4. Гретхен Продай Яйцо, санитарная ведьма. – Людвиг ван Шикамура, потомственный маньяк.

Это было кино, когда София посмотрела на себя в зеркало. "Ведьма! Настоящая ведьма! – подумала она, с отвращением рассматривая свои морщинистое, землистое лицо с безобразными старческими пятнами, длинные редкие зубы, седые волосы... Глаза были, правда, ничего – умные, умудренные опытом. И чуть-чуть грустные.

– Да ты особо не расстраивайся, – услышала София голос основной телосъемщицы.

– Да как тут не расстраиваться! – вздохнула София. – На себя страшно посмотреть!

– А ты, что, на блядки собираешься?

– Фу, как ты можешь!

– А чего? Давай, сходим! Давай только познакомимся сначала – зовут меня Гретхен Продай Яйцо, я главная ведьма этого графства. Пока мы с тобой будем собираться, я кое-что расскажу тебе о времени, ха-ха, и о себе. Вернее, не расскажу, а ты сама все узнаешь...

И Гретхен Продай Яйцо засобиралась к выходу в высшее общество. Она поставила на печь две большие выварки, налила в них воду, затем, присев на корточки, дунула в печку, и печка сразу же деловито загудела.

Пока грелась вода, София узнала, что Гретхен Продай Яйцо – потомственная санитарная ведьма. Санитарная – это значит, что основной и единственной ее обязанностью являлось изведение людей, могущих принести в будущем неисчислимые несчастья человечеству. Таких людей (в обыденной колдовской терминологии – засранцев) санитарные ведьмы чувствуют нюхом на большом расстоянии.

– В последние пятьсот лет совсем хреново стало... – посетовала Гретхен Продай Яйцо. – Засранцы во дворцах и замках спрятались, фиг их там достанешь. Да еще всякими магами и факирами обзавелись... Везде Security. Вот и приходится преимущественно простых людей изводить.

– А кто был твоей последней жертвой? – поинтересовалась София, брезгливо рассматривая свои жилистые руки с корявыми пальцами.

– Мельник Юрген Оберхайм с Нижних Обервиллей. Хороший, порядочный был мельник. Дурного слова никому не скажет, бедных и ленивых подкармливал...

– И это тебе не понравилось?

– Нет, конечно. Видишь ли, на следующий год война случится, и мельник Юрген, естественно, займется снабжением войска нашего герцога мукой. А нет Юргена – нет хорошей муки, и герцог будет вынужден покупать ее у прощелыги Ханса, у которого она будет заражена геморрагической лихорадкой. Среди солдат мор начнется, и герцог вернется домой восвояси и война из очень большой и опустошительной превратится в маленькую разборку с двумя всего десятками трупов...

– И как ты Юргена извела?

– Как, как... Очень просто. По-человечески, можно сказать – подпалила мельницу с двух сторон. Когда он бросился тушить, дом подожгла. Сгорело все начисто – и хата, и амбары, и другие надворные постройки со скотом и птицей.

– А он?

– А он с семьей по миру пошел...

– Да уж... Ну и работа у тебя... А нельзя было просто заразить муку Юргена геморрагической лихорадкой?

– Можно было. Но тогда его повесили бы, а дочек изнасиловали. А так повесят Ханса...

– И дочек его изнасилуют...

– Конечно... Но старшенькая от этого насилия родит какого-то очень перспективного мальчика... Он то ли врачом известным станет, то ли санитарным колдуном, не ясно...

– Послушай, – с трудом переварив услышанное, поинтересовалась София, – а добрые волшебники у вас есть?

– Да есть... – вздохнула Гретхен Продай Яйцо. – Куда они денутся? Шарлатаны и лицемеры... Мы, ведьмы и колдуны, уменьшаем количество горя во времени. А они... Вот совсем недавно, лет сорок назад, одна добрая фея спасла от голода маленькую симпатичную девочку... Антуанетта ее звали. Я старалась, старалась, морила, крыс, мышей на их амбар наслала, а когда это не помогло – родителей оспой уморила... А фея, Шарлотта, будь ей неладно, птичьим молочком ее выкормила. И Антуанетта эта, став через пятнадцать лет маркитанткой, заразила сифилисом 127 солдат... А те разнесли болезнь по всей Европе... Вот так вот, милая, такие у нас утюги и скалки... – и, оглянувшись на зашипевшую печку, всплеснула руками:

– Смотри – вода закипела, пора мыться!

