5. Нелегкие думы полководца. – Реинкарнация наоборот. – Баламут не хочет в Индию.

Александр лежал на ложе без движений. Он недавно помочился, и опять было больно. Простатит, заработанный еще в юности, мучил не только его тело, но и душу.

"Полководец, завоевавший полмира, не может бездумно описаться", – размышлял он, рассматривая искусную мозаику, украшавшую одну из стен его опочивальни. На мозаике был мастерски изображен сам Александр Македонский.

"А глаза, глаза-то, – вздохнул Затмивший Солнце, отвернувшись. – Через две тысячи лет историки и искусствоведы будут спорить... "Глаза мыслителя-философа" – скажет один. "Нет, это глаза жестокого завоевателя" – не согласится другой. И никогда они не узнают, что это глаза человека, думающего о следующем мочеиспускании...

...И сны только об этом. Как во время семимесячной осады Тира... Первый сон – Геракл протягивает мне с крепостной стены руку... Клит[9], подлец, сказал, что Геракл – это символ мужской силы и она, эта сила, на недосягаемой для меня высоте. А другой сон – у источника я пытаюсь схватить заигрывающего со мной сатира, но он раз за разом ускользает... Эти местные дебилы-прорицатели заявили, что на их языке «сатир» означает «Твой Тир»... Намекали, что я возьму все-таки это город. А сон этот приснился мне после того, как из-за дикой боли в пенисе я облажался перед Барсиной... Клит еще сказал, ехидно улыбаясь, что сатир ассоциировался у меня с Барсиной потому, что у них одинаково волосатые ноги... Понятно, откуда он знает. Его-то папаша не заставлял спать в походах на холодной земле и на снегу... Да, сон и близость с женщинами более всего другого заставляет меня ощущать себя смертным...

...А может быть, обратиться все-таки к врачам? – продолжал размышлять Александр, записав для потомства свою сентенцию о сне и половой близости. – Лекари в Согдиане отменные... Нет, нет, только не это! Весь мир, от последней гетеры до супруги Дария, от каждого нищего до каждого сатрапа узнает, что повелитель ойкумены страдает постыдной болезнью... Да что там мир! Мой простатит попадет в историю! В тысячелетия!!!

Какое свинство... Ненавижу!!! Надо будет достать этих гадов-подданных. Заставлю-ка их кланяться мне ниц. Мои гордые греки и македонцы взвоют от унижения... А этот двоечник Клит... Красный диплом имеет, кандидатскую защитил, Фрейдов знает, Кантов знает, а в каком году я умру, не запомнил... "Молодым умрешь, как все гении, молодым"...

Вот сукин сын! И про Индию почти ничего не помнит... "Какие-то крупные проблемы там у тебя будут"... Все испортил... Молчал бы лучше. Если бы не напел мне про мою раннюю смерть, я не сидел бы сиднем в Согдиане и Бактрии третий год... Оставил бы этого полудурка Спитамена[10] Артабазу[11] и погнал бы свои фаланги в Индию... В Индию... В рекламном ролике банка Империал я совсем неплохо получился... «И приказал он сжечь все сокровища...»

И Александр стал обдумывать операцию по уничтожению сокровищ, которые будут отягощать его обозы, когда он все-таки двинет в Индию. Но, когда все было продумано до мелочей, ему стало жаль с таким трудом награбленного, и он решил уничтожить только малоценку, ну и что-нибудь для отвода глаз, а все остальное спрятать на черный день. "Вот только где спрятать? – сказал Александр вслух, потирая пятерней свои предательские половые органы. – Здесь, что ли, в этих горах?

В это время в опочивальню вошел сердитый Клит. Он был в боевом одеянии, вплоть до шлема и котурнов.

– Валяешься, полководец? – спросил он, присаживаясь рядом. – Затащил весь цвет древнего мира в эту дыру и раскис... Вставай, давай, потопали в Индию... Индия... Подумай, это же святые телки[12], махатма Ганди, Рама Кришна и Рерих! И еще индийские фильмы!

– Да ну тебя, Черный... Индия, Индия... Сам ведь говорил, что после нее я недолго проживу. Прикажи лучше вина подать, да побольше. И пусть танцовщицы будут одетыми и в сандалиях...

