Впрочем, обо всем этом можно было думать до бесконечности, а толку... Мне было известно доподлинно одно: врачи поставили девушку на ноги. Она вернулась домой. На улицу не выходит. Дышит воздухом, выбредая на балкон. С подругами по телефону разговаривает только о пустяках: о погоде-природе, о кино-театрах, выставках, последнем модном цвете плащей и юбок.
      Есть у меня подозрение: боится чего-то Люба. Или кого-то. Даже из дома выходить боится...
      Но рано или поздно её бюллетень закончится... И что тогда? Как она поступит? Если боится? Что-то придумает, чтобы и дальше отсиживаться в четырех стенах?
      Упорная девушка Люба. Мне известно и то, как бились с ней следователи, пытаясь выведать, что это было, там, в гостинице "Орбита", сама ли она решила свести счеты с жизнью или...
      Я, признаться, затаила обиду на эту непробиваемую девушку, на её насмешливый, небрежный тон, какой она взяла для ответов на мои вполне доброжелательные вопросы.
      Я только потом, потом скажу себе: "Какая же ты эгоистка! Какая слепая, глухая эгоистка!.."
      Пока же я, раздраженная Любиной несговорчивостью, бегу по следу дальше... Меня не покидает теперь ощущение, что, наконец-то, нащупала очертания того, что похоже на ключ к разгадке последовательных смертей четырех писателей и певца Анатолия Козырева. Хотя повторюсь, мои предположения и мне казались невероятными и бесстыжими...
      И тем не менее... Другого не было дано. Следовало отработать эту чудовищную версию. И потому я сразу же, едва переговорив с Любой, глотнув кофе, раскрыла телефонную книжку. Ага, вот он, наинужнейший, а точнее, один из наинужнейших...
      Рассчитывала на сердечный ответ и полное благорасположение? Ничуть. По опыту знаю, что первая реакция пожилых людей на звонок журналиста - оторопь и подозрительность. Далее "персонаж" или "клиент" будет тянуть, что вот, мол, всегда готов встретиться, но только не сегодня и не завтра, а через недельку, есть дела, которые не терпят отлагательств...
      Однако ничуть не бывало! Мне ответил приветливый, спокойный голос:
      - Милости прошу. Если у вас есть серьезный интерес к жизни и деятельности Владимира Сергеевича - я рада побеседовать с вами. Вы готовы прямо сейчас? Пожалуйста! Пусть вас не смутит наше небольшое семейное торжество... Оно идет к концу... Мы к вашим услугам. Записывайте: подъезд шестой, код...
      "Ну надо же, какие ещё встречаются воспитанные люди! Ну надо же!" подумала я, уже на бегу к босоножкам дохлебывая кофе.
      Клавдия Ивановна, первая жена-вдова В.С. Михайлова, жила в высотке, где находится гостиница "Украина". Надо только зайти с противоположной стороны.
      Я все проделала, как велено, нашла шестой подъезд, нажала кнопку кода и вошла в сумрачный вестибюль
      Вот тебе и раз: со стороны-то казалось, что в этой высотке светло и празднично. Однако и в квартире Клавдии Ивановны было темновато, несмотря на обилие окон, и всюду горели торшеры. Пахло старостью, тленом, хотя кругом стояли вещи добротные, из резного дерева, а диван и кресла были обряжены в холщовые чистые чехлы. Угнетало и обилие фотографий в рамочках на стенах, напомнившее наш советский колумбарий.
      Впрочем, стол в гостиной был накрыт красиво и распространял вполне свежие, аппетитные запахи разных яств.
      Хозяйка поспешила мне налить бульону в большую зеленоватую чашку и положила на тарелочку рядом с моей левой рукой несколько аккуратных пирожков с поджаристой спинкой:
      - Ешьте, ешьте! Я вспомнила прежнее, решила побаловать внучка... Вы его не узнали?
      Я его узнала. Это был молодой человек, недавно вернувшийся из Америки и уже успевший войти в отечественную пятерку самых продвинутых клипмейкеров. Конечно, я знала, что он - Михайлов, но как-то не связала это со старым дедом-писателем.