Сняв кипящие выварки с печки, Гретхен Продай Яйцо вытащила из кладовки большую деревянную, хорошо выскребленную лохань, налила воду сначала горячую, потом холодную, постояла над ней, резко разжимая кулаки и повторяя "мистер-тостер-принтер-бокс". Затем сняла с полки объемную полуразвалившуюся картонную коробку и начала в ней рыться. Найдя большую стеклянную банку из темного стекла, заткнула нос кусочками пакли и, перекрестившись на отсутствующие образа, вылила ее содержимое в лохань. Затем высыпала туда же очень тонкие порошки из небольших бумажных пакетов. И тут же раздевшись, полезла в воду.

Вода, приняв в себя сухое жилистое тело, негодующе забурлила. Сначала было противно и страшно, но постепенно Софию сморило, и она погрузилась во вдруг ставшую коричневой жидкость (да, да – в жидкость, совсем это была не вода, чуть ли не сургуч!) по самые ноздри. Минуты три лежала, наслаждаясь проникающим в тело живительным теплом. Но не долго ванна грела и расслабляла – не прошло и пяти минут, как она стала какой-то деятельной, а затем и вовсе агрессивной. И сразу же плоть Софии довольно неприятно заколебалась на мелко дрожащих костях. Дрожал весь ее скелет, дрожали волосы, глазные яблоки и зубы ходили ходуном...

– Боюсь! – возопила София. – Боюсь!!!

– Расслабься и засни... – прошептала ведьма и заснула.

...Очнувшись, София увидела себя по-прежнему лежащей в лохани. На дальнем ее краю сидел огромный блестящий черный ворон с чертиками в глазах. С любопытством оглядывая на хозяйку, он чистил клювом перышки. А София не могла себя узнать. Все тело чувствовалось другим. Оно играло, требовало прикосновений, стремилось куда-то. Импульсивно подняла ногу посмотреть, что стало с телом – и обомлела. Нежная гладкая кожа, стройные пальчики с розовыми ноготками... Выскочила из воды – уже серой, с хлопьями и слизью отторгнутой плоти, – подскочила к зеркалу: о, боже! Я ли это? Молодая, крепкая, красивая, но в меру, без дурости. И сразу видно – ведьма! Личность так и прет из глаз! Таких мужчины не берут, таким мужчины отдаются...

– Ну, поняла что-нибудь? – спросила довольная собой Гретхен Продай Яйцо.

– Что поняла?

– Почему мы, ведьмы, предпочитаем казаться старухами... Наш вид – это спецуха.

– Спецуха... Спецодежда... – повторила все еще завороженная своим новым видом София. – Понимаю... С таким телом, как это, санитарные дела до лампочки...

– Это точно! – вздохнула Гретхен Продай Яйцо. – Мужики на него, как бабочки на огонь идут...

– А далеко отсюда до ближайшего замка с каким-нибудь приятным принцем или графом на худой конец? Может быть, разомнемся?

– Давай. Но, как говорится, совместим приятное с полезным. Займемся вашим Худосоковым, заодно и с графом потрахаешься. Трахалась когда-нибудь с благородными графьями?

– Да я с самим Святым Духом, – сказав это, София осеклась и испуганно перекрестилась. Ворон отшатнулся от крестного знамени и чуть не упал с края лохани в воду.

– Интересно, интересно! – улыбнулась ведьма. – Так с кем ты трахалась?

– Ну, в общем, с самим Адамом трахалась... Первочеловеком...

И продолжила, желая переменить тему:

– А ты знаешь, где Худосоков?

– А что ты спрашиваешь? – молоденькая симпатичная ведьмочка в зеркале подмигнула самой себе. – Я – это ты. А ты – это я. Ты знаешь все, что знаю я.

– Да ладно тебе придираться. Это я по инерции. Мне Ольга, подружка моя, рассказывала, что она тоже довольно долго разговаривала с Сидневой, в которую вселилась... Бабы любят потрепаться.