– Что, опять поссать и засунуть толком не можешь? Давай, врача придворного позову? Скажу ему, что это у меня простатит разыгрался и пусть лечит тебя заочно?

– Все тайное становится явным... Не могу я, Клит, рисковать своим историческим именем... Не хочу, чтобы мое имя муссировалось в учебниках по урологии.

– Ну и дурак... Я ради него на позорище иду, а он, засранец, выпендривается...

– Позорище, позорище... Кто поверит, что у тебя, Клита, простатит? Мне говорили, что ты каждую ночь все женское население Мараканды протря... протрахиваешь... Барсина вчера утром в раскарячку ходила, а морда веселая... Ладно, я подумаю...

– Думай, Шурик, думай.

– Послушай, дорогой, а ты не боишься, что я тебя, того, на тот свет когда-нибудь спроважу? Ведь только ты о моей совсем не божественной болезни знаешь?

– Как тебе сказать, Баламут... – вздохнул Клит, горько усмехнувшись краешком рта. – Знаю лишь, что если ты, божественный, и решишь меня шлепнуть, то это решение дастся тебе нелегко...

Александр Македонский в безотчетном порыве привлек к себе Клита. Некоторое время они, растроганные, сидели голова к голове.

– Эх, Черный, давай, что ли напьемся, – наконец вздохнул Македонский. – Хмельной хрен не болит... Да, кстати, Клит, давно тебя хотел спросить, да все недосуг был... Скажи, пожалуйста, какое отношение твое имя имеет к клитору?

"Что происходит?" – спросите вы... "Баламут в обличье Александра Македонского, Черный в обличье Клита? Что за бессмыслица? Бессмыслица, похлестче денаменационной копейки?

А ничего особенного, никакой бессмыслицы. Походив пару часов в полном снаряжении македонского полковника, я понял, что Николай Сергеевич Баламутов, бывший главный геолог Чоринской партии Магианской ГРЭ, в одной из своих прошлых жизней (везет же людям!) был Александром Македонским, а я, ваш покорный слуга, – его соратником и близким другом Клитом по прозвищу Черный. "Ничего удивительного, – думал я тогда, – что в Сердце Дьявола в ртутной, хорошо проводящей атмосфере, после принятия внутрь шариков Худосокова становятся возможными невероятные, необъяснимые вещи..."

Затем, в промежутках между стычками и сражениями, я немало рассуждал на эту тему и пришел к выводу, что реинкарнация наоборот происходит благодаря чудесному воспроизведению записанных в наших душах событий прошлых жизней... В соответствующих декорациях, естественно... То же небо и та же вода... Полная абсолютная реальность и соответствие. Если, конечно, не учитывать тот факт, что такое воспроизведение приводит к совмещению знаний прошлой и настоящей жизни, то есть в данном случае воспроизведенный Александр Македонский одновременно ощущает себя и Николаем Сергеевичем Баламутовым... И знает то, что знает он... Происходит то, что называется телескопированием – то есть вложением, в данном случае вложением одной секции вечной жизни в другую... Конечно, когда мы с Николаем стали, соответственно, Клитом и Александром Македонским, мы испытали, мягко говоря, потрясение. Но обильные возлияния позволили нам довольно быстро акклиматизироваться в своих новых оболочках.

Но не обошлось, конечно, и без психических травм. Македонский, например, расстроился, когда я сообщил ему, что он умрет молодым, а его империя после этого быстренько распадется. Он приуныл и застрял в Согдиане. Но скоро я убедил его, что смерть при наличии реинкарнации, то есть перерождения, вещь весьма относительная... Умирая, мы переходим не в плохо пригодный для нормального существования рай (или, тем более, ад), а в другую жизнь, настоящую, полнокровную... И такие переходы будут продолжаться, пока существует Земля. А может быть, и вечно... Бесконечное время, бессмертная, разнообразнейшая жизнь...

...Вечером была большая пьянка. Александр напился и стал буянить. Успокоившись после бани, предложил мне ехать в верховья Политимета[13] на охоту.