      - Игнат! - поклонился он мне издали, из кресла, в котором раскинулся вальяжно, покуривая сигару с золотым ошейником. Стрижка короткая, без затей, но в ухе серьга, на шее - тонкая цепочка с крестиком. Мускулист, спортивен, бицепсы эффектно бугрятся под короткими рукавами белой футболки. А джинсики ношеные, и как бы даже грязноватые, намекающие на суровость трудовых будней носителя. Еще усы присутствуют, смоляного цвета.
      - Ну так вот, - продолжал он свою речь, обращаясь как бы в пространство, хотя мог бы поглядывать хоть изредка на свою бабушку или на пожилого человека в клетчатом пиджаке и бежевых брюках, который так тщательно зачесал остатки седых волос со лба и на темечко, что казалось наклеил. Он тоже покуривал, но сигарету. На его пальце блестело обручальное кольцо, на лице - очки в золотой оправе. Он встал, здороваясь со мной, и поцеловал мне руку. Ишь ты, поди ж ты!
      - Ну, стало быть, - говорил Игнат в пространство, близкое к потолку, отводя руку с сигарой в сторону. - Я отнюдь не претендую на то, чтобы быть вписанным золотыми буквами в эти самые... как их... скрижали истории. Но мое открытие чего-то стоит! Так вот, господа, изучая быт и нравы нашей святой Руси, пришел к выводу, который считаю весьма одиозным, но тем не менее единственно верным. Хотя он, признаю, противоречит извечному стремлению всякого рода плакальщиков и народе, ибо эти самые плакальщики... включаю сюда и Гоголя, и Достоевского, и Карла Маркса и прочих, излишне идеализировали народные массы и принижали роль и значение высших классов. Я же открыто говорю, что никаких особых противоречий между трудовым народом, то есть крестьянством, и дворянами не существовало. Декабристы, приехавшие из Европы, не уловили самую суть обоюдной привязанности бар и крепостных взаимную зависимость. Я пришел к ортодоксальному, но одновременно исторически безупречному постулату: между русским дворянством и крепостными крестьянами существовала гармония внутренних отношений! Подлинная гармония, основанная, если хотите, на любви к своим традициям и родной природе.
      Господин в очках чуть-чуть пересел, судя по тончайшим полудвижениям, с одной стороны зада на другую и забарабанил по столешнице:
      - Браво, сынок! Ума у тебя палата! Америка раскрепостила твои спавшие до сих пор интеллектуальные силы! Какой рывок в философии! Какое откровение! Ты первый и, должно быть, единственный открыл гармонию между кнутом и пряником! Браво! Брависсимо! Никогда не сбривай усы - они придают твоим высказываниям солидный вид!
      - Папа, с тобой никогда не поговоришь всерьез, - обиделся молодой человек и даже надул губы. - Америка, действительно, открывает горизонты...
      - Только вот вы, с открытыми горизонтами, бежите обратно в Россию, в страну, как вам кажется, непуганых идиотов, и принимаетесь стричь овец.
      - Папа! При посторонних! - попытался предотвратить катастрофу знаменитый клипмейкер, который, как я запомнила, голых дев в своих убойных клипах сажает на коров и ослов, улетающих в визуальную даль между разбегающимися небоскребами. Та ещё фантазия и небывальщина!
      - Мы все для таких, как ты, посторонние, - резанул его папаша. - Это вы, зелень зеленая, решили, что можно грабить Россию безнаказанно! Как туземцев! Прилетели, пограбили - и опять пировать в Монте-Карло или Лас-Вегас... Из-за вас, из-за твоих дружков Семы Новогорского и Фимы Гукина Россия встает на дыбы! Во что телевидение превратили? В тель-авивскую тусовку!
      - Отец! Ты что, полный антисемит?
