Глава первая. ЗАКЛЯТЫЙ БРИЛЛИАНТ

На ладонях у Катрин сверкал гранями черный бриллиант, отбрасывая свет на потолок и стены большого зала крепости Карлат, где Катрин и ее близкие нашли приют после того, как был превращен в руины замок Монсальви.

Молодая женщина смотрела на игру камня при свете свечей. Ее рука покрывалась удивительным переливом лучей, пронизанных кровавыми ручейками. Перед Катрин на бархатной скатерти лежали другие драгоценности, ее украшения тех времен, когда она была королевой Брюгге и Дижона, любовницей всесильного и всеми почитаемого Филиппа Бургундского. Но они не прельщали ее.

А между тем здесь были редкие украшения из уральских аметистов, которые Гарэн де Брази, ее первый муж, подарил ей на свадьбу, рубины и сапфиры, аквамарины, топазы из Синая, карбункулы с Урала, венгерские опалы, бадахшанская ляпис-лазурь, огромные изумруды из рудников Джебль Сикаит, подаренные Филиппом индийские алмазы. Но только черный бриллиант — самое дорогое сокровище главного казначея Бургундии — привлек ее внимание, когда брат Этьен Шарло вытащил из своей потрепанной рясы и высыпал на стол сказочное богатство.

Когда-то Гарэн де Брази купил драгоценный камень у капитана, который похитил его в свою очередь со священной статуи в Индии, и был рад отделаться от него: бриллиант приносил несчастье.

Гарэн, приговоренный к смерти, отравился в тюрьме, чтобы избежать петли и позорного шествия в кандалах через весь город. А разве Катрин, его наследницу, не преследовал тот же злой рок? Несчастья следовали за ней по пятам, за ее близкими, всеми, кого она любила.

Арно де Монсальви, ее муж, объявленный трусом и предателем за то, что хотел освободить «колдунью» Жанну д'Арк, был брошен в яму с нечистотами по приказу всевластного Жоржа де Ла Тремуйля, фаворита Карла VII. Он чуть было не умер там, а когда друзья помогли Арно выбраться из его тюрьмы и он вернулся домой, замок Монсальви оказался разрушенным по велению короля. Потом их постигло горе, страшное горе, и, хотя уже прошло восемь месяцев, Катрин начинала дрожать от отчаяния, вспоминая об этом: в грязной тюрьме де Ла Тремуйля Арно заразился проказой. Навсегда отвергнутый, он влачил жалкое существование в лепрозории Кальве — мертвый для дорогих ему людей, один со своими страданиями.

Пальцы Катрин сжались в кулак, скрыв от ее глаз бриллиант. Теперь он был согрет человеческим теплом. Какая злая сила таилась в этом черном великолепии? Люди станут драться за него, и не один век будет литься кровь. У нее появился соблазн бросить камень в огонь, уничтожить его, но могли ли понять этот поступок старый преданный монах и эта пожилая женщина, ее свекровь, безмолвно восхищавшаяся редкой драгоценностью? Бриллиант являл собой целое состояние!.. А замок Монсальви требовал восстановления.

Катрин раскрыла кулак и бросила бриллиант на стол.

— Какое чудо! — восторгалась Изабелла де Монсальви. — За всю жизнь не видела ничего подобного! Это будет наша семейная реликвия.

— Нет, матушка, — задумчиво возразила Катрин. — Я не оставлю этот черный бриллиант. Это проклятый камень… Он приносит одни несчастья, и к тому же за него можно выручить много золота! В этом черном камне есть и замок, и люди для охраны, есть на что переделать Монсальви и вернуть ему прежний блеск, вернуть моему сыну положение, которое дает деньги и власть… Да, все это заключено в бриллианте!

— Как жаль! — сказала мадам де Монсальви. — Он такой красивый!

— Но еще более опасный! — добавил брат Этьен. — Вы слышали, мадам Катрин, что Николь Сон, торговавшая женскими нарядами, которая приютила вас в Руане, умерла?

— Как умерла?

