напивались допьяна, и ездили пьяными. Поистине – за Пьяною пьяные! А старейшины, и князья их, и бояре старшие, и вельможи, и воеводы, те все разъехались, чтобы поохотиться, утеху себе устроили, словно – они дома у себя были.

А в это самое время поганые князья мордовские подвели тайно рать татарскую из мамаевой Орды на князей наших. А князья ничего не знали, и не было им никакой вести об этом. И когда дошли до Шипары, то поганые, быстро разделившись на пять полков, стремительно и неожиданно ударили в тыл нашим и стали безжалостно рубить, колоть и сечь. Наши же не успели приготовиться к бою и, не в силах ничего сделать, побежали к реке к Пьяне, а татары преследовали их и избивали.

И тогда убили князя Семена Михайловича и множество бояр. Князь же Иван Дмитриевич, жестоко преследуемый, прибежал в оторопи к реке Пьяне, бросился на коне в реку и утонул, и с ним утонули в реке многие бояре и воины, и народа без числа погибло. Это несчастье свершилось второго августа, в день памяти святого мученика Стефана, в воскресенье, в шестом часу пополудни.

Татары же, одолев христиан, стали на костях и весь полон и все награбленные богатства здесь оставили, а сами пошли изго-ном, не подавая вестей, на Нижний Новгород. У князя же Дмитрия Константиновича не было войск, чтобы выйти на бой с ними, и он побежал в Суздаль. А новгородские жители убежали на судах вверх по Волге к Городцу.

Татары же пришли к Нижнему Новгороду пятого августа, в среду, в день памяти святого мученика Евсигния, накануне Спа-сова дня, и оставшихся в городе людей перебили, а город весь и церкви и монастыри сожгли, и сгорело тогда в городе тридцать две церкви. Ушли же поганые иноплеменники из города в пятницу, разоряя нижне-новгородские волости, сжигая села, и множество людей посекли, и бесчисленное количество женщин, и детей, и девиц повели в полон.

В том же году пришел прежде названный царевич Арапша, и повоевал, и пожег тогда Засурье.

И в том же месяце августе приехал князь Василий Дмитриевич из Суздаля в Нижний Новгород. И послал он людей, и повелел вынуть из реки из Пьяны тело брата своего, князя Ивана. И привезли того в Нижний Новгород, и сотворили плач над ним, и похоронили его в каменной церкви святого Спаса, в притворе, на правой стороне, через неделю после госпожина дня, двадцать третьего августа.

ПРИЛОЖЕНИЕ 11

В своем завещании Дмитрий Донской во многом повторяет распоряжения своих предков. Он «приказывает» Москву своим четырем сыновьям. За Владимиром Андреевичем Хоробрым сохраняется право на владение «третью» городских доходов.

Дмитрий Иванович прямо называет своим наследником старшего сына Василия. Именно он должен был стать после смерти отца великим князем Московским. Однако в грамоте есть любопытная оговорка. В случае, если Василий умрет, ему должен наследовать следующий сын Дмитрия Донского по старшинству, а не сын Василия. Вспомним, что Василий Дмитриевич был женат на дочери великого князя литовского Витовта, причем сам Дмитрий Донской этого брака не одобрял. Видимо, Дмитрий Иванович опасался, что если на великом княжении окажется внук князя Витовта, то все Московское княжество может уйти под власть Литвы.