      - Дурак ты, Игнатий! Полный дурак со знанием английского! Меня можешь не слушать и обвинять в антисемитизме, хотя... что ж... ты - прав... переизбыток евреев во всех сферах, грабят Россию со всех концов. Финансовая власть оказалась в еврейских руках. Почти все деньги России в еврейских руках. Да не дергайся! Сиди, слушай. Это не я говорю, а еврей, писатель Эдуард Тополь. Мимо тебя пролетело его интервью в "Аргументах и фактах"? Он пробует остановить своих зарвавшихся собратьев. Он восхваляет еврейские таланты, сметку, но предупреждает эту нацию, что им и в России грозит Холокост.
      - Да ты что, отец!
      - Да вот так, сын мой, прессу читать надо! Тополь говорит дело: когда в Германии все немецкие деньги оказались в руках еврейских банкиров, которые думали только о преумножении своих богатств и власти, там появился неукротимый антисемитизм и Гитлер, и все прочее.
      - Я пошел! - Игнатий как выдернул себя из кресла. - Поганая страна! Дикие, плебейские нравы!
      - Но денежки ты огребаешь только тут, дорогой! - поддел его папаша. советую не строить иллюзий. Гармонии между нищим и миллиардером не было и не будет в России. Тем она и "погана" прежде всего. Я лично забаррикадировался на случай, если всякого рода неудачники полезут целоваться со мной. А ведь, боюсь, полезут!
      - Полезут! Потому что царь им необходим! Батюшка! - выкрикнул Игнат.
      - Да Пугачев-то, да Разин когда были, ученая голова? Не при царях ли? - крикнул и его отец.
      - Ребята! Ребята! Не надо так нервно! - подала голос Клавдия Ивановна, стоя за столом и обеими руками опираясь на спинку стула. Так обычно ведут себя учительницы. Позже окажется, что так оно и есть - жена Михайлова преподаватель английского. - Не надо ссориться! Страна переживает трудный период. Но не может же нынешний хаос существовать вечно! Как-то же все устроится! Взять тебя, Антон, - обратилась она к лысеющему сыну. - Ты же сумел просчитать ситуацию, ушел из своего института, стал бизнесменом. Игнатий тоже при деле. Вы же с голоду, во всяком случае не умираете!
      - Еще чего! - оскорбился Игнатий, стряхивая столбик пепла в железную пепельницу в форме шкатулки. - Михайловы созданы всегда быть на коне. Иначе лично я лишусь уважения своего прапрапрадеда, который служил при дворе. И я, как дворянин, повторяю - нашему народу нужен монарх. Но с компьютером. Наш народ темен, пьян и туп. Ему, такому, в самый раз царь. Он всех готов считать царями. Он хочет сказку, миф!
      - Каша у тебя в голове, сын мой! - рубанул папаша. - И царя там не наблюдается! Россию грабанули по-крупному. Это факт. Просвета не видно это ещё один факт. Скажу больше - оглядываться назад бессмысленно. На днях читал дневники Суворина, издателя известного. Он пишет в начале века просто, по-бытовому, о привычках любезной тебе монархической семьи. Цитирую почти точно. Одной фрейлине матушка-императрица обещала заплатить её долги в 400 тысяч рублей, разумеется, за счет казны. Витте же дал ей всего 250 тысяч. Матушка-императрица узнала об этом его "проступке" и не пускала его к себе целых полтора года. Еще картинку из прежнего быта сиятельных особ желаешь?
      - Я же не о том! - поморщился Игнат, с подозрением разглядывая сигару, словно оружие, способное выстрелить. - Я же о монархе!
      - О том ты, родной, - погладил его ласковым тоном несговорчивый папа. - О том, о чем ты не имеешь желания даже знать. Скорее всего, тебе хочется быть оригиналом. На, лови ещё один бытовой фактик из биографии монарших кругов. Как пишет тот же Суворин, а не верить ему оснований нет, он был вхож всюду и отменно информирован, так вот, он пишет, что великие князья теми или иными способами всегда брали взятки и наживались... И потому, потому, милый мой, случилась революция! Народ наш российский, хоть и такой-рассякой, но чуток на ложь!
      - Быдло он, твой народ! Кого только не терпел! - высоко взял Игнат, словно позабыв, что владеет баритоном. - Мало ему на голову, мягко говоря, какали?
