Глава 1

Время для прогулки по незнакомым окрестностям было довольно позднее, но теплый ветерок так нежно ласкал и лунный свет так живописно растекался по склонам холмов, что трудно было отказать себе в этом удовольствии. И дорога, и весь этот день были непросты и хлопотны. Сколько распоряжений пришлось отдать экономке и дворецкому! А потом звонил управляющий — выразить свое почтение и обговорить планы на предстоящие дни. Да и Верити не оставляла его в покое. Если уж для него это путешествие оказалось нелегким, то ее оно привело в полное изнеможение. Да и можно ли ожидать от шестилетнего ребенка, измученного скукой и лишениями долгой дороги, чтобы он не капризничал и вел себя смирно?

Сейчас уже дочка была в постели, спала, усталая, убаюканная колыбельными пожилой терпеливой няни и сказками, которые Алекс читал ей на ночь.

Однако сам он не чувствовал усталости. Слишком странной, слишком необычной была перемена в его жизни. Вот уже более двух лет минуло с тех пор, как он получил наследство после смерти дяди — родного брата матери, но до сегодняшнего дня так ни разу и не побывал в этих краях. Признаться, он мало что понимал в том, что здесь происходит, просто каждые три месяца управляющий присылал ему отчеты, из которых можно было понять, что наследство сулит ему большие доходы. Люди его круга приобретали аристократические титулы и приумножали свои состояния, не прилагая к этому усилий. Из века в век получая ренту с огромных земельных владений, они со скепсисом и презрением относились к самой идее предпринимательства. Это считалось непрестижным и почти неприличным. Времена менялись, но, к сожалению, быстрее, чем люди.

Александр Хит, граф Крэйл, стал владельцем земель в одной из долин Южного Уэльса вместе с расположенными там чугунолитейным заводом и угольными шахтами. Край света, как сказала мать его покойной жены. И ее слова резанули его. Она пришла в ужас, когда он объявил ей, что на какое-то время увезет туда ее внучку. Не утешило ее и упоминание о Гленридском замке, построенном в этих же краях предками дядюшки и тоже унаследованном Алексом.

Он стоял у окна спальни, все еще в дорожном платье, и размышлял — время позднее и окрестности незнакомы ему, но ему надо пройтись. То немногое, что он успел разглядеть днем, восхитило его: узкая долина между высоких, заросших вереском холмов, которые широкими ступенями убегали ввысь, река с пунктиром домов по берегу, и внизу, уже невидимый из окон замка, скрытый зеленью вековых деревьев чугунолитейный завод. Сам замок Гленрид был расположен на одной из верхних террас, в стороне от поселка и завода.

Особенно очаровали Алекса холмы. Высокие, но не слишком крутые, они окружали долину, ограждая ее от внешнего мира. У него возникло чувство, что он попал в другую, совершенно чужую страну. Впрочем, в известном смысле так оно и есть, подумал он.

Алекс взял плащ — на тот случай, если вечер окажется не столь ласковым, как ему показалось, пока он стоял у открытого окна. Но плащ ему не понадобился. А проходя по гравиевой дорожке мимо парковых газонов, он полной грудью вдыхал теплый свежий воздух, наполненный стрекотом цикад. Однако столь размеренная, унылая прогулка не устраивала его. Он остановился, вслушиваясь в ночную тишину. Его манили холмы. Если он выйдет за ворота и поднимется по одному из них, то увидит всю панораму окрестностей — вид оттуда обещал быть куда более живописным, нежели из окон замка. Сейчас, при лунном свете, долина, несомненно, должна выглядеть великолепно.

Он не собирался уходить далеко, тем более что очень быстро обнаружил, что спуск с холма гораздо более крутой, чем ему показалось поначалу. Здесь были бугры и впадины, а временами даже коварные, неожиданные провалы. Но если соблюдать осторожность и двигаться не спеша, то реальной опасности они не могли представлять. Луна хорошо освещала ему путь. Оказавшись наверху, Алекс понял, что предчувствие его не обмануло. Отсюда, где деревья не могли скрыть вид, вся долина была перед ним как на ладони — живописная, несмотря на дымившие трубы завода и черневшие вдалеке терриконы. Лунный свет мерцал на водной глади реки, которая оказалась шире, чем ему представлялось раньше. И домишки, тянувшиеся длинной извилистой линией по отлогому склону холма, сейчас спали, словно прижавшись к могучей и надежной груди, — лишь в нескольких окнах горел уютный свет. По-видимому, его рабочие рано ложатся спать. Впрочем, не так уж и рано, подумал Алекс, время близится к полуночи.

Конечно, и ему пора возвращаться. Правда, ночной воздух так приятен и свеж, что не хотелось бы отказываться от этих редких, драгоценных минут, когда можно побыть наедине с собой. Если пройти чуть дальше, размышлял он, то откроется совсем другой вид на долину. Быть может, ему даже удастся увидеть за деревьями замок. Его архитектура превосходна — множество башен и башенок, высокие узкие окна. Сегодня, впервые увидев его, он был приятно удивлен. Несмотря на множество украшений, замок не выглядел вульгарно. Он удивительно вписывается в окружающий пейзаж.

Алекс и сам не понял, когда его слух уловил какой-то гул. Это не было ни шорохом ветра, ни стрекотом цикад, ни журчанием реки. Собственно, поначалу его просто что-то встревожило, а потом он уже понял, что это звуки. Но по мере того, как он продолжал свой путь, он все отчетливее слышал гул. Это оказались людские голоса. Глухое бормотание множества голосов.

Алекс остановился, прислушиваясь. Откуда они доносятся? Из долины? Но окна домов темны, а завод, хотя там и может сейчас трудиться ночная смена, слишком далеко отсюда. Значит, из шахты? Нет, звук доносился откуда-то со стороны холмов.

Осторожно, чтобы его не услышали, Алекс двинулся дальше, уже не сомневаясь в том, что люди где-то рядом. Вскоре он отчетливо различил голос одного человека, который перекрывал все остальные, заставляя их затихнуть. Этот человек говорил на незнакомом Алексу языке — по-видимому, валлийском.

Неожиданно он понял, что за вершиной, на которую он взобрался, должна оказаться очередная лощина. Теперь Алекс был уверен — он на верном пути. Он отчетливо слышал голос, и кому бы он ни принадлежал, он доносился из этой лощины. Алекс осторожно взобрался еще выше и, приблизившись к вершине холма, пригнулся, чтобы не быть обнаруженным. Почти ползком преодолев последние несколько футов, он приподнял голову и посмотрел вниз.

От изумления он чуть не ахнул. Его глаза округлились. Внизу была глубокая и широкая ложбина — гораздо шире, чем он предполагал, — и вся она была заполнена притихшими людьми. Множеством людей. Было такое впечатление, что здесь собрались все жители долины.

Человек, который говорил перед ними, стоял на небольшом возвышении, так, чтобы все присутствующие могли видеть его. Это был коренастый мужчина, необычно высокий, но широкий в плечах и весьма крепкий на вид. В самом его облике чувствовались сила и власть — а иначе как бы он смог, подумал Алекс, завладеть вниманием стольких людей?

Но зачем они собрались здесь, среди холмов, да еще и ночью? Алекс вдруг отметил, что ни у кого из них не было с собой ни фонаря, ни факела и никакого другого источника света. Конечно, луна светила достаточно ярко, но это все равно настораживало. Неужели тайная сходка?

Широкоплечий темноволосый оратор сошел с возвышения, уступив место другому — высокому худому человеку, облаченному во все черное. Этот также говорил на валлийском языке, но по его интонациям и по тому, как он вскидывал руки, можно было догадаться, что это священник. Он читал молитву. Все благоговейно склонили головы и молча внимали его словам; только редкое «аминь» выдохом звучало в тишине.

Они собрались, чтобы помолиться? Алекс нахмурился. Эта мысль и удивила, и позабавила его. Он слышал о том, что валлийцы очень религиозны, что они все до одного сектанты. Но чтобы устраивать массовые молитвенные сборища по ночам, когда уже давно пора спать?.. Ну и ну! И снова он подумал о том, что, в сущности, ничего не знает ни об этой земле, ни об этих людях, рядом с которыми ему предстоит жить.

Он уже собрался потихоньку ретироваться, оставив этих странных людей за их занятием, как вдруг заметил женщину. Так же как и он, она пряталась. Насколько он смог разглядеть, в ложбине были только мужчины. Так же как и он, она подглядывала за ними из-за валунов. Она не могла видеть Алекса, и он подкрался поближе, желая рассмотреть ее.

Он спрашивал себя: зачем она пришла сюда, отчего не присоединится к общей молитве? Или женщинам здесь не дозволяется молиться с мужчинами? Похоже, что так. Он не мог определить с уверенностью ее возраст. Ее темное платье почти сливалось с камнями, а голова была покрыта светлой шалью. Но она казалась стройной, почти хрупкой, — такая фигура может быть только у девушки. Заинтригованный, Алекс украдкой стал наблюдать за ней, стараясь отогнать от себя навязчивую мысль, что увлекся тем, что его совершенно не касается.

Наоборот, все, что происходит здесь, убеждал он себя, имеет самое непосредственное отношение к нему. Это его земля. И это его люди.

Молитва отзвучала, и священник сошел с возвышения, на которое тут же взобрался предыдущий оратор. Алекс испытал раздражение, зная, что не поймет ни слова из речи этого человека, но одернул себя, понимая, что должен привыкать к тому, что отныне ежедневно будет слышать валлийскую речь. Они у себя дома, это их земля, а не его.

Однако на этот раз он понял все. Валлиец заговорил по-английски, с сильным акцентом, но вполне понятно. Он представлял собравшимся следующего оратора, англичанина. Тот известен по всей стране, и для них большая честь видеть его здесь, в Уэльсе. Так пусть же они как следует поприветствуют Роберта Митчелла!

Раздались дружные аплодисменты, и на возвышение поднялся маленький, невзрачный молодой человек в очках. Он поднял руку, требуя тишины, но аплодисменты и одобрительный свист еще некоторое время не смолкали.

Роберт Митчелл? Что за черт!

Роберт Митчелл был одним из самых известных пропагандистов чартизма, которые в великом множестве и с завидным энтузиазмом разъезжали по промышленным районам Англии и Уэльса, собирая подписи под хартией.

Выходит, это собрание организовано чартистами? Алекс, похолодев, приник к валуну. Он даже не предполагал, что идеи чартистов добрались и до Кембрана. Барнс, его управляющий, ни словом не обмолвился об этом.

Громким, густым голосом, который никак не вязался с его наружностью, Роберт Митчелл излагал цели чартистского движения. Он говорил просто и доходчиво: о том, кто такие чартисты и какие требования они выдвигают — об избирательном праве для каждого мужчины страны, о необходимости ежегодных выборов парламента, о тайном голосовании и так далее. Алекс был знаком с идеями чартистов. Они даже вызывали у него симпатию. Но в последнее время чартизм странным образом стал походить на рабочее движение, и у многих здравомыслящих людей возникло опасение, что он станет философией экстремизма.

Это тайное ночное сборище насторожило его. Если помыслы организаторов чисты, к чему такая секретность?

Он бросил взгляд на женщину. Она по-прежнему пряталась за валунами. Тем временем Роберт Митчелл заканчивал свою страстную речь, убеждая мужчин подписаться под хартией и, внеся вступительные взносы, присоединиться к чартистскому движению.

— Наша сила в количестве! — выкрикнул он, рубанув кулаком воздух, и от этого восклицания у Алекса на лбу выступила холодная испарина.

— Подпишемся же под хартией, друзья! — Коренастый валлиец снова был на возвышении, из уважения к гостю он обращался к землякам по-английски. — А с того, кто не поставит свою подпись сегодня, мы спросим завтра!

В его словах звучала нескрываемая угроза. Но насколько мог видеть Алекс, несогласных не было — толпа одобрительно загудела. Да, завтра, видимо, придется задать несколько вопросов Барнсу. Но сначала нужно выяснить, кто этот крепкий валлиец, который имеет такую власть над этими людьми. И насчет священника тоже.

Женщина, прятавшаяся за валуном, осторожно выбралась из своего укрытия. Собрание подходило к концу, и она, очевидно, желала заблаговременно убраться. Сама того не ведая, она направилась прямо в его сторону.

Он выждал и, когда она прошла мимо на расстоянии вытянутой руки, ни разу не подняв головы и не заметив его, последовал за ней. Она шла быстрым шагом, светлая шаль окутывала ее голову и плечи. Походка у нее была легкой и пружинистой, такая походка могла быть только у молодой женщины. И фигура была прекрасная. Взгляд Алекса скользнул по спине женщины. Длинные ноги. Округлые бедра.

Она спускалась в лощину, миновав которую должна была выйти на тропу, ведущую в поселок. Еще несколько минут — и она скроется из глаз. Алекс прибавил ходу и, как только она, почувствовав преследование, обернулась, схватил ее за руку и зажал ей ладонью рот. На него смотрели огромные испуганные глаза. Не давая ей времени опомниться, он затащил ее за большой валун в стороне от тропы, чтобы люди, которые первыми покинут собрание, не наткнулись на них.

— Вас позабыли пригласить на собрание? — спросил он, прижав ее к холодному камню. Он убрал ладонь от ее рта, но стоял к ней вплотную, так что его грудь почти касалась ее груди. Да, она была молода. И красива. Шаль сползла с ее головы, открыв его взгляду длинные распущенные волосы. Они казались совершенно черными в темноте. Как и ее глаза.

— Кто вы? — Она заговорила по-английски с уэльским акцентом, который придавал ее речи особое, неповторимое очарование.

— Право, жаль, что женщинам не предлагают подписаться под хартией, — сказал он. — Признайтесь, вам бы хотелось поставить свою подпись.

Она откинула голову. В ее глазах уже не было страха, только частое, прерывистое дыхание выдавало испуг.

— Я не знаю вас, — сказала она. — Вы англичанин? Шпион? Вы приехали к мистеру Барнсу?

— Как зовут этого крепкого темноволосого человека, который вел собрание? — спросил Алекс, не отвечая на ее вопрос.

Она стиснула губы.

— Он из Кембрана? — не отступал Алекс. — Он работает здесь?

— Не знаю, — сказала она. — Эти люди не из нашей долины. Я никогда не видела их в Кембране.

Он кивнул, хотя и не поверил ей.

— А священник? Тот, что читал молитву? Как его зовут? И опять она сжала губы. А затем, видя, что он ждет от нее ответа, произнесла:

— Не знаю.

— Значит, вы не знаете никого из тех, кто был на собрании? Они все из других долин. Выходит, они случайно собрались именно здесь, так?

— Да, наверное, — проговорила она, слегка запнувшись, но затем упрямо вздернула подбородок. — Кто вы? Зачем вы здесь? Эти люди не замышляют ничего дурного. Они просто подписали обращение к парламенту. И чего вы хотите от меня? — Ее голос задрожал, в глазах мелькнул страх. — Кто вы?

Похоже, она только сейчас осознала, что она одна, в горах, с незнакомым мужчиной, подумал Алекс. Она оттолкнулась спиной от скалы и попыталась проскользнуть мимо него, но он шагнул ей наперерез, и на одно короткое мгновение, прежде чем она отпрянула, его тело соприкоснулось с ее, и он почувствовал упругость ее грудей, тепло ее бедер.

— А кто вы? — спросил он, оперевшись ладонью о камни рядом с ее головой. — Или вы тоже из другой долины и не знаете, как вас зовут?

Некоторое время она молчала, гордо вскинув голову, а потом сказала:

— Я закричу.

— Не закричите. Я не позволю, — ответил Алекс и, склонившись, поцеловал ее. И тут же понял всю неразумность своего поступка. Ее губы были теплыми и мягкими, и, видимо, с такой же остротой, как она за минуту до этого, он вдруг осознал, что они здесь совсем одни, окутанные мглой прохладной ночи и мерным стрекотом цикад. У него и в мыслях не было обижать девушку, когда он пошел за ней, — если здраво оценить обстановку, это было так неразумно. Через силу он оторвался от ее губ.

Ее глаза горели ужасом и возмущением. Но она, несомненно, обладала незаурядным мужеством. Она довольно быстро оправилась от потрясения. Вздернув подбородок, она молча смотрела ему в лицо.

— Насколько я понимаю, — заговорил Алекс, — вам ни к чему обнаруживать себя здесь. Те мужчины вряд ли обрадуются, узнав, что вы подглядывали за ними. Итак, как вас зовут?

— Пустите меня, — сказала девушка. — Если узнают, что вы сделали, вас разорвут в клочья. Но я ничего не скажу, если вы не выдадите меня.

— О-о, вы предлагаете мне сделку, — насмешливо заметил Алекс, сделав шаг назад. — Значит, говорите, они разорвут меня в клочья, и только за то, что я напугал вас, украв у вас невинный поцелуй? Но ведь вы же не знаете этих людей.

— Вы нисколько не напугали меня, — сказала она, проигнорировав последнее его замечание.

Он усмехнулся. Ей-богу, жаль, что нельзя пофлиртовать с ней сейчас. Она, кажется, очень хороша собой. Алекс с грустью подумал о том, что уже очень давно не обнимал женщину. Но сейчас неподходящее время, чтобы начинать ухаживания.

Он отступил в сторону, позволяя девушке пройти.

— На вашем месте я бы поостерегся гулять в такой час без провожатых, — сказал он. — Горы — небезопасное место для девичьих прогулок.

— Спасибо. — В ее голосе звучал сарказм. — Я запомню ваш совет.

— А я запомню эту ночь, — ответил он, — как не смогу забыть и лица тех людей, о которых спрашивал вас. Не исключено, что я когда-нибудь еще раз увижу их. В других долинах, конечно. И я очень надеюсь, что мне представится случай как следует разглядеть и ваше лицо.

— Если я покажу вам его, — парировала она. Он улыбнулся.

— Ступайте, пока никто не застал вас здесь.

Он видел, что только гордость удерживает ее от того, чтобы не сорваться с места и не пуститься наутек. Не сводя с него глаз, она накинула на голову шаль и только тогда, распрямив плечи, прошла мимо него.

— Спокойной ночи, дева Кембрана, — тихо проговорил он ей вслед.

Она не ответила. Она шла, постепенно ускоряя шаг, явно желая поскорее выбраться из ложбины, выйти на дорогу, ведущую в поселок. Она ни разу не оглянулась, но ее спина, прямая и напряженная, как натянутая струна, выдавала ее страх, — страх, что он догонит ее и опять начнет мучить своими вопросами.

Итак, ему не удалось выжать из нее ни слова. Определенно, она умеет держать язык за зубами. Можно надеяться, что и их встречу она сохранит в тайне. Алекс не знал, хорошо ли будет, если кто-нибудь узнает о том, что он стал невольным свидетелем тайного собрания рабочих. Его совсем не радовала мысль броситься в пучину местных политических страстей, тем более сразу по приезде.

Напрасно он остановил эту девушку, напрасно заговорил с ней. И уж тем более ни к чему было целовать ее. Что она может подумать о нем? Ему остается только надеяться на то, что не в ее интересах рассказывать кому бы то ни было об этом пикантном происшествии — даже когда она узнает, кто он такой, а узнает она очень скоро.

Зачем он поцеловал ее? Этот поцелуй, краткий, внезапный и безответный, пробудил в нем желания, которые он научился сдерживать. За те шесть лет, что прошли после смерти жены, у него было всего два более-менее продолжительных романа и ни одного — со дня объявления помолвки с Лоррейн, — помолвки, которая длилась год и которую они расторгли месяц назад.

Удивительно, он множество раз целовал Лоррейн, и их поцелуи были гораздо более долгими, нежели этот, но ни разу ему не приходилось испытать такого возбуждения, как сейчас, целуя незнакомую валлийку.

И уже не опасаясь, что кто-нибудь может его заметить, Алекс отрешенно побрел между холодных валунов, по пригоркам и лощинам каменистой местности. Он утешался мыслью, что до замка еще далеко и он успеет остыть, прежде чем окажется в своей одинокой постели.

Шерон Джонс едва удерживала себя, чтобы не побежать. Она судорожно стискивала концы шали, не позволяя себе оглянуться назад. Ее охватил страх. Ей казалось, что рука мужчины вот-вот снова ляжет ей на плечо, властно накроет ее рот.

Кто он такой? Откуда взялся?

Как это ни глупо, но в первое мгновение она решила, что это дьявол. Его ладонь была большой и сильной, темный плащ скрывал его фигуру, и он так решительно преградил ей путь, что лишил ее воли и способности к сопротивлению. Но стоило ей увидеть его лицо, как она поняла, что это не дьявол. Скорее ангел. Даже в темноте его волосы светились. Как и его глаза — то ли голубые, то ли серые. Нет, конечно же, голубые. И он очень правильно говорил по-английски.

Кто он? Шпион? Их сейчас полно кругом. Да и жандармов тоже. Может, он жандарм, хотя на нем и не было формы? Жандарм, посланный шпионить за ними. И он видел их всех, видел Оуэна, Эмриса, Йестина, дедушку. Правда, он не знает их имен, она их не назвала ему. Но ведь узнает, и в первую очередь про Оуэна. Господи, Оуэн вел собрание! Этот шпион должен был его прекрасно разглядеть.

Она заметила, что почти бежит, когда уже миновала долину. Не чуя под собой ног, она свернула на знакомую улицу и, никем не замеченная, юркнула в темный дом. Здесь она в безопасности. Бабушка сейчас наверху и, даже если не спит, вряд ли спустится вниз. Дедушка с Эмрисом вернутся не раньше чем через полчаса. Торопливо раздевшись на кухне, Шерон натянула ночную рубашку и скользнула за занавеску, где была ее кровать — та самая, которую ей отвели, когда она семнадцатилетней девушкой пришла в дом деда, и которая снова стала ее, когда она вернулась сюда после смерти Гуина и их сына.

Она лежала под одеялом, вся дрожа, и молила Бога, чтобы дед и Эмрис поскорее вернулись домой, хотя понимала, что стены дома не спасут их. Завтра все они будут схвачены. Что с ними сделают? Неужели их всех посадят в тюрьму? Но кто тогда будет работать в шахте? Останутся только женщины — ведь мужчины, все до единого, были на собрании, даже те, кто не поддерживает хартию. Слух о приезде известного оратора, мистера Митчелла, взбудоражил всю долину.

Ведь и она не смогла сдержать своего любопытства — единственная из всех женщин долины.

Ей некстати вспомнились слова Оуэна: «С того, кто не поставил свою подпись сегодня, мы спросим завтра».

У нее до боли сжалось сердце. Ох, Оуэн, Оуэн. Завтра его выбросят с работы и скорее всего арестуют. Англичанин видел его лицо. Лица других он, возможно, и не разглядел, но Оуэна он запомнил и обязательно запомнил эти его слова.

Скрипнула дверь, две темные фигуры на цыпочках прошли через кухню.

— Дедушка, это вы? — тихо окликнула Шерон, выглядывая из-за занавески. — У вас все в порядке?

— Да, все хорошо, — также шепотом ответил ей дед.

— Спи, Шерон, — раздался громкий голос Эмриса. — Что за охота тревожиться по пустякам? Скоро утро, тебе на работу.

— Спокойной ночи, — прошептала Шерон.

Она не могла даже намекнуть им, какая ужасная опасность подстерегает их. Она прислушивалась к шагам наверху, к скрипу половиц под их усталыми ногами, и от страха у нее стало сосать под ложечкой.

И тут она вспомнила поцелуй, вспомнила ужас, охвативший ее в то мгновение, когда рука незнакомца зажала ей рот и она почувствовала его тело, такое большое, сильное и мускулистое, и позже, когда ее губы оказались во власти его губ. Она была почти уверена, что попала в грязные лапы насильника.

Он запомнил ее, и он ясно дал понять, что будет искать встречи с ней.

Шерон поджала коленки, свернулась калачиком, с головой укрылась одеялом, словно оно могло защитить ее от ужасного англичанина, полудьявола-полуангела. Он имел смелость похитить у нее поцелуй, а сейчас держал в своих руках судьбу, а может, и саму жизнь Оуэна.

Господи, милостивый Боже, спаси и сохрани, лихорадочно повторяла она, засыпая.

Глава 2

Джошуа Барнс, коротконогий, лысоватый англичанин с круглым брюшком, выдававшим пристрастие к пиву, жил один в небольшом каменном доме, выстроенном на территории Гленридского парка. Энергичный, с крепкой деловой хваткой, он так успешно управлял заводами и шахтами, расположенными в долинах Уэльса, что владельцы некоторых из них пошли на то, чтобы взять его в долю. Его ценили не только как расторопного управляющего, но и как человека, сумевшего за десять с небольшим лет превратить Кембран из жалкой деревушки в поселок, а его рудники и чугунолитейные заводы — в прибыльные предприятия.

Рядом с многоопытным управляющим Алекс чувствовал себя младенцем. В первый же день, когда они с Барнсом отправились осматривать заводы, молодой граф понял, насколько он невежествен в вопросах бизнеса и производства. Увиденное поразило и озадачило его. Ему, аристократу, который за свои двадцать девять лет выезжал из Лондона только в загородное поместье, все здесь было в диковинку. И потому он с большим вниманием слушал Барнса, стараясь понять и запомнить хоть что-нибудь из его объяснений.

Алекс не решился заговорить с кем-либо из рабочих. Они говорили между собой на валлийском наречии, и хотя он знал, что они должны понимать английскую речь, ограничился приветливыми кивками и улыбками.

Однако он поймал себя на мысли, что рабочие занимают его гораздо больше, чем слова Барнса. Он внимательно всматривался в их лица, надеясь увидеть уже знакомые. Но это ему показалось бессмысленным занятием. Хотя Алекс был почти уверен в том, что одного из рабочих, крепкого, обнаженного по пояс мужчину с блестящими от пота крупными бицепсами и мощным торсом, всем своим видом напоминавшего боксера, он уже видел — он председательствовал ночью на собрании, — однако утверждать этого наверняка Алекс не мог.

С особым вниманием он всматривался в лица женщин, но ни одна из них не походила на ту, что встретилась ему ночью в горах. Ее он узнал бы с первого взгляда. Ему бы доставило удовольствие увидеть ее — и ее реакцию на его появление здесь.

— Это все очень любопытно, — сказал он, когда они вышли из цехов, и тут же сообразил, насколько неудачна его оценка. Пожалуй, она могла бы и оскорбить Барнса, положившего немало сил на то, чтобы наладить производство и сделать его прибыльным. — На шахты мы сходим завтра, если не возражаете. Да, и мне хотелось бы побольше узнать о рабочих. Сколько их здесь, какова продолжительность рабочего дня, какое жалованье они получают, ну и так далее.

— Я завтра же представлю вам все бухгалтерские книги, милорд, — сказал Барнс.

— Кроме того, я хотел бы знать о рабочих организациях, — осторожно добавил Алекс, — если, конечно, они существуют.

— Есть касса взаимопомощи, — ответил управляющий. — Ее члены регулярно платят взносы и в случае болезни могут рассчитывать на пособие. Других объединений ни на заводе, ни на шахте нет, милорд. Каждый работник знает, что это влечет за собой немедленное увольнение.

— А что же чартизм — неужели он не проник в эти края? Насколько я знаю, идеи чартистов довольно популярны среди рабочих промышленных районов.

— Как вам сказать, милорд. Разъезжают тут всякие агитаторы, пытаются настроить людей против правительства. Но рабочие знают, чем грозит им участие в подобного рода собраниях. Нет, милорд, в этом отношении здесь все спокойно.

Алекс отпустил Барнса и поспешил домой. Он тревожился за дочь, ему было не по себе от мысли, что на целый день оставил ее одну пока еще в чужом для нее доме. Бедняжка Верити. Наверное, ужасно скучает в компании пожилой няни. Ему уже давно следовало бы жениться — хотя бы потому, что девочке нужна мать. Нужно было жениться на Лоррейн сразу после помолвки, а он все раздумывал и колебался, пока она в конце концов не предложила ему расторгнуть помолвку.

Шагая к дому, Алекс спрашивал себя, почему он не рассказал Барнсу о ночном собрании, но, так и не найдя никакого вразумительного объяснения своей скрытности, постарался забыть об этом. В конце концов, пока он здесь чужак и совсем не собирается поднимать шум из-за ерунды.

Несколькими прыжками он преодолел лестницу, ведущую на второй этаж, распахнул дверь детской, и Верити с радостным криком бросилась ему навстречу. Он поймал ее и со смехом закружил по комнате.

— Ну, как поживает моя дочурка? Соскучилась по папе?

После ужина Шерон, невзирая на протесты бабушки, взялась мыть посуду. Конечно, она устала, конечно, она ног под собой не чувствует после дневной смены: весь день она таскала тележки с углем, весь день в буквальном смысле тянула лямку, и оттого у нее ноют плечи. Иногда, особенно в нижних туннелях, приходилось передвигаться даже на четвереньках — в кромешной темноте, духоте, задыхаясь от угольной пыли.

И все-таки она решила сама помыть посуду. Ведь бабушка тоже не бездельничала днем. В доме был порядок, все сияло чистотой, одежда была выстирана, выглажена и сложена аккуратными стопками, и это при том, что воду приходилось носить в ведрах издалека и ставить на огонь. К тому времени, когда Шерон вернулась домой, поспела уже и горячая вода для купания — для нее и для деда с Эмрисом, когда они вернутся со смены на заводе. И само собой, бабушка приготовила ужин.

Шерон, возможно, последовала бы совету бабушки и отдохнула, но ей нужно было чем-то заняться, чтобы не выдать неожиданно охватившего ее волнения. Потому что родные ее говорили сейчас о графе Крэйле, владельце Кембрана, который неожиданно объявился сегодня на заводе и пробыл там почти целый день.

— Настоящий англичанин, — сказал Эмрис. Он сидел в кресле у огня, вытянув длинные ноги и почти касаясь ими ног отца, расположившегося напротив. — Правда, отец? Видела бы ты его, мама. Важный, как индюк, все ходил кругами да кивал нам, словно ему есть дело до наших забот. На самом-то деле его волнуют только его денежки. Я едва удержался, чтобы не плюнуть ему в спину.

«Он блондин?» — чуть не вырвалось у Шерон. Она прикусила язык и принялась с удвоенной энергией тереть полотенцем уже сухую тарелку. Она могла бы поспорить на свое недельное жалованье, что он блондин. Высокий блондин. Тот самый, которого она встретила в горах и который поцеловал ее.

— Ну-ну, зачем ты так, Эмрис, — примирительно проговорила Гвинет Рис. — Он не сделал нам ничего дурного. Он не виноват, что родился англичанином. Мне кажется, ты должен относиться к своему хозяину с большим почтением.

— Не сделал ничего дурного? — Эмрис от возмущения вытаращил глаза. — Это ты мне говоришь, мать? Мы ведь всю жизнь горбатились на дядю, на его дядю, а теперь будем горбатиться на него. Вот увидишь, он, как и его дядюшка, спрячется за спину Барнса и выжмет из нас все соки. Мы и так работаем от зари до зари за кусок хлеба, за крышу над головой, а нам чуть что грозят увольнением! Нет уж, с меня хватит, я не согласен лизать зад поганому англичанину!

— Эмрис! — Отец грозно сдвинул брови. — Что за выражения? Сейчас же извинись перед матерью и Шерон. Хоть тебе уже тридцать пять, но я еще не так стар, чтобы у меня не хватило сил выпороть тебя.

— Ладно-ладно. Прости, мама. Прости, Шерон, — буркнул Эмрис.

— Может, он добрый человек, — задумчиво продолжал Хьюэлл Рис. — Может, с его появлением что-нибудь переменится к лучшему.

Эмрис фыркнул.

— Ты иногда несешь такую чепуху, отец!

— Ну, знаешь, Эмрис, — вмешалась Гвинет, — это никуда не годится — так разговаривать с отцом!

— Вот что происходит, когда человек перестает ходить в церковь, — заметил Хьюэлл. — Наш Эмрис стал безбожником.

Это случилось десять лет назад, с печалью вспоминала Шерон, в тот самый день, когда его жена и маленький сын умерли от холеры, — за два года до того, как Шерон приехала в Кембран. На панихиде в церкви отец Ллевелин, отпевая усопших, сказал, что такова воля Божья и что овдовевший муж и потерявший сына отец должен воздать хвалу Господу за то, что Он забрал этих двоих к себе на небеса. И тогда, как говорят люди, Эмрис поднялся и на глазах у всех жителей Кембрана громко выругался, а затем, пройдя мимо священника, мимо двух гробов, вышел из церкви, чтобы никогда больше не вернуться туда.

Люди до сих пор смотрели на него как на черта.

— Я устал слушать болванов, — сказал Эмрис. — Вчера ночью, на собрании, я чуть не сдох со скуки, пока отец Ллевелин читал свою молитву.

Гвинет недовольно поджала губы, но промолчала.

Упоминание о собрании заставило Шерон вздрогнуть. Она не могла понять, почему до сих пор ничего не произошло. Ведь сам граф Крэйл был там и все видел. Он хорошо разглядел Оуэна и отца Ллевелина. И он легко может узнать ее.

Может, он просто ждет прибытия специальных констеблей, которые должны арестовать всех заговорщиков? Или для этой цели сюда пришлют жандармов?

У нее закружилась голова. Сейчас она уже жалела, что взялась мыть посуду, — ей бы лучше посидеть немного.

— Четыреста пятьдесят семь подписей, — донесся до нее голос Эмриса. — Неплохо для начала, а, мам?

— Я не хочу слышать об этом, — ответила Гвинет сердито. — Не хочу, чтобы мои мужчины оказались за решеткой.

— Не бойся, мама, про наши собрания знают только те, кому положено, — весело проговорил Эмрис и заговорщически подмигнул Шерон. — Ты что-то сегодня притихла. О чем задумалась, Шерон?

Шерон медленно сложила пополам полотенце и повесила его на веревку.

— Я боюсь за Оуэна, — тихо ответила она. Это все, что она могла им сказать.

— Не бойся. Оуэн умеет постоять за себя, — успокоил ее Эмрис.

— Я сегодня возвращалась домой с Йестином, — сказала Шерон. — Он рассказал мне, как его заставили подписаться под хартией. Неужели это правда?

— Йестин Джонс! Да он просто сопливая девчонка! — презрительно бросил Эмрис. — Сколько ему лет, Шерон? Семнадцать? Восемнадцать?

— Семнадцать, — ответила она, — но он работает наравне со взрослыми. А то, что он такой мягкий по натуре, много читает и хочет стать священником, не дает тебе права называть его девчонкой.

— Ты защищаешь его, потому что он брат Гуина, — возразил Эмрис. — А я тебе скажу, что он просто трус.

— Он не трус. Он уважает закон.

— Хватит! — решительно заявила Гвинет. — Хватит говорить про хартию. Или нам больше не о чем поговорить друг с другом? К чему портить вечер? Почему мы не можем просто порадоваться тому, что мы, слава Богу, дома, все вместе, что сегодня теплый летний день?

— Ты права, мама, — откликнулся Эмрис. — Присядь, Шерон, дай отдохнуть своим ногам. Сердце обливается кровью, как подумаю, что ты с утра до вечера ползаешь по штольням, на самой тяжелой работе. Я бы с удовольствием раскроил Барнсу череп за то, что он направил тебя туда.

— Барнс дал мне работу, — возразила Шерон, присаживаясь к столу. — Пусть тяжелую, но в Пенибонте мне отказали и в такой.

— Ну да, как же, — горько откликнулся Эмрис. — Он предложил эту работу, чтобы унизить тебя, Шерон.

— Это ему не удалось, — ответила она. — Многие женщины работают в шахте и не считают это зазорным. Чем я лучше их? Я не стыжусь тяжелой работы.

— Тебе совсем ни к чему работать, — хмуро вмешался Хьюэлл. — Мне неловко смотреть в глаза соседям, когда женщина из моего дома, вместо того чтобы хлопотать по хозяйству, уходит с утра на работу. Тем более в шахту. Я и Эмрис зарабатываем достаточно, чтобы прокормить вас с бабушкой.

— Но, дедушка… — начала было Шерон.

— Наша Шерон — гордячка, — перебил ее Эмрис. — Оставшись без матери, она приехала к нам, но гордость не позволяет ей быть тебе обузой. Да и потом, после смерти Гуина…

— Что за чушь! — возмущенно воскликнул старик Хьюэлл, бросив быстрый взгляд на Шерон, которая, сидя за столом, штопала одежду. — Наша внучка никогда не будет нам в тягость, мы всегда рады помочь ей, когда нужно. Не говори ерунды, Эмрис!

Эмрис прав, подумала Шерон, устало откинувшись на спинку стула и глядя на догоравшие в камине угли. Ее мать была несчастной женщиной, проклятой церковью, а потом, когда ее позор уже нельзя было скрыть, и всеми жителями Кембрана. Она вынуждена была переехать в соседнюю долину, в Пенибонт, где поселилась в небольшом домике, принадлежавшем тому самому человеку, который обесчестил ее, — сэру Джону Фаулеру, хозяину тамошних заводов. Маленькая Шерон никогда не называла его отцом, даже в мыслях, хотя он и принял в ней некоторое участие — за его деньги она училась в Англии в привилегированной и очень дорогой школе для девочек. Потом, когда ей уже исполнилось семнадцать лет и она осталась одна, без матери, он опять пытался устроить ее судьбу, почти сосватав ее за Джошуа Барнса. Это очень хорошая партия, убеждал он дочь. Барнс — солидный, влиятельный человек.

Но Шерон отказалась. Она чувствовала себя причастной к двум совершенно непохожим мирам и выбрала для себя судьбу, которая была ей и ближе и понятнее. Она никогда не смогла бы войти в круг Джона Фаулера. Никто в этом мире, включая Джошуа Барнса, не дал бы ей забыть о ее неблагородном происхождении. И, не желая дольше оставаться в доме матери, где все напоминало ей о ее отчаянном положении, она покинула его. Но работы в Пенибонте она не смогла найти.

Шерон пришла в Кембран, к деду. Она попросила у него крышу над головой, но не захотела жить за его счет и поэтому через два дня отправилась к Джошуа Барнсу наниматься на работу, и тот, гаденько усмехаясь и оглядывая ее похотливым взглядом, предложил ей работу в шахте. Самую грязную, тяжелую и низкооплачиваемую из тех, которые исполняли женщины. Она согласилась и проработала в шахте три года, пока не вышла замуж за Гуина Джонса. Он был шахтером, жил в крошечном домишке вместе с родителями и братьями. Она перебралась в его дом — так сильно было ее желание стать здесь своей.

После смерти Гуина — его с двумя товарищами засыпало в шахте — Шерон, к тому времени беременная, опять вышла на работу. Ее сын родился восьмимесячным и умер, не прожив и дня. Шерон снова перебралась в дом деда и продолжала работать в шахте, хотя дед почти выхлопотал для нее местечко на заводе.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.

— Добрый вечер, миссис Рис. Добрый вечер, Хьюэлл, Эмрис. Привет, Шерон. — В дверях стоял Оуэн Перри, комкая в руках кепку. — Хорошая погода сегодня, не правда ли?

Глядя на Оуэна, Шерон удивилась тому, каким неуверенным и робким он становится, когда переступает порог их дома, хотя вот уже несколько месяцев появляется здесь ежедневно и все давно догадывались, что он ухаживает за ней.

— Добрый вечер, Оуэн, — сказала Гвинет. — Погода и вправду хороша, мое белье высохло мгновенно. — Она хитро улыбнулась. — Ты, наверное, гулял и решил заглянуть к нам на огонек?

Оуэн покраснел и в смущении вывернул кепку наизнанку.

— Шерон, — сказал он вместо ответа, — может, ты погуляешь со мной? Погода хорошая сегодня. Не беспокойтесь, миссис Рис, мы прогуляемся совсем немного, а потом я провожу ее домой, — добавил он. Он всегда добавлял это, хотя Шерон было уже двадцать пять лет и она побывала замужем.

Гвинет одобрительно кивнула. Шерон поднялась и, накинув на плечи шаль, прошла к двери.

— Нет, погоди-ка, — вмешался Эмрис. — Сколько у нас сейчас на часах? Половина девятого. Запомни, Оуэн, Шерон должна быть дома ровно в девять.

— Да-да, и ни минутой позже, — поддержал его Хьюэлл.

— И не вздумай уводить ее в горы, — строго добавил Эмрис, когда Оуэн, открыв дверь, пропустил вперед Шерон.

— Эх, а у меня как раз поломались часы, — ответил Оуэн, — и я оставил их дома, на шкафу. Что же мне делать, Эмрис Рис?

Дед и Эмрис громко расхохотались в ответ.

— Болваны, — сказал Оуэн, закрыв за собой дверь и беря Шерон за руку. — Чертовы комедианты. Нет чтобы придумать что-нибудь новенькое.

Шерон рассмеялась.

— Как ты сегодня? — спросил он ее, когда они, дойдя до конца улицы, повернули направо, чтобы подняться выше, откуда была видна почти вся долина, и река, и крыши домов. — Я шел и боялся: вдруг ты устала и не захочешь гулять?

— Нет, что ты. Ты же знаешь, я люблю гулять, — ответила она и шумно втянула в себя воздух. — После того как весь день проведешь под землей, начинаешь понимать, какое это чудо — воздух.

— А по мне, так нет лучшего запаха, чем запах твоих волос, — сказал Оуэн, на мгновение прижавшись щекой к ее голове. — Ты каждый день моешь их. Ты чистюля, и мне нравится в тебе это.

Она действительно мыла голову каждый день и, спускаясь в шахту, повязывала косынку, но косынка не могла защитить волосы от угольной пыли.

— Ты видел сегодня графа Крэйла? — спросила она. — Я слышала, он приходил на завод с мистером Барнсом. Эмрис говорит, что он настоящий англичанин.

— Ну да, белобрысый, как все они, разодетый и наодеколоненный, — сказал Оуэн. — Да и Барнс сегодня вырядился, как павлин.

Слова Оуэна развеяли у нее последние сомнения. Граф Крэйл — блондин.

— Интересно, зачем он приехал? — сказала она. — Он ведь прежде ни разу не появлялся здесь.

Оуэн пожал плечами:

— Наверное, решил поразвлечься. Посмотреть, как горбатятся его рабы.

Рука об руку поднявшись на вершину холма, они остановились, чтобы полюбоваться открывающимся отсюда видом. Солнце медленно скрывалось за холмами напротив, в его багряном свете река казалась чистой и безмятежной. Шерон старалась забыть о графе, прогнать из своего сердца ужасные предчувствия, но они не хотели отступать. Вдруг это ее последний вечер с Оуэном? Неужели им не суждено больше вместе любоваться закатом? Страх все больше овладевал ею.

— Мне кажется, — сказала она, глубоко вздохнув, — что это самое красивое место на земле. — И действительно, вид холмов всегда вызывал у нее чувства радости и покоя. Она помнила, как тосковала по ним, когда училась в школе.

Оуэн презрительно усмехнулся.

— Это место — сущий ад, — сказал он, кивнув сначала в сторону завода, а потом на черневшие вдалеке терриконы. — Мы вкалываем, как рабы, Шерон, а лоботрясы-англичане, такие, как наш граф, знай получают свои денежки. Они грабят нас и наши земли, а мы вместо того, чтобы сказать им «хватит», как попки, причитаем «на все воля Божья, на все воля Божья».

Шерон почувствовала, как от горьких слов Оуэна ее охватывает озноб и сжимается сердце.

— Оуэн, прошу тебя, не надо, — тихо попросила она. — Не будем портить вечер, ладно?

Он замолчал, обнял ее за талию и, повернув к себе, поцеловал в губы долгим и крепким поцелуем. Она обвила руками его шею. У нее с Оуэном все должно получиться. У него есть хорошая, надежная работа, есть дом — пусть небольшой, но после смерти матери он остался в нем один. Его уважают. И он хорош собой. Она нарожает ему крепких детишек, и ей больше не нужно будет работать в шахте. Да, у них все сложится. И это хорошо, но только как-то чересчур расчетливо. Ей всегда хотелось стать своей среди этих людей, но неужели сейчас она пытается словчить, чтобы устроиться в этом мире поудобнее? Ведь если говорить начистоту, то она не любит Оуэна, вернее — любит, но не той любовью, о которой всегда мечтала. Ну, в таком случае она не любила и Гуина. Может быть, той, настоящей любви и вовсе не бывает?

А может, у них с Оуэном и нет никакого будущего? Сколько пройдет времени, пока граф Крэйл что-то предпримет? День? Два? Наверное, ей следовало бы предупредить Оуэна, пока не поздно, пока у него еще есть время скрыться, уехать куда-нибудь. Но ведь он не станет прятаться. Она точно знает — он не станет. И она еще крепче обняла его.

— М-м. — Он потерся о ее шею. — Может, поднимемся в горы?

Он уже не в первый раз предлагал ей пойти с ним в горы. По традиции все влюбленные гуляли на холмах, поскольку там они могли немного побыть наедине, выбравшись из тесноты крошечных, переполненных людьми домишек и узких улочек. Постепенно маршруты этих прогулок становились все более дальними и продолжительными и заводили молодых в горы, подальше от людских глаз. Шерон ходила туда однажды с Гуином — это было за неделю до их свадьбы. Именно там она потеряла невинность, а точнее сказать, отдала ее Гуину, потому что, говоря ему «да», прекрасно понимала, на что идет. Земля была холодной и твердой. Она тогда едва не задохнулась под тяжестью Гуина.

— Не сегодня, Оуэн, — сказала Шерон. Ей хотелось пойти с ним, хотелось раз и навсегда определить свое будущее, хотелось забыть о страхе. Оуэн, хотя он и поругивает частенько отца Ллевелина, — человек богобоязненный. Если он зовет ее в горы, значит, он твердо намерен жениться на ней. Можно сказать, что он таким образом делает ей предложение. Ей хотелось пойти, по крайней мере какая-то часть ее существа отчаянно желала этого. — Не сегодня.

— Ты издеваешься надо мной? — спросил он. — Говоришь мне «нет», но твои поцелуи, Шерон, говорят «да». Знаешь, я был бы очень нежен с тобой. Ты, может быть, думаешь — раз я такой большой, то не могу быть нежным?

Легким поцелуем она коснулась его губ.

— Дай мне время, — ответила она. — Я не сомневаюсь в том, что ты можешь быть очень, очень нежным, Оуэн.

— Имей в виду, лето скоро кончится, — предостерег он. — А осенью в горах холодно.

— Оуэн, у меня и в мыслях нет издеваться над тобой. — Она положила голову ему на плечо. — Просто пока мне не хочется этого.

Это была неправда. Она хотела. Хотела утешения, которое мог дать ей только мужчина. Когда она была замужем за Гуином, интимная сторона жизни обычно доставляла ей радость, кроме того единственного раза, в горах. Было что-то очень утешающее в ощущении, что можно быть настолько близким с другим человеком.

— Запомни, на следующей неделе я опять предложу тебе горы, — сказал Оуэн. — Я ни за что не отступлюсь от тебя, потому что ты, Шерон Джонс, самая красивая женщина Кембрана.

— А ты, Оуэн Перри, самый красивый мужчина Кембрана, — с улыбкой ответила Шерон.

Он поцеловал ее, на этот раз быстрым, легким поцелуем.

— Ну что, тогда пойдем? Тебе завтра рано вставать.

Она кивнула, ее глаза погрустнели.

— Ах, Шерон! — воскликнул Оуэн, прижимаясь лбом к ее голове. — Если б ты знала, как мне горько и обидно, когда представлю, каково тебе приходится в шахте. Ей-богу, ты создана для лучшей жизни.

— Никто не создан для того, чтобы таскать тележки с углем, — сказала Шерон. — Но всем нужно что-то есть. — Она взяла Оуэна под руку, подняла голову и, глядя на заходящее солнце, вдохнула полной грудью, желая вобрать в себя как можно больше вечерней свежести и отчаянно надеясь, что воздух пойдет ей на пользу, что сегодня ночью она сумеет заснуть, а завтра произойдет чудо, которое развеет все ее страхи.

Глава 3

Вечером Алекс отправился на прогулку с дочерью. Как няня ни настаивала, что девочке пора спать, та капризничала и ни за что не желала идти в постель. Алекс чувствовал себя виноватым перед дочерью. Она целый день не видела отца и вынуждена была слоняться по дому и парку под бдительным присмотром пожилой няни, которая почему-то очень боялась местных жителей и не отпускала свою подопечную от себя ни на шаг.

Алекс решил прогуляться с девочкой по холмам. В вечернем свете они выглядели совсем иначе, нежели днем. Их покрытые вереском склоны в лучах заката блестели серебряным светом.

Какая живописная картина, думал Алекс, сжимая в руке маленькую ладошку дочери и окидывая взглядом долину, реку и холмы, сбегавшие к ней. Как не похожи эти края на то, что ему доводилось видеть раньше. Как будто океаны и континенты отделяют его от того, другого, мира. Непонятно почему, но ему было на удивление хорошо здесь. Даст Бог, со временем он поймет премудрости производства, от которого зависит процветание этой земли. Может статься, научится понимать людей, которые живут и работают здесь. И возможно, даже посвятит им какую-то часть своей жизни.

— Папа, что они делают? — спросила Верити, показывая пальцем в сторону подножия холма.

Алекс улыбнулся. Он тоже приметил эту влюбленную парочку внизу, однако старался не обращать на них внимания. Те явно предпочли бы считать, что они здесь одни.

— Они целуются, — сказал он. — Мужчина и женщина, решив пожениться, целуются. Или если уже женаты. Это значит, что они любят друг друга.

— Ты тоже целуешь меня перед сном, — сказала Верити. — Но не так. Не так долго.

— Видишь ли, между взрослыми мужчиной и женщиной это бывает немного по-другому, — ответил Алекс. — Хочешь, я открою тебе маленький секрет? Они пришли сюда, потому что здесь нет людей, не желая, чтобы за ними кто-нибудь наблюдал. Поэтому давай и мы не будем обращать на них внимания, ладно? Посмотри-ка лучше вокруг. — Он обвел рукой склоны холмов и долину, утопающую в лучах заката. — Тебе нравится здесь?

— Да, здесь очень красиво, — сказала Верити. — Бабушка неправду говорила. Она говорила, что здесь край света, мне даже не хотелось ехать сюда.

Алекс улыбнулся. Заходящее солнце оранжевым светом залило все небо над холмами и проложило золотую дорожку на водной глади реки. Он невольно покосился и снова увидел влюбленную парочку. Они уже не обнимались, но стояли, прильнув друг к другу. Высокая, стройная женщина с длинными темными волосами и широкоплечий темноволосый мужчина ростом чуть повыше ее. Если вечернее солнце не шутило над его зрением, он уже видел их. Этот мужчина выступал прошлой ночью на сходке, он узнал его в толпе рабочих на заводе. А она — та самая девушка из Кембрана. Хотя чего уж там, возможно, уже и не девушка.

Неожиданно Алекс почувствовал в сердце легкий укол ревности. Ему вдруг стало очень одиноко. Эти двое внизу удивительно гармонично вписывались в представший его взору пейзаж, они казались неотъемлемой частицей этой живописной уединенной уэльской долины, отрезанной горами от остального мира.

Солнце тем временем спряталось за холмами, и небо из оранжевого стало багрово-красным. Над долиной спускались сумерки. Еще чуть-чуть, и темнота скроет окрестности. Алекс почувствовал, как его охватывает безотчетная тревога, какая-то щемящая тоска, которую он не мог ни понять, ни обозначить словами. Оттого ли это, что он чужой здесь, чужой этой красоте и гармонии, что он не вырос на этой земле и не в силах ощутить свое родство с ней? Или это тоска… по дому? Нет, вряд ли. Он не мог найти ни объяснения, ни подходящих слов. Эта долина восхитительна, и он видит ее во всей ее красе, в летний вечер, залитую отсветами заката. Что ж удивительного в том, что красота природы так тронула его, — он просто досадует, что рядом нет никого, кроме маленькой дочери, кто мог бы разделить с ним эту радость.

Он снова посмотрел вниз, ища глазами влюбленную пару. Рука об руку они спускались по склону, направляясь к поселку.

— Ну что, малыш, — Алекс склонился к притихшей дочери, — не пора ли и нам домой? А то, глядишь, скоро стемнеет и маленькая девочка может заблудиться.

— Но ведь я же с тобой, папа, — сказала она, стискивая ручонкой его ладонь. — А мы всегда будем жить здесь?

— Может, и не всегда, но какое-то время поживем, если ты не против, конечно, — сказал Алекс.

— Я не против, — ответила она и со всей прямотой шестилетнего ребенка добавила: — Мне не нравится жить с бабушкой. Она всегда сердится на меня. Когда я смеюсь, она меня ругает. Она говорит, что девочка должна быть тихой и скромной. Но ведь это же глупо, правда, папа?

Да уж, подумал про себя Алекс. Но вслух сказал:

— Твоя бабушка хочет, чтобы ты стала настоящей леди.

— Ну, если леди все время ходят надутые, то я не хочу быть леди, — заявила Верити.

Алекс промолчал, решив, что благоразумнее будет не продолжать разговор на эту тему. Однако Верити еще не все высказала.

— И няня тоже такая скучная, — сказала девочка, — она сегодня не разрешила мне даже спуститься вниз, к слугам, а мне так хотелось поговорить с ними. И когда мы гуляли вокруг дома, она не разрешила мне бегать, велела идти рядом с ней. А ты же знаешь, папа, как медленно она ходит! И еще она сказала, чтобы я не выходила из парка, она говорит, что меня съедят волки. Что за чушь! Здесь ведь нет волков, правда? Няня просто ленится ходить пешком. Она лентяйка!

И к тому же очень немолодая, подумал Алекс. Он терпел ее только оттого, что она знала Верити с самого рождения, и еще потому, что ее нашла мать его покойной жены. Но Верити растет, и ей нужен человек, который бы не просто присматривал за ней, но и разговаривал бы с ней; у него самого на это, к сожалению, никогда не хватает времени.

— Наверное, пора подыскать тебе гувернантку, — сказал Алекс. — В конце концов, тебе уже целых шесть лет. Я обязательно подумаю об этом.

Об этом следовало задуматься раньше, до того, как они приехали сюда, ругал себя Алекс. Он должен был сделать это еще в Лондоне. Нужно было найти там подходящую женщину и взять ее с собой.

— Я умею читать и складывать числа. Бабушка научила меня, — затараторила Верити. — Мне не нужна гувернантка, папа. Мне нужно, чтобы кто-нибудь гулял со мной. Ну… и играл бы, — немного смущаясь, добавила она.

Да, решено. Он наймет гувернантку.

— Хорошо, малыш, я постараюсь что-нибудь придумать, — согласился Алекс.

«А мне-то самому что нужно… или, вернее, кто?» — неожиданно подумал Алекс. И снова перед его глазами возникла стройная темноволосая женщина в объятиях молодого крепкого валлийца, женщина, которую он поцеловал прошлой ночью.

Она пробудила в нем желание. Он до сих пор чувствовал его.

Алекс спал, как всегда, при настежь открытых окнах. Посреди ночи он неожиданно проснулся. Он чувствовал, что его что-то разбудило, но что именно, не мог понять. Наверное, луна, решил он спросонок, открывая глаза и обводя медленным взглядом залитую лунным светом комнату. Еще минута — и полоса света подберется к его лицу.

Можно просто перевернуться на другой бок. Пожалуй, надо бы поплотнее задернуть шторы, но так не хочется выбираться из-под теплого одеяла. Он полежал еще минуту, но наконец решился и, вздохнув, поднялся с постели.

Он стоял у окна, глядя на темные верхушки деревьев и вдыхая свежий ночной воздух. Ночь сегодня такая же лунная и яркая, как вчера, хотя и прохладнее, подумал Алекс, поеживаясь, и протянул руку к шторе.

Его рука застыла в воздухе. Вот оно, то, что разбудило его. Какой-то звук. Он понял это только что, когда вновь услышал его. Протяжный, заунывный вой. Волки? Алекс нахмурился. Неужели здесь водятся волки? Похоже, что там не только волки. Вой не мог заглушить отчетливый звон колокольчиков: там как будто брело стадо.

У него по спине даже мурашки пробежали — таким неуместным был этот вой в напоенной безмятежным покоем долине, и в нем слышалась почти человеческая тоска. Завтра нужно будет расспросить экономку, мисс Хэйнс, и Барнса тоже. Если здесь водятся волки, то ни в коем случае нельзя выпускать Верити за пределы парка, хотя бы даже и с гувернанткой.

Он задернул шторы и вернулся в постель, еще хранящую тепло его тела. И еще три раза он слышал этот вой, прежде чем забылся тревожным сном.

Шерон, вздрогнув во сне, проснулась и села в постели. «О нет! Господи, сжалься надо мной, сделай так, чтобы это был только сон!» Глядя широко открытыми глазами в темноту, она прислушивалась. Было тихо до звона в ушах. Да, ей приснилось, это был всего лишь сон.

Выждав минуту-другую, она снова легла, но лежала с открытыми глазами, настороженно вслушиваясь в тишину, со страхом ожидая повторения кошмара. Она боялась за Йестина, дорогого, милого Йестина. Она всегда любила своего мягкого, деликатного деверя. Они познакомились, когда он был двенадцатилетним мальчиком, а она совсем юной девушкой, но уже замужем за Гуином. Уже в те времена Йестин жадно стремился к знаниям, хотя не учился нигде, кроме воскресной школы, и она как могла старалась помочь ему, рассказывая обо всем, что помнила сама, что осталось в ее памяти от учебы в престижной английской школе. Ей он поверял свои мечты, с ней делился своими надеждами. Она слушала его, и сердце ее разрывалось от жалости; она понимала, что мечтам этим никогда не суждено сбыться. Подобно другим мальчишкам Кембрана, Йестин был обречен на тяжелую жизнь шахтера. Сегодня она целый день думала о нем, поэтому ей и приснился этот кошмар.

Но в следующее мгновение она опять вскочила, обливаясь холодным потом. Вой, улюлюканье, звон колокольчиков. «Бешеные». Господи, милостивый Боже, не допусти!

«Бешеные!»

Ей уже приходилось слышать их клич прежде, но всякий раз этот вой наводил на нее ужас. Она вся сжималась от страха, она натягивала на голову одеяло и затыкала пальцами уши, только бы не слышать этих звуков. Но сегодня она не может просто спрятаться от того, что происходит на улице. Сегодня это может касаться Йестина. Сегодня они, возможно, пришли за ним.

Боже, ведь он еще мальчишка. И он в конце концов подписался под хартией. Неужели они накажут его только за то, что он не сделал этого сразу? Нет, скорее всего они наметили жертву покрупнее.

Но эта мысль не успокоила ее.

«Бешеные быки» — так они называли себя, мужчины из нескольких долин, собирались вместе, чтобы наказывать непослушных и мстить неугодным, собирались тайком, по ночам и всегда в масках. Говорили, что «бешеному» не разрешается выходить на дело в своей долине, чтобы не быть узнанным и чтобы жалость к жертве не смягчила его сердце. Говорили и многое другое, но все это были только слухи, утверждать что-либо наверняка никто не брался.

«Бешеные» всегда появлялись в долине, когда кто-то из ее жителей отказывался принимать участие в какой-либо заварушке. Поначалу отщепенца предупреждали — либо к нему приходили ночные гости, либо просто подбрасывали записку с угрозами. Если он не внимал предостережениям, следовало наказание — ночной налет, погром, а зачастую и избиение в горах.

Шерон не могла согласиться с такими методами, они были отвратительны. Жизнь и без того была нелегкой. Единственное, что хоть как-то может скрасить ее, — так это любовь. До недавних пор люди в долине жили хотя и бедно, но весело и счастливо, помогая ближнему и поддерживая друг друга в тяжелую минуту. Теперь же все изменилось: жители долины стали подозрительными, они больше не могут доверять друг другу и по ночам просыпаются от страха.

Однако некоторые — и среди них есть даже женщины — считают, что безобразия бешеных идут на пользу долине. И Оуэн не исключение из их числа. Он постоянно повторяет, что надо всем сообща добиваться лучшей жизни. Но неужели для этого необходимы жестокость и насилие?

И снова стекла задрожали от нарастающего воя. Шерон зажала ладонями рот; она чувствовала, что еще минута такого напряжения — и она завизжит от страха, разрыдается в голос.

Заскрипели ступени лестницы, ведущей на второй этаж.

— Шерон? — Это был Эмрис.

Она сбросила одеяло и босиком выскочила на кухню.

— Дядя Эмрис, что это? — дрожащим голосом спросила она. — «Бешеные»?

— Да, — сказал он. — Ты испугалась?

Высокая фигура Эмриса темнела на фоне окна. Шерон подошла к нему и крепко вцепилась в его большую сильную руку, инстинктивно ища защиты.

— Я ненавижу их, — прошептала она в отчаянии.

— Они делают свое дело. — Эмрис высвободил руку и задернул занавеску. — Ничего не видать. Кажется, они не на нашей улице.

— Дядя Эмрис, за кем они пришли сегодня?

— Не знаю. И знать не хочу. Нас это не касается. — Он ободряюще похлопал ее по плечу. — Ложись спать. Завтра рано вставать.

— Да, конечно.

Она забралась в постель, натянув до подбородка одеяло. Ей не хотелось, чтобы Эмрис уходил, ей необходимо было чувствовать кого-то рядом, но она слышала, как он поднимается по лестнице, и не решалась остановить его.

А затем она опять услышала вой. Вся дрожа, она спрятала голову под одеяло и зажала ладонями уши.

Йестин, милый Йестин! Боже, убереги мальчика, защити его от их гнева!

И в довершение всего она вспомнила о графе Крэйле, об опасности, которая нависла над ними, и тихий стон вырвался из ее груди.

День выдался хлопотным. Утром Алекс, как и собирался, посетил шахту, а днем к нему пожаловали с визитом соседи.

Но еще до этого, утром, за завтраком, он пытался узнать, крики каких животных беспокоили его ночью.