– А потом Ариамаз и Хориену с землей сравняем, – предложил он, отведя глаза в сторону.

– А в Индию когда? – спросил я, изобразив на лице презрительную улыбку.

– Потом... – ответил Александр и принялся пить снова.

6. Александр берет Ариамаз и напивается. – Пантера любви и честолюбия. – К кому взывать?

И мы поперлись. Воля земного бога – есть воля бога, и мы потащились по раскисшей дороге. Стояла слякотная зима 328/327 годов до нашей эры. Везде лежал мокрый снег, под ним открывалась непролазная грязь. Но Александра влекло что-то. Несколько позже я понял, что не от Индии, последней страницы своей биографии, он бег тогда... Он стремился к чему-то, как вода стремится к морю, как любовник стремится на первую интимную встречу... И очень скоро, невзирая на лавины и камнепады перед нами предстал Ариамаз – оплот непобежденного Оксиарта...

– Подавишься, – сказал я, рассматривая крепость, прилепившуюся к южной стороне неприступной скалы...

– Обижаешь, начальник, – недобро усмехнулся Александр. – Забыл, кто я?

И призвал к себе начальника трехсот своих скалолазов[14] и приказал ему взобраться со своими людьми по северной стороне скалы на самую ее вершину и подготовить приспособления для подъема туда солдат и боевой техники.

Около тридцати скалолазов погибло, сорвавшись в пропасть с гладких каменных стен. Но остальные сделали свое дело, и на следующий день город был сдан.

На пир, посвященный этому событию, Александр пригласил Оксиарта. Оксиарт был поражен великодушием Александра[15] и поклялся ему в вечной верности.

Пьянка, надо сказать, удалась на славу. Македонский нажрался, как свинья, но никому особенно не досаждал[16]. После третьего кувшина кисляка я сдружился с Оксиартом – он здорово напоминал мне Сергея Кивелиди, моего давнего приятеля и однокашника. Захмелев, я попытался выяснить у него, кем он будет в будущих своих жизнях и не знает ли он знаменитого в России, – страна такая на северо-западе за пустынями, – мастера спорта по сабле грека Кивелиди; но Оксиарт все посмеивался и подливал, посмеивался и подливал. Было чему посмеиваться – каждый ребенок в Согдиане знал, что на севере, за пустынями и степями шумит необитаемый вековой лес.

...Уже к вечеру, когда Александр забылся, зарывшись в подушках с головой, гостеприимный Оксиарт показал мне свой личный ансамбль песни и пляски.

...Девочки, надо сказать, были так себе... Вообще, поошивавшись среди прелестниц древнего мира, я пришел к глубокому убеждению, что красота древних девиц – Клеопатры, Таис Афинской и проч. проч. проч. скорее всего сильно преувеличивалась историками. Да, конечно, они превосходили своими внешними данными базарных торговок и, скорее всего, значительно превосходили, но поставь их рядом с нашими бабами из захудалого стриптиз-бара, то эти древние красавицы забегали бы глазами по углам в поисках швабры и половой тряпки...

...Да, красота относительна, особенно во времени, но она есть всегда и всегда она движет людьми и их делами. Вы удивитесь, но однажды, в очередной раз перебрав, Македонский рассказал мне, что весь этот свой Восточный поход он затеял, заочно влюбившись в жену Дария III, взахлеб восхваляемую очевидцами. А когда он тайно увидел ее, беременную, страшную, с откровенной похотливой улыбкой на одутловатом лице, то, поддавшись мужской солидарности, отказался выдать ее уважаемому мужу, проформы ради предлагавшему за жену полцарства от Дарданелл до Евфрата и пять тысяч талантов (около 128 000 царских рублей золотом) в придачу.

Так вот, как я сказал, девочки были так себе – смуглые, кожа в пятнах солнечных ожогов, волосы жирные... Ну, были две-три так себе, стройненькие, с очаровательными пупками, ну ритм держали, ну была в них откровенная самочность с блеском глаз, сверх всякой меры возбужденных нашими богатыми одеждами. Ну и что? Отдайся такой – она всего тебя запихает в свое горячее влагалище... Никакой романтики чувств...