      Папа раскурил новую сигарету плавающими движениями свободной руки разогнал дым и заключил:
      - Правильно! Тут ты в точку! Он даже нас с тобой терпит! И за одно это ему стоит сказать спасибо.
      - Ребята! Ребята! - вмешалась в процесс старая женщина. - Сколько можно спорить? И о чем, о чем? Неразрешимые вопросы! Над ними бились лучшие умы! Я считаю так: какое бы сегодня ни было время, а есть возможность веровать. Не надо прятаться, не надо тайком посещать храм. Это - много! И вообще пора перейти на какие-то простые, разумные темы...
      - Бабуся, что же, - в немом смехе клипмейкер потряс плечами, поговорим о странностях любви... Или лучше о значении носков точно по ноге... Можно переметнуться на Антонио Бандераса, секс-символа Америки, поохать-поахать по тому поводу, что эта кинозвезда в детстве ничем не отличался от своих сверстников, купался в море, играл в футбол... Ну чем занимается большинство нашего серого населения в часы досуга? Все, а пас. Меня здесь не понимают. Пойду отдраивать мелом бляху с собственным именем, уже пришитую к культурной революции!
      - Мотай! - согласился родитель. - Но помни - перегибать палку в облом деле и начинании - себе дороже!
      - Ты, все-таки, считаешь мое дело достойным?
      - Ну раз тебе платят за него "баксики"!
      Игнат чмокнул бабушку в розоватую щечку, отцу пожал руку и исчез. На меня - ноль внимания. И правильно - он ведь жил где-то в поднебесье, не ходил, а парил. Что ему какие-то заурядкорреспондентки, если его последний клип про певицу Урсулу показывают по теле то и дело. И сразу понимаешь: такое не показывать нельзя, так как где ещё увидишь расчлененку женского тела, суверенные женские груди, порхающие в некоем космическом пространстве наряду с мужскими любвеобильными плавками? Тут скрыта, разумеется, бездна смысла, в том числе и философского...
      Геннадий Владимирович, его отец, тоже не стал засиживаться, спросил меня только:
      - О моем родителе хотите писать? Что ж, это дело. Не последний человек был. Не имею к нему претензий. Мать, конечно, обидел, когда ушел... Но жизнь непредсказуема. Я вон тоже ушел из первой семьи. Хотя, как и отец, не считаю возможным отказаться от помощи прежней жене и дочери. У нас, Михайловых, это в крови. Как бы мы не относились друг к другу, какие бы взгляды не исповедовали, - в трудную минуту, если нас пробуют атаковать, держимся все вместе. Скала! Утес! Могу ли я быть вам чем-то полезен? Предупреждаю заранее - фирмач всего-навсего, вице-президент совместной российско-американской фирмы по поставке лекарств. В настоящее время работаем над внедрением в рынок средств, препятствующих зачатию. Нищим лучше не рожать. Согласны?
      - А то, - сказала я.
      - Вот именно, - подтвердил потомок писателя. - Но если хотите знать, что я думаю о своем отце, поподробнее...
      - Буду признательна...
      - Только хорошо думаю. Вот кто был способен вкалывать так вкалывать! Как уйдет в свой кабинет с раннего утра, так часов до трех не появляется. Мой брат Василий и я учились на его примере. И наши дети получили неплохое наследство от деда. Никого из них не назовешь бездельником. Каждый даже в это сложное время нашел свою нишу и созидает... Прошу прощения. Мне пора. Открываем выставку наших товаров... Мамочка, дай щечку. Будьте здоровы и счастливы.
      Захлопнулась дальняя дверь. Стала слышна музыка из соседней квартиры. Видно, кто-то там широко распахнул окно...
      Мы остались с Клавдией Ивановной вдвоем. Конечно же, я тотчас сказала:
      - Какие хорошие у вас потомки!
      - Очень, очень, - легко согласилась она со мной и назидательно добавила: - В то время, когда сейчас многие пьют, потому что бездельничают, а бездельничают потому, что пьют, - мои ребята все время в деле, в заботах. Не стану скрывать, они обеспеченные люди. Отсюда - зависть. Ах, уж такая наша страна Россия. У нас не способны радоваться что своя корова жива-здорова, а только тому радуются, что у соседа сдохла, ибо...