Однако ни экономка, ни дворецкий будто и не слышали ночью ничего подозрительного. Они замялись, когда он напрямик спросил их, водятся ли в этих краях волки. У Алекса возникло ощущение, что они что-то скрывают от него. Но почему? Может, они считают, что он, испугавшись диких зверей, тут же соберет пожитки и поспешит вернуться в Англию и тогда они лишатся работы?

Мало-мальски вразумительного ответа он добился только днем от Джошуа Барнса, но то, что он услышал, и удивило, и встревожило его.

— Это «бешеные быки», милорд, — сказал тот коротко. Алексу тут же представились ужасные рогатые чудища, которые бродят по ночам в горах, оглашая своим воем окрестности, но следующие слова Барнса развеяли эту жуткую картину.

— На самом деле это, конечно, люди, милорд. Они ходят в масках, глухой ночью и запугивают тех, кто пытается отстаивать свое мнение.

Алекс нахмурился. Он молчал, ожидая продолжения.

— Судя по всему, рабочие что-то затевают, — сказал Барнс, недовольно поджав губы. — «Бешеные» выходят перед большой заварушкой. Хотя в последнее время здесь было спокойно.

— Может, их раздразнили заезжие говоруны? — предположил Алекс.

— Может быть. Никогда не знаешь, что в головах у этих людей. У меня есть, конечно, надежные люди, однако порой даже из них нельзя вытянуть ни слова. Но уверяю вас, милорд, я сегодня же займусь этим.

Шахта произвела на Алекса удручающее впечатление. Джошуа Барнс явно растерялся, когда Алекс изъявил желание спуститься туда. Похоже было, что и сам он там не частый гость.

Воздух под землей был жарким, густым и тяжелым от угольной пыли. Больше всего Алекса поразили женщины. Они выполняли, пожалуй, самую тяжелую работу: перекинув лямку через талию, всем корпусом наклонившись вперед, они таскали доверху груженные углем тележки. Одна из них едва не врезалась ему головой в живот, прежде чем заметила его ноги. Вздрогнув, она подняла голову, и Алекс увидел ее черное от угля лицо и большие, ясные глаза. Ее волосы были убраны под косынку.

В шахте работали и дети, некоторым из них на вид было не больше десяти лет. Они открывали двери, пропуская людей и вагонетки с углем.

— Сколько им лет? — спросил Алекс управляющего, когда они с Барнсом поднялись наверх.

— Кому, милорд?

— Детям, которых мы видели в шахте. С какого возраста им позволено работать под землей?

— Их принимают на шахту с двенадцати лет, — уклончиво ответил Барнс.

— Однако бывает, что они поступают на работу и раньше?

— Иногда, милорд, приходится закрывать на это глаза. Некоторые семьи нуждаются в дополнительном доходе.

Неужели они зарабатывают так мало, что вынуждены отправлять на работу своих детей, спрашивал себя Алекс. Он только сегодня понял, как далек от реальной жизни. Ему почти не о чем было спросить Барнса. Что он понимает в производстве по сравнению с управляющим? Сейчас главная его задача — учиться. Дело это, похоже, нудное, но то, что он успел заметить, настораживает и тревожит его, и он просто обязан досконально во всем разобраться.

Неожиданный визит сэра Джона Фаулера, владельца пенибонтских шахт из соседней долины, даже обрадовало его. Сэр Джон прибыл с женой и дочерью. Живи они в Лондоне или в другом людном месте, они вращались бы в разных кругах и вряд ли встретились бы друг с другом, но здесь они были ровней. Алекс встретил соседей радушно. Выслушав высокопарную приветственную речь Фаулера, он велел подать чай и привести Верити, чтобы она заняла разговором дам, пока он и сэр Джон будут беседовать о делах.

Да, положение на шахтах непростое, сказал ему сэр Джон. Цены на уголь падают, падает и зарплата рабочих. Такова экономическая реальность. Детский труд? Да, он имеет место. Никто не принуждает родителей посылать своих детей на работу, но если они сами желают того, кто может им запретить?

— Значит, дети не учатся в школе? — спросил Алекс. Как выяснилось, школ в округе не хватает. Те несколько, что разбросаны по окрестным долинам, дают только начальные знания; учительствуют там женщины, порой сами едва умеющие читать и писать. Правда, есть две школы, которые находятся под опекой жен землевладельцев, и там работают вполне квалифицированные учителя. Что же касается воскресных школ, то в них учат только чтению и письму.

— Я подумываю о том, чтобы нанять для Верити гувернантку, — сказал Алекс.

Его слова привлекли внимание женщин.

— О да! — вступила в разговор леди Фаулер. — Девочка уже большая. И такая славная, милорд! У нашей Тэсс уже в пять лет была гувернантка. Превосходная женщина, разумеется, англичанка и хорошо образованная.

— Мне следовало бы задуматься об этом раньше, — с сожалением сказал Алекс. — Обычно я не доверяю другим такие дела, но, похоже, все-таки придется выписать гувернантку из Лондона. Судя по всему, здесь мне не удастся подобрать подходящую женщину.

— Из нашей Тэсс вышла бы отличная гувернантка, — как бы в шутку заметил сэр Джон. — Она закончила школу в Англии и теперь на распутье. Правда, киска? — Он подмигнул дочери.

Тэсс обворожительно улыбнулась Алексу. Это была хорошенькая блондинка лет восемнадцати на вид. Девушек такого типа Алекс всегда инстинктивно избегал. Такие с грехом пополам заканчивают школьный курс и тут же с жадностью и азартом бросаются на поиски мужа. Ясно, что он, граф и небедный человек, был бы для барышни такого рода лакомым кусочком.

— Ох, как это было бы чудесно! — с жаром подхватила леди Фаулер. — Тэсс могла бы приезжать к вам два-три раза в неделю, милорд, чтобы давать уроки вашей очаровательной малышке. Я уверена, они быстро поладят. Я даже думаю, что Тэсс в каком-то смысле смогла бы заменить девочке мать.

Тэсс смущенно хихикнула.

Алекс вежливо улыбнулся. Предложение и позабавило, и насторожило его. От него не мог укрыться провинциальный вид девушки. Он догадывался, отчего Фаулер приехал к нему с женой и дочерью, хотя для первого визита естественнее было бы воздержаться от такой семейственности.

— Верити, крошка, скажи, ты хочешь, чтобы я научила тебя читать и писать? — спросила Тэсс, беря девочку за руку и нежно глядя на нее своими большими голубыми глазами. — Мне было бы интересно заниматься с тобой.

— Я умею читать, — сказала Верити, — меня научила бабушка. Мне надо, чтобы кто-нибудь гулял со мной по горам.

— О Боже! — всплеснула руками леди Фаулер. — Что только не приходит детям в голову! Леди не лазают по горам, Верити, — сказала она смеясь.

— Тогда мне не нужна гувернантка, папа, — заявила Верити.

— Мне кажется, — вмешался Алекс, осененный внезапной идеей, — раз уж мы решили пока пожить здесь, неплохо было бы, если бы кто-нибудь научил Верити валлийскому языку, рассказал бы ей о культуре и обычаях этой земли. — Он был почти уверен, что мисс Тэсс Фаулер не знает валлийского.

— Это страна дикарей, милорд, — сказала леди Фаулер. — У них нет никакой культуры. Нам, культурным людям, приходится здесь очень нелегко. К счастью, в соседних долинах есть несколько предприятий, с владельцами которых мы поддерживаем дружеские отношения, так что у нас есть свой круг общения. Вы, милорд, живя в Лондоне, конечно, привыкли к другому обществу, но смею надеяться, что не погнушаетесь нашим. А что касается языка, на котором говорят аборигены, то это совершенно варварский язык. Цивилизованный человек не в состоянии говорить на нем.

— Я вообще не желаю разговаривать с теми, кто обращается ко мне не по-английски, — сказала Тэсс. — Это просто бред какой-то. Все они прекрасно понимают английский, но при этом почему-то продолжают говорить на своем жутком валлийском.

Слава Богу, она не говорит по-валлийски, подумал Алекс.

Фаулеры пробыли у него час и на прощание еще раз упомянули о том, что Тэсс сочтет за радость приезжать в Гленрид так часто, как он пожелает. Алекс с улыбкой поднес к губам руку девушки.

— У вас очень доброе сердце, — проникновенно сказал он, беззастенчиво используя все свое обаяние. — Только боюсь, что у такой обворожительной молодой леди есть гораздо более приятные занятия, нежели лазать с ребенком по горам,

— Папа, — сказала Верити, когда коляска Фаулеров скрылась из виду, — мне показалось, что эта леди не очень-то хочет гулять со мной. — В ее голосе слышалась неприязнь.

Алекс усмехнулся.

— Ты права, малышка, с ней тебе будет ненамного веселее, чем с няней. Скажи, ты хочешь научиться говорить на валлийском?

— Как наш повар и слуги? — уточнила Верити. — Я слышала сегодня, как они разговаривали на кухне. Они не видели меня — я спряталась на лестнице. Няня днем легла подремать, и я сбежала. Мне не понравилось, я ничего не поняла.

— Для того чтобы подслушивать чужие разговоры, чертенок, — сказал Алекс, — нужно знать язык, на котором говорят люди. Но я, право, ума не приложу, где найти человека, который учил бы тебя языку и всяким другим полезным и нужным вещам. И кроме того, чтобы он скакал с тобой по горам.

Позже он спросил об этом у своей экономки. Однако мисс Хэйнс не сказала ему ничего утешительного. Вот разве что съездить в Ньюпорт — это ближайший крупный город в Уэльсе — и поспрашивать там или дать объявление в тамошнюю газету. Можно поискать гувернантку и в Кардиффе, рассуждала она, но Кардифф меньше, чем Ньюпорт. А насчет учительниц из местных школ милорд пусть и не думает, они недостаточно грамотны, чтобы заниматься с дочерью самого графа Крэйла.

Но через некоторое время мисс Хэйнс опять вернулась к этому разговору. Кажется, у нее есть на примете одна женщина. Ее зовут Шерон Джонс, и она живет здесь, в Кембране. Она училась в частной школе в Англии, но она валлийка и говорит по-валлийски.

— А захочет ли эта леди стать подругой моей дочери? — спросил Алекс. — Хватит ли у нее сил и энергии на то, чтобы, к примеру, гулять с девочкой в горах?

Мисс Хэйнс пожала плечами.

— Миссис Джонс — совсем молодая женщина, милорд, но я не знаю, как она отнесется к этому предложению.

— Миссис? — Алекс удивленно поднял брови.

— Она вдова, сэр, — пояснила экономка. Алекс кивнул.

— Мисс Хэйнс, прошу вас, дайте знать этой леди, что я хочу ее видеть. Пусть она зайдет ко мне, когда сможет.

Ему понравилась идея. Эта женщина могла бы регулярно давать его дочери уроки, могла бы гулять, разговаривать с ней. Она также может рассказать ей об этих краях и о людях, живущих здесь. Он прожил здесь всего два дня, но уже успел почувствовать себя чуть ли не иностранцем; это чувство тяготит его, но оно же и вдохновляет, пробуждая любопытство и интерес к жизни. И та странная, щемящая тоска, проснувшаяся в нем вчера вечером, на вершине холма в закатный час, смутное желание, которому он не смог найти названия, никак не оставляли его. Он должен прислушаться к себе и постараться понять, что с ним происходит.

А пока нужно дождаться миссис Шерон Джонс. Ему не терпится поскорее увидеть ее. Сможет ли она стать хорошей гувернанткой для Верити, захочет ли этого? Он не догадался спросить у мисс Хэйнс, чем занимается миссис Джонс в Кембране. Если она не подойдет, придется выбирать, поручить ли поверенному в Лондоне подыскать гувернантку там или самому отправиться в Ньюпорт.

Глава 4

Ангхарад Лейвис была из шахтерской семьи. Ее муж погиб вместе с Гуином Джонсом во время обвала в шахте два года назад. В отличие от своей подруги Шерон Джонс она не пошла работать на шахту. Ей хотелось жить роскошно: в большом доме, носить красивую одежду и купаться в удовольствиях. Ей нужен был богатый муж. Она зарабатывала на жизнь тем, что помогала по хозяйству в домах холостяков — отца Ллевелина и Оуэна Перри. Спустя какое-то время после гибели мужа она начала встречаться с Эмрисом Рисом, и с каждым днем отношения между ними становились все более нежными. Но случилось так, что к двум ее работодателям добавился третий, Джошуа Барнс. Наслышанный о ее услужливости, он попросил Ангхарад взять на себя заботы и о его доме. Ее мечта, казалось, начинала сбываться. С Эмрисом она порвала.

Сейчас она вытаскивала из печи противень с печеньем, уже слыша за спиной шаги Джошуа Барнса, вернувшегося с шахты. Она поставила противень на стол и с улыбкой повернулась к хозяину.

— Добрый день, мистер Барнс, — сказала она. — Вот, испекла печенье к чаю. Ваше любимое.

Он усмехнулся.

— По-моему, ты забыла рассказать мне кое о чем, Ангхарад.

Она хотела было изобразить искреннее удивление на лице, но не смогла выдержать пристального взгляда хозяина, она знала, о чем он спрашивает.

— Да? — только вымолвила она.

Он схватил ее за руку и так крепко стиснул запястье, что ее пальцы беспомощно растопырились.

— Зачем «бешеные» приходили сегодня в поселок? — спросил он.

— Приходили припугнуть непокорных, — ответила она. — Тех, кто не захотел присоединиться к ним.

— Вот как? — ехидно произнес Барнс. — А когда же им предлагали присоединиться?

Она испуганно смотрела на него, тщетно пытаясь высвободить руку.

— Прошлой ночью, на сходке в горах, — сказала она, опуская глаза. — Я ничего не знала про это. Правда не знала.

— Ангхарад, — сурово сказал он, — мне не нравится, когда от меня что-то скрывают. Я не люблю, когда меня выставляют дураком. Надеюсь, ты все поняла?

— Я узнала обо всем только сегодня, честное слово, мистер Барнс.

Он ухмыльнулся и отпустил ее руку.

— Иди наверх, — сказал он, поддав толстой ладонью ей по ягодицам. — Раздевайся там, да поживее.

— Да, мистер Барнс, — улыбнулась она.

Она знала, он доволен ею. В доме всегда прибрано, приготовлен обед, хотя о готовке они не договаривались. И кроме того, она всегда рада удовлетворить его мужские прихоти. Он холостяк, у него нет другой женщины, кроме нее. С ним она вновь обрела мечту. И она сделает все, что будет нужно, только бы ее мечта сбылась. Его интересует, о чем говорят рабочие, — что ж, она расскажет ему, тем более что никого в отдельности она выдавать не собирается.

Через несколько минут Джошуа Барнс поднялся наверх. Он и не собирался раздеваться — просто расстегнул ширинку и навалился на нее. Она раздвинула бедра, он вошел в нее сразу, одним мощным ударом и, стискивая ладонями ее обнаженные груди, нетерпеливо заелозил на ней. Он закончил быстро и, шумно дыша, придавил ее к постели всей тяжестью размякшего тела, а затем скатился с нее, одной рукой продолжая мять ей грудь.

— Ах, мистер Барнс, в постели вы неотразимы, — сказала она, с благоговейным обожанием глядя на него. — Мне нравятся умелые мужчины.

— Запомни, Ангхарад, порядочная женщина ничего не утаивает от мужчины. Я твой хозяин, и ты должна доверять мне, ты должна рассказывать мне обо всем, что слышала и видела. В конце концов, мне не безразличны мои рабочие, и я буду очень недоволен, если мне покажется, что ты чего-то недоговариваешь.

— Мистер Барнс, я сделаю для вас все, что угодно, — сказала Ангхарад со всей искренностью, на которую только была способна. Она закрыла глаза и вновь увидела себя хозяйкой этого просторного каменного дома. У нее будет много денег, и она украсит его по своему вкусу и накупит себе много красивых платьев, и человек, который будет жить с ней здесь, будет таким же добрым и нежным, как Эмрис Рис.

Таверна «Три льва» принадлежала компании, и рабочие собирались здесь в конце каждой недели, чтобы получить свое жалованье. Большинство мужчин, получив его, застревали здесь до ночи и сами не замечали, как их кошельки чувствительно худели. В этот вечер многие жены ждали дома своих мужей, проклиная их за слабость, с тоской думая о том, как растянуть на неделю те жалкие гроши, которые они донесут до дому. У других руки опускались от мысли, что завтра опять придется упрашивать лавочника о недельной отсрочке долгов.

В этот вечер мужчины пили больше обычного. Но не бесшабашная радость заставляла их напиваться до бесчувствия, а глухая, бессильная злоба, которая проснулась в них, когда они узнали о том, что со следующей недели их жалованье сократится на десять процентов.

Шерон стояла в конце очереди. Шахтеры получали деньги последними, а женщины — после мужчин. Она думала о том, сколько времени и сил пришлось потратить ей под землей ради скудного жалованья, которое со следующей недели станет еще меньше. Впрочем, по сравнению с некоторыми она живет не так уж плохо. Дедушка и дядя Эмрис работают на заводе, они получают больше многих других мужчин. В доме у них трое работающих и только четыре едока и нет детей, убеждала себя Шерон, стараясь не слышать сердитых голосов озлобленных мужчин, сидевших за столом в дальнем углу таверны.

Они, как всегда, говорили, что дальше так жить нельзя. Но никто из них даже словом не обмолвился о том, что происходило прошлой ночью на улицах Кембрана, о том, что на самом деле занимало сейчас умы всех жителей долины. Возвращаясь сегодня с работы вместе с Йестином, Шерон напрямик спросила его об этом.

Он улыбнулся ей своей обезоруживающей улыбкой.

— Не надо думать об этом, — сказал он ей, — ты и так устала на работе, зачем тебе еще забивать голову всякой чепухой?

— Это не чепуха, Йестин, — возразила она. — Скажи, они приходили к тебе? Они угрожали тебе, да?

— Что значат чьи-то угрозы, Шерон? — ответил он. — Каждый должен поступать так, как подсказывает ему его совесть. Я не боюсь их.

«Ох, Йестин, — думала она сейчас, провожая его взглядом, когда он, сжимая в кулаке деньги, прошел мимо нее к двери. — Отважный, глупый мальчишка». Нужно будет поговорить с Оуэном. Может быть, он знает кого-нибудь из «бешеных» и сможет заступиться за Йестина. Ведь ему хорошо известно, как дорог ей этот мальчик.

— Ну что, Шерон Джонс? — пихнула ее в бок костлявым локтем Кэридван Хьюдж, которая смотрела на нее, обнажив в улыбке кривые зубы. В отличие от Шерон она не сочла нужным вымыться после смены — она просто стерла с щек и ладоней черную пыль. — Ты видела его? Как он тебе?

Его могло означать только графа Крэйла, который утром совершенно неожиданно явился на шахту, да еще удивил всех, когда пожелал спуститься прямо в забой. Весь день Шерон старалась забыть о графе, старалась прогнать страх, вновь охвативший ее. В последние несколько дней страх не покидал ее, и она смертельно устала от него.

— Я плохо разглядела его, — сказала она, — но мне показалось, что ему не очень-то понравилось под землей. — Она вспомнила, как едва не угодила ему головой в живот, волоча за собой тележку с углем, как обмерла от изумления, когда, подняв глаза, увидела его, такого элегантного, в костюме с иголочки, и так нелепо выглядевшего в зловонной шахте. Граф Крэйл действительно оказался тем самым человеком, с которым она встретилась в горах. Она вспомнила, как остолбенела от страха, ожидая, что он вот-вот узнает ее.

— Зато я разглядела его, — сказала Кэридван. — Он посмотрел на меня. — Она понизила голос: — Я бы не отказалась прогуляться с таким кобельком в горах. Что скажешь, Шерон?

— Вряд ли он пригласит туда кого-нибудь из нас, Кэридван, — с улыбкой ответила Шерон. Эта мысль немного развеселила ее. — Ох, наконец-то, — проговорила она, увидев, что подходит ее очередь. От долгого топтания в очереди у нее ныли спина и ноги.

Спустя несколько минут, покидая таверну, она помахала на прощание Оуэну, но он не заметил ее — он пил пиво и вел серьезные мужские разговоры. Шерон запретила себе думать об этих тяжелых, вечно повторяющихся беседах. Ей просто надоело думать об этом.

Вскоре она была дома. Она прикрыла за собой дверь и с облегчением вздохнула, почувствовав умиротворяющие запахи — бабушка, конечно же, уже ждала их с приготовленным ужином. Как хорошо, как уютно дома — если б только можно было оставить за порогом все тревоги и страхи… Она устало улыбнулась бабушке и поцеловала ее в щеку.

— Прости, бабуля, я задержалась. Очередь сегодня еле двигалась.

— Ну что ж, мужчин, видно, ждать бесполезно, — сказала Гвинет. — Садись, моя хорошая, ешь, пока не остыло. — Щедрой рукой она положила внучке полную тарелку тушеной картошки с мясом. — А мужчинам придется есть остывшую. Наши хозяева — хитрецы. Они специально выплачивают деньги в таверне, чтобы тут же выманить их обратно. А женщины и ребятишки потом голодают.

— Со следующей недели будут платить меньше, — тихо сказала Шерон. — Они сократили жалованье на десять процентов.

Гвинет, потрясенная, опустилась на стул.

— Бог мой, — еле вымолвила она. — О чем они думают? Как нам теперь жить? Чем питаться? Травой?

Шерон протянула ей через стол кошелек.

— Ничего, бабуля, мы-то протянем как-нибудь, — сказала она. — Я беспокоюсь о семье Гуина — ты же знаешь, его отец заболел туберкулезом, он уже не может работать в шахте. Теперь у них только два работника, Хью и Йестин, а ртов по-прежнему восемь, ведь у Хью трое детей. Я подумала, может быть… — Она неуверенно смолкла.

Гвинет высыпала монетки из кошелька на стол, быстро, словно боясь передумать, отсчитала половину и подвинула их к Шерон.

— Конечно, детка, отдай им, — сказала она. — Пусть это будет для их ребятишек.

— Но Хью гордый, он не возьмет у меня деньги, — вздохнула Шерон. — Ладно, я попробую всучить их Мэри.

В дверь постучали. Шерон удивленно оглянулась. Неужели Оуэн? Рановато он на этот раз вырвался из таверны. Но дверь не открылась сразу после стука, как это обычно бывало, когда приходил Оуэн или кто-то из соседей, и Шерон пошла впустить гостя.

— Мисс Шерон Джонс?

На пороге стоял незнакомый ей, хорошо одетый мужчина.

— Да, — неуверенно проговорила она.

— Вас вызывают в замок, — сказал он по-английски. — Его светлость хочет видеть вас. Вам лучше поторопиться, хозяин не любит ждать.

У Шерон поплыло перед глазами. Вот оно, то, чего она боялась! Граф узнал ее утром и выяснил, кто она и где живет. Шерон постаралась взять себя в руки. Она не покажет своего страха ни ему, ни его слугам.

— Меня? — нарочито спокойно переспросила она. — Граф Крэйл желает видеть меня? С чего бы это?

— Не будь дурой, женщина, — ответил он, на секунду обнаружив свое уэльское происхождение. — Думаешь, он скажет мне, зачем ты ему понадобилась? Умойся как следует и иди, если не хочешь неприятностей.

Шерон сжала губы. Его слова разбудили в ней злость. Она вымылась и переоделась два часа назад, сразу после работы, а этот пижон, лакеишко, смотрит брезгливо сквозь нее, она для него червяк, ползающий в грязи, он, видите ли, боится замараться, ступая по этой грязи.

— Уже поздно, — сказала она. — Я только что вернулась с работы. Я устала.

Посыльный презрительно усмехнулся.

— На вашем месте, миссис, я бы поторопился. Или это может очень плохо кончиться для вас, — сказал он и ушел.

Конечно, плохо. Но в таком случае не важно, когда она туда пойдет — сегодня или завтра. Она задавалась вопросом: зачем он вызывает ее? Может, хочет наказать за то, что она пусть невольно, но стала участницей крамольного собрания, или надеется, что она назовет имена зачинщиков? Может, он так и не смог узнать никого из них, может, даже и Оуэна. Робкая надежда затеплилась в ее душе, но тут же воображение нарисовало ей зловещий средневековый замок, в мрачных подземельях которого томятся несчастные узники, как кричат они и молят о пощаде, поднимаемые на дыбу безжалостными палачами. Она понимала абсурдность своих страхов. Замок построен только в прошлом веке, там не может быть никаких темниц. Собственно, это даже не совсем замок, скорее — огромный особняк. Кроме того…

Шерон стряхнула с себя оцепенение и, закрыв дверь, посмотрела на бабушку.

— Господи! — испуганно вымолвила Гвинет. Она сидела за столом едва дыша, прижимая руки к груди.

— Это, наверное, проделки Барнса, — сказала Шерон. Ей не хотелось раньше времени расстраивать бабушку, да и та очень рассердилась бы, если б узнала, что ее внучка ходила ночью в горы. — Сегодня утром я чуть не сбила графа с ног — я налетела на него, когда он осматривал шахту. Неужели он хочет уволить меня? Но ведь он мог бы сделать это и через Барнса. — Она вздохнула. — Ума не приложу, что ему нужно?

— Не ходи, — сказала Гвинет, глядя на нее круглыми от страха глазами. — Сиди дома, дочка. Дед вернется, и я пошлю его выяснить, в чем дело.

— Нет, — покачала головой Шерон. — Он вызывает меня, и я пойду сама. Я сама должна узнать, что ему нужно. Может, и нет ничего серьезного и мы потом еще посмеемся над своими страхами. — Она попыталась улыбнуться.

— Не ходи, — повторила Гвинет. — Моя Марджет тоже думала… — Она всхлипнула и уронила лицо в ладони.

Шерон вздрогнула, услышав имя матери, и вдруг сообразила, чего испугалась бабушка.

— Ох, бабуля! — Она подбежала к бабушке и обняла ее за плечи. — Нет. Он же видел меня только один раз, и я была вся в угольной пыли, страшная как черт. — «И еще один раз в горах, когда он поцеловал меня», — подумала она. — Право, это смешно. И потом, ты же не думаешь, что я соглашусь…

— Мистер Барнс, — проговорила Гвинет, не поднимая лица. — Я боюсь, что это он послал за тобой. Ты ведь знаешь, какие они, англичане. Все они развратники. Ты отказалась выйти за него, и он тебе этого не простит. Да и этот граф наверняка такой же. Они хотят заманить тебя в замок и надругаться над тобой. Не ходи, дочка. — Она умоляюще посмотрела на Шерон. — Дождись деда, прошу тебя. Или сбегай узнай, дома ли отец Ллевелин.

— Нет, бабуля, я пойду. — Шерон ободряюще погладила ее по плечу. — В конце концов, не съест же он меня, правда?

— Тогда я пойду с тобой. — Гвинет решительно поднялась со стула и принялась развязывать тесемки фартука.

— Нет, бабушка, — твердо возразила Шерон. — Я пойду одна. Нельзя считать человека чудовищем только потому, что он англичанин и живет в замке. А кроме того, дедушка и дядя Эмрис рассердятся, если никого не будет дома, когда они придут. Кто их накормит?

— Скажи лучше, кто доведет их до кровати и стащит с них сапоги, — ворчливо заметила Гвинет и тяжело опустилась на стул. — Ладно, иди, дочка. Но если ты не вернешься через час-полтора, мы с дедом придем за тобой.

Теперь Шерон пыталась сообразить, в каком виде ей лучше отправиться в замок. Может, убрать волосы и надеть платье, в котором она ходит по воскресеньям в церковь? Это ее лучшее платье. Она с сожалением вспомнила сейчас о нарядах, которые покупал ей сэр Джон Фаулер и которые она оставила в доме матери. Хотя что это она? Ведь не собирается же она наряжаться для графа Крэйла. Глупо прихорашиваться, когда тебя собираются выгнать с работы или подвергнуть унизительному допросу. Шерон накинула на плечи шаль, поправила волосы и решительно прошла к двери, чувствуя спиной встревоженный взгляд бабушки. Выйдя из дома, она, подбадривая себя, гордо подняла голову, расправила плечи и направилась по улице.

Никогда прежде ей не приходилось так близко подходить к Гленридскому замку. Какое-то мгновение она помедлила перед распахнутыми железными воротами, от внушительного вида которых у нее задрожали коленки и тревожно заколотилось сердце, но, быстро совладав с собой, вошла, стараясь поскорее пройти мимо флигелей, что стояли прямо за воротами. Один из них принадлежал Джошуа Барнсу. Он мог быть и ее домом тоже.

Широкая, вымощенная белым камнем дорожка вела через парк с аккуратно подстриженными кустами и газонами к дому, являвшему собой аристократическое великолепие, украшенному затейливыми башенками и узкими арочными окнами. Пройдя под высокими сводами парадного крыльца, Шерон поднялась по ступеням к двери. Она не была уверена, что поступает правильно. Может, ей следовало направиться к другому входу, туда, через который ходят слуги? Но она не разглядела поблизости других дверей и поэтому взялась за кольцо, на мгновение придержала в ладони его тяжелую бронзу, а затем отпустила, позволив ему стукнуться о дверь. И тут же ее охватило нелепое, трусливое желание развернуться и бежать прочь, но она подавила его.

Вот и все, подумала Шерон, когда перед ней медленно отворилась дверь. Теперь отступать уже поздно. Она вошла внутрь, в тихий просторный холл, и почувствовала, как на нее снизошло необъяснимое спокойствие и появилась уверенность. Как бы граф Крэйл ни обошелся с ней, он не увидит в ее глазах и тени страха.

Что за время она выбрала для визита, удивленно подумал Алекс, оторвавшись от книги, чтобы выслушать сообщение дворецкого о том, что миссис Шерон Джонс ожидает его внизу в гостиной. На улице уже почти смеркалось. Он никак не ожидал, что она соберется прийти сегодня. Такая поспешная отзывчивость с ее стороны могла бы означать только одно — она знает, для чего он ее позвал, и согласна не задумываясь принять его предложение. Алекс отложил книгу в сторону и направился вниз. Право, лучше бы ей прийти утром. Верити посмотрела бы на нее и сказала бы ему свое мнение. Хотя, если он найдет ее абсолютно никуда не годной — а у него отчего-то появилось такое предчувствие, — то Верити лучше вообще не встречаться с ней.

На девушке было выцветшее ситцевое платье и знакомая ему старенькая шаль. Темные длинные волосы с маслянистым блеском спадали на плечи тяжелой волной. Она выглядела точно так же, как тогда, в горах, когда он впервые увидел ее. Несколько мгновений Алекс, застыв на пороге, изумленно смотрел на нее, ослепленный красотой и не понимая, почему она здесь. Лишь спустя несколько мгновений в его памяти всплыли слова дворецкого. Нет, то не дева Кембрана явилась ему. Он вспомнил высокого рабочего, с которым он видел ее вчера на холмах. Выходит, его фамилия Джонс. Хотя нет. Мисс Хэйнс сказала ему, что эта женщина — вдова.

— Миссис Джонс? — произнес он, вступая в гостиную.

Лакей бесшумно закрыл за ним дверь.

— Да, — сказала она.

Она стояла перед ним, высокая, с гордо выпрямленной спиной, чуть расставив ноги и высоко вздернув подбородок. Ее ясные серые глаза, окаймленные густыми темными ресницами, смело смотрели прямо на него. Она не присела перед ним в реверансе, не назвала его титул. Она действительно была потрясающе красива. Алекс спросил себя: может, она вспоминает сейчас тот единственный, похищенный им поцелуй и оттого держится так гордо и неприступно? Неужели он так впечатлил ее?

— Прошу вас, присаживайтесь. — Он указал ей на стул.

— Зачем? — спросила она. — Что вам нужно от меня?

Она боится, озарило Алекса. Боится, но не хочет показать этого. С какой милой бравадой она старается изобразить презрение к нему. Она думает, что он снова станет допытываться у нее о том ночном собрании? Выходит, она совсем не догадывается, зачем ее вызвали сюда?

— Миссис Джонс, я думаю предложить вам работу и хотел бы обсудить это с вами, — сказал он, уже не уверенный в том, действительно ли он хочет, чтобы она работала у него. Можно ли доверить свою дочь женщине, которая по ночам бегает по горам и подглядывает там за тайными мужскими сборищами? Женщине, которая на виду у всего поселка обнимается со своим любовником? Нужна ли Верити такая гувернантка? Но, черт возьми, она так хороша собой! Ему не забыть, как после того мимолетного поцелуя в горах, возвращаясь домой, он боролся с желанием, вспыхнувшим в нем.

— Я и так работаю на вас, — сказала она.

— Вот как? — Ее слова озадачили его.

— Сегодня утром я чуть не сбила вас с ног.

Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить хоть какое-нибудь мало-мальски запоминающееся происшествие, которое случилось бы с ним сегодня во время утренней верховой прогулки, но ничего не приходило ему на ум.

— Утром я был на шахте, — сказал он.

— Да, я знаю. — Она смотрела на него с холодным спокойствием, продолжая стоять.

Глаза! Боже, эти глаза! Утром в штольнях он столкнулся с женщиной; грязная, вся черная от угля, она тащила за собой тележку с углем и была похожа скорее на тяжело навьюченного мула, нежели на человека. У него не укладывалось в голове, что то жалкое существо, которое он видел утром, и эта красивая, прекрасно сложенная молодая особа, которая сейчас стоит перед ним, — один и тот же человек. Ее волосы были спрятаны под косынкой. Но глаза… Неужели это она?

— Так это были вы? — изумленно выговорил Алекс.

Она молчала.

— Наверное, это нелегкая работа, — неуклюже заметил он.

— Да.

Алекс чувствовал, что от нее исходит какая-то враждебность, хотя лицо ее оставалось безучастно-спокойным. Но почему? Разве это он отправил ее работать на шахту? Или она считает, что он мало платит ей? Или сердится на него за тот поцелуй? Может, ему следует извиниться перед ней? Но он не чувствует себя виноватым, он даже не может искренне раскаяться за тот внезапный порыв. Напротив, он с удовольствием поцеловал бы ее еще раз, хотя даже сама мысль об этом казалась ему сейчас неуместной.

— Я решил, что моей дочери необходима гувернантка, и мне рекомендовали вас, — сказал он, откашлявшись. — Может, вы все же присядете?

— Меня? — переспросила она озадаченно.

— Да, вас. Мне сказали, что вы учились в частной школе в Англии. — Он вопросительно посмотрел на нее.

— Да, — сказала она, — четыре года.

Алекс удивился, каким образом девочка из Богом забытой уэльской долины попала в привилегированную школу в Англии и почему, получив образование там, она, красивая молодая женщина, таскает в шахте тележки с углем? Она прекрасно говорит по-английски, хотя легкий, певучий акцент выдает в ней валлийку. Как и ее имя, впрочем. Но она, судя по всему, не собирается ничего объяснять.

— Ну что ж, — сказал Алекс, — в таком случае, я думаю, знаний, чтобы обучать шестилетнего ребенка, у вас достаточно.

Она не ответила. И она явно не собиралась садиться.

— Я также очень хотел бы, — продолжал он, — чтобы вы учили мою дочь валлийскому языку.

Она удивленно подняла брови.

— Валлийскому?

— Да. Теперь я хозяин этой долины, отныне и до конца моих дней. Может статься, что я поселюсь здесь навсегда. И моя дочь тоже. Если я не женюсь и у меня не будет сына, то эти земли унаследует она. Поэтому я считаю, что она должна знать язык, на котором говорят люди, живущие здесь и работающие на меня.

Она улыбнулась. Улыбка была недоброй.

— Это язык дикарей, — сказала она.

— Любопытно. Позвольте поинтересоваться, — сказал Алекс, заложив руки за спину и испытующе глядя на нее, — вы слышали это, когда учились в школе?

Она кивнула.

— Ну что ж, пусть так. Но несмотря на это, я хотел бы, чтобы моя дочь знала этот варварский язык. А также что-нибудь о культуре, традициях, обычаях Уэльса. Это очень красивая земля.

— Была красивая, — тихо сказала она.

Алекс раздраженно нахмурился. Не хочет ли она сказать, что он разрушил красоту этих мест?

— Моей дочери также нужно, чтобы вы играли с ней, водили ее гулять. Она очень живая, подвижная девочка, она не может все время сидеть дома. Мы гуляли с ней однажды на холмах, она была просто очарована ими. Ей хочется бывать там почаще.

— Горы действуют так на многих людей независимо от возраста, — сказала она. — Они зовут, они манят нас.

Легкая улыбка тронула губы Алекса, и на мгновение странное, уже знакомое томление вновь охватило его. «Они зовут, они манят нас». Он запомнит эти слова.

— Итак, что вы ответите мне? Вы можете дать моей дочери то, о чем я прошу вас?

Она долго молчала, и наконец он услышал:

— Нет.

— Почему? — нахмурился Алекс. Эта женщина не желала вписываться в его планы. Он думал, что последнее слово будет за ним, что он примет окончательное решение, но миссис Шерон Джонс, похоже, считала иначе.

— У меня есть работа, — сказала она. Ее ответ и озадачил, и рассердил его.

— И эта работа, видимо, вам по душе, — хмуро заметил он. Она пожала плечами.

— Многие женщины работают в шахте. Я ничем не лучше их.

С этим Алекс согласиться не хотел и не мог. Она была другая, она отличалась от других хотя бы своей красотой. Ее красота была ошеломительной, а уж он-то знавал многих прелестных дам, он, светский лев, был обласкан взглядами самых изысканных любезниц своего круга. И пусть эта валлийка не могла похвастаться ни благородством происхождения, ни элегантными нарядами, но она держалась с таким гордым достоинством, что он готов был восхищаться ею.

— Вы могли бы жить в замке, — сказал Алекс. — Вам отвели бы комнату рядом с комнатой вашей подопечной, обеспечили бы одеждой. — Его взгляд скользнул по ее старенькому, поношенному платью, которое, однако, ничуть не портило ее фигуру. — Я платил бы вам… — Он назвал сумму.

Ее глаза изумленно расширились.

— Итак, вы принимаете мое предложение? — спросил он.

— Нет, — сказала она, покраснев.

— Скажите, сколько вам платят на шахте?

Он был потрясен, когда она сказала сколько. Боже милостивый, как можно жить на такие гроши?

— И вы отказываетесь от денег, которые могли бы получать, работая гувернанткой? Неужели вам так неприятна эта работа? — продолжал допытываться Алекс.

Он удивился, заметив, как сурово сжались ее губы. Она явно рассердилась на него.

— Вы в состоянии платить мне такие деньги? — сердито сказала она. — Рабочим на шахте сократили жалованье, объяснив это тем, что уголь упал в цене. Но видимо, на ваших доходах это никак не отразилось.

Алекс разозлился. Как она смеет разговаривать с ним в таком тоне?

— Разве это сокращение так уж сильно бьет по карману рабочих? — возразил он. — Конечно, это неприятно, но мистер Барнс заверил меня, что это не нанесет серьезного урона.

Она посмотрела на него с усмешкой. Алекс ждал от нее возражений, но она, очевидно, считала ниже своего достоинства отвечать ему. Ужасная колючка, эта миссис Шерон Джонс, подумал Алекс неодобрительно. Она красива, слов нет, но где ее женская мягкость, обаяние, черт возьми? Ее любовник, несомненно, получает массу удовольствий, когда имеет это роскошное, аппетитное тело. Алекс скользнул глазами по ее фигуре, невольно задержал взгляд на высокой, хорошо очерченной груди и мгновенно вспомнил ее упругую мягкость, — но какой характер надо иметь, чтобы держать эту женщину в узде! И снова Алекс подумал о том, нужна ли ему такая непокорная, упрямая гувернантка.

— Итак, вы отказываетесь работать у меня? — спросил он. — Может, вы все же встретитесь завтра с моей дочерью, прежде чем дать окончательный ответ? Она очень живая, веселая девочка и не лишена обаяния.

— Завтра я работаю, — сказала она. — А после работы мне нужно искупаться и поужинать. Ваша дочь к тому времени уже будет в постели.

— Вы поэтому сегодня пришли так поздно? — спросил Алекс. — Ведь я видел вас на шахте утром. Неужели вы работаете до позднего вечера?

— Нет, просто сегодня вернулась домой позднее обычного. Целый час отстояла в очереди за жалованьем. Как и все другие женщины, которые работают на вас, — добавила она.

Господи, да ведь она просто ненавидит его! Ее голос, ее глаза говорят ему об этом. Похоже, Барнс представил ему все в розовом свете, рассказывая о том, как живут и трудятся рабочие. Неужели все они так же, как и эта девушка, — впрочем, уже не девушка, а женщина, — ненавидят его? Или она своего рода исключение — жизнь разочаровала ее, и она изливает свою горечь и обиду на любого, кто попадется ей под руку? Было бы любопытно узнать, кто ее родители и откуда у них взялись средства, чтобы четыре года оплачивать обучение дочери в частной школе, один день в которой стоит гораздо больше ее нынешнего месячного заработка.

— Благодарю вас, миссис Джонс, — сказал Алекс и, слегка поклонившись, направился к двери. — Спасибо, что так быстро откликнулись на мой вызов. Не смею вас больше задерживать. — Он открыл дверь, приглашая ее покинуть гостиную.

Она как будто была в нерешительности.

— Я уволена? — тихо спросила она. Ее лицо стало белым, как мрамор. — Я хочу попросить вас. Пожалуйста, не увольняйте с завода моих родных, деда и дядю. Они ведь ни в чем не виноваты, и они всегда были так добры ко мне.

Он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. У него опять возникло чувство, что он оказался в совершенно незнакомом, чужом ему мире. Неужели этот мир, мир, в котором она живет, так жесток? Или она разыгрывает перед ним мелодраму? Последнее казалось более вероятным.

— Миссис Джонс, — сказал он сухо. — Вы можете сколько угодно таскать тележки в моей шахте. Вам, как я понял, очень нравится это занятие. Ваш дед и ваш дядя, а также остальные ваши родственники могут продолжать трудиться на своих местах. Я не привык мелко и бессмысленно мстить.

Она облизнула губы, поколебалась еще секунду, но решилась и выпалила:

— А те люди, что были на собрании? Вы не будете наказывать их? Я ждала, что вы станете задавать мне вопросы о них.

— Если бы я захотел обсудить тот случай, — сказал он, внимательно глядя на нее, — я бы вызвал сюда вашего любовника, миссис Джонс.

Ее глаза потемнели и расширились.

— Моего… любовника?

— Да, того темноволосого парня, похожего на боксера, — подтвердил Алекс. — Я бы поговорил об этом с ним, миссис Джонс. Но я не буду делать этого, во всяком случае в ближайшее время.

Она как будто хотела сказать что-то еще, может быть, даже поблагодарить его, но передумала и, не проронив больше ни слова, поспешно вышла из гостиной. Алекс, пройдя вслед за ней, кивнул лакею. Тот открыл дверь, а затем бесшумно закрыл ее за гостьей.

Некоторое время Алекс стоял, в смятении глядя на входную дверь. Затем резко развернулся и, стремительно поднявшись по лестнице, заперся в кабинете. Может, это и хорошо, что она отказалась, убеждал он себя. Он совсем не уверен, что его дочери нужна такого рода учительница и компаньонка. И уж тем более не уверен в том, смог бы он, ежедневно видя ее рядом, оставаться равнодушным к ее красоте.

Последняя мысль вызвала у него невольную улыбку. Что ни говори, но эта Шерон Джонс, пусть диковатая и не слишком благоразумная, определенно симпатична ему. Храбрости ей не занимать. Страх в ее глазах мелькнул всего дважды — в самом начале и в конце разговора, а все остальное время она обливала его ушатами презрения, и это задевало его.

Право, жаль, что у него больше не будет случая побеседовать с ней.

Итак, завтра он должен определиться, передать ли ему распоряжение относительно гувернантки в Лондон или самому отправиться в Ньюпорт. Ни то ни другое не вызывало у него никакого энтузиазма.

Алекс вздохнул и, устало опустившись в кресло, углубился в книгу.

Глава 5

В следующий вечер Шерон сидела дома и ждала прихода Оуэна. Они собирались пойти в церковь, где раз в неделю отец Ллевелин проводил репетиции церковного хора. Она всегда с нетерпением ждала этого дня; никакое другое занятие не дарило ей столько радости и покоя, как пение в хоре, когда ее голос, сливаясь с сотней других голосов, парил под сводами церкви. Собственно, называть эти еженедельные собрания хоровыми занятиями было смешно, потому что в хоре участвовали по меньшей мере три четверти прихожан. И им вовсе не требовались никакие репетиции, потому как каждый из них знал назубок не только свою партию, но и все гимны от начала до конца. Они всегда пели эти гимны на четыре голоса.

В сущности, отец Ллевелин руководил сразу двумя хорами — мужским и общим. Мужской всегда репетировал после общего. Шерон, хоть и находила несправедливым, что мужские голоса в певческом раскладе всегда занимают ведущее место, что им отводятся более колоритные партии, чем женским, все же любила остаться и послушать пение мужчин. Они репетировали совсем не для того, чтобы петь во время воскресной службы — женщины ни за что не согласились бы уступить им это право, поскольку сами они ходили в церковь главным образом ради возможности попеть. Мужской хор выезжал на певческие конкурсы. Трижды в году он выступал на праздниках песни и один раз на айстедводе — главном музыкальном фестивале Уэльса, который ежегодно проводился летом в одной из уэльских долин. В этом году местом его проведения должна была стать соседняя долина. Мужской хор Кембрана лишь два раза уступал пальму первенства, и оба раза одному и тому же хору.

И в этот раз, как всегда, айстедвод обязательно станет самым большим праздником года, главным событием для всех жителей Уэльса. Улицы Кембрана опустеют, толпы людей потянутся к перевалу, чтобы, спустившись затем в соседнюю долину, радостными возгласами приветствовать своих друзей и родственников и осыпать задиристыми насмешками соперников. И как всегда, для молодежи из разных долин айстедвод станет поводом для знакомств, которые впоследствии перерастают в нежные привязанности.

В дверь постучали, и Шерон с улыбкой поднялась навстречу Оуэну. Он вошел, поздоровался с Гвинет, которая, сидя в кресле у камина, чинила рубашки деда и Эмриса, и только после этого обратился к Шерон.

— Ну что, ты готова? — спросил он. — Отточила свой голосок?

— Надеюсь, что не переточила, иначе он может сорваться, — ответила она смеясь и накинула на плечи шаль.

Они вышли из дома, Шерон взяла Оуэна под руку. Сейчас на душе у нее было удивительно легко после тех нескольких дней, что она провела в постоянном страхе. Все домашние безоговорочно одобрили ее решение, когда узнали, какую работу предлагал ей граф Крэйл, хотя сама она нет-нет да и жалела о том, что не дала себе времени подумать, прежде чем отвергнуть предложение графа. Но в целом все складывалось неплохо. Граф сказал ей, что не собирается наказывать ни ее родных, ни Оуэна. И Мэри сегодня со слезами благодарности взяла у нее деньги. И мужчины немного поутихли после вчерашнего — залили праведный гнев пивом и даже не заговаривали о своих забастовках и профсоюзах. Да и с Йестином все как-нибудь обойдется: ведь он действительно еще совсем мальчишка, «бешеные» не тронут его, они просто поразмялись, чтобы напомнить всем о себе.

— Я так люблю наши певческие вечера, — сказала Шерон. — Мне кажется, что я могла бы петь днями напролет.

Оуэн улыбнулся.

— Тогда оставайся, послушай наш хор, — предложил он, — а потом я провожу тебя домой.

— Останусь, но, наверное, не до конца. Вы иногда заканчиваете очень поздно, особенно когда отец Ллевелин недоволен вами.

— Просто он привык во всем добиваться совершенства, — сказал Оуэн.

— Да, я знаю. — Летний воздух ласкал своей свежестью. Вот уже несколько недель стояла необыкновенно теплая, сухая погода. — Оуэн, вчера вечером меня вызывали в замок. Граф Крэйл предложил мне давать уроки его дочери.

Оуэн посмотрел на нее удивленно-насмешливым взглядом.

— Что, крошка Шерон, опять захотелось господской жизни, да? Теперь я должен буду кланяться тебе и целовать ручку?

— Не говори глупостей, — рассмеялась Шерон. — Просто ему рассказали, что я когда-то училась в английской школе, поэтому он и пригласил меня. Еще он хочет, чтобы я научила его дочь валлийскому языку.

— О-о, да он с причудами, наш граф! — сказал Оуэн. — И что же ты ответила ему?

— Отказалась, разумеется.

Она ожидала, что он похвалит ее. Домашние успели убедить ее, что она поступила правильно. Дядя Эмрис поддержал опасения бабушки. Ясно, что граф Крэйл просто ищет повод, чтобы заманить ее в замок, сказал он.

Но реакция Оуэна разочаровала ее. Его как будто ничуть не обеспокоила эта новость.

— Зря, Шерон, — сказал он. — Надо было соглашаться, тогда бы ты смогла уйти с шахты. Ты же знаешь, как меня расстраивает эта твоя работа.

Шерон была тронута.

— Но ведь другие женщины работают там, — возразила она. — Я ничем не лучше их.

— Нет, ты лучше, — сказал он. — Конечно, ты жутко упрямая, Шерон Джонс, но рядом с ними ты настоящая леди.

— В этом нет моей вины, Оуэн, — сказала она. — Ты прекрасно знаешь, что больше всего на свете я хочу стать здесь своей.

Наверное, это безнадежная мечта, подумала Шерон. Она, хотя и старалась подчеркнуть, что не считает себя лучше других, всегда чувствовала разницу между собой и остальными жителями Кембрана. Она чувствовала, что не может, не умеет быть такой же, как они. Они держались с ней приветливо и дружелюбно, но друзей, кроме Оуэна и Йестина, у нее не было. Не было подруг — пожалуй, только Ангхарад Лейвис, с которой ее связало горе, когда их мужья погибли в шахте. Но и эта горькая дружба сошла на нет после того, как Ангхарад перестала встречаться с Эмрисом. Все остальные женщины держались с ней настороженно, словно она была в чем-то выше их.

— Оуэн, ты в самом деле считаешь, что мне надо было принять предложение графа?

Оуэн пожал плечами.

— Теперь уже поздно говорить, — сказал он, — но если бы ты работала у него, ты могла бы разузнать там много интересного. Всегда полезно знать, что замышляет враг, о чем он говорит, о чем думает.

Шерон нахмурилась.

— Ты имеешь в виду, что я могла бы шпионить за ним? Что за отвратительная идея! Как тебе могло прийти такое в голову?

— А ты думаешь, у Барнса нет своих шпионов среди нас? — возразил Оуэн. — Почему граф должен жить спокойно в своем замке, а мы должны постоянно оглядываться и остерегаться доносчиков?

Разговор сам собой пошел о другом, и Шерон постаралась забыть о словах Оуэна.

— «Бешеные» приходили припугнуть Йестина, — сказала она. — Ты знаешь об этом?

— Да, и еще двоих, которые отказались подписать хартию и не заплатили вступительный взнос. Шерон, я знаю, этот малый прислушивается к тебе. Посоветуй ему, пусть отдаст деньги, и никто не тронет его.

— Йестин не станет делать этого. Он поступает так, как считает правильным, и я вряд ли смогу уговорить его.

— Все равно поговори с ним. Я думаю, он не хочет, чтоб с него спустили штаны и выпороли, как сопливого мальчишку, и все из-за каких-то грошей.

— Дело не в деньгах, — сказала Шерон. Ей вдруг стало страшно. — Оуэн, это ведь жестоко! Он еще мальчик. И он подписался под хартией. Оуэн, умоляю тебя, скажи им, чтоб они не трогали его! Ты же знаешь, ты должен знать кого-нибудь из них!

— Нет, я не знаю, и никто не знает их в лицо, — ответил он.

— Нет, Оуэн, кто-то должен знать, — убежденно проговорила Шерон. — И я уверена, что ты обязательно знаешь их. Прошу тебя, сделай что-нибудь. Если не ради Йестина, то ради меня!

— Ладно, я постараюсь что-нибудь придумать, — сказал Оуэн, успокаивающе похлопывая ее по руке. — Но ты должна запомнить раз и навсегда, Шерон: я не знаю никого из «бешеных». И ты все-таки поговори с Йестином. Пусть отдаст деньги, это будет самый простой выход.

Они вошли в церковь. Шерон заняла свое место на скамье, где сидели женщины, поющие партию сопрано, Оуэн прошел к баритонам.

— Ну что, Шерон Джонс, споем? — сказала миссис Бейнон. — Я сегодня в духе. Думаю, сегодня от нашего пения задрожат стены.

— Ну, стекла-то уж наверняка, — смеясь, ответила Шерон.

Отец Ллевелин уже стоял на кафедре и постукивал дирижерской палочкой, призывая всех к тишине. Репетиции, как и воскресную службу, он всегда начинал строго в назначенный час, ни минутой позже, скорее за пару минут до назначенного срока.

День был теплым, но на холмах могло быть ветрено и прохладно. Так, во всяком случае, говорила няня, когда вечером ее подопечная принялась вновь уговаривать отца погулять с ней на холмах. Алекс, чтобы не обидеть пожилую женщину и одновременно не расстроить дочь, предложил ей прогуляться по поселку. Но и для этого, невзирая на протесты малышки, ее закутали в плащ и одели капор. Тиранки эти няни, думал Алекс, наблюдая за сборами и вспоминая свою няню.

В поселке было тихо и пусто, лишь несколько ребятишек играли на улице. Они замерли при появлении графа с дочерью и потом долго еще смотрели им вслед. Но и Алексу, и Верити не привыкать к такому — каждое лето они жили в загородном имении, и им была знакома подобная .реакция обитателей провинции.

Алекс молчал. Погруженный в свои мысли, он почти позабыл о Верити. Сегодня он испытывал непривычное для себя раздражение и тяжесть в голове. Наверное, это от ощущения бессилия, думал он. Он никак не может понять, не может разобраться в том, что здесь происходит.

Он ничего не смыслит в вопросах угледобычи и бизнеса в целом. Ничего не знает об Уэльсе и его народе. Сегодня утром он почти был готов к тому, чтобы собрать вещи да уехать и никогда больше не показываться здесь. Только самолюбие остановило его. Он не привык расписываться в собственном бессилии.

Весь день он старательно изучал бухгалтерские книги. Он был потрясен, когда увидел, какую мизерную зарплату получают рабочие за свой труд. Как они умудряются прожить на такие деньги? Сколько же здесь в таком случае должны стоить продукты?

Он не удержался и зашел в местную лавку. Пожалуй, впервые в жизни он оказался в заведении подобного рода. Там уже находились две женщины. Они остолбенели, вытаращив глаза, когда увидели Алекса, и не смогли даже ответить на дружелюбное приветствие. Одна из них быстренько собрала в сумку покупки, расплатилась и поспешила удалиться. Другая же, вся покраснев, принялась что-то шептать по-валлийски лавочнику. Тот, недовольно поджав губы, достал с полки потрепанную тетрадь и сделал в ней какие-то пометки. Женщина сложила в кошелку продукты и, не заплатив за них, направилась к двери.

Она попросила продать ей продукты в счет будущей зарплаты, пояснил Алексу лавочник.

Из последовавшего за этим разговора Алекс сделал два важных для себя вывода, и они еще больше встревожили его. Во-первых, очень многие женщины не в состоянии были растянуть имеющиеся у них деньги до конца недели, до дня получки мужей. А во-вторых, он узнал, что это жалованье выплачивается мужчинам в таверне «Три льва», которая, видимо, тоже принадлежит ему, и что мужчины, естественно, засиживаются там допоздна, пропивая полученные деньги.

После обеда Алекс поделился своими наблюдениями с Барнсом. Он предложил не снижать жалованье рабочим — ведь они и так терпят нужду и вряд ли смогут прожить, если будут получать еще меньше. Но Барнс был непреклонен. Цены на уголь и чугун падают, твердил он, такова экономическая реальность. На всех шахтах и заводах в округе рабочие стали зарабатывать меньше, и если хотя бы в одном месте зарплата останется на прежнем уровне, это тут же станет известно всем и вызовет массовое недовольство рабочих. Поэтому владельцы производств должны действовать осмотрительно и сообща.

Алекс не смог противопоставить что-либо этой неумолимой логике. Но для себя решил, что обязательно должен встретиться с каждым из землевладельцев, чтобы обсудить этот вопрос. Однако такое решение не принесло ему облегчения. Он привык поступать так, как считал нужным, без оглядки на чье-либо мнение.

— Папа, я слышу музыку!

Неожиданное восклицание Верити вернуло его к действительности. Алекс почувствовал себя виноватым. Он опять на весь день оставил дочку без внимания и сейчас продолжает игнорировать ее. С тех пор как они вышли из дома, он едва ли произнес с десяток слов.

— Музыку? — Он сжал в ладони теплую ручонку дочери, и они, остановившись, прислушались. Верити не ошиблась.

— Поют, — сказала Верити. — Кажется, вон в том доме. — Она показала на белое здание в конце улицы. — Это церковь, да? Только она какая-то смешная.

— Да, церковь. Она не совсем такая, как та, в которую ходим мы. У валлийцев другие церкви. А поет церковный хор. Давай подойдем поближе.

Внутри пел мужской хор. И довольно большой, судя по силе звука и богатству тембра. Густые басы, мелодичные, свежие тенора — гармония была совершенна. Алекс вспомнил, как кто-то рассказывал ему о музыкальности валлийцев, и, несомненно, услышанное ими сейчас было ярким тому подтверждением. Не сговариваясь, они с Верити остановились, прислушиваясь к пению. Хор исполнял валлийскую песню.

— Ой, они уже закончили? — с сожалением проговорила Верити, когда песня смолкла. — Папа, они больше не будут петь?

— Не знаю, малыш. Пойдем, — сказал Алекс, увидев, что из церкви вышла группа женщин. — Твоя няня была права. Ветер сегодня и в самом деле прохладный. Как бы ты не простудилась.

Но не успели они сделать и трех шагов, как снова остановились, словно повинуясь чьему-то приказу. Теперь хор пел без слов и без аккомпанемента, и в его звуках слышалась такая печаль и такая была в них гармония, что Алексу представились горы, обдуваемые холодным ветром, безбрежная серая даль моря в барашках волн, бегущих на берег. Один из мужских голосов, чудесный тенор, отделился от общего лада и повел трогательную, западающую в память мелодию; остальные словно отступили. Голос был кристально чистым, как звон серебряного колокола, но мужчина пел на валлийском языке, и слова этой песни были непонятны двум случайным слушателям.

Алекс закрыл глаза. У него сердце перевернулось в груди, перехватило дыхание. Песня была до боли проникновенной, невыносимо хороша, она вызывала в его душе такую тоску, такое смутное томление, какие он уже испытал на днях, стоя на вершине холма и глядя на закат, окрасивший багрянцем вечернюю долину. Он открыл глаза, только когда отзвучали последние слова. Он опять чувствовал себя чужим. И песня, и люди, поющие ее, — там, в церкви, а он здесь, на улице. И непонятно почему горечь переполнила его сердце.

— Ох! — громко выдохнула Верити. — Папа, я хочу посмотреть на людей, которые пели эту песню.

Алекс не успел ей ответить. Из церкви вышла еще одна женщина. Она тихо закрыла за собой дверь. На ней было то же платье, в котором он видел ее вчера — и в ту ночь, в горах. Похоже, она не купается в роскоши. Зябко поежившись на ветру, она накинула на голову шаль и обернула ее вокруг себя поплотнее. Затем повернулась и, не поднимая головы, направилась по улице как раз в том направлении, где стояли в нерешительности Алекс и Верити. И вдруг, словно почувствовав на себе взгляд, она остановилась.

— Добрый вечер, миссис Джонс, — сказал Алекс.

— Добрый вечер, — ответила она и, скользнув взглядом по Верити, двинулась было дальше.

— Скажите, что за песню пел сейчас хор? — остановил ее Алекс.

— Хираэт ? — спросила она. — Вы имеете в виду эту, последнюю?

Он кивнул:

— Да. Как вы сказали? Хираэт?

— Хираэт. Это древняя валлийская песня. Одна из моих любимых, вернее — самая любимая. Она живет у меня вот здесь. — Она прижала руку к левой груди, но, заметив взгляд Алекса, внимательно проследивший за ее движением, вспыхнула и убрала руку.

— О чем же поется в этой песне? — спросил Алекс.

— Хираэт — это… — Она сделала задумчивый жест. — Не знаю, мне трудно перевести это на английский язык… Ну, может быть, желание, тоска или томление. Тоска по совершенству, стремление человека к Богу. Мечта о чем-то неосуществимом. Мечта, которая не сбудется, во всяком случае здесь, на земле. Не знаю, я, наверное, плохо объясняю…

— Нет-нет, напротив, вы очень хорошо объяснили все, — возразил Алекс. Ему вдруг все стало ясно. Он как будто понял эту песню от первого до последнего слова.

Она посмотрела на него с недоверием.

— Это часть валлийской души. «Хираэт моуэр» буквально означает «бесконечная, несбыточная тоска». Возможно, она неизбежна здесь, когда видишь красоту нашей природы. Эти горы, долины и море. Или… Ох, простите! Я, наверное, говорю глупости. — Она смущенно отвела глаза и вновь посмотрела на Верити.

— Познакомьтесь, моя дочь Верити, — сказал со Алекс. — Недавно ей исполнилось шесть лет. Познакомься, Верити, это миссис Джонс. Я просил ее стать твоей гувернанткой, но она, к сожалению, не может принять это предложение.

— Вообще-то бабушка научила меня считать и писать, — сказала Верити. — Но я хочу научиться петь. И говорить по-валлийски. Вы, наверное, говорите по-валлийски? Вы ведь валлийка, да? Когда вы говорите, вы как будто поете.

Шерон Джонс улыбнулась. Господи, как она хороша, подумал Алекс. Кажется, надень на нее самое дорогое платье, зажги вокруг хоть тысячу хрустальных люстр, но лучше быть уже невозможно. Она была там, в церкви, вместе с остальными, она здесь своя — и от этой мысли он снова почувствовал себя бесконечно одиноким. Странные вещи происходят с ним здесь. Ведь он никогда прежде не страдал от одиночества.