— Ее убили! Она отвозила драгоценный хеннен, весь в золотых кружевах, для герцогини Бедфордской. Ее нашли в Сене с перерезанным горлом…

Катрин ничего не ответила, но ее взгляд, брошенный на бриллиант, говорил сам за себя. Даже оставленный на хранение проклятый камень приносил смерть! С ним надо было расстаться — и чем раньше, тем лучше.

— Однако, — добавил монах с доброй улыбкой, — не будем преувеличивать. Возможно, это только случайное совпадение. Согласитесь, что я его провез почти через все королевство, через страну, где свирепствует нищета и хозяйничают бандиты… и со мной ничего плохого не случилось.

Действительно, это было какое-то чудо, что в разгар зимы 1433 года монах-францисканец из Мон-Бевре сумел пересечь несчастную Францию, нищую, залитую кровью бандами головорезов и солдатами английских гарнизонов, и никто не догадался, что в грубом холщовом мешке, спрятанном под рясой, он перевозил прямо-таки королевское богатство.

В день казни Орлеанской Девы, когда Катрин и Арно де Монсальви скрылись из Руана, сказочные сокровища молодой женщины были спрятаны у их друга мастера-каменщика Жана Сона и хранились там до того времени, пока брат Этьен Шарло, верный тайный агент королевы Иоланды, герцогини д'Анжу, графини Прованса и королевы четырех королевств — Арагона, Сицилии, Неаполя и Иерусалима, — нашел время доставить их законным владельцам.

В течение многих лет ноги брата Этьена, обутые в францисканские сандалии, мерили дороги королевства: перенося послания и приказы королевы Иоланды — тещи Карла VII — вплоть до самых секретных, обращенных к народу. Никто и не подозревал, что под скромной внешностью маленького толстого, всегда улыбающегося монаха скрывался недюжинный ум. Он добрался до Карлата уже под вечер. Хью Кеннеди, шотландец, комендант Карлата, выйдя проверять караулы, обратил внимание на полную фигуру путника, резко выделявшуюся на снежном фоне. Монаха немедленио проводили к Катрин. Встретиться с ним после восемнадцати горестных месяцев было радостью для молодой графини. Брат Этьен всегда был опорой и советчиком, его присутствие оживляло в памяти дорогой образ Арно, но сейчас от этих воспоминаний разрывалось сердце.

На этот раз брат Этьеи при всем желании был бессилен что-нибудь сделать для них. В этом мире больного проказой и ту, которая надела траур по живому мужу, разъединяла пропасть.

Встав из-за стола, Катрин подошла к окну. Наступила ночь, и только освещенное окно кухни отбрасывало красноватый свет на заснеженный двор. Но глаза молодой женщины уже давно не нуждались в дневном свете. Сквозь темноту, через расстояния нить, связывающая ее с отверженным, горячо любимым Арно де Монсальви, оставалась и прочной, и скорбной… Она могла стоять часами, вот так неподвижно, глядя в окно, со слезами, катившимися по ее лицу, которые она и не старалась вытирать.

Брат Этьен кашлянул и тихо сказал:

— Мадам, не убивайтесь! Скажите, чем можно смягчить вашу боль?

— Ничем, отец мой! Мой супруг был для меня самым главным в жизни. Я перестала жить с того дня, когда…

Она не договорила, закрыла глаза… Ее безжалостная память рисовала образ крепкого человека, одетого во все черное, удалявшегося в лучах солнца. В руках он нес охапку женских волос, ее волос, пожертвованных в порыве отчаяния и брошенных под ноги, как сказочный ковер, человеку, отторгнутому своими собратьями. С тех пор волосы отросли. Они обрамляли ее лицо, как золотой оклад, но она безжалостно убирала их назад, закрывала черной вдовьей вуалью или прятала под белым накрахмаленным чепчиком.

Катрин хотела бы еще больше приглушить красоту своего лица, особенно когда ловила на себе восхищенный взгляд Кеннеди или выражение преданности и обожания в глазах Готье… Вот почему она не расставалась со своей черной вуалью.

