– Ну, а ты тоже оттуда с благими пожеланиями?

– Нет, я оттуда с новейшим философским осмыслением действительности...

– Маразм крепчал, шиза косила наши ряды... – расстроившись, помотал головой Бельмондо.

– Да ты пойми, дурак, что эта твоя жизнь одна из тысяч и тысяч твоих жизней... Понимаешь, надо только перетерпеть смерть и тут же начнется другая жизнь...

– Слушай, Черный... – перебил меня Борис, морщась. – Я всегда подозревал, что с мозгами у тебя перманентное затруднение, но через день, а может быть и через час Худосоков притащит сюда твою дочь Полину и твою дочь Елену. И ты будешь рассказывать им о том, что они должны спокойно умереть, потому что за смертью их ждут тысячи жизней? Ты сам мне как-то излагал формулу: "Живи сегодня и здесь и жизнь станет бесконечной", я, же с твоего позволения, ее перефразирую: "Борись сегодня и здесь и жизнь станет бесконечной". Так что завязывай продувать отварные макароны и рассказывай, чем сам себе помог.

Я не покраснел, но был близок к этому. Вздохнул виновато и рассказал о своем путешествии пяти тысячелетней давности.

– Ну и что лежит в твоем тайнике? – когда я кончил, спросил Бельмондо недоверчиво. – От дохлого осла уши?

– Сейчас посмотрим... – ответил я. – Самому интересно, что от его содержимого осталось.

Мы поднялись и я повел друзей к тайнику. За пять тысяч лет он отнюдь не пострадал. Напротив, прикрывавший его камень намертво врос в свое обрамление – все пазы по его периметру заросли землей. Провозившись минут пятнадцать, мы все-таки вынули его.

– Да... – разочарованно протянул Бельмондо, скептически рассматривая содержимое тайника. – Стоило из-за этого топать семь тысяч верст по древнему миру...

Я и сам думал о том же. Из всей моей посылки нетронутыми временем оказались лишь смазанные бараньим жиром самодельные альпинистские крюки и молоток, а также небольшая четырехпалая кошка. Волосяная же и льняные веревки рассыпались в прах при первом же прикосновении. И, что обидно – прогнили лук и деревянные части стрел... Но я не особо расстроился, так как там еще был вчетверо сложенный клочок многократно стиранной белой льняной ткани... Я встрепенулся, рука сама кинулась к нему. Взял, расправил и, увидев желтоватые пятна и разводы, механически поднес к носу...

Это была подкладка Наоми... Она тайно от меня сунула ее в мой тайник. "Весточка о себе для меня и... Ольги, – улыбнулся я, унесясь мыслями в третье тысячелетие до нашей эры. – Наоми, милая моя Наоми... Истинная женщина... Сейчас ты носишь суперподкладки с крылышками и ничего не помнишь... Ни меня, ни Нил с Евфратом, ни эту тряпицу... Сколько раз ты, загадочно глядя на меня, вынимала ее из-под льняной юбки...

– Вы только посмотрите на этого самца! – моментально расшифровала Ольга мою ностальгическую улыбку. – Рот до ушей – черномазую свою, наверное, вспоминает... Мы его в командировку за делом посылали, а он железок каких-то набрал...

– Да ладно тебе! – махнул я рукой. – Крюки пригодятся, кошка тоже... Я хотел пороху положить, но что от него осталось бы? А что касается Наоми, я думаю, и ты времени даром не теряла...

– Ты позеленеешь, когда узнаешь, от кого я забеременела...

– Забеременела!!? – поперхнулся я.

– Да, вот, забеременела!

– От папы римского, ага? Клемента II? – спросил я наобум, пропитываясь ревностью от пальцев ног до макушки.

– Холодно! Очень холодно! – загадочно улыбнулась Ольга.

– В пруду икру метала? Перед холодным, зеленым поквакивающим кавалером?

– Фу! Как ты можешь! – брезгливо сморщилась Ольга. – Хотя, знаешь, теплее, значительно теплее.

– Значит, что-то склизкое и противное... Не мой профиль, сдаюсь, говори...

– А ты помнишь, кто тебе эту отметину сделал? – вдруг посерьезнев, остановила Ольга пальчик на памятном шраме.

– Аль-Фатех, ты знаешь... И у тебя такой же... И у Баламута с Бельмондо...

– А этот? – пальчик переместился чуть левее.