– Ну, слушай тогда. Саму себя, то есть Гретхен Продай Яйцо, ха-ха. В общем, мы, ведьмы, все знаем. И прошлое, и настоящее, и будущее. Правда, прошлое и будущее мы видим как бы в тумане, но для нашей работы этой резкости вполне достаточно. Так вот, твой Худосоков, в прошлой жизни был карибским попугаем, а в нынешней жизни является графом Людвигом ван Шикамурой, который живет в своем родовом замке в швейцарских Альпах. Никто не знает, чем он занимается...

– Даже ты? – поинтересовалась София, решив при случае спросить ведьму почему ее зовут Гретхен Продай Яйцо.

– Не знала, пока ты не спросила. А сейчас знаю. Он... Он занимается... хм... психологическими опытами... И иногда – химическими... Пытается найти снадобье, которое смогло бы превращать людей в безвольных исполнителей его воли...

– Гм... – задумалась София. – Зомберов, значит, изобретает...

– Ничто не ново под луной. Ваша Ирина Ивановна Большакова не первая и не последняя. Заиметь команду людей, которая бездумно выполнит любое поручение – это мечта каждого человека...

– Мечта изнанки каждого человека... – вздохнула девушка. – А любимая женщина у него есть?

– У таких людей не может быть любимых женщин... У него была привычная женщина... А теперь есть десять-пятнадцать девушек-пленниц, которых он держит в подземелье.

– А ты сможешь ему понравиться так, чтобы можно было манипулировать им?

– В принципе, да.

– А сможешь ты погубить его вечную душу?

– Этот вопрос не ко мне, этот вопрос к шарлатанам... – усмехнулась ведьма.

– Я не шучу...

– Есть несколько способов... Во-первых, ее можно отправить в нирвану, но для этого нужно собственное желание. А во-вторых, довести до самоубийства... А для этого нужно мое желание.

– Я согласна! – ответила София и забегала глазами по избушке. Как вы думаете, что она искала? Правильно! Метлу и ступу.

Приземлившись в швейцарских Альпах, София спрятала летательный аппарат в дупле огромного дуба, прикрыла его сеном и пошла в горы собирать травы и другие природные компоненты приворотного зелья. Она не спешила – у многих колдуний и ведьм такие зелья имеют лишь эффект плацебо, и все потому, что они, торопясь, нарушают технологию сбора, ферментации и смешивания. Каждую травинку она срывала, представляя, как вещества ее составляющие, войдут в холодную кровь графа, войдут и сделают то, что ей, Софии, надо.

Собрав необходимые травы и коренья, девушка измельчила их при полной луне, тщательно смешала и, завернув в чистую тряпицу, спрятала под трусики (ну, не спрятала, а вложила как подкладку). Потом она начала ловить всякую живность и собирать то, что эта живность время от времени из себя исторгает. Когда и эти компоненты приворотного зелья были собраны и должным образом приготовлены, София смешала их, завернула в чистую тряпочку и спрятала под... – не бросайте в меня камни – под стельку своего правого башмачка. Затем София... ну, понимаете, для зелья нужно было собрать немного ночной урины[34]...

Когда снадобье было готово, Гретхен Продай Яйцо, решила испробовать его в ближайшей деревни. Но эксперимент вылился в сплошной конфуз. Увидев Софию, все парни деревни без всякого снадобья моментально забыли о своих краснощеких и толстомордых невестах и начали по-сельски настырно приставать к пришелице. Гретхен Продай Яйцо хоть и была начеку, но ноги унесла едва.

...В замке графа Людвига ван Шикамура Гретхен Продай Яйцо появилась, как и полагается ведьме, неожиданно и эффектно.

...Была весна и ночь. Граф Людвиг ван Шикамура стоял у окна библиотеки в романтическом настроении и смотрел, как ливень пытается разбить гранитную брусчатку, выстилающую внутренний дворик замка. Стоял и читал танку пра-пра-пра-прадедушки Отихоти Мицуне:

Покоя не могу найти я и во сне,

С тревожной думой не могу расстаться...

Весна и ночь...