Брат Этьен окинул задумчивым взглядом фигуру Катрин, грациозность которой не могло скрыть скромное черное платье, ее нежное лицо и губы, по-прежнему прелестные, несмотря на страдания, фиалковые удлиненные глаза, блестевшие в горе так же, как в порыве страсти. И добрый монах подумал: «Неужели Бог действительно создал подобную красоту, чтобы дать ей погибнуть, быть задушенной траурной вуалью в чреве старого овернского замка? Если бы у Катрин не было десятимесячного ребенка, она без раздумий последовала бы за своим горячо любимым супругом к прокаженным, сознательно отдавая себя в руки медленной смерти». И теперь брат Этьен подыскивал слова, способные пробить эту броню горя. Что сказать ей? Говорить о Боге — бесполезно. Что Бог для этой женщины, пылко влюбленной в одного-единственного человека? Ради Арно, своего мужа, ради любви к нему Катрин с радостью готова отдать тело и душу дьяволу… Поэтому странно было слышать его слова:

— Не надо терять веру в добрую судьбу. Очень часто она наказывает тех, кого любит, чтобы лучше их вознаградить впоследствии.

Красивые губы Катрин сложились в пренебрежительную улыбку. Она слегка пожала плечами:

— Зачем мне вознаграждение? Зачем мне Бог, о котором вы, конечно, будете говорить, брат Этьен? Если случится чудо и Бог явится мне, я скажу ему: «Сеньор, вы, всемогущий, верните мне моего мужа и заберите все остальное, заберите даже часть моей вечной жизни, но верните!»

В душе монах считал себя глупцом, но не показал и виду:

— Мадам, вы богохульствуете! Вы сказали: «Заберите все остальное». Имеете ли вы в виду под остальным и вашего сына? Прекрасное лицо исказилось от ужаса.

— Зачем вы все это говорите? Конечно, нет, я вообще не говорила о моем сыне, а имела в виду все эти суетные вещи — славу, власть, красоту и тому подобное.

Она указала пальцем на кучу сверкающих вещей, лежащих на столе, порывисто взяла пригоршни драгоценностей и поднесла их к свету.

— Здесь есть на что купить целые провинции. Около года тому назад я их вернула и была счастлива отдать это богатство ему… моему мужу! В его руках они могли бы принести счастье ему и нашим людям. А теперь, — камни медленно потекли из ее рук многоцветным каскадом, — они просто украшения, не что иное, как камни.

— Они вернут жизнь и могущество вашему дому, мадам, Катрин, это вопрос времени. Я пришел к вам не только ради возвращения сокровищ. По правде говоря, я был послан к вам. Вас просит вернуться королева Иоланда.

— Меня? А я не думала, что королева помнит обо мне.

— Она никого и никогда не забывает, мадам… и тем более тех, кто ей был предан! Она хочет вас видеть. Но не спрашивайте зачем; королева мне этого не сказала… Я даже не могу предположить.

Темные глаза Катрин в упор смотрели на монаха. Кажется, бродячая жизнь была залогом его неувядающей молодости. Он совсем не изменился: лицо, как всегда, было круглым, свежим и смиренным. Но страдания и невзгоды сделали Катрин подозрительной. Даже самый ангельский лик представлял для нее угрозу, не был исключением и старый друг.

— Что сказала королева, посылая вас ко мне, брат Этьен? Не могли бы вы передать ее слова?

Он утвердительно кивнул головой и, не спуская глаз с Катрин, ответил:

— Конечно. «Горе невозможно облегчить, душу умиротворить, — сказала мне королева, — но иногда отмщение уменьшает страдания. Пошлите ко мне мадам Катрин де Монсальви и напомните ей, что она по-прежнему принадлежит к кругу моих дам. Траур не отдаляет ее от меня».

— Я признательна за память обо мне, но не забыла ли она, что семья Монсальви находится в изгнании, объявлена предателями и трусами, разыскивается королевским наместником? Знает ли она, что избежать казни можно или умерев, или попав в лепрозорий? Недаром же королева упомянула о моем трауре. Но что ей еще известно?

— Как всегда, она знает все. Мессир Кеннеди ей обо всем сообщил.