— Моя мама говорила со мной по-валлийски, — ответила девочке Шерон. — И с тех пор как она умерла восемь лет назад, я почти все время говорю на этом языке.

— Но вы и по-английски говорите хорошо, — вежливо заметила Верити.

— Спасибо. — Она опять улыбнулась, но ей как будто стало неловко. Казалось, ей хотелось поскорее распрощаться и уйти.

Словно что-то толкнуло Алекса. Он еще не знал, где будет искать гувернантку для Верити, но вовсе не собирался вновь заводить этот разговор с Шерон Джонс. Он уже решил, что она не подходит для этой работы, но, несмотря на это, неожиданно для себя сказал:

— Может быть, вы подумаете о моем предложении и измените свое решение?

Он с удивлением отметил, что она замялась, прежде чем решилась посмотреть ему прямо в лицо.

— Нет, — был ее ответ.

— И все-таки давайте не будем спешить, — сказал он. — хочу, чтобы вы подумали. Я готов подождать, ну, например, неделю.

— Это совсем… — начала она, но неожиданно замолчала, прикусив нижнюю губу и глядя на Верити.

— Вы всегда ходите в эту церковь? — спросила ее Верити.

Она кивнула:

— Да. И все мои родные и друзья. Пожалуй, все местные жители ходят сюда. А вы, я знаю, ходите в другую. Но там очень мрачные, тяжелые песни. — Она рассмеялась, и от низкого, с легкой хрипотцой смеха у Алекса заныло под ложечкой. В ее глазах замерцали веселые огоньки, ее лицо словно озарилось светом. Алекс заметил, какие у нее ровные и белые зубы.

— Если бы вы были моей гувернанткой, — сказала Верити, — я смогла бы ходить с вами в эту церковь. И пела бы эти песни, если б вы научили меня валлийскому языку. Или у вас в церкви поют только мужчины?

Шерон Джонс опять рассмеялась.

— Нет, что ты, мы все поем. Нельзя быть валлийцем и не петь. А если ты откажешься петь, тебя прогонят из Уэльса куда-нибудь далеко-далеко.

— На край света, — подсказала Верити.

— Так что же мы решим? — произнес Алекс. Он интонацией и пронзительным взглядом, выработанным за долгие годы общения с прислугой, старался заставить женщину смотреть ему прямо в глаза.

Он не мог не заметить ее внутренней борьбы.

— Я подумаю неделю, — сказала она, помолчав. — Но я ничего не обещаю.

— Хорошо. Я буду ждать вашего ответа. Вы сами придете ко мне?

Она кивнула. А затем еще раз посмотрела на Верити, улыбнулась ей и пошла, придерживая рукой концы шали под подбородком. Алекс, повернувшись, смотрел ей вслед. Она же не обернулась ни разу.

Господи, да ведь он хочет ее! Хочет быть с ней. Хочет любить ее, эту простую валлийку, которая таскает тележки с углем в его шахте. Женщину, которая не боится смотреть ему в глаза и держится с ним уверенно и гордо, без тени почтительности во взгляде. Женщину, которая так безрассудна и отважна, что отправляется ночью в горы вслед за мужчинами. Женщину, душа которой умеет мечтать.

Его тело до сих пор чувствует то единственное краткое прикосновение к ее телу, к сильному, упругому, молодому женскому телу. Его губы помнят тепло и мягкость ее губ. Он помнит, как горячая волна страсти пробежала по его членам, когда он поцеловал ее.

И он опять пожалел о своем предложении. Если она поселится с ним под одной крышей, ни к чему хорошему это не приведет. Не в его правилах заводить шашни с прислугой, с людьми, зависящими от него, но в данном случае он совсем не уверен, что сумеет сдержаться, побороть искушение, которое вызывает эта женщина.

Он спрашивал себя: если она все же не примет его предложения, придет ли она сообщить ему об этом? Ему следовало бы уточнить это. Впрочем, он всегда может послать за ней. В конце концов, она его работница и должна подчиняться.

— Папа, — сказала Верити, дергая его за руку, — я хочу разговаривать так же, как миссис Джонс. Она так красиво говорит. Мне кажется, я могла бы слушать ее целыми днями.

«Я тоже», — подумал Алекс. Хотя тут же поправил себя — не только певучий уэльский акцент красит Шерон Джонс, у нее есть и другие, более привлекательные достоинства.

И не надо обманывать себя, сокрушенно резюмировал Алекс. Он нисколько не раскаивается в своей настойчивости.

Глава 6

Теперь, когда он знал происхождение этих звуков, они показались ему еще более зловещими. Алекс проснулся сразу, едва услышав вой и звон, и так же, как несколько дней назад, стоял у открытого окна, вглядываясь в ночную мглу. «Бешеные быки». Что на этот раз привело их в долину, спрашивал себя Алекс, нервно постукивая костяшками пальцев по подоконнику. Он опять почувствовал свою беспомощность. У него под носом творятся странные дела, а он не только не может положить им конец, но не в состоянии даже понять их.

Может, намечается очередной тайный сбор в горах и «бешеные быки» просто напоминают о себе, чтобы припугнуть тех, кто осмеливается сомневаться, подумал Алекс, прислушиваясь к ночной тишине. Он уже собирался вернуться в постель, как снова услышал вой, громкий и протяжный. У него по спине пробежали мурашки.

И вдруг его охватила злость. Это его земля. Его рабочие. Он их хозяин, но они не желают принимать его в расчет, словно он не имеет права голоса. Черта с два, сказал себе Алекс и, резко развернувшись, направился в гардеробную. Он немедленно пойдет туда и выяснит, что происходит.

Конечно, это небезопасно, думал он спустя несколько минут, уже одетый сбегая по лестнице. Но черт с ней, с опасностью. Он сумеет постоять за себя, если кто-нибудь решится хоть пальцем тронуть его. Эти мерзавцы уже второй раз поднимают его посреди ночи, наводят ужас на всю округу! Он будет даже рад, если ему представится возможность проучить хотя бы одного из них.

Вой то затихал, то возобновлялся, но, даже слыша его, было нелегко определить, откуда он исходит. Эхо окружало Алекса со всех сторон, отражаясь от склонов холмов, разбиваясь о камни, прячась на исходе в расщелины скал, наполняя собой все вокруг. Он плутал минут двадцать, прежде чем нашел лощину, из которой доносились эти звуки. Прячась за валунами, Алекс осторожно высунул голову и посмотрел вниз.

Он насчитал одиннадцать человек. Это было слишком много, чтобы выступать с претензиями, да и слишком зловеще они выглядели. Большие колпаки с прорезями для глаз скрывали их головы и плечи. У некоторых к голове поверх колпака были прикреплены рога. Только один из них был с непокрытой головой, и Алекс вскоре понял почему. Это была их жертва, и его, очевидно, привели сюда из Кембрана. Двое крепко держали его под руки. Насколько Алекс мог разглядеть при неверном лунном свете, человек этот был довольно хрупкого телосложения — почти мальчишка.

Проклятие! Гнев охватил Алекса. Он уже готов был, поддавшись порыву, броситься вниз, на помощь ребенку, но в последнюю секунду остановил себя. Слишком большая ответственность лежит на его плечах, чтобы поддаваться минутному порыву. Это было бы безумием. У него нет никаких аргументов, кроме кулаков, но они смогут убедить в лучшем случае одного негодяя, ну, может быть, двоих, но уж никак не всю компанию. Сейчас он ничем не может помочь несчастному. Ему остается только лежать и наблюдать за происходящим — и опять страдать от собственного бессилия.

Двое, державшие паренька, содрали с него рубашку и уложили на землю лицом вниз. Четверо других тут же привязали его руки и ноги — наверное, к кольям, вбитым в землю, которых Алекс не мог разглядеть в ночной темноте. Алекс стиснул зубы, на лбу у него выступила холодная испарина.

Неужели они собираются убить его? Алекс привстал, лихорадочно соображая, как бы ему незаметно спуститься поближе. Но нет, Барнс говорил, что они только наказывают непослушных, про убийство не было и речи.

Один из них заговорил — который именно, Алекс понять не мог. Колпак скрывал его лицо и приглушал голос, который к тому же звучал нарочито хрипло. Однако Алекс слышал все до последнего слова и не сразу сообразил, что речь произносится на английском языке.

— Йестин Джонс, ты, как и все мы, подписался под хартией. Но ты отказался участвовать в общей борьбе, ты не внес деньги в общую кассу. Ты трус, Йестин Джонс. И мы накажем тебя за трусость. Тебе полагается двадцать ударов, но ты еще молод и потому заслуживаешь некоторого снисхождения. Ты получишь десять ударов, всего десять.

Непроизвольно Алекс зажмурился, но затем заставил себя открыть глаза. Он почувствовал тошноту, когда увидел, как двое в колпаках, стоя друг против друга, поочередно взмахивают плеткой и опускают ее на голую спину жертвы. Экзекуция проходила в полной тишине, мальчик не издал ни звука.

Мерзавцы, грязные подонки! Алекс был в бешенстве. Но ничего, он найдет их и выведет на чистую воду!

Палачи, сделав свое дело, отошли в сторону, двое других развязали жертву, и затем мрачная компания с воем и улюлюканьем скрылась в темноте.

Алекс выбрался из укрытия и поспешил к неподвижно лежавшему на земле телу. Слава Богу, парень жив и даже не потерял сознания, с облегчением подумал Алекс, заметив, что тот пошевелил ногой.

— Да-а, — сокрушенно протянул Алекс, помогая ему сесть. — Досталось же тебе от мерзавцев. Но ничего, все уже позади.

Мальчишка едва дышал. Даже в темноте были видны на спине кровоточащие раны. И он был совсем юным, на вид лет пятнадцати.

Оглядевшись, Алекс нашел его рубашку и осторожно набросил ее ему на плечи, но даже это легкое прикосновение заставило мальчика вздрогнуть всем телом.

— Пойдем, — сказал Алекс. — Я провожу тебя домой. Ты сможешь идти?

— Сейчас… — Это было первое произнесенное им слово. Ночь была прохладной. Алекс снял с себя плащ и как можно осторожнее прикрыл им плечи несчастного.

— Ты держался молодцом. Как тебя зовут? — спросил Алекс. Тот, главный, называл имя, но Алекс не запомнил его.

Мальчик поднял глаза и посмотрел на Алекса, впервые за все это время.

— Ерунда, — проговорил он, — ничего страшного. Мне нужно немного отдышаться, и я буду в порядке. — Он поморщился и закрыл глаза.

— Но ведь это были «бешеные быки», — заметил Алекс. — Я уже достаточно долго живу здесь и слышал о них. А теперь узнал, чем они занимаются по ночам. И я, кажется, понимаю, почему ты не хочешь говорить о случившемся. — Он ободряюще потрепал паренька по макушке. — Ладно, собирайся с силами. Когда почувствуешь, что можешь идти, скажешь.

Неожиданно Алекс услышал шорох. Он поднял голову и увидел две темные фигуры, мужскую и женскую: они стояли наверху, глядя оттуда в лощину и как будто не решаясь спуститься, — возможно, они приняли его за одного из «быков». И все же спустя несколько мгновений мужчина двинулся вниз по склону и женщина поспешила следом за ним.

— Кажется, за тобой пришли родители, — сказал Алекс мальчику.

Мужчина, остановившись в нескольких шагах от них, хмуро сказал что-то на валлийском. По возрасту он никак не годился мальчику в отцы.

— Не беспокойтесь, — сказал Алекс, поднимаясь. — С ним все в порядке, он приходит в себя. Они влепили ему десять ударов.

— Йестин! — дрожащим голосом воскликнула Шерон Джонс. Она подбежала к мальчику и опустилась рядом на колени. Ладонью она убрала ему со лба волосы и принялась исступленно целовать, что-то шепча по-валлийски. Она, казалось, решила совсем не обращать внимания на Алекса.

— Я в порядке, Шерон, — ответил ей мальчик по-английски. — Всего-навсего десять ударов, ерунда. Сейчас, подожди, я чуток отдохну, и тогда пойдем.

— Ох, Йестин, — вздохнула она, тоже переходя на английский. — Глупый ты, храбрый мальчишка! Что мне делать с тобой? Я и горжусь тобой, и готова сама отколотить тебя! Ну почему, почему ты такой упрямый? — И уже не в силах сдерживаться, заплакала.

— Я тоже с удовольствием отдубасил бы тебя, братишка, — сказал мужчина. — Если б ты знал, что там сейчас творится дома! Дети хнычут, мать и Мэри рыдают в голос, отец рвет и мечет, он грозится, что, если ты останешься в живых, он убьет тебя собственными руками. И все из-за каких-то жалких грошей!

Мальчик слабо засмеялся.

— Мне приятно слышать, как вы любите меня, Хью, — сказал он. — Но может, мне лучше переждать здесь до утра.

— Ты хочешь сдохнуть здесь, да? — язвительно поинтересовался Хью. — Ты за свое упрямство заслуживаешь гораздо большего наказания. Им надо было назначить тебе не десять, а все двадцать ударов. Может, тогда бы они выбили дурь из твоей башки.

— Не слушай его, Йестин! — плача, воскликнула Шерон. — Хью говорит так от злости. Когда я прибежала к вам, он был просто вне себя от того, что не сумел уберечь тебя. Ох, Йестин, мальчик мой, что они сделали с тобой!

Казалось, все трое уже забыли о присутствии Алекса, хотя и продолжали говорить по-английски, но тут неожиданно Хью повернулся к нему.

— Вы-то здесь как оказались, сэр? — спросил он угрюмо. — Спасибо, что помогли моему брату. Это ваш плащ? Вам бы лучше забрать его, а то он запачкается кровью.

Шерон тихо всхлипнула.

— Я пришел, чтобы своими глазами увидеть этих животных, которых вы называете «бешеными быками», — ответил Алекс. — У нас в Англии таких нет. Мне неприятно это говорить, но должен признаться, что я не решился остановить их. Их было десять человек. И вот что для меня важно: может быть, ваш брат узнал кого-нибудь из них?

— Нет, — поспешно ответил за брата Хью, — никого. И я тоже не признал в них никого из нашей долины, когда они ворвались в дом. — Он повернулся к брату. — Ладно, Йестин, пора домой. Или ты действительно собираешься просидеть здесь всю ночь? Тебе-то, может быть, и тепло под плащом, а мы с Шерон уже замерзли.

Он нагнулся к мальчику и закинул его руку себе на шею. Тот тихо застонал, но, сжав зубы, привстал на одно колено, а затем, переведя дух, поднялся на ноги, опираясь на плечо брата. Его рубашка и плащ Алекса соскользнули на землю.

— Йестин, — прошептала Шерон, зажимая ладонью рот и полными ужаса глазами глядя на его кровоточащую спину. — Ох, Йестин, мальчик мой!

— Давайте наденем на него рубашку, — предложил Алекс. — Я помогу вам отвести его домой.

— Спасибо, сэр, — Хью нахмурился, — мы справимся. Я понимаю, что нам не поздоровится, но не собираюсь юлить и прятаться. Меня зовут Хью Джонс. А это мой брат Йестин. А Шерон — наша родственница, она была замужем за нашим братом, который три года назад погиб в шахте. Она тут ни при чем, она просто испугалась за мальчишку, вот и увязалась за мной в горы. Был бы Гуин жив, он бы просто выпорол ее за это. Пожалуйста, сэр, не надо ее наказывать. Я отвечу за все, что случилось здесь.

Пока он говорил, Шерон надевала на Йестина рубашку.

— Отвечать будете не вы, а «бешеные быки», — тихо произнес Алекс. — Спокойной ночи, мистер Джонс. До свидания, Йестин. Ты храбрый парень.

— Я доведу его, — сказал Хью, заметив, что Шерон закидывает свободную руку брата себе на шею. — Иди домой, Шерон. И запомни: если ты еще раз выйдешь на улицу ночью, я спрошу с тебя, как это сделал бы твой муж. Отправляйся, пока Эмрис не хватился тебя.

Он повел брата по тропе, и вскоре оба исчезли в темноте.

— Он прав, — сказал Алекс. — Даже мне потребовалось собрать все свое мужество, чтобы выйти из дома, а я ведь могу постоять за себя. Вы на самом деле так безрассудны?

Она резко обернулась, словно только сейчас вспомнила о его присутствии.

— Он просто мальчишка! — горячо заговорила она. — Нежный и очень умный мальчишка. Он делает только то, что считает правильным. Он просто не мог пойти против своей совести, хотя они прошлой ночью уже предупредили его, а он прекрасно знал, что бывает с теми, кто не считается с их угрозами. Я надеялась, что они пожалеют его, не тронут, ведь он совсем беззащитный перед ними. Я просила Оуэна вступиться за него, я умоляла его…

— Оуэна? — спросил Алекс.

В ее взгляде появилась растерянность, но уже в следующее мгновение она вновь была невозмутимо спокойна.

— Извините, — сказала она, — это все пустяки.

Она повернулась, чтобы уйти, но Алекс схватил ее за руку.

— Вы упомянули какого-то Оуэна. Это ваш… друг? Он как-то связан с «бешеными быками»?

Ее глаза чуть расширились, и Алекс разглядел в них страх.

— У меня нет… друга, — сказала она. — И я не знаю никого, кто имел бы отношение к «бешеным быкам». Никто в нашей долине не знает, кто они и откуда. — Она вся дрожала.

Алекс только сейчас заметил, что на ней нет даже шали.

Она была все в том же тоненьком ситцевом платье, в котором он видел ее прежде. Алекс поднял с земли плащ и, прежде чем она успела понять его намерение, набросил его девушке на плечи. На какое-то мгновение его рука задержалась на ее плече.

— Вы слишком легко одеты, так недолго и простудиться, — сказал он. — Пойдемте, я провожу вас домой. — Он обнял ее за плечи и повел по тропе.

От холода у нее зуб на зуб не попадал. Алекс чувствовал близость ее тела, ее мягкую грудь и крепкие бедра, и тепло волнами пробегало по его членам. Он потерял счет времени — наверное, было уже далеко за полночь.

— Вы, как я вижу, любите этого мальчика, — заметил он, смущенно кашлянув. — Сколько ему лет?

— Семнадцать, — ответила она. — Я познакомилась с ним, когда была замужем, тогда ему было двенадцать. И я полюбила его как своего ребенка.

— Где он работает? — спросил Алекс.

— На шахте. Так же как его отец, и Хью, и я. И Гуин тоже работал там.

— Расскажите, как погиб ваш муж?

— Его засыпало во время обвала в шахте. Вы должны знать — такое случается довольно часто.

Нет, этого он не знал. Он не знал ничего о жизни, пока не приехал сюда.

— Вы любили его? — спросил Алекс.

Дурацкий вопрос. Она пожала плечами.

— Он был моим мужем и ровесником. Вы не представляете, каким бледным может казаться мертвец, даже с черным от пыли лицом. — Ее опять охватила дрожь.

— Извините меня, — сказал Алекс. — Я действительно мало что знаю о жизни валлийцев. Я стараюсь вникнуть, стараюсь учиться, но понимание, к сожалению, приходит очень медленно.

Она посмотрела на него не то с подозрением, не то с любопытством. Алекс не понял, что выражает ее взгляд, но вновь поразился ее красоте. И кроме того, ее лицо было так близко.

— Где вы живете? — спросил он.

Она указала на ряд домиков, прилепившихся к подножию холма.

— Вон там, в крайнем доме, — сказала она. — Теперь я дойду сама. Спасибо вам. — Она повернулась к нему и повела плечом, как бы намекая, чтобы Алекс забрал свой плащ, но его рука оставалась лежать на ее плече. Она опять взглянула на него, и на этот раз в ее взгляде было удивление — и что-то еще.

Алекс почувствовал, как кровь застучала у него в висках. Иго рука, словно сама собой, стиснула плечо Шерон, и он не мог заставить свои пальцы разжаться. Он непроизвольно поднял другую руку и кончиками пальцев коснулся ее щеки.

— Они жестоко обошлись с нашим другом, — сказал Алекс, — но он держался молодцом. Он может гордиться собой. Насколько я понимаю, «бешеные» ограничатся этим наказанием и больше не тронут его?

— Надеюсь.

— Прошу вас, не ходите в горы, особенно когда там творятся подобные дела. Это небезопасно для женщины. Когда мужчины дают волю страстям, они не могут отвечать за свои поступки.

Она молча смотрела ему в глаза, и он вдруг сообразил, что сегодня эти слова относятся скорее к нему самому.

— Спасибо, что помогли Йестину, — тихо произнесла она. — Вы, должно быть, слышали, как Хью сказал, что Йестин подписался под хартией. Вы ведь не будете наказывать его за это?

— Я не вижу в этом ничего предосудительного, — ответил Алекс, — и не собираюсь наказывать за это никого.

— Тогда вы отличаетесь от мистера Барнса и от других землевладельцев. — Она умолкла, смущенно потупилась и, отстраняясь, положила руку ему на грудь. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Шерон. У вас очень красивое имя. Никогда раньше я не слышал такого.

— Это валлийское имя, — ответила она неловко.

Он улыбнулся. И не смог совладать с собой. Ему следовало бы сразу расстаться с ней, как только она попрощалась с ним. Или, еще лучше, когда она пыталась освободиться от его плаща. Надо было просто закутать ее в плащ и отпустить с Богом. Ему нельзя было подходить к этой женщине ближе чем на три шага, а он шел с ней рядом, обнимая ее за плечи. Как он может сдержаться теперь?

Он склонился и нашел губами ее губы.

Ему вдруг подумалось, что сейчас они стоят на том самом холме, где совсем недавно она стояла со своим возлюбленным. Тогда, глядя на них, он чувствовал себя бесконечно одиноким. А теперь он стоит с ней на том же самом месте. Мысль подействовала на Алекса возбуждающе, и он еще крепче обнял девушку. С удивлением и любопытством он отметил, что и она обняла его, обвив руками его шею.

Он разомкнул губы и провел языком по ее губам, но они были плотно сжаты и дрожали. Казалось, она не привыкла к таким поцелуям. Или не желала таких интимных ласк. Его руки скользнули вниз, мимо полных, теплых грудей, узкой талии, по крутым бедрам, по округлым, упругим ягодицам и затем поднялись по ее выгнутой спине. Она льнула к нему всем телом, от плеч до коленок, — или он так крепко прижимал ее к себе и она не противилась этому.

Алекс знал, что она, конечно же, не может не чувствовать всю силу его желания, тем более что на ней было лишь тонкое ситцевое платье. Он ее хозяин, она его работница. О, как ему хочется, чтобы она стала гувернанткой Верити и поселилась в его доме! Сделав над собой усилие, Алекс прервал поцелуй и, держа Шерон за талию, отстранился. Она открыла глаза и посмотрела на него затуманившимся взглядом.

Он медленно вздохнул. Такой взгляд бывает у женщины, изнемогающей от ласк любимого мужчины.

— Идите, — сказал он. — Я буду стоять здесь и смотреть вам вслед до тех пор, пока вы не будете в полной безопасности.

В безопасности! Он говорит ей о безопасности, тогда как опасность исходит от него самого.

Несколько мгновений она смотрела на него, покусывая губу, затем резко развернулась и пошла.

— Шерон, — окликнул ее Алекс. Она остановилась, не поворачиваясь. — Мое предложение остается в силе. Я буду ждать вашего ответа.

Она склонила голову, и Алекс вдруг испугался, что она возьмет и откажет ему прямо сейчас. Но она, немного постояв, пошла дальше.

Алекс шумно вдохнул холодный воздух. Он спрашивал себя: неужели он смог бы овладеть ею прямо здесь, на холодной, каменистой земле, — ведь он был так близок к этому? Да, пожалуй, он был бы не прочь попробовать и такое. Жаль, что обстоятельства против таких экспериментов.

Итак, любовница и гувернантка. В сущности, он уже предложил ей обе роли. Интересно, если она согласится исполнять одну, сможет ли он затем склонить ее ко второй? Он недоумевал, зачем он идет на это, зачем так усложняет свою жизнь. Кажется, он был готов попрать все свои принципы и завести роман с женщиной, которая не только ниже его по положению, но и зависит от него и обязана ему.

Однако Шерон Джонс необыкновенно привлекательна. Она волнует его. Какая-то часть его существа отчаянно стремится к ней. И не только для того, чтобы испить нектар страсти. Он не может найти объяснений этому, но он чувствует, она нужна ему для чего-то большего. Эта женщина странным образом воплощает в себе целый мир, прекрасный, загадочный и недостижимый, мир, который зовет и манит его.

«Хираэт». Он до сих пор помнил, как протяжно и печально звучала та песня. В ней как будто пелось о нем, о том, что он чувствовал сейчас.

Шерон Джонс скрылась из виду, и Алекс направился домой.

Господи, какая странная ночь! И как странно-непостижим этот мир, в который он невольно вступил, решив проведать свои уэльские владения.

Несмотря на ночные события, Йестин с утра вышел на работу. Он был бледнее обычного, но, как всегда, встретил Шерон улыбкой, когда она спустилась к нему в штольню. Шерон тут же отметила, что сегодня против обыкновения он работает в рубахе.

Шерон весь день с нетерпением ждала вечера. Ей не терпелось заглянуть в глаза Оуэна. Мир вокруг нее как будто стал нереальным. Ей казалось, что жизнь уже не может вернуться в нормальное русло и что сама она уже не сможет быть прежней. Она старалась не вспоминать события прошедшей ночи, но ни о чем другом не могла думать.

Они, как обычно, отправились гулять по окрестностям, но пошли другой дорогой. Они прошли через весь поселок, миновали церковь, завод, поднялись на холмы и направились к воротам Гленридского парка, чтобы пройти через него к следующей гряде холмов по другую сторону замка, с которых открывался вид на соседнюю долину.

Они шли, держась за руки, и болтали о пустяках. Но казалось, судьба сегодня решила подшутить над Шерон. Едва они с Оуэном вошли в ворота, как она тут же увидела графа Крэйла — он шел по дорожке навстречу им, держа за руку дочь. Они, очевидно, прогуливались перед сном. Избежать встречи было невозможно. Шерон, не останавливаясь, сухо кивнула им. Граф Крэйл в ответ слегка склонил голову.

В то же мгновение Шерон с отчужденной отчетливостью ощутила тепло руки Оуэна, почувствовала, как тесно ее пальцы переплетены с его пальцами.

— Миссис Джонс! — весело окликнула ее Верити. — Боа да. Ой, нет! Я, кажется, перепутала. — Она звонко рассмеялась, прикрывая рот ладошкой. — Это значит «доброе утро».

— Ноз да, — сказала Шерон. — Добрый вечер.

Они продолжили прогулку, но сердце Шерон забилось безотчетной тревогой. Она бездумно следовала за Оуэном, а он целеустремленно двигался вверх по тропе, ведущей в горы. Ее мучило чувство вины. Ей хотелось рассказать ему все, признаться во всем, но она не решалась. В конце концов, он ей не муж, даже не жених, говорила она себе. И это был всего лишь поцелуй.

Всего лишь! Нет, это был не просто поцелуй. Она чувствовала напряжение его тела, ощущала силу его желания, она понимала, что он хочет большего. И ее тело невольно отзывалось на его позыв. Еще не известно, чем кончилось бы дело, если бы граф не оборвал так внезапно свой поцелуй. Ее бросило в жар при мысли об этом. Ей вспомнились грубые слова Кэридван: «Я бы не прочь прогуляться с этим кобельком в горы. Что скажешь, Шерон?» — И краска стыда залила ее лицо. Она чувствовала себя грязной потаскухой. Разве она не захотела того же, о чем говорила Кэридван? И она чуть не получила то, чего хотела.

— Он еще раз предложил мне пойти в гувернантки к его дочери, — сказала она Оуэну. — Я встретила его вчера около церкви. Он дал мне неделю на раздумье.

— И ты еще раздумываешь? — откликнулся Оуэн. — Соглашайся, Шерон. Ты заслуживаешь лучшей жизни. Да и Барнсу мы немного утрем нос, если ты станешь работать у самого графа. — Он засмеялся.

Сказать начистоту, она уже не сомневалась. Она уже почти решила для себя, что примет предложение графа, даже если это и обернется для нее бедой. Она чувствовала, как неудержимо ее влечет к нему — она поняла это только вчера, — влечет, как не влекло еще ни к одному мужчине, в том числе и Оуэну, да простит ее Бог. Но он граф, а она? Да, она дочь землевладельца, но незаконнорожденная, и судьбой ей было положено таскать тележки с углем в шахте. Право, можно было бы посмеяться над всем этим, если бы это не пугало ее. Ведь скорее всего именно так все начиналось у ее матери.

Шерон не хотела повторить ее судьбу. Мысль об этом приводила в ужас. Несчастная женщина, изгнанная из семьи, проклятая Богом, людьми и церковью, лишенная любви и поддержки человека, который думал только о том, чтобы утолить свою похоть, насладиться ее теплом…

О нет!

— Не знаю, — сказала Шерон, — не знаю, Оуэн, хочу ли я этого.

— Но ты же не можешь всю жизнь работать в шахте. Попробуй поработать у графа. Его девчонка вроде бы резвая малышка.

— И очень одинокая, — грустно заметила Шерон. — У нее нет братьев и сестер, и она вряд ли когда-нибудь подружится с местными ребятишками.

— Да уж, разве дочка аристократа снизойдет до наших чумазых детей? — язвительно проговорил Оуэн. — Да ей, наверное, и не нужен никто. Подумай сама, разве дети, которые живут в довольстве и сытости, чувствуют одиночество?

— Чувствуют, — убежденно ответила Шерон. Она знала это по себе. У нее в детстве было все, о чем только может мечтать ребенок. Сэр Джон Фаулер не был скуп, он хорошо обеспечивал ее мать. У нее не было только друзей. И как остро она ощущала свое одиночество! Так, наверное, ощущает его сейчас маленькая леди Верити. — Им так же, как остальным детям, нужна компания, нужны шумные игры. Игрушки не могут заменить общение.

— Вот я и говорю, соглашайся, — сказал Оуэн. Он остановился и потянул ее за руку, приглашая сесть на землю. — Порадуй девчонку, Шерон. А заодно и себя. Да и мне будет спокойнее, когда я буду знать, что тебе больше не надо спускаться под землю.

Ох, если б он только знал, на что толкает ее! Впрочем, это не совсем так. Она вовсе не прочь стать гувернанткой Верити и, не раздумывая, взялась бы за эту работу, если бы не отец девочки.

В нем, именно в нем был и соблазн, и искушение.

— Ну что ж, — задумчиво проговорила Шерон. Она села на землю, обхватив руками коленки и опустив голову. — Может быть, я и соглашусь. Мне ведь и вправду хочется этого, Оуэн.

Она подняла голову и неожиданно для себя заметила, как высоко они поднялись в горы.

Глава 7

Несколько минут они сидели молча. Шерон неподвижным взглядом смотрела на долину. Оуэн лежал на земле и, опираясь на локоть, смотрел на нее.

— Ох, прямо не знаю, что и делать. — Шерон повернулась к нему. — Подскажи мне, Оуэн, как поступить? Как скажешь, так и будет. — И сама рассмеялась тому, что сорвалось у нее с языка. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь подбодрил ее, чтобы она могла почувствовать себя послушным ребенком, который делает то, что ему велят; но она знала также и то, что никогда не сможет позволить кому бы то ни было распоряжаться своей судьбой. По этому поводу у нее частенько бывали стычки с Гуином…

— Ты спрашиваешь, как поступить? Ладно, я скажу тебе. — Оуэн перекатился по земле и придвинулся к ней. — Ложись на вереск, закрой глаза и позволь мне любить тебя.

Шерон испугалась.

— Ах нет, — сказала она. — Нет-нет, Оуэн.

Он прижался губами к ее рту и так замер на несколько мгновений.

— Я буду нежным, — проговорил он. — Шерон, может, ты боишься, что я большой, что Гуин был меньше? Но ты не девочка, тебе не будет больно. И я буду сдерживать свое большое тело, кариад.

Кариад. Любовь моя. Он первый, кто так назвал ее. И она вдруг захотела его. Она хотела, чтобы кто-нибудь помог ей раз и навсегда забыть неловкие воспоминания о прошлой ночи. Оуэн такой же, как она, и она почти любит его. Он хорош собой, он сильный и решительный. Многие девушки и женщины в Кембране завидуют ей, когда она идет с ним рука об руку по поселку. Ей суждено раз и навсегда стать его женщиной, отдать ему свое тело, как когда-то она отдала его Гуину.

Но это был шаг, на который она не могла решиться так легко.

— Целуй меня, — ответила она, поднимая к нему лицо. — Просто целуй, Оуэн. Пожалуйста…

— Мужчине нужны не только поцелуи, — сказал он, — когда скоро ночь и когда он в горах рядом с любимой женщиной. Я хочу, чтобы это было в тебе, Шерон. — Он взял ее руку, потянул к себе и прижал к своим штанам, так, чтобы она могла убедиться в силе его желания.

В самом деле, она давно уже была не девочкой, как он сказал. Но она смутилась и отдернула руку. Две ночи — и двое разных мужчин. Ей вдруг захотелось вскочить и убежать. Убежать сломя голову. Но от кого бежать? От себя? Неужели она настолько похотлива, что ее почти одновременно возбуждают два таких разных мужчины?

— Я не хочу этого, Оуэн, — произнесла она вслух. — Я не хочу завтра раскаиваться в том, что случилось. Пусть это будет просто поцелуй. Мне нравится, когда ты целуешь меня.

Его поцелуи были теплыми и крепкими. Они давали ей чувство надежности и безопасности. И кроме того, они могли бы помочь ей забыть о тех, других поцелуях. Поцелуи графа Крэйла не понравились ей, она не хотела даже вспоминать о них. Он не сжимал губ, его поцелуи были влажными. А его язык! Она снова и снова вспоминала, как толкался его язык, стремясь проникнуть в нее. И она не могла забыть животного желания, которое он тогда пробудил в ней. Поэтому ей так хотелось, чтобы Оуэн целовал ее теплым, дружеским поцелуем. Ах, если б Оуэн мог целовать ее так же, если б его поцелуи пробуждали в ней такую же страсть…

— Пусть пока это будет только поцелуй, — тихо сказала она.

— Может, ты думаешь, что я добьюсь своего и брошу тебя? — спросил он. — Нет, Шерон, мы поженимся. Летом. И мы оба знаем об этом.

— Правда? — удивилась она. До сегодняшнего вечера он никогда не заговаривал о женитьбе.

— Я ухаживаю за тобой с прошлой зимы, — напомнил он ей.

— Зимой ты стал провожать меня домой после воскресной службы. Это и было ухаживанием?

— Ты очень красива. Скажи, разве с тех пор, как я стал провожать тебя, кто-нибудь из мужчин Кембрана пытался ухаживать за тобой?

— Нет, — ответила она, — только ты.

— Вспомни, прошлым летом, — продолжал он, — мужики вились вокруг тебя, как мухи вокруг варенья. Но теперь-то они знают, что стоит им приблизиться к тебе, как они встретятся с кулаками Оуэна Перри. Все знают, что мы встречаемся.

Это была приятная мысль. Приятно было знать, что он уже считает ее своей и что все остальные считают так же. Знать, что он будет оберегать ее, даже кулаками, если понадобится. Но было и что-то унизительное в этом: Оуэн как будто считает ее частью своего имущества, своей вещью. Он даже не спрашивает, хочет ли она быть его женой. А вдруг ей захотелось бы внимания кого-то из мужчин, которые теперь, похоже, не решаются и подойти к ней?

— Но ты ведь не стал бы на самом деле драться из-за меня, правда? — спросила Шерон. — Ну если, к примеру, кто-нибудь из мужчин взялся бы проводить меня?

— Стал бы, — ответил он, стискивая ее запястье. — Тут каждый знает, что лучше не становиться мне поперек дороги, знают, что ты моя, кариад, что мы с тобой поженимся. Когда наступит лето, ведь так? В церкви, на глазах у всего поселка?

Все это звучало так, словно давно уже было решено. Ну а если она скажет «нет»? Но она не хочет говорить «нет». Оуэн Перри уже давно нравился ей, она обратила на него внимание задолго до того, как зимой он начал провожать ее из церкви.

— Оуэн, — сказала она, положив голову ему на плечо, — больше всего на свете я хочу жить так, как живут другие женщины. Когда я была замужем за Гуином, я чувствовала себя спокойно, я была как они, но это длилось так недолго. Прошу тебя, Оуэн, береги себя. Не оставляй меня одну.

— Оуэна Перри не так-то просто завалить, — ответил он с коротким смешком. — Шерон! — Он опять принялся целовать ее. — Позволь, кариад. Мы поженимся следующим летом… или раньше… Если ты понесешь, сразу же поженимся. Ну позволь мне. Вот так, ладно? — приговаривал он, забираясь рукой ей под юбку, поглаживая ее щиколотку, лодыжку, колено.

У нее не было времени, чтобы размышлять, решение нужно было принять сейчас же. Она ответила на его поцелуй, но свободной рукой прижала его ищущую ладонь к своему колену, не позволяя ей двинуться дальше. Если она не остановит его сейчас, ей придется принять его защиту и покровительство до конца своих дней. И ей хочется этого, хочется больше всего на свете. Но что-то все же мешало.

— Я не хочу, — прошептала она. — Оуэн, я не хочу. — Она прекрасно знала, что он может и не прислушаться к ее словам. И если он будет настаивать, она уступит ему. Ей совсем не хочется обижать его или испортить отношения с ним. И все ее женское существо откликается на его страсть. Ей так хочется отдаться ему.

Оуэн резко отстранился и поднялся на ноги. Он стоял спиной к ней, глядя вдаль, на раскинувшийся у подножия холмов поселок.

— Прости меня, — сказала Шерон. Она поправила юбку, подтянула ноги и обхватила колени. — Я не хотела дразнить тебя, когда шла с тобой сюда, Оуэн. Я просто не заметила, как высоко мы зашли. — А все потому, что была слишком взволнована неожиданной встречей с графом и тем, что он мог подумать о ней, увидев ее, идущую с Оуэном в горы. — Я хочу, чтобы ты просто целовал меня.

— Вы с Гуином ходили когда-нибудь так же в горы? — спросил Оуэн, хмуро посмотрев на нее через плечо.

Она помедлила с ответом.

— Да, — сказала она наконец. — Но это было только один раз, за неделю до свадьбы.

Она согласилась тогда пойти с Гуином в горы только потому, чтобы это произошло с ней не в тесной спаленке его дома, в двух шагах от его родителей, от Хью и Мэри. Она хотела, чтобы хотя бы в первый раз они были совсем одни.

Оуэн опять отвернулся и молча смотрел на огни поселка в долине.

— Это из-за того, что случилось с твоей матерью, — проговорил он наконец. — Ты держишься недотрогой, Шерон Джонс. Но может, именно это мне и нравится в тебе больше всего. Твоя гордость, твоя неприступность. Хотя кое-что у меня сейчас страшно болит оттого, что мне не удалось полюбить тебя как следует.

— Прости меня, Оуэн, — повторила Шерон. Недотрога. Интересно, какого он был бы мнения о ней, если б узнал, что случилось прошлой ночью? Она уперлась лбом в колени и закрыла глаза. Она и думать не хотела о прошлой ночи.

— Я не могу, — тихо продолжил он, — не могу поцеловать тебя, Шерон. Я сейчас боюсь даже дотронуться до тебя. Дай мне остыть.

Какое-то время они молчали. Она чувствовала глубокую благодарность к нему за его сдержанность. Ей не следовало так высоко заходить с ним в горы. Она и в мыслях не держала этого, она сама не заметила, как они оказались здесь. А он наверняка подумал, что она идет с ним по доброй воле.

— Оуэн, — спросила она, — скажи, ты сделал что-нибудь, чтобы спасти Йестина?

— Я же говорил тебе, — ответил он, — я не знаю никого из «бешеных».

— Но кто же тогда знает? — спросила она. — Если не ты, Оуэн, то кто?

— Он ведь легко отделался — или не так? — ответил он. — В его доме ничего не тронули. Он получил от них только десять ударов. И он даже вышел сегодня на работу, как я слышал.

— Йестин не захотел отлеживаться. Ты же знаешь, он такой упрямец, — возразила Шерон. — Но его спина! Ты бы только видел ее, Оуэн! Она воспалилась и вся изранена. Вчера ночью она была вся в крови.

— Ну и что? — сказал Оуэн. — Все равно он легко отделался, Шерон. Он получил всего десять ударов.

И тут ее осенило.

— Так это ты? — выдохнула она, вглядываясь в его неподвижную спину. — Ты устроил, чтобы его не наказывали сильно? Оуэн, неужели это сделал ты? Десять ударов, а не двадцать, как другим мужчинам? Значит, ты все-таки заступился за него?

— Я не знаю никого из «бешеных»! — оборвал ее Оуэн. — Я никак не могу повлиять на них.

Но Шерон уже вскочила и, подбежав к нему, обняла его сзади, прижимаясь щекой к его крепкому плечу.

— Это сделал ты, — повторила она. — Ты помешал им разгромить его дом и отговорил их от жестокой трепки. Это благодаря тебе он смог сегодня подняться. Ты сделал это — или, скажешь, я не права?

Он тяжело вздохнул.

— Чем меньше ты будешь знать об этих вещах, тем лучше будет, Шерон, — сказал он уклончиво. — Пойдем, пора возвращаться. Скоро совсем стемнеет.

— Оуэн, — зашептала Шерон, целуя его сзади в шею. — Я люблю тебя, люблю. Я очень, очень люблю тебя.

Он повернулся к ней, крепко обнял и поцеловал.

— Ты хочешь, чтобы я не сдержался? Не дразни меня, Шерон. Пойдем, я отведу тебя домой, ты заберешься в свою постель и будешь там одна, как тебе этого хочется. Ну, пошли? — Он разжал крепкие объятия и протянул ей руку.

С благодарной улыбкой она взяла его руку и крепко сжала ее.

— Спасибо тебе, Оуэн, — сказала она, когда они двинулись вниз по тропе. — Спасибо за все, что ты сделал для меня. Я знаю, ты сделал все, что мог. Ты такой замечательный!

— Ничего ты не знаешь, Шерон, — тихо ответил он. — И слава Богу, что не знаешь. Но я рад видеть, что ты счастлива, кариад. Ты такая красивая, когда улыбаешься.

Как все-таки хорошо, вдруг подумалось Шерон, быть любимой Оуэна, быть его кариад.

Алекс получил из Лондона известие, которое расстроило его. Хартия, несмотря на то что под ней были собраны тысячи подписей со всех земель Великобритании, была отвергнута парламентом. Ничего другого и не приходилось ожидать, учитывая, что тон в парламенте задавали крупные землевладельцы, заинтересованные в сохранении существующего порядка вещей.

Но хотя и сам Алекс входил в число крупных землевладельцев, он считал, что наступила пора перемен. Чувствовался какой-то подъем, брожение умов, отовсюду слышны были рассуждения о том, как переустроить страну. Особенно отчетливо он стал осознавать это с тех пор, как приехал в Уэльс.

Но хартия была отвергнута.

Тут было над чем поразмыслить. Людей явно не порадует эта новость, особенно сейчас, когда они и так раздражены снижением заработной платы.

Последнее рассуждение заставило Алекса опять подумать о том, как защитить себя. Специальные войска. Но он может решиться на это только в самом крайнем случае. Черт возьми, он понимает этих людей!

Он решил вызвать в Гленридский замок Оуэна Перри, того самого Оуэна Перри, который вел ночное собрание. Рабочего с чугунолитейного завода. Дружка Шерон Джонс. Он пытался не думать о ней. Он надеялся, что она больше не появится в замке.

Когда Оуэн Перри появился в дверях его кабинета, Алекс сразу понял, что он пришел прямо с рабочего места. Хотя его лицо и руки были тщательно вымыты, на рабочей спецовке и на темных вьющихся волосах были заметны следы серой пыли. Это был крупный человек — не такой высокий, каким он показался Алексу поначалу, но крепко сбитый. Он как будто весь состоял из мускулов, без малейшего намека на излишки жира. С таким лучше не сталкиваться на узкой дорожке, решил для себя Алекс, оглядев его с головы до ног.

Мужчина держал в руке кепку, но и не думал поклониться, вытянуться во фрунт или хоть как-то выказать почтение. Алекс уже начинал привыкать к гордому, свободолюбивому характеру валлийцев.

— Оуэн Перри? — сказал он. — Спасибо, что не заставили долго ждать. Присаживайтесь. — Он жестом указал на стул по другую сторону стола.

Оуэн Перри огляделся, словно подозревая какую-то ловушку, и только после этого осторожно присел на край стула. Он смотрел на Алекса прямо, не отводя глаз. Совсем некстати Алекс подумал о том, как ведет себя этот человек, когда бывает наедине с Шерон. Интересно, может ли он быть нежным с женщиной?

— Парламент отверг хартию, — без обиняков начал он. — Мне сообщили об этом сегодня утром.

На какое-то мгновение лицо Перри окаменело, но он тут же овладел собой, глаза у него стали пустыми, ничего не выражающими. Даже тупыми.

— Мне-то что до этого? — отозвался он после короткой паузы, которую старательно выдержал Алекс.

— А мне кажется, что вас это должно заинтересовать, — сказал Алекс. — Ведь именно под этим документом вы собирали подписи, и именно вы вели общее собрание в горах, посвященное хартии.

Взгляд мужчины был все таким же тупым и бессмысленным. Он медленно покачал головой:

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Алекс вздохнул. Разговор получался сложнее, чем он предполагал.

— Не надо думать, что я пытаюсь заманить вас в ловушку, — сказал он. — Я не меньше вашего расстроен тем, что хартия отвергнута. Ну, может, не так сильно, как, должно быть, огорчены вы. Я допускаю, что этот документ был на самом деле для вас очень важен. Я своими глазами видел ваше собрание. И если бы я считал, что должен наказать вас, я сделал бы это раньше. Но сейчас мне крайне необходимо знать, как вы смотрите на это, что собираетесь предпринять.

Оуэн Перри продолжал сидеть с бесстрастным лицом, на котором при всем желании невозможно было разглядеть и проблеска хоть какой-нибудь мысли. Если бы Алекс не видел его раньше, он, несомненно, поверил бы, что перед ним полный идиот. Снова некоторое время в кабинете стояла напряженная тишина.

— Вас неправильно информировали, — ответил наконец Перри. — Я ничего не знаю ни о каких хартиях. Для чего они нужны? Что с ними делает парламент? Я не знаю ничего ни о каком собрании в горах. Я не знаю, что вы там видели. Я лучше пойду, мне нужно работать, если позволите.

— Пока не позволю, — ответил Алекс. — Заработную плату вам плачу я. И вы не потеряете ее за этот час. А теперь позвольте мне продолжить. Правительство предполагает, что могут начаться беспорядки, и совсем не собирается потакать их зачинщикам. Сказав «нет», они теперь должны показать, что означает их «нет». Было бы крайне неблагоразумно пытаться идти им наперекор — во всяком случае, сейчас. Лучше отложить все попытки на год или на два.

Оуэн Перри пристально смотрел на него, но, когда Алекс закончил, он только пожал плечами.

— Все, что вы такое сейчас говорили, — сказал он, — ну, то есть что вы говорить об этой… Мой английский не очень хорошо, чтобы это говорить. Я не понимаю слишком хорошо, что вы говорите.

— Мне противна сама мысль о том, что мне придется наводить здесь порядок и употребить власть, потому что я понимаю вас и сочувствую вам, — настойчиво продолжал Алекс. Перри опять пожал плечами. — Не вынуждайте меня делать это, — тихим голосом закончил Алекс.

Перри рассмеялся. Так, словно он действительно не понимал, о чем идет речь, словно действительно перестал понимать по-английски.

Алекс откинулся на спинку стула и некоторое время молча смотрел на мужчину. Дружок Шерон. Он уже смирился с мыслью, что они были любовниками. Вчера вечером они, держась за руки, направлялись в горы. Вряд ли это была невинная вечерняя прогулка. Кроме того, он по собственному опыту знал, как легко вспыхивает эта женщина, как воспламеняется она от поцелуя, от легкого прикосновения. Может, и вчера вечером она так же млела в объятиях этого Перри? Впрочем, какое ему дело до всего этого? Абсолютно никакого. Алекс нервно дернул краешком рта.

— Может быть, пока нам стоило бы заняться решением местных проблем, — сказал он. — Может, имеет смысл обсудить их сообща, собрав всех рабочих. Очень многого я еще не понимаю, многое мешает мне. Я думаю, такой разговор был бы полезен для всех нас. Мы могли бы обсудить, что нужно сделать, чтобы улучшить условия жизни рабочих, чтобы их жизнь стала счастливее и приятнее. Вас лично заинтересовало бы это? Вы пришли бы на такую встречу, если бы я организовал ее?

На короткое мгновение маска тупости и безразличия, казалось, слетела с лица Перри, и Алекса поразило выражение нескрываемой ненависти в его взгляде. Он почувствовал абсолютное неприятие. Неужели и другие так же сильно ненавидят его, не верят ни одному его слову? Но через мгновение маска вновь крепко сидела на своем месте.

— Я ничего не смыслю ни в каких собраниях, — ответил Перри со смешком. — Кто это должен прийти со мной? И что такое я могу говорить? Вас неправильно информировали. Я вкалываю днем и отдыхаю ночью. Меня не нужно делать счастливым. Не нужно улучшать мои условия. Мне платят зарплату.

— И вам хватает ее после того, как она была снижена на десять процентов? — спросил Алекс.

Мужчина вновь пожал плечами.

— Я беру то, что мне дают, — ответил он. — И я не собираюсь бунтовать.

Алекс побарабанил пальцами по столу.

— Что вам известно о «бешеных быках»? — спросил он.

Оуэн Перри опять рассмеялся.

— Здесь не водится бешеных животных, — ответил он. — Тут все очень смирные.

Алекса охватила злость.

— Если бы вы на самом деле были таким бестолковым, как пытаетесь выглядеть, — резко заявил он, — вряд ли вам удалось бы удержаться на такой хорошей работе, Перри. Говорите, вы не знаете кого-нибудь из них? Я готов побиться об заклад, что знаете. Было бы странно, если бы один из рабочих вожаков не знал в лицо хоть кого-нибудь из тех, кто исполняет его волю.

— Я готов поспорить. — Перри протянул вперед открытую ладонь. — Мы на самом деле не имеем ничего общего с «бешеными». Мы не любим говорить о них. И мы не знаем никого из них в лицо.

— Выходит, они бестелесные духи, — сказал Алекс. — Никто их не знает, кроме них самих. Так вот, мне нужно кое-что передать им, Перри. Я думаю, что они как-нибудь да узнают о том, что я вам сейчас скажу. Я не позволю запугивать моих людей. Пока я закрою глаза на погромы и разбой, что творились в долине две ночи кряду. Но если что-либо подобное произойдет снова, я разыщу «бешеных быков», а самое главное — их вожака, и постараюсь, чтобы с ними обошлись так же, как они обращаются со своими жертвами, и уж тогда они получат на полную катушку. Постарайтесь, чтобы они узнали об этом.

Тупой взгляд Перри стал еще более идиотским.

— Как же я это сделаю?

Алекс поднялся со стула.

— Я уверен, вы найдете способ, — сухо ответил он. — Всего хорошего, Перри. Можете вернуться к работе.

Оуэн Перри не вымолвил больше ни слова, поднялся со стула и вышел из кабинета. Алекс почувствовал ребяческое желание схватить со стола книгу и швырнуть ему вслед. Но вместо этого уперся в бока крепко сжатыми кулаками. Мужчина держался твердо, как вол в борозде. Алексу захотелось — и, черт возьми, он не мог корить себя за это желание, — ему захотелось подраться с ним. В это мгновение у него было только одно желание — прошибить голову этому чартистскому лидеру.

Господи, ему так хотелось с кем-нибудь подраться!

Начинало смеркаться, когда Шерон подходила к Гленридскому замку. Летние дни были на исходе, вечер обещал быть прохладным и мглистым, с моросью. Она дала слово прийти и должна его сдержать. Однако решения она до сих пор не приняла и, пока шла через поселок, продолжала взвешивать все плюсы и минусы. Она была так неуверенна в себе, что даже не сообщила бабушке о том, что идет в замок. Но если бы она обратилась к своему сердцу, она поняла бы, что сердце ее уже давно приняло решение.

Ей страстно хотелось попробовать себя в качестве гувернантки маленькой леди Верити. Она ненавидела шахту, ненавидела свою нынешнюю работу, и хотя она неустанно повторяла себе, что ничем не лучше других женщин, эти самоуговоры не облегчали ее возрастающей ненависти. Сегодня в шахте опять была авария — ставший уже обычным очередной завал в одной из штолен. На этот раз жертв не было — или почти не было: только одному из шахтеров придавило руку. Но Шерон была рядом, когда это случилось, сердце ее упало от крика боли, разнесшегося по штольням, и она почувствовала на затылке холодок ужаса — тот, что был знаком всем шахтерам в такие моменты, — ужаса, что тяжесть огромной скалы над их головами опустится на них и раздавит, погребя заживо.

Ей хотелось стать гувернанткой Верити. Ей нравилось учить детей, и она умела это делать — ведь она преподавала в воскресной школе. Она любила детей, она любила ходить в чистой одежде, вдыхать свежий воздух и не думать о средствах существования, хотя и чувствовала себя почти виноватой за эти слабости.

Только одно обстоятельство вызывало у нее сомнения. И весьма серьезное обстоятельство. Она находила графа очень красивым и привлекательным — да и какая женщина не согласилась бы с ней? И догадывалась, что графа также влечет к ней, влечет чисто физически. Мужчины, подобные ему, не задумываясь, соблазняют любую понравившуюся им женщину. Сэр Джон Фаулер был из таких. Но все-таки, говоря начистоту, именно граф неожиданно прервал их последнюю пламенную встречу в горах, в то время как она совершенно потеряла голову от желания. Шерон чувствовала тревогу и вину, думая о том, как она могла допустить такое. Вот и теперь она затевает игры с огнем, поступая на работу в его дом.

В замке ее проводили в ту же комнату, в которой она была принята в прошлый раз. Это был просторный зал с высокими потолками, украшенными росписью, и со множеством портретов в тяжелых рамах на стенах. Роскошный ковер покрывал пол. Говорили, что в замке целых семьдесят две комнаты. И все для одинокого мужчины с дочерью. Это выглядело почти неприлично.

Наконец двери распахнулись, и вошел он. Шерон тут же почувствовала смущение, доходящее до колик в животе. Он был так элегантно одет, его волосы были такими светлыми, и он был неотразимо красив. Но при этом он выступал так официально и независимо, словно и не был тем самым мужчиной, который целовал ее и возжелал ночью в горах.

— Миссис Джонс, — сказал он, проходя в комнату, пока кто-то невидимый закрывал за ним двери. — Вы пришли. Хорошо. Что вы решили?

Там, в горах, он называл ее по имени. Судя по всему, он хотел установить определенную дистанцию между ними. Это была деловая встреча. И он обращался к ней официально.

Что ж, и она будет вести себя соответственно. Она беспристрастным взглядом посмотрела ему в глаза.

— Я могла бы попробовать, — ответила она, — но у меня есть одно условие.

Она думала об этом все время, о том, что она может принять его предложение только при этом условии.

— Вот как? — Он удивленно шевельнул бровями и заложил руки за спину. Эти два жеста напомнили ей, насколько они не ровня. Он привык властвовать, для него было в диковинку не получать сразу или не получать всего, чего он пожелает.

— Я не буду жить здесь, — ответила она. — Я останусь жить у моих родных.

Минуту он молча разглядывал ее. Своими пронзительно-голубыми глазами. Прекрасными и требовательными. Шерон уже жалела, что пришла. Она тешила себя надеждой, что он не согласится на ее условие.

— Я не вижу причин, которые могли бы препятствовать этому, — наконец произнес он, — хотя мне кажется, вам было бы удобнее жить здесь.

— Нет-нет, — торопливо ответила она. — Иначе я не могу.

— Ну что ж, как вам будет угодно, — сказал он. — Вы можете приступить к работе со следующей недели. С девяти часов утра в понедельник. Считайте, что с этого мгновения вы уже не работаете в шахте. А я побеспокоюсь, чтобы вам заплатили жалованье за полную неделю.

Ее захлестнула волна восторга. И тут же, следом охватила паника. Все случилось как-то неожиданно, и казалось, теперь уже ничего нельзя изменить. А ведь она до сих пор не уверена в том, что хочет этого.

— Как случилось, — спросил граф, — что вы обучались в частной школе в Англии?

Шерон не ожидала такого вопроса. Несколько мгновений она молчала, однако взгляда не отвела.

— За это было уплачено, — ответила она.

— Каким образом? — И вновь краткий вопрос был сопровожден движением бровей.

Шерон сжала зубы и с вызовом посмотрела на графа.

— Вы можете не отвечать, — сказал он. — Но согласитесь, миссис Джонс, что ваш случай необычный. Если я не ошибаюсь, большинство людей здесь просто неграмотны?

Вопрос рассердил ее. В нем сквозило известное отношение англичан к валлийцам как к дикарям.

— Большинство людей по крайней мере умеют читать и писать, — ответила она. — Они ходят в воскресную школу и учатся там. Многие хотели бы учиться и дальше, но здесь нет школ, а у людей нет денег, чтобы посылать детей учиться в другие края.

— За редким исключением, вроде вашего благодетеля, — закончил он за нее. — Почему мой вопрос рассердил вас? Или вас настолько огорчает, что здесь не хватает школ?

— Я считаю, что у детей должен быть выбор, а не только завод или шахта, — сказала Шерон. — Каждый ребенок, когда вырастет, должен иметь возможность поступить на службу, стать юристом или священником.

Граф помолчал.

— Я здесь недавно, — тихо сказал он, — дайте мне срок, Шерон.

Он назвал ее по имени, и она смутилась, неожиданно осознав, что они совсем одни в этой комнате. И что он имел в виду? Какой срок ему нужен и для чего?

— Как поживает наш молодой друг? — неожиданно спросил он.

Это было еще одно напоминание об их последней встрече. Шерон почувствовала, как румянец заливает ее щеки.

— Он сегодня вышел на работу, — ответила она, — хотя ему, конечно, не следовало этого делать.

— Мне кажется, — рассуждал граф, — что в этом хрупком мальчишеском теле прячется много смелости и упрямства. Иначе почему он настойчиво отказывается отдать свои деньги? Они больше не трогали его? Больше никому не угрожали?

— Нет-нет. — Она помотала головой.

— Если что-нибудь узнаете, — продолжал он, буравя ее взглядом, — сами ли или от знакомых, обязательно сообщите мне.

Сообщить? Ох нет. Шерон едва не отшатнулась. Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы стать его соглядатаем, как не согласилась стать глазами и ушами Оуэна в графском замке. Она здесь для того, чтобы учить его дочь.

Но граф вдруг улыбнулся. Его улыбка была обезоруживающей.

— Вы сейчас выглядите так же, — сказал он, — как выглядел ваш друг сегодня утром, когда я вызвал его, чтобы немного потолковать с ним о «бешеных быках». О чем бы я ни спрашивал, он смотрел на меня пустыми глазами. Я не враг, Шерон, хотя прекрасно понимаю, что вам пока трудно в это поверить.

Он вызывал Оуэна? Но ведь он говорил, что не собирается раздувать дело вокруг того ночного собрания в горах.

Шерон закрыла глаза и проглотила комок, подступивший к горлу. О Боже милостивый! Что же теперь будет?

— Шерон, — продолжал граф, — передайте ему мой совет. Пусть он не предпринимает ничего, что вызвало бы гнев властей. Не стоит затевать войну, обреченную на поражение. Есть другие способы добиться перемен к лучшему, — мирные, постепенные. Он очень упрям. Я знаю, это в характере валлийцев. И все же поговорите с ним. Может быть, он прислушается к вашему мнению.

Это была угроза, высказанная осторожно, но жестко. Вежливая по форме, но недвусмысленная. На минуту Шерон почувствовала дрожь в коленках и головокружение. Она безотчетно помотала головой.

— Черт возьми! — тихо воскликнул он. — Черт бы вас побрал, Шерон Джонс! Неужели вы хотите увидеть своего друга за решеткой? Или мертвым? Я не жду от вас ответа. Здешний народ, как я понял, умеет молчать. Просто передайте ему мои слова. — Несколько мгновений он смотрел на нее, затем вздохнул. — Ладно. Вы свободны. Можете идти домой. Жду вас в понедельник в девять утра. Верити будет очень рада вам. Вчера она пожелала мне спокойной ночи по-валлийски. Назта? Я правильно запомнил?

— Ноз да, — поправила его Шерон.

— Ах, — вздохнул он, — у вас это звучит гораздо мелодичнее, чем у меня. Итак, ноз да, миссис Джонс. — Он распахнул дверь и жестом пригласил ее пройти первой. Затем махнул слуге, чтобы тот открыл перед ней парадную дверь, и, не сказав больше ни слова, повернулся к лестнице.

На улице шел дождь — холодный, моросящий дождь. Шерон накинула на голову шаль и поспешила по дорожке к воротам. Душа ее пела от радости и замирала от ужаса. Оуэна вызывали в графский замок. Граф предлагал ей шпионить на него. Черт бы вас побрал, сказал он ей. Дедушка говорит, что, если чертыхаться не в меру, можно ослепнуть. Напрасно она согласилась. Ей следовало сказать графу твердое «нет», чтобы он никогда больше не возвращался к этому разговору, чтобы оставил ее в покое, и она тогда жила бы своей жизнью, той, которой жила с семнадцати лет.

Но зато теперь не нужно спускаться в шахту, не нужно таскать тележку, подумала Шерон, закидывая голову и подставляя лицо дождю. Не нужно. Никогда. Слава Богу, ей больше не нужно спускаться в шахту.

И да простит ее Господь за эту радость.

Глава 8

Дождь лил два дня кряду, но к утру воскресенья тучи наконец стали редеть, обещая солнечный день.