Граф не дочитал стихотворения – его ослепила молния, затем раскат гром заставил его вздрогнуть. Второй разряд небесного электричества уже не застал его врасплох. Когда глаза привыкли к восстановившейся темноте, посереди дворика он увидел белое пятно. Библиотека располагалась на третьем этаже, и граф не сразу понял, что внизу лежит девушка. Насквозь промокшая – сквозь ставшую прозрачной от влаги ткань белого платья были видны округлые груди с большими сосками, умильный треугольник лобка, стройные бедра, маленькая ножка с очаровательной ступней... "Она лежит на брусчатке как одинокий цветок вишни... Интересно, какова у нее попочка..." – подумал граф и оперся лбом об оконное стекло. Сразу стало приятно – холод стекла проникал в голову, освежая мысли и чувства.

"Но снится

Мне, что начали цветы повсюду осыпаться..."

– закончил граф танку и пошел в химическую лабораторию, из окна которой можно было бы оценить попочку по-прежнему неподвижно лежавшей девушки.

Ему не удалось дойти до химической лаборатории – в коридоре он наткнулся на сутулого палача Скрибония Катилину, который исполнял также обязанности тюремщика ввиду недавней скоропостижной смерти последнего. Катилина выглядел виноватым, и граф понял, что малютка Лилу не дожила до своей пятницы. В досаде граф покачал головой и, на минуту впившись глазами в простодушные глаза палача, медленно выдавил:

– Доколе ты, Катилина, будешь пренебрегать нашим терпением?

– Дык она...

– Там внизу, во внутреннем дворике лежит девушка. Помести ее на место Лилу. Если проступок повторится, то можешь без специального уведомления вынуть свой правый глаз...

– Я левша, граф... – заныл Катилина. – И правый глаз у меня ведущий.

– Ну тогда левый, – смилостивился Людвиг ван Шикомура и направился в столовую – близилось время ужина.

– Впрочем, – неожиданно для себя обернулся граф к Катилине. Глаза его странно блестели. – Впрочем, палач, прикажи Элеоноре фон Зелек-Киринской переодеть девушку в... в... платье моей покойной супруги. В лиловое, с открытой грудью и плечами.

И, раздумывая над своими словами, уперся подбородком в кулак. Палач пожал плечами и двинулся к лестнице.

– И розу, красную розу приколоть не забудьте! – крикнул граф ему вслед. И неожиданно вспомнил – сегодня, 7-го мая исполнилось ровно семь лет с того самого дня, как он, граф Людвиг ван Шикамура последний раз ударил свою жену!

Палач ушел. Спустя секунду граф хотел броситься вслед – забыл сказать, чтобы не делали высокой прически и вовсе не пудрили.

"Ладно, догадаются сами, – вздохнул он и уставился в портрет своего прадедушки, прославившегося на весь кантон величественными верлибрами, а также котлетками из заблудившихся в его лесах детишек. – А если не догадаются, то жестоко пожалеют об этом. Кстати, надо людей нанимать – опять замок обезлюдел. И ехать за слугами придется уже к озеру. В ближайших деревнях дураков уже нет... И жадных".

Переодевшись к ужину с помощью единственного оставшегося в живых постельничего, граф прошел в малую гостиную и сел в большое тяжелое кресло, стоявшее напротив огромного, в полтора человеческих роста, портрета своей жены, Изабеллы фон Блитштейн. Красивая, волевая, изобретательная... Они мучили друг друга двадцать пять лет...

– Да, целых двадцать пять лет, Изабелла... – сказал граф вслух, поражаясь величине промежутка времени, затраченного на ссоры, драки, оскорбления, и бесчисленные покушения на убийство. – Целых двадцать пять лет ты была единственной целью моих тлетворных устремлений, целых двадцать пять лет ты, единственная поглощала зло, ежеминутно возникающее во мне... Сколько же народу ты спасла?..

Граф задумался, закусив губу, затем поискал в кармашке жилетки записную книжку, нашел и внимательно полистал ее странички... Найдя искомое, начал, шевеля губами, считать в уме.

– Триста семьдесят четыре человека за семь лет без Изабеллы, – наконец, сказал он себе. – Это примерно один человек в неделю. Ну да, я же каждую пятницу... Хоронить уже негде. Так... В году пятьдесят две недели, пятьдесят два на двадцать пять – это примерно тысяча триста человек... Ты спасла тысячу триста человек!!? – вскричал граф, благоговейно устремив глаза к портрету. – Ты святая!!!