— Значит, весь двор судачит об этом, — с горечью сказала Катрин. — Какая радость для Ла Тремуйля сознавать, что один из самых смелых капитанов короля находится в лепрозории!

— Никто, кроме королевы, ничего не знает, а королева умеет молчать, — возразил ей монах. — По секрету мессир Кеннеди сообщил ей, равно как предупредил местное население и своих солдат, что собственной рукой перережет горло тому, кто посмеет рассказать о судьбе мессира Арно. Для всего остального света ваш муж мертв, мадам, даже для короля. Думаю, вы мало интересуетесь тем, что происходит под вашей собственной крышей.

Катрин покраснела. Это была правда. С того проклятого дня, когда монах отвел Арно в больницу для прокаженных в Кальве, она не покидала дома, не показывалась в деревне, боясь местных жителей. Целыми днями мадам де Монсальви сидела взаперти и только в сумерках выходила подышать свежим воздухом на крепостную стену. Она подолгу стояла неподвижно, устремив взгляд в одном направлении. Верный Готье, которого она спасла когда-то от виселицы, сопровождал ее, но всегда держался в стороне, не решаясь помешать размышлениям несчастной женщины.

Только Хью Кеннеди подходил к Катрин, когда она, закончив прогулку, спускалась по лестнице. Солдаты с состраданием смотрели на эту гордую женщину в черном, которая всегда опускала вуаль на свое лицо, когда выходила из дому. По вечерам, сидя у костров, они говорили о мадам де Монсальви, о ее поразительной красоте, скрытой от посторонних глаз вот уже почти год. Среди крестьян ходили фантастические слухи. Поговаривали даже, что отрезав свои чудесные волосы, красавица графиня подурнела и всем своим видом вызывает лишь отвращение. Деревенские жители осеняли себя крестным знамением, когда видели ее на закате солнца в черном траурном одеянии, развевающемся на ветру. Понемногу красивая графиня де Монсальви стала легендой…

— Вы правы, — ответила Катрин с улыбкой. — Я ничего не знаю, потому что меня ничто не волнует, кроме, пожалуй, слова, произнесенного вами, — «отмщение»… хотя и странно слышать его из уст служителя Божьего. И все-таки я плохо понимаю, почему королева хочет помочь в этом деле отверженной.

— Своим призывом королева подчеркнула, что вы больше не отверженная. Находясь рядом с ней, вы будете в безопасности. Что же касается отмщения, то ваши и ее интересы совпадают. Вы не знаете, что дерзость Ла Тремуйля перешла все границы, что прошедшим летом войска испанца Вилла-Андрадо, находящиеся на его содержании, грабили, жгли и опустошали Мэн и Анжу — земли королевы. Пришло время покончить с фаворитом, мадам. Вы поедете? Еще хочу сказать, что мессир Хью Кеннеди отозван королевой и будет сопровождать вас.

Впервые монах увидел, как заблестели глаза Катрин, а щеки порозовели.

— А кто будет охранять Карлат? А мой сын? А графиня?

Брат Этьен повернулся к Изабелле де Монсальви, по-прежнему неподвижно сидевшей в кресле.

— Мадам де Монсальви должна вернуться в аббатство Монсальви, где новый аббат, молодой и решительный, ждет ее. Там они будут в безопасности, ожидая, пока вы вырвете у короля реабилитацию для вашего мужа и освобождение из-под ареста всех его владений. Управление Карлатом будет передано новому наместнику, присланному графом д'Арманьяком. К тому же мессир Кеннеди был здесь временно. Так вы поедете?

Катрин посмотрела на свою свекровь, встала перед ней на колени, взяла ее морщинистые руки в свои ладони. Уход Арно сблизил их. Высокомерный прием, оказанный ей когда-то графиней, остался в прошлом, и теперь двух женщин объединяло чувство глубокой привязанности.

— Что мне делать, матушка?

— Подчиниться, дочь моя! Королеве не говорят «нет», и наша семья только выиграет от вашего пребывания при дворе.