      Я поняла - сидеть мне тут, с этой дамой, до первых петухов и, следовательно, надо рубить по живому.
      - Клавдия Ивановна, - начала я коварную фразу, - а ведь вот когда хоронили Владимира Сергеевича, кто-то хохотнул или хихикнул, а кто-то сказал, что это вы...
      Она села, потом встала, опять села и только затем всплеснула руками и грозно переспросила, сводя к переносью черные брови:
      - Как это? Как это? Будто бы именно я, женщина с высшим образованием, повела себя таким диким образом?!
      Я кивнула:
      - Представьте себе...
      - Какое безобразие! Какая подлость! - закричала старая дама, хлопая об стол тарелку с пирожками, отчего пирожки посыпались на белую скатерть. Чтобы я! Я! Унизилась до такого поступка! - она воздела руки кверху, и шелковые пышные рукава её лиловой кофты опали до костлявых локотков. Чтобы я...на похоронах... да ещё при всех...
      Понимала ли я, что творю жестокость? Понимала. Но мне нужно было, для дела нужно было чуть-чуть сдвинуть бывшую жену В.С. Михайлова с позиции уверенной в себе и дидактичной дамы с преподавательским прошлым. Мне надо было, чтобы она побыла хоть какое-то время просто старой женщиной...
      - Я знаю, знаю, кто это про меня сказал! - заявила она со злорадным торжеством. - Это Софка, рыжая Софка, его прихихешка, на которую он сменил меня и моих детей! Только она могла лить на меня прилюдно подобную грязь! Это ничтожество! Это, по сути, проститутка! Это гадина с куриными мозгами! Абсолютно без образования! Абсолютно невоспитанная! И он, дворянин, польстился! И она отплатила ему! Отплатила! Изменяла налево и направо! Так ему и надо! Вы, девушка, думаете, что я очень злая? - Она смотрела на меня с горделивым вызовом. - Это потому вы можете так думать, что не знаете, что такое измена! Вас Бог миловал! Я ведь, признаюсь, когда Владимир ушел от меня, такой весь родной, привычный, чуть с ума не сошла! Я же ему во всем помогала! Я же его рукописи перепечатывала сама в первые годы...
      И тут вот я влезла с вопросом, от которого в моем деле многое зависело, тогда влезла, когда она вся в возбуждении и вряд ли способна следить за собой. Вот что я спросила:
      - А что, Владимир Сергеевич все свои вещи от руки писал?
      - Первые самые - от руки. Потом на машинке... Я уже с машинки перепечатывала, - сказала второпях Клавдия Ивановна и тут-то споткнулась, и тут капельку помедлила, но все-таки собралась с духом и расставила все по местам, как хотела:
      - Он и от руки писал... и на машинке печатал... Как ему хотелось, так и поступал. Но, - она быстро прошла к двери и, вроде, собралась уйти, но остановилась и переметнулась к другой теме, ломая пальцы в кольцах:
      - Я об измене! Мы же об измене! Я вам со всей откровенностью! Это было так тяжело для сердца! ,Я уже не молоденькая, принялась бежать, бежать... Лишь бы бежать! По улицам, переулкам... Сердце в груди билось невыносимо! Меня же он предал! Растоптал! Как я себя чувствовала в те минуты? Положим, вроде старых тапочек, которые сносились и их пора выбросить на помойку... Не приведи Бог кому-то ещё испытать такое! Хотя "это" происходит на земном шаре, вероятно, каждую минуту, если не чаще... Он ушел, а я осталась. Оплеванная с головы до ног. Как стояла посреди комнаты столб столбом, - так и продолжала стоять. Только рука мелко-мелко дрожала, когда попыталась дотронуться до губ... Да ведь и губы дрожали тоже... Вся дрожала, вся, словно очутилась на юру, на семи ветрах... Не было мне места в этом мире, нет! Девушки, женщины и дамы, те, кого ещё ни разу не бросали, знайте наперед: тотчас потеряете необходимость умываться, чистить зубы, причесываться, есть, пить, идти на работу, потом с работы... И некоторые, как известно, в таком вот смутно, полубредовом состоянии бодро вскакивают на подоконник и прыгают вниз... Понять можно: жестоко уязвленная женская гордость требует реванша - он ведь, её погубитель, теперь все равно как бы услышал последнее, ответное, беспощадное слово, которое, - вот тебе! Вот! осталось за ней. Она словно бы разом убила и свою мучительную боль оскорбленной, униженной души и его право уйти от нее, не оглядываясь. Может быть, и я что-то сотворила бы такое-эдакое, но - дети, дети... Сердцу и сейчас больно! Так больно!