Изабелла фон Блитштейн высокомерно улыбалась...

– Ну, конечно, святая... – вздохнул граф, тяжело осев в кресле. – В девицах сама была не прочь размозжить в дверях белоснежные пальчики служанок... Значит, наше супружество сохранило жизнь двум с половиной тысяч людей... Целый провинциальный город... С дворниками, лакеями, служанками, конюшими, садовниками и мальчиками для битья... А правительство не спешит вознаградить нас...

Мысли о неблагодарном правительстве смяли настроение графа, и он решил его исправить. Исправлял он настроение многими способами, но сегодня решил использовать наиболее кардинальный – снял обувь, носки и устроился на укрепленной в углу жердочке. Этот способ посоветовал ему один модный психоаналитик, открывший из своих исследований, что граф Людвиг ван Шикомура в прошлой жизни был попугаем.

...Перед тем как пройти в большую столовую, граф по своему обыкновению спустился к себе в кабинет. Кабинет был высоким в потолках и просторным, а, если учесть, что в каждую его стену было вделано по три клетки, то и вовсе казался залой.

В клетках сидели женщины, двенадцать женщин в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет. Одеты они были кто во что. В одной клетки взгляд привлекал фривольный наряд дешевой проститутки, в другой – траурное платье королевы мавров, в третьей – козлиная шкура троглодитки, в четвертой – строгий костюм служащей английского банка... Ни на одной из них не было следов телесных повреждений или пыток – граф орудовал на высоком уровне. Банальные утюги, паяльники в анальное отверстие, иголки под ногти, кислота, развратные действия и т.п. надоели ему еще в отрочестве, а в юности уже вызывали омерзение своей плебейской прямолинейностью. Все это было очень просто и не требовало особого полета фантазии и напряжения интеллекта. И к тому же значительно сокращало продолжительность жизни жертв, а поиск новых молодых симпатичных женщин, как упоминалось выше, с годами занимал у графа все больше труда и времени.

Граф пытал своих женщин психологически. Это было очень, очень трудная игра, никак не сравнимая по сложности даже с игрой в шахматы или в бисер Германа Гессе. Для того, чтобы получать удовольствие от этой игры, ему надо было знать мельчайшие подробности биографий своих "фигур", их наклонности, увлечения, антипатии, страхи, привычки, – в общем, все, что движет человеческою душою. Семь лет назад, на заре возникновения этой игры, игры в "Боль до пятницы", как ее называл граф, у него было несколько психоаналитиков, исподволь выуживавших из девушек их больные места, составлявших из них наименее совместимые группы, долгие годы выращивавших в своих пациентах разнообразные комплексы, как неполноценности, так и превосходства и на основании всего этого придумывавших ходы, ведшие к попыткам самоубийства. Вся соль и прелесть игры была в том, чтобы самоубийство определенной девушки было не импульсивным, а состоялось именно в определенный день определенного месяца. А так как девушек было всегда двенадцать, на раскрутку каждой должен был уходить ровно год.

...Не будем вдаваться в историю развития этой игры, а также останавливаться на отдельных ее комбинациях, дебютах и эндшпилях в большинстве своем весьма хитроумных и неожиданных. Читатель, хоть в какой-то степени подвергавшийся таким изощренным издевательствам, наверное, уже, содрогнулся, а тот, который не сделал этого, по моему мнению, должен обратится к косметологу с просьбой значительно уменьшить ему толщину кожи.

Граф сел за письменный стол и начал внимательно изучать график, лежавший под стеклом... Согласно графику сегодняшним вечером ему надо было передать Кассандре подметную записку от Ми-ми, влепить несильную пощечину Марианне, пересадить Грацию в клетку Мадонны, на несколько минут прижать к груди Бригитту, сказать Анжелике, что ее жених Пьеро отказался ей писать, и вообще скоро женится на ее подруге, подарить новое платье Дульсинее и переспать с ней в покоях своей жены, назвать Лауру никому не нужной кривоногой дурнушкой, пообещать Лейле, что в будущий четверг она будет освобождена, и напомнить Лилиане, что в этот день семь лет назад ее впервые изнасиловал отец.

На рутинные операции и действия по разложению психики девушек графу понадобилось чуть больше часа (Дульсинея разрыдалась от счастья, узнав, что граф собирается на ней жениться, и долго была не готова к сексу) и он немного опоздал к ужину. Когда он вошел в столовую, там уже находились как всегда недовольная жизнью Элеонора фон Зелек-Киринская, палач (больше некого было приглашать, а граф не любил малолюдности во время приема пищи) и София, сразу унюхавшая в нем душу Худосокова.

...София была в открытом платье, на левой ее груди краснела роза. Розы росли у графа хорошо, земля в розарии была отменно удобрена и раз в неделю, в период цветения, конечно, орошалось кро... ну, ладно, не за обедом же... В общем, София была в открытом платье, на левой ее груди краснела роза... "Прекрасно выглядит..." – с удовольствием отметил граф, предлагая девушке сесть напротив.

София еще не знала как себя вести, а Гретхен Продай Яйцо все порывало нахамить этому мужлану, из-за которого она битый час пролежала под дождем в воде, на холодных гранитных булыжниках. Но у графа все было расписано – он давно знал, что определенные свойства характера, болевые точки и комплексы девушек можно выявить только в спокойной обстановке пяти-звездной гостиницы. "Сначала дай им волю и комфорт", – гласил первый пункт руководства к игре "Боль до пятницы". И он сделал все возможное, чтобы расположить девушку к себе.

Красавец граф Людвиг ван Шикамура был хоть куда, и сердце Гретхен Продай Яйцо скоро оттаяло, в ее взгляде появилась нежность, а потом и откровенное желание.

– Ты сколько месяцев не сношалась? – с подозрением поинтересовалась София у своей ипостаси.

– Четыреста пятьдесят два года одиннадцать месяцев и двадцать девять дней... – мечтательно ответила Гретхен Продай Яйцо.

– Ни фига себе! – сочувственно воскликнула София. – Я тебя понимаю...

И начала строить глазки графу – что не сделаешь ради подруги?

Ужин был великолепным. Черепаховый суп, рябчики, устрицы, заяц в маринаде, хороший набор вин и шампанское привели Гретхен Продай Яйцо в великолепное настроение, и она вспомнила о приворотном зелье только в конце пиршества. В принципе, его можно было, наверное, оставить на завтра. Но на всякий случай взглянув в завтрашний день, в своей судьбе и судьбе графа Гретхен Продай Яйцо увидела какие-то туманные неоднозначности и поэтому решила, невзирая на кружившуюся от шампанского голову, применить средство немедленно.

Потушить все свечи в столовой внезапным порывом ветра было для Гретхен Продай Яйцо сущим пустяком. Когда свечи были зажжены вновь (сделал это Катилина, весь ужин просидевший, охваченный недобрыми предчувствиями – палачи ведьм хорошо чувствуют), Гретхен Продай Яйцо предложила выпить графу на брудершафт. А так как пункт "Сначала дай им волю и комфорт" требовал исполнения любого желания жертвы, граф с удовольствием согласился.

...Зелье повлияло на Людвига ван Шикамуру вовсе не однозначно. Конечно, при одном взгляде на Гретхен Продай Яйцо его охватывало неодолимое желание сорвать с нее одежды, но вдобавок к этому он неожиданно захотел, чтобы трахалось все, что бегает, ползает, летает, обедает и сидит в клетках. "Побочный эффект, – мельком подумала на это ведьма, – В будущем надо подработать средство. И вообще, кажется, получилось просто любовное зелье, а не приворотное". И хотела было пригласить графа проследовать в спальную, но тут шампанское, не питое четыреста пятьдесят два года одиннадцать месяцев и двадцать девять дней, сделало свое дело, и как никогда хмельная Гретхен Продай Яйцо начала выступать.

– Я смогу исполнить ваше желание, граф! – заговорщицки улыбнулась она. – Ради вас я залью этот замок океаном любви!"

И тут же принялась выливать в серебряное ведерко одну бутылку шампанского за другой. Когда оно наполнилось, незаметно, из рукава, ссыпала в него немного зелья, взяла серебряный половник для разлива крюшона и, вручив "Шикомурке" ведерко, пошла по замку.

Сначала, естественно, досталось палачу Катилине и Элеоноре фон Зелек-Киринской. Выпив по половнику, они немедленно упали в объятия друг друга, постояли так, слюняво целуясь, и так же, не разнимая объятий, проследовали в ближайшую спальную.

Понаблюдав за ними с превеликим удовольствием, ведьма и граф звучно чмокнулись и пошли поить прислугу; последними (хотя Гретхен Продай Яйцо и возражала) были напоены бесправные обитательницы графского кабинета.

Оставив не опорожненное ведерко на письменном столе, граф взял неожиданно закемарившую Гретхен на руки и бережно отнес ее в спальню.

Мало кто может себе представить, что испытал в эту ночь Людвиг ван Шикамура. Дело в том, что у Гретхен Продай Яйцо внешние и внутренние половые губы не уступали в силе и подвижности обычным губам. Представляете? Вряд ли... К тому же и влагалище у нее... мм... как бы сказать понятнее... ну, в общем, было вполне управляемым, то есть могло сокращаться и расслабляться, играть и стараться так, как требовалось хозяйке и... мм... гостю. А если еще вспомнить, что Гретхен Продай Яйцо чувствовала будущее, особенно ближайшее, и ей ничего не стоило предугадать малейшие желания графа, и еще то, что она была невероятно как хороша, в самую меру хороша, и еще то, что целых четыреста пятьдесят два года одиннадцать месяцев и двадцать девять дней у нее не было мужчин, то вы можете представить что творилось той ночью в спальне графа...

Гретхен Продай Яйцо все сделала, чтобы графу запомнился этот день... Нет, не верно сказано... Гретхен Продай Яйцо все сделала, чтобы графу было хорошо. Ведь она знала, что утром он будет мертв, а мертвые ничего не помнят...

Утром в тяжелую дубовую дверь спальни бешено заколотили сначала кулаками, затем стульями и скамейками. Утомленный граф довольно спокойно отнесся к этому факту. Он встал, открыл дверь и... очутился в руках своих подневольных наложниц...

"Нахлебались зелья... – недовольно подумала Гретхен Продай Яйцо, рассматривая их блестящие страстью глаза. – Разве можно столько...".

И зарылась с головой в подушки – даже ведьмам нужно время, чтобы восстановить силы после бессонной ночи. А графа, победно вопя, утащили неведомо как освободившиеся пятничные женщины...

Кофе с коньяком Гретхен Продай Яйцо приказала подать в библиотеку ровно в полдень. Его принес измученного вида Катилина. "Ну и досталось ему..." – посочувствовала ведьма, заметив, что Катилина опасается ее. Опасается, потому, что она женщина.

Взяв чашечку с кофе, Гретхен Продай Яйцо подошла к окну. Над замком голубело небо, в нем паслись ухоженные барашки облаков. Выпив глоток живительного напитка, Гретхен Продай Яйцо оперлась лбом о холодное стекло и напротив увидела распахнутое окно химической лаборатории. А внизу, на брусчатке внутреннего дворика лежал граф. Он был наг и даже с высоты третьего этажа выглядел непомерно измученным.

...Но снится мне,

Что начали цветы повсюду осыпаться,

– продекламировала Гретхен Продай Яйцо и, допив кофе, пошла на кухню готовить омлет.

Через неделю Гретхен Продай Яйцо вернулась в свою хижину и в свое прежнее обличие. Душа Софии из нее испарилась – уж очень безобразной была старуха-ведьма. Еще через неделю Гретхен Продай Яйцо вычитала из своих колдовских книг, что человек, доведенный до самоубийства, самоубийцей не считается. И, следовательно, душа Худосокова не погибла, а просто переселилась в следующее тело. Обескураженная промахом Гретхен хотела засечь его местонахождение своими ведьмиными органами чувств, но у нее ничего не получилось – слишком далеко оно было.

5. Пальмы и проблемы. – Кто кого спасает? – Гия, Умом Подобная Полной Луне.

Витторио Десклянка, полуитальянец-получех, поссорился с капитаном, вернее, капитан поссорился с ним, потому как проиграл ему слишком много в канасту. Из корабельной кассы, конечно. И капитан приказал высадить его, своего судового врача на небольшой коралловый остров в Южной части Тихого океана.