— Я знаю. Но мне так тяжело оставлять вас, вас и Мишеля, и быть далеко от… — Она снова посмотрела на окно, но Изабелла ласково повернула ее лицо к себе.

— Вы его слишком любите, чтобы расстояние имело какое-то значение. Езжайте и не беспокойтесь. Я буду ухаживать за Мишелем как нужно.

Катрин быстро поцеловала руку старой дамы и встала.

— Хорошо, я поеду. — Ее взгляд вдруг упал на кучу драгоценностей, разбросанных на столе. — Я возьму часть этого, потому что мне будут нужны деньги. Вы оставите себе все остальное и используете по своему усмотрению. Вы легко сможете обменять несколько украшений на золотые монеты.

Она снова взяла в руки черный бриллиант и сжала его так, словно хотела раздавить.

— Где я должна встретиться с королевой?

— В Анже, мадам… Отношения между королем и его тещей по-прежнему натянуты. Королева Иоланда чувствует себя в большей безопасности в своих владениях, чем в Бурже или Шиноне.

— Хорошо, поедем в Анже. Но если нет возражений, завернем в Бурж. Я хочу попросить мэтра Жака Кера найти мне покупателя на этот проклятый камень.

Новость о скором отъезде обрадовала троих, и прежде всего Хью Кеннеди. Шотландец чувствовал себя тревожно в Овернских горах, которые плохо знал, хотя они и напоминали ему родные края. Кроме того, обстановка оторванности от внешнего мира, царившая в замке и усугублявшаяся страданиями Катрин, становилась невыносимой. Он разрывался между искренним желанием помочь молодой женщине, к которой испытывал сильное влечение, и необходимостью снова вернуться к старой доброй жизни — сражениям, нападениям, к трудным условиям лагерей среди Мужественных воинов. Вернуться в приятные городишки Долины Луары и проделать весь путь в компании Катрин было для него вдвойне радостным событием. И он не стал терять ни минуты, начав приготовления к дороге.

И для Готье сообщение об отъезде стало приятной новостью. Великан нормандец, потомок викингов, бывший дровосек, испытывал к молодой женщине чувство фанатичной преданности. Он жил в преклонении перед ней, как перед. идолом. Этот человек, не признававший Бога и черпавший свои верования из старых скандинавских легенд, привезенных в ладьях первыми переселенцами, превратил свою языческую любовь к Катрин в особую религию.

С тех пор как Арно де Монсальви попал в лепрозорий, Готье тоже перестал жить своей обычной жизнью. Он даже потерял интерес к охоте и почти не выходил из крепости. Готье считал невозможным хоть на время оставить Катрин одну, полагая, что она погибнет, если он не будет охранять ее. Но каким долгим казался ему ход времени! Он видел, как дни наползают один на другой, похожие друг на друга, и ничто не давало повода надеяться, что наступит момент, когда Катрин возродится к жизни. Но вот этот момент чудесным образом наступил! Они наконец уезжали, покидали этот проклятый замок ради важного дела. И Готье простодушно принимал маленького монаха из Мон-Бевре за кудесника.

Третьим человеком была Сара, преданная дочь цыганского племени, волею судеб оказавшаяся на Западе и следовавшая за Катрин повсюду через все преграды ее бурной жизни. Черная Сара и в свои сорок пять лет сохранила в неприкосновенности молодой задор и любовь к жизни. Седина едва коснулась ее кос. Смуглая, гладкая и упругая кожа еще не поддавалась морщинам. Цыганка лишь слегка располнела, что не пошло ей на пользу и сделало неспособной к дальним переездам верхом.

Как и Готье, она тревожилась о своей воспитаннице, готовой заживо похоронить себя в Оверни, где она отсиживалась из-за тоненькой нити, связывающей ее душу с затворником Кальве. Появление брата Этьена стало знаком Божьим. Призыв королевы вырвет молодую женщину из горестных оков, заставит хоть немного окунуться в мир, который она отвергала. Сара в глубине своей любящей души жаждала пробудить в Катрин интерес к жизни, но она была далека от того, чтобы желать ей увлечься другим мужчиной: Катрин могла любить лишь одного! И все-таки жизнь сама находит решения… Часто в тишине ночи цыганка гадала на воде и огне, пытаясь выведать у них секрет будущего, но огонь гас, а вода оставалась водою, и никаких видений не появлялось.