      Наверное, мне следовало сострадать этой внезапно и словно напропалую разоткровенничавшейся женщине. Но... мешал сам перебор этих самых слов и вся эта оголтелая страдательность, связанная с очень-очень далекими днями...
      То ест я не спешила верить этой униженной, благополучной в общем-то даме. То ест почему-то сомневалась я в остроте её нынешней боли в связи с давно прошедшими страстями... Я видела женщин, почти сошедших с ума от мучений, - они уж точно не находили себе места и не взбивали столь пышно и эффектно седые волосы, не "рисовали" себе бровки-губки, не румянили щечки...
      И не случайно этот поток слов, похожий на сверхдоверительность, напомнил мне Ирину Аксельрод... Та тоже, теперь я была убеждена в этом, использовала слова, слова... для маскировки истинных своих чувств, мыслей, поступков... Чтобы только скрыть самое главное - свою любовную связь с молодым поэтом-привратником Андреем и... кое-что похуже, кое-что пострашнее...
      - Значит, Клавдия Ивановна, - сказала я как бы ни с того, ни с сего и, вроде, между прочим, - Владимир Сергеевич мешал вам стуком своей машинки? Он же при вас столько всего издал!
      - Да нет, - вырвалось у моей собеседницы. Но следом, но с усердием и повышенным тоном диктующей диктант:
      - Конечно, разумеется, мешал! Очень мешал! Стучал и стучал! Но... с чего мы начали?
      - С Софьи Марковны, которая...
      - Да, да! С нее! И будто бы на кладбище кто-то сказал, будто бы я там хихикнула! Сомнений нет - это могла придумать про меня только эта рыжая бесстыжая Софка! Не желаю больше о ней! Нельзя зло держать. Зло разлагает. Отсюда головные боли, гипертония... Пройдемте...
      Я прошла следом за ней в спальню, где царствовали три вещи эпохи догорбачевских "перестроек": деревянная широкая кровать, накрытая розовым плотным китайским шелком в цветущих яблоневых ветках, трехстворчатый шкаф с зеркалом и старинный дамский стол с лампой под розовым сборчатым абажуром.
      Но не это хотела мне показать взвинченная первая жена-вдова выдающегося писателя В.С. Михайлова, а угол, где висели иконы и иконки, где, не шевелясь, горел факелок из синей круглой лампадки, подвешенной на золоченых цепях.
      - Видите? - Клавдия Ивановна истово трижды перекрестилась. - Я верующая! Я верю в Страшный Суд! Как же я могла на могиле пуст бывшего, но собственного мужа, хихикать? Мне стоило бы проучить эту Софку... Давно стоило. Но я смирюсь. Я же христианка. Я чту Библию. В ней же сказано: "Не говори: "как он поступил со мною, так и я поступлю с ним, воздам человеку по делам его".
      И ещё один вопрос был припасен у меня для притихшей в благочестии Клавдии Ивановны, который она вряд ли ждала...
      - Клавдия Ивановна, а что вы думаете, - я подождала, когда она кончит креститься и повернется просветленным лицом ко мне, - что вы думаете об истории с листком...
      - Каким листком?
      - Ну с тем, на котором были фамилии трех писателей... Его кто-то несколько раз приклеивал к кресту на могиле Владимира Сергеевича...