Внимательный Оксиарт прочувствовал мой сексуальный пессимизм и щелкнул пальцами... Самки моментально исчезли, и через двухминутную паузу перед нами появились грациозные девушки, с ног до головы скрытые белыми струящимися покрывалами. Некоторое время они танцевали с закрытыми лицами...

“Одетая женщина – это загадка... – скептически думал я, удобнее устроив нетрезвую голову на плече Оксиарта. – Прикрой любую женщину с головы до ног – она станет загадочной и, следовательно, желанной... Анатоль Франс в "Острове пингвинов"... пингвинов, блин...”

И я заругался вслух по-русски – пингвины Франса к моему огромному неудовольствию напомнили мне сон Баламута, ну, помните, тот сон с пингвинами, улетающими на юг? Но доругаться не успел – на самой середине матерной тирады покрывала спали с девушек и я замер, накрепко пригвожденный глазами одной из них.

– Это Рохисанг, моя племянница... – сказал Оксиарт, плечом почувствовав двукратное учащение моего пульса. – Греки и македонцы ее зовут Роксаной...

"Ольга!!! Это Ольга!!! – ликовали мои мысли, хотя Роксана внешне ничем не походила на девушку, которую я всем своим существом полюблю через две тысячи триста двадцать пять лет...

Да, это была Ольга. Чуть смугла, темноволоса, глаза-миндалины, вишневые губки. И невероятная страстность... "Пантера любви!" – подумал я, весь впитавшись в ее гибкое тело.

– Две луны назад девочка сильно изменилась... – сказал Оксиарт, покачивая головой в ритме танца. – Как будто кто-то вселился в нее... Простая, ничем не привлекательная девчонка стала красавицей... Нет, не красавицей... Она стала жрицей, богиней любви. Мужчины мычат, увидев одну лишь ее лодыжку...

"Две луны... – думал я, сдерживаясь, чтобы не замычать (Роксана закружилась в танце, и притягательные ее лодыжки обнажились), – два месяца назад (в этом времени) наши ипостаси XX века совместились с таковыми IV века до нашей эры!"

И тут нож вселенской ревности вонзился в мое сердце! "Ольга с ее непомерным честолюбием! – взорвалась в голове мысль. – Ольга, всегда мечтавшая быть первой леди мира! Она выберет этого пьяницу, не умеющего толком пописать! Выберет, и будет спать с ним и рожать ему наследников! О, Господи, за что ты посылаешь мне такие муки?"

Я заплакал бы скупыми мужскими слезами, точно заплакал бы, но мой мозг, испорченный книгами, отвлек меня, задумавшись на пару секунд о нынешнем владетеле неба. "Христианства-то еще нет и в помине... – подумал он. – И Магомет еще не родился... Значит, я обращался к еврейскому богу? А, может, и его еще нет?.."

7. Пантера точит когти. – Ревность источает яд. – Я достаю Македонского, он достает меня.

Когда я решил в молитвах и восклицаниях обращаться к современнику Зевсу, из подушек вырылся сильно опухший Александр. Не протря еще склеивающихся зенок, смердя перегаром, он потянулся к ближайшему кувшину с вином, но застыл, пойманный за печенки недвусмысленным взглядом Роксаны-Ольги.

– М-да, Черный... – озабоченно покачивая головой, промычал принципиально честный с рождения Александр. – Кажется, у нас с тобой будут проблемы... Бо-о-льшие проблемы...

И поманил Роксану указательным пальчиком...

И что вы думаете? Эта девка, мобилизовав все свое трактирное кокетство, приблизилась к Македонскому и стала вешать ему лапшу на уши на очень плохом древнегреческом... Играя глазками, она ворковала о том, что давно мечтала познакомиться с владыкой ойкумены, и что с детства интересуется его исключительной личностью, и что записывает его мудрые высказывания, самое любимое из которых: "Только сон и близость с женщинами более всего другого заставляет меня ощущать себя смертным" – она заворожено повторяет каждый день. И так далее и тому подобное. А на меня и не посмотрела... Через полчаса они пили на брудершафт, еще через полчаса она сидела у него на коленях, а еще через час она утащила его в свои покои.