Книга Судьбы закрылась для нее после ухода Арно. Ее беспокоила только мысль, как она оставит Мишеля, к которому привязалась, которого любила и страшно баловала. Но Сара не могла позволить Катрин одной отправиться в путь. Королевский двор — место опасное, и цыганка считала себя обязанной заботиться о Катрин. И такая забота была нужна раненой и ослабевшей душе молодой женщины. Сара хорошо знала, что Мишель ни в чем не будет нуждаться и рядом с горячо любящей его бабушкой будет в полной безопасности. Старая дама обожала внука, находя в нем все большее сходство со своим старшим сыном.

Скоро мальчику будет год. Рослый и сильный для своего возраста, он казался Саре самым замечательным из всех детей на свете. Его толстощекое, розовое личико украшали большие светло-голубые глаза, плотные завитки волос блестели, как золотые стружки. Малыш с серьезным видом рассматривал незнакомые предметы, но умел заразительно смеяться. Уже сейчас, когда начали прорезаться зубы, мальчик проявлял известное мужество.

Когда ему было очень больно, огромные слезы катились по его щекам, но он не издавал ни звука. Солдаты гарнизона и крестьяне обожали Мишеля; он царствовал в этом маленьком мирке, как тиран, а его любимыми рабами были мама, бабушка, Сара и старая Донасьена, крестьянка из Монсальви, служившая у графини горничной. Белокурый нормандец производил на него особое впечатление, и ребенок немного побаивался его. Иначе говоря, он не капризничал при нем, оставляя капризы для всех четырех женщин. С Готье они ладили, как мужчина с мужчиной, и Мишель широко улыбался при виде своего приятеля-великана.

Оставляя ребенка, Катрин шла на большую жертву, ведь она перенесла на него всю свою любовь, которую больше не могла отдавать отцу, и окружила его трепетной нежностью. Рядом с Мишелем Катрин вела себя, как скупой, сидящий на мешке с золотом. Он был единственным и замечательным подарком от отца, этот ребенок, у которого не будет ни братьев, ни сестер. Он был последним в роду Монсальви. Любой ценой надо было создать для него будущее, достойное его, предков, прежде всего достойное его отца. Вот почему, решительно отогнав слезы, молодая женщина со следующего утра окунулась в подготовку к отъезду Мишеля и его бабушки. Как трудно было Катрин не плакать, аккуратно складывая в кожаный сундук маленькие вещички, большая часть которых вышла из-под ее заботливых рук.

— Понимаешь, мое горе эгоистично! — говорила она Саре, которая с серьезным видом помогала ей укладывать вещи. — Я знаю, что о нем будут заботиться не хуже меня, что в аббатстве с ним ничего не случится, там он будет в безопасности во время нашего отсутствия, которое, надеюсь, будет недолгим. И все-таки мне очень грустно.

Голос Катрин дрожал, и Сара, отгоняя от себя собственные невеселые мысли, поспешила прийти на помощь молодой женщине:

— Ты думаешь, что мне не тяжело уезжать? Но ведь мы едем ради него, и коли это во благо, ничто не заставит меня отказаться от этой поездки.

И чтобы подтвердить серьезность своих намерений, Сара принялась бодро укладывать детские рубашечки в дорожный сундук.

Катрин улыбнулась. Ее Сара никогда не изменится! Она умела задушить свое горе и предпочитала отдать себя на растерзание, нежели признаться в нем. Обычно она выливала свое недовольство в ярость и переносила его на неодушевленные предметы. С тех пор, как она узнала, что ей придется жить вдали от ее любимчика, Сара разбила две миски, блюдо, кувшин для воды, табуретку и деревянную статуэтку Святого Жерома. После этих подвигов она помчалась в часовню молиться Богу и просить прощения за свое невольное богохульство.