      - Ах, это! - она жестко поджала губы. - Что я могу думать? Что? Настоящая подлость, низость, если не проявление шизофрении. Мне говорили... Я не поверила. Но... Не хочется верить, что человек может пасть так низко. Вот вам и хваленая демократия...
      Решительным шагом человека, который точно знает цель, она направилась вон из спальни. Я - за ней, отнюдь не обрывая нить разговора:
      - Вы совсем против демократии?
      - Голубушка! - старая женщина уж точно презирала меня в эту минуту исключительно. - Какая демократия! Как были в прежние временя кланы, команды из самых сильных, волевых, целеустремленных, так и остались. Только в прежние времена откровенных бандитов, грабителей не было наверху. Биографии просеивались сквозь сито. А сейчас любой мерзавец при деньгах может занять высокий пост. Любой наглец может ошельмовать честного человека! Я поэтому не жалую газетчиков. И вас должна предупредить: не позволю никаких наветов на Владимира Сергеевича. Как бы я к нему лично не относилась... Но мои дети и внуки носят его фамилию. Ради них я никогда не скажу про Михайлова то, что... Никогда. Хотя, признаюсь, если бы захотела, то... нашла бы что сказать про него...
      - Что-то очень страшное знаете про Владимира Сергеевича? - вкрадчиво, улыбчиво позволила я себе пошутить. А вдруг... - Например, он в юности съедал за обедом по целому младенцу... Жуткая картинка!
      Женщина лукаво прищурилась:
      - А хотя бы и страшненькое. Но оно со мной и умрет. Хотя, - она повертела белую пуговичку на кофточке, - если бы я не была ограничена потребностями семьи... если бы честь моих детей и внуков не пострадала - я бы давно написала и выпустила такие мемуары, что новая его жена-вдова... забыла б, как к его могиле ходить и болтать про святую любовь к святому человеку. Господи! - она истово перекрестилась. - Прости меня и отгони соблазн расплаты! Но, признаюсь, - она смотрела на меня почти привязчиво, признаюсь, с самого первого дня, как он нас бросил, хотела написать мемуары не мемуары, а что-то вроде... Чтоб сокрушить его счастье с этой наглой Софкой из Жмеринки! Но дети... И, все-таки, он ушел из квартиры и ничего не взял, все нам оставил.
      - А говорят - скряга...
      - Именно! Скряга, если речь не идет о его, прошу прощения, жеребячьих желаниях. Ради них он на все! Но чтобы из своего кармана помочь нуждающемуся - этого не было никогда. Хвалится - "дворянин". А мне рассказывали, что его бабка с утра выходила во двор и считала яблоки на деревьях. Истерики закатывала, если обнаруживала, что хоть одно пропало! Горничных пытала без устали, чтоб дознаться, кто да кто посягнул на её имущество... Вы, Таня, со временем иначе на жизнь и людей будете смотреть. Не как в юности, молодости. Вы поймете, что вся жизнь - сплошной компромисс. Только дураки пытаются прошибить стену лбом. И нет целиком плохих или же целиком прекрасных людей. У всех, у каждого и то, и другое компот... Да и в себе со временем успеешь разочароваться... Михайлов рано понял, как надо жить. Рано постиг правила игры. Тут надо отдать ему должное. Наивные думают, что достаточно таланта, чтобы играть и выигрывать. Нет и нет. Повторяю: если бы не честь семьи, если бы не Божий завет не мстить врагам своим - я бы такой портрет своего бывшего мужа создала! Взахлеб читались бы мои страницы, как ни один его роман или пьеса! Но...
      Клавдия Ивановна обеими руками оправила высокую, времен шестидесятых, прическу из седых, подсиненных волос:
      - Ишь, какие появились бесстрашные! Пакостить на могиле самого Михайлова! Будете писать - так и напишите: небось, в прежнее время, когда Владимир Сергеевич был в силе, при славе и почете, называл даже секретарей ЦК на "ты", - никто не посмел унижать его достоинство! По щелям сидели! Прятались, бездельники поганые! И кого, кого тронули! Двадцать два романа, тридцать одна пьеса и несчитано стихотворений! И они ещё смеют... Надо бы расследовать, кто сообразил клеить эту идиотскую бумажку!..
      Я выдержала долгую речь возмущенной вдовы до конца. И ещё раз похвалила пирожки. Отпивая из чашки чай, спросила, как бы между прочим:
      - У вас сохранились какие-либо черновики Владимира Сергеевича?
      - Разумеется! "Последняя пуля" в первом варианте.
      - Можно взглянуть? Если не сложно...
      - Можно. Она у меня лежит тут, в шкафу. Я её положила туда года два назад.
      Не верилось мне, что я увижу рукопись Михайлова, не верилось, потому что...
      Однако Клавдия Ивановна положила на диван толстую, тяжелую папку, развязала тесемочки, пригласила:
      - Смотрите.
      Михайлов писал фиолетовыми чернилами, очень плотно. Клавдия Ивановна пояснила:
      - Он не умел печатать. Только от руки. В доме поэтому всегда было тихо. Запрется и работает...
      Вот те на... Выходит, сорвалась с поводка одна моя недобрая, очень недобрая догадка... и исчезла в тумане забвения?
      - Клавдия Ивановна, - сказала я, потупясь над чашкой и словно бы совершенно без интереса, а так, - но вы говорили, что потом Владимир Сергеевич купил машинку и стал печатать... И уже не писал свои книги, пьесы от руки... Или я что-то не так поняла?
      - Не так, не так, Танечка, - раздельно произнесла нечестная женщина с честным лицом. - Я сказала только, что он никогда не мешал нам. Что мы не слышали, как он работает.
      - Машинки не слышали?
      - Ну... в каком-то смысле. Немного слышали, конечно, но не настолько, чтобы...
      - ... она вас раздражала? - подсказала я.
      - Вот именно! Вот именно! - обрадовалась излишней радостью запутавшаяся в моих сетях лукавая старая дама с камеей в овале под воротом лиловой кофточки, с прелестным профилем этой строгой красавицы под дряблым, желтоватым подбородком.
      Однако зря я спешила праздновать победу над ней. Клавдия Ивановна высоко подняла голову и отчеканила, глядя на меня сверху вниз:
      - Владимир Сергеевич всегда был очень пунктуален и очень добросовестный в работе. Он тщательно отделывал свои произведения. И не хотел, чтобы кто-то видел его черновики. Он их уничтожал. Именно так поступал и другой известный писатель - Константин Паустовский. Я сохранила этот черновик абсолютно случайно.
      Кто сказал, что журналист, расследующий темные дела, должен быть ангелом? Я, увы, не ангел...
      Для наивных: даже если у журналиста впереди сияет высокая, красивая цель, он по ходу расследования столько раз вынужден изворачиваться, придуриваться, а то и чуток шантажировать... Элементарно, Ватсон!
      Стыдоба, конечно! Но что поделаешь, господа-товарищи...
      Как бы то ни было, а с Клавдией Ивановной мы распрощались по-хорошему. Она, сообразившая, все-таки, что утратила бдительность, попробовала наверстать упущенное с помощью полусерьезных, но настойчивых угроз:
      - Надеюсь, Таня, вы не позволите себе лишнего? Вы не из тех журналистов, кто из мухи раздувает слона? Кто пишет отсебятину и собственные выдумки предлагает читателям как правду? Иначе смотрите у меня! Я только с виду старенькая и никакая, но в случае чего пойду войной!
      - Ну что вы, что вы! - мило улыбнулась я. - Зачем же так? За кого вы меня принимаете?
      - И не только я пойду войной, - в голосе старухи зазвенела булатная сталь. - У меня есть дети... внуки... Они всегда встанут стеной за своего отца и деда. Можете не сомневаться!
      Мне оставалось только подхватить эту как бы веселенькую нотку:
      - И я могу об этом написать? О том, что Михайловы - это могучий клан, где дружба и честь в большой цене?
      - О! Это конечно! Это к месту! - поощрила она мое начинание.
      И уже совсем на закуску, восторгательно:
      - Клавдия Ивановна! Какая прекрасная у вас камея! Просто чудо! Я смотрю, смотрю...