...В покоях все было подготовлено. Еще утром тетка Роксаны, штатная колдунья Оксиарта, две минуты рассматривала Александра Македонского сквозь дверную щель. Этих минут ей хватило, чтобы разложить великого полководца на молекулы и подготовить для своей любимой племянницы подробное руководство к действию.

– Главное, ты не торопись, – зашептала она в ухо Роксаны, когда та вышла из пиршественного зала якобы по надобности. – Главное, чтобы у него не появилось мнения, что он должен победить, переспать с тобой непременно. Вот тебе это снадобье из мака, положи его в курительницу, перед тем, как пойдешь подмыться. Когда вернешься, он будет уже готов. Явись к нему как сновидение...

...Роксана нашла Александра в небесах, сплошь поросших опийным маком. Оно подплыла к нему как облачко и окутала с ног до головы. Время остановилось, все клеточки повелителя ойкумены одна за другой повисли в бархатных небесах чувственного счастья. Нежные ручки, алые губки Роксаны, вся ее кожа перебирали их, как струны. Еще немного, и ласкаемые клеточки Александра сложились в ленивую поначалу комету, неотрывно следующую за шелковой ладонью девушки... Иногда эта комета растворялась в сиянии другой, следовавшей уже по траектории движения губ Роксаны, а та, в свою очередь, бледнела перед болидами, возникавшими от страстных прикосновений горячих внутренних поверхностей бедер горянки, болидами, возникавшими и тут же взрывавшимися невыносимым блаженством. Мгновенная вечность растворила Александра, он уже не мог хотеть, чего хотеть, когда вся освященная Вселенная кружится вокруг тебя всей своей ласковой сущностью?

Но нет... Почувствовав, что жертва растворена лаской и более не существует, не хочет существовать физически, Роксана ввела ее раздавшийся член в жаркое влагалище, задвигала бедрами, впилась губами, вонзилась ноготками, вклеилась кожей и Вселенная, только-только казавшаяся невозможно совершенной, взорвалась сверхновой и, умножившись тысячекратно, превратила все, что было и все что будет в облачко несуществующего праха...

...Они появились на пиру под вечер. Взглянув на их довольные физиономии, я понял, на что они потратили эти бесконечные два часа. И, вмиг сожженный ревностью, едко шепнул Александру по-русски:

– Она, небось, напела тебе, что простатит, наряду с подагрой и эпилепсией – это болезнь великих?

Македонский в единое мгновение покраснел от ярости и поискал кинжал. Но не нашел – от уязвимого и яростного Александра все колюще-режущее всегда держалось подальше.

– Плюнь на все, береги здоровье, дорогой, – проворковала ему на ухо Роксана (сама нежность пополам с невинностью). – Ты что-то хотел объявить коллективу?

Александр с нескрываемым презрением толкнул меня в грудь, обернулся к пирующим соратникам и побежденным врагам и, потребовав тишины поднятой рукой, торжественно провозгласил:

– Я отпускаю от себя Барсину, дочь сатрапа Бактрии и Согдианы. И как только я возьму Хориену, состоится моя свадьба с Роксаной – прекраснейшей из земных женщин.

Хориену Александр Македонский брал театрально – наверняка хотел произвести впечатление на Роксану. Эта крепость была со всех сторон окружена глубокими ущельями и промоинами. Александр начал с того, что вырубил в округе весь лес, затем приказал соорудить помост над одним из ручьев с тем, чтобы, не замочив ног, штурмовать с него последний оплот туземных защитников Зеравшанской долины. А чтобы рабочих не постреляли, одновременно с помостом повелел возводить со стороны крепости стену с навесом. Все эти действия так поразили обороняющихся, что они немедленно сдались. Впрочем, злые языки утверждали, что на самом деле такой исход событий был предрешен несколькими подброшенными в крепость письмами Роксаны. Стремясь ускорить свадьбу, она убедила ее защитников в том, что счастливый новобрачный не только пощадит сдавшихся, но и щедро их вознаградит.