Продолжая яростно укладывать вещи, Сара бормотала:

«Вообще-то хорошо, что Фортюна отказывается ехать с нами. Он будет хорошим защитником Мишелю, и потом. „ Она вдруг прикусила язык, как умела делать каждый раз, когда ее мысль была связана с Арно де Монсальви. Маленький оруженосец из Гаскони страдал не меньше, чем Катрин. Он был горячо предан своему хозяину, как это свойственно. некоторым мужчинам. Он обожал Арно де Монсальви за смелость, бескомпромиссность в вопросах чести, воинский талант и за то, что военачальники Карла VII называли «ужасный характер де Монсальви“ любопытное сочетание вспыльчивости, твердости характера и нерушимой преданности. То, что ужасная болезнь осмелилась напасть на его божество, вначале потрясло Фортюна, потом вызвало гнев, но затем перешло в отчаяние, из которого он не сумел выбраться. В день, когда Арно навсегда покидал свою семью, Фортюна заперся в одной из самых больших башен, отказавшись присутствовать при этих душераздирающих проводах.

Хью Кеннеди нашел его лежащим на голой земле, заткнувшим уши, чтобы не слышать ударов колокола. Он рыдал, как ребенок. Потом Фортюна ходил по крепости словно несчастный призрак и возвращался к жизни раз в неделю, по пятницам, когда отправлялся в лепрозорий Кальве, чтобы отнести корзину с продуктами в богоугодное заведение. Фортюна упорно отказывался брать кого-нибудь с собой. Он жаждал одиночества. Даже Готье, пользовавшийся его благосклонностью, не мог добиться согласия сопровождать его. И ни разу оруженосец не дал себя уговорить сесть на лошадь, чтобы ехать в Кальве. Он шел туда пешком, как паломник к месту поклонения. Три четверти лье, которые отделяли Карлат от лепрозория, он шел, согнувшись под тяжестью корзины, на обратном пути на его плечах лежал не менее тяжелый груз обострившейся печали.

Катрин хотела заставить его ездить верхом, но он отказывался:

— Нет, мадам Катрин, не возьму даже осла! Он больше не может взбираться на лошадь, которую так любил, и я, его оруженосец, не поеду верхом к моему выбитому из седла хозяину!

Достоинство и любовь, которые сквозили в его словах, потрясли Катрин. Она больше не настаивала. Со слезами на глазах она обняла и поцеловала маленького оруженосца в обе щеки.

— Ты храбрее меня, — сказала она, — я не могу идти туда. Мне кажется, я умру перед этой дверью, которая никогда не откроется для него. Я довольствуюсь тем, что издалека смотрю на дым, поднимающийся из трубы камина… Я всего-навсего женщина! — добавила она растроганно.

Но в этот вечер, когда она вызвала Фортюна, чтобы сделать последние распоряжения перед завтрашним отъездом в Монсальви, она не удержалась и сказала:

— От Монсальви до Кальве более пяти лье. Фортюна! Я хочу, чтобы ты взял лошадь или мула. Ты будешь просто оставлять животное на некотором расстоянии от…

Название места застряло у нее в горле. Но Фортюна покачал головой:

— Я потрачу на дорогу два дня, мадам Катрин, вот и все!

На этот раз она ничего не ответила. Она поняла, что этому маленькому гасконцу необходимо испытывать мучения, когда он идет к тому, чья жизнь превратилась в нескончаемое страдание.

Сквозь сжатые зубы молодая женщина прошептала скорее для себя, чем для него:

— Придет день, когда я тоже пойду туда и больше не вернусь.

Рано утром Катрин была на крепостном валу, откуда вместе с Сарой и Готье смотрела на отъезд сына и свекрови. Она видела старинную повозку с кожаным верхом и пологом, выехавшую за ворота крепости. Ледяной ветер продувал долину, покрытую снегом, но в повозке стояли две жаровни с горячими углями, и Мишелю, расположившемуся между бабушкой и горничной, холодно не будет. Сопровождаемый вооруженным до зубов эскортом, мальчик отправляется туда, где он будет в безопасности, но его мать не могла сдержать слез. И поскольку никто не видел их под муслиновой вуалью, она дала им волю. Она все еще ощущала на своих губах свежесть детских мягких щечек. Катрин целовала сына как безумная, разрываемая от горя этим вынужденным расставанием, потом отдала его в руки бабушки. Женщины молча поцеловались, но в тот момент, когда Изабелла де Монсальви садилась в повозку, она поспешно перекрестила лоб своей невестки, и черный кожаный полог закрылся за ней.