– Ты чего!!? Окстись! – приподнялся я с травы, испугавшись догадке[28], полоснувшей по сердцу. – Ты что, с Житником спала? С Житником???

– Да будет тебе известно, мой искренне милый, я с прошлого года ни с кем, кроме тебя не спала... Хотя, скажу честно, твоей заслуги в этом факте немного. А вот твоя кумархская маркшейдериха Лида Сиднева трахалась с ним... И более того, родила от него хорошенького ребеночка Кирилла... И может быть, этот ребеночек еще явится нас спасать... Мы с Лидой ему все уши о тебе прожужжали...

И, донельзя довольная, она рассказала, как уламывали на Кумархе Савватеича.

– Ты была в Лиде... – пробормотал я, когда она закончила. – Теперь я понимаю...

– Что понимаешь? – скабрезно улыбнулся Бельмондо. Он многое знал обо мне и моих любовных историях.

– После того, как Аржаков мне в качестве анекдота об этом случае на Кумархе рассказал, я перестал с Лидой разговаривать... Не мог на нее смотреть... Все я мог ей простить, уважал за ум и жизнь поруганную. Все, но не Житника, который...

– Ксюхи твоей домогался... – хмыкнул Бельмондо, поглаживая недавно полученные от меня синяки.

– Да причем тут Ксюха! Он писался на все, к чему я мог прикоснуться... И до Ольги добрался... Есть в нем что-то от Худосокова...

– От Худосокова... – повторила Ольга задумчиво.

Наши глаза метнулись к ее глазам. "Неужели этот подонок везде? И там, и тут, и сегодня, и вчера?

– Вы знаете, я чувствовала это... Но Лида так нажралась, что я в ауте была. И этот эпизод с Житником пропустила, – последняя фраза была обращена ко мне. – Конечно, это был он...

– И, значит, спасать нас от Худосокова... придет сын Худосокова? Кошмар! – содрогнулась Вероника, лучше всех знавшая нашего мучителя. – Значит, все возобновится в квадрате, в кубе?

– Я балдею... – ничего не понимая, замотал я головой. – Что это получается? Ты, Ольга, моя святыня, мой свет, трахалась с Житником и родила Худосокову сына? Ну, да, конечно... Святыни создаются для того, чтобы их оскверняли псы...

– Ну ладно, хватит нюни распускать, – прервала меня Ольга. – Но в завершение лирического отступления я хотела бы сказать, что душа Юрки Львовича никак не могла переселиться в Худосокова... Житник умер от укуса гюрзы в 1997-ом, а Худосоков, насколько я знаю, родился где-то в 1959-ом. Накладочка получается... Хотя я могла бы поклясться всеми своими жизнями, что Житник вчера – это Худосоков сегодня. Один к одному... Но хватит об этом. Сейчас надо думать о спасении... Рассказывай, Борис, где был и что смог предпринять?

– Козлом я был... – смущенно сказал Бельмондо. – Но не жалею об этом... И вы, надеюсь, не будете жалеть... – Шашлыком, по крайней мере, я вас уже накормил...

– Ты? Шашлыком? – удивилась Ольга.

– Да, я! Этого архара, которого вы сожрали, мой прапраправнук сюда столкнул...

Борис рассказал нам про свою незряшную козлиную жизнь, про козу Нинку, про траву, которая сочнее и сытнее и про свои мероприятия по приучению козлиного молодняка к решительным действиям на краю краальского обрыва.

– Так, значит, это твои родственники столкнули сюда худосоковского головореза... – протянула Ольга.

– Да, Савцилло. И самого Худосокова тоже, – улыбнулся Бельмондо. – Но видимо, плохо я их учил... Хотя все свои лекции по спихиванию предметов в крааль всегда начинал с назидания, что все надо делать со страстью... Да-с, с холодным умом, но горячим сердцем.

– В целом неплохо... – подвела Ольга итог наших путешествий по времени. – Ну а ты, Вероника, чем можешь похвастаться?

– Похвастаться мне нечем, засмеете только... – смущенно улыбнулась девушка. – Потом как-нибудь расскажу...

Поняв, что больше из нее ничего не вытащишь, мы принялись думать, что делать с крючьями и кошкой. Я предложил сделать веревку из наших личных вещей и рюкзаков и закрепить ее наверху с помощью кошки.

– На двадцать с лишним метров забросить несколько килограммов? – покачала головой София. – Шутишь?

– Попробуем. А еще можно попытаться забраться наверх с помощью крючьев...

– Наверху услышат звон железа... И Худосоков... – проговорила Ольга и неожиданно разрыдалась.

Я обнял ее, успокоил. Угроза, нависшая над дочерью, терзала сердце матери, она пыталась держаться, отгоняла дурные мысли, но они вновь и вновь возвращались к ней...

– Надо поговорить с Худосоковым... – предложил Николай, смятенный слезами Ольги. – Он же человек все же... Божий человек. Надо просто найти слова... Послать записку...

– Николай прав... – зашептала София мне в ухо. – Леня прожил тяжелую жизнь, у него не было друзей, может быть, родителей. Никто не донес до него слова Божьего...

– Вот, блин, прямо ксендзы из "Золотого теленка", – выцедил я, стараясь не выходить из себя. – Ну что вы ко мне пристали? Идите, охмуряйте Худосокова. Бог вам в помощь!

Через полчаса все занимались делом: Ольга готовила обед, Баламут с Софией, обсуждая текст воззвания к Худосокову, озабоченно шептались у устья штольни, Вероника изучала наши вещи на предмет извлечения их них всего длинного и крепкого, а мы с Бельмондо ходили по краалю с задранными вверх головами. В конце концов, Борис, баловавшийся в юности скалолазанием, решил при подъеме обойтись без веревок, в том числе и страховочных, и взбираться наверх по крюкам. Когда маршрут был намечен, Баламуту пришлось прекратить обсуждение воззвания к Худосокову и взобраться мне, самому тяжелому, на плечи. На плечи Баламута взобрался Бельмондо; быстро освоившись с нетвердой "почвой", он принялся вколачивать первый крюк.

Делал он это минут пять. А я тем временем вспоминал студенческие годы, вспоминал, чтобы не думать о том, что Худосоков не может не слышать звон металла, устремляющийся к самым небесам, и, может быть, в эту самую минуту, кривя злорадной усмешкой и без того кривой рот, "свой автомат готовит к бою".

...Я вспомнил, как на Новый год, хорошо выпив, мы громоздили друг из друга пирамиду до высокого потолка "сталинской" квартиры Бельмондо и выполняли этот аттракцион несколько лет подряд, пока лыка не вязавший Баламут не упал на праздничный стол и не побил всю посуду. После этого пить нам пришлось из чего попало, а закуску отдирать от скатерти...

Вколотив первый крюк, Борис начал рядом загонять второй. Он не пошел сразу: мягкое железо легко гнулось. За это время мне вспомнилось, как на третьем, кажется, курсе, на Новый год, мы налепили шестьсот пельменей и вынесли их на холод, на веранду, и уложили аккуратными рядками на старой кровати. Но закуски было много, и пельмени оставили на завтра. А когда оно наступило, нашли на них спавшего бочком Баламута. Дрожащими от негодования руками мы осторожно сняли его с пельменей, но наказывать не стали: перепивший накануне Коля спал так крепко, что буквой "зю" смял всего лишь штук восемьдесят, то есть чуть больше своей доли. Эти восемь десятков он и съел, довольно приговаривая: "Пельмень – он и после меня пельмень"...

А Баламут думал о другом. Во время обсуждения текста послания к Худосокова ему в голову пришла мысль, что можно откупиться от него сокровищами Македонского. Но как это сделать так, чтобы Ленчик не обманул, он не знал...

Когда, наконец, со вторым крюком, а затем и с третьим было покончено, Бельмондо каким-то чудом перебрался на них и я смог сбросить с себя Баламута. И он, растирая онемевшие плечи, крикнул во всю махавшему молотком Борису:

– Помнишь, как ты на стол упал, на винегреты и селедку в винном соусе?

– Помню... – бросил Бельмондо, не оборачиваясь. И, помолчав, сказал:

– Крючьев тридцать понадобится... А у нас их двадцать пять и четверть из них придет в негодность...

Ползти по скале Борису пришлось зигзагом – трещины располагались там, где им хотелось, а не там, где нам было нужно. И крючья кончились, когда до верху оставалось что-то около семи метров. Бельмондо спустился до нижних крючьев и спрыгнул к нам.

– Посмотрите, что у меня на спине, – сказал он, встав на ноги. И задрал рубашку на голову. Мы ничего, кроме пота и веснушек не увидели и сообщили об этом Борису.

– Странно... – удивился он. – А я был уверен, что там у меня мишень нарисована... И Худосоков в нее целится.

– Надо попытаться кошку с верхних крючьев забросить, – предложил Бельмондо, улыбнувшись шутке. – Привязаться страховочной веревкой, откинуться и с раскруткой забросить...

– Метров двенадцать веревки можно сделать, – сообщила Вероника результаты своих измерений. – Пойдемте, покажу.

Мы подошли к устью штольни, и Вероника показала нам свой улов. Перечислим его:

1. Две рюкзачные завязки общей длинной около 2,5 метров;

2. Шнуровка одного из рюкзаков – 1,5 метра;

3. Шнурки из синтетики от ботинок – 8 штук длинной по 75 сантиметров, всего 6 метров;

4. Четыре тесемочные завязки капюшонов штормовок общей длинной около 3 метров.

– Двенадцать метров, говоришь... – сказал я, взяв в руки одну из рюкзачных завязок. – Нет, меньше... Смотрите, это репшнур. Если его распустить и связать нити, то получится четыре метра веревки. А эту завязку тоже можно распустить... Еще два метра. Шнурки придется вдвое скрутить, получится три метра... То же самое с завязками... И всего получается десять с половиной метров... Маловато.

И мы, распределив фронты работ, принялись за изготовление веревки. Когда она была готова, ни у кого у мужчин не осталось ни запасных трусов, ни плавок – резинки их были пущены на общее дело, а синтетические плавки к тому же были разорваны на жгуты. Мы растянули веревку на земле, и Бельмондо принялся измерять ее шагами, декламируя хорошо известную среди бичей песенку:

– "Встал я утром в шесть часов – нет резинки от трусов"...

– "Вот она, вот она – на ... намотана", – механически продолжил Баламут и тут же зарделся краской стыда.

– Прости, Господи, душу мою грешную, сорвалось, – обернулся он к брезгливо отвернувшейся Софии, но та не захотела смотреть на бесстыдного супруга.

Посмеявшись над ними, мы с Бельмондо провели испытание веревки на прочность, а попросту начали ее перетягивать. И она разорвалась ровно посередине. Связав обрывки, хотели продолжить испытания, но Ольга отняла веревку и начала готовиться к подъему. Мы пробовали возражать, но она отрезала:

– Я самая легкая! – И, сузив глаза, предложила мне с Баламутом становиться под крючья. Пока Баламут лез на меня, Ольга разделась до купальника и лоскутами, оставшимися от моих плавок, прикрепила веревку к поясу.

Лезла она довольно уверенно, лишь однажды одно из колец веревки случайно зацепилось за крюк, и Ольга едва не сорвалась. Но все обошлось, и через пять минут она уже осваивалась на верхнем крюке.

Кошка не хотела закрепляться. Однажды она вроде бы застряла, но стоило Ольге потянуть посильнее, как сверху посыпались камни. Один из них вскользь саданул ее по плечу, и к нам под ноги закапала алая кровь...

– Спускайся, немедленно спускайся! – заорал я, обеспокоившись.

Но Ольга лишь раздраженно махнула рукой и, не обращая ровным счетом никакого внимания на кровоточащую рану, продолжила свои попытки... И кошка закрепилась.

– Повиси на ней! – закричал я снизу охрипшим голосом. – Потяни, проверь как следует!

Но Ольга опять раздраженно махнула рукой и полезла по веревке. На ней было достаточно узлов и тренированной спортсменке не составило никакого труда взобраться на скалы... Еще секунда и она скрылась с наших глаз. Мы закричали от радости, наше воображение рисовало нам радостную девушку, стоящую на краю обрыва и призывно машущую нам рукой. Но увидели Ольгу, слетающую вниз по веревке и затем, – о, ужас! – что кошка освободилась и стремительно падает вниз...

Но Ольга смогла все же ухватиться за третий сверху крюк и повисла на нем...

– Это козел! – выдавил Борис, вытирая рукавом вспотевшее лицо. – Козел столкнул ее!

Спустившись, Ольга упала на траву, отдышалась и рассказала:

– Там, за бровкой скалы был небольшой карниз, снизу не видный, я поднялась на него, глянула вперед и увидела, что веревка захлестнута вокруг куста дикой вишни... А потом увидела и кошку – она была в руке... в левой руке Худосокова... Упершись ногой в куст, он гадко ухмылялся и манил меня мизинчиком...