Свадьбу решили сыграть в Хориене. Александр часами валялся в спальнях или пиршественном зале с Роксаной. Роксана хихикала, мяла ему ручки и говорила один комплимент за другим, да так быстро, что Македонский не успевал хвастаться.

За день до свадьбы Александр признался Роксане, что Барсина, дочь Артабаза, была его единственной женщиной. Я в этот момент находился в зале и, услышав признание Македонского, рассмеялся:

– Вряд ли ты, Александр, стал бы великим, если переспал хотя бы с тремя...

Македонский вспыхнул как спичка, начал искать кинжал, но, найдя лишь яблоко, кинул им в меня. И конечно, попал в переносицу – в чем в чем, а в боевых искусствах ему не было равных... Ольга звонко рассмеялась и внимательно посмотрела мне в глаза. Поймав ее взгляд, я понял, кого она изберет себе в любовники. Ее бесстыдство мгновенно опустошило меня, и я ушел, механически стирая с лица яблочное пюре.

Еще утром (до ссоры) Баламут-Македонский лично попросил меня присмотреть за овцами, приготовленными для шашлыка: по его рецептам они должны были быть накормлены чищенными, чуть забродившими апельсинами за полтора часа до заклания. И я, приняв на душу кувшинчик вина, пошел к ним: обещался – значит обещался, к тому же через две тысячи триста двадцать пять лет обнимать Роксану буду я (и она меня!), а Македонский будет при этом обливаться слюной.

И вот, когда я возился с овцами, Александр потребовал меня к себе. Он всегда мирился первым. Присланный им телохранитель, сказал, что полководец мечтает угостить меня фруктами, только что привезенными из Персии. Я немедленно пошел к нему, но овцы, которым понравилась кормежка апельсинами, увязались за мной[17]... И, естественно, Александр не преминул использовать для насмешек факт моего появления пред его ясными очами в компании дружно блеющих баранов. Но я сдержался – виноград и благоухающие дыни, возлежавшие на золоченых блюдах, смягчили меня своим аппетитным видом.

Но судьба есть судьба, и все случилось так, как должно было случиться. Когда я принялся за пятый ломоть дыни, Роксана начала льстить пьяному в стельку Александру по поводу бескровного взятия им Хориены:

– Хориенцы, увидев, как рубят пирамидальную арчу и как закрывают ею бурный поток, так перепугались! И как только, милый, тебе пришла в голову эта великолепная идея?

– Как, как... – ответил я за Македонского. – Деревья он начал рубить, потому как по Фрейду пирамидальная арча это символ недостижимой для Шурика эрекции, а текущая вода, которую он помостом закрыл – символ полового акта или эякуляции... Об этом каждый психоаналитик с рождения знает...

...Александр побледнел и начал искать кинжал. Не найдя, кликнул стражу (и сделал это на македонском языке, что было знаком крайней опасности). Стража явилась, но, увидев, что верховный лыка не вяжет, не стала предпринимать никаких действий. Тогда Александр велел трубачу немедленно подать сигнал тревоги. И, заметив, что тот медлит, ударил беднягу кулаком. Затем стал остервенело топтать его, упавшего, ногами. Мои друзья воспользовались этим лирическим отступлением и потихоньку вытолкали меня из пиршественного зала...

Оказавшись во дворе среди хохочущей прислуги, я обнаружил себя обозреваемым многочисленными зеваками из числа местных жителей и совсем сбесился (как же, при Ольге выбросили на улицу, в пыль, к простолюдинам из простолюдинов!) и хотел покончить с жизнью, бросившись на свой кинжал. Но тут в голову пришли обидные для Македонского стихи и я, глотнув из услужливо протянутого кем-то кувшина, вошел в другие двери пиршественного зала, хамски улыбаясь и громко декламируя:

В чем виновен бедный Клит,

О, боги?

В том, что мучит простатит?

Убогий!!!

Все было кончено в секунду – Александр вырвал копье из рук стоящего рядом телохранителя и метнул его в сердце Клита. Затем затрясся от огорчения, подбежал стремглав и, увидев, что Клит совершенно мертв для этой жизни, вырвал копье из его груди и попытался себя убить. Но попытка эта были точно соразмерена с контрдействиями привыкших ко всему телохранителей... Через минуту они скрутили Македонского и потащили в спальню. Рыдания из нее доносились всю ночь...