Теперь кортеж, поднимаясь по извилистой дороге, достиг первых домов деревни. Катрин различала красные и голубые колпаки крестьян, столпившихся у церкви. Женщины выходили из своих домов, некоторые из них держали в руках пучки пряжи, уложенные в ивовые корзиночки. Когда повозка проезжала мимо, крестьяне снимали шапки. Полная тишина стояла в деревне, укутанной в белое снежное покрывало. Струйки дыма из труб. медленно тянулись серыми спиралями. Над горами, где каштаны, сбросившие свои листья, торчали темными скелетами, трудолюбивое солнце пробивалось сквозь облака бледными лучами, которые зловеще блестели на доспехах эскорта и золотили плюмажи султанов.

Лейтенант Ян Мак-Ларен, помощник Хью Кеннеди, возглавлял отряд шотландцев, сопровождавший в Монсальви маленького сеньора и его бабушку. Они должны будут возвратиться завтра. Отъезд на север намечался на среду.

Когда роща, спускающаяся в долину, поглотила маленький отряд и на снегу осталась только глубокая колея, Катрин оглянулась назад. Сара скрестив руки на груди, смотрела глазами, полными слез, в том направлении, где исчезли всадники. Катрин стала искать Готье, но он смотрел в сторону. Повернув голову к западу, он, казалось, прислушивался к чему-то. Его лицо было так напряжено, что Катрин, зная об охотничьем нюхе нормандца тут же забеспокоилась.

— Что случилось? Ты что-то услышал? Он утвердительно кивнул и, не отвечая, бросился к лестнице. Катрин последовала за ним, но он уже выбежал во двор. Она видела, как он пересек двор и быстро вбежал под навес, где работал кузнец, и через минуту выскочил оттуда, сопровождаемый Кеннеди. В этот момент раздался голос человека со сторожевой башни: «Вижу вооруженный отряд!» Тотчас она побежала назад по лестнице и вслед за Сарой бросилась к Черной Башне. Сообщение о приближении войска вызвало в ней страх за сына, хотя отряд двигался с противоположной стороны. Она прибежала к башне одновременно с Готье и Кеннеди, красная, запыхавшаяся. Вместе они прильнули к бойницам. Действительно, по дороге, ведущей в Орияк, ехал многочисленный отряд. Он вырисовывался на белом снегу длинной блестящей струйкой. Несколько флагов неразличимого пока цвета и что-то красное развевалось впереди. Катрин прищурила глаза, пытаясь рассмотреть герб. Ястребиный глаз Готье увидел.

— Красноватый щит, — сказал он, — с полоской и подковы! Я где-то уже видел нечто подобное. Катрин улыбнулась.

— Ты становишься знатоком, — заметила она. Кирпичное лицо Кеннеди приняло зловещее выражение. Он повернулся и скомандовал:

— Опустить решетки, поднять мост! Лучники, к стенам! В один миг крепость превратилась в разворошенный муравейник. Часть солдат с луками и алебардами бежали на стены, другие поднимали мост и опускали решетки. Со всех сторон раздавались гортанные крики, приказы, звон оружия. Замок, уснувший под снегом, быстро пробуждался. На крепостной стене разжигали костры, тащили котлы для кипящей смолы.

Катрин подошла к Кеннеди.

— Вы готовите замок к обороне? Почему? — спросила она. — Кто все-таки приближается к нам?

— Кастильская собака, Вилла-Андрадо! — коротко бросил он в ответ. И чтобы показать, с каким уважением он относился к гостю, зло сплюнул, а потом добавил:

— Прошлой ночью разведчики заметили отблески костров со стороны Орияка. Тогда я не придал этому значения, но, по-видимому, ошибся. Это он!