Шерон под руку с бабушкой с утра отправилась в церковь. Их соседка миссис Бивэн шла с ними, а дедушка и мистер Бивэн чуть приотстали. Эмрис, как всегда, остался дома.

Шерон всегда любила воскресенье. Шахта в этот день закрыта, с утра — служба и хор и проповедь отца Ллевелина, а после полудня занятия в воскресной школе. А потом вся семья и Оуэн соберутся за большим столом и будут пить чай. И отдых — благословенный отдых.

Правда, это воскресенье несколько отличалось от других. Оуэн сказал, что не придет к чаю. Сегодня у него дома собираются мужчины. Шерон поежилась при этой мысли. Предупреждения графа Крэйла еще звучали у нее в ушах.

И еще одно отличие было в настроении сегодняшнего дня. Ее отсутствие на работе не осталось незамеченным, слух о том, что она уходит с шахты, уже разнесся по Кембрану, и люди приставали к ней с расспросами. Она, разумеется, рассказала о своем решении домашним и семье Гуина. Ее дед опять заявил, что лучше бы она сидела дома и занималась хозяйством. Бабушка ахнула и расплакалась, повторяя, что нельзя верить англичанам, что все они как один развратники. Она никак не могла забыть о судьбе своей несчастной Марджет. Эмрис рычал и грозился сделать из графа отбивную, если тот позволит себе положить глаз на Шерон. Родители Гуина были немногословны. Мэри порадовалась за нее, а Йестин был просто в восторге. «Это то, что тебе нужно, Шерон, — сказал он с искренней убежденностью. — Ты ведь прирожденная учительница. Я ужасно рад за тебя. Жаль только, что у графа всего одна дочь». Хью, однако, отругал Шерон, назвав ее дурой. Он сказал, что, будь Гуин жив, он ни за что не допустил бы этого.

Сегодня люди украдкой посматривали в ее сторону. В их взглядах было любопытство и что-то еще. И Шерон вновь чувствовала себя одинокой и чужой среди своих земляков. Она ненавидела это чувство. Но как ни трудно ей было, она не могла не признаться себе, что готова стерпеть его — такими приятными были эти три дня, когда ей не нужно было спускаться в шахту.

— Значит, Шерон, — обратилась к ней миссис Бивэн, — тебе улыбнулась удача?

— Вы имеете в виду мою новую работу? — уточнила Шерон. — Да, я очень рада ей.

— Я не сомневаюсь, ты справишься, — сказала миссис Бивэн. — Все дети воскресной школы хотят учиться в твоем классе, и наш Гуин, и Вилли. Хорошо, что твой папа помог тебе получить образование.

Как странно слышать, что кто-то называет сэра Джона Фаулера ее папой, подумала про себя Шерон. Бабушка поджала губы.

— Миссис Бивэн, даже не говорите при мне об этом человеке, — сказала она. — Мой Хьюэлл — вот кто стал настоящим отцом для Шерон. А что до учености, то она может оказаться на руку дьяволу. Мне остается только молиться Богу за мою девочку.

— Ох, бабушка, — вздохнула Шерон, и досадуя, и забавляясь ее словами.

Жители Кембрана не привыкли опаздывать на воскресную службу. Хотя до ее начала оставалось пятнадцать минут, почти все скамьи были заняты. Бывало так, что к началу службы вовсе не оставалось свободных мест. Иногда опоздавшие — те, кто приходил всего за пять минут до начала, — вынуждены были отправляться на хоры, к органисту, или пристраивались на стульях, выставленных в проходе. Люди приходили сюда, чтобы пением вознести хвалу Господу, чтобы послушать горячую проповедь своего пастыря — и, конечно, ради общения.

Шерон всегда сидела в двух рядах от задней стены церкви вместе с дедом и бабушкой, Оуэн — на скамье за ней, Джонсы — через проход от нее. Но этим утром, едва она ступила в проход между рядами следом за бабушкой, как кто-то, сидевший в последнем ряду, поймал ее за рукав.

— Миссис Джонс, — услышала Шерон громкий детский шепот. Она обернулась и с удивлением увидела озорные глаза Верити Хит. — Папа сказал, что вы будете учить меня. И мы с ним решили пойти в церковь.

Шерон посмотрела поверх детской головки и, как и ожидала, увидела графа. Он сидел рядом с дочерью, светловолосый, красивый и элегантный — и крайне неуместный здесь, среди этих людей, столь же неуместный, как кошка в собачьей конуре. Похоже было, что он и сам чувствовал себя неловко. Он поклонился ей.

— Садитесь с нами, — горячо прошептала Верити. Она продолжала цепко держаться за рукав Шерон.

Момент был из тех, когда просто нет времени, чтобы принять разумное решение. Лучше было бы, как потом говорила себе Шерон, вежливо улыбнуться ребенку и сказать, что обычно она сидит вместе с дедом и бабушкой, и утешить малышку тем, что они встретятся с ней завтра. И она двинулась бы дальше по проходу, и никто из присутствующих не заметил бы этой заминки на входе. Но у нее не было времени, чтобы подумать. Она чувствовала, что их встреча не прошла незамеченной. Она спиной ощущала на себе любопытные взгляды — и знала, что чувство не обманывает ее. Она улыбнулась и опустилась на скамью рядом с Верити Хит.

Верити тут же обвила своими ручонками ее локоть и обрадованно заулыбалась.

— Я так рада, что вы будете моей гувернанткой, — шептала она. — Я не могу дождаться, когда наступит завтра. Вот еще осталось ночь поспать — и будет завтра.

— Тише, Верити, — прошептал граф, наклонившись к дочери. — Ты же знаешь, что в церкви нужно вести себя очень тихо.

— Но это ведь совсем не такая церковь, папа, — прошептала она в ответ. — В нашей церкви в прошлое воскресенье было всего семь человек, миссис Джонс, вместе со мной и папой. Было так скучно. — Она сморщила нос.

— Тс-с…

Верити как будто испугалась и смолкла, но тут же вновь повернулась к Шерон и, заговорщически улыбаясь, пожала плечами.

Шерон понимала, что для девочки это посещение валлийской церкви могло стать радостным событием на целую неделю. И она вспомнила себя в детстве, те воскресные дни, когда она, прильнув к окошку, смотрела, как жители Пенибонта идут на службу. Иногда мать брала ее с собой в англиканскую церковь. Шерон как сейчас помнила скуку тех дней и свою зависть к детям, которые радостно бежали на занятия в воскресную школу. Бессознательно она сжала ручонку Верити в своей ладони.

Оглядевшись по сторонам, Шерон убедилась в том, что Оуэн сидит на своем обычном месте. Интересно, что он подумает, когда обнаружит, что она сидит с графом и его дочерью? И что подумают об этом люди? Под сводами церкви установилась непривычная тишина, неловкая тишина. Казалось, все ощущали присутствие графа Крэйла. Обычно до начала службы церковь была наполнена тихим гулом голосов: люди обсуждали события недели и сплетничали, пока на кафедре не появлялся отец Ллевелин.

«Господи, зачем я не прошла на свое место? Зачем села с ними?» Смущение и беспокойство одолевали Шерон.

Только пение развеяло охватившую ее скованность. Все прихожане под руководством отца Ллевелина воодушевленно повели первый псалом, гармонично и с энтузиазмом. Шерон прекрасно слышала это, потому что со своего места она пела одна; мужчина, сидевший по другую сторону Верити, был тих и задумчив. Он держал в руках открытый псалтырь, но не пел. Конечно, он не может петь, неожиданно поняла Шерон. Ведь они поют на валлийском языке. И служба будет на валлийском. Верити наверняка заскучает — заскучает еще сильнее, чем на прошлой неделе. Пока пелись псалмы, девочка сидела, во все глаза глядя на Шерон, все так же крепко держась за ее руку.

Священник, пока звучало пение, успел разглядеть новых посетителей церкви. Когда хор смолк, он поприветствовал свою паству на ломаном английском языке, и вот тут-то взгляды всех присутствующих оказались обращены на них. Всех, и Оуэна в том числе. Шерон встретилась с ним глазами прежде, чем он успел отвернуться.

Он ничего не рассказал ей о разговоре в Гленридском замке. «Черт бы побрал этого проклятого графа Крэйла!» — только и ответил он на ее расспросы. Хорошо, что деда не было поблизости, он бы обязательно отчитал его. «Это хитрая лиса, Шерон. И опасная. Он еще хуже, чем Барнс. Держись от него подальше. Держись ребенка».

Он отказался объяснить, что дало ему повод так оценивать своего работодателя.

Шерон прислушалась к тому, что рассказывал отец Ллевелин об Иове. Бог испытывал Иова, говорил священник в своей проповеди. Он испытывал его терпение, и Иов прошел через все испытания, узнал, что нет предела страданиям в этой жизни. Но он не впал в уныние и не был озлоблен испытаниями, выпавшими на его долю, они дали ему силу и облагородили его. Всем им есть чему поучиться у Иова.

Шерон спрашивала себя, понимает ли граф Крэйл, на что направлена проповедь. Она видела, как Оуэн откинулся назад на своем месте, как склонил голову Йестин.

Проповедь была завершена, служба подходила к концу. Шерон готовилась распрощаться с графом и девочкой. Она решила, что лишь улыбнется Верити, откланяется и поспешит к выходу, чтобы там уже дождаться бабушку и Оуэна, который проводит ее до дому. В любом случае она не хотела выйти из церкви вместе с графом и его дочерью. Она должна оставить впечатление, что случайно оказалась рядом с ними.

Но сделать это оказалось не так-то просто. Верити, сообразив, что ей больше не нужно быть тихой и примерной девочкой, повисла на ее руке и принялась делиться впечатлениями.

— Мне так понравилось здесь. Тут интереснее, чем у нас в церкви, — затараторила она. — Правда, я не поняла ничего. Мне понравились ваши молитвы. А у вас, миссис Джонс, очень красивый голос. И у остальных тоже. Папа как-то раз запел при мне на прошлой неделе. Это было так странно. Вы расскажете мне, кто эти люди? И вы научите меня валлийскому языку, правда? Тогда в следующее воскресенье я уже что-нибудь пойму.

— Верити. — Рука графа опустилась на плечо дочери, и Шерон заметила, как ухожены его ногти. Ее взгляд скользнул выше, по его руке и плечу, до лица, и они наконец посмотрели в глаза друг другу, — Миссис Джонс пора идти домой. У тебя будет достаточно времени на следующей неделе, чтобы наговориться с ней, если, конечно, ей не наскучит твоя болтовня.

— Нет, что вы, — возразила Шерон. — Мне очень интересно слушать ее. Детям иногда нужно выговориться.

Особенно когда они так одиноки, чуть не вырвалось у нее, но она прикусила язык, сообразив, что это прозвучало бы дерзко.

Она повернулась, чтобы уйти, но увидела в проходе отца Ллевелина. Он приветливо протянул к ним руки.

— Слава Господу, что вы пришли к нам сегодня присоединить свой голос к нашим скромным молитвам, милорд, — произнес он.

Граф протиснулся мимо дочери и Шерон, чтобы пожать протянутую руку.

— Мы услышали пение, когда проходили мимо церкви в прошлое воскресенье, — сказал он, — и решили сегодня прийти послушать его еще раз. Вы можете гордиться вашим хором, сэр.

Отец Ллевелин, польщенный, расправил плечи.

— У нас лучший мужской хор на весь Уэльс, милорд, — заявил он, — и мы в очередной раз докажем это на айстедводе через две недели. Он лучший на всю Британию или даже на весь мир, могу сказать это с полной уверенностью. Нет певунов лучше валлийцев. Мы не боимся открыть рот и восхвалить Господа голосами, которые он даровал нам. Не так ли, Шерон Джонс?

Шерон пробормотала что-то в знак согласия, граф вежливо улыбнулся. Она видела, что большинство прихожан уже вышли из церкви. Ей не хотелось бы выйти позже всех и привлечь к себе всеобщее внимание.

— У вас чудесная малышка, — сказал священник, положив ладонь на головку девочке. — Скажи-ка, ты придешь сегодня в нашу воскресную школу? Придешь? Мы определили бы тебя в класс миссис Джонс.

Лицо девочки озарилось радостным светом, но через мгновение она испуганно посмотрела на отца.

— Можно мне, папа? Можно мне пойти в воскресную школу? Пожалуйста! Ну папа, ну пожалуйста, пожалуйста!

— Там будут говорить только на валлийском языке, — предупредила ее Шерон. Она видела в глазах ребенка страстное желание получить еще одно развлечение. — И я могу взять тебя только в том случае, если твой папа не против. Но тогда сначала нам придется сходить ко мне домой и пообедать.

Она смотрела на Верити и как будто видела себя в детстве. Она отлично понимала желание девочки и сочувствовала ему. Но она не должна говорить об этом. Она вообще не должна вмешиваться. Эта девочка, в конце концов, леди Верити Хит, дочь и наследница графа.

— Ну что ж, я полагаю, вы придете к согласию. — Отец Ллевелин потрепал малышку по голове, еще раз пожал руку графу и отошел, чтобы побеседовать с другими прихожанами.

Граф посмотрел вниз на дочь, затем поднял глаза на Шерон.

— Мне кажется, она имеет право поскучать часок-другой, — сказал он и заговорщически подмигнул Шерон, чем полностью обескуражил ее. Это выглядело так по-мальчишески, и он стал настолько привлекательным в это мгновение, что Шерон покраснела. — А ваша бабушка, не будет ли она против?

— Ни в коем случае, — ответила Шерон, лихорадочно соображая, как же на самом деле отреагирует на все это бабушка.

— Ох, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — подпрыгивала вокруг них Верити.

— Ладно, — сказал наконец граф. — Но ты должна вести себя как следует и соблюдать приличия. И делать только то, что тебе велят. Если ты не будешь слушаться миссис Джонс, я спрошу с тебя со всей строгостью. Понятно?

Верити улыбнулась счастливой улыбкой.

— Да, папочка.

Он склонился и поцеловал ее в подставленные губы.

— Спасибо, — сказал он Шерон, — надеюсь, она не доставит вам хлопот. Я встречу вас после занятий.

Шерон кивнула ему. Было что-то до странного трогательное, почти родственное в этой ситуации, подумалось ей вдруг, — они вдвоем в опустевшей церкви, с ребенком между ними. Она могла бы поклясться, что он чувствует то же. В ее памяти неожиданно всплыл образ графа Крэйла, стоящего на коленях и склоненного над Йестином. Она вспомнила, как он гладил его по голове, успокаивая его, как накинул плащ, чтобы согреть избитого мальчишку, и предложил Хью помочь проводить брата до дому. И то, как он похвалил Йестина, назвав его смелым парнем. Хитрая лиса, сказал о графе Оуэн. Наверное, нельзя так легко поддаваться его обаянию. В конце концов, это самый могущественный человек в Кембране, он может сделать с ними все, что пожелает.

Площадь перед церковью еще не опустела. Прихожане не торопились расходиться по домам, позволяя себе посудачить и посплетничать. А сегодня у них как никогда был повод почесать языки, тем более что Шерон Джонс появилась в дверях церкви спустя целых десять минут после того, как оттуда вышел последний человек, да еще держа за руку дочь графа Крэйла, в то время как другую руку девочки держал сам граф.

Шерон изо всех сил старалась побороть смущение. В конце концов, теперь она гувернантка леди Верити, и рано или поздно все узнают об этом. Но она с сожалением вспомнила все, что ей пришлось пережить за последние восемь лет, когда она пыталась приспособиться к жизни среди этих людей, которые оттолкнули ее мать, пыталась стать одной из них, сродниться с ними, чтобы перестать чувствовать себя одинокой. Хотя она отклонила предложение графа перебраться в замок и решила остаться жить в дедовском доме, люди вряд ли будут считать ее своей. Она опять отторгнута, опять обречена на одиночество, которым были наполнены ее детство и девичество. Но сожалеть и сетовать было поздно.

Шерон, держа Верити за руку, подошла к бабушке, стоявшей в окружении соседок, и предупредила ее, что придет обедать вместе с девочкой. А затем они направились к мужчинам, сгрудившимся вокруг Оуэна, который о чем-то толковал с ними. Едва завидев Шерон, он прервал свою речь и хмуро посмотрел на нее. Ее сердце тревожно сжалось. Может, и он теперь будет осуждать ее? Но ведь он сам уговаривал ее согласиться на эту работу и был как будто рад, когда она наконец решилась. Впрочем, тогда он еще не называл отца Верити хитрой лисой.

Что с ней будет, если она потеряет Оуэна?

— Верити будет у нас обедать, — сказала она ему, — а потом мы пойдем с ней в школу.

Оуэн отвернулся от товарищей и посмотрел ей прямо в лицо.

— Я думал, ты сегодня вообще забыла про меня, — сказал он по-валлийски. Затем посмотрел вниз, на Верити, и заговорил по-английски: — Значит, вы собираетесь пойти сегодня в школу? Наверное, и на следующей неделе тоже? Ну что ж, пойдемте. Держите мою руку.

Верити доверчиво протянула ему свободную руку, и они втроем двинулись по улице. Всю дорогу девочка оживленно болтала, делясь новыми впечатлениями с Оуэном. Шерон молчала, погруженная в свои мысли.

Он обиделся, думала она, обиделся, что она села в церкви рядом с Верити и графом, а не на свое обычное место перед ним. Он как-то сказал ей, что ему нравится смотреть на ее затылок, пока отец Ллевелин проповедует, и она тогда смутилась и рассмеялась, представив себе эту картину.

И снова страх вкрался в ее сердце. Страх потерять Оуэна, опять оказаться между двух миров, как в первые семнадцать лет ее жизни.

Сейчас, отрешенно прислушиваясь к его разговору с Верити, она почти жалела, что в тот раз, когда была с ним в горах, не согласилась, не допустила его до себя. Ей хотелось принадлежать ему, принадлежать телом и душой. Она хотела его. Он был нужен ей. Он, только он был для нее и каменной стеной, и тихой гаванью.

Алекс понятия не имел, как долго могут продолжаться занятия в воскресной школе. Он знал, что детей там учат только грамоте и счету, и потому предположил, что уроки должны продолжаться не меньше двух часов. Он постарался не прийти встречать Верити слишком рано, но все-таки ему пришлось более получаса топтаться по тротуару, пока наконец распахнулись двери и дети с веселыми криками высыпали на улицу.

Его озадачила мысль, что у детей была только эта скромная возможность получить образование. Детям необходима школа, доступная и открытая для них каждый день, такая, какие были в его поместьях. У ребенка должен быть выбор: стать служащим, или адвокатом, или священником, как сказала ему Шерон.

Однако он не успел как следует обдумать эту мысль. Из церкви вышла Шерон Джонс. И Верити рядом с ней. Увидев его, Верити радостно вскрикнула и подлетела к нему, захлебываясь от восторга, спеша поделиться впечатлениями.

— …у них такая широкая деревянная скамья, я на ней сидела, а тарелки у них стоят на полках, и кровать миссис Джонс стоит там же, за занавеской, а дядя Эмрис, дядя миссис Джонс, заставлял меня говорить «здравствуйте» и «спасибо» по-валлийски и смеялся, и миссис Рис, это бабушка миссис Джонс, говорила ему, чтобы он не смеялся надо мной, и еще она прижимала хлеб к животу, когда резала, и…

Алекс наклонился и сгреб ее в охапку, испытывая почти до боли приступ любви к ней. Она такая кроха. Все ее приводит в восторг. И такая одинокая. Почему он не женился на Лоррейн или на ком-нибудь еще? У него было бы много детей. Нельзя ребенку без братьев и сестер.

— Надеюсь, ты была умницей, — прошептал Алекс, целуя дочь. — Ты не забывала говорить «спасибо» миссис Рис по-английски или по-валлийски, правда?

Шерон все это время стояла в нескольких шагах поодаль.

— Мне пора домой, — наконец сказала она. — Я приду к вам завтра в девять утра.

Его ответ был импульсивным, ему не хотелось, чтобы она сейчас развернулась и ушла до завтрашнего утра. Завтра он может даже и не увидеть ее толком. Не может же он завтра целый день провести в детской. И в конце концов, солнце светит сейчас так приветливо, словно приглашая их на прогулку.

— Давайте немного прогуляемся, — предложил Алекс, опуская дочь на землю. — Мы могли бы спуститься в долину, полюбоваться рекой.

— Река в этом месте грязная, — ответила Шерон. — Лучше пройти вверх по течению, мимо поселка и шахты.

— Хорошо, пройдем вверх по течению, — сказал он. — Так вы согласны?

Он видел, что она колеблется, и с настойчивой требовательностью заглянул ей в глаза, заставляя ее согласиться. Она кивнула, и они двинулись. Между ними была Верити, и только несколько футов отделяло их друг от друга.

Шерон знала, что говорила. Река в этом месте была грязной и распространяла зловоние.

— Неужели в поселке нет канализации? — спросил Алекс и тут же понял, как странно должен был прозвучать его вопрос. Ведь это была его собственность. Он должен был знать об этом.

Она горько усмехнулась:

— Нет, конечно.

— Это, должно быть, вредно влияет на здоровье людей, — сказал Алекс, хмурясь.

— Говорят, на канализацию нет средств, — ответила она. — Я слышала, что нигде в стране не умирает столько детей, как в долинах Южного Уэльса.

Он ужаснулся ее словам и беспокойно посмотрел на речную воду. Вблизи река выглядела почти сточной канавой. А с холмов все казалось таким живописным…

Верити опять оживленно затараторила, рассказывая о занятиях в воскресной школе, и Алекс с удовольствием отвлекся от неприятных размышлений. Сейчас ему не хотелось думать об этом, он обязательно вернется к этому позже, в более подходящее время, и потребует ответа от Барнса. Однако увиденное не давало ему покоя.

— Все-таки нужно что-то делать с отходами производства, — сказал он позже. — Взять хотя бы эти терриконы — разве они украшают пейзаж? — Он с отвращением указал на черные конусы пустой породы рядом с входом в шахту.

— Заводы и шахты не очень красивы, — сказала Шерон. — Но они есть и от них никуда не деться. Разумеется, надо стараться, чтобы они не наносили вреда природе. Мне больно видеть, как моя долина покрывается слоем черной пыли и отвратительной грязи. Раньше здесь было так красиво. Из красоты здешних мест родилась наша музыка, наши песни, полные мечты и любви. Но люди надругались над природой, они…

— Изнасиловали ее? — закончил за нее Алекс.

Она покраснела. Румянец, заливший ее щеки, сделал ее еще привлекательнее.

— Да, это самое подходящее слово, — сказала она. — Неужели мы можем лишь разрушать красоту? Почему не можем сберечь ее?

Верити убежала вперед. Поселок, шахта с пирамидами терриконов и завод остались позади, и перед ними двоими будто предстал другой мир. Воды реки были прозрачны и чисты, под ногами ярко зеленела трава. Алекс глубоко вдохнул свежий воздух, словно желая очиститься от дыма, изрыгаемого трубами завода.

— Заводы, шахты — все это еще в новинку для нас, — сказал он. — Развитие промышленности не остановишь. Эта жизнь очень отличается от той, которой жили наши предки сотни и тысячи лет до нас.

— Еще сто лет назад вся долина была такой же цветущей, — сказала Шерон, обводя рукой реку и холмы вокруг них. — Иногда мне кажется, что я родилась не в свое время. Но разве может человек выбирать, когда ему родиться?

Верити загребала ладонью гальки и с размаху бросала их в реку. Она была так поглощена своим занятием, так счастлива, что, казалось, совсем забыла об их присутствии,

— Для меня, — сказал Алекс, — все, с чем я столкнулся здесь, все, что увидел здесь, стало настоящим потрясением. Большую часть жизни я провел в Лондоне и в своих загородных поместьях, где жизнь течет так, как она текла из века в век, из поколения в поколение. Я жил с ощущением, что все знаю, все понимаю, я чувствовал, что в состоянии исполнить хорошо и правильно то, чего от меня ожидают. Я не представлял себе, что такое производство. Это было для меня пустым словом, пока я не приехал сюда. И вот теперь я чувствую себя так, словно попал на другую планету или перенесся в другую вселенную. Осторожнее, не споткнитесь об эту корягу.

Он перешагнул через торчащий из земли корень и протянул руку Шерон. Он сделал это автоматически, и она, не задумываясь, оперлась на его руку. Только когда он почувствовал ее прикосновение, он понял, что сделал. Поспешность, с которой она отвела взгляд, и напряжение, которое появилось в ее руке, подсказали ему, что и она подумала о том же. Как просто, подумал Алекс, ступить на скользкий путь милой дружбы с этой женщиной. Он не должен был протягивать ей руку. Это было совсем неуместно. В конце концов, она его работница. В нем еще живо воспоминание о том, как она выглядела, когда чуть не сбила его с ног в шахте.

Они двинулись дальше, рука в руке, и ни у одного из них не хватало решимости нарушить случайно возникшую близость.

— Во мне словно все перевернулось, — продолжал Алекс. — Я понял, что прежде ничего не знал о жизни. Сейчас мне приходится учиться. И многих вещей я пока не понимаю и даже не могу догадываться, сколько нового мне еще предстоит открыть для себя. Я полагался во всем на своего управляющего, мистера Барнса, и до сих пор полагаюсь на него, уважая его знания и опыт. В конце концов, благодаря его стараниям завод и шахта приносят прибыль.

Неужели он оправдывается перед этой женщиной, вдруг подумал Алекс. Уж не старается ли он убедить ее в том, что если что-то и неладно в Кембране — а тут явно не все в порядке, — то в этом нет его вины? Но ведь это именно его вина. Уже два года как он получил в наследство эти земли, но пока не сделал ничего, чтобы взять на себя ответственность за свое хозяйство.

— Да уж, — тихо проговорила Шерон. — Я не сомневаюсь, что они прибыльны. Иначе как содержать такой дом, в котором аж семьдесят две комнаты.

Алекс вздрогнул, как от удара. Это непозволительное высказывание. Он не мог допустить, чтобы с ним говорили в таком тоне. Вот результат того, что он держался с ней на равных. Никогда прежде он не позволял себе изливать душу слугам. Может, следует наказать ее за такую дерзость?

— Верити, — обернулся он к дочери, — пора домой. Мы можем опоздать к чаю.

Он воспользовался этим поводом, чтобы выпустить руку Шерон.

— Богатство неизбежно влечет за собой ответственность, Шерон, — сказал он затем. — Я не думаю, что раздел богатств решит все проблемы. В идеале — возможно, но я не думаю, что человеческая природа когда-нибудь приблизится к этому идеалу. Что касается меня, то я всегда серьезно относился к своим обязанностям.

Верити послушно повернула к дому. Она то срывалась с места, то заворожено замирала. Казалось, она окончательно заблудилась в мире своих впечатлений.

— Если вас что-то задевает за живое, — продолжал Алекс, — поделитесь со мной. Рассказывайте мне обо всем подробно, сообщайте обо всем, что кажется вам несправедливым. Чтобы решать проблемы, я должен знать о них. Вот, например, я спросил вашего друга, не согласится ли он принять участие в обсуждении проблем нашей жизни, но он почему-то решил притвориться, что не понимает по-английски. Неужели у меня здесь так много врагов?

Она стояла перед ним, опустив глаза в землю, пряча от него лицо — свое прекрасное лицо. Ах, как обидно, как жаль, что они так далеки друг от друга, что принадлежат к двум совершенно разным мирам, между которыми невозможны никакие мосты! И зачем он пытается найти у нее понимание, зачем целовал ее и зачем все время думает о ней и хочет целовать ее снова и снова?

Алекс видел, что она хотела что-то ответить ему, но в этот момент Верити, разогнавшись, полетела большими шагами по склону холма. Она не смогла вовремя остановиться и наскочила на Шерон. Алекс рефлекторно схватил девушку за плечи. Он едва успел принять позицию, чтобы сохранить равновесие и чтобы всем троим не оказаться на траве в одной барахтающейся куче. Верити завизжала от восторга, да и Шерон, глядя на нее, рассмеялась.

— Вот было бы весело, если бы мы с вами стояли на берегу реки, — сказал Алекс. — Верити, пожалуйста, угомонись. Миссис Джонс, вы не согласитесь зайти к нам на чашечку чая?

— Нет-нет, — поспешно ответила Шерон. — Спасибо за приглашение, но бабушка, наверное, уже волнуется.

— Что ж, не буду настаивать, — сказал Алекс. — Мы с Верити отправимся вдоль холмов в Гленрид. А вам, видимо, в ту сторону?

Она кивнула и на прощание улыбнулась Верити.

— Вы поучите меня и поиграете со мной завтра, — сказала Верити. — Это здорово! Нужно только поспать одну ночь, и будет завтра. До свидания, миссис Джонс.

И она весело побежала вперед.

— Что ж, увидимся завтра, — сказал Алекс. И тут без всякой задней мысли он сделал то, чего избегал делать с другими женщинами. Он взял руку Шерон Джонс и поднес ее к губам. Изумление было написано на ее лице. И густой румянец успел полностью покрыть ее щеки, прежде чем она резко повернулась и, не сказав ни слова, поспешила вдоль реки в сторону поселка.

Глядя ей вслед, Алекс почувствовал одиночество, с которым он почти сроднился здесь. Они с разных планет, из разных вселенных. Единственное, что могло бы объединить их, — это физическая близость. Но и в этом он не уверен. Совсем не уверен. Даже физическая близость с ней не избавит его от одиночества, с тревогой думал Алекс. Ему нужна ее привязанность, ее дружба, ее любовь. Как бы ему хотелось, чтобы не было этой пропасти, разделяющей их, как хотелось бы видеть в ней равную себе.

Вздохнув, он поспешил за дочерью.

Глава 9

Оуэн пошевелил кочергой угли на каминной решетке, заставляя их вспыхнуть с новой силой, и поставил на огонь чайник. Шерон сидела за столом и смотрела на него. Она не часто соглашалась зайти в дом Оуэна, но сегодня к вечеру небо вновь затянули тучи, обещая дождь.

— Только на чашку чая, хорошо? — сказал Оуэн, держа ее за руку и ведя к своему дому.

Таких домов, на одного хозяина, было немного в их долине. В доме было чисто и уютно, хотя на столе оставались немытые тарелки. Дважды в неделю к Оуэну приходила Ангхарад — она убирала и мыла посуду. Еще неделю назад, когда Шерон работала в шахте, она почти завидовала своей подруге — разве что сама она никогда бы не смогла заставить себя переступить порог дома Джошуа Барнса. Ангхарад же взялась и за эту работу, но после этого перестала встречаться с Эмрисом и как будто стала стесняться дружбы с Шерон.

Со следующего лета этот дом может стать и ее домом, подумала Шерон. Он обязательно будет ее домом. Шерон ничуть не сомневалась, что они с Оуэном поженятся. Она даже подумала, не помочь ли Оуэну собрать на стол чашки и блюдца, но решила не суетиться и предоставить ему возможность поухаживать за ней. Пока еще она здесь не хозяйка.

— Как прошло собрание? — спросила она осторожно.

— Нормально, — ответил он. — Всех взбесило, что хартия отвергнута. Но мы так просто не отступим от своего. — Он повернулся к кухонному шкафу и достал оттуда две чистые чашки. О блюдцах, конечно, не было и речи. Шерон сдержанно улыбнулась.

— Что же вы собираетесь делать? — спросила она. — Может быть, стоит немного обождать?

— Нет. Нам надоело ждать. Мы собираемся выйти на демонстрацию.

У Шерон упало сердце.

— Это будет здесь? В Кембране?

Он помотал головой и присел за стол.

— Нет, это было бы бессмысленно, — ответил он. — Наш поселок слишком мал для такого дела. А нам нужен размах, Шерон. Что-то вроде шествия всех мужчин со всех долин. Наверное, мы пойдем в Ньюпорт.

Оуэн встал, чтобы снять закипевший чайник и заварить чай.

— Ох, Оуэн, — огорченно проговорила Шерон, — правильно ли это? Как бы не пожалеть. Граф Крэйл ведь прознал о последнем собрании. И он решил на первый раз не давать ход делу, но вряд ли он будет так же терпелив и на этот раз. Он говорил, что правительство ждет возмущения и готовится к нему.

Оуэн оставил чай завариваться и сел за стол. Он внимательно посмотрел на Шерон.

— Граф сам сказал тебе об этом? — спросил он.

— Он не угрожал, он просто предупреждал, — поспешно ответила Шерон. — Знаешь, Оуэн, мне кажется, что он искренне обеспокоен. Он предлагает начать преобразования здесь и интересуется, что нужно сделать в первую очередь, чтобы улучшить нашу жизнь.

Оуэн зло рассмеялся.

— И ты поверила ему, — сказал он. — Неужели ты думаешь, что он объявился здесь для того, чтобы позаботиться о нас? Он приехал сюда, чтобы задурить нам головы — ведь мы, по его мнению, невежественные дикари. Ну а если мы не угомонимся, вот тогда он задаст нам жару. Он хитрая змея. Лучше и не слушай то, что он тебе напевает.

— Но он казался искренне обеспокоенным, — возразила Шерон. — Ему не нравится, что в поселке нет канализации. Что умирают дети.

— Интересно, когда это он успел столько наговорить тебе? — Оуэн испытующе посмотрел ей в глаза.

Шерон смутилась.

— После занятий в воскресной школе, — ответила она. — Оп попросил меня, чтобы я проводила их к реке.

Оуэн молча посидел некоторое время, потом встал, чтобы разлить чай — крепкий, почти черный, заметила Шерон. Наверное, он всегда пьет такой крепкий чай. Видимо, он любит крепкий чай. Ей нужно запомнить это.

Тишина становилась неловкой. Шерон все больше чувствовала себя виноватой, что согласилась пройтись с графом, хотя их прогулка была совершенно невинной, в присутствии ребенка.

— Значит, они пришли сегодня в церковь и ты решила сесть рядом с ними, — произнес наконец Оуэн. — А потом весь поселок видел, как ты вышла с ними из церкви.

— Я не собиралась прятаться, — сказала Шерон. — А что? Я сделала что-то не то?

— Мне пришлось выслушать много всяких намеков, — сказал он. — Конечно, люди говорили как бы в шутку, никто не осмелился бы сказать мне такое всерьез. Но все их шутки были про то, что красавец англичанин и самая красивая женщина Кембрана всю службу просидели рядом, а потом вместе вышли из церкви.

— Оуэн, — запротестовала Шерон, — я сидела в церкви рядом с леди Верити Хит, и с леди Верити Хит я прогуливалась после занятий в школе. Я согласилась быть ее гувернанткой. Мне и впредь придется проводить с ней много времени.

Она знала, что это неправда, что она лукавит. Она гуляла по холмам именно с графом. А Верити сама занималась собой.

— Лучше бы тебе быть поосторожнее, — тихо проговорил Оуэн. — Иногда, Шерон, можно заработать дурную славу даже без вины. А люди сразу же вспомнят, что ты…

Шерон вскочила на ноги, побледнев от возмущения.

— Ты что имеешь в виду? — зашипела она на него, подбоченясь. — Что ты себе позволяешь, Оуэн? Как у тебя язык поворачивается!

Он тоже вскочил, его стул с грохотом отлетел в сторону. Он поймал ее руки и сжал их в своей широкой ладони.

— Успокойся! — прикрикнул он. — Тихо! А то соседи подумают, что я решил тебя поколотить.

— Что вспомнят люди? — продолжала Шерон, гневно сверкая глазами. — Что я дочь падшей женщины, да? Ты это хотел сказать? Какая мамаша, такая и дочка? Они думают, что я отдамся ему? Графу Крэйлу?

Оуэн огорченно крякнул и притянул ее к себе. Его руки сжали ее, как стальные обручи, и Шерон дернула плечами, пытаясь высвободиться.

— Злючка, — сказал Оуэн. — Я ведь говорил только про то, что могут подумать люди, если слишком часто будут видеть тебя в его компании, пусть даже и рядом с дочкой. Ты же знаешь, им только дай волю посудачить. Но я-то верю тебе.

— Правда? — Ее гнев вдруг растаял, уступив место вине. Как она могла забыть, что граф уже дважды целовал ее, что во второй раз она ответила ему и это чуть не кончилось бедой?

— Кариад. — Оуэн немного ослабил свою хватку. — Вот о чем я подумал. Раньше я думал иначе, потому что в этом году предстоят трудные дела и мне хотелось развязаться с ними до того, как мы заживем вместе. Но теперь я думаю, что лучше бы нам сыграть свадьбу уже в этом году. Может, даже в следующем месяце. И тогда никто уже не осмелится чесать языки насчет тебя и графа.

На несколько мгновений у Шерон земля ушла из-под ног. В этом году? В следующем месяце? Уже в следующем месяце она сможет жить здесь как миссис Перри? У нее будет собственный дом, которого у нее никогда не было прежде. Она будет женой одного из самых уважаемых мужчин Кембрана. И может быть, через месяц или два она будет уже… беременной. Будет принадлежать Оуэну полностью, должна будет оставить работу. Оуэн не позволит, жене работать.

— Оуэн, — прошептала она.

Он поцеловал ее решительно, почти сердито.

— Я не хочу, чтобы ты ходила в замок, — сказал он. — Сначала я думал только о том, чтобы вытащить тебя из шахты, и еще у меня была мысль, что хорошо иметь кого-то своего в графском доме, чтобы знать, что у него на уме. Но когда я увидел тебя рядом с ним в церкви, я понял, что не хочу, чтобы этот красавчик приближался к тебе на пушечный выстрел. Мы поженимся, и ты переселишься сюда, будешь вести дом и согревать мою постель. И нарожаешь мне ребятишек.

Она прильнула к нему и, закрыв глаза, прижалась щекой к его плечу. Ей хотелось, чтобы кто-то спас ее. Больше всего на свете она хотела этого. Она ничего не могла поделать с собой, она чувствовала, что ее тянет к графу Крэйлу, чувствовала это утром в церкви и на прогулке у реки. Она до сих пор помнила скованность, охватившую ее, когда она перешагивала через корягу, опираясь на его руку. Помнила Верити, скачущую где-то впереди, — все помнилось в мельчайших деталях, как если бы… Шерон вздрогнула. А ведь она почти поверила графу, поверила, что он искренне озабочен их проблемами. Какой же она была дурой!

Ей нужно как-то освободиться от всего этого. Кто-то должен ее спасти. Как было бы хорошо спрятаться за этим надежным плечом, раствориться в этих сильных, крепких объятиях, забыть о страхах и тревогах!

— Я так хочу детей, Оуэн, — прошептала она. — Ты не представляешь, как я горевала, когда умер мой Дэффид.

Он еще крепче обнял ее.

— У нас будут сильные сыновья, похожие на своего отца, и красивые, как мать, дочери, — сказал он. — Так я поговорю с отцом Ллевелином? На следующий месяц, да, кариад?

Шерон справилась с непонятной ей самой паникой и кивнула ему в плечо. Когда она соглашалась выйти замуж за Гуина, она не чувствовала ничего подобного. И кроме того, она хотела Оуэна гораздо сильнее, чем в свое время хотела Гунна. Оуэн был просто необходим ей.

Он повернул к себе ее лицо и крепко поцеловал в губы. Он улыбался, он выглядел совершенно счастливым.

Шерон вновь почувствовала холодок испуга и тут же следом приступ вины. Поцелуи Оуэна не возбуждали ее так, как поцелуи графа. Она подумала, не пытается ли она убежать от себя, соглашаясь на этот брак. Нет, она любит Оуэна. Он понравился ей, и она стала встречаться с ним и собралась замуж за него задолго до того, как граф Крэйл объявился в Гленридском замке.

— Пойдем наверх, — сказал Оуэн, и Шерон вздрогнула, услышав его хриплый голос и увидев его затуманенные от желания глаза. — Мы будем любить друг друга, как положено, в кровати, кариад, там, где будет твое место, когда мы поженимся. Где я сделаю тебе детей. Где ты будешь их рожать. Мы будем любить друг друга, чтобы обязательно случилось то, о чем мы договорились.

Она еще раз внимательно посмотрела ему в глаза. Да, убеждал ее внутренний голос, сделай так, как он велит. Тебе будет хорошо. С Оуэном будет хорошо. Ты будешь в порядке и в безопасности. Ты должна отдаться ему. Это именно то, что нужно вам обоим. Ты терпела долгих три года. А Гуин дарил тебе радость почти каждую ночь. Тебе нравилось это. Он научил тебя получать удовольствие от своего тела.

— Кариад, — сказал Оуэн, — я сгораю от страсти.

— Оуэн, как я смогу смотреть в глаза бабушке и дедушке или отцу Ллевелину, — сказала она, — если отдамся тебе до свадьбы? — То, что она говорила, было настолько глупо, что она сама удивлялась. — Моим родным будет приятнее, если мы не будем грешить.

Еще какое-то время он удерживал ее в объятиях, затем улыбнулся и отпустил. Сел за стол и отхлебнул из чашки чай.

— Ты, Шерон Джонс, — добропорядочная христианка, как я посмотрю, — сказал он. — Тебя надо брать как крепость, согласись? Ладно, пей чай, пока он горячий. Когда допьешь, я провожу тебя домой. Но после свадьбы, девушка, пощады от меня не жди. Я не дам тебе спать всю ночь. Уж поверь мне.

Шерон покраснела.

— Спасибо тебе, Оуэн, — ответила она, обмякшая от возбуждения и в смятении оттого, что не в силах побороть в себе это невозможное сопротивление. — Ты настоящий джентльмен.

— Посмотрим, что ты скажешь на следующее утро после свадьбы. Если, конечно, у тебя хватит сил, чтобы говорить, — ухмыльнулся Оуэн.

Шерон стоя выпила остывший чай, сняла с гвоздя у двери шаль, накинула ее на голову и перекинула через плечо.

— Оуэн, — сказала она, стоя к нему спиной. — Я очень хочу быть твоей, хочу, как никогда в своей жизни. — Ее слова прозвучали страстно, но в ее голосе слышалось отчаяние. Как если бы она хотела сама поверить в это. Через шаль она почувствовала прикосновение его пальцев.

Оуэн открыл дверь и взял ее под руку.

— Пойдем, — сказал он, беря ее руку в свою. — И будь осторожной, Шерон. Я рад, что с завтрашнего дня у тебя будет новая работа и ты уже не будешь так уставать. Но все-таки будь осторожна с ним. Держись от него подальше и не слушай, чего бы от там тебе ни говорил. Он — враг. Это ясно как день.

— Я не думаю, что буду так уж часто видеться с ним, — ответила Шерон. — Я взялась присматривать за его дочерью, Оуэн. Как одна из его слуг.

— И не болтай лишнего, — продолжал он. — Не рассказывай ему ни о чем, слышишь? Он обязательно попытается вытянуть из тебя что-нибудь, чтобы потом обернуть против нас. Если ты предашь нас, то ласки от меня не жди.

Шерон возмущенно обернулась к нему.

— Зачем ты говоришь об этом, Оуэн? Кто я, по-твоему? Он похлопал ее по руке.

— Ну ладно, ладно, не сердись, — сказал он. — Просто некоторые мужчины считают, что я теперь не должен рассказывать тебе о наших планах, раз ты добровольно идешь в волчье логово. Они думают, что ты не сможешь держать язык за зубами. Но я верю тебе, Шерон. Пока верю.

Шерон промолчала, не зная, обижаться ей на этот кредит доверия или радоваться ему.

Алекс тысячу раз успел сказать себе, что не должен ее встречать утром в понедельник, когда она придет в замок, чтобы приступить к урокам с Верити. В этом нет никакой необходимости. Было бы естественнее, если бы мисс Хэйнс встретила ее и проводила в детскую. А он бы мог объявиться позже, чтобы обговорить с ней распорядок дня.

Но как и следовало ожидать, при наступлении заветного часа он не сумел сдержать себя. Шерон Джонс была так привлекательна, что он терял всякое самообладание. Пора уже, подумал Алекс, нанести наконец ответный визит Фаулерам и пообщаться еще разок с мисс Тэсс Фаулер, пусть даже эта идея не очень воодушевляет его. Пора уже встретиться с владельцами заводов и шахт, которых он пока знает только заочно. Может, у кого-то из них есть дочери или какие-нибудь знакомые дамы, с которыми можно провести время и отвлечься. Одиночество плохо сказывается на нем, он теряет благоразумие и не может контролировать себя.

Сегодня впервые он видел ее с убранными волосами. Оживленная и деловитая, она поднималась по лестнице ему навстречу. И как всегда, великолепная. На ней было то же платье, что и вчера. Алекс уже понял, что это ее лучшее платье. Он только однажды видел ее в другой одежде, если не считать того случая в шахте, где она была в спецовке. Его неприятно поразила мысль о том, что у нее, возможно, всего два платья в гардеробе.

— Доброе утро, миссис Джонс, — произнес он, когда она наконец подняла голову и увидела его, стоящего на лестнице. Она снилась ему всю эту ночь. Она лежала на траве на берегу чистой, журчащей реки, он склонялся над ней, и она улыбалась ему. Сон оборвался или что-то разбудило Алекса как раз в то мгновение, когда он хотел прикоснуться к ней. Почему сны никогда не бывают завершенными?

— Доброе утро, — ответила она.

Он подумал, что до сих пор она, обращаясь к нему, избегает называть его по имени или официально. Но если уж она решила работать в его доме, то, пожалуй, нужно было бы установить определенный порядок и в этом. Она могла бы называть его «сэр», если уж у нее язык не поворачивается сказать ему «милорд». Ведь это нормально во взаимоотношениях между хозяином и слугой… Там, во сне, она называла его Алексом, некстати вспомнилось ему. «Алекс», — шептала она, открывая ему теплые, манящие объятия. Он слышал даже ее певучий валлийский выговор.

— Я провожу вас к Верити, — сказал он сухо, боясь выдать охватившее его волнение. — Она так была возбуждена вчера, что с трудом заснула. Она ждала этого дня, как Рождества.

— Боже милостивый! — откликнулась Шерон, спеша за ним по лестнице.

— Здесь есть кое-какие детские книги, — деловито продолжал Алекс. — Некоторые купила бабушка Верити, некоторые сохранились еще с моего детства. Я надеюсь, что за день вы успеете оглядеться и сообразить, какие еще книги и учебники могут понадобится вам для занятий. Я прошу вас также составить приблизительное расписание ваших уроков с Верити. Ей очень хочется научиться говорить по-валлийски, но это не к спеху. Я полагаю, она сможет освоить язык между делом, в игре, на прогулках, общаясь с вами.

— Да, — согласилась Шерон. — Ребенку легче обучаться языку именно так, как вы сказали.

— После занятий приходите в гостиную. Мы выпьем с вами чаю, и вы изложите мне, что вам нужно для занятий и примерное расписание уроков. Верити сегодня попьет чай в детской.

— Хорошо, — сказала Шерон, останавливаясь у дверей детской.

Алекс протянул руку к двери, чтобы открыть ее, и невольно, впервые за эти несколько минут, посмотрел в глаза девушки. И в этом была его ошибка. Она внимательно посмотрела на него в ответ, ее серые глаза выражали спокойствие и сосредоточенность. Они оказались всего в нескольких дюймах от его глаз. От ее кожи исходил свежий запах мыла. Он так волнующе подействовал на Алекса, как не мог бы подействовать даже самый изысканный аромат духов.

Алекс распахнул дверь и поспешно отпрянул назад. Его охватила дрожь; казалось, еще мгновение — и он уже будет не в силах совладать с собой, прильнет губами к ее губам и будет целовать ее. Прямо у дверей комнаты дочери. И хотя лицо Шерон оставалось невозмутимо-спокойным, Алекс отчетливо ощутил, что между ними двоими проскочила искра. Так же как ощущал это во все их прошлые встречи. И он вновь пожалел о том, что пригласил Шерон Джонс в гувернантки. Его желание обладать этой женщиной становится невыносимым.

Верити стояла прямо за дверью, явно ожидая их прихода. Она была и смущена, и возбуждена.

— Боа да, миссис Джонс, — сказала она и застенчиво хихикнула. — Там у меня книжки, но я уже умею читать. Бабушка меня научила. Я лучше покажу вам мои куклы. А потом мы пойдем с вами в горы. Я хочу подняться на самый верх и посмотреть, что там, с другой стороны. И еще я хочу…

— Верити, — строго остановил ее Алекс. — Миссис Джонс — твоя учительница. Она сама решит, чем вы будете заниматься сегодня. Если ты не будешь слушаться ее, я обязательно спрошу с тебя за это. Тебе понятно?

Верити жалобно улыбнулась:

— Да, папа. Я просто…

Шерон потянулась к девочке, взяла ее за руку.

— Мы обязательно посмотрим твои книги и игрушки, — сказала она. — А потом мы вместе решим, чем нам сегодня позаниматься, хорошо? А погуляем мы с тобой, я думаю, после обеда. Только на самую вершину гор нам не так-то просто будет подняться.

Алекс, забытый ими, постоял еще несколько минут в дверях, глядя, как дочь осторожно достает из колыбельки любимую куклу и кладет ее в руки учительницы, как Шерон качает куклу, что-то тихо напевая ей. Она была похожа на мать, укачивающую своего младенца.

Алекс вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь. Впереди был долгий день. Сегодня он встретится с Джошуа Барнсом, чтобы начать действовать на пути к переменам. Четырехчасовое чаепитие с Шерон Джонс казалось таким далеким.

День обещал быть долгим. Они не занимались чем-то определенным; Шерон перебирала со своей подопечной ее книги, игрушки, разговаривала с ней, пытаясь уяснить для себя, чему в первую очередь нужно учить девочку, что ей интересно. С одной стороны, леди Верити обещала быть приятной ученицей. Она была любознательным, энергичным и веселым ребенком и как будто уже успела полюбить свою гувернантку. Но с другой стороны, Шерон чувствовала, что учить ее будет не так-то легко. Верити была упряма и своевольна, она соглашалась делать только то, что ей было интересно. Задолго до того, как первый день их занятий стал близиться к концу, Шерон поняла, что только хитростью она сможет заставить свою ученицу захотеть учиться тому, чему ей нужно было научиться.

После обеда, как и договаривались, они отправились на прогулку. Шерон быстро поняла, что недооценила энергию Верити. Девочка скакала по склонам с неутомимостью горной козочки и не успокоилась до тех пор, пока они не взобрались на самую вершину горы.

— Ой, поглядите! — воскликнула она, указывая вниз, на долину, открывшуюся их взорам. — Здесь все как у нас, в Англии. И река, как змейка, и поселок, и домики вдоль реки. — Сна наморщила носик. — Только очень сильно дымят трубы.

— Да. — Шерон вздохнула. — Еще десять — двадцать лет, и вся эта красота может быть уничтожена.

— У вас очень печальный голос. — Ладошка Верити проскользнула в ее ладонь. — Это ваши долины?

— Да, — ответила Шерон с тихой улыбкой. — Это долины и холмы Уэльса. Мирные и красивые, они на протяжении многих веков казались не нужными никому, кроме самих валлийцев. Но с какого-то времени людям понадобился наш уголь, наша руда, и они построили здесь заводы.

Верити притихла.

— Но это не очень веселые мысли, — тряхнула головой Шерон. — Видишь этот городок внизу? Там скоро будет проходить айстедвод. Так называется наш музыкальный праздник. Поэты, певцы и музыканты придут туда из Кембрана, из Пенибонта, из всех других долин, чтобы показать свое искусство. Это будет большой праздник.

— И вы пойдете туда? — спросила Верити.

— Конечно. Я не пропущу этот праздник ни за что в жизни, — ответила ей Шерон. — Я буду петь там соло. Но это ерунда. Главное, что там будет выступать наш хор. Ты ведь слышала, как красиво он поет. Мой дед и другие мои родственники поют в этом хоре, и еще мистер Перри, которого ты видела вчера, и много-много других моих друзей. Они почти всегда побеждают на конкурсе мужских хоров. И все жители Кембрана пойдут через перевал, чтобы послушать их пение, чтобы поддержать их и поздравить с победой.

— Вы сказали «пойдут», — подметила Верити. — Разве вы не поедете туда в каретах?

— Нас слишком много, — сказала Шерон. — И кроме того, тропа через перевал гораздо короче, чем дорога, которая тянется вокруг.

— Я пойду с вами, — вдруг сказала Верити.

— Ну, я бы с удовольствием взяла тебя, — сказала Шерон, уже ругая себя за неосторожность, — но я не думаю, что твой отец согласится. Ведь это валлийский праздник, англичанам он не очень интересен.

— Ничего, я уговорю его, — решительно заявила Верити. — А мы с вами еще не успели поучиться валлийскому языку. Поучите меня сейчас.

Шерон принялась показывать ей на предметы вокруг и называть их по-валлийски. Верити по несколько раз повторяла за ней слова. Много веселья доставил им звук «лл», часто встречающийся в валлийском языке. Но вскоре внимание ребенка рассеялось, ее душа потянулась на волю. Девочка выпустила руку Шерон и, подчиняясь уклону цветущей лужайки, с визгом устремилась вниз по холму. В сущности, если забыть про дорогое платье, подумала Шерон, это дитя аристократического рода мало чем отличается от детей из их поселка.

За исключением того, что она очень одинока. Кому как не Шерон было знать, что такое детское одиночество.

День был насыщенным и приятным. И каждое мгновение этого дня Шерон затаенным уголком сознания помнила, что он не закончится, как положено ему, в четыре часа. Она помнила об этом, страшась и возбуждаясь, В четыре часа дня она будет пить чай с графом Крэйлом.

Конечно, это будет чисто деловая встреча. Он хочет ознакомиться с перечнем книг и необходимых для занятий принадлежностей. И с расписанием занятий, которое она составила. Не более того.

Но она весь день не могла забыть о том, что произошло утром у дверей детской. И о том, что произошло между ними еще раньше. Она старалась забыть, зная, что отныне она должна думать только о той перемене, которая случилась с ней вчера вечером. Отныне она невеста Оуэна и через месяц станет его женой.

Она повторяла себе это, но не могла побороть чувства, которое пробуждал в ней один лишь взгляд графа Крэйла, проникшего даже в ее сны. Она снова и снова вспоминала о том, как у дверей детской он, протянув руку к дверной ручке, обернулся к ней, а она была так неосторожна, что заглянула ему в глаза, и какая-то искра пробежала между ними. Искра страсти. И она готова была поклясться, что и он испытал то же.

Так она терзалась целый день, страшась рокового часа и предвкушая его. И проклинала себя за слабость.

Глава 10

Стоя у окна, Алекс увидел, как распахнулись двери и в гостиную вошла Шерон. Она излучала спокойствие и свежесть, словно и не было долгого дня занятий с Верити и утомительной прогулки на вершину горы. Он знал о прогулке, потому что видел их из окна, и едва удержался от того, чтобы не присоединиться к ним.

— Вы опять предельно пунктуальны, — сказал он. — Как и утром, когда вы явились ровно к девяти. Верити не огорчилась вашим уходом?

— Мне показалось, что ей понравился сегодняшний день, — ответила Шерон. — Она поцеловала меня на прощание. — Она смутилась и прикусила нижнюю губу. — Я была тронута.

— Она нежное дитя, — отозвался Алекс. — Ей так не хватает материнской ласки. Я остался без жены, а Верити без матери, когда ей едва исполнилось шесть месяцев. Мне кажется, что в некотором смысле вы сможете заменить ей мать, и это придаст особую прелесть вашим занятиям. И она уже успела привязаться к вам. Однако прошу вас, присаживайтесь. Сейчас подадут чай.

Она подошла к стулу, на который он указал, и присела на краешек, настороженно и в то же время чопорно. Тут же внесли поднос с чаем, и Алекс жестом приказал слуге, чтобы тот поставил его перед Шерон. Он не ожидал, что она была искушена во всех тонкостях чайной церемонии, но она уверенно разлила чай по чашкам, только легкая дрожь выдавала ее волнение. Алекс прошел через гостиную и принял из ее рук чашку.

— Что еще вам необходимо сделать — так это встретиться завтра с мисс Хэйнс, — заговорил он. — Она снимет с вас мерки, чтобы заказать для вас более подходящее для занятий платье. Я сегодня предупрежу ее.

И в то же мгновение он понял, что опять столкнулся с безграничной валлийской гордостью. Шерон Джонс сжала губы, глаза ее засверкали.

— Благодарю вас, — ответила она, — но я сама выберу и куплю себе платье на свой вкус и по моему кошельку.

В некоторых вопросах надо сразу все ставить на свои места, подумал Алекс.

— Видимо, я должен вам объяснить, миссис Джонс, — холодно сказал он, — что я считаю своей обязанностью обеспечивать слуг, которые работают у меня в доме, специальной одеждой для работы. Я полагаю, что вы не должны быть исключением.

Может быть, теперь, когда он поставил ее на место, думал Алекс, садясь за стол, он сможет почувствовать себя увереннее. Он выговорил свою тираду ледяным тоном, как делал это обычно со строптивыми слугами. Она же при этом сидела с бледным, хотя и невозмутимым, лицом, не поднимая глаз от чашки. Само достоинство. Алекс едва не улыбнулся, глядя на нее.

— Я видел, как Верити бежала в сторону гор, — сказал он. — Неужели вы поднялись на самую вершину?

— Разумеется, — ответила Шерон. — Иначе для чего идти в гору, если не хочешь покорить ее вершину?

Один раз поставив ее на место, конечно же, ему не стоило выходить из роли хозяина. Но Алекс не мог удержаться. У нее был такой чопорный и оскорбленный вид, что ему захотелось немного подразнить ее.

— Мне кажется, — сказал он, лукаво глядя на нее, — что вы имели в виду не только скалолазание. — Ее чашка в тишине гостиной звякнула о блюдце, а щеки залились румянцем. — Скажите, это правда, что горы — любимое место встреч здешних влюбленных? — продолжал Алекс.

— Да. Потому что только в горах мужчина и женщина, которые гуляют друг с другом, могут побыть наедине, — сказала она.

— Гуляют друг с другом, говорите? — Алекс улыбнулся, и она наконец подняла на него глаза. — Какое интересное выражение. А что, если парочка, выйдя в горы, встретится с другой, которая тоже… гуляет там?

— Если они не очень высоко поднялись, — сказала Шерон, — то им, может быть, даже приятно встретиться.

За обменом этими двусмысленностями Алекс не мог не заметить, что взгляд Шерон становится тяжелым и она неотрывно смотрит прямо ему в глаза, словно подчиняясь заданной им теме. Это было крайне неосмотрительно с его стороны, он прекрасно понимал, что вступать в игру с Шерон Джонс очень рискованно.

— Вот как? Ну а если они не хотят этого? — вкрадчиво спросил Алекс. Он видел, как участилось ее дыхание, как она облизнула пересохшие губы. Он впервые видел ее такой смущенной. — А вы, миссис Джонс, вы когда-нибудь… гуляли в горах?

Он понимал, что слишком многое себе позволяет, и знал, что будет потом жалеть об этом. Атмосфера в гостиной накалялась.

Она поспешно опустила глаза и дрожащей рукой поставила чашку с блюдцем на поднос. Алекс заметил, что она даже не притронулась к чаю.

— Вы хотели ознакомиться с расписанием занятий Верити, — сказала она. — Я записала некоторые соображения на этот счет и составила список необходимых принадлежностей.

Хотя Алекс и сам почувствовал облегчение от того, что она сменила тему разговора, он не мог удержаться еще от одного замечания.

— Надеюсь, что когда-нибудь, — сказал он, — вы сможете и со мной, как сегодня с Верити, подняться в горы. Надеюсь, мы поднимемся с вами как можно выше, чтобы я мог увидеть, что происходит по ту сторону.

Она снова поджала губы. Вывод был простой. Миссис Шерон Джонс ничего не смыслила в тонкой светской игре. Он не то чтобы хотел втянуть ее в эту игру — он и сам был не слишком силен в ней; скорее, ему просто хотелось немного растормошить ее.

— Оставьте мне свои записи, — сказал он. — Я позабочусь, чтобы у вас было все необходимое для занятий. Если у меня возникнут вопросы, я пришлю за вами. Как у вас с музыкой? Впрочем, такой вопрос, наверное, покажется валлийке оскорбительным. Я просто хотел узнать, сможете ли вы давать Верити уроки музыки? Вы умеете играть на фортепьяно?

— Когда я была маленькой, в доме моей матери было фортепьяно, — ответила она. — Мой… то есть ее… Словом, один человек оплачивал мои занятия музыкой. И в школе, где я училась, были музыкальные занятия. Но с тех пор как умерла мать, у меня под рукой не было инструмента, если не считать органа в церкви. Но это совсем другое дело, и сейчас, наверное, я играю не очень хорошо.

— Мы можем проверить, — сказал Алекс, поднимаясь и протягивая ей руку.

В гостиной стояло фортепьяно. Алекса постоянно тянуло к этому инструменту, хоть он и не умел играть на нем.

Шерон в нерешительности посмотрела на протянутую ей руку, но в конце концов вложила в нее свою тонкую, изящную ладонь, на которой, однако, Алекс сразу почувствовал мозоли. Эти мозоли опять напомнили ему о том, что Шерон Джонс из другого, неведомого ему мира, что она не более чем его служанка, что всего несколько дней назад она таскала тележку с углем в его шахте. Кто же этот человек, который оплачивал ее занятия музыкой, гадал Алекс. И ее обучение в школе?

— Боюсь, я все забыла, — неуверенно проговорила она, но ее глаза заблестели при виде клавиатуры. — У меня нет нот.

— Здесь, кажется, есть кое-что, — отозвался Алекс. — Правда, очень старые. Может, вы вспомните что-нибудь без нот?

Шерон в задумчивости покусывала губу. Алекс спрашивал себя, кто она на самом деле, кто ее родители и какие неурядицы низвели ее до такого положения. Как больно ей, наверное, вспоминать о своей прежней жизни.

— Я могу играть по памяти только валлийские песни, — сказала она. — Но они вряд ли понравятся вам.

— Вы так хорошо знаете мои музыкальные пристрастия? — усмехнулся Алекс. — Прошу вас, миссис Джонс, сыграйте мне какую-нибудь из этих песен.

Еще мгновение она колебалась, прежде чем села на табурет и медленно оглядела клавиатуру, так, словно впервые видела ее. Алексу очень хотелось, чтобы она оказалась не такой уж несостоятельной в музицировании, как отрекомендовалась. У него в ушах еще слышалось ее пение в церкви, на воскресной службе. Он знал, что музыка идет у нее из сердца.

— Эта песня называется «Одиночество», — объявила она, кладя пальцы на клавиши. — В ней поется о птице.

В первое мгновение Алексу показалось, что она вот-вот собьется. Она запнулась на первых же аккордах, но затем пальцы ее забегали увереннее, и простая, трогательная мелодия заполнила гостиную. Алекс стоял у нее за спиной и любовался ее склоненной головой и руками, порхающими по клавиатуре. И думал, сколько понадобится времени, чтобы сошли мозоли с ее изящных рук.

Она очень музыкальна, размышлял он. Это чувствуется в каждом движении ее тела. Жаль, что у нее так рано отняли возможность играть.

— Играете вы действительно не очень уверенно, — сказал он, когда она закончила. — Но у вас есть легкость и чувство мелодии. Я решил сократить ваш рабочий день на полчаса, чтобы вы могли ежедневно заниматься здесь, в гостиной, с завтрашнего дня. Через месяц я попрошу вас приступить к урокам музыки с Верити. Вы не против?

Шерон, не смея обернуться, слегка склонила голову в знак согласия.

— Я буду заниматься одна? — спросила она почти шепотом.

— Не думаю, чтобы мне было в радость ежедневно слушать, как вы запинаетесь и мучаете ваши гаммы, — ответил он, предчувствуя, что отныне каждый день в известный час гостиная будет притягивать его как магнит. — У этой песни есть слова?

— Да, — ответила она. — Но они валлийские.

— И все же мне хотелось бы узнать, о чем она, — сказал Алекс. — Насколько я помню, ваш голос гораздо увереннее, чем ваши руки.

В первый момент ему показалось, что она откажется. Однако она повела мелодию снова, лишь один раз запнувшись на первых аккордах. И когда она запела, он уже не думал о ее игре. Ее голос захватил его.

У нее было нежнейшее сопрано, звучавшее так трогательно, что сердце Алекса пронзила неведомая ему доселе боль, и он понял вдруг, что готов расплакаться, как ребенок. Разве она не сказала, что песня о птице? Неужели он готов плакать по неведомой ему птахе? Он закрыл глаза и отдался потоку чувства, в которое окунался до этого только однажды, здесь, на этой земле. И этому чувству она дала валлийское имя. Хираэт? Кажется, так она назвала его? Хираэт.

— Да, — откашлялся Алекс в неожиданно наступившей тишине. — Временами фортепьяно казалось лишним, Шерон. Очень трогательная песня. Скажите, от всех валлийских песен хочется плакать?

— Наша музыка идет от сердца, — ответила она, вставая. — Валлийцы — эмоциональный народ. — Она обернулась и вздрогнула, увидев его. Она явно не ожидала, что он стоит так близко к ней.

— Мечтательный народ, — продолжил он, — страстный народ. И вы такая же, Шерон? — Всего один шаг вперед, даже полшага — и их дыхания сольются.

— Я?..

— Конечно, вы такая. — Он поднял руку и осторожно провел кончиком пальца по ее щеке. — Я слышал это в вашем голосе, когда вы пели. Я чувствовал это, когда целовал вас.

Скажи она хоть что-нибудь, сделай хоть какое-то движение, и он, возможно, сдержал бы себя. Так он думал позже. Но ведь она ничего не сделала. Ее огромные серые глаза смотрели на него в упор.

Его рука легла ей на плечо, другая обхватила талию. Он склонил голову, нашел губами ее губы, и в то же мгновение горячее желание пробежало по его членам. Он ощущал ее тело, стройное, крепкое, с хорошо очерченными формами, такое манящее и бесконечно желанное.

Он мучил ее губы легкими прикосновениями языка, пока они не разомкнулись, дрожа, пропуская его мимо ровного ряда зубов в свои глубины. Она выгнулась дугой, прижимаясь к нему. Он чувствовал, как ее пальцы перебирают его волосы. Она стонала. Вспыхивала и сгорала в его объятиях. Он горел страстью.

Но и затвердев от желания, он краем сознания помнил, что они в гостиной, что двери ее не заперты и что в любой момент кто-нибудь из слуг или, не дай Бог, Верити могут войти сюда. Если бы он забыл об этом, думал он позже, очень даже могло случиться, что он увлек бы Шерон Джонс на ковер и довел бы дело до конца. Он был почти уверен, что она не остановила бы его. Так же, как был уверен в этом в ту ночь, в горах.

Он смягчил свой поцелуй и ослабил объятия, затем со вздохом оторвал губы от ее губ.

— Это входит у нас в привычку, — произнес он.

— Да…

Он видел, что она еще не пришла в себя от жарких объятий.

— И что же нам делать с этим? — спросил он. Туман в ее глазах быстро слетел. — Будем бороться? — продолжал он. — Кажется, у нас не очень получается. Или все-таки сделаем это?

Наконец самообладание полностью вернулось к Шерон.

— Что «это»? — Ее глаза округлились. — Как вы смеете! Я не стану вашей любовницей! — Румянец залил ее щеки.

— Нет? — огорченно переспросил он, в то же время чувствуя какое-то внутреннее облегчение. — Что ж, выходит, будем продолжать борьбу. Вы очень красивы, Шерон Джонс. Скажу больше: вы сказочно привлекательны и желанны. И вы не пожалели бы, если бы согласились. — Последние слова вырвались как-то сами собой.

Но Шерон уже возмущенно расправила плечи и отпрянула от него. Он видел, как подступивший гнев помог ей прийти в себя, в то время как ему ничто не могло помочь избавиться от ощущения, что всего несколько минут назад он чуть не овладел ею.

— Я не стану вашей послеобеденной забавой, — сказала она. — Я не хочу быть матерью незаконнорожденных детей. Я никогда не соглашусь быть вашей содержанкой, даже если вы пообещаете мне самую роскошную жизнь и участие в жизни моих детей.

Вроде дорогой частной школы в Англии, уроков игры на фортепьяно и самого фортепьяно для этих уроков, подумал Алекс. Его внезапно озарило. Дядя? Неужели она дитя любви его дяди? Алекса передернуло от этой мысли. Неужели она его кузина?

— Нет, — сказал он. — Это было бы нечестно, не так ли? Все удовольствия и удобства — мужчине, а опасности и унижение — женщине. И порицание всех окружающих, всего общества. Люди здесь, как я понял, глубоко религиозны и щепетильны в подобных вопросах. Значит, мы будем бороться с этим, Шерон. — Вы — гувернантка моей дочери, я — ваш работодатель. Я — граф Крэйл, а вы — внучка рабочего с чугунолитейного завода. Да, мы будем бороться с этим.

— Я не должна больше приходить сюда, — сказала она. — Нельзя было мне приходить сюда. Я чувствовала, что этим кончится.

Какая прямая, какая честная женщина эта Шерон Джонс, подумал Алекс. Она знала, что этим кончится, но ведь и он знал об этом. Знал и не предпринял ничего, чтобы избежать этой опасности. Но теперь он не может отказаться от нее. Верити успела привязаться к ней, да и ей самой необходима эта работа. А ему, что нужно ему? Ему нужно хотя бы изредка видеть ее. Ему хочется вернуть ей хотя бы что-то из той жизни, какой она жила прежде, пока не стала взрослой. Он чувствовал, что обязан сделать это.

— Но вы ведь не откажетесь работать у меня? Вы придете завтра? — с надеждой спросил Алекс. — Верити так обрадовалась тому, что в замке появилась молодая женщина, которая будет заниматься только ею. Ей нужна женская ласка. И ей пора учиться. — «И мне нужно видеть вас», — добавил он про себя.

— Да, я приду, — ответила она почти шепотом. Он услышал в ее словах горечь. — Но такое больше не должно повториться. Я не хочу этого.

— Может быть, пообещаем друг другу? — предложил Алекс. — Пообещаем бороться с этими чувствами, поскольку они действительно не доведут нас до добра?

Она задумчиво посмотрела на него. В ее взгляде как будто сквозило недоверие.

— Да, — сказала она наконец. — Мы должны побороть их. У меня есть жених, через месяц наша свадьба, он небезразличен мне, и я хочу стать ему хорошей женой. Хочу принадлежать ему и жить той жизнью, которой живет он.

— Перри? — У Алекса оборвалось сердце.

— Да, Оуэн Перри, — ответила Шерон. — Он хороший человек и совсем не заслуживает такого…

Алекс молча кивнул. Она скользнула по нему глазами и повернулась к выходу. Алекс прошел через гостиную и открыл ей дверь.

— Верити будет ждать вас завтра в девять, — сказал он. — Идите сразу к ней. Я не стану встречать вас, как сегодня утром.

Она кивнула и, больше не взглянув на него, поспешила выйти.

Он закрыл за ней дверь и глубоко вздохнул. Вот и все. Не успев начаться, все закончилось. Может, и к лучшему, что они назвали вещи своими именами. Все конечно. Больше он не будет думать о ней.

Интересно, она так же вспыхивает в объятиях Перри, как сейчас вспыхнула в его? Однако она совсем не похожа на похотливую самку, которой безразлично, кто ее ласкает. Но в таком случае почему она выходит замуж за человека, к которому ее не влечет? Я хочу принадлежать ему и жить той жизнью, которой живет он, сказала она. Той жизнью, которой живет он. Она росла отверженной, как незаконнорожденное дитя, если его догадка верна. Она росла в довольстве, отец, наверное, дарил ей подарки, но она не могла не чувствовать одиночества, находясь меж двух разных миров. Она не нужна была никому — ни людям того круга, из которого происходил ее отец, ни тем, с кем росла и дружила ее мать. Ее мать из скромного и благочестивого семейства, и ей наверняка пришлось нелегко, когда она родила внебрачного ребенка. Шерон узнала своих родственников, уже будучи взрослой.

Да, подумал Алекс, подходя к окну и глядя вслед женщине, удалявшейся по дорожке, сама мысль об интрижке с аристократом должна страшить Шерон Джонс.

Кроме того, легко можно допустить, что она его двоюродная сестра. Он не захотел выяснить это. Хотя, если бы это было так, она не позволила бы ему объятий и поцелуев. Нет, это исключено.

Но кто в таком случае ее отец? — спрашивал себя Алекс. Впрочем, ему это безразлично. Все, что связано с ней, ему безразлично — за исключением той работы, на которую он ее нанял.

И довольно об этом, сердито сказал себе Алекс, отворачиваясь от окна. Их отношения с самого начала были обречены. И с ними покончено.

Шерон медленно брела по дорожке к воротам замка и чувствовала полную опустошенность. Опустошенность и растерянность. Только вчера вечером она приняла предложение Оуэна и они договорились о свадьбе. А уже сегодня… Она не могла понять: неужели богатство графа, его титул и самоуверенность оказывают на нее такое магическое воздействие? Или ее привлекают его белокурые волосы и пронзительно-голубые глаза, его неотразимая красота?

Он предложил ей стать его любовницей. Он сказал, что она не пожалеет, если согласится.

Нужно скорее выходить замуж за Оуэна, подумала Шерон. Чем скорее она станет его женой, тем скорее обретет счастье.

Ее шаги стали еще медленнее, когда она заметила Джошуа Барнса, стоявшего у дверей своего флигеля; но собирался ли он войти в дом или только вышел оттуда, Шерон понять не могла. Он смотрел на нее с улыбкой, ожидая ее приближения.

— Добрый день. — Шерон сухо кивнула ему и ускорила шаг, желая поскорее пройти мимо, но он двинулся ей наперерез и преградил путь. — В чем дело? — спросила она.

— Надо же, какие мы строгие, — сказал Барнс. — Неужели даже минутку не уделишь старому другу, Шерон Джонс? — Она почувствовала себя усталой, и ей не хотелось говорить. — Ты, как я посмотрю, хорошо устроилась, — продолжал Барнс. — Прямо в графском замке. Ну а раз так, не выпьешь ли чайку со мной?

— Спасибо, — ответила Шерон, — меня ждет бабушка.

— Может, мой флигелек для тебя слишком скромен? — спросил он. — Хибара Гуина Джонса, наверное, нравилась тебе больше? А теперь ты собираешься перебраться к Оуэну Перри, да? Неужели Джошуа Барнс хуже этих двоих?

Только этого не хватало, раздраженно подумала Шерон. Надо же было встретить его именно сейчас, когда у нее и так голова кругом идет.

— А может, Шерон Джонс, — продолжал Барнс, — ты метишь еще выше? Выше своей мамаши? Он лакомый кусочек, правда?

Возмущенная столь оскорбительными намеками, она хотела опровергнуть их, но у нее не было сил затевать спор с Барнсом. Она лишь холодно посмотрела на него и произнесла:

— Извините, мне пора.

Он посторонился и сделал широкий жест рукой, показывая, что она может пройти. Она не заставила себя упрашивать и ушла не оглядываясь.

Возможно, и не стоило придавать значения этому маленькому инциденту, но он вновь подтолкнул ее к убеждению, что лучше было бы ей ничего не менять в своей жизни, оставить все так, как оно устроилось за последние восемь лет. В той жизни ей почти не приходилось иметь дела с Джошуа Барнсом, а подобный разговор один на один и вообще невозможно было представить.

Она спешила домой, с болью осознавая, что не испытывает и сотой доли того счастья, которого ждала от первого дня этой новой, интересной и желанной работы, и что все последующие дни вряд ли принесут ей радость.

Джошуа Барнс стоял в дверях флигеля, провожая ее взглядом.

— Сука! — тихо пробормотал он.

А ведь он хотел жениться на ней, он согласен был закрыть глаза на ее незаконное рождение — главным образом потому, что этот брак сблизил бы его с Фаулером и с другими землевладельцами, ну еще и потому, что даже в семнадцать лет Шерон Джонс была лакомым кусочком для любого мужчины.

Но она отказала ему. Он был оскорблен. Он долго не мог простить ей такого унижения, пока спустя три года она не вышла замуж за простого шахтера Гуина Джонса.

И вот теперь она каким-то образом втерлась в доверие к графу Крэйлу и получила работу в замке. Черт бы побрал этого графа! Все время норовит сунуть свой нос в бизнес, в котором ничего не смыслит и который он уже почти считал своим. Черт бы побрал эту Шерон Джонс! Он запихнул ее в шахту, но эта прохвостка сумела-таки выбраться оттуда.

— Сука! — снова пробормотал Барнс и, сплюнув, скрылся за дверью.

В течение ближайшей недели Шерон видела Алекса только мельком и издалека, и она поняла, что в состоянии сохранить работу и в то же время избежать страшной опасности, о которой знала с самого начала, но которая тем не менее в первый день застала ее врасплох. От этого ей стало легче на душе.

Ей нравилась эта работа. Она теперь не представляла себя без нее. Ее бросало в дрожь от одного только воспоминания о шахте. Она полюбила Верити. Ей нравилось снова и снова придумывать, как сделать их занятия веселыми и одновременно поучительными. Она обнаружила, что это было совсем не трудно. Верити была смышленой и живой девочкой, она с готовностью отзывалась на все ее предложения.

Шерон почувствовала, как приятно ходить в чистой одежде, видеть солнечный свет и дышать свежим воздухом весь день напролет. А как приятно было чувствовать по вечерам, что ее тело не изнурено тяжелым трудом, что мышцы не ноют от боли, ставшей почти привычной за годы работы в шахте. Мисс Хэйнс заказала для нее два платья, две юбки и блузку, и Шерон носила их на работе. Она уже поняла, что это не особая доброта графа, а обязательное требование ко всем слугам в Гленридском замке, и радовалась тому, что у нее много разных вещей в гардеробе и есть возможность приберечь лучшее платье для праздников и для воскресной службы.

И самое чудесное — у нее теперь была возможность каждый день по часу играть на фортепьяно в гостиной замка. Первые дни она подходила к гостиной с опаской и чувствовала себя скованно, ожидая, что вот-вот откроется дверь и на пороге появится граф. Но он ни разу не потревожил ее во время занятий. Вот и хорошо, повторяла она себе. Очень хорошо. Она чувствовала, что стоит ей увидеть графа Крэйла, и она вновь потеряет всякое самообладание. Она презирала и проклинала себя за то, что так легко попадает в ловушку лестного внимания богатого и красивого аристократа. Краска стыда заливала ее лицо, когда она вспоминала его слова: «Вы не пожалеете, если согласитесь».

Пройдет всего месяц, и она выйдет замуж. Оуэн уже обо всем договорился с отцом Ллевелином, и отец Ллевелин долго рассказывал им о супружеском долге, а потом Оуэн сидел на кухне с ее бабушкой, обсуждая с ней, что нужно приготовить к свадьбе, — ведь у него самого не было ни матери, ни бабушки, которые могли бы помочь ему в этом. Но соседи, как всегда, с радостью займутся приготовлениями, напекут пирогов, вместе с бабушкой приведут их дом в порядок. Праздник начнется в доме, а потом, как заведено, выплеснется на улицу — потому что разве может дом вместить праздник, на который соберется весь поселок?

Это была самая счастливая неделя в ее жизни. Шерон почти забыла о том, что можно огорчаться. Но как-то раз, зайдя к Джонсам, она застала за штопкой Мэри всю в слезах. Свекор кашлял ночь напролет, и Йестин купил лекарства; на это ушли почти все деньги, отложенные на материал для новой рубахи — взамен той, которую «бешеные быки» превратили в лохмотья. В лавке накопилось столько долгов, что им едва хватит следующей зарплаты, чтобы рассчитаться с ними. А значит, им и на следующей неделе придется залезать в долги.

— Но мне грех жаловаться, Шерон, — говорила Мэри, вытирая слезы. — Грех, ведь мы не голодаем, и дети наши здоровы. Возьми хотя бы Блодуэн Уильямс. Ей пришлось пойти на работу в шахту — ее мужу придавило руку, а у них малыш, которого нужно кормить, да и самим им надо что-то есть. А ведь у нее через пять месяцев должен родиться еще один ребенок. Как это все ужасно, Шерон! За что нам такая жизнь?

Да, подумала Шерон, это напоминание ей о том, что приятная внешность и вежливые манеры графа обманчивы. Ее бросало в жар, когда она вспоминала, как дважды чуть не поддалась его обаянию. Она стыдилась своей наивности, когда в прошлое воскресенье, гуляя с ним, она почти поверила ему — поверила, что его действительно тревожат беды людей. Оуэн прав. Он реалист, он крепко стоит на земле, а не витает в облаках. Он абсолютно прав насчет графа Крэйла.

Получив свое первое на новом месте жалованье, Шерон, как всегда, отдала половину бабушке, а из оставшихся денег половину отнесла Мэри. Мэри долго отнекивалась, но потом со слезами на глазах взяла деньги. «Только для малышей — понимаешь, Шерон? — только потому, что ты настаиваешь. Не для меня, не для Хью и даже не для матери с отцом. Только для малышей». Но не прошло и часа после возвращения Шерон домой, как к ним ворвался Хью и швырнул деньги на стол. Он был просто взбешен.

— Ты позоришь меня, когда даешь ей деньги, — отчитывал он Шерон, не обращая внимания на бабушку и Эмриса. — Я, по-твоему, не в состоянии прокормить свою жену, детей и мать с отцом? Моих денег вполне хватает нам, да и Йестин приносит свои. Только попробуй сделать еще раз что-нибудь подобное — и я отлуплю тебя как следует. Шерон чувствовала себя так, как будто ее уже отлупили.

— Я ведь тоже часть вашей семьи, Хью, — ответила она. — Пусть я ушла из вашего дома, но ведь это только для того, чтобы не стеснять вас. Твой брат был моим мужем, не отталкивай меня. Разреши хотя бы помогать вам, когда у меня есть возможность.

— Это вонючие деньги! — заявил он, грохая кулаком по столу с такой силой, что Эмрис, молча сидевший у камина, приподнял брови и поджал губы.

Шерон посмотрела на деньги.

— Вонючие? — переспросила она. — Потому что они от графа Крэйла? А твои деньги, Хью, — откуда они, по-твоему?

— Я вкалываю целыми днями. Мои деньги заработаны потом и кровью, — сказал Хью. — А твои — кто знает, как они были заработаны!

— Стыдись, Хью Джонс! — впервые подала голос бабушка.

— Кое-кто здесь, кажется, хочет плеваться зубами всю следующую неделю, — угрожающе произнес Эмрис. — Я прошу тебя, Хью, извинись, прежде чем уйдешь отсюда.

Злости Хью как не бывало. Он моргал, виновато глядя на Шерон.

— Меня просто взбесило, — проговорил он, — когда я увидел у Мэри деньги. Значит, я уже сам не могу прокормить семью. Но я, конечно, не должен был так говорить, Шерон. На днях при мне кое-кто судачил по этому поводу и я сам, как Эмрис, предложил ему на выбор синяк под глаз или зуб в карман. Ей-богу, Шерон, не стоило тебе идти работать туда. Люди чешут языки по делу и без дела.

— Я так понял, — сказал Эмрис, — что ты извинился. А всех, кто хочет порассуждать о моей племяннице, посылай ко мне, Хью. Лучше ко мне, а не к Оуэну. Оуэн ведь может и убить. А я только покалечу.

Бабушка покачала головой, но промолчала.

Шерон собрала деньги со стола и протянула их Хью.

— Хью, пожалуйста, возьми, — попросила она. — Это для детей. Они ведь мои племянники. Ведь я была женой Гуина.

Хью долго смотрел на деньги, прежде чем решился взять их в руки.

— У тебя доброе сердце, Шерон, — с трудом выговорил он. — Извините за скандал, миссис Рис. Я ничего не соображал.

Да, были на этой неделе моменты, когда она вспоминала, что не так уж все просто в ее жизни. И все равно Шерон была рада. Теперь у нее есть любимая работа, и скоро всех их ждет айстедвод, а потом будет ее свадьба, она станет замужней женщиной и для нее наступит новая жизнь. Шерон не рассчитывала, что после замужества Оуэн позволит ей продолжать работать в замке. Ей бы хотелось работать, но он скорее всего будет против. Впрочем, она не сможет работать по другой причине. Очень может статься, что уже следующим летом у нее будет ребенок. Эта мысль согревала и возбуждала ее.

Однажды, примерно через неделю после того, как она приступила к своей новой работе, они с Верити сидели в детской. Они не смогли пойти гулять, потому что на улице шел дождь, и решили посвятить свободный час рисованию. Это занятие очень нравилось Верити — возможно, отчасти потому, что Шерон в отличие от няни не отчитывала ее за неизбежный при этом беспорядок. Скоро пора закругляться, подумала про себя Шерон, взглянув на часы. Оставалось всего несколько минут до того момента, когда она сможет спуститься в гостиную и поиграть на фортепьяно. Она с нетерпением ждала этого часа. Он принадлежал ей, и только ей.

Но вошедший в детскую слуга разрушил ее мечты. Он сказал, что граф просит ее немедленно спуститься в гостиную вместе с Верити, чтобы участвовать в чаепитии с гостями.

Разочарованная Шерон, подавив вздох, поспешила вместе с Верити привести в порядок кисточки и отмыть баночки от краски. Нужно было еще переодеть девочку, помочь ей умыться и причесать. Похоже, сегодня помузицировать не удастся. Жаль. Нужно ждать еще один долгий день, пока она сможет наконец положить пальцы на клавиатуру самого роскошного инструмента из тех, какие ей только приходилось видеть в своей жизни.

Может, она неправильно поняла распоряжение графа, еще надеялась Шерон, держа Верити за руку и спускаясь по лестнице. Разумеется, ей ни к чему оставаться пить чай с гостями. Она должна просто проводить Верити и откланяться. Что ж, это не самый худший вариант — по крайней мере она вернется домой на час раньше обычного.

Но вопреки всякому здравому смыслу ее сердце болезненно забилось, когда она оказалась перед гостиной и слуга распахнул двери. Сейчас она увидит его. Пусть всего на несколько мгновений, но ей придется оказаться в одной комнате с ним. Всю неделю она мучительно старалась не думать о нем, думать только об Оуэне.

Она вошла в комнату, и все страхи поблекли перед волнением, охватившим ее, когда Алекс представил ее гостям — сэру Джону Фаулеру, его жене и дочери.

Глава 11

Несомненно, это был самый неловкий момент в ее жизни. Прошло уже столько лет с того дня, когда она в последний раз виделась с сэром Джоном Фаулером. Невероятно, но ей никогда не приходилось сталкиваться лицом к лицу с его женой и дочерью, только однажды она видела их издали. Тэсс тогда была еще совсем маленькой девочкой. А еще Шерон прекрасно помнила тот день, когда ее мать узнала о рождении Тэсс — через семь лет после того, как родила сама. Видимо, до этого она питала надежды в отношении Джона Фаулера, поскольку смогла сделать для него то, что никак не получалось у его законной жены.

— Я хотел бы представить вам гувернантку Верити, — произнес граф Крэйл, после того как Верити сделала перед гостями реверанс. — Миссис Шерон Джонс. Она просто находка для нас. Она училась в частной школе в Англии, умеет играть на фортепьяно и сможет обучать Верити музыке, не говоря уж обо всем остальном. Она также будет учить ее валлийскому языку. Это обстоятельство, как вы знаете, очень важно для меня.

Шерон неотрывно смотрела на Алекса. У нее не было уверенности в том, что дамы знают ее, хотя о ее существовании они должны были знать. Сэр Джон совершенно открыто навещал ее мать два раза в неделю.

— Миссис Джонс, — продолжал Алекс, — позвольте представить вам: сэр Джон Фаулер, леди Фаулер, их дочь мисс Тэсс Фаулер. Сэр Джон — хозяин пенибонтских заводов, но об этом, наверное, вам известно.

— Да, — с трудом выговорила Шерон. Она взглянула на сэра Джона и поклонилась. — Как поживаете, сэр? — Она не могла заставить себя взглянуть на дам, но по тому, как они притихли, поняла, что они в курсе, с кем имеют дело.

— Миссис Джонс. — Сэр Джон вежливо поклонился ей в ответ. Как он бледен, подумала Шерон. Он заметно осунулся с тех пор, как она видела его в последний раз. И снова она поразилась тому, что этот человек — ее отец. Она не чувствует к нему ничего, и ей непонятно, как мать могла полюбить этого холодного и мрачного мужчину — а ведь она, несомненно, любила его.

— Наверное, миссис Джонс рада, что служит у вас, — произнесла наконец леди Фаулер с расстановкой и высокомерием, которые были бы излишними даже для дамы аристократических кровей. — Очень любезно с ее стороны, что она привела к нам малышку Верити.

Это звучало как предложение удалиться, и Шерон с удовольствием воспользовалась бы им. Но дверь за ней тихо закрылась, граф Крэйл пригласил ее сесть, и Шерон поняла, что ей действительно придется остаться на чай.

Это было кошмарное чаепитие. Шерон не произнесла ни слова, дамы старательно делали вид, что не замечают ее, а мужчины поглядывали на нее гораздо чаще и задерживали взгляды гораздо дольше, чем следовало. Она чувствовала себя крайне неловко. Единственное, что хоть как-то выручало ее, — так это то, что Верити, по обыкновению, была полна энергии и желания поболтать. Ее щебет позволял всем присутствующим не замечать неловкости. Шерон понимала, что граф Крэйл тоже должен был ощущать напряжение, витавшее в гостиной.

Ее взгляд остановился на Тэсс. Это была невысокая, стройная, белокурая девушка. Боже, вдруг подумала про себя Шерон, а ведь они наполовину сестры! В это невозможно было поверить. Она невольно перевела глаза на сэра Джона и обнаружила, что он смотрит на нее. Ей вспомнилась их последняя встреча. Если она не выйдет замуж за Джошуа Барнса, говорил он ей, — а о такой партии можно только мечтать, — тогда ему остается только умыть руки. А она, в свою очередь, сказала ему, что не только не выйдет замуж за Джошуа Барнса, но и никогда больше не примет денег от него, сэра Джона. Ни за что, даже если будет умирать с голоду. Один упрямец стоил другого. Наверное, что-то она все же унаследовала от него.

Верити оживленно болтала и все время возвращалась к рассказу о своей новой учительнице и о том, чем они занимались на неделе.

— …а еще я ходила вместе с миссис Шерон в воскресную школу. Там было много мальчиков и девочек, и все они говорили по-валлийски, и мне понравилось, как они говорят, потому что я тоже учу валлийский. Я уже знаю много валлийских слов. Правда, миссис Джонс? А еще миссис Джонс будет петь на айс… на айстедводе. В прошлом году она заняла второе место на конкурсе певиц, но я думаю, что на этот раз она победит. У нее такой красивый голос, самый-самый лучший! Я уговорю папу, и он разрешит мне пойти вместе с ней через перевал на айстедвод, потому что миссис Джонс говорит, что такой праздник бывает только раз в году. Правда, миссис Джонс?

— Боже праведный! — воскликнула леди Фаулер, прерывая возбужденную болтовню Верити. — Дорогая моя, я убеждена, что ваш папа не позволит вам ничего подобного. Эти развлечения хороши для рабочих вашего папы, но вряд ли они будут хороши для юной английской леди.

— Я никогда не общаюсь с папиными рабочими, — поддержала ее Тэсс. — Это ниже нашего достоинства, дорогая Верити. Вы всегда должны помнить, что ваш папа — их хозяин и все они должны понимать, что вы им не ровня.

Шерон невольно выпрямилась, ее подбородок решительно выдвинулся вперед, и в то же мгновение она поймала обращенный на нее взгляд графа. Он не отводил глаз, его лицо не выражало абсолютно ничего, хотя Тэсс и повернулась в его сторону, ожидая поддержки.

— У миссис Джонс и в самом деле прекрасный голос, — наконец произнес он. Он вообще был очень немногословен все это время. — И это понятно. Она валлийка и потому имеет преимущество в этом отношении над всеми остальными смертными. Может быть, вы споете для нас, мадам? Например, ту песню о птице?

Верити радостно захлопала в ладоши.

Ах, если б пол гостиной мог разверзнуться, подумала про себя Шерон. С каким удовольствием она провалилась бы туда! Неужели граф не чувствует, как ей неуютно здесь, с каким презрением смотрят на нее эти надменные дамы? Она подняла глаза на Апекса, который уже стоял перед ней, протягивая руку. Шерон была так смущена, что не почувствовала даже затруднения и неловкости от того, что оперлась на его руку. А ведь лишь неделю назад в этой самой комнате…

— Да мы уже собирались откланяться, не правда ли, Джон? — сказала леди Фаулер.

— Минутку, — ответил он. — Я хочу послушать пение миссис Джонс.

Шерон подала графу руку, и он подвел ее к фортепьяно. По крайней мере, подумала Шерон, сегодня она будет играть увереннее, чем в прошлый раз. И все же она предпочла бы оказаться сейчас в любом другом месте, а не на табурете у фортепьяно. Она положила руки на клавиши и взяла первые аккорды. Граф Крэйл некоторое время в молчании стоял у нее за спиной, но, когда она повела песню, вернулся к гостям.

Чуть позже ей показалось, что это он снова подошел к ней и стоит у нее за спиной, но когда она закончила песню и обернулась, то увидела сэра Джона Фаулера.

— Чудесно, — сказал он. — Ваш голос — просто чудо, миссис Джонс. Сделайте милость, спойте для нас еще.

— Да, мы просим вас, миссис Джонс, — присоединился к нему граф.

Шерон посмотрела на свои руки, понимая, что у нее нет выбора. Если она откажется, гости начнут уговаривать ее.

— «Ясеневая роща», — произнесла она. Это была вторая песня, которую она собиралась петь на айстедводе. — Эта песня лучше звучит в сопровождении арфы, но и фортепьяно может передать настроение.

Шерон еще не допела песню и до середины, как услышала голос леди Фаулер — та завела нарочито громкий разговор со своей дочерью. Но Шерон продолжала петь.

Когда песня закончилась, сэр Джон все так же стоял, оперевшись о фортепьяно. Его жена разговаривала с графом, всем своим видом давая понять, что не замечает наступившей тишины. Тэсс, громко смесь, вела беседу с Верити.

— У тебя зрелый голос, — тихо сказал сэр Джон. — Мне никогда не приходилось слышать такого прекрасного пения.

— Спасибо. — Шерон старалась не смотреть на него.

— Я слышал, — продолжил он, — ты собираешься снова выйти замуж.

— Да, — ответила она.

— За рабочего? — спросил он. — На этот раз уже не за шахтера?

— Нет, — сказала она, — не за шахтера.

— Своим первым замужеством ты здорово рассердила меня, — продолжал он. — Совсем не такого мужа я желал тебе.

Старая неприязнь, которую Шерон всегда испытывала к нему, вспыхнула в ней с новой силой.

— Гуин был честным и трудолюбивым! — горячо заговорила она. — Я вышла за него замуж, потому что мне хотелось этого. Я любила его. И очень горевала, когда он погиб, и потом, когда умер наш сын.

— Я не позволил бы тебе вернуться в шахту, если б ты сообщила мне, что ждешь ребенка, — сказал он. — Я узнал об этом слишком поздно, когда уже ничего нельзя было поправить.

— Не стоит говорить об этом, — раздраженно ответила Шерон. — Вас ничуть не интересует, как я живу!

— Но, Шерон…

— Джон, — окликнула его леди Фаулер, — нам пора. Мы задержались сверх всяких приличий и, наверное, уже утомили графа Крэйла. Верити, дорогая, проводите нас до коляски, я хочу, чтобы вы помахали нам на прощание.

Она вела себя так, словно Шерон в комнате не было. Сэр Джон раскланялся и поспешил присоединиться к своему семейству.

— Пожалуйста, подождите меня здесь, миссис Джонс, — сказал граф и удалился с гостями и Верити.

Шерон сидела за фортепьяно, неподвижно глядя на ровный ряд клавиш. Ее била дрожь, она чувствовала, что вот-вот расплачется. Отец! Он не знал, что может стать дедом. Не знал, потому что она не захотела сообщить ему. Она не сообщила ему, потому что считала, что он сам должен поинтересоваться, как живет его дочь и что с ней происходит. Но его это, видно, не интересовало. Она не получила от него ни весточки, когда вышла замуж за Гуина и потом, когда Гуин погиб и ее сын — его внук — родился мертвым.

Шерон осторожно водила пальцем по белоснежной клавиатуре. Она не подняла глаз, когда дверь гостиной открылась и через мгновение тихо закрылась за вошедшим.

Алекс решил пригласить Шерон к чаю главным образом для того, чтобы леди Фаулер и Тэсс могли воочию убедиться, что он действительно уже нанял толковую гувернантку и что Верити совершенно довольна его выбором. Сразу по прибытии дамы вновь затеяли разговор о том, что Тэсс была бы рада приезжать в Гленридский замок несколько раз в неделю, чтобы давать уроки Верити, — разумеется, совершенно бесплатно, ибо это вовсе не труд, а удовольствие — общаться с такой очаровательной малюткой, как Верити.

Но в глубине душе Алекс понимал, что гости своим неожиданным визитом предоставили ему удобный повод вновь увидеть вблизи Шерон. Ведь он целую неделю, соблюдая соглашение между ними, старался не показываться ей на глаза. В воскресенье он даже не пошел в церковь, хотя Верити и упрашивала его. Его глаза изголодались по ее милым чертам, а уши — по звуку ее мелодичного голоса. Конечно, он вовсе не желал сегодня снова впасть в искушение — просто у него была веская причина, чтобы пригласить Шерон к чаепитию. Он и предположить не мог, что прием пройдет столь неловко. Он не сделал ничего неприличного — просто велел гувернантке быть рядом со своей подопечной во время чаепития. Но гости как будто обиделись, что им приходится сидеть рядом с представительницей низшего сословия.

Поначалу Алекс решил, что здесь, в Уэльсе, люди относятся к этим вещам несколько иначе, чем привык относиться он. В Уэльсе все не так, как в Англии. Здесь, вероятно, строже соблюдаются сословные различия. Алекс отчетливо ощущал, как нарастало напряжение в гостиной, видел, с каким высокомерием смотрят на Шерон дамы.

Он был бесконечно признателен дочери за ее непосредственность: она болтала без умолку, не чувствуя абсолютно никакой неловкости. А неловкость была. И вовсе не оттого, что он забыл учесть местные нравы.

Он понял это позже, когда, желая сгладить нарочитую бестактность леди Фаулер, попросил Шерон спеть. Тогда он обратил внимание, как Фаулер поднялся со своего места и подошел к фортепьяно. Алекс видел, как они о чем-то вполголоса разговаривали после того, как она закончила песню. И пусть они были на другом конце гостиной и он не смог расслышать их разговора, поскольку леди Фаулер и Тэсс вели оживленную беседу у него над ухом, демонстративно не обращая внимания на пение Шерон, но он видел боль и гнев на лице Шерон, когда она обращалась к сэру Джону.

Как она прекрасна, подумал тогда Алекс. И необыкновенно привлекательна. Ее красота не оставит равнодушным ни одного мужчину. И сэра Джона тоже. Может, когда-то между ними было что-то? А может даже, продолжается сейчас? Неожиданное, беспочвенное предположение заставило Алекса в ярости стиснуть зубы. Может, он тихо и вкрадчиво пытался снискать ее расположение, шептал ей гнусные предложения?..

Но вдруг догадка осенила Алекса.

Ну конечно! Как же он не понял сразу! Это объясняет все. И поведение дам, и тяжелую атмосферу, пропитавшую все в гостиной, когда перестаешь понимать, то ли печенье жуешь, то ли кусок картона. Но какая невероятная догадка! Невероятная, если посмотреть на эту парочку, беседующую у фортепьяно, если посмотреть на Тэсс.

Когда Фаулеры собрались уходить, Алекс взял Верити за руку и вышел проводить гостей. Он попросил Шерон дождаться его в гостиной. Но уже через несколько минут, отведя Верити в детскую и оставив ее на попечение няни, он ругал себя за этот поступок. Шерон сейчас расстроена, и вряд ли он сможет утешить ее. В конце концов, это не его дело.

И он опять рискует, оставаясь с ней наедине.

Алекс вошел в гостиную и тихо закрыл за собой дверь. Шерон неподвижно сидела за фортепьяно. Она не подняла на него глаз.

— Вторая песня тоже чудесная, — сказал Алекс. — Такая проникновенная. Вы сказали, она называется «Ясеневая роща»? Как это будет по-валлийски?

— Ллуинон, — ответила Шерон. — Она лучше звучит в сопровождении арфы.

— Вы будете петь ее на празднике? — спросил Алекс.

— Да.

— Шерон. — Алекс остановился рядом с фортепьяно и оперся на него локтем. — Я должен извиниться перед вами. Мне очень жаль, что вам пришлось терпеть плохое обхождение со стороны моих гостей и завуалированные оскорбления.

— Это не важно, — ответила Шерон.

— Нет, важно. — Он заглянул в ее безучастное лицо. Она по-прежнему смотрела на клавиши. — Ведь вас расстроил разговор с Джоном Фаулером? Он оскорбил вас?

— Нет, — ответила она.

Но Алекс не мог так просто отступиться от начатого разговора.

— Сэр Фаулер, кто он вам? — осторожно спросил он. Шерон прикоснулась пальцем к клавише, погладила ее, но не нажала. Потом посмотрела на Алекса своими огромными, ясными глазами.

— Он произвел меня на свет, — сказала она. Сама формулировка говорила о многом.

— Да. — Алекс задумчиво кивнул. — Значит, я не ошибся. Он не вспоминал о вас с тех пор, как умерла ваша мать?

— Он не вспоминал обо мне, — повторила она. — И я не вспоминала о нем. Мы никогда не любили друг друга. Я раздражала его — может быть, оттого, что мать забеременела мной с первой же их встречи, а может, потому, что я всегда путалась под ногами, когда он потом приходил к ней. А он раздражал меня. Я сердилась на него, что он произвел меня на свет и мы с матерью оказались никому не нужными, в своем мирке, который не распространялся дальше стен нашего дома. Когда мама умерла, нас с ним уже ничего не связывало, кроме взаимной неприязни.

Алекс внимательно наблюдал за выражением ее лица. Оно уже не было безучастным, и в нем была не только неприязнь, но что-то еще, какое-то иное чувство угадывалось в нем, чувство, которого сама она, возможно, не осознавала.

— И он ничего не предпринимал, — спросил Алекс, — чтобы как-то устроить вашу судьбу? После того как потратился на ваше образование?

— Он предложил мне выгодное замужество, — ответила Шерон. — Но если бы я согласилась, я бы на всю жизнь осталась висеть между небом и землей. Вряд ли он когда-нибудь сможет понять меня. Он подходит к этим вещам просто — считает, что для счастья нужен только покой и достаток. По-моему, он очень ограниченный человек.

Алекс смутился, вспомнив, что недавно предлагал ей стать его любовницей. Он сам заслуживает этой характеристики. Он тоже предлагал ей достаток, тоже хотел подвесить ее между небом и землей.

— За кого же он предлагал вам выйти замуж? — спросил он, откашлявшись.

Ее губы дрогнули в улыбке, но в этой улыбке не было радости.

— За Джошуа Барнса, — ответила она.

Это было похоже на удар под дых. Ограниченный человек — так она охарактеризовала Фаулера? Да он просто полный идиот, если предлагал своей дочери брак с Барнсом!

И тут еще одна догадка вспыхнула в уме Алекса.

— Скажите, почему вы пошли работать на шахту? — спросил он. — Ведь ваш дед и ваш дядя, насколько я знаю, работают на заводе. Работа на шахте, как я понял, считается менее престижной, чем на заводе. Худшую участь, чем ваша, трудно себе представить.

— У меня не было выбора, — ответила Шерон.

— Это Барнс отправил вас туда? — спросил Алекс.

— Он сказал, что другой работы нет, — ответила она. — Мне оставалось согласиться или уйти ни с чем. И я согласилась.

— Ваш дедушка разве не в состоянии был помочь вам? — спросил Алекс.

Шерон посмотрела на него твердым взглядом.

— Я выросла в достатке, — ответила она ему. — И людям, которые привыкли каждый день бороться с лишениями, казалось, что у меня было более счастливое детство, чем у моих сверстников. Мне хотелось доказать, что я такая же, как они, доказать это родственникам, соседям и самой себе.

Алекс задумчиво молчал, пытаясь понять, что должна была пережить эта женщина. Пытался представить, что стало бы с ним, если бы вдруг, в силу каких-то обстоятельств, он лишился бы своего состояния, всех своих владений и вынужден был пойти работать на шахту, впрячься в тяжелую тележку и с утра до вечера таскать ее в мрачной темноте подземелья. Его дух был бы сломлен раз и навсегда. Шерон же не просто выжила — она сохранила достоинство. В ее взгляде нет и тени униженности или жалости к себе.

— Но это все не так трагично, как может показаться, — сказала Шерон. — Вам, может быть, трудно в это поверить, но я с самого детства мечтала жить среди людей, подобных моей матери. Она часто рассказывала мне об этих людях, о том, как она жила раньше, до того как познакомилась с сэром Фаулером. И я всем сердцем мечтала об этой жизни. Всем сердцем! — Она прижала руку к груди. — Вам этого не понять. Да и никому не понять. Моя душа тосковала и рвалась куда-то, жаждала стать частицей одного огромного целого.

— Хираэт, — тихо сказал Алекс.

Шерон неожиданно засмеялась, но тут же посерьезнела вновь.

— Не совсем, — сказала она. — Но очень похоже.

— И ради этого вы пожертвовали несколькими годами жизни? — сказал Алекс.

— Да. — Ее глаза расширились и засверкали. — И моим Дэффидом.

— Так звали вашего мужа? — спросил Алекс.

— Нет, так звали моего сына, — ответила она. — Он не прожил и дня. Он был таким красивым, само совершенство. И совсем крошечным. Он родился раньше срока. И сразу умер.

У Алекса перехватило дыхание. Он остро чувствовал, как ей сейчас больно. Разве мог он предположить, что своим любопытством разбередит такое гнездо кошмаров? Теперь перед ним была не просто прекрасная и желанная женщина — перед ним был живой человек из плоти и крови. Какая-то часть его рассудка требовала прекратить разговор. Он боялся узнать о ней слишком много. Боялся, что это знание отяготит его жизнь.

Может быть, размышлял Алекс, он боится, потому что, узнав о ней так много, уже не сможет, как прежде, просто желать ее, желать только ее тела? Боится, что это знание породит в нем другие, более глубокие чувства?

Но было уже поздно.

— Он сказал мне сегодня, — продолжала Шерон, — что если б он знал, что я жду ребенка, то ни за что не позволил бы мне продолжать работать в шахте. Но ведь он никогда не интересовался моей жизнью. Ни разу не пришел и не спросил, как я живу.

Алекс понял, что не уловил чего-то очень существенного. Шерон опять опустила глаза и вновь принялась поглаживать клавишу.

— Вы хотите сказать, что работали в шахте, — переспросил он, — даже когда были беременны?

— Гуин погиб, — ответила она, поднимая глаза. Они были полны слез. — В доме не было денег. Его отец заболел туберкулезом, а Йестин был еще слишком мал и почти ничего не зарабатывал. Мои бабушка и дедушка были против и дядя Эмрис тоже, но я все же пошла на шахту. Мне хотелось доказать, что я такая же, как все они. Я уже потом поняла, что, наверное, из-за этого мой мальчик родился раньше срока. У него не было никаких шансов выжить. Он умер.

Боже праведный! Алекс видел, как две слезинки скатились по ее щекам. Он словно прирос к полу. Он не мог даже протянуть к ней руку, хотя ему хотелось утешить ее. Она была так одинока в своем горе и в памяти о прошлом.

— Но кто вам разрешил работать, если вы были беременны? — спросил он, помолчав. Он произнес этот вопрос почти шепотом.

— Это не запрещено, — ответила она. — А иногда просто необходимо.

— И до сих пор бывают такие случаи? — спросил Алекс. — Неужели какая-нибудь беременная женщина прямо сейчас таскает в шахте тяжелую тележку?

— Да. — Шерон утерла слезы ладонью. — Блодуин Уильямс. Ее муж получил травму, а у них маленький ребенок, которого нужно кормить.

Алекса охватил леденящий ужас. Он потрясенно смотрел на ее склоненную голову.

— Но ведь кто-то же должен был остановить вас, не позволить вам работать? — наконец вымолвил он.

— Только он, — ответила Шерон. — Сэр Джон Фаулер. Он сегодня как раз говорил об этом, стоя на этом же самом месте, где сейчас стоите вы. Можно подумать, его волнует моя жизнь.

— Может быть, его действительно волнует ваша судьба? — предположил Алекс.

— Но он ни разу не объявился с тех пор, как я поселилась в доме деда! — горячо возразила Шерон. — И потом, когда я пошла работать на шахту. Он не объявился, когда я выходила замуж за Гуина. И когда Гуин погиб. И когда умер Дэффид. А ведь это был его внук. Я не видела его все эти годы, не видела до сегодняшнего дня. А теперь он пытается изобразить, что его волнует моя жизнь!

— Шерон, послушайте, — заговорил Алекс, — ведь может статься, что он действительно хотел помочь вам. Он не мог взять вас в свою семью. Вы же видели его жену и дочь. Он пытался устроить ваше замужество. Такому человеку, как он, этот брак действительно может показаться удачным. У Барнса хорошая работа и надежный кусок хлеба. Он уважаемый, солидный человек. Очень может быть, что ваш отец был обижен вашим отказом выйти замуж и тем, что вы решили вернуться туда, откуда он, по его мнению, стремился вытащить вас.

— Обижен. — Шерон усмехнулась. — Обижен…

— Извините меня, — продолжил Алекс, — я сегодня поставил вас в затруднительное положение. Но это произошло невольно.

— Не стоит извиняться. Вы же ничего не знали. — Она поднялась с табурета. — Я пойду домой. Уже поздно.

— И мне очень жаль вашего ребенка, — продолжал Алекс. — Наверное, это самое страшное, что только может случиться в жизни женщины. Мне очень жаль, Шерон.

— Это было давно, — ответила она. — Может быть, у меня еще будут дети… Ведь я через месяц выхожу замуж.

— Да, конечно, — тихо произнес Алекс, вдруг вспомнив то, о чем он старался не думать все это время.

— И я очень хочу этого, — продолжала она. — Мне очень нужен ребенок.

Она как будто убеждает его в чем-то, подумал Алекс. Или убеждает себя.

— Я рад за вас, — примирительно сказал он. Он чувствовал сейчас все, что угодно, но только не радость. Он чувствовал себя обделенным. Одиноким. — Если ваш друг в состоянии сделать вас счастливой, Шерон, я рад за вас.

— Он может сделать меня счастливой, — ответила Шерон. — Я уже счастлива. Я люблю его.

Алекс кивнул и выпрямился, уже не опираясь на фортепьяно. Шерон медлила, как будто не решаясь уйти без его разрешения.

— Идемте, — сказал Алекс. — Я провожу вас. Но у дверей гостиной он придержал ее за локоть.

— Шерон, — сказал он, — ваше пение в самом деле было чудесно. Мне хотелось придушить леди Фаулер, когда она нелестно отозвалась о вашем искусстве.

Она повернулась к нему с улыбкой, на этот раз искренней и лучистой. Улыбка удивительно шла ей.

— И я уверен, — продолжал Алекс, — что первое место на празднике вам гарантировано.

— Но вы ведь не слышали, как поют мои соперницы, — возразила ему Шерон.

— А мне и ни к чему слушать их, — рассмеялся Алекс. — Я уже не могу быть беспристрастным. Я уверен, что нет женщины с голосом лучше вашего и нет песен, таких же трогательных, как те, которые поете вы.

Шерон не смогла сдержать радостного смеха.

— Вот было бы хорошо, — сказала она, — если бы вы вошли в жюри. И чтобы вы были там единственным судьей.

Алекс рассмеялся и открыл дверь. Он чувствовал, что должен сделать еще что-то, чтобы стереть с ее лица последние следы расстройства от встречи с Фаулерами.

— Я постараюсь дать взятку, чтобы попасть в жюри, — пошутил он. — Но нет, это не понадобится делать. Я просто приду на праздник, чтобы еще раз послушать ваше пение и поздравить вас с победой, Шерон. — Обещание вырвалось у него невольно, но он нисколько не пожалел о нем.

Шерон уже не смеялась, хотя теплый свет еще струился из ее глаз.

— Это валлийский праздник, и все там будет по-валлийски, — предупредила она его. — Вы заскучаете.

— В таком случае вам придется поработать еще и моим переводчиком, — ответил Алекс. — И потом, разве язык музыки не самый универсальный язык в мире? Да и Верити уже твердо решила, что отправится на праздник вместе с вами. А кто я? Я всего-навсего отец, и что значат мои желания против желаний шестилетнего ребенка?

— Вам лучше бы отправиться в карете по длинной дороге вокруг гор, — посоветовала Шерон. — У вас вряд ли хватит сил, чтобы пройти через горы с нами.

Алекс остановился у парадных дверей, настежь распахнутых дворецким.

— Это звучит как вызов, — усмехнулся он. — И я принимаю его. Но если я все же не перенесу тягот пути, тогда вы с Верити возьмете меня за руки и дотащите до вершины горы. А там можете подтолкнуть меня, и я кубарем скачусь вниз.

Искорка веселья вспыхнула в ее глазах и тут же погасла. Она повернулась и сбежала по ступенькам.

— До свидания, миссис Джонс, — сказал ей вслед Алекс.

Несколько минут он еще стоял в дверях, провожая ее взглядом. Улыбка сошла с его лица. Итак, он вновь поддался искушению. Он пойдет с людьми из Кембрана — с ее народом — через горы на их главный праздник. Нужно будет узнать, как он называется по-валлийски. Верити подскажет ему.

Сегодня они вместе смеялись и вместе горевали. Сегодня он разделил с ней ее горе и ее радость. Кажется, она становится дорога ему, подумал Алекс, и в его сердце снова шевельнулась тревога.

Глава 12

Улицы вокруг церкви были так запружены народом, что яблоку негде было упасть, или, как во всеуслышание заявляла миссис Бейнон: «Какие там яблоки! Ветерку до подмышек не добраться!» Но причитания толстухи тонули в общем гвалте и оживлении: люди радовались редкой возможности праздно поболтать друг с другом, посмеяться удачной шутке. Ребятня мельтешила в ногах у взрослых, играя в прятки за материнскими юбками. Женщины постоянно теряли детей из виду, громко окликали, находили и отчитывали, призывая к порядку. Изредка женский гомон покрывался строгим отцовским голосом, заставлявшим сорванца присмиреть на пару минут, но вскоре общее веселье вновь подхватывало его и он возвращался к своим шумным забавам.

Так всегда начиналось это утро, сумасшедшее и взбудораженное утро дня валлийского айстедвода. Шерон каждый год удивлялась, как получается у всех этих людей быть на ногах до восхода солнца, когда еще не отступила ночная прохлада. Не было ни одного мужчины, ни одной женщины или ребенка Кембрана, кто остался бы в это утро дома, — все собрались у церкви и ждали сигнала, чтобы отправиться в нелегкий подох через горы. В открытых настежь дверях церкви стояла арфа Глэнис Ричарде; ее предстояло водрузить на тележку, сооруженную специально для таких случаев, и, когда люди двинутся дружной вереницей в направлении гор, Ифор Ричарде с двумя сыновьями потянут ее следом за всеми. Глэнис ни за что не хотела идти на айстедвод без своей арфы. Слава Богу, что наш органист не такой привереда, шутили люди. — А где же отец Ллевелин? — громко, чтобы слышали все окружающие, вопрошал Янто Притчард. — Наверное, все еще спит? Ну-ка, кто пойдет со мной, кто поможет доставить его сюда?

Раздались крики и смех. Идея пойти к священнику и вытряхнуть его из теплой постели всем пришлась по душе. Но смельчаков на этот подвиг не нашлось.

Но вот в дверях церкви появился и сам отец Ллевелин, в своей лучшей черной сутане и начищенных до блеска черных ботинках. Он поднял вверх руки, призывая всех к тишине. Несмотря на предстоящий поход и тяжелый подъем в гору, он провел в молитвах весь вчерашний день и сегодняшнюю ночь. Площадь перед церковью затихла почти сразу.

— Помолимся Господу, — произнес отец Ллевелин. Его сильный голос проникал в душу каждого прихожанина.

Все склонили головы в молитве. Даже Эмрис, отметила про себя Шерон, вместе с остальными склонил голову. И в этот момент она почувствовала, как сильная рука Оуэна берет ее ладонь, и их пальцы сплелись.

Они не пришли, думала Шерон, пока звучала молитва. Она не видела графа со дня того ужасного чаепития. Но Верити уверяла ее, что они с отцом обязательно пойдут на айстедвод. Девочка всю неделю не находила себе места от возбуждения. Но видимо, граф в конце концов рассудил, что ему не пристало участвовать в народном гулянье. Шерон убеждала себя, что их отсутствие ничуть не разочаровало ее. А если даже и разочаровало, то только из-за Верити. Малышке так хотелось праздника.

— Так-так, — вдруг произнес Оуэн, когда казавшаяся нескончаемой молитва наконец завершилась и прозвучало общее «аминь», уступая место шуткам и смеху, а женщины с новой энергией принялись созывать детей, чтобы отправиться в дорогу. — Интересно, чему мы обязаны такой чести?

Шерон оглянулась и увидела в толпе графа Крэйла. Верити восседала у него на плече; она сразу же заметила Шерон и весело замахала ей руками. Шерон до сих пор не сказала Оуэну, что граф с дочерью собираются пойти вместе со всеми на айстедвод.

— Они слышали репетицию мужского хора, — ответила она. — Наверное, они решили поболеть за нас, Оуэн.

— Ну-ну, — сказал он, усмехаясь и сжимая ее ладонь. — Но у тебя сегодня выходной, так? И он сам может присмотреть за дочкой. Ты ведь будешь со мной, верно?

— Разумеется. — Она улыбнулась ему. Ее улыбка была широкой, но не вполне искренней.

— А может быть, — продолжал Оуэн, — он пришел поболеть за тебя? Ты пела для него в замке?

— Да, — сказала Шерон. — Я ведь говорила тебе, что учу Верити музыке. Мне выделили целый час, чтобы я получилась игре на фортепьяно. Несколько раз я уже брала ее с собой, чтобы дать первые уроки пения.

— А граф? — повторил свой вопрос Оуэн. — Ты пела для него, Шерон?

Как ей хотелось бы научиться не краснеть! Шерон чувствовала, как вспыхнули румянцем ее щеки.

— Однажды он велел мне привести Верити к чаю, — призналась она. — У него сидел… сидели гости. И он попросил, чтобы я спела для них.

Толпа тем временем двинулась по улице в сторону холмов. Им понадобится добрых три часа, чтобы добраться до соседнего города, но они будут там вовремя, к самому открытию айстедвода. Позор тому городу, чьи люди опоздают на праздник!

— Я волнуюсь, — сказала Шерон. — А ты, Оуэн?

— Мне-то что, я пою в хоре и всегда могу спрятаться за чью-нибудь спину, — ответил он. — Да и тебе нечего волноваться, кариад. У тебя самый красивый голос в наших долинах. Ты бы и в прошлом году победила всех, но нет справедливости в Уэльсе.

Шерон рассмеялась и тут же вспомнила, как развеселило ее, когда граф Крэйл рассуждал о взятке, чтобы попасть в жюри. И как потешило ее его предложение спустить его под гору кувырком. Невольно она поискала его взглядом в толпе и обнаружила, что он совсем близко.

— Мерзкие мальчишки! — грохотал у дверей церкви свирепый Ифор Ричарде. Его Глэнис стояла рядом, в огорчении ломая руки. — Они решили спрятаться, когда почувствовали, что придется повкалывать. Хорошо же, я устрою вам прятки, попадитесь мне только под руку!

— Я не буду играть на их арфе, — причитала Глэнис. — Мои пальцы не знают ее, я опозорю себя и весь Кембран, если собьюсь.

— Цыц, женщина! — прорычал Ифор, мрачный, как грозовая туча.

Оуэн рассмеялся и, отпустив руку Шерон, поспешил к ним, чтобы предложить помощь, но его опередили.

— Какие-то проблемы? — обратился к Ифору граф.

— Проблемы? Да вот, эта чертова арфа, — буркнул Ифор. Он был так зол, что не счел нужным подбирать выражения, разговаривая с графом, хотя и заговорил по-английски. — Нет, вы скажите мне, почему нельзя сделать такую штуковину, чтобы она звучала так же, как арфа, но чтобы ее можно было носить под мышкой? Глэнис, видите ли, не может играть на другой арфе. Можно подумать, между ними есть какая-то разница! А мне вот придется тащить ее через горы, эту тонну железок и деревяшек. Я сколотил тележку, чтобы как-то справиться с этим делом, а мои сорванцы куда-то попрятались. Им-то что? Они не хотят помочь своему папочке ублажить их мамочку. Ну вот где они? Носятся где-то с другими мальчишками, и голова у них не болит. Ох и достанется их задницам, дайте только добраться до них! Уж я спущу с них штаны!

У Оуэна от смеха тряслись плечи, да и Шерон едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Однако бедному Ифору было в этот момент совсем не до смеха. Да и Глэнис готова была разрыдаться в истерике.

Граф широко улыбнулся.

— Мне кажется, я мог бы помочь, — сказал он. — Пара крепких мужчин должны справиться с этой работой. Один мог бы тащить тележку, а второй подталкивать ее сзади и придерживать арфу. Я готов стать этим вторым.

— Ой! — Глэнис испуганно закрыла ладонью рот, а потом, подавшись к мужу, зашептала ему по-валлийски: — Ни в коем случае, Ифор. Ведь это же граф Крэйл.

— Ну и что! Ради славы Кембрана я приму помощь самого короля Англии, — торжественно заявил Ифор. — Хорошо же, добрый человек. Давайте ласково, как сможем, поднимем эту штуковину на тележку и дружно покатим ее в гору. Я сделал в своей жизни только один глупый поступок, доложу вам, и было это, когда решил жениться на арфистке.

— Верити! — Граф нашел глазами дочь, а потом посмотрел на Шерон.

Он, видимо, уже давно заметил ее. Может быть, он специально подошел к Ифору, чтобы оказаться рядом, подумала Шерон.

— Возьми миссис Джонс за руку и пообещай, что не потеряешься.

Так Шерон и Оуэн, с оживленно тараторившей Верити между ними, приблизились к подножию гор. Оуэн молчал и только хмуро поглядывал на Шерон.

Они еще не прошли и полпути до вершины, а Алекс уже остался в рубашке; его плащ развевался на ветру, перекинутый через арфу. Алекс был очень доволен собой. Несколько недель кряду он осматривал свой завод и шахту, заходил даже в дома к некоторым из рабочих, пытаясь понять, о чем они думают, что их тревожит. Все безрезультатно. И вот сейчас, глядя в спину Ифору Ричардсу и толкая в гору бесполезную тележку с огромной арфой — в самом деле, порой казалось, что проще взяться вдвоем и понести ее на плечах, — он вдруг почувствовал себя причастным к жизни этих людей. Наверное, он всегда будет им чужим, наверное, никогда не сможет понять их до конца, как они не смогут понять его, но хотя бы в этом незначительном, малом деле они смогли найти взаимопонимание. Они не отвергли его и предложенную им помощь.

Он оказался объектом бесконечных и порой беспощадных шуток как для мужчин, так и для женщин. Стайка ребятишек даже затеяла хоровод вокруг тележки: сцепившись за руки, они пели какую-то песенку и просили его подыграть им, пока Глэнис Ричарде не зашикала на них и не прогнала прочь. Выглядела она при этом так, словно ее вот-вот хватит удар. Но Алекс так и не понял, отчего ее так разобрало — от смущения перед ним или от тревоги за свой драгоценный инструмент.

Алекс чувствовал себя счастливым даже оттого, что над ним подтрунивают. Он не мог обижаться на них за это.

— Ой, смотрите-ка, — слышал он рядом, — сначала плащ, потом рубашка. Придется тебе, Глэнис Ричарде, сделать из своей арфы стиральную доску.

— Вы только поглядите, какие мускулы, — подхватывала другая женщина. — Он не просто так снял плащ — он хочет похвастаться своей мускулатурой.

— А все-таки, — отозвался какой-то мужчина, — придется тебе, Ифор, устроить графа на тележку, а арфу оставить в кустах у дороги. Лицо-то у него красное-красное, даром что мускулистый на вид.

— Я вот думаю: если графа хватит кондрашка, — взялся рассуждать еще кто-то, — он прямехонько попадет на небо. И арфа у него с собой, чтобы играть там.

Все это они говорили по-английски, чтобы он мог понять, что над ним подшучивают.

— Даст Бог, — ответил Алекс, — мне удастся устроиться рядом со святым Петром у райских врат, и тогда уж я постараюсь помочь ему сдержать толпы валлийцев, когда они захотят попасть туда.

— Да, ему палец в рот не клади, — покачал головой первый мужчина. — Но вам лучше, добрый человек, поберечь силы, чтобы подпирать арфу. Если, не приведи Господи, она грохнется, Глэнис вас просто побьет.

— О Боже, Боже, — вздыхала Глэнис.

Мальчишки Ричардса объявились только на вершине горы, когда самая трудная часть пути была уже позади. Они хором твердили, что не могли найти родителей в толпе.

— И вы не видели эту чертову арфу, да?! — кричал на них отец. — Я вырастил двух слепых мальчишек и не заметил этого! Ну погодите у меня! Вот вернемся домой, тогда я отыграюсь на ваших задницах, на обеих, по очереди. Вы у меня будете спать только на животе — и ты, и ты.

— Папа, не надо! — захныкали сорванцы.

Алекс, посмеиваясь, отошел от них в сторону. Люди устраивались на привал, чтобы опустошить взятые с собой корзинки со снедью. Алекс огляделся вокруг. Никогда прежде он не был на вершине горы. По обе стороны склоны холмов, покрытых травой и вереском, опускались в долины; тонкие змейки рек бежали на юг; вдоль каждой из них длинной полоской тянулись дома, дымили трубы заводов, темнели пирамиды терриконов. Вдалеке, на севере от Кембрана, был виден Пенибонт.

Но несмотря на трубы и терриконы, пейзаж был захватывающе красивым. Человек никогда не сравнится с Богом в умении создавать прекрасное, подумал Алекс.

Он с улыбкой оглянулся на голос дочери. Она подбежала к нему и взяла его за руку, а через мгновение и Шерон подошла к ним.

— Я увидела, что вы освободились, — сказала Шерон, — и подумала, что Верити лучше побыть с вами.

— Спасибо, что присмотрели за ней, — сказал Алекс. — Мне пришлось уделить внимание гораздо более важным вещам. Я имею в виду арфу миссис Ричарде.

Он рассмеялся своей шутке.

— О да! — подхватила Шерон. — Она очень дорожит своей арфой. Больше, чем Ифором и двумя своими мальчишками.

Они вместе рассмеялись.

— Это та самая арфа, которая будет аккомпанировать вам? — спросил Алекс.

Она кивнула.

— В таком случае мне приятно, что я рисковал жизнью. Рисковал руками и ногами, чтобы доставить ее сюда, — заявил он. — Надеюсь, теперь сыновья помогут Ифору Ричардсу дотащить ее до места — хотя бы для того, чтобы избежать страшного наказания, которое он пообещал им.

— Я хочу поиграть с детьми из воскресной школы, — сказала Верити и тут же убежала.

— Волнуетесь? — спросил Алекс.

— Да. — Шерон улыбнулась. — Каждый раз клянусь себе, что никогда больше не буду петь на празднике, и каждый раз не сдерживаю этой клятвы. Я просто дрожу от страха.

— У вас все получится, — подбодрил ее Алекс. — Вы обязательно победите.

Знает ли она, как она прекрасна, подумал Алекс, с развевающимися на вольном ветру волосами, в этом платье, которое так четко обрисовывает манящие изгибы ее тела и плещется вокруг ее стройных ног?

— Победа не главное, — сказала Шерон. — Главное — участие. Однако мне пора. — Она повернулась и поспешила к Оуэну Перри, который стоял в окружении мужчин, о чем-то беседуя с ними.

Напрасно он вызывал его в замок, подумал Алекс. Враждебность этого человека так сильна, что даже непонятно, как можно победить ее.

Но сегодня ему не хотелось думать об этом. Сегодня хотелось думать только о хорошем. Алекс любовался пейзажем, пока не увидел, что все уже направились вниз по склону. Вопреки всему в его сердце росла и крепла любовь к этому прекрасному, оторванному от остального мира краю.

Даже то обстоятельство, что Шерон шагала не с ним, а с Перри и ее рука покоилась в его руке, не могло нарушить умиротворенного настроения Алекса. Он лишь поджал губы, увидев, как Перри поцеловал Шерон в шею. Алекс мог бы поклясться, что Перри сделал это для него, утверждая таким образом свое право собственности на гувернантку его дочери.

Эмрису Рису было только тридцать пять, и он был мужчина хоть куда. Седина еще не тронула его прямые темные волосы, они были густыми и блестящими, как у юноши. Поджарый и мускулистый, он притягивал восхищенные взгляды женщин из соседних долин, и вскорости одна из них уже шла рядом с ним, вцепившись в его руку, болтая и хихикая.

Ангхарад с тоской смотрела на них, думая о том, как несправедлива жизнь. Почему нельзя собрать в одном мужчине мужественность Эмриса, его силу, так возбуждавшую ее, и солидность мистера Барнса, его дом и достаток?

Ей хотелось выцарапать глаза наглой бабенке. Она не могла понять, что Эмрис нашел в этой уродине.

Ну да ладно, ей все равно, пусть развлекаются, утешала себя Ангхарад. Еще немного — и мистер Барнс поймет, каким уютным она сделала его дом; он сообразит, что гораздо приятнее иметь ее рядом ночью, как полагается доброму христианину, а не устраивать скачки после сытного обеда.

Пусть Эмрис как хочет лапает свою бабенку. Ангхарад теперь все равно.

И все же, когда пришла пора занимать места на скамьях и жители Кембрана рассаживались, стараясь сесть покучнее, чтобы веселее было поддерживать своих, Ангхарад оказалась рядом с Эмрисом. Как будто невзначай, она опустилась на скамью и старательно махала рукой в сторону несуществующей подруги.

— Ах, — удивленно сказала она, оборачиваясь к Эмрису, — и ты здесь?

— Привет-привет, Ангхарад, — ответил он. — Ты сегодня неплохо выглядишь.

Он нахально оглядел ее с головы до ног, так, что Ангхарад почувствовала, как загорается у нее сердце. Она уж и забыла, как это бывает.

— Ох, — язвительно проговорила она, — и как это ты разглядел, Эмрис Рис? Я-то думала, что ты уже ни на кого и смотреть не захочешь, кроме той красотки, что висела на тебе всю дорогу.

Он улыбнулся.

— Да ты, никак, ревнуешь, Ангхарад? — спросил он.

— Я? Ревную? — Она фыркнула. — Да хоть бы все женщины Уэльса повисли на тебе, мне нет никакого дела до этого. У меня другие интересы.

— Это верно. — Он посмотрел в сторону сцены, и ехидная улыбка слетела с его лица. Там уже собрались участники первого конкурса. — Знаешь, нам лучше помолчать, не то на кембранцев рассердятся и будут освистывать наших.

— Ну уж мне-то, во всяком случае, не о чем и говорить с тобой, — ответила ему Ангхарад.

Она молча сидела рядом с ним, украдкой поглядывая на его крепкие, такие умелые руки, на темные завитки жестких волос на запястьях, на прямоугольные короткие ногти, всегда безукоризненно чистые, несмотря на его работу. Она вспоминала, как они гуляли в горах, как он целовал ее, когда занимался с ней любовью, шептал ей на ухо всякую чепуху и как сдерживал себя, когда подходил момент, чтобы и она могла дойти до вершины блаженства. Другие два ее мужчины — ее покойный муж и Джошуа Барнс — всегда жутко пыхтели при этом и все время куда-то торопились.

Иногда ей мучительно хотелось вновь почувствовать его ласки.

Но она мечтала о жизни гораздо лучшей, чем та, которую смог бы обеспечить ей Эмрис. И пропуском в эту лучшую жизнь был один-единственный мужчина — мистер Барнс.

Когда закончился первый конкурс и все встали, чтобы отдохнуть и размяться, Эмрис пересел на другое место.

Ангхарад смахнула с щеки непрошеную слезу. Ей все равно.

Солисты-сопрано выступали в конкурсе последними. Шерон с большим удовольствием выступила бы первой — тогда ей удалось бы насладиться выступлениями других участников. А так ей пришлось волноваться весь день в ожидании своего часа, и когда он настал, ее ноги подгибались от груза ответственности, неожиданно обрушившегося на нее. Кембранцы оказались только вторыми среди теноров и среди солистов-баритонов, а в конкурсе солистов-теноров им досталось позорное четвертое место — их Дилис Дженкинс переволновался и давал петуха везде, где только возможно.

И вот пришел ее черед выходить на сцену. Шерон поднималась по ступенькам на ватных ногах, холодея от ужаса, но, когда она увидела перед собой тысячи восторженных глаз, когда услышала первые аккорды, страх отступил. Она забыла обо всем и устремилась вслед за прекрасной музыкой и трогательными словами, увлекая за собой слушателей.

Она довела песню до конца, и огромная аудитория разразилась одобрительными аплодисментами, а кембранцы просто визжали от восторга и дружно свистели в знак одобрения. Шерон понимала, что они не то чтобы восхищены ее исполнением — просто таким образом они подбадривали всех своих певцов, так выражали гордость за свой поселок. Но даже зная это, она не могла не испытать беспредельного счастья. Никогда еще она не чувствовала себя более близкой им, чем в эти мгновения.

Этот праздник помог ей почувствовать себя во много раз крепче связанной с ними, чем прежде. Судьи присудили ей первое место, и кембранская часть зала неистовствовала от восторга. В перерыве, когда сцену готовили для следующего конкурса, все кембранцы вывалили на улицу, и тут для Шерон пришла пора подумать, уцелеет ли хотя бы одна косточка в ее теле. Она была затискана и зацелована, знакомые и незнакомые люди обнимали ее и хлопали по плечу. Весь Кембран, казалось, гордился ею.

Оуэн настиг ее уже на улице. Подхватив ее за талию, он закружил ее, а потом крепко поцеловал в губы. А следом за ним Эмрис, Хью, Йестин, другие мужчины, которых она знала по работе на шахте, подхватили ее на руки и понесли по улице, а она смеялась и цеплялась за их одежду, чтобы не упасть.

— Я горжусь тобой! — сказал ей Эмрис, когда она вновь оказалась на земле. Он сжал ее в объятиях так, что у нее потемнело в глазах, и громко чмокнул в щеку. — Я теперь разнесу по всей округе, что это именно моя племянница победила всех на айстедводе.

— Шерон, — улыбался ей Йестин и тормошил за плечи, — ты пела как ангел.

Хью сердечно поцеловал ее в губы.

— Гуин сегодня гордится тобой, Шерон, — произнес он. — И я горжусь тобой, девушка.

Следом пришел черед Мэри и бабушки с дедушкой. Бабушка даже прослезилась.

— Шерон, — сказала она, обнимая внучку. — Ты заслужила это, милая. У Марджет тоже был красивый голос. Когда я слушала тебя, у меня так тепло было на сердце.

«Это самый счастливый день в моей жизни, — подумала Шерон. — Счастливее уже быть не может».

— Миссис Джонс, миссис Джонс! — Верити дергала ее за юбку. — Я ведь говорила, что вы обязательно победите! Я знала это! Я ведь говорила вам, помните? Вы пели лучше всех остальных леди. Я теперь всем расскажу, что вы моя учительница.

Шерон склонилась и обняла девочку.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Я так счастлива.

— Миссис Джонс, примите мои поздравления. Это была отличная и заслуженная победа.

Она радостно улыбнулась графу Крэйлу, а он взял ее руки в свои, крепко сжал их и поцеловал — сначала одну, потом другую.

— Спасибо и вам. — Она шагнула к нему, невольно подставляя лицо для поцелуя. Последние двадцать минут она только и делала, что принимала поздравления и поцелуи от мужчин и женщин.

И он поцеловал ее. Быстро и прямо в губы.

Это было как в прорубь головой. Или, вернее, как в печку. Она поняла, что натворила, на что подтолкнула его, только когда было уже поздно что-нибудь поправить. И он понял это, но и у него не было времени для раздумий, чтобы как-то сгладить эту ситуацию. Она судорожно сжала его руки, чувствуя, что краснеет от ногтей до корней волос, и улыбка сбежала с ее лица.

Через мгновение он высвободил руки и отошел.

К ее радости, новая группа поздравляющих обступила ее, и все пошло своим чередом.

Конкурс мужских хоров всегда был вершиной и гордым апофеозом айстедвода. И как всегда, Кембран оказался на две головы выше всех соседей и лучше своего главного давнего соперника — за счет соло тенора в «Хираэт», как объявил судья. Счастливые кембранцы на руках вынесли солиста из города и опустили на землю только в сумерках у подножия горы по дороге домой. В этом году айстедвод дал Кембрану трех победителей: Шерон Джонс, малыша Ллойда Притчарда в детской декламации и мужской хор. Это был счастливый день, день триумфа.

Уже спустились сумерки, когда кембранцы поднимались в горы. Дети устали и вели себя гораздо спокойнее, чем утром; некоторых несли на руках отцы. Темнота не была кромешной, ясное небо было усеяно звездами. Знающие люди говорили, что луна взойдет прежде, чем они успеют добраться до вершины горы.

— Ну как, — спросил Оуэн, обнимая Шерон за талию, — не позволит ли королева айстедвода сопровождать ее?

Шерон рассмеялась.

— Ваш хор тоже стал первым, Оуэн, — ответила она. — Когда вы пели, я чувствовала, как у меня мурашки по спине пробегают.

— Я рад, что ты победила, — продолжал Оуэн. — Ты должна была стать первой и в прошлом году.

— Не скрою, Оуэн, мне приятна эта победа, — сказала она. — Все так радовались за меня, так горячо поздравляли.

Оуэн немного помолчал.

— Крэйл должен радоваться, что я не загнал ему зубы в глотку, — произнес он наконец. — Шерон, почему ты позволила ему это?

Она-то думала, что Оуэн каким-то чудом не заметил того, что произошло между ней и графом.

— Ты про то, что он поздравил меня с победой? — спросила она. — Но, Оуэн, все поздравляли меня, обнимали и целовали.

— Ты хочешь сказать, что кто-то еще, кроме графа, поцеловал обе твои ручки, а потом приложился и к твоим губам? — возразил Оуэн. — Подумай, что скажут люди, Шерон. Мне не хочется, чтобы пошли разговоры. Ты моя женщина, и мне придется наказывать тех, кто будет распускать язык на твой счет. Но ты не очень-то помогаешь мне.

— Оуэн, я прошу тебя, не порти мне этот день, — попросила Шерон. Но она чувствовала, что все уже безнадежно испорчено. — Уверяю тебя, никто ничего не скажет. Да и не о чем говорить. Просто граф был рад за меня. Все радовались моей победе. По-моему, после того как меня объявили победительницей, в Кембране не осталось ни одного мужчины, который не расцеловал бы меня. И что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я плохо помогаю тебе?

— Ты ведешь себя так, что я выгляжу болваном, который не может справиться даже со своей женщиной, — буркнул Оуэн.

— Не надо так, — сказала Шерон с досадой. — Мне не нравится, когда ты такой грубый, Оуэн. Мне не нравится, когда ты называешь меня «своей», будто я твое имущество, которым можно распоряжаться.

— Да, теперь я вижу, — ответил Оуэн, — что Гуин был чересчур мягок с тобой, Шерон. Может, из-за того, что ты дочка Фаулера и училась в Англии и все на тебя смотрят как на особенную. Но запомни, я не позволю тебе вертеть мной, и лучше будет, если ты сразу все уяснишь для себя.

— Это что же я должна уяснить для себя? — Шерон чувствовала, как дрожит ее голос.

— Что ты моя, — ответил он. — Что не будешь позорить меня, не будешь давать людям повода судачить о тебе. Что когда станешь моей женой, то будешь ходить по струнке. Если, конечно, не хочешь неприятностей, — добавил он и замолчал.

— Нет уж, Оуэн, договаривай до конца, — сказала Шерон. — Я хочу знать все до конца. Какие такие неприятности ты обещаешь мне? Что будет, если я откажусь ходить по струнке?

— Я не хочу ссориться, Шерон, — ответил Оуэн. — Не будем сейчас об этом. Давай лучше радоваться празднику, зачем брать друг друга за горло? Ведь мы же с тобой никогда не ссорились раньше, правда? Мне не хочется портить этот день.

— Нет, я хочу знать, — настаивала Шерон, — что ты сделаешь, если тебе покажется, что я не хожу по струнке?

Он досадливо крякнул.

— До чего ж ты упрямая женщина, Шерон Джонс. Я говорю тебе просто о том, что буду держать тебя в узде. Я не подниму на тебя руку, если ты не дашь мне повода, понятно? Я не какой-нибудь пьяница, который лупит свою женщину по делу и без дела. Конечно, все лезли к тебе сегодня с поцелуями, и я слова не сказал против. Но когда и граф намылился туда же!.. Если хочешь знать, когда я вижу его, все во мне вскипает! С Барнсом по крайней мере все понятно, он не прикидывается своим. А этот лезет к нам в друзья, хотя ему плевать на наши беды, для него главное — держать нас под ногтем. Терпеть не могу таких двуличных людей.

Шерон хотела было возразить ему, но передумала. Бессмысленно обсуждать с Оуэном графа Крэйла. Он все равно не согласится с ней и наверняка по-своему истолкует ее попытки защитить графа.

Ей вообще сейчас не хотелось разговаривать с ним. Ощущение радости пропало. «Я не подниму на тебя руку, если ты не дашь мне повода». Она не могла представить себе ничего более унизительного, чем побои Оуэна или любого другого мужчины. Выходит, если она даст ему повод — или если он решит, что она дала ему повод, — он побьет ее? И пощады уже не жди и помощи не проси. Меньше чем через месяц Оуэн станет ее мужем. И будет иметь право воспитывать ее так, как сочтет нужным.

Люди останавливались и располагались на вершине горы, точно так, как они делали это утром, но на этот раз не для того, чтобы подкрепиться в дороге. Они остановились, чтобы завершить этот день, день айстедвода, общей песней. Арфу Глэнис снимут с тележки, и песнь зазвучит под полной луной и будет звучать до тех пор, пока людей не склонит усталость.

Шерон ждала этого часа с того самого мгновения, как ее объявили победительницей. Но теперь все было испорчено. Теперь ей хотелось поскорее отправиться дальше. Она отпустила руку Оуэна и пошла к женщинам.

Глава 13

Алекс сидел отдельно, в стороне от всех за выступом скалы. Обхватив руками колени, он смотрел на залитую лунным светом долину, которая казалась родной и близкой. Эти несколько мгновений принадлежали только ему: Верити вместе с ее новыми друзьями из воскресной школы сидела в кругу взрослых и подпевала им.

Алекс не чувствовал одиночества, во всяком случае, оно не тяготило его. Напротив, он чувствовал себя удивительно счастливым. Его душа была объята безмятежным покоем, он чувствовал согласие с собой и с миром. Этот день стал для него настоящим подарком. Он был благодарен Верити — за то, что она настояла на своем, и себе — за то, что поддался ее уговорам.

Посмотреть со стороны, на вершине горы творилось нечто невообразимое. Люди, вместо того чтобы уютно спать в теплых постелях, сидели под звездным небом и пели. Глэнис Ричарде устроилась рядом со своей арфой, ее муж — в стороне у повозки. И отец Ллевелин, все такой же безукоризненный в черной сутане, дирижировал этим дивным многоголосием, звуки которого растворялись в потоке лунного света.

Может быть, раньше все это показалось бы Алексу смешным. Всего несколько недель назад он даже не подозревал, какой душевный, какой бесконечно трогательный и чудесный мир валлийской культуры. Звуки арфы и песня удивительно гармонично вливались в красоту пейзажа. Казалось, эти люди и эта песня были неотъемлемой частью природы, жили в полной гармонии с ней.

Кому как не ему знать, как сурова жизнь этих людей, но они вопреки всему продолжают Жить, любить и стремиться к прекрасному. Чтобы не влачить существование с печалью на лицах, они создали себе огромный духовный мир, подумал Алекс и неожиданно для себя вдруг испытал радость. В его силах сделать их повседневную жизнь легче и достойнее. И он обязательно сделает это.

Он услышал шаги у выступа скалы, скрывавшей его от людских глаз. Он повернул голову, ожидая увидеть Верити, но это была Шерон. Она замерла, заметив его в полумраке, но не отступила. Она казалась расстроенной и потерянной.

— Идите сюда, сядьте, — сказал Алекс и удивился, когда она безмолвно подчинилась.

Она села совсем рядом и так же, как он, обхватила руками колени.

— Я думал, вы поете вместе со всеми, — заметил Алекс. Она молча покачала головой.

— Чудесный день был сегодня, — задумчиво сказал Алекс. — Я еще никогда не испытывал такого чувства общности с людьми, своей причастности к ним.

— Да, — ответила она. — Это очень важно — чувствовать, что ты одно целое с людьми, которые живут рядом с тобой.

— А ведь и города здесь также стремятся друг к другу. — Он улыбнулся. — Ваш родственник, например, сегодня был очень ласков с девушкой из соседней долины. Они целый день ходили под руку.

— Йестин? — уточнила Шерон. — Да. — Она улыбнулась. — Похоже, скоро он протопчет свою тропинку через горы. Йестин — замечательный парень, и счастлива будет та девушка, которая завоюет его сердце.

— Вы, я вижу, очень любите его, — сказал Алекс.

— Ему было всего двенадцать лет, когда я вышла замуж за его брата, — ответила Шерон. — Йестин с детства тянулся к знаниям, мечтал стать священником. Он часто расспрашивал меня о том, чему я училась в школе, и я рассказывала ему все, что помнила. Он молодец, он не унывает. И умеет радоваться тому, что дает ему жизнь.

Некоторое время они молчали. Все так же звучала музыка, объединяя их в этом молчании.

— Какая красота, — сказал Алекс, указывая на долину перед ними. — Покой. Ради этого стоило идти в гору.

Она кивнула и, закрыв глаза, подняла лицо навстречу лунному свету.

— Что-то случилось? — осторожно спросил Алекс. — Я имею в виду — что-то заставило вас уйти от них? — Он и мысли не допускал, что она могла искать встречи с ним.

Шерон открыла глаза и посмотрела на него.

— Нет, — ответила она. — Ничего не случилось. Наверное, я просто устала. День был таким насыщенным. Мне просто захотелось побыть одной, и я ушла.

— Вы искали одиночества, а нашли меня, — заметил Алекс. — Может, мне лучше уйти?

Она покачала головой.

— Это был счастливый день для вас, — сказал Алекс. — Я очень рад, что вы победили.

— Спасибо, — ответила Шерон, еще плотнее обхватив колени и прижимаясь к ним щекой.

Алекс чувствовал, что ей хочется помолчать, и больше не стал расспрашивать ее. Он прислонился спиной к скале так, чтобы иметь возможность смотреть на нее. Она вновь закрыла глаза, и по ее лицу было трудно определить, что она чувствует в этот момент — усталость, покой или огорчение. Но Алекс уже точно знал, что его присутствие не тяготит ее. А ее присутствие давало ему ощущение еще большего счастья и единения со всем окружающим. Она словно венчала собой радость этого дня.

Легкая тревога вдруг шевельнулась в нем. Если бы его сейчас влекло к ней физически, если бы ему захотелось заняться с ней любовью, то эти чувства были бы понятны ему и он мог бы бороться с ними. Пожалуй, он даже ожидал от себя чего-то подобного. Но он не испытывал ничего такого, что походило бы на страсть или вожделение, а только тихую радость от того, что сидит рядом с ней в молчаливом согласии.

Ведь в глубине души он уже понимал, что видит в ней не только красивую женщину, с которой приятно провести время в постели, что она стала для него чем-то гораздо большим.

— Скажите, вы могли бы когда-нибудь поднять руку на свою жену? — неожиданно спросила Шерон, не открывая глаз.

— Боже мой! — проговорил Алекс, потрясенный совершенно неожиданным вопросом. — Разумеется, нет. Я ни разу не поднял руку даже на дочь.

— Вы считаете, что вообще не надо наказывать? — спросила она.

— Нет, наказания порой бывают необходимы, — ответил он. — Но для этого не обязательно распускать руки.

— Как же вы тогда наказывали свою жену? — спросила Шерон. Она открыла глаза и, не отрывая щеки от колен посмотрела на него.

— Жену? — удивился Алекс. — Я говорил о детях. Детей, к сожалению, приходится иногда наказывать. Ведь мы обязаны воспитывать их, а они, как известно, далеко не всегда бывают ангелами. Но я не имел в виду жену. Жена — такой же человек, как и муж.

— Ну а если жена не желает ходить по струнке? — спросила Шерон.

— По какой еще струнке? — нахмурился Алекс. — Кто должен натянуть эту струнку? А что, если она не желает ходить по струнке? Брак — непростое дело. Это испытание для обоих, и для жены, и для мужа. Нам-то с вами известно это. Брак требует упорной, ежедневной работы. И если хотя бы один из супругов не хочет потрудиться над собой, у них ничего не получится, их брак рухнет. Но рукоприкладством ничего не решишь.

— Разве муж не прав всегда и во всем? — спросила Шерон. Она говорила так тихо, что Алекс не мог уловить интонации ее голоса. — Вы считаете, что он не вправе требовать от жены беспрекословного повиновения?

— А почему у него должно быть такое право? Потому что он сильнее? — возразил Алекс. — Мне это кажется несправедливым. А вам?

— Жизнь не всегда справедлива, — ответила Шерон, — особенно к женщинам.

— Вы знаете кого-то, кто бьет свою жену? — спросил Алекс. — Вы к этому завели разговор? Если так, скажите мне, кто этот человек. Я постараюсь доказать ему, что он не прав.

— Каким образом? Пригрозите ему увольнением? — спросила Шерон. — Да нет, я просто так спросила. — Она резко выпрямилась, опершись руками о траву. — Сегодня был счастливый день. Вы правы. Замечательный день. Особенно для меня. Я ведь всегда мечтала победить на айстедводе, хотя и повторяла себе всегда, что главное не победа, а участие. Но знаете, так приятно оказаться лучшей, так приятно, когда весь Кембран гордится тобой.

Его движение было чисто инстинктивным. Он положил свою руку поверх ее.

— Но ведь вас что-то печалит, — сказал он тихо. — Я чувствую, что вы не вполне счастливы.

Шерон повернула голову и посмотрела ему в глаза.

— Я просто устала, — сказала она, помолчав. — Устала. Наверное, оттого, что переволновалась. Но все равно я счастлива. И еще большее счастье испытаю завтра, когда проснусь и вспомню этот день.

Алекс спрашивал себя, где сейчас Перри. Почему они не вместе? Ведь вокруг горы, и светит луна, и они с Перри могли бы уединиться и ласкать друг друга и радоваться жизни. Почему же она одна — и такая несчастная?

— Я счастлива, — едва слышно повторила Шерон, — счастлива от того, что я здесь, что кругом тишина и все волнения позади. Пожалуй, это самое счастливое мгновение сегодняшнего дня.

Алекс понимал, что ее движение так же безотчетно, каким было его, когда он положил свою ладонь на ее руку. Она повернула руку под его рукой ладонью вверх, и их пальцы переплелись.

Она как будто не заметила этого. Они долго сидели и молчали, но вот наконец она вздохнула — спокойно и удовлетворенно.

— Мне хочется, чтобы так было всегда, — сказала она. — Скажите, у вас никогда не возникает желания остановить время, остановить навсегда, чтобы сохранить мгновение в вечности?

— Возникает, — ответил Алекс.

— Жаль, что это невозможно. — Она снова глубоко вздохнула. — Лучше мне пойти и поискать Оуэна. Он, наверное, потерял меня. Да и пора возвращаться домой.

— Да, пора. — Алексу не хотелось двигаться. Шерон посмотрела вниз, на их руки, словно только сейчас заметив, что они держат друг друга. Алекс отпустил ее ладонь. — Спокойной ночи, Шерон.

— Спокойной ночи… — Она запнулась, не зная, как назвать его.

— Александр, — подсказал он. — Зовите меня так. Или Алекс.

Шерон еще какое-то время смотрела ему в лицо, затем встала и поправила юбку.

— Спокойной ночи, — тихо повторила она, скрываясь за скалой.

Алекс еще какое-то время посидел, хотя понимал, что пора собираться, пора идти искать Верити. Наверное, придется нести ее на руках — обычно в это время она уже в постели и видит десятый сон.

Тревога снова всколыхнулась в его душе. Он знал, что, так же как Шерон, ему хотелось остановить это мгновение, когда они молча сидели рядом и он держал ее руку в своей ладони. Хотелось просто быть рядом с ней, и больше ничего. Он не испытал сегодня физического влечения к ней. Эта волшебная ночь не оставила места для страсти. Ночь единения с миром и людьми, ночь нежности. Ему действительно хотелось, чтобы она никогда не кончалась.

Нет, он не в силах найти имя чувствам, которые испытывает сейчас, подумал Алекс. Или, может быть, просто не хочет облекать их в слова.

Ангхарад не смогла по-настоящему насладиться праздником. У нее не осталось близких друзей, и хотя все держались с ней приветливо, она чувствовала себя одинокой. Ни друзей, ни подруг, с тоской думала Ангхарад. Правда, какой-то шахтер из Пенибонта настойчиво подъезжал к ней и еще какие-то мужчины пытались ухаживать, но это все не то.

Эмрис целый день провел со своей новой знакомой, они прогуливались под руку и смеялись.

Вечерний подъем в гору был утомителен. «Как я устала», — думала Ангхарад. Ей хотелось поскорее добраться до дома, до теплой постели. Как хорошо было бы иметь карету, чтобы выезжать в ней на айстедвод, и большой богатый дом. И чтобы там ее ждал любящий муж. Хотя что толку в любви? Любовью сыт не будешь…

На этих размышлениях Ангхарад споткнулась о камень, охнула и, схватившись за щиколотку, медленно опустилась на землю. Миссис Бивэн и миссис Дэйвис громко запричитали над ней, но тут сильная мужская рука подхватила ее под локоть, помогая подняться на ноги.

— Ох, ну и недотепа же я, — сказала она, оглядываясь на Эмриса Риса. — Сейчас все пройдет. Мне почти не больно.

Женщины тактично оставили их одних.

— Непросто топать в такой темноте. Тут надо все время смотреть под ноги, — сказал Эмрис. — Держись за мою руку, Ангхарад.

— Ты так же говорил и той бабенке, что висла на тебе весь день? — съязвила она. — Кажется, ей это очень нравилось.

— Очень, — согласился Эмрис. — А ты, кажется, ревнуешь?

— Ха! — Ангхарад постаралась вложить в усмешку целую бездну пренебрежения.

Боль в ноге почти прошла, да и ночь была не такой уж темной. Но они все равно шли не спеша и все больше и больше отставали от остальных. Уже зазвучала арфа Глэнис и раздались первые звуки общей песни, когда Ангхарад и Эмрис поравнялись с небольшим укромным гротом.

Ангхарад не сопротивлялась, когда Эмрис увлек ее туда и прижал спиной к скале, повернув лицом к себе. За последние десять минут они не произнесли ни слова. Они молчали и теперь. Она обняла его за шею, он подхватил ее за талию, она подставила ему губы.

Поцелуй был долгим и глубоким.

— Ты хочешь, Ангхарад Лейвис? — прошептал он, отрываясь от ее губ.

Вдруг для нее все стало неважным, кроме жаркого стремления сердца.

— Хочу, Эмрис Рис, — прошептала она в ответ.

Она легла на землю, на редкую траву, подложив под голову и плечи его куртку, и задрала юбку. Он тем временем расстегивал брюки. Он опустился перед ней на колени, и она раздвинула ноги. Но это был Эмрис, он не устремился сразу к средоточию желаний. Он целовал ее, и ласкал ее, и шептал ей на ухо нежные слова, он взял ее только тогда, когда почувствовал, что и она готова получить радость. Он не спешил, он получил облегчение и дал облегчение ей.

Господи, да ведь она почти забыла, как это бывает, подумала Ангхарад, когда все было кончено. Она забыла, от чего отказалась. И главное — сейчас уже не помнит почему.

С вершины горы лилась песня, сливаясь в гармонии с окружившей их ночью.

Они полежали молча несколько минут, бок о бок. Наконец Эмрис произнес:

— Я хочу, чтобы все было по-честному, Ангхарад. Я поговорю с отцом Ллевелином и пойду наконец в церковь. На нашу с тобой свадьбу.

Ангхарад, не отвечая, закрыла глаза. Она пыталась вспомнить, почему перестала встречаться с Эмрисом. Она вспомнила дом, что стоял в Гленридском парке, и радость, которую она чувствовала, наводя там порядок и мечтая о том, что он будет ее. Она вспомнила, как Барнс начинал посматривать на нее и прикасаться к ней, как однажды, когда она не отбросила его руку, положенную ей на грудь, он велел ей идти наверх, раздеться и лечь в постель. В ней тогда вспыхнула надежда, что ее мечта начинает сбываться. Но странно, теперь, когда ее мечта почти стала явью, она уже не казалась ей такой привлекательной.

— Так ты спишь с ним, что ли? — Резкий вопрос Эмриса вернул ее к действительности.

Ангхарад хотела сказать «нет». Ей бы очень хотелось сказать «нет». Но она не могла лгать ему. Именно поэтому она и перестала с ним встречаться, еще совсем не уверенная в том, что ей удалось заполучить Джошуа Барнса. Она не могла лгать Эмрису.

— Ну что ж. — Эмрис поднялся и, повернувшись к ней спиной, застегнул брюки. Затем порылся в кармане, и Ангхарад услышала звон монет. А потом несколько холодных монеток упали ей на живот.

— Благодарю за удовольствие, Ангхарад. Давненько я не имел женщину в горах. Надеюсь, я удовлетворил тебя. Уж извини, я не могу платить так, как Барнс.

Ангхарад до крови искусала себе губы, слушая его удалявшиеся шаги. Он ушел, оставив под ней свою куртку. Она не позволит себе разрыдаться, он не услышит ее плача. Она взяла с живота монетку — это было три пенни — и обеими руками с силой прижала ее к губам. Горячие слезы потекли по ее щекам.

Шерон наткнулась на Верити прежде, чем ей удалось найти Оуэна. У девочки слипались глаза, она зевала и, едва завидев Шерон, тут же вцепилась в ее юбку.

— Где папа? — спросила она. Шерон взяла ее за руку и повела к отцу.

Шерон слышала, как он откликнулся на зов дочери, посмотрела, как девочка обогнула скалу, и не пошла за ней. Она повернулась, чтобы продолжить поиски Оуэна, и едва не налетела на него. Он с улыбкой взял ее за руку, и вместе с его друзьями они начали спускаться по склону.

Она шла рядом с Оуэном и думала о графе.

Она влюблена в него. Странно, но эта мысль почему-то ничуть не испугала ее. Она держится за руку Оуэна, скоро их свадьба, но она едва слушает его и спокойно признается себе в том, что влюблена в графа Крэйла. В Александра.

Александр. Алекс. А ведь до сегодняшнего вечера она даже не знала его имени.

Она не чувствовала ни страха, ни паники. Может быть, оттого, что это осознание было рождено не страстью. Сегодня ими владела не страсть, хотя они сидели так близко друг к другу и ее рука была в его руке. Она даже не заметила, что они держатся за руки, пока не пришло время расставаться. Сегодня между ними не было и намека на физическое влечение. Но их души, казалось, были вместе — они покинули их тела и слились в одну.

И как чудесно было чувствовать это единство. Воистину счастливый вечер счастливого дня. Спокойный и умиротворенный. Ей хотелось, чтобы он длился вечно.

Она знала, что еще будет и тревога, и страх. Разве можно собираться замуж за одного и влюбляться при этом в другого? Но ведь с этим, другим, все так безнадежно. Он англичанин, аристократ, богатый и удачливый. Он владелец Кембрана. Невозможно и думать, чтобы связать свое будущее с ним. Именно эта безнадежность помогает ей сохранять спокойствие.

Она будет тревожиться завтра, подумала Шерон. А сегодняшний день пусть останется сказочным. В сказке всегда есть волшебство и надежды.

Жена такой же человек, как и муж, сказал он. Брак требует упорной, ежедневной работы от обоих. Несправедливо, если муж заставляет жену ходить по струнке только потому, что из них двоих он сильнее. Как замечательно, наверное, быть женой такого человека, подумала Шерон. Но эту мысль нужно сразу же отбросить. Она не может себе позволить даже думать об этом.

Но одно она теперь знает наверняка. Теперь она не верит Оуэну, что бы он там ни говорил про графа. Граф Крэйл — хороший и добрый человек. Он запретил Блодуэн Уильямс продолжать работать в шахте, запретил ей всякую тяжелую работу, пока она беременна. И он сделал это по доброте, а не из хитрости.

Она любит его.

Оуэн обнял ее за талию.

— Мы пойдем здесь, через холмы, и выйдем прямо к дому, — сказал он друзьям. — Нет смысла делать крюк через весь поселок.

— Ну-ну, — отозвался один из его дружков. — Будь осторожнее, Шерон. Оуэн — просто дьявол в горах.

Она рассмеялась, и, сопровождаемые хором насмешливых замечаний, они оставили веселую компанию. Они были уж почти у самого подножия гор. Здесь проходил маршрут их обычной вечерней прогулки.

— Куда ты запропастилась, когда мы были на вершине? — спросил ее Оуэн. — Ты обиделась на меня, да, Шерон? Из-за того нашего спора, да?

— Нет, Оуэн. Это все пустяки, — ответила она.

— Нет, это не пустяки, — сказал он, — и я, конечно, виноват. Я приревновал тебя. Я ведь понимаю, что не прав. Я сам уговаривал тебя пойти на эту работу, а стоило тебе согласиться, как я от ревности голову потерял. Но я уже раскаиваюсь, честное слово, раскаиваюсь. Прости меня, Шерон, ладно? Простишь?

Только теперь она почувствовала, как виновата перед ним.

— Ну конечно, Оуэн, — сказала она. — Я нисколько не сержусь на тебя. Давай забудем об этом.

— Мне так обидно, что я испортил тебе праздник, — сказал Оуэн. — Знаешь, я ужасно горжусь тобой, кариад. Горжусь, что моя будущая жена посрамила всех певунов в округе.

— Оуэн, — она потерлась головой о его плечо, — такой праздник невозможно испортить.

Некоторое время они шли молча.

— Устала? — прервал он молчание.

— Ага, — сказала Шерон. Но что-то мешало ей радоваться установившемуся миру. — Скажи, Оуэн, ты же говорил это не всерьез, да? Ты никогда не поднимешь на меня руку?

— Не дури, — ответил он. — Конечно, нет. Ты ведь никогда не дашь мне повода. Я знаю, ты добропорядочная женщина.

«Оставь все как есть, — сказала себе Шерон. — С ним тебе будет спокойно и хорошо. Он настоящий. Он часть настоящего мира. Ты всегда стремилась сюда, и скоро он станет твоим. Оставь все как есть».

— Ну а если я все-таки дам повод? — спросила она.

Он усмехнулся и, остановившись, крепко обнял ее.

— Тогда я положу тебя на колено, — ответил он, — и задам тебе хороший урок, чтобы ты никогда больше не давала мне этого повода. Ну что за глупый разговор? Лучше целуй меня, женщина. — Он наклонился к ней и потерся носом о ее шею.

Она положила руки ему на плечи и прильнула к нему. Он смеялся и шутил. Он дурачился. Ей не стоило даже спрашивать его. Ведь это Оуэн. Она знает его уже очень давно. Он никогда не позволял себе грубостей с ней или с другими женщинами. Он ухаживал за ней несколько месяцев. И всегда был нежен с ней. Даже в тот раз, когда она оказалась с ним в горах и отказала ему, а он так хотел этого, — даже тогда он остановился, стоило ей только сказать «нет».

Зачем она затеяла опять этот глупый разговор? И зачем эти глупые мысли?

— Оуэн, — пробормотала она и с жаром ответила на его поцелуй. — Время тянется так медленно. Мне так хочется, чтобы поскорее состоялась наша свадьба, чтобы наконец настал этот день. Мне хочется, чтобы уже сегодня мы были вместе.

— Одно твое слово, — ответил он, — и мы сейчас же поднимемся в горы и не будем больше ждать. Но ты ведь не это имеешь в виду?

— Нет, — грустно ответила Шерон.

— Что ж, тогда идем, я отведу тебя домой, — сказал Оуэн. — Дни пролетят как птицы, кариад, и мы потом наверстаем свое, верно?

— Да.

Она позволила ему поцеловать ее еще раз, и потом он проводил ее до дому. Вот ее мир, мир, в котором она хочет жить, думала Шерон. А тот, несбыточный, остался позади, на вершине горы, вместе с безмолвным признанием, вырвавшимся из ее сердца.

Нет, она никогда не даст Оуэну повода, молча поклялась Шерон. Он никогда не усомнится в ней. Она не даст ему повода.

Шестеро соседей-землевладельцев приехали в Гленридский замок, чтобы встретиться с Алексом и Джошуа Барнсом.

Алекс созвал это собрание с целью убедить соседей поднять заработную плату рабочих до прежнего уровня. Также он хотел, чтобы они общими усилиями улучшили условия труда и жизни рабочих. До начала собрания необходимость в этом казалась ему настолько очевидной, что он даже не ожидал возражений с их стороны.

Но он встретил ожесточенное сопротивление. Оказывается, они приехали на эту встречу с единственной целью — согласовать очередное снижение зарплаты еще на десять процентов.

— Люди не смогут прожить на эти деньги, — спорил с ними Алекс. — Большинство из них и так еле сводят концы с концами. Я пригласил вас для того, чтобы вы обдумали все как следует и приняли мое предложение — поднять заработную плату обратно до прежнего уровня.

«Они смотрят на меня как на двуглавого теленка», — подумалось Алексу.

— Вам приходилось когда-нибудь заниматься бизнесом, Крэйл? — спросил его мистер Хэмфри, а затем выдвинул совершенно убийственный аргумент: — Я допускаю, Крэйл, что вы можете позволить себе даже убытки. Мы наслышаны об огромных доходах, которые приносят вам ваши владения в Англии. Нам, к сожалению, не так повезло в жизни. Эти заводы и шахты — единственный источник дохода у нас.

Выходило так, что он, Алекс, не может действовать по своему усмотрению, не может не учитывать интересов соседей. Ему не нравилась эта мысль, но разумом он начинал понимать, что солидарность среди промышленников необходима.

Ситуация была кошмарной, его рассудок и сердце пребывали в постоянной борьбе друг с другом, и он не видел возможностей их примирения. Пора с головой забираться в премудрости бизнеса, думал Алекс. Ей-богу, лучше бы он с самого начала погрузился в книги, вместо того чтобы лезть в душу к рабочим.

— Что ж, Барнс, я вынужден разрешить вам еще раз снизить заработную плату на следующей неделе, — объявил он. — Но я делаю это с тяжелой душой.

Он отчетливо слышал вздох облегчения, прокатившийся по комнате после этих его слов. Что им до его души, подумал про себя Алекс. Они обрадовались бы, окажись он сейчас хоть в преисподней, но только бы подальше от Кембрана. Конечно, им было гораздо проще решать свои проблемы, когда дела вел Барнс.

— Есть еще несколько вопросов, которые мне хотелось бы обсудить с вами, — вновь заговорил Алекс и тут же заметил на лицах мужчин настороженность, а на некоторых даже раздражение.

Оказалось, что никого из присутствующих нисколько не беспокоит то, что на производстве трудятся дети и беременные женщины, что рабочие в случае травмы не получают достаточной компенсации, что зарплату раздают в трактирах — это замечание вызвало даже некоторое веселье среди присутствующих, — что в рабочих поселках нет канализации и школ. Он мог бы продолжать и продолжать этот печальный список.

В ответ на свою горячую речь Алекс получил короткий ответ: здесь делают дело, а не раздают милостыню.

И в конце концов он вынужден был пойти на компромисс. Алекс пообещал принять во внимание состояние рынка железа и угля в следующем месяце и не начинать сгоряча никаких серьезных перемен в своем поселке.

И, глядя на отъезжающие коляски гостей, Алекс твердо пообещал себе, что посвятит этот месяц учебе, чтобы впредь самому, не хуже Барнса, вести дела в Кембране. Тогда он сможет ответственно принимать решения, которые кажутся ему необходимыми, и не будет чувствовать унижения от того, что вынужден во всем соглашаться с более опытными соседями.

Его страшила мысль о том, какими глазами будут смотреть на него рабочие на следующей неделе, когда узнают, что их заработная плата вновь снижена. Как ему ходить по своему заводу и спускаться в шахту и не сгорать со стыда?

Ему тут же вспомнился айстедвод. Не прошло и недели с этого дня, когда он чувствовал себя своим рядом с людьми Кембрана. Они не только терпели его присутствие, они поддразнивали его, разговаривали с ним и радовались тому же, чему радовался он. Его Верити играла с их детьми.

Как теперь ему смотреть в глаза людям?

Как смотреть в глаза Шерон? С ночи айстедвода он старался избегать встреч с ней, но не мог не ощущать, что между ними зарождалось теплое, дружеское чувство. Оно возникло в ту ночь после айстедвода, когда они молча сидели рядом и понимали, что все больше нравятся друг другу.

И как он теперь ей понравится?

Глава 14

Джошуа Барнс запыхался, изнемогая. Он тяжело рухнул на безвольное тело Ангхарад, несколько минут полежал не шевелясь и затем скатился с нее.

— Как хорошо с вами, мистер Барнс, — сказала она, с улыбкой заглядывая ему в лицо. — Вас порадовали новости, которые я принесла вам?

Он крякнул и еще некоторое время лежал, не отвечая.

— Но ты же не знаешь точно, когда это произойдет, — наконец сказал он. — Твоя информация ничего не значит, пока я не знаю, когда именно они собираются выступить.

— Я слышала, как мужчины на айстедводе говорили, что это будет очень скоро, — сказала Ангхарад. — Я постараюсь узнать дату. И как только узнаю об этом, тут же сообщу вам.

— Так и сделай, Ангхарад, — сказал Барнс, подбираясь к ее груди. — Ты ведь хочешь, чтобы я и впредь тешил тебя? Джон Фрост, ты говоришь? Приедет и будет подбивать их к бунту?

— Я не думаю, что они пойдут на это, мистер Барнс, — ответила Ангхарад. — Особенно если вы покажете им, что вам все известно. Для них такой поворот событий был бы лучшим выходом.

— Это почему же я должен делать это? — спросил Барнс. Ангхарад с мольбой посмотрела на него.

— Мне не хочется, чтобы у кого-нибудь из них были неприятности, — ответила она. — Пожалуйста, мистер Барнс, сделайте так, чтобы никто не пострадал.

Вместо ответа он двумя пальцами медленно сжимал ей сосок, пока Ангхарад не взвизгнула от боли, затем поймал ее губы своими и с силой втолкнул язык в глубину ее рта.

— Ты просто узнай, когда будет собрание, — наконец сказал он. — А я уж найду способ отблагодарить тебя, Ангхарад.

— Но скажите, вы довольны мной? — спросила она, обхватывая его шею. — Я ведь стараюсь порадовать вас, мистер Барнс. Я сделаю для вас все, что угодно. Мне бы хотелось быть с вами здесь каждую ночь, до конца дней моих.

Барнс довольно крякнул и вновь навалился на нее, торопливо раздвигая ей ноги.

Шерон с бабушкой сидели в доме одни и тихо коротали вечер. Сегодня был день получки, мужчины должны были вернуться домой не скоро. Шерон готовилась к урокам, иногда отвлекаясь на неторопливый разговор с бабушкой о предстоящей свадьбе.

— В этот раз я еще больше рада за тебя, — говорила бабушка. — Я не хочу сказать ничего плохого о покойном, я очень любила бедного Гуина. Но с ним ты жила в такой тесноте, в маленьком доме, вместе с кучей родственников. А на этот раз у тебя будет собственный дом. Ты будешь настоящей королевой Кембрана.

Шерон рассмеялась.

— Я не хочу быть королевой, бабушка, — ответила она. — Я обыкновенный человек. И всегда останусь такой.

— Нет, Шерон, ты у меня особенная, — ласково возразила бабушка. — Да и Оуэн, он тоже выделяется среди мужчин. Дай Бог, чтобы он не влип в какую-нибудь историю со своими собраниями. Что, мистер Фрост приезжает уже на следующей неделе?

— Да, бабушка. — От воспоминания о собрании у Шерон упало настроение.

— Снова мужчины будут спорить, — вздохнула бабушка. — Как они глупы порой, Шерон! По мне, так лучше бы всем заправляли женщины. Ведь совсем недавно айстедвод своими песнями сблизил нас, а теперь опять затеваются какие-то собрания и все опять перессорятся друг с другом.

И опять объявятся «бешеные», подумала про себя Шерон, но вслух ничего не сказала. Она опустила глаза к раскрытой книге, притворяясь, что погрузилась в чтение. На кухне снова воцарилась тишина. Захочет ли Йестин присоединиться к мужчинам? Как на этот раз отнесутся организаторы манифестации к тому, что некоторые захотят остаться дома? Эти мысли расстраивали ее. И она постаралась заставить себя продолжить чтение.

Но тут раздался стук в дверь, и она распахнулась, впуская Оуэна. Шерон закрыла книгу и с радостной улыбкой вскочила ему навстречу. Она не ждала его так рано.

— Оуэн, — воскликнула она, — как хорошо, что ты пришел! — И тут же заметила его хмурый вид. — Что случилось?

— На следующей неделе опять снижают зарплату на десять процентов, — ответил он. — Вот что.

Шерон медленно опустилась на свой стул и закрыла глаза.

— О Боже, Боже! — вздохнула бабушка.

— Одно хорошо, — продолжал Оуэн. — Это наконец откроет глаза людям. А то некоторые говорят, что не надо, мол, никаких собраний. Говорят, хозяин приходил на шахту, на завод, он такой добрый, он заботится о нас. Хозяин говорил с нами, был у нас дома. Он запретил Блодуэн Уильямс спускаться в шахту, он назначил пособие ее мужу. Он ходил с нами на айстедвод, он даже снял свой плащ, когда помогал Ифору Ричардсу тащить арфу. Кто-то говорил даже, что он обязательно поднимет зарплату на прежний уровень и тогда, мол, наступит благодать. Нет, теперь он показал, как он заботится о нас.

Снова распахнулись двери — это пришли Эмрис и Хьюэлл.

— Ну, вы, наверное, уже слышали последние новости, — сказал Эмрис, бросая на стол деньги. — Вот деньги, мать. А на следующей неделе будет и того меньше.

Хьюэлл Рис тяжело опустился в свое кресло у огня.

— Это Бог испытывает нас, — изрек он, — как испытывал Иова.

— Такому Богу стоит набить морду, — заявил Эмрис. — Затащить на гору и спустить кверху задницей вниз.

Хьюэлл тут же вновь вскочил на ноги.

— Да как ты смеешь, Эмрис! — взревел он. — Мало того что ты ни во что не ставишь свою мать, говоря при ней такое, ты еще и богохульствуешь! Теперь-то я уже без разговоров поставлю тебя на место!

— Отец, я, черт возьми, не могу согласиться со всей этой ложью! — Глаза Эмриса пылали. — Если Джон Фрост не устроит заварушку, то ее устрою я. Мама, Шерон, простите. Я не хотел вас обидеть, но у меня просто кровь кипит. Смотрю на вас и думаю: хорошо, что у меня нет жены и детей. А ведь у других мужчин есть дети и им нужно кормить их.

Шерон за все это время не произнесла ни слова. Она сидела, крепко зажмурившись, надеясь, что это еще может оказаться дурным сном. Он обманул ее. Он просто предал ее. А ведь она поверила ему, хотя Оуэн и пытался разубедить ее. Она поверила в то, что он хороший человек, что его интересуют заботы жителей Кембрана, что он хочет все здесь изменить к лучшему. Он начал нравиться ей. Да что там, она влюбилась в него!

А он предал ее.

— Шерон, — сказал Оуэн, — ты не должна больше работать на него. И даже не надо предупреждать его, просто не выходи завтра на работу, и все.

Шерон открыла глаза и посмотрела на Оуэна.

— Почему? — спросила она.

— Я не хочу, чтобы ты работала на этого… Крэйла, — ответил Оуэн. — Ты останешься дома. Если твой дед не сможет содержать тебя несколько недель, оставшихся до свадьбы, я помогу. Моей зарплаты даже после снижения хватит, чтобы содержать жену. А завтра ты останешься дома.

— Да, Шерон, Оуэн прав, — сказал Эмрис. — Тебе не надо больше выходить на работу. И нам не понадобятся твои деньги, Оуэн. О своих женщинах мы позаботимся сами, а Шерон наша до тех пор, пока не выйдет за тебя.

— Так будет лучше всего, дочка, — поддержала мужчин Гвинет. — Мне никогда не нравилось, что ты работаешь в замке.

Если бы они хором не взялись убеждать ее оставить работу, думала потом Шерон, очень может быть, что она сама решила бы не появляться больше в Гленридском замке. Одна мысль о встрече с Алексом приводила ее в смятение. Но она не переносила, когда другие распоряжались ею. Это за ней водилось всегда, было одной из слабостей ее характера. Ее мать говаривала, что эту черту она получила в наследство от сэра Джона Фаулера.

— Мое дело — Верити, — ответила Шерон. — Я занимаюсь только тем, что учу ее. Верити всего лишь шестилетний ребенок, она не имеет никакого отношения ко всему этому. Я не могу так просто бросить ее.

— Но дело в том, Шерон, — сказал Оуэн, — что ты работаешь на него, что ты каждый день бываешь в замке и носишь платья, которые дал тебе он.

— Мы все работаем на него, — ответила она.

— Тут есть разница. — Оуэн вытащил из-под стола стул и сел на него верхом, опершись локтями на спинку. — Если ты и дальше будешь ходить в замок, людям это может не понравиться. Обязательно найдутся такие, которые скажут, что ты уже не такая, как все, что не хочешь быть со всеми, что нашла себе тепленькое местечко.

Оуэн задел самое больное ее место.

— Это неправда, — сказала Шерон. — Я отдаю всю свою зарплату бабушке, и даже если она что-то возвращает мне обратно, я отношу эти деньги Мэри, чтобы она купила что-то своим детям, или какой-нибудь другой женщине, у которой есть голодные малыши.

— Хью, может быть, первым увидит своих малышей мертвыми, — бросил Эмрис, — и ты тоже, Шерон.

— Если ты будешь продолжать работать, начнутся пересуды, — настаивал Оуэн.

— О чем? — Шерон вскочила на ноги. — О чем, Оуэн? Ты всегда клонишь к этому, или это не так? Словно не ты настаивал на том, чтобы я пошла туда работать?

Оуэн с грохотом поднялся со стула…

— Я никогда не соглашусь, чтобы моя женщина каждый день ходила к Крэйлу, — проревел он, — и чтобы люди гадали, чем вы там занимаетесь на пару!

— О Боже, — вздохнула Гвинет. — Только нехорошие люди, Оуэн, могут что-нибудь плохое подумать о нашей Шерон.

Эмрис принялся закатывать рукава своей рубашки.

— Оуэн, мне кажется, пора тебе серьезно потолковать со мной, — сказал он. — Шерон пока еще не жена тебе, и если б даже была твоей женой, я никогда не позволил бы тебе так разговаривать с ней в моем доме.

— Нашла коса на камень, — подал голос Хьюэлл. — И это Господь шлет нам испытание. Все-то нам надо кого-нибудь обвинить, и мы совсем не желаем облагородиться в страдании. Эмрис, спать пора. И тебе спокойной ночи, Оуэн. Шерон, еще раз спроси себя, как тебе лучше поступить, чтобы остаться в ладу со своей совестью. Но помни, что в этом доме никто не заставляет женщину идти на работу.

Эмрис, не сказав ни слова, отправился наверх в свою комнату.

Оуэн и Шерон еще некоторое время смотрели друг другу в глаза. Гнев постепенно оставлял обоих.

— Проводи меня до ворот, — наконец выговорил Оуэн. — Я хочу, чтобы ты пожелала мне спокойной ночи. Спокойной ночи, миссис Рис, спокойной ночи, Хьюэлл.

Шерон шла немного впереди, обхватив плечи руками. Она забыла накинуть шаль, а вечерний воздух был прохладным и сырым.

— Кариад, — заговорил Оуэн. Он догнал ее, повернул к себе и взял в ладони ее лицо. — Я люблю тебя, кариад. Но ты такая упрямая, что я не могу не беситься. Скоро наша свадьба, и ты перед отцом Ллевелином, перед всеми людьми Кембрана, которые соберутся в часовне, должна будешь поклясться, что во всем будешь слушаться меня. А уж я сделаю все, чтобы ты сдержала эту клятву. Все, хотя я и очень люблю тебя.

Шерон вспомнила, как она давала такую клятву Гуину. Но он никогда не напоминал о ней. Однако с Оуэном все будет иначе. Они постоянно будут возвращаться к этому. Они оба упрямы, каждый из них всегда будет стоять на своем…

— Я буду слушаться тебя, Оуэн, когда мы поженимся, — ответила она, совсем не уверенная в том, что сможет сдержать это обещание или торжественную клятву, которую она даст ему в день свадьбы.

— А до свадьбы? — тихо спросил он.

— Я же понимаю, — ответила Шерон, — что ты не позволишь своей жене работать в замке, понимаю, что мне придется оставить свою работу и Верити. Позволь же мне сейчас, пока граф не нашел мне замену, заниматься с ней. Она славная девочка, и она так радуется нашим занятиям. Ведь она так одинока.

— Ты делаешь большую ошибку, Шерон, — сказал Оуэн. — Люди настроены решительно. Скоро весь народ будет на одной стороне, а граф Крэйл и Барнс — на другой. Ты же останешься посредине. Людям это не понравится. Да и мне самому это не понравится.

Шерон проглотила неожиданно подкативший к горлу комок.

— Может быть, — тихо проговорила она, — стоит отменить свадьбу?

Он пристально посмотрел на нее.

— Ты этого хочешь? — спросил он.

Шерон чувствовала, как у нее путаются мысли. Она неуверенно покачала головой.

— Я люблю тебя, — сказал Оуэн. — Но не думай, что тебе достанется покладистый муж, вроде Гуина. Если ты будешь такой же упрямой, если не переменишься за эту пару недель, то мне придется помочь тебе, Шерон.

Опять он угрожает ей. Если она не подчинится, ее ждет наказание. Но может быть, именно в этом суть той клятвы, что дают друг другу мужчина и женщина в день свадьбы? Ей придется научиться слушаться Оуэна, и тогда, возможно, они будут счастливы друг с другом.

Шерон кивнула и потянулась к нему за поцелуем.

Алекс как раз проходил через холл, когда Шерон пришла на работу. Долгое время он избегал встреч с ней. Он видел ее только во время кратких визитов в детскую, или из окна, когда она прогуливалась с Верити в парке, или когда они отправлялись в дальний поход на холмы. Единственным исключением из правила стал айстедвод, но и там он не стремился к встрече. Она сама пришла к нему и села рядом, когда все были увлечены песней, а у него не возникло желания оттолкнуть ее или самому уйти прочь.

И вот сейчас, будто совсем невзначай, они столкнулись в холле, но что-то подсказывало Алексу, что их встреча не так уж случайна. Он почти не спал этой ночью, представляя, какую реакцию вызовет у нее известие о том, что со следующей недели зарплата рабочих вновь будет снижена. Он не знал, как она может воспринять эту весть.

Но в это утро он получил от нее четкий и ясный ответ.

— Доброе утро, — произнес он, останавливаясь посреди холла и сжимая руки за спиной.

Она вздрогнула и подняла голову. Ее лицо вспыхнуло. Она не ответила на приветствие, только кивнула и поспешила пройти мимо него к лестнице. Алекс смотрел ей вслед и видел, как напряжена у нее спина.

И тут он почувствовал вспышку безудержного гнева. Как она смеет так держаться с ним, она, простая гувернантка?

Но зато она дала ему четкий ответ на вопрос, который мешал ему спать. Теперь все в его руках. Он уже несколько дней провел над книгами, стараясь не просто прочитать их, но проникнуть в их смысл, стараясь понять, как воспользоваться полученными знаниями. И он не нашел никаких подтверждений тому, что все дело может рухнуть, если не снизить заработную плату. Конечно, его доход значительно снизится. Но не настолько, чтобы поставить его под угрозу финансового краха, даже будь этот завод и шахта единственным источником доходов.

И все же Алекс пока не решался положиться на свое мнение. Ему нужно было так много еще узнать, так много понять. Он не мог рисковать в серьезном деле, основываясь на не до конца осмысленных им фактах. Особенно при том, что другие, более опытные, владельцы предприятий, да и его собственный очень компетентный управляющий дружно пытались разубедить его.

Спустя полчаса Алекс понял, что сегодня утром ему уже не удастся сосредоточиться на книгах. Тогда он вызвал к себе экономку.

— Пожалуйста, поднимитесь в детскую, — сказал он ей, — и попросите миссис Джонс отобедать со мной сегодня. И предупредите об этом на кухне. — Женщина собралась было идти исполнять поручение, но Алекс остановил ее. — Впрочем, нет, лучше не так. Мисс Хэйнс, передайте миссис Джонс, что я велю ей быть сегодня к обеду для того, чтобы рассказать мне об успехах дочери.

«Господи, — подумал Алекс, стиснув зубы, — неужели я боюсь ее отказа? Боюсь, что слуги будут потешаться надо мной на кухне?» Он и сам не знал, зачем он решил пригласить ее. Конечно, он чувствовал, что должен как-то оправдаться перед ней. Но как ему оправдаться перед ней, когда он не может найти оправданий даже перед самим собой!

За такими мыслями Алекс просидел в кабинете все утро. Его тягостные размышления прервал приход Джошуа Барнса. Оказывается, через четыре дня, в полночь намечается сборище в горах.

— Если позволите, — предложил Барнс, — я прижму их к ногтю. Я знаю заводил, их всего трое или четверо, и Оуэн Перри — главный из них. Я бы отстранил их от работы и припугнул арестом.

— Ни в коем случае, — ответил ему Алекс. — Вы никого не уволите. И никого не арестуете. Мужчины имеют право собираться. В конце концов, мы живем в свободной стране.

— Прошу прощения, сэр, — Барнс нахмурился, — но вы делаете большую ошибку. У нас будут сложности. Люди сейчас настроены не самым лучшим образом. И собрание распалит их недовольство. Я не удивлюсь, если в конце концов они примут решение бастовать.

— Я беру на себя ответственность за последствия, — ответил Алекс. — И не буду мешать. Но откуда вам известно обо всем этом?

— У меня есть осведомители, — уклончиво ответил Барнс. — Одного мужчину несколько недель назад жестоко избили, и он недолюбливает Оуэна Перри. Я надеюсь, сэр, что вы еще передумаете.

— Собрание пройдет, как запланировано! — отрезал Алекс. — Рабочие имеют право собраться, чтобы обсудить свою жизнь. И вам, Барнс, не стоит рисковать жизнью и присматривать за тем, как оно будет проходить. Я сам прекрасно справлюсь с этим.

Барнс несколько секунд смотрел на Алекса обиженным взглядом, затем повернулся и вышел из комнаты.

Вот и еще один неприятель, уныло подумал Алекс. Неприятели окружают его со всех сторон, и как же ему одиноко здесь! Ах, как бы ему хотелось, чтобы у дядюшки нашелся в свое время какой-нибудь другой любимый племянник, которому он оставил бы в наследство свой чугунолитейный завод и свою шахту! Ему не хочется даже смотреть на эту проклятую уэльскую долину!

Но стоило ему закрыть глаза, как он вновь видел ее, видел такой, какой она открылась ему в первый вечер, и потом, в ночь айстедвода, когда он смотрел на нее с вершины горы, снова слышал печальную, протяжную мелодию, которую услышал впервые, стоя на улице перед церковью.

Внезапно он почувствовал, что вот-вот разрыдается. Вдруг его сердце охватила нестерпимая тоска, захватив его врасплох, она болью резанула глаза. Нет, никогда, никогда он не откажется от Кембрана, никогда не оставит его! Он без боли даже думать об этом не может. Он стал частью этого мира, хотел он этого или нет, и этот мир стал частью его.

Он полюбил этот мир. Полюбил этих людей.

Полюбил Шерон.

Он впервые признался себе в этом.

Джошуа Барнс, бледный от ярости, шел по дорожке от замка к своему дому. Двенадцать лет кряду он управлял шахтой и заводом и добился, чтобы они стали прибыльными. Он встал на равную ногу с Фаулером, Пэкенхэмом и другими землевладельцами. Он заслужил их уважение — и уважение всех рабочих в Кембране — упорным, изнурительным трудом.

А теперь этот болван хочет разрушить все. Он просто не понимает, насколько опасны его поступки, что он играет с огнем! И неужели он, Джошуа Барнс, будет смиренно следовать за графом к полному краху?

Ну уж нет! Он умеет управлять ситуацией и знает, как нужно поступить с Оуэном Перри и его дружками. Мужчин нужно выгнать с работы взашей, да так, чтобы они не смогли найти себе работу ни в одной из окрестных долин. Только так можно поставить на место этих людей. Увидев, что случится с их вожаками, они присмиреют.

Итак, значит, Перри. Неожиданно Барнс приободрился — ему известно, кто зачинщик, а уж как с ним расправиться, он знает. Перри через пару недель собирается жениться на Шерон Джонс. Но если его уволить, этому браку не бывать. Ну а если она, несмотря ни на что, все же решится выйти за него, то сдохнет с голоду…

А этот болван хочет все испортить.

Но по мере того, как день клонился к закату, гнев Барнса постепенно переходил с графа Крэйла на Оуэна Перри и Шерон. Нет мести страшнее, чем месть отвергнутой женщины, гласит народная мудрость. Видимо, то же можно сказать и об отвергнутых мужчинах.

Если бы это было приглашение, то она, конечно, отказалась бы. Но ведь это звучало как приказ. Граф Крэйл велел ей отобедать с ним, чтобы за обедом она рассказала ему об успехах Верити. Он отец, и приказ вполне уместен. Ей, конечно, было бы удобнее, если бы он вызвал ее для доклада к себе в кабинет, — тогда она могла бы сухо и кратко изложить ему суть дела. И еще ей хотелось, чтобы это произошло когда угодно, но только не сегодня. Ведь этот день начался с того, что она не ответила на его приветствие. Она чувствовала, как он смотрел ей вслед, когда, поднималась по лестнице. И ждала, что он вот-вот окликнет ее, чтобы сказать, что она уволена.

Когда Шерон вошла в столовую, граф стоял в дальнем конце комнаты и смотрел в окно. Заметив ее, он поспешил навстречу и подвинул стул, чтобы она села. Он сделал это молча. Шерон тоже старалась не смотреть на него. Он сел на свое место во главе стола и дал знак слуге, чтобы подавали первое.

— Насколько я понимаю, обучение продвигается успешно, — наконец произнес он. — Верити каждый вечер хвастается мне все новыми познаниями и выглядит очень довольной.

Шерон почувствовала облегчение. Значит, разговор о Верити не был только предлогом для встречи. Граф Крэйл действительно желал обсудить с ней успехи дочери.

— Секрет в том, — ответила она, — что наши уроки всегда проходят в виде игры и Верити не успевает понять, когда кончается игра и когда начинается урок.

— Секрет в том, — возразил Алекс, — что вы не скупитесь на внимание к ней, на похвалу и любовь, поэтому она легко все усваивает.

Теплота его слов удивила и смутила Шерон.

— Девочке особенно нравится музыка, — сказала она. — Мне кажется, что у нее талант к музыке. Надеюсь, вы бережно отнесетесь к нему.

— Надеюсь, вы тоже, — ответил Алекс.

Это был прекрасный повод для того, чтобы наконец сообщить ему о решении.

— Я смогу давать уроки вашей дочери еще две недели, — начала Шерон. — А потом, после свадьбы, я уже не смогу работать у вас. У меня будет муж и дом, я должна буду заниматься хозяйством.

В столовой повисла тишина. Шерон склонилась над своей тарелкой, но знала, что Алекс неотрывно смотрит на нее.

— Это ваше решение, — спросил он, — или так решил Оуэн Перри?

— Это наше общее решение, — ответила Шерон и покраснела, зная, что это ложь. — Мы всегда все решаем вместе.

— Мне очень жаль, — отозвался он. — Верити привязалась к вам. Ей необходима женщина, которая могла бы ее учить и опекать. Может быть, вы все же смогли бы еще какое-то время поработать у нас? По крайней мере до тех пор, пока не забеременеете?

Шерон почувствовала, как у нее залились румянцем щеки. Граф, казалось, совсем забыл о присутствии слуг, которые стояли у них за спиной, ожидая, когда можно будет забрать тарелки и подать следующее блюдо.

— Нет-нет, — поспешно ответила она, — я должна оставить работу.

Слуги принялись убирать тарелки. Алекс молчал, затем дал им знак оставить их.

— Ваше решение связано только с предстоящим замужеством, — спросил он, — или есть какие-то другие причины? Почему вы проигнорировали меня сегодня утром, Шерон? Почему не ответили на мое приветствие?

Что ж, видимо, придется объяснить ему все.

— Я не хотела говорить вам «доброе утро», — сказала Шерон. — Я не хотела желать вам этого. И пришла сегодня только потому, что меня ждала Верити.

— Что ж, вы добились своего, — сказал Алекс. — Утро действительно получилось недобрым. Как и сегодняшняя ночь. Да и вся прошлая неделя была на редкость неудачной. И я не могу винить вас за вашу ненависть.

Шерон больше не в силах была притворяться, что ест. Она сняла салфетку и положила ее на стол рядом с тарелкой.

— Если бы вы всегда были таким, как оказались на поверку, — воскликнула она, — я бы не почувствовала предательства! В каком-то смысле я даже уважаю Джошуа Барнса. Он по крайней мере всегда бывает самим собой. А вот вы постоянно выдаете себя за другого человека! Вы притворяетесь, что вас волнуют наши беды!

Теперь он просто обязан был выгнать ее. Ей даже хотелось, чтобы он сделал это. Тогда она могла бы с чистой совестью вернуться к Оуэну и к домашним, не мучаясь тем, что ей самой приходится принимать решение.

— Предательство, — тихо повторил Алекс. — Вы считаете, что я предал вас, Шерон?

— Да, — ответила она. — Мне начинало казаться, что вы хороший человек. Вы даже стали нравиться мне.

— Правда? — Его голос был тихим и лишенным всякого выражения. — Что ж, выходит, вы ошиблись. Человек в моем положении не может позволить себе поддаваться своим добрым порывам, Шерон. Слишком большая ответственность возложена на мои плечи. Но я не жду от вас понимания и не ищу вашего сочувствия.

— И я не прошу вас о сочувствии! — Шерон посмотрела ему прямо в глаза и поразилась тому, каким бледным было у него лицо. — Факты сами скажут за себя, если, конечно, вы захотите понять, о чем они говорят, а не будете запираться в своем замке, чтобы укрыться от них.

— Какие факты? — спросил он.

— Такие, что скоро начнут умирать от голода маленькие дети! — воскликнула Шерон.

Алекс вздрогнул, как от пощечины.

— Вы не слишком ли драматизируете?

— Нисколько! — Она решительно поднялась на ноги, с грохотом отодвинув стул. — Простите, но я не могу есть, а если бы даже могла, я не хочу есть с вами за одним столом.

Она зажмурилась, приготовившись услышать неизбежный теперь приказ убираться из замка.

— Шерон. — Алекс также встал, уронив салфетку на стол. Он набрал воздуха, явно желая что-то сказать, но затем как будто передумал и покачал головой. — Нам больше нечего сказать друг другу, — тихо проговорил он. — Идите к Верити. Я велю подать вам обед в детскую. И спасибо, что вы по-прежнему добры к ней, несмотря на мое вероломство.

— Верити — невинное дитя, — ответила Шерон, — и не должна отвечать за грехи своего отца, так же как я за грехи своего.

Она поспешила покинуть столовую. Поднимаясь по лестнице, она спрашивала себя: неужели и Верити когда-нибудь будет ненавидеть своего отца так же сильно, как она, Шерон, ненавидит своего? И так же будет тосковать по его любви? Тосковать так мучительно, что однажды захочет простить его?

Впрочем, что общего между ней и Верити? Верити — единственная дочь своего отца, его законная наследница, и он любит ее, любит так, как никогда сэр Джон не любил ее, Шерон.

Неужели ей нужен сэр Джон? Неужели она тоскует по его любви? Так тоскует, что готова простить его? Это была совсем незнакомая ей мысль.

Шерон сделала над собой усилие и, стараясь казаться веселой и безмятежной, вошла в детскую.

Глава 15

Шерон не могла понять, почему она всегда оказывается более любопытной, чем другие женщины. Или более храброй. Или более безрассудной. Может, все дело в том, что в ней сидит какая-то заноза, которая не дает ей покоя, толкает ее каждый раз в самое пекло? Это не значит, что она — само бесстрашие. В первый раз, когда она тайком пошла за мужчинами в горы, чтобы послушать речь мистера Митчелла, она каждую секунду дрожала от страха быть обнаруженной. И тут было чего бояться — посторонний, пойманный за подсматриванием, мог серьезно пострадать за свое любопытство. Она до сих пор вспоминает как кошмар ту ночь, когда приходили «бешеные быки» и беспокойство за Йестина заставило ее вскочить с постели и броситься на его поиски.

Вот и сегодня она пошла в горы за мужчинами. Она пыталась отговорить себя. После ухода Эмриса и дедушки она долго лежала в постели, убеждая себя, что сейчас уснет, но ей очень хотелось узнать обо всем и увидеть все своими глазами…

Ее интересовало, замешан ли во всем этом Оуэн. Ей также хотелось знать, насколько сплоченными будут мужчины в своем решении и как они отнесутся к тому, кто будет не согласен с ними.

Она хотела проверить, не окажется ли там графа Крэйла, как во время прошлого собрания. В тот раз он ничего не предпринял против рабочих, но ведь он совсем не такой хороший человек, каким ей представлялся. На поверку он оказался эгоистичным и жестоким ловкачом. Если на этот раз до него дойдет слух о собрании или если он так же случайно, прогуливаясь ночью в горах, наткнется на мужчин, быть беде. Большой беде для всех них. И особенно для Оуэна.

С такими мыслями Шерон торопливо поднималась в гору, перебегая от тени к тени, стуча зубами от холода, от возбуждения, от страха и безрассудно надеясь на то, что одним своим присутствием в лощине сможет отвести от людей Кембрана все опасности, нависшие над ними. Словно, подслушав их планы, она сможет предотвратить печальный исход.

Мужчины собрались на том же самом месте, хотя этой ночью их было гораздо больше. Шерон спряталась за той же скалой, что и в прошлый раз, и тут же почувствовала, что дрожит от страха. Если ее поймают…

Если ее поймают, ей придется плохо. Мужчины просто разъярятся; любой другой женщине за такой поступок крепко досталось бы от мужа — он просто вынужден был бы при всех наказать свою женщину. Правда, она пока не принадлежит никому из мужчин. Но зато она работает в замке графа Крэйла. Она отказалась оставить работу, несмотря на всеобщее осуждение. И если ее поймают сейчас, то, конечно же, сочтут шпионкой графа.

Если ее поймают, Оуэн точно рассорится с ней.

Какая же она дура, подумала Шерон, еще теснее прижимаясь к скале. За одну ночь она может потерять все, не приобретя ничего взамен.

Ночь была темной, облака почти совсем скрывали лунный свет. И ни одного огонька на всю округу. Только сотня мужчин, молча стоявших плечом к плечу в ожидании начала собрания.

Прошлое собрание он выследил, подумала Шерон. В тот раз он нагнал ее ниже по склону, но очевидно было, что он слышал каждое слово, сказанное в лощине. Он видел Оуэна. Шерон задумалась, где он мог прятаться в тот раз, и внимательно огляделась вокруг. Но в такой кромешной тьме разглядеть что-либо было невозможно. Знает ли он об этом собрании? Не спрятался ли он опять где-то здесь? Страх холодной змейкой скользнул по ее спине и мурашками разбежался между лопаток, заставляя ее замереть.

Наконец собрание началось. Как и в прошлый раз, вел его Оуэн. Джон Фрост, хотя и был чистокровным валлийцем из Ньюпорта, обращался к мужчинам на английском. Его речь была длинной и страстной. Время просьб и петиций прошло, объявил он под одобрительный гул собравшихся. Пришло время распрямить спины и поквитаться. Каждый, у кого осталась хоть капля собственного достоинства, кто желает защитить свое право на свободу, право на часть богатств этой щедрой земли, должен присоединиться к массовому маршу протеста.

Почти забыв о том, что ее могут обнаружить, Шерон внимательно прислушивалась к горячим словам оратора. И чем дальше, тем отчетливее осознавала, что его слова находят путь к ее сердцу. Она вся негодовала. Ну да, конечно же, это должно помочь. Они имеют право, они должны сделать что-нибудь, чтобы защитить себя.

Точной даты названо не было. Как объяснил мистер Фрост предстояло решить еще множество организационных вопросов, а пока мужчины должны собрать и спрятать в надежных местах оружие. Оно нужно не для того, чтобы угрожать кому-либо, а чтобы защититься от тех, кто захочет преградить им дорогу на Ньюпорт или помешать их возвращению домой.

Ответом оратору были возгласы одобрения. Шерон почувствовала, как все поплыло у нее перед глазами, ощутила приступ тошноты и вынуждена была крепко вцепиться в холодный камень скалы. Оружие! Мужчины вооружатся и станут неуправляемы. Малейшей искры будет достаточно, чтобы вспыхнуло пламя насилия.

Джон Фрост закончил свою речь, и разговор постепенно перешел на более насущные и безотлагательные проблемы. Люди говорили о том, что заработная плата вновь снизилась, что на эти деньги невозможно прокормить семью.

Мужчины говорили о забастовке. Было решено, что уже завтра все рабочие и шахтеры не выйдут на работу и не вернутся на свои рабочие места до тех пор, пока Крэйл и другие хозяева не удовлетворят их требования.

Кулаки собравшихся поднялись над толпой, мужчины криками выражали свое согласие. Казалось, еще мгновение — и вся эта толпа хлынет через края узкой лощины вниз по склонам холма. Шерон почувствовала, как ноги у нее становятся ватными, она поняла, что задержалась дольше, чем следовало. Ей надо было бы уйти пять минут назад. А теперь действительно будет большой удачей, если ее не заметят. Шерон еще плотнее прижалась к скале.

А затем с ней произошло нечто нереальное, будто все это уже когда-то было. Какая-то теплая тяжесть прижала ее к скале, и Шерон почувствовала, как сильная рука крепко зажала ей рот.

— Тихо. — Горячий шепот графа Крэйла обжег ей ухо. — Надо спешить. Не спорьте, или нас заметят.

Итак, ее поймали. И вместе с ней их всех. Однако когда край тяжелого темного плаща лег ей на плечи и граф увлек ее за собой, она безропотно подчинилась и даже не попыталась предупредить мужчин о нависшей над ними опасности.

Какое-то время Алекс думал, что на этот раз она не пришла. Это успокаивало его, он мог считать, что хотя бы она в безопасности, тем более что настроение собравшихся мужчин было далеко не миролюбивым.

Мужчины были настроены воинственно. Они вряд ли обошлись бы ласково с человеком, который решился подсматривать за их собранием, даже если таким шпионом оказалась бы женщина из Кембрана. А ведь это была не простая женщина, а дочь Фаулера.

Вот чертовка! — ахнул про себя Алекс, неожиданно заметив Шерон. Черт бы ее побрал! Ему потребовалось несколько минут, чтобы добраться до противоположной стороны лощины, где она притаилась. Хорошо еще, что луна скрылась за облаками. Но наконец он подкрался к ней вплотную — женщина, казалось, и не думала уходить, хотя собрание явно шло к концу. Он подобрался к ней сзади, одной рукой обхватил ее за плечи, а другой зажал рот, предупреждая испуганный вскрик.

Теперь уже не оставалось времени, чтобы спуститься по склону холма и в целости и сохранности доставить ее домой. Алекс чувствовал, что мужчины вот-вот начнут расходиться.

— Тихо, — опять прошептал он. — Молчите — или нас заметят.

Он прикрыл ее краем своего плаща и, тесно прижав к себе, увлек вверх, в горы, в сторону, противоположную той, где находился поселок. Они не остановились, пока не перевалили за вершину холма и не оказались за скалой, надежно скрывшей их от посторонних глаз. Шерон лопатками ощутила холод камня.

— Вы сошли с ума, — проговорил Алекс, — вас могли заметить.

Он нашел ее губы и прижался к ним в крепком поцелуе.

Когда он наконец оторвался от нее, она плакала.

— Я ненавижу вас! Ненавижу! — Она заколотила кулаками по его плечам. — Зачем вы здесь? Зачем не оставите их в покое? Если вы знали об этом собрании, почему не предотвратили его? Неужели вам обязательно надо хитрить? Вам не терпится накинуть петли на их шеи и самому выбить скамейки у них из-под ног?

— Тихо! — Он вновь прильнул к ее губам и не отрывался до тех пор, пока не почувствовал, что она успокоилась.

— Ненавижу вас, — повторила она, но в ее голосе уже не было прежней уверенности. — Я расскажу о вас Оуэну — если, конечно, вы не собираетесь убить меня прямо здесь, не сходя с места.

— Шерон. — Алекс опять поцеловал ее. — За что вы ненавидите меня? Ведь я не сделал им ничего плохого и не собираюсь наказывать их. Я отвечаю за них. Меня волнуют их беды и проблемы. Пожалуйста, верьте мне, мне так нужна ваша вера — говорил он, целуя ее шею, губами ощущая биение пульса у ее ключицы.

— Пустите меня, — сказала Шерон, — мне нужно идти.

— Шерон. — Он поднял голову и заглянул ей прямо в глаза. Даже в ночной темноте он видел там горечь. — Вы не верите мне, но поверьте тогда своему сердцу. Ведь в нем нет ненависти ко мне.

Она молчала, покусывая губу.

— Нет, — наконец ответила она. — Я видела ваше истинное лицо. Я видела страдания, которые вы причинили людям.

Из-за скалы до них донесся отдаленный гул и гомон, бесспорно свидетельствовавший о том, что собрание завершилось и мужчины расходятся по домам. Алекс прижался спиной к скале рядом с Шерон. Он вновь накинул ей на плечи край своего плаща и тесно прижал ее к себе. Их укрытие было достаточно далеко от тропинки, по которой должны были возвращаться в долину жители Кембрана, но насчет мужчин из других долин он не был так спокоен. Кто знает, какой дорогой они направятся домой?

— Ваши дедушка и дядя тоже были здесь? — спросил Алекс. — Они не хватятся вас, когда вернутся домой?

— Нет, если только специально не заглянут за занавеску, — ответила она. — Но вряд ли они сделают это. Обычно они стараются пройти тихо и незаметно.

— Пойдемте отсюда. — Он обнял ее за талию и увлек за собой выше в гору. — Там нам будет безопаснее.

Она не сопротивлялась. Он сам не понимал, почему решил оставить укрытие, где они были в полной безопасности. Но он знал, что им придется оставаться в горах до тех пор, пока не уйдет последний из мужчин. Было бы опасно выходить на тропу, пока они не ушли все до одного. Так говорил себе Алекс.

— Сюда, — наконец произнес он, когда они оказались высоко в горах. Остановившись, он усадил Шерон на зеленую лужайку. — Отсюда видна лощина, и, когда мужчины разойдутся, я провожу вас домой. — Он вновь накинул край плаща ей на плечи и прижал ее к себе.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она.

— Сейчас? Пока не знаю. — Он сказал чистую правду.

— Я о демонстрации, — поправилась Шерон. — О забастовке. О тех мужчинах, которых вы, без сомнения, разглядели, несмотря на ночную тьму. Что вы собираетесь со всем этим делать?

— Я собираюсь делать то, что должен был сделать с самого начала, — ответил Алекс, — то, к чему был подготовлен всей моей жизнью и что велит мне моя совесть и ответственность, возложенная на мои плечи.

— Но что именно? — настаивала Шерон.

— Точно то, что я сказал. — Алекс посмотрел вниз. Свет луны, выскользнувшей из-за облаков, на краткий миг осветил долину. — Я поступлю так, как считаю нужным. В этом и будет выражаться моя забота.

Прислушиваясь к ее дыханию, он почувствовал, как голова девушки доверчиво легла ему на плечо.

— Ну почему, когда я слушаю вас, мне хочется вам верить? — сказала она. — В чем тут причина?

— Может быть, в том, Шерон, — ответил Алекс, — что ваше сердце умеет отличать правду от лжи и знает, что на меня можно положиться.

Если говорить начистоту, то сам он вовсе не был уверен в том, что в этот момент на него можно положиться. Еле сдерживаясь, он потерся подбородком о ее макушку.

— Нет, наверное, потому, — откликнулась она, — что я глупая и доверчивая.

— Шерон. — Закрывая глаза, он осознавал, что, конечно, ему нельзя доверять. — Мы с вами… так высоко в горах… И мы совсем одни…

Он выждал какое-то мгновение, словно желая дать ей шанс остановить его, спасти их обоих.

— Да, — тихо сказала она.

Он провел пальцами по ее шее и осторожно приподнял подбородок. Еще несколько мгновений он медлил, поглаживая ее нежную кожу, а потом накрыл ртом ее губы. Они испуганно задрожали, но она не отклонила поцелуй, а обняла Алекса, обвив руками его шею. Ее рот доверчиво приоткрылся ему навстречу.

— Шерон… — Мелкими, легкими поцелуями он покрывал ее щеки, лоб, виски, все еще пытаясь сохранить остатки благоразумия.

— Александр… — прошептала она в ответ.

Его имя, произнесенное ею, лишило его рассудка. Как давно он не слышал его из уст женщины и как дивно оно звучало в ее устах, обласканное певучим валлийским акцентом!

Через несколько мгновений Шерон лежала на спине, он на ней, его широко раскрытые губы искали ее рот, и она отвечала на его поцелуи горячо и нетерпеливо. Его язык проник в ее уста и закружил там в ласковых движениях, переплетаясь с ее языком.

Она тянула его к себе нежно и требовательно, ее рука сжимала его плечо, ее пальцы запутывались в его густых волосах. Ее тело выгнулось ему навстречу, и мягкие, упругие груди прижались к крепкой груди.

Остатки самообладания покинули Алекса. Она хочет, чтобы это произошло. Она хочет его. Господи, он любит ее! Он может поклясться Богом, что любит ее!

Его желание было так велико и нестерпимо, что не оставляло места сомнениям; уже ничто не могло помешать ему овладеть ею прямо здесь, на земле.

Прильнув в поцелуе к ее губам, он ласкал ее тело, каждый его изгиб, замирая от восторга и возбуждения. Его ладони кружили по ее груди, подушечками пальцев он коснулся ее сосков и даже сквозь ткань платья почувствовал, что они затвердели от желания. Он и сам ощущал, как тяжело пульсирует его плоть.

— Шерон… — Просунув руку ей под спину, он повернул ее на бок, чтобы расстегнуть платье, и когда его пальцы ощутили тепло кожи, таившейся под платьем, он снова дал ей возможность лечь на спину. — Любовь моя…

Она помогла ему обнажить ей груди, а потом дрожащими пальцами расстегивала его жилет и рубашку. И наконец спустя несколько мгновений, показавшихся им вечностью, он смог прижать ее к себе и ощутить в исступлении все великолепие ее грудей, прильнувших к его телу.

— Ах! — выдохнула Шерон. Она чувствовала себя на верху блаженства.

— Боже, как ты прекрасна, — шептал Алекс, покрывая поцелуями ее лицо, подбородок, шею, постепенно подбираясь к ее налившимся в нетерпении грудям. Наконец ее грудь ощутила жар его дыхания, его язык осторожно коснулся затвердевшего соска.

Она застонала, выгибаясь всем телом навстречу его губам, заставляя его лицо утонуть в их мягкой нежности.

— Хорошая моя, красивая моя… — исступленно шептал Алекс, уже лаская углубление между ее грудей.

— Кариад… — пробормотала Шерон, когда его поцелуидостигли своей цели. — Ах, кариад!

Незнакомое слово было подобно любовной ласке.

Его руки уже были под ее юбкой и гладили крепкие, стройные ноги. На секунду к Алексу вернулось ощущение реальности. Если она не остановит его сейчас, если он сам не остановится, обратной дороги уже не будет, случится непоправимое. Но мысль вспыхнула только на одно мгновение и тут же погасла. Шерон хочет его, он хочет ее. Он любит ее.

Она не сопротивлялась. Она приподняла бедра, когда он освобождал ее от нижнего белья, и потом, когда он управлялся со своими брюками, она лежала тихо и неподвижно, глядя на него. Когда он наконец склонился к ней, она сразу же крепко обняла его за плечи. Ее обнаженные ноги, руки и груди матово сияли в неверном лунном свете.

Она хотела его. Он понял это, когда его рука проникла между ее бедер и пальцы коснулись влажного лона. Ему не надо было прибегать к дополнительным уловкам и ухищрениям, чтобы подготовить ее тело к соитию.

Шерон. Он не назвал ее по имени, но почувствовал всем своим сильным телом ее нежную, теплую и женственную податливость, когда приподнялся и осторожно прильнул к ней. Он не мог разглядеть ее в темноте. Луна вновь скрылась за плотными облаками, и Алекс закрыл глаза. Но он отчетливо осознавал, что это была Шерон. Каждым дюймом кожи, последними проблесками рассудка Алекс ощущал, что это была Шерон. Его прекрасная Шерон. Его женщина. Его любовь.

Он подложил снизу ладони, раздвинул ей ноги и оставил свои руки там, чтобы жесткая земля не причинила вреда. Воспламененный от прикосновения к ее телу, он вошел в нее и замер. Он медлил еще несколько мгновений, словно хотел дать ей последний шанс избежать того, что неминуемо должно было произойти между ними. Но ее руки легли ему на талию, и она потянула его к себе.

Ее влажное лоно было нежным, теплым и восхитительным. Алекс задержал дыхание, чувствуя, как пульсируют ее мышцы, встречая его, как сжимают, охватывая его и лишая рассудка. Он замер, достигнув глубин ее, приходя в себя и восторгаясь нежностью этой женщины.

Шерон…

Не открывая глаз, он нашел ее губы. Они были мягкими, теплыми, доверчивыми и манящими. Его язык двинулся вперед.

После первого его движения ее тело вступило с ним в волнующий танец, ее бедра вращались и раскачивались из стороны в сторону, поднимались ему навстречу и опускались, мышцы ее лона сжимались и ослабевали, подчиняясь его ритму, не сдерживая его, позволяя ему диктовать и темп движений, и глубину проникновения. В этом не было господства со стороны Алекса, по крайней мере он этого не ощущал, хотя знал это чувство по опыту общения с другими женщинами. Скорее возникало чувство близости, чувство взаимного обогащения, чувство, что не он, а они взаимно дарят друг другу любовь.

Ему хотелось не переставая возбуждать ее и дарить ей эту радость любви. Ему хотелось до бесконечности продлить соитие, столь краткое у него с другими женщинами. Ему хотелось, чтобы вечно длились эти минуты любви, полного слияния тел, познания и открытий.

«Я хочу познать ее. Хочу открыться ей. Любимая. Любимая, любимая».

— Любимая…

Алекс чувствовал все возрастающее напряжение ее тела. Она уже не подчинялась его ритму, она обвила его бедра ногами и в исступлении прижимала его к себе. Боже мой, подумал он, да ведь она близка к завершению. Ему еще не доводилось видеть столько страсти у женщин. Но ведь ему не приходилось иметь дела с Шерон. Для него все было внове — и пылкая взаимная любовь, и это желание доставлять женщине наслаждение, а не только получать самому и пронзительное желание отдать ей свою любовь и самого себя целиком.

Все его действия были подчинены инстинктам и этой любви. Только они властвовали над ним. Алекс замедлил ритм, проникновения его стали более глубокими, каждой клеточкой своего тела он старался прочесть ее желания, желания ее тела, старался дать ей радость и облегчение и наконец почувствовал, что ее напряжение близится к высшей точке.

— Да, любимая… — зашептал Алекс ей в губы. — Да, кончай… Не бойся…

В мучительном порыве, напрягшись всеми силами, она взорвалась чередой непроизвольных спазмов, охвативших все ее тело. Откуда-то изнутри ее существа вырвался вскрик. Она раз за разом повторяла его имя, а он сжимал ее в крепких объятиях и не ослаблял их до тех пор, пока она обессилено не стихла под ним. И тут же он вновь почувствовал, как его плоть твердеет, что он вновь желает быть с ней.

Он вошел в нее резко и глубоко, возбужденный на этот раз ее полной неподвижностью, он проникал в нее и выходил до тех пор, пока не грянул благословенный миг, когда наступило извержение. В его женщину.

В Шерон.

Только после этого Алекс почувствовал наконец сокрушающее изнеможение; всем весом расслабленного тела, забыв о жесткой земле под Шерон, он лег на нее и забылся на несколько мгновений.

Когда пришел в себя, когда смог оторваться от нее, он перекатился на землю. Шерон была тиха, но на ее лице не было видно смущения или тревоги. Алекс обнял ее и притянул к себе. Он поправил ее платье, укрыл плечи шалью и плащом. Шерон смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Что такое «кариад»? — спросил Алекс.

— Любимый. Это ласковое слово.

— Любимый? — переспросил он.

— Да. — Она сомкнула ресницы. Он нежно поцеловал ее.

— Повтори мое имя, Шерон, — попросил он.

— Александр, — сказала она, не открывая глаз. Через несколько мгновений Алекс понял, что она спит.

Он тоже закрыл глаза, продолжая обнимать ее. Свою женщину. Теперь она его женщина. И он будет заботиться о ней всю оставшуюся жизнь. Она не выйдет замуж за Перри. И сам Алекс уже никогда не женится. Ее самолюбие не будет страдать оттого, что она всего лишь его любовница, тогда как дома у него есть жена.

Она принадлежит ему. Он до конца дней будет любить ее и дорожить ею. Он обрушит на нее шквал подарков. Он даст ей все, что только могут дать богатство и любовь.

Он любит ее.

Шерон. Любимая. Кариад.

Глава 16

Шерон не удивилась, когда проснулась. Она сразу вспомнила, где она, с кем и что произошло. Точно так, как каждую минуту, пока это происходило, она отдавала себе отчет в том, на что идет. Ее рассудок не был замутнен страстью. Безусловно, она была охвачена страстью, и страстью такой, какой прежде ей не приходилось испытывать. Но нельзя сказать, чтобы она обезумела от страсти. Этого оправдания у нее не было.

«Я отказалась от всего, — подумала Шерон. Глаза у нее еще были закрыты, тело расслабленно нежилось, согретое теплом его тела. — Пожертвовала всем ради чего-то несбыточного. Я отказалась от Оуэна — разве я теперь могу выйти за него замуж? — пожертвовала долгими годами усилий стать такой, как все, как дедушка и бабушка, пожертвовала тем, во что верят и чем дорожат эти люди. Пожертвовала всем ради одной ночи страсти, ради чужого мне человека».

И может быть, даже коварного и жестокого человека. Только сердце почему-то верит ему.

Она знала, что должно произойти, знала с того самого момента, когда они сели на траву и она обнаружила, что они одни высоко в горах. Она поняла это, наверное, раньше его и все же не сделала ничего, чтобы предотвратить неминуемое. А ведь он давал ей шанс одуматься, он не брал ее штурмом. Каждый раз перед их близостью он давал ей возможность воспротивиться ему. Но она хотела его. И это не было просто физическим влечением — ох нет! Иначе она справилась бы с собой. Но душа ее стремилась к нему.

И ради этого она пожертвовала всем.

— Александр. — Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Его имя как будто делало его настоящим, более земным. Она уже не могла видеть в нем только графа Крэйла, человека, олицетворяющего богатство и власть. Он стал частью ее самой. Они любили друг друга. Он был внутри ее тела, и частица его осталась там.

Ее взгляд задумчиво скользнул по его светлым волосам, по тонким, благородным чертам.

Он посмотрел ей прямо в глаза, а потом склонился и нежно поцеловал. Он целовал ее приоткрытыми губами, и Шерон подумала, что еще никто не целовал ее так, как он. Пусть сейчас в его поцелуе не было страсти, но в нем была удивительная интимность и нежность.

— Я не спала с Оуэном. — Она почувствовала, что должна сказать ему об этом. — У меня был только Гуин. До этой ночи.

Он медленно улыбнулся. Шерон едва могла различить в темноте выражение его лица. Она улыбнулась ему.

— Вы называли меня кариад, — сказал Алекс. — Это правда?

— А вы называли меня своей любимой, — отозвалась Шерон. — Это правда?

Улыбка Алекса стала еще шире.

— Да, это правда, Шерон Джонс, — ответил он. — Любимая.

— И я не лгала вам, Александр Хит, — ответила она. — Кариад.

Она верила — он говорит искренне, как знала и то, что она сказала ему правду. И хотя у них не может быть будущего, эта ночь пока не закончилась. Она пожертвовала всем ради одной этой ночи, и она будет наслаждаться ею до конца.

Он снова целовал ее, медленно, почти лениво, и она снова растворялась в его объятиях, наслаждаясь ощущением его гибкого и мускулистого тела. Она медленно переместилась, прижимаясь к нему, чувствуя его своими грудями, животом, бедрами. Она ощутила, как крепнет его плоть, и ее тело затрепетало в желании. Но теперь она знала, что может расслабиться и насладиться каждым мгновением любви, и постаралась успокоить себя, не подгонять свои чувства. Алекс тоже не торопился, он ласкал ее, оставляя ей возможность отвечать на его ласки, возбуждая ее и загораясь сам. Шерон впервые в своей жизни узнала, как мучительно сладостна может быть страсть.

С Гуином было совсем иначе. Хотя ей и нравились их любовные забавы, она все время была вынуждена торопиться, чтобы успеть получить удовольствие от его поспешной любви.

Александр же показал ей, что не только мужчина может любить женщину — нет, мужчина и женщина могут любить друг друга.

Она с наслаждением позволяла его рукам ласкать ее обнаженные груди, живот, ноги, позволяла им блуждать по самым сокровенным местам ее тела, одаривать ее такими ласками, какие раньше сочла бы неловкими и стыдными, но которые теперь казались ей восхитительными и желанными. И ее руки тоже ласкали его, и по тому, как участилось его дыхание, когда ее пальцы сомкнулись вокруг его мужского естества, она поняла, что можно возбудить мужчину еще сильнее, даже если по всем очевидным принос знакам он давно готов для любви.

Она инстинктивно почувствовала, что пришел момент для того, чтобы их тела вновь слились. Она перекатилась на спину и потянула его к себе.

— Позволь мне на этот раз быть снизу, — шепнул Алекс, и в то же мгновение его сильные руки помогли ей оказаться на нем. Он взял ее за подбородок и крепко поцеловал в губы.

— Как? — спросила она, когда он оторвался от ее губ. Она знала, что возможны и иные позиции для занятий любовью, но ей никогда не приходилось заниматься этим по-другому, иначе, чем она привыкла делать это с Гуином и как они только что делали это с Александром.

— Становись на колени надо мной, — подсказал Алекс. Она подчинилась, и он подтянул ее колени, прижав к своим бокам так, чтобы ее лоно оказалось как раз над его восставшей плотью, затем крепко взял ее за бедра и резким движением опустил вниз. Шерон ахнула, у нее перехватило дыхание, она выгнулась, закидывая голову назад, ловя воздух широко открытым ртом. Казалось, что он не сможет весь войти в нее. Но это было именно так. И она вытягивалась, словно пытаясь поглотить его. Он был великолепен. Ах, Боже, как он был великолепен!

— Шерон… — Его движения стали более мягкими. Он поймал ее за запястья и потянул вниз, к себе. Шерон оперлась руками о землю по сторонам от его головы и склонилась над ним, широко раскрытыми глазами глядя ему в лицо. Ее рассыпавшиеся волосы окутали Алекса, словно плотной завесой. — Любимая… Теперь ты, — выдохнул он и замер в ней.

Она двинулась, сначала медленно и неуверенно, но вскоре отдалась сладостному ритму, который снова вернул ей и боль, и обещание блаженства. Алекс закрыл глаза и застонал. Наконец, не в силах сдержать себя, он оторвал руки от травы, поймал ее бедра и подчинился ее ритму.

Они одновременно оказались на вершине блаженства, их крики слились в единый. И они тяжело дышали одним дыханием, измученные своим порывом. И одновременно заснули, укрывшись плащом.

Вот и еще один шаг к безнадежности, подумала Шерон, пробуждаясь. Но это ее совсем не волновало. Она познала блаженство, о котором не могла и мечтать. Ибо их соитие было не только физическим, хотя и нашло свое выражение именно таким образом.

«Я узнала, что такое любовь, — подумала Шерон, — узнала хотя бы на краткий миг. А множество людей живут и старятся, ни разу не встретившись с ней. Мне повезло».

Алекс погладил ее по волосам.

— Ты ведь не выйдешь замуж за Перри, — сказал он.

— Нет. — На миг она почувствовала легкое сожаление, но не более того. Наверное, завтра она испытает боль, поймет, что она потеряла. Но не сейчас.

— Я никогда не обижу тебя, Шерон, — сказал Алекс. — Я люблю тебя, ты мне очень дорога. Я буду заботиться о наших детях. И еще — я никогда не женюсь на другой женщине. Я не причиню тебе этой боли. Ты не пожалеешь о том, что случилось сегодня.

О Боже! Он не понял, что это их единственная ночь, что у них нет будущего.

Шерон потерлась щекой о плечо Алекса.

— Я не стану твоей любовницей, Александр, — сказала она. Его рука замерла в ее волосах.

— А что же произошло с нами сегодня? — растерянно спросил Алекс. — Разве ты уже не стала ею, Шерон? Мое тело до сих пор хранит тепло твоего.

— Этой ночью мы любили друг друга, — ответила ему Шерон, — потому что нам обоим хотелось этого, потому что между нами возникло нечто, что нельзя было выразить иначе. Но это не дает тебе никаких прав на меня. Это не означает, что я теперь принадлежу тебе.

— Никаких прав? — переспросил Алекс. — Это накладывает на меня ответственность. Ты была в моих объятиях, я оставил в тебе свое семя. Возможно, у тебя будет ребенок от меня. Я хочу заботиться о тебе, Шерон. И я буду заботиться о тебе, буду поддерживать тебя. Я не говорю о праве на тебя. Я всегда буду уважать тебя и твои требования, никогда не причиню зла тебе и нашим детям.

Это звучало так заманчиво, что она была почти готова согласиться на роль любовницы. И она уступила бы ему, если б не одно-единственное обстоятельство. Однако именно это обстоятельство и не позволяло ей согласиться.

— Александр, — прошептала Шерон. — Я не хочу повторить судьбу моей матери. Я не хочу жить в роскоши и одиночестве. Не хочу, чтобы ты приходил ко мне раз в неделю с единственной целью как можно скорее подняться в спальню и заняться там со мной любовью. Я не хочу, чтобы мои дети росли в одиночестве. Я не буду твоей любовницей, я не буду ничьей любовницей!

— А я-то решил, что ты любишь меня, — сказал он, и было не ясно, чего больше в его словах — горечи или упрека.

— Этой ночью я пожертвовала всем своим будущим, — сказала Шерон. — И я сделала это потому, что не могла противостоять настоящему, потому, что хотела тебя. Нет, я не просто хотела любви в горах. Я хотела, очень хотела отдаться именно тебе! И еще, наверное, хотела убедиться, что могу сделать это — пожертвовать всем ради любви. Но строить свое будущее на этом, Александр, я не могу. Я не стану твоей любовницей.

Алекс глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

— Значит, как все началось, так и закончится? — спросил он. — У нас не будет других ночей, Шерон?

И все-таки, подумала Шерон, трудно смириться с мыслью, что это конец.

— Не знаю, — сказала она. — Может быть, будут. Если ты захочешь этого и если этого захочу я. Но у тебя нет на меня прав. Я не твоя, Александр. Я никогда не соглашусь стать собственностью мужчины. С этого мгновения я принадлежу только себе. Я готова на любые жертвы, если их потребует от меня любовь. Но я не хочу быть на содержании у мужчины.

Они лежали молча, и Шерон слышала его дыхание. Она ощущала близость их тел, все еще объединенных любовью, тепло и уют его объятий, и сердце ее разрывалось от любви к нему. Она чувствовала, что вот-вот разрыдается.

— Пора проводить тебя домой, — наконец проговорил Алекс.

— Да.

Они полежали еще несколько минут, прежде чем он взял ее за бедра и отстранил от себя, положил спиной на траву. Она поправила платье, пока он приводил в порядок свою одежду. Затем он поднялся и протянул ей руку.

— В следующий раз, когда любопытство снова отправит тебя в горы, — сказал он, поправляя ей шаль, — подбери потемнее накидку, ладно? — Он накинул ей на плечи свой плащ и обнял. — Я ужасно боялся, что тебя заметят.

— Хорошо, — ответила она, прижимаясь головой к его плечу и обнимая его за талию под плащом.

Не проронив больше ни слова, они в обнимку спустились вниз, пока не достигли места, откуда уже был виден ее дом.

— Дойдешь одна? — спросил Алекс, поворачивая ее лицом к себе.

Она кивнула и потянулась к нему за поцелуем. Поцелуй был долгим, им не хотелось расставаться.

— Я только сейчас начинаю понимать, — сказал он, — какой огромный подарок ты сделала мне этой ночью, Шерон. Ты отдала все, не получив взамен ничего. Спасибо тебе. И все-таки я хочу хоть чем-то отплатить тебе. Признайся, ведь сейчас, пока мы спускались, ты всю дорогу думала о людях Кембрана, не так ли? Я хочу доказать тебе, что мне можно доверять. Ты оценишь такой подарок, правда?

Она кивнула.

— Спокойной ночи. — Он поцеловал ее. — Будь осторожна.

Она повернулась и побежала вниз по склону и затем вдоль холма к задней калитке дома.

Все в доме спали. Никто не заметил ее отсутствия. Она быстро разделась и тихо скользнула под одеяло.

Скоро рассвет, подумала Шерон, устраиваясь поудобнее и закутываясь в теплое одеяло. Но еще есть несколько часов до того, как первые лучи скользнут в окно и все случившееся предстанет в ином свете. Утром она окажется лицом к лицу с суровой действительностью. Но пока у нее есть несколько часов ночи.

Она закрыла глаза и вновь оказалась в его объятиях.

Забастовка началась уже на следующий день. Ее поддержали все: и рабочие, и шахтеры.

Джошуа Барнс прибыл с этой новостью в Гленридский замок ранним утром, когда Алекс уже завтракал. Граф вышел из-за стола, чтобы дать аудиенцию своему управляющему. Он знал, о чем пойдет речь, и досадовал, что не успел ничего предпринять прежде, чем началась забастовка.

— Барнс, — сказал он, прикрывая дверь кабинета, — я рад, что вы пришли. Я хотел послать за вами.

— У меня плохие новости, — сказал Барнс. — Рабочие и шахтеры объявили забастовку. Все как один. Вы видите, к чему привело ваше попустительство? Если бы вы, сэр, своевременно дали отпор и уволили зачинщиков, кризиса можно было избежать.

— Барнс, я не забыл, — ответил Алекс, — что вы давали мне этот совет. Я обязательно при случае скажу об этом другим хозяевам, чтобы они случайно не подумали, что вы совершили промашку.

— Извините, сэр, может быть, я много позволяю себе, но позвольте мне прямо сказать вам, что у вас нет опыта в делах такого рода. Вы слишком деликатны, вы не знаете этих людей.

— Возможно, — ответил Алекс. — А сейчас немедленно распорядитесь поднять заработную плату до прежнего уровня. И пришлите ко мне, пожалуйста, Оуэна Перри.

Джошуа Барнс стоял ошарашенный.

— Поднять заработную плату? — наконец выговорил он. — До прежнего уровня? Но, сэр, это невозможно. Так нельзя. Нельзя так просто идти на поводу у рабочих. Они совсем перестанут уважать вас, и вы уже никогда не сможете…

— Мистер Барнс! — Голос Алекса прозвучал как удар хлыста. — Вы отличный управляющий. Когда мне нужна информация или совет, я знаю, что могу обратиться к вам и услышу компетентное мнение. Но на этот раз мне не нужны советы. Сделайте так, как я велю. И пришлите ко мне Перри.

Джошуа Барнс, онемев от изумления и ярости, еще несколько мгновений стоял, свирепо глядя на графа, затем резко повернулся и поспешил покинуть кабинет.

Некоторое время Алекс нервно расхаживал из угла в угол, затем остановился у окна в ожидании Оуэна Перри. Этот человек вполне может и отказаться прийти. Но он обязательно поговорит с ним, даже если для этого придется самому идти в поселок и искать его.

Возможно, Барнс прав. Сейчас не самый лучший момент, чтобы начинать восстанавливать попранную справедливость. Очень может быть, что рабочие расценят это как проявление слабости, что навсегда подорвет дисциплину на производстве. Но он не может упорствовать просто ради того, чтобы доказать рабочим свою силу.

Или все будет иначе. Если он даст им больше того, чего они требуют, тогда, возможно, они поймут его честные намерения, поверят ему.

По дорожке к замку шла Шерон. Неужели сейчас только девять часов, удивился Алекс. Ему-то казалось, что уже далеко за полдень. Она выглядела чудесно, деловито шагая размашистым шагом, в котором, несмотря на его широту, улавливалось нечто безошибочно женственное. Глядя на нее, никак нельзя было подумать, что почти всю ночь эта женщина со всем пылом страсти занималась в горах любовью.

Если бы не усталость в его теле, которое, однако, при виде ее грозило вновь загореться желанием, то он бы счел случившееся сном. Дивным сном, в котором красивая, желанная, щедрая женщина дарила ему свои ласки.

Странно, но сегодня он был рад, что она отказалась стать его любовницей. Ему трудно представить Шерон в роскоши любовного гнездышка. Ей совсем не подходит роль содержанки, она слишком свободолюбива, слишком независима и решительна для этого. Она была бы несчастна, если бы стала его любовницей. И он, зная об этом, не был бы счастлив с ней.

Впрочем, сейчас не время думать о ней. Алекс с трудом удержался от того, чтобы не выйти в холл навстречу ей. Позже. Он увидится с ней позже.

Оуэн Перри пришел в замок почти через час. Он молча остановился в дверях кабинета, смело глядя в глаза своему хозяину — так же, как в прошлый свой визит. Алекс видел, что его глаза сияют торжеством.

Невольно в его уме вспыхнула мысль о том, что этой ночью он разрушил планы Оуэна Перри, что этой ночью он любил его женщину. Но Алекс не позволил себе насладиться этой мыслью, безжалостно отбросив ее в сторону. Сейчас не время для личных счетов.

— Садитесь, — сказал он, и Перри, опустив глаза, присел на тот самый стул, на котором сидел в прошлый раз.

Алекс сел за письменный стол.

— Какие у вас требования? — спросил он. — Чего вы добиваетесь?

На лице Оуэна проступило знакомое и вполне ожидаемое выражение полного непонимания.

— Откуда мне знать? — сказал он, пожимая плечами. Алекс, опершись на локти, наклонился вперед.

— Перри, давайте прекратим эти глупые игры, — сказал он. — Даже если забыть о том, что вы лидер, — даже в этом случае вряд ли найдется хотя бы один рабочий, который не знал, почему он не вышел на работу. Итак, чего вы хотите?

— Мы хотим жить. — Оуэн решительно прищурил глаза. Алекс кивнул.

— Что же для этого нужно? — спросил он. — И вы, и я знаем, что есть семьи, которые вряд ли смогут выжить, если забастовка продлится слишком долго. Что нужно сделать, чтобы вы снова смогли выйти на работу?

На лице Оуэна Перри можно было прочесть едва скрываемую ненависть.

— Верните наши десять процентов зарплаты, — процедил он. — Многие не могут свести концы с концами на эти деньги.

— Я уже отдал распоряжение поднять заработную плату на двадцать процентов, до того уровня, который был до моего приезда, — сказал Алекс. — Я решил не медлить с этим. Кроме того, я обещаю вам, что сегодняшний день не будет вычтен из вашего заработка.

Оуэн Перри посмотрел на Алекса с нескрываемым изумлением.

— Итак, можно сказать, что мы договорились? — спросил Алекс.

— Это ловушка? — Оуэн вновь прищурил глаза, теперь он даже не старался выглядеть бестолковым. — Что вы еще задумали, черт возьми?

— Ничего, — ответил Алекс. — Я сам собирался поднять зарплату, даже еще не зная о забастовке. Я решил это за день или за два до вашего собрания. Но разве я мог ожидать, что вы таким образом подтолкнете меня к этому решению?

На лице Оуэна вновь появилась маска полного непонимания.

— В прошлый раз я делал вам предложение, — продолжал Алекс. — Я предлагал вам устроить мне встречу с рабочими, чтобы сообща обсудить, как улучшить жизнь в Кембране. Сейчас я повторяю свое предложение. Может быть, мое сегодняшнее решение убедит вас, что я действую честно.

Оуэн Перри недоверчиво усмехнулся, но промолчал.

— А теперь о запланированном вами марше в Ньюпорт, — продолжал Алекс. — План неплох, но может принести слишком много вреда. Такое массовое мероприятие трудно организовать так, чтобы все шло точно в соответствии с задуманным. Когда собирается столько разгоряченных мужчин, трудно избежать столкновений, которые могут привести к безрассудству. Если к тому же у людей будет оружие, то это уже становится просто опасным.

— Какой марш? — тупо спросил Оуэн. — Я ничего не знаю про это.

— Я думаю, что хартия в конечном счете будет принята парламентом, — продолжал Алекс, делая вид, что не слышал его вопроса. — К сожалению, такие серьезные изменения требуют долгого времени. Годов или десятилетий. Иногда даже столетий. Но несмотря на это, кое-что мы можем изменить уже сейчас. У нас есть много дел в нашем Кембране. Но я не хочу навязывать вам своего мнения, я хочу узнать мнение людей. Вы скажете о моем желании рабочим? Вы ведь гораздо лучше знаете, с кем нужно переговорить и как убедить.

Оуэн Перри долго молчал.

— Я не верю вам, Крэйл, — наконец произнес он. — Ни одному вашему слову. Но другие, может быть, поверят. Я передам им ваши слова.

— Благодарю вас. — Алекс поднялся со стула и протянул Оуэну руку.

Оуэн посмотрел на протянутую ему руку, но не подал своей.

— Вы сами были в горах? — спросил он вместо этого. — Или кто-то донес вам?

— Я сам был в горах, — ответил Алекс.

— Но кто-то сообщил вам, что будет собрание. — Он смотрел Алексу прямо в глаза. — Если вы действительно хотите, чтобы вам поверили, то вам лучше бы не скрывать такие вещи. Кто этот доносчик?

Алекс покачал головой.

— Я не вижу особой пользы в том, чтобы открыть вам его имя, — ответил он. — Тем более что я и сам не знаю этого. Если мы сможем научиться работать вместе, Перри, в дальнейшем у вас не будет нужды что-то скрывать, а у меня — прибегать к услугам осведомителей.

Оуэн Перри оперся кулаками о письменный стол и наклонился к Алексу.

— Я все равно выясню, кто этот человек, — твердо сказал он. — И он пожалеет об этом.

Да, с этим мужчиной будет непросто договориться, подумал Алекс, оставшись один. Но он и не ждал, что задуманное будет так уж легко осуществить. И тут ему в голову пришла мысль, не послать ли к Шерон с приглашением отобедать с ним, но он сразу же отказался от этой идеи.

Джошуа Барнс вызвал к себе одного из мужчин, которому, как он знал, однажды крепко досталось от «бешеных» — его жестоко избили и поломали в его доме всю мебель. Сидя в своем кабинете на заводе, Барнс с едва сдерживаемым нетерпением ждал Гиллима Дженкинса.

В этом деле он не может использовать Ангхарад, думал Барнс, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Он неплохо разбирается в людях, потому-то и смог так долго и успешно управлять заводом и шахтой. Эта бабенка если о чем-то и докладывает ему, то всегда преподносит все так, чтобы ее слова не навредили кому-либо. Она вынуждена ему доносить, она надеется, что их постельные забавы заставят его жениться на ней. Но она никогда не называет ему конкретных имен.

Вот Дженкинс — этот не такой щепетильный. Он так озлобился, что готов продать и мать родную.

— Это унизит Перри, — спустя несколько минут втолковывал ему Барнс. — Люди будут показывать на рогоносца пальцем и говорить, что он не смог совладать даже со своей женщиной — куда уж ему командовать людьми.

Было заметно, что перспектива сделать из Перри посмешище обрадовала Дженкинса даже больше, чем деньги, которые дал ему Барнс для покупки новой мебели.

— Я сделаю все, как вы велите, — торопливо кивая, заверил он управляющего. — Пусть люди посудачат.

— Но только очень осторожно, — предупредил Барнс. — Не надо, чтобы это было как напоказ.

— Все будет в порядке, уж поверьте мне. — Дженкинс сплюнул и вышел из кабинета.

Вот это должно сработать, думал Барнс, глядя ему вслед. Это унизит Перри в глазах рабочих или по крайней мере нарушит его матримониальные планы. И Крэйл не будет выглядеть таким уж благородным: все поймут, что он слабак.

А самое главное, достанется Шерон Джонс. Ее репутация здорово пострадает. А может быть, и не только репутация, думал Барнс.

Глава 17

— Я правда не понимаю, что происходит, — говорил Эмрис за ужином. — Если он испугался, как некоторые говорят, то почему он согласился даже на то, чего мы не требовали? Почему он повысил зарплату на двадцать, а не на десять процентов?

— Нужно радоваться и не спрашивать, отчего так, а не иначе, — ответил ему отец. — Мне что-то не припоминается такой забастовки, чтобы она длилась меньше одного дня. Или такой, чтобы мы получили то, чего требовали, и даже более того.

— Слава Богу, — сказала Гвинет Рис, — что дети больше не будут голодать. Я не думаю, чтобы граф Крэйл поступил так от страха. Просто он справедливый и милосердный человек. У него у самого есть маленькая дочь. — Гвинет решительно кивнула в подтверждение своих слов. — Ну-ка, Шерон, освобождай скорее свою тарелку. Что-то ты сегодня ничего не ешь. Или устала? Или тебя что-то тревожит, дочка?

Шерон заставила себя продолжить ужин. Да, она очень устала, и физически, и морально. Она не знала, радоваться ей или горевать. Он докажет, что ему можно верить, сказал он ей этой ночью, — или то было уже утром? Это был его подарок ей. Подарок скорый и гораздо больший, чем она ожидала.

Он поступил так, потому что думал о них. Потому что ему небезразличны люди Кембрана, ему небезразлична она. Он сделал подарок ей. Драгоценный, очень драгоценный подарок.

Она не видела его весь день. Она говорила себе, что не хочет видеть его, убеждала себя, что не желает, чтобы он искал встречи с ней. Но теперь понимала, что просто обманывала себя, что на самом деле весь день ждала встречи с ним. Ей хотелось просто увидеть его. Уже не графа Крэйла, а Александра. Любимого Александра. Ее тело, еще не остывшее от любовных ласк этой ночи, тосковало о нем.

— Ставлю три пенни, Шерон, — хохотнул Эмрис, — что ты сейчас думаешь об Оуэне. До свадьбы уже меньше двух недель. Мечтаешь о ночке после свадьбы, а?

— Эмрис! — раздался сердитый голос Хьюэлла. — В моем доме, да еще при матери и Шерон, не смей говорить пошлости!

Да, это действительно одна из причин ее тревоги, подумала про себя Шерон, — причина, о которой ей не хотелось вспоминать. Но ей все-таки надо посмотреть правде в глаза, откладывать дальше невозможно. Ей придется порвать с Оуэном. У нее ныло под ложечкой, когда она пыталась представить свое будущее без него, когда думала о том, как обидит и, может быть, даже унизит его.

— Извини, бабушка. — Она отодвинула тарелку. — Я не хочу больше есть. Ты не обидишься?

Дедушка нахмурился.

— И это в то время, когда столько людей у нас голодает, — произнес он. — Ты оскорбляешь труд бабушки, Шерон.

— Мне очень жаль. — Шерон пододвинула тарелку обратно, проткнула вилкой картофелину и, положив ее в рот, начала старательно жевать.

Бабушка ободряюще похлопала ее по руке.

— Я скажу Оуэну, чтобы он сегодня долго не задерживал тебя, — сказала она. — Тебе надо хорошенько выспаться.

Шерон с трудом разжевала последнюю картофелину и, проглотив ее, облегченно вздохнула.

Оуэн пришел через полчаса, когда Шерон мыла посуду. Она с трудом смогла заставить себя поднять на него глаза. Оуэн вовсе не казался таким уж довольным, как она ожидала.

— Ну что, Оуэн, — спросил его Хьюэлл, — ты рад? Все кончилось гораздо лучше, чем мы ожидали.

— Да, Хьюэлл, — ответил Оуэн. — Забастовка закончилась чуть ли не раньше, чем началась, с нас не удержат за невыход на работу, зарплату подняли до прежнего уровня. Да, все выглядит очень неплохо.

Эмрис усмехнулся.

— Тебя, как я посмотрю, это не очень-то радует, — сказал он. — Ты, похоже, настроился повоевать.

— А вот на это не стоит настраиваться, — проворчала Гвинет, вытирая руки. — Люди и так с ног валятся от голода.

— Все бы так, миссис Рис, — проговорил Оуэн, — но мне что-то не внушает доверия этот граф. Думаю, он хитрит с нами. Ну да ладно. Шерон, ты готова?

Чему быть, того не миновать, подумала Шерон и, сняв фартук и аккуратно сложив его, взяла со стула шаль. Пока она закутывалась в нее, бабушка наказывала Оуэну пораньше привести Шерон домой.

— Не забирайтесь высоко в горы! — крикнул им вслед Эмрис. — А не то отцу Ллевелину придется палкой благословлять вас.

— А я отберу ее у него и сломаю об колено, чтобы он благословил уже двумя палками кого-нибудь другого, — ответил ему Оуэн через плечо, и они с Шерон вышли на улицу.

Он крепко взял ее за руку, и они последовали своим обычным вечерним маршрутом по улице к ближним склонам холмов. Воздух был прохладным и влажным, в нем чувствовалось приближение осени. Оуэн хмуро молчал.

— Тебя что-то тревожит? — спросила Шерон.

— Да нет. Так, одна мелочь.

— Что же это за мелочь? — допытывалась Шерон.

— Крэйл, — ответил Оуэн. — Он подглядывал за нашим собранием. Разве он не рассказал тебе об этом?

Шерон охватила дрожь.

— Откуда ты знаешь, что он там был? — спросила она. — С чего ты взял это?

— Он сам сказал мне. — Оуэн испытующе посмотрел ей в лицо. — Сегодня утром он вызывал меня в замок. Разве он не говорил тебе?

— Я не видела его сегодня. — Шерон почувствовала, как кровь отхлынула от лица. — Я хожу в замок не для того, чтобы разговаривать с ним, а чтобы учить Верити.

Оуэн ничего на это не ответил и, отвернувшись, задумчиво посмотрел на отдаленные холмы.

— И почему ты думаешь, что он станет разговаривать со мной об этом? — не отступала она. Неужели Оуэн знает, что она тоже была этой ночью в горах? Неужели?..

— Шерон, — глухо произнес Оуэн, — кто-то предупредил графа о собрании. Он сам признался мне в этом, но не захотел назвать имя осведомителя. Но доносчик — среди нас.

Шерон похолодела, когда поняла смысл его слов. И смысл его вопросов.

— Ты думаешь, это я донесла графу? — спросила она. Ее глаза округлились от ужаса и возмущения. — Оуэн, я не делала этого! Я не доносила ему! Да и зачем мне это делать?

— Но кто-то же донес, — сказал Оуэн. — Сегодня, когда мы говорили об этом с мужчинами, твое имя прозвучало не раз. Есть такие, которые даже убеждены, что это сделала ты.

Шерон, потрясенная и оскорбленная, остановилась и резко повернулась к Оуэну.

— Кто же это, Оуэн? — возмущенно воскликнула она. — Может быть, ты? Признайся, ты тоже считаешь, что это сделала я? Ты думаешь, что я хочу, чтобы тебя и твоих друзей уволили с работы?

Оуэн взял в ладони ее лицо, крепко удерживая подбородок большими пальцами, чтобы она не смогла отвернуться. Он долго смотрел ей в глаза, прежде чем ответил:

— Нет. Я не верю, что ты могла пожелать мне такого. Да и другим людям нашей долины.

Странно, но его доверие не принесло ей облегчения. Она чувствовала, что готова вот-вот расплакаться, и кусала сдерживая рвавшиеся из груди рыдания. Она обманула Оуэна, обманула в другом, гораздо более важном. Но так уж повернулось, что сейчас неподходящее время, чтобы признаться ему в своем грехе и порвать с ним. Если она сейчас сделает это, ее наверняка сочтут виноватой и в том, к чему она совсем непричастна. Да, она виновата, но в другом. Она помолвлена с Оуэном и изменила ему. Но она не предавала его. Она не предавала людей Кембрана.

— Спасибо тебе, — сказала она Оуэну.

— Но теперь тебе точно нельзя бывать в замке, — сказал он. — Теперь-то уж наверняка, Шерон. Я верю тебе, но другие мужчины вряд ли поверят. Тебя и так уже подозревают в доносительстве. А некоторые находят этому кучу всяких причин. Одни говорят, что граф — красавчик, что у него денег куры не клюют, другие — что вы с ним одного поля ягода, не то что я.

Шерон чувствовала себя оплеванной.

— В общем, тебе надо уйти оттуда, чтобы снять с себя всякие подозрения, — закончил Оуэн.

— Только для этого? — спросила Шерон. — Даже когда ты веришь мне? Но, Оуэн, разве тем самым я не признаю свою вину? Разве это не будет выглядеть так, что ты уличил меня в доносительстве, приструнил и заставил отказаться от работы?

— Ну и хорошо, если так, — ответил Оуэн. — Если мужчины сочтут, что я задал тебе хорошую трепку и ты послушалась, они успокоятся и разговоры утихнут. Я считаю, что лучше всего повернуть дело именно так — ну, разве что бить тебя я не стану, потому что верю тебе. Но ты будешь в безопасности, если все сочтут, что я сам разобрался с тобой.

Шерон закрыла глаза. Но его сильные руки, державшие ее за подбородок, не позволили ей спрятать лицо.

— Никогда, — ответила она. — Нет и еще раз нет. Я никогда не соглашусь на это, Оуэн. Я не понимаю, как у тебя язык поворачивается предлагать мне такое?

— Гордость не позволяет тебе послушаться меня, так, что ли? — горько произнес Оуэн. — Тебе стыдно, что кто-то будет говорить, будто я проучил тебя, да? Но ведь все скоро об этом забудут. И уж поверь, никто из-за этого не станет относиться к тебе хуже.

— Я не хочу, — сказала Шерон, — не хочу отмываться от того, чего я не делала. И не брошу свою работу. Я не хочу отказываться от нее. Она дорога мне. Я люблю Верити.

И все-таки она чувствовала себя виноватой. Но она не могла ему признаться сейчас. Это добавило бы масла в огонь обвинений. Ах, он должен ей поверить, он должен поверить в то, что она не совершала того, в чем ее обвиняют!

— Довольно морочить мне голову, Шерон. — Голос Оуэна стал жестким. Он наконец отпустил ее подбородок. — Пора бы тебе понять, что я думаю только о твоем благе. Знаешь, мне начинает надоедать твое упрямство. Меньше чем через две недели ты все равно оставишь работу, если, конечно, ты не передумала выходить за меня замуж. Так какая разница — неделей раньше или неделей позже? Твое упрямство только даст пищу злым языкам, и ты наживешь себе врагов.

— Я не могу сейчас бросить работу! — отчеканила Шерон. — Я оставлю ее только тогда, когда сочту нужным или когда граф откажется от моих услуг. Я не стану делать это только из-за того, что кто-то считает меня доносчицей.

— А может, ты не хочешь этого делать, потому что об этом прошу тебя я, кариад? — Оуэн смотрел на нее, не отрывая глаз.

Шерон осеклась и опустила глаза.

— Не надо, Оуэн. Не проси меня об этом, — сказала она тихо. — Ведь если бы я попросила тебя бросить работу или перестать подбивать рабочих на забастовки, потому что это слишком опасно, ты ведь не послушался бы меня, правда?

— Конечно, нет, — сказал Оуэн. — Я же мужчина.

— А я женщина, — сказала Шерон. — А не получеловек, для которого ничего не значит работа, который ни во что не ставит собственную гордость, Оуэн. Я женщина.

Оуэн неожиданно улыбнулся. Он положил руки ей на плечи и притянул к себе.

— Я заметил это, — сказал он. — Но, черт возьми, ты из тех женщин, Шерон, которым нужна тяжелая мужская рука.

Он крепко поцеловал ее. На мгновение ее охватила паника. Она виновата перед ним. Но она не может открыться ему сейчас. Не может, да простит ее Бог.

— Ладно, мы обсудим это ночью после свадьбы, — сказал он, с ухмылкой отрываясь от ее губ. — Ты сама выберешь себе наказание. Я могу положить тебя к себе на колени и хорошенько отшлепать или проучить тебя в постели. Если выберешь постель, тебе тоже несдобровать, уж это я тебе обещаю! Но почему ты плачешь, кариад?

Шерон, не отвечая, помотала головой и уткнулась лицом ему в плечо. Оуэн! Как близка она была к тому, чтобы полюбить его, как близка! Она и сама не понимала, что помешало ей полюбить его. Он был само воплощение того, чего она только могла пожелать от жизни. Любая другая незамужняя женщина в Кембране, да и любая женщина из соседней долины была бы рада оказаться под пятой у такого мужчины. Шерон хотела полюбить его. Даже сейчас она хотела этого.

Ах, если бы вчера ночью там, в горах, с ней был Оуэн, если бы он любил ее так, как любил ее тот, другой, если бы он дал ей то счастье, которое она испытала! Ах, если бы… Тогда у нее была бы скорая свадьба и целая жизнь, наполненная счастливым замужеством и материнством. Если б она любила его, она даже согласилась бы починиться его воле, охотно приняла бы от него любое наказание, была бы покладистой и покорной. Или по крайней мере могла притвориться покорной. Если б она полюбила его…

— Оуэн, — сказала она, — ты очень, очень дорог мне. Пожалуйста, верь мне.

— Ты сможешь доказать это в первую же ночь после свадьбы, — ответил он, целуя ее в висок, а потом, когда она повернула к нему лицо, и в губы. — Ты будешь доказывать мне это всю ночь напролет, а утром я тебе скажу, поверил я тебе или нет. Но если я не поверю, тебе придется начать все сначала. Может, понадобится целая неделя, прежде чем я поверю тебе.

Шерон высвободилась из его объятий. С таким Оуэном, нежным и веселым, ей сейчас было еще неуютнее, чем с Оуэном угрюмым и властным.

— Проводишь меня домой? — попросила она. — Бабушка велела вернуться пораньше.

Оуэн запрокинул голову и весело расхохотался.

— Конечно, бабушку нужно слушаться, — наконец выговорил он. — Ты прямо как маленькая девочка, Шерон. Надо будет расспросить миссис Рис, как ей удается добиться от тебя такого послушания. Ну что ж, кариад, домой так домой. Не много мне осталось сбивать ноги, провожая тебя в дом твоего деда. Скоро мне не придется делать для этого лишний крюк, потому что у нас будет общий дом.

Он вновь крепко взял ее за руку, переплетая свои пальцы с ее.

Алекс остановился у дверей гостиной и привычно взялся за ручку двери. Иногда он открывал дверь и несколько минут уделял тому, чтобы оценить успехи Верити в музыке, — так, во всяком случае, он объяснял себе эти визиты, и иногда это было правдой. Верити радовалась его появлению и спешила продемонстрировать ему гаммы и простенькие мелодии, которыми овладела за эти несколько недель. А иногда он ограничивался тем, что просто стоял некоторое время за дверями, прислушиваясь, а затем тихо уходил.

Сегодня играла не Верити, а Шерон. Верити пела.

Шерон… Он плохо спал прошлой ночью, несмотря на усталость. Мысли роем кружили у него в голове, не давая заснуть. Но это была лишь одна из причин плохого сна. Он желал повторения прошлой ночи, ночи любви, вновь переживая каждое ее мгновение, он жаждал пережить все снова.

Ему хотелось видеть ее. Слышать ее голос. Касаться ее тела. Александр — называла она его. Не Алекс, а Александр. Так она назвала его сначала. А потом сказала ему «кариад». Это слово было не просто любовным лепетом, слетевшим с ее уст в минуту страсти, оно шло из глубины ее сердца.

Шерон… Он прижался лбом к дверному косяку, затем собрался с духом и распахнул дверь.

— Добрый день, — произнес он. — Я не помешаю?

— Папа! — Личико Верити радостно вспыхнуло, она пролетела через комнату навстречу отцу и схватила его за руки. — Я выучила валлийскую песню. Настоящую валлийскую песню, на валлийском языке. Я ведь умница, правда? Это миссис Джонс научила меня, она сказала, что, когда я вырасту, я смогу спеть ее на айстедводе.

— Я обязательно приду послушать твое пение и буду болеть за тебя, — ответил Алекс. — А потом, когда ты победишь, я понесу тебя домой на плече.

Девочка рассмеялась.

— Проходи, послушай, как я пою.

Он посмотрел на Шерон, которая сидела в другом конце гостиной за фортепьяно, улыбаясь им. Ее щеки разрумянились, глаза блестели, она явно была рада видеть его, как и он ее, впрочем. Боже мой, подумал Алекс, ведь это было, было на самом деле. Это был не яркий эротический сон, это случилось с ними наяву.

— Можно? — спросил он. — Она уже готова петь перед публикой?

— Почему бы и нет? — ответила Шерон. — Тем более что публика будет не слишком пристрастной. Нам нужно еще поработать над произношением и интонациями, но голос у нее очень нежный.

— Услышать подобный отзыв из уст валлийки, — сказал Алекс, — да разве может быть лучший комплимент?

Верити спела для него новую песню, потом сыграла все разученные прежде гаммы и мелодии. Затем она сообщила отцу, что у Генриха VIII было шесть жен, что Вена — столица Австрии и что миссис Джонс хвалит ее за успехи в чистописании.

— Я не посадила сегодня ни одной кляксы, представляешь, папа? — говорила девочка.

— Это большое дело, — отвечал ей Алекс. — Похоже, что скоро в нашем доме появится ученый человечек, который сможет посрамить своего отца.

Верити радостно захихикала, но тут же в сомнении покачала головой.

— Нет, вряд ли, — сказала она. — Да, знаешь, папа, этот Генрих Восьмой двум своим женам отрубил головы.

— Какая досада, — промолвил Апекс. — Что ж, я полагаю, уроки на сегодня могут быть закончены. Поднимайся в детскую, няня уже ждет тебя с чаем. А мне нужно поговорить с миссис Джонс.

— Хорошо, папа, — сказала Верити. — Но ты еще зайди ко мне потом. Я хочу показать тебе свои тетрадки и рисунки. До свидания, миссис Джонс. Завтра мы тоже будем учиться петь?

— Конечно, — ответила ей Шерон. — Что за день без песни?

Верити вприпрыжку выбежала из комнаты, громко захлопнув за собой дверь.

На несколько мгновений в гостиной повисла тишина. Шерон стояла у фортепьяно, Алекс — в нескольких шагах от нее. Они разглядывали друг друга — настороженно, но без смущения. А потом он раскрыл объятия и она бросилась в них, всем телом прижимаясь к нему.

— Ты нормально добралась до дому? Никто не заметил твоего отсутствия? — спросил он ее.

— Все в порядке. — Она уткнулась зардевшимся лицом в его шейный платок. — Спасибо за подарок.

— Подарок? — переспросил он.

— Да, тот, который ты обещал мне, — прошептала Шерон. — Ты сделал для людей то, что мог сделать только ты. И этот подарок более ценен для меня, чем любые алмазы и изумруды.

— Правда? — Он поцеловал ее в голову. — Мне хотелось бы подарить тебе, Шерон, все алмазы и изумруды, какие только можно купить за деньги. Но мне почему-то кажется, что ты их не примешь от меня.

Она чуть отстранилась и посмотрела ему в глаза.

— Нет, — сказала она. — Они не нужны мне. Мне нужно было поверить тебе, и теперь я могу верить тебе.

Алекс ласково провел кончиками пальцев по ее щеке.

— Ты уже рассказала ему? — спросил он. Прикусив губу, она помотала головой.

— Еще нет.

— Но ты ведь не выйдешь за него, Шерон? — с тревогой спросил Алекс. Он понимал, ему следовало бы, наоборот, всячески содействовать этому браку. Ради ее спокойствия, ради ее будущего. Ведь она не будет его любовницей. Ради ее же блага он должен настаивать на ее замужестве. Но он не мог вынести даже мысли о том, что она будет с другим мужчиной, и тем более с Оуэном Перри.

Шерон вновь покачала головой.

— Что решили мужчины? — спросил он ее. — Они согласились прийти на собрание?

Шерон непонимающе посмотрела на него.

— Разве он не сказал тебе? — удивился Алекс. — Я хочу собрать рабочих во главе с Перри и обсудить с ними, что мы можем сделать сообща, чтобы улучшить жизнь в Кембране. Перри мог бы организовать такое собрание.

— Я ничего не знаю об этом, — сказала Шерон. Александр улыбнулся.

— Я сегодня не сомкнул глаз, — признался он шепотом. — Я хотел тебя.

По тому, как вспыхнули ее щеки, он понял, что она тоже хотела его. Склонившись, он поцеловал ее в губы. Ему стоило большого усилия заставить себя оборвать поцелуй. Время и место были неподходящими для любовной страсти.

— Присядем, — сказал он, подводя ее к дивану и усаживая рядом с собой. — Я хочу посоветоваться, Шерон. Представь, что ты не ограничена в деньгах, что в твоем распоряжении завод и шахта и весь Кембран. Что бы ты сделала в первую очередь, чтобы облегчить жизнь людей?

— Ого! — выдохнула Шерон.

Она положила голову ему на плечо, он обнял ее, и некоторое время они сидели молча. А потом она набрала воздуха и заговорила, и Алекс уже не мог остановить ее.

— Я бы устроила в Кембране водопровод и канализацию, — говорила она, — и наша река стала бы чище. Я бы запретила детям работать и строго следила бы за этим. Я бы построила для них школу, дала бы им право на иную судьбу, на иное будущее — им бы не пришлось обязательно отправляться на завод или в шахту, особенно если они хотят иного и у них есть способности. Я бы построила больницу. Я платила бы пенсии старикам и инвалидам. Тут была бы библиотека, к нам приезжали бы лекторы и докладчики, чтобы рассказывать, что происходит в мире. Кроме того, наш народ очень музыкален, и я бы… Или уже достаточно?

Алекс весело рассмеялся.

— Я думаю, для начала больше чем достаточно, — сказал он. — А может быть, нужно построить жилые дома, чтобы люди не жили в такой тесноте?

— Ах да! — воскликнула Шерон. — Разумеется!

— Придется мне ввести для тебя должность управляющего прожектами, — пошутил Алекс.

— Ты на самом деле хочешь сделать что-то из того, что я тут наговорила? — спросила она.

— Не что-то, а все, что смогу, — ответил Алекс. Он понимал, что значит это его обещание. Он принимает на себя обязательство положить на Кембран все свое время и все свои силы. Теперь ему уже не спрятаться за отговоркой, что он приехал сюда ненадолго. Если он и в самом деле берется за преобразования — а он берется за них! — значит, на долгие годы Кембран становится ему домом.

Куда делось чувство, тяготившее его в первые дни пребывания здесь, когда он ощущал себя пришельцем на чужой планете? Теперь совсем иное чувство переполняло его душу — чувство сопричастности происходящему и этой земле, чувство родины.

Он дома.

И здесь он нашел свою любовь.

— Но почему, Александр? — спросила Шерон.

— Потому что я так хочу, — ответил он, — и потому что я могу это сделать.

— Ты делаешь это ради меня? — Ее голос был таким тихим, что он едва разобрал ее слова.

— Отчасти, — сказал он. — Но не только. Отчасти, Шерон, я делаю это ради тебя. Я полюбил долину, этот город и этих людей — но в моем сознании они неотделимы от тебя.

— Мне пора идти, — сказала Шерон, отрывая голову от его плеча и вставая.

Алекс встал вслед за ней, взял ее руки в свои и поцеловал сначала одну, потом другую.

— Я тоже почти не спала сегодня, — призналась она тихо. — Я просыпалась несколько раз, долго ворочалась и не могла уснуть. И ты мне снился.

Алекс улыбнулся.

— Назови меня так, как называла в горах, — попросил он.

— Кариад? — Она удивленно подняла брови и вспыхнула. А потом посмотрела на его губы и прошептала: — Кариад.

Он нежно поцеловал ее.

— Я должна идти. — Она высвободила свои руки. Алекс проводил ее до двери и, выпустив, долго смотрел ей вслед, пока она проходила через холл, пока сбегала по ступеням парадного крыльца, пока дворецкий не закрыл за ней дверь.

Боже праведный, он любит ее. Любит ее тело, ее ум, ее душу. Любит ее. Однако их отношения до странности сложны и запутанны. Она не желает быть его любовницей и в то же время не отвергает его совсем, допускает такое, что изредка они смогут быть вместе и любить друг друга. Они не стали любовниками, но она позволяет ему целовать себя и желает этих поцелуев. Желает любить его и называть любимым.

Какая она щедрая женщина, эта Шерон Джонс! Ночью в горах она отдалась ему, не задумываясь о том, что получит взамен. И теперь щедро дарит ему свою любовь — да, это любовь, — не требуя взамен даже покровительства. Ей нужна только уверенность в нем, вера в чистоту его помыслов. Ей не нужны алмазы и изумруды, как она сказала. Ей нужно верить ему.

Будь в его распоряжении вселенная, думал Алекс, он бы бросил ее к ногам этой женщины. Что ж, у него нет таких богатств, но кое-что у него все-таки есть. И он расстелет это ковром перед ней, чтобы она ступала по нему, смотрела вокруг и радовалась тому, что видит.

И чтобы знала, что не напрасно поверила ему.

Глава 18

Алекс проснулся в холодном поту и, уставясь взглядом в складки балдахина над кроватью, с тревогой прислушался. К тому времени, как он освободился от пут сна, звук уже затихал где-то вдали, но Алекс узнал его. Это выли «бешеные быки».

Проклятие! Он лежал, стиснув зубы и сжав кулаки. Как же он был глуп, когда убедил себя, что теперь все быстро пойдет на лад, что все примут его предложение и, с энтузиазмом взявшись за переустройство своей жизни, забудут о прошлых недоразумениях!

За эти три дня он не получил никаких вестей от Оуэна Перри. Зато ему пришлось многое выслушать от своих соседей, которые упорно держались и ни в чем пока не уступили своим рабочим.

Да чтоб им гореть в адском пламени! Опять они пришли наказать каких-то бедолаг. Без какой-либо на то причины. Алекс задумался, не окажется ли вновь среди наказанных молодой родственник Шерон. Наказывают ли «бешеные» дважды одного человека? Алекс пообещал себе, что завтра снова вызовет в замок Оуэна Перри и разузнает, нельзя ли как-нибудь по мирному решить это дело, а заодно спросит его, на какое число назначена встреча.

Но вновь леденящий душу вой достиг его слуха, и он, соскочив с постели, подбежал к окну. И разумеется, ничего не увидел в кромешной темноте ночи. Может, стоит одеться и прогуляться туда, откуда доносятся крики? Но к тому времени, пока он доберется, «бешеные» скорее всего уже уйдут. Если они следуют заведенному правилу, то сегодня они пришли только предупредить жертву, они никогда не наказывают без предупреждения. Да и вообще, даже если он и найдет их, что он сможет сделать — один против десятерых?

Его размышления прервал новый крик — на этот раз он раздался в замке. Верити! Наверное, она проснулась и испугалась страшного воя. Алекс схватил халат, поспешно просунул руки в рукава и выбежал из спальни, на ходу завязывая пояс.

Няня Верити была уже у постели девочки, но Алекс отослал ее и взял на руки плачущую, перепуганную дочь.

— Все в порядке, родная, — шептал он. — Все в порядке.

— Я боюсь, папа, — плакала она. — Там волки. Они придут и съедят меня.

— Папа с тобой, — сказал Алекс, крепко стиснув ее в объятиях, чтобы она могла почувствовать их надежную защиту. — Мы в замке, за толстыми стенами. Никто не придет, никто не съест мою дочку. Папа не впустит сюда никого.

— Волки, — хныкала Верити ему в шею. — Няня сказала, что это волки. Я боюсь волков.

Да, наверное, ей лучше думать, что это дикие звери, а не люди свирепствуют по ночам, подумал Алекс.

— Это не волки, малыш, это просто дикие звери, которые водятся в здешних горах, — сказал он. — Они никогда не подходят близко к Кембрану или к замку, потому что боятся людей. Но иногда они воют по ночам, и эхо разносит их вой, и поэтому кажется, что они близко.

— Я боюсь, папа. — Верити прижалась к нему еще теснее.

— Я знаю. — Алекс стянул с кровати одеяло и, закутав в него дочь, опустился с ней в кресло. — Они и в самом деле страшно воют, ну и что с этого? Тебе незачем бояться их. Папа всегда сумеет защитить тебя. Он никому не даст в обиду свою маленькую дочурку.

Верити жалобно всхлипнула и устроилась поудобнее у него на коленях.

— Побудь со мной, — попросила она.

— Конечно. — Он поцеловал ее теплую взлохмаченную макушку. — Вот, слышишь, они опять воют. Послушай их, когда ты с папой. Видишь, ведь не так уж и страшно, правда? Ты здесь, а они где-то далеко.

Верити еще раз вздохнула и закрыла глаза.

Вой прозвучал трижды. Значит, должно быть три жертвы. Алекс еще больше часа сидел в спальне дочери, держа Верити на коленях, потом поднялся и бережно, не разворачивая одеяла, положил ее на кровать. Она не шевельнулась. Алекс смотрел на спящую дочь и ощущал, как к сердцу подкатила сильная, почти до боли, волна любви.

Сон слетел с Шерон в одно мгновение. Она села на кровати, подтянув ноги, упершись лбом в колени. Ужас холодными мурашками пробегал по ее спине. Вряд ли когда-нибудь она сможет привыкнуть к этим звукам. Казалось, что те, кто воет, хотят разбудить весь поселок, навести ужас на всю округу. И это им удалось.

Йестин, тут же подумала она. Они опять пришли за Йестином. Но нет, не может быть. Они не наказывают дважды.

Она ненавидела «бешеных быков». Она ненавидела насилие. Разве люди не имеют права сами решать, как им поступать? Разве не может большинство делать то, что они сочтут нужным, не унижая меньшинство, не доказывая каждый раз свое превосходство?

— Шерон? — Это был Эмрис. Он спускался вниз по лестнице. — Как ты? Испугалась?

— Думаю, весь Кембран сейчас перепуган, — ответила она. — Ах, как я ненавижу их, Эмрис! Когда они наконец оставят нас в покое?

— Шерон, ты не спишь? — Дедушка тоже спускался вниз. — Прошу тебя, дочка, сиди дома. Никаких прогулок к Джонсам!

— Дедушка, они ведь пришли не за Йестином, правда? — спросила Шерон, с надеждой ожидая от него подтверждения, хоть и понимала, что этого никто не может знать наверняка.

Он не успел ей ответить, как вновь раздался грозный вой, и на этот раз так близко, что все они вздрогнули от неожиданности, а рука Эмриса, лежавшая на плече Шерон, так сжала его, что та чуть не вскрикнула от боли.

И тут же заплясала входная дверь. Задвижка, не выдержав мощного натиска непрошеных гостей, полетела на пол, и дверь распахнулась. На кухню влетели трое здоровенных мужчин, вооруженных палками, с мешками на головах, в которых чернели прорези для глаз. Еще несколько маячили у них за спинами во дворе.

— Черт побери! — зарычал Эмрис. — Что вам надо? Куда вы ломитесь?

— Именем Господа! — Хьюэлл Рис поднялся в полный рост. — Говорите ваше дело, «бешеные быки».

Один из «бешеных» выступил вперед, поднял руку, указывая на Шерон, и заговорил хриплым шепотом. Голос его звучал из-под мешка глухо.

— Предупреждаем, — сказал он, — Шерон Джонс. Доносчикам нет места на нашей земле. Ты должна оставить работу в замке и не иметь больше никаких дел с графом Крэйлом. Если ты не послушаешься, мы придем за тобой через три ночи. Одумайся, Шерон. Признай свою вину и искупи ее. Сделай так, как вы велим.

— Прочь из моего дома! Боже, Боже, за что нам такое? — Гвинет Рис в белой ночной рубашке сбегала по лестнице, ее косы метались по плечам. Она схватила веник и подступила к непрошеным гостям. — Убирайтесь из моего дома — или я вымету вас вместе с грязью!

«Бешеные быки» повернулись и неторопливо вышли из дома. Гвинет с силой захлопнула за ними дверь.

Как странно, что ужас полностью лишает человека способности двигаться, при том что голова остается абсолютно ясной, подумала Шерон. Ее ноги стали ватными, руки тряслись, к горлу подступала тошнота, губы и язык не желали двигаться. Она судорожно хватала ртом воздух, словно разучившись дышать.

Они вернутся через три ночи, волоком потащат ее в горы и изобьют так же, как избили Йестина. Да нет, дедушка и дядя Эмрис не допустят этого. Оуэн не допустит этого. Он не допустит. Ох, Боже! Александр!

— Ничего-ничего, я помогу ей, отец, — услышала она голос Эмриса. — Ну-ка пустите меня, я посижу с ней.

Он сел на постель и усадил ее к себе на колени. Она едва понимала, что с ней происходит. Дедушка крепко, почти до боли, растирал ей ладони. Бабушка раздула угасавшие угли в печи и поставила на плиту чайник.

— У нее шок, — сказал Эмрис. — Ну-ка, вдыхай и медленно выдыхай. Дыши, девушка, дыши. И считай — раз, два, три. Раз, два, три. Вот так, вот так.

— Я убью этих чертовых ублюдков! — ревел Хьюэлл. — Вы только подумайте, они выбрали женщину, невинную женщину! Это неслыханно! Разве это по Писанию?

Шерон постепенно приходила в себя, и ее даже позабавили речи дедушки. Вот как, оказывается, умеет он чертыхаться, а ведь в другое время не постеснялся бы отчитать самого отца Ллевелина за грубое словцо в присутствии женщин.

— Все в порядке, дружок, — сказал Эмрис. — Вот ты и пришла в себя. Гляди-ка, как ты перепугалась.

Шерон уткнулась лицом в его плечо, окончательно приходя в себя, затем выпрямилась. Эмрис посадил ее на кровать рядом с собой, но на всякий случай еще придерживал за плечо.

— Ну что ж, — наконец выговорила Шерон, упершись в колени все еще трясущимися руками, — теперь по крайней мере я знаю, на что все это похоже. — Она попыталась рассмеяться.

— Мою внучку, мою кровинку обвиняют в том, что она доносчица! — Хьюэлл оставил ее ладони и погрозил кулаком в сторону двери. — Пусть только осмелятся прийти снова, уж тогда я пораскровавлю их мерзкие рожи! Пусть эти подонки встретятся со мной один на один, все по очереди. Я выпущу из их жил поганую кровь. Бешеные ублюдки!

— Хьюэлл, — укоризненно произнесла Гвинет.

Он обернулся к ней и замолчал, постепенно приходя в себя.

— Да простит меня Бог за эти слова, — наконец сказал он. — И ты прости, Гвинет. И ты, Шерон.

— Лучше будет, если это сделаю я, отец, — сказал Эмрис. — Лучше я пущу этим ублюдкам их поганую кровь. И ради Бога, не проси, чтобы я извинился.

— Ладно, в любом случае, — сказал Хьюэлл, вновь обретая свою обычную рассудительность, — они к нам больше не придут. Ты, Шерон, завтра посиди дома, да и потом, вплоть до свадьбы, а твой дед с дядей постерегут тебя. Можешь пока помочь бабушке по дому. Ей давно нужна помощница.

— Да, пора уже готовиться к свадьбе, — поддержала мужа Гвинет. — Забот у нас, доченька, будет выше головы. А как только выйдешь замуж за Оуэна, все и устроится. Уж он-то не позволит «бешеным» вваливаться в его дом посреди ночи.

— Да ведь и я не позволял им, мама, — откликнулся Эмрис. — Но они как будто и не спрашивали позволения, а? Ну да ладно, за эти три дня они убедятся, что ты вовсе не рвешься в замок, и больше не придут. Все будет хорошо. Но пока ты не переехала к Оуэну, я буду спать в твоем закутке, а ты займешь мою комнату наверху.

— Нет, — сказала Шерон и вдруг почувствовала, что в ней как будто поселились два человека. Один сейчас стоял в стороне и с удивлением наблюдал за происходящим, а другой заставлял ее тело двигаться, говорил за нее и делал то, что она должна была делать.

— Да тут нет никакой жертвы с моей стороны, — усмехнулся Эмрис. — Ночи становятся холоднее, и мне будет очень даже приятно спать на кухне, где целый день топится печь. Ты же знаешь, Шерон, я страшный эгоист. А теперь, мама, сделай нам по чашке чая. Выпьем чаю, и вы пойдете спать, а я починю задвижку.

Вновь раздался вой, и все трое испуганно замолчали. Вой донесся от холмов, это был прощальный крик «бешеных». Сегодня они провыли только три раза — сначала от холмов, потом у их дома и, наконец, этот. «Они приходили специально ко мне», — подумала Шерон.

— Нет, — повторила она, когда вой стих в отдалении. — Я имела в виду вовсе не кровать, дядя Эмрис. Я имела в виду, что не собираюсь сидеть взаперти. Я не оставлю работу.

— Боже! — ахнула бабушка.

— Упрямая как мул! — гневно подхватил дедушка. — Вся в Марджед.

— Ей-богу, жаль, что ты еще не замужем, — сказал Эмрис. — Чувствую, Шерон, что Оуэну не раз придется приложить руку к твоей заднице, и думаю, это будет на пользу тебе, хоть я и не люблю, когда бьют женщин. Но уж лучше пусть это будет рука Оуэна, чем плетки «бешеных быков».

— Ох, Шерон, одумайся, прошу тебя! — Гвинет уткнулась лицом в фартук и, всхлипнув, отвернулась.

— Вот именно так они и сказали. — Шерон почувствовала, как страх в ее душе уступает место возмущению. Каждое слово, произнесенное «бешеными», отпечаталось в ее памяти. — «Одумайся». Одуматься — значит поступать так, чтобы меня не побили. Нет. Я не одумаюсь. Извини, бабушка. Я не могу пойти на поводу их угроз.

— Так, — произнес Эмрис. — Значит, ты выбираешь плетки. А ты видела спину Йестина? Она была вся в крови, а ведь он получил только десять ударов. Обычно бывает двадцать. Они кинут тебя на землю и привяжут руки и ноги к кольям. Они обнажат тебе спину!

Гвинет зарыдала.

Ужас опять охватил Шерон, холодя ей ноздри, мешая дышать. Она считала про себя — раз, два, три, и снова — раз, два, три.

— Но вы ведь слышали, что они сказали? — спросила она. — «Признай свою вину и искупи ее. Сделай так, как мы велим». Если я брошу работу, если я буду сидеть дома, это будет означать, что я действительно донесла графу Крэйлу о собрании. Но я не делала этого, я не доносчица. Если я послушаюсь их, то только из страха. Но я не хочу подчиняться страху.

— Шерон, если ты не послушаешься, они изобьют тебя, — едва сдерживая рыдания, проговорила бабушка. — Послушайся, дочка, сделай, как они велят! Ты ведь скоро выйдешь замуж, ты все равно оставишь работу.

— Нет, — упрямо повторила Шерон. — Стоит только один раз пойти на поводу у своего страха, и я уже никогда не смогу жить по совести. Бабушка, мне будет стыдно перед собой!

— Ох и смелая ты, племянница, — сказал Эмрис с невольным восхищением в голосе. — Глуповата, правда. Подождем до завтра, посмотрим, что скажет Оуэн. Может, ему удастся вышибить из тебя дурь.

Хьюэлл молча встал из-за стола, оставив нетронутым свой чай, и направился наверх.

Гвинет тихо плакала.

Шерон упрямо, через силу допила чай. Она старалась не думать о том, что ждет ее через три ночи. Завтра она поговорит с Оуэном. Он ведь знает, что она не виновата. Он верит ей и должен защитить ее.

— Ну а теперь, — сказал Эмрис, когда она наконец закончила чаепитие, — марш наверх, в мою комнату.

— Не надо, — запротестовала Шерон.

— Слушай, девушка. — Эмрис подошел к ней и наклонился, глядя сверху. — Мы с отцом не сможем помочь тебе, если ты все время будешь упрямиться и перечить. Конечно, если «бешеные» придут сюда, они заберут тебя, даже если мы с отцом встанем перед ними стеной. Но ты уж позволь нам сделать хотя бы эту малость для тебя.

Шерон поднялась и поцеловала его в щеку.

— Ладно, — сказала она. — Спасибо тебе, дядя Эмрис.

— Глупая ты, смелая девушка, — вздохнул Эмрис. — Поколотить бы тебя как следует. Но ведь это не поможет, правда?

Шерон покачала головой.

— Ну, тогда шагай, — сказал он. — И ты тоже, мама. Вытри глаза и высморкайся уже. И утешай себя мыслью, что смелости у твоей внучки хоть отбавляй. Гораздо больше, чем ума. Я помню, когда-то я читал про таких воинственных женщин — кажется, еще мальчишкой в воскресной школе. Правда, это была не Библия. Как же их называли там? Ах да, амазонками! Так вот, из нашей Шерон получилась бы отличная амазонка.

Шерон поднялась наверх и забралась в постель Эмриса. Она хорошенько закуталась в одеяло, но долго еще не могла заснуть, сражаясь с одолевавшими ее демонами страха.

Утром Алекс вызвал к себе Барнса, чтобы выяснить, кто на этот раз стал жертвой «бешеных быков», но тот утверждал, что ничего не знает. Возможно, кто-то не хотел участвовать в забастовке, предположил Барнс. Люди боятся «бешеных», поэтому держат язык за зубами, пояснил он Алексу.

Оуэн Перри тоже ничего не знал о событиях этой ночи. Он сказал, что даже и не слышал, как приходили «бешеные». У него очень крепкий сон. А что, они действительно приходили сегодня ночью? Нет, он ничего не слышал. На этот раз Алекс и не пытался расспрашивать его. Он уже знал, что если Перри решил молчать, то из него ничего не вытянешь и клещами.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал, — лишь сказал ему напоследок Алекс. — Особенно из-за вашей пустой затеи. Запланированный вами марш в Ньюпорт обречен на провал. А между тем у нас есть множество дел, которые нужно провести здесь, в Кембране. Когда я наконец смогу встретиться с рабочими?

— Мы решили, что нам это не нужно, — ответил Оуэн. Алекс посмотрел на него с едва скрываемой досадой.

— Как прикажете понимать? — спросил он. — Неужели вы не хотите лучшей жизни?

— Нам не нужна ваша благотворительность, — ответил Оуэн. — Мы не собираемся лезть в ловушки, которые вы расставляете нам. Мы своими способами будем добиваться уважения наших прав.

Подобная постановка вопроса была настолько неожиданной для Алекса, что на секунду он растерялся, не зная, что сказать.

— Вы говорите это от своего имени, — наконец спросил он, — или от имени всех рабочих?

— Я говорю от имени всех. — Оуэн исподлобья смотрел на Алекса.

— Черт бы вас побрал, Перри! — воскликнул Алекс. — Чего ради вы настраиваете людей против меня? Разве я не доказал вам свои добрые намерения? Разве это не стоит того, чтобы согласиться хотя бы поговорить со мной?

Оуэн молчал. Алекс сухо кивнул.

— Что ж, значит, мне придется поступить иначе, — сказал он. — Спасибо, Перри. Вы свободны. Да, и вот еще что. Я уже как-то раз предупреждал вас, что если «бешеные быки» снова придут и будут терроризировать людей, я этого не потерплю. Я сказал вам тогда, что обязательно выясню, кто занимается этим гнусным делом по ночам, и что они получат то же самое лекарство, которое прописывают другим. Так вот, я повторяю вам это снова. Надеюсь, вы передадите мои слова кому нужно.

— Я не знаю никого из «бешеных», — хмуро ответил Оуэн, — и никто не знает их.

Алекс отпустил его коротким кивком.

И что теперь делать? — в отчаянии думал Алекс. Остается только паковать вещи, брать под мышку Верити и не мешкая убираться в старую, добрую Англию, в знакомое и родное имение. Сколько можно внушать себе, что любишь эту долину и этих людей, когда жить здесь хуже, чем в преисподней? Когда жизнь почти непотребна, а люди ничего не хотят предпринять, чтобы изменить ее к лучшему? Когда они ненавидят его без малейшей на то причины, ненавидят просто за то, что он англичанин и их хозяин, просто потому, что привыкли ненавидеть своих хозяев?

Но Алекс знал, что никуда не уедет. В его характере неожиданно для него самого обнаружилось такое упрямство, о котором он раньше, до приезда сюда, даже не подозревал. И кроме того, он просто не мог уехать.

Он распорядился, чтобы Шерон передали приглашение к обеду.

Когда она вошла в столовую и села за стол, Алекс, едва увидев ее лицо, понял, что ей что-то известно о ночном визите «бешеных». Она была очень бледна, под глазами пролегли тени. Она неестественно прямо сидела на своем стуле и ни разу не посмотрела ему в глаза. Сомнений быть не могло — она что-то знала.

Он дождался, когда подали суп, и отпустил слуг, сказав, что они с миссис Джонс сами обслужат себя.

Как только они остались одни, он взял ее за руку. Ее рука была холодна как лед. Алекс поднес ее к своим губам.

— Эти три дня тянулись как вечность, — сказал он. — Тебя не рассердило мое приглашение?

Она впервые подняла на него глаза и покачала головой.

Они обедали, и Алекс рассказывал ей о Верити, о себе и об их доме в Англии. О Лондоне и о Брайтоне. Он рассказывал ей о своем детстве и о годах учебы в университете. Почему-то он не мог прервать свой монолог, хотя и понимал, что отвлекает ее от еды. Она почти не притронулась к пище.

— Шерон, — сказал он наконец, — к кому они приходили этой ночью?

Она подняла голову и посмотрела на него невидящим взглядом.

— Простите?

— «Бешеные быки», — повторил Алекс — К кому они приходили?

Она покачала головой. На мгновение в ее глазах промелькнул страх, но тут же исчез. Взгляд ее снова стал отрешенным.

— Не знаю, — сказала она. — Разве они приходили?

Алекс откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на нее.

— Снова к твоему родственнику? — спросил он. — Да? Бедная моя Шерон! — Он протянул руку и накрыл ее ладонь своей.

— Да нет же! — Шерон решительно покачала головой. — Если бы они приходили к Йестину, я бы знала. Нет, не к нему. К кому-то другому.

— И ты не знаешь к кому?

Она еще раз быстро помотала головой, не поднимая глаз от тарелки.

— Шерон. — Алекс переплел свои пальцы с ее. — Я думал, ты доверяешь мне.

— Я доверяю, — тихо откликнулась она.

— Тогда расскажи мне, — сказал Алекс. — Я хочу помочь. В моих силах положить конец этому кошмару. Я хочу поймать их с поличным.

— Ты не понимаешь, — ответила Шерон. — «Бешеные быки» действуют не сами по себе, они лишь исполняют волю большинства. Люди могут бояться, но все равно поддерживают их. И людям не понравится, если ты начнешь вмешиваться.

— Не понравится? — Об этом Алекс как-то не задумывался. «Вмешиваться». Они воспримут это не как помощь, а как вмешательство?

— Да, не понравится, — подтвердила Шерон.

— И тебе? — Алекс пристально посмотрел ей в глаза. — Ты тоже не хочешь, чтобы я положил этому конец, Шерон?

Некоторое время она молчала, кусая пересохшие губы.

— Да, — наконец ответила она. — Ты можешь только навредить.

— То есть? — нахмурился Алекс.

— Если ты попытаешься избавить человека от наказания, — пояснила Шерон, — все подумают, что он просил тебя о помощи, что он твой друг. Может быть, даже твой осведомитель. И ему достанется еще больше.

— Осведомитель? — Алекс рассердился, но его гнев был обращен не на нее. — Неужели они воспринимают меня только как врага, неужели каждый, кто разговаривает со мной или сообщает мне о чем-то, — обязательно осведомитель?

— Пожалуйста, не надо. — Она глубоко вздохнула и несколько мгновений сидела, закрыв глаза. — Если они приходили этой ночью, то только для того, чтобы предупредить. И если снова придут через несколько дней наказать непослушных, не надо им мешать. Не надо ходить туда. Пожалуйста, обещай мне, что не станешь вмешиваться!

— Шерон, — ответил Алекс, — моя обязанность — защищать этих людей. Как я могу оставаться…

— Пожалуйста! — произнесла Шерон требовательным тоном и резко поднялась. — Ты должен пообещать мне это. Ты должен! Пожалуйста…

Боже праведный, подумал Алекс. Он бросил на стол скомканную салфетку, поднялся и крепко обнял Шерон. Что за всем этим кроется? Что ей известно? Что на этот раз затеяли «бешеные быки», почему она так напугана? Она, несомненно, знает, кто будет их жертвой. Неужели снова ее деверь? Тогда ее испуг и лихорадочная озабоченность понятны: она боится за парня, боится, что на этот раз он не вынесет наказания. На этот раз он получит сполна.

Но разве может он пообещать ей то, чего она требует от него? Это совершенно против его принципов.

— Пожалуйста! — Она подняла к нему лицо, ее огромные глаза светились мольбой.

— Хорошо, я обещаю, — вымолвил Алекс в полном смятении.

И тут ее лицо обмякло, она прикусила губу, некоторое время еще крепилась, но, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.

— Что с тобой? — Алекс прижал ее голову к груди и успокаивающе покачал ее ослабшее тело. — Что с тобой, любимая? Расскажи мне.

— Ничего! — прорыдала она. — Со мной ничего!

Он достал из кармана платок и вытер им ее залитое слезами лицо, потом вложил ей в руку, чтобы она высморкалась.

— Извини, — сказала Шерон. — Со мной это редко бывает. Я пойду, пожалуй. Верити ждет меня.

— Только не с такими красными глазами, — сказал Алекс, бросая платок на стол и снова обнимая ее за плечи. — Насколько я понял, ты не можешь или не хочешь делиться со мной тем, что тебя тревожит. Что ж, оставим это пока. Но знай, Шерон, что ты можешь прийти ко мне в любое время, с любой бедой. Для тебя я всегда здесь. Поцелуешь меня?

Она кивнула.

Их поцелуй был долгим. Алекс оторвался от ее губ, только когда почувствовал, что ее тело оживает, согретое его страстью. И тут же вновь прильнул к ним в еще более глубоком поцелуе. Только сейчас он понял, как мучительны были для него эти последние три дня. Так дальше жить нельзя.

Невозможно жить, каждый день видя ее рядом, целуя и обнимая ее, и знать, что она не принадлежит тебе.

«Я не могу жить без нее», — думал Алекс. И это не просто увлечение, это даже не страсть. Он любит ее, она нужна ему как воздух.

Он не в состоянии жить без нее. Но она никогда не станет его любовницей. Значит, остается только одно…

Но это невозможно. Он граф Крэйл. А она незаконнорожденная дочь баронета и женщины из шахтерской семьи.

Это невозможно.

Но и жить без нее он не может.

— Я должна возвратиться в детскую, — сказала Шерон.

— Я пошлю сказать, что ты задержишься, — ответил Алекс. — Идем ко мне, Шерон. Согреем друг друга любовью.

Она решительно помотала головой:

— Нет, это будет пошло.

Да, пожалуй, она права. Черт возьми, она права! Алекс еще раз поцеловал ее и разомкнул объятия.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел обидеть тебя.

— Спасибо за обед, — сказала она. И ушла.

Да, думал Алекс, подходя к окну и окидывая невидящим взглядом парк, он не может жить без нее. Но и то, что он предлагал ей, — тоже не выход. Она совершенно права. Любовь украдкой, тайные свидания, месяц за месяцем, год за годом, будут становиться все более пошлыми, все более грязными. Не важно, где они будут предаваться любви — в горах или в замке, под одной крышей с Верити. Той ночью в горах их любовь не была грязной, потому что вспыхнула нежданно. Это было прекрасно, но этого нельзя повторить.

Что же ей все-таки известно? Он вновь мысленно вернулся к тайне, занимавшей его все утро. Чего она так боится? Алекс уже проклинал себя за обещание, которое она вытянула из него, — за обещание не вмешиваться, если «бешеные быки» вновь придут через несколько дней и будут карать его людей.

Ангхарад вытирала пыль и проливала горькие слезы. Когда Джошуа Барнс вернулся домой, ее лицо было красным и распухшим.

— Ну, что еще стряслось? — Он нахмурился; ее жалкий вид портил его более чем праздничное настроение.

— «Бешеные быки» хотят наказать Шерон Джонс, — едва выговорила она сквозь рыдания, — и в этом виновата я.

— Как это? — спросил Барнс, стаскивая с ног ботинки. — Что за чепуху ты мелешь?

— Кто-то распустил слух, что это она рассказала графу о собрании, — сказала Ангхарад. — Но ведь это вы ему рассказали, мистер Барнс, а вам рассказала я. Если бы я ничего не сказала вам, то и граф бы ничего не узнал и никто не подумал бы на Шерон.

— Если люди верят дурацким слухам, — ответил Барнс, — то это не твоя вина, Ангхарад. Ты же знаешь, если «бешеным» что-то втемяшится в голову, то их уже не остановишь. Шерон Джонс, конечно, не повезло, но чему быть, того не миновать. И потом, она еще может избежать порки. Я слышал, что ей поставили условие — не ходить на работу в замок.

Ангхарад тут же зарыдала с новой силой.

— Но в том-то и дело, что она утром пришла на работу, — едва выговорила она. — Я видела, как она прошла по дорожке.

Барнс едва сдержался, чтобы не расплыться в счастливой улыбке. Он тоже видел ее, когда она шла мимо завода в сторону замка.

— Шерон — моя подруга, — сказала Ангхарад. — Наверное, я должна вам кое-что сказать, мистер Барнс. Я собираюсь пойти и рассказать все Оуэну Перри. Может быть, он сможет остановить их.

Джошуа Барнс смотрел на нее как громом пораженный.

— Рассказать Перри? — повторил он. — О чем, Ангхарад? Ты собираешься рассказать ему, что доносчица не Шерон Джонс, а ты? Ты хочешь, чтобы в следующий раз «бешеные» пришли к тебе? Ты хочешь, чтобы тебя утащили в горы, сорвали с тебя платье и исполосовали всю спину? Ты бы хоть немного думала своей головой!

Ангхарад жалобно всхлипнула.

— Слушай, что я тебе скажу. — Барнс приблизился к ней и, едва сдерживая отвращение от вида ее красного, опухшего лица, приобнял за плечи. — Если Шерон Джонс решила, несмотря ни на что, ходить на работу, она сама нарывается на беду. Она упрямая и бестолковая баба. И в этом нет твоей вины, Ангхарад. Поняла? А теперь быстро вытри глаза и отправляйся наверх. И чтобы я больше не слышал ни о каких разговорах с Перри! Я не хочу, чтобы твоя спина была в шрамах от плетей «бешеных». Я переговорю с Крэйлом — может, ему удастся убедить Шерон Джонс несколько дней посидеть дома.

— Вы сделаете это, мистер Барнс? Правда? — с надеждой спросила Ангхарад, вытирая лицо рукой, в которой была зажата тряпка. — Вы так добры…

Любовные утехи требовали слишком большого напряжения и были достаточно тупым занятием, чтобы отвлекаться во время него на серьезные мысли. Но сегодня мстительная радость удвоила его страсть и удовольствие от сексуальных упражнений. Раньше он частенько представлял себе, что женское тело, распластавшееся под ним, принадлежит Шерон Джонс, и это возбуждало его, но сегодня ему не требовалось прибегать к этой уловке.

Его план удался. Он даже мечтать не мог, что «бешеные быки» возьмутся за Шерон Джонс. Или что упрямая девка окажется настолько бестолковой.

Она продолжает ходить на работу. И если Крэйл не узнает и не вмешается, то Шерон Джонс получит свое.

Ох как отхлещут они ее в горах! А может, и не только отхлещут. Кто знает, что надумают сделать «бешеные» с женщиной, когда озвереют от вида ее крови?

Вот тогда он посмотрит, сможет ли она и дальше задирать свой нос и смотреть на него, как на червяка, ползающего у ее ног! Изможденный и запыхавшийся, Барнс удовлетворенно хмыкнул и рухнул на мягкое тело Ангхарад.

Вот тогда он посмотрит…

— Ох, мистер Барнс, — произнесла Ангхарад плачущим голосом. — Вы такой добрый… Вы правда поговорите с графом?

— Я ж сказал, поговорю, — ответил он, тяжело переваливаясь с тела женщины на кровать. Понадобится никак не меньше недели, чтобы зажили раны на спине Шерон Джонс. А шрамы она унесет с собой в могилу. Ни о какой свадьбе через неделю не может быть и речи. Он расплылся в довольной улыбке. — Хорошая ты женщина, Ангхарад. Погоди, не одевайся пока. Я, может быть, опять захочу тебя.

Глава 19

«Зря я сегодня пришла на репетицию», — устало думала Шерон, стоя на церковном крыльце после занятий и глядя в густую пелену мелкого дождя. Многие, как и она, не торопились отправляться по домам и толпились на крыльце. И хотя на довольно небольшом крыльце было достаточно тесно, вокруг нее образовалась пустота. Словно она была прокаженной — или невидимкой. Весь вечер люди старались не замечать ее. Даже женщины, сидевшие во время репетиции рядом с ней, ни разу не взглянули на нее, увлеченные беседой друг с другом в короткие минуты передышек.

Все это было до омерзения знакомо Шерон. Отверженная.

Пусть по отношению к ней люди и не выказывали открытой враждебности, но в их поведении чувствовалась неловкость. Да и в самом деле, кто осмелится разговаривать с человеком, который этой ночью получил предупреждение от «бешеных быков»? Для этого нужно было бы притвориться, что не знаешь о предупреждении. Но разве можно не знать того, о чем знают все — или по крайней мере должны знать? Шерон понимала: люди уже знают, что она вопреки предупреждению «бешеных» ходила сегодня на работу, и не представляют, как говорить с человеком, которого через две ночи ждет порка в горах.

При мысли об этом ужас вновь охватил Шерон, ее дыхание участилось. Казалось, вот-вот повторится ночной приступ, когда она открытым ртом глотала воздух, словно разучившись дышать.

Она не могла сегодня петь. Не могла собраться с мыслями, чтобы вслушаться в распоряжения отца Ллевелина. Не могла понять смысла его длинной проповеди перед репетицией, в которой он говорил о смирении, о здравом смысле, о Божьем промысле. Ей вообще не стоило сегодня приходить в церковь.

Кто-то решительно взял ее за плечо, и, почувствовав это прикосновение, Шерон поняла, как необходимо оно ей.

— Ну что, пошли домой, Шерон? — сказал ей дедушка громким ободряющим голосом. — Накинь капюшон. Дождь, похоже, зарядил надолго. Бабушка, наверное, уже ждет нас к чаю.

— Дедушка, — заговорила Шерон, беря его под руку, когда они спустились с крыльца. — Я боюсь, как бы вся эта история не повредила тебе. Если бы все это касалось только меня, я чувствовала бы себя спокойнее. Я не хочу, чтобы люди возненавидели и тебя.

— Тебя никто не может ненавидеть, — возразил ей дедушка, — кроме тех безмозглых, кто верит, что ты могла донести графу. Но большинство людей думают иначе. Они восхищаются твоей смелостью и говорят, что такой глупой женщины еще не рождалось от самого сотворения мира.

— И ты так думаешь? — спросила Шерон.

— И я так думаю. — Хьюэлл ласково похлопал ее по руке.

— Наверное, — со вздохом сказала Шерон, — мне лучше уйти из вашего дома.

— Уйти? Куда это ты собралась уйти? — сердито спросил Хьюэлл.

— Не знаю. Пока мне некуда идти, — огорченно призналась Шерон. — Но я доставляю вам столько хлопот, тебе и бабушке. И главное, я ничего не могу поправить. Я правда не могу, дедушка! Не могу уступить их угрозам. А ведь они в ярости способны поломать всю мебель в доме. Я слышала, они иногда устраивают жуткие погромы. Если это случится, я никогда не прощу себе.

— Шерон. — Голос деда был серьезен и тверд. — Делай то, что подсказывает тебе совесть. Я знаю, у бабушки разрывается сердце от страха за тебя, но она уважает тебя за твою твердость. И я уважаю тебя. И мы не позволим тебе никуда уйти. Бабушка этого не переживет. И еще: если мы и узнали что-то за свою жизнь, — так это то, что нужно дорожить близкими людьми. Нужно любить их, а не осуждать. Нам с бабушкой непросто далось это знание. Пойми мы это раньше, то, может, твоя мать была бы сейчас жива. Так что никуда мы не отпустим тебя. Мы любим тебя и любили бы, даже если бы все эти разговоры оказались правдой.

— Дедушка, — прошептала Шерон, едва сдерживая слезы, — ох, дедушка! — «Я так боюсь, — чуть не сказала она. — Мне так страшно». Но это была только ее ноша. Она могла бы освободиться от нее, предотвратить то, что должно случиться с ней через две ночи. Но она сама решила, что не может пойти на поводу у страха. Значит, остается только носить этот страх в себе. Она не знала, что больше ее пугает — воспоминание о тех мужчинах с мешками на головах, ужасных в своей безликости, или что ее бросят на землю, свяжут и исхлещут плетками.

У нее снова перехватило дыхание. Лучше бы ей рассказать все Александру. Ох, Боже милостивый, почему она не открылась ему? Ведь он может вмешаться, защитить ее. А она вместо этого вытянула из него обещание не выходить из замка ночью и не пытаться препятствовать «бешеным быкам».

И он пообещал ей.

Они с дедом уже входили во двор, когда услышали за спиной чей-то оклик. Шерон обернулась и увидела Оуэна.

— Шерон, — сказал он, пожав руку Хьюэллу, — извини, я был на собрании. Оно продолжалось дольше, чем я думал. Как у тебя дела?

Шерон не видела его со вчерашнего вечера, но она была уверена, что ему уже все известно. Она надеялась, что он придет раньше, сразу после работы. Но у него было собрание. Собрание для него важнее, чем ее беда, подумала Шерон. Отчасти это даже утешило ее, снимая с нее часть вины перед ним.

Она молча кивнула.

— Пойдем в дом, парень, — сказал Хьюэлл. — Что мы, безумцы — толковать здесь под дождем?

— Мне надо поговорить с Шерон с глазу на глаз, — сказал Оуэн. — Пойдем ко мне, Шерон, выпьем по чашке чая. Не бойся, Хьюэлл, я буду держаться в рамках приличий.

— Смотри у меня, — строго сказал дед. — А не то я покажу тебе, на что способны эти старые кулаки, хотя, конечно, твои, Оуэн Перри, будут покрепче.

Оуэн хмыкнул и, обняв Шерон за талию, повел к своему дому. Они шли молча, пряча лица от резкого ветра и дождя. Войдя в дом, он все так же молча взял у Шерон плащ, отряхнул его и повесил на крюк. Потом проделал то же самое со своим плащом. А затем сердито обернулся к ней.

— Дура! — сказал он и так крепко схватил ее за плечи, что Шерон ахнула. — Что мне говорят люди, Шерон? Ты опять ходила сегодня в замок?

— Да. — Она прижалась к его груди, забывая, что решила в одиночку нести свою ношу. Он был таким большим, таким надежным.

— Ну, тогда вот что я тебе скажу, Шерон. Ты заслуживаешь того, на что напрашиваешься. Ты ведь знаешь, они от своего не отступятся. Они утащат тебя в горы, они разорвут платье на твоей спине и изобьют тебя до крови. Ты видела, какой был Йестин после этого? Ты думаешь, что, раз ты женщина, они пожалеют тебя? Да ни за что. Они считают, что ты совершила преступление. Хорошо, если они ограничатся только двадцатью ударами.

Забыв о всякой гордости, Шерон плакала и прижималась к его спасительной груди.

Но он опять схватил ее за плечи и, оторвав от себя, встряхнул с такой силой, что ее голова откинулась назад.

— Что тебе нужно? — кричал он. — Что нужно, чтобы ты наконец стала послушной, ты, бестолковая, упрямая женщина? Ты хочешь, чтобы я поколотил тебя? Прямо сейчас? У меня тяжелая рука, Шерон Джонс, и ты почувствуешь это сегодня! Ты сегодня всю ночь будешь спать на животе! — Обезумев от ярости, он тащил ее к стулу.

— Оуэн! — Ее ледяной голос заставил его остановиться. — Только попробуй тронуть меня — и ты ответишь перед судом. Я не должна отчитываться перед тобой. И я не понимаю, почему мужчины — некоторые мужчины — считают, что женщинам можно что-то внушить побоями? Я не желаю подчиняться угрозам. И ты не защитишь меня от «бешеных», даже если прямо сейчас перекинешь меня через колено и действительно отходишь так, что я не смогу спать на спине.

Оуэн не ослабил свою крепкую хватку, несколько мгновений он стоял, продолжая сжимать ее плечи и пристально глядя ей в глаза, пылавшие гневом, а затем вдруг притянул к себе и крепко прижал ее голову к своей груди.

— Шерон, — прошептал он. — Ах, кариад! Ну почему ты такая глупая? Почему не разрешаешь мне удержать тебя от беды, защищать тебя и управлять тобой, как должен это делать мужчина?

— Наверное, потому, что я не только женщина, но и мыслящий человек, — грустно ответила Шерон.

Оуэн держал ее в своих объятиях и покачивал из стороны в сторону.

— Оуэн, — сказала Шерон через несколько минут, — ты ведь знаешь кого-то из «бешеных быков», правда?

— Их никто не знает, кариад, — ответил он.

— А ты знаешь. — Она подняла к нему лицо и серьезно посмотрела ему в глаза. — Ты должен их знать. Я помню, каким ты был добрым, когда с Йестином приключилось беда. Ему присудили только десять ударов, и я знаю, что это ты защитил его, ты замолвил за него словечко. Я знаю, это ты. И не надо меня убеждать, что ты не знаешь никого из них.

Оуэн покачал головой.

— Оуэн, — продолжала Шерон, — ты же знаешь, я невиновна. Ты знаешь, что я ничего не говорила графу Крэйлу, что я не могла предать своих. Ты знаешь, что я не доносчица.

— Кариад, я верю тебе. Но другие не верят.

— Так убеди их! — взорвалась Шерон. — У тебя такой авторитет. Люди прислушиваются к твоему мнению. Объясни им. Я не хочу, чтобы меня били. Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не хочу, чтобы меня били!

Оуэн побледнел.

— Упрямая ослица! — почти прокричал он. — Ты ведь можешь избежать их побоев, Шерон! Даже если ты сегодня ходила в замок, еще не поздно все поправить. Не ходи завтра — и все обойдется.

Шерон медленно покачала головой.

— Ах так? — угрожающе произнес Оуэн. — Ну, тогда я не смогу защитить тебя.

— Оуэн, прошу тебя! — Шерон прижала ладони к его груди. — Скажи им, что я не доносчица! Мне так больно, что люди верят этому. Нет ничего больнее клеветы.

— Нет, Шерон, есть кое-что и побольнее, — жестко сказал он. — Плетки «бешеных» будут больнее.

— Скажи им, — слабо повторила Шерон. — Я прошу тебя… Несколько секунд он молча смотрел на нее.

— Ладно, — наконец сказал он. — Я подумаю, что можно сделать. Но я ничего не обещаю. Тебя честно предупредили, тебе сказали, как избежать наказания. И если ты не подчинишься, то будешь наказана.

Шерон улыбнулась.

— Или если ты не защитишь меня, — сказала она. — Спасибо тебе, Оуэн.

Слезы дрожали в ее глазах, его лицо расплылось перед ее взором. Она снова подумала о том, что так и не смогла полюбить его, что обманула его, не разорвав помолвку, что была с другим в горах и любила другого.

Ах, Оуэн! Если бы только она могла полюбить его, если бы только могла!

Он поцеловал ее в губы.

— Пойдем, провожу тебя домой, — сказал он. — Или, может, выпьешь чаю?

Она покачала головой.