На следующее утро Александр Македонский вызвал к себе Каллисфена, своего придворного историографа и распорядился перенести случившееся вчера событие на год назад. Причиной ссоры приказал изобразить недовольство Клита его, Александра, насмешками над македонцами, потерпевшими поражения от Спитамена и его военачальников. После того, как Каллисфен выполнил приказ и переписал историю, Александр дал ему десять лет без права переписки. Затем он объединил в один отряд всех очевидцев последней выходки Клита, и приказал ему тайно (даже от Роксаны) спрятать все награбленные за несколько лет сокровища в пещерах Кырк-Шайтана. Сразу же после того, как приказ был выполнен, отряд послали на борьбу с превосходящими силами согдийских партизан, и он был полностью уничтожен в первой же стычке.

Роксана-Ольга получила по заслугам. Александр Македонский, как истинный мужчина, решил, что фактически именно она убила меня своим легкомысленным поведением. Как мой лучший друг, он так и не смог просить ей измены мне. Во все века изменников использовали, но никогда не любили. И после так себе индийского похода Александр женился сначала на Статире, дочери Дария III, а потом и на Парисатиде, дочери Артаксеркса III. Правда, с одной из них Ольга успешно разобралась. Беременная на седьмом месяце, она заманила Статиру и ее сестру к себе на девичник и отравила их мышьяком в сырниках со сметаной. Вдоволь насладившись корчами своих жертв, Роксана бросила трупы в глубокий колодец и засыпала их землей. Вот так вот добывается слава земная...

8. 1552 год. Мишель де Нотрдам – врач и мошенник. – Никаких растяжек в помине!

Лишь только мы проснулись и пришли в себя, Ольга обняла меня за плечи, заулыбалась, и тут же, отстранясь, расхохоталась во весь голос.

– Ты чего? – растерялся я. – Жить нам осталось, может быть, пару дней, а ты...

– Это, наверное, от паров ртути... – шутя, предположил Баламут. – Я где-то слышал, что некоторые виды отравлений приводят к внезапному, но очень устойчивому помешательству.

А Ольга охрипла, но смеяться не переставала еще минуты три. Наконец, отерла выступившие слезы и спросила Баламута:

– Ну, как, Македонский, твой простатит поживает? – и вновь залилась неудержимым смехом.

И только после этих ее слов мы с Баламутом вспомнили наши согдийские приключения двух с лишним тысячелетней давности. Посмеявшись от души, я спросил Ольгу:

– Насколько я понял, ты врубилась в жизнь Роксаны, как только вкусила этого шарика?

– Да... Как бы вспомнила.

– И со мной так же было... – закивал Баламут. – Съел пилюлю – и сразу все вспомнил... Всю ту жизнь...

Да, Баламут вспомнил все – И Роксану, и Клита, и о том, что спрятал награбленное в пещерах Кырк-Шайтана. Но решил до поры до времени не рассказывать друзьям о сокровищах. "Может быть, все это галлюцинации, засмеют, гады, да и не актуально сейчас, – подумал он. – Сначала надо вырваться отсюда". Ощущение того, что где-то, возможно, всего в нескольких десятках метров под ногами или в стороне лежит золота и драгоценностей на миллионы долларов, согрело его душу и он решил пошутить. Вдруг сделавшись серьезным, он сказал металлическим голосом:

– Надеюсь, мне не придется напоминать вам о моем происхождении?

– Конечно, конечно, гражданин Македонский! – заулыбалась Ольга. – Смерды мы, смерды по сравнению с Вашим превосходительством! Кстати, могу посоветовать вам хорошего врача по части мужских болезней.

Посмеявшись над Колей, мы принесли из штольни рюкзаки с едой и принялись сооружать ужин.

– Ну, а ты, Бельмондо, чего вспомнил? Кем был, короче? – спросил я, отчаявшись разломить окаменевшую буханку.

– Мне, вот, меньше повезло, – горестно вздохнул Борис и рассказал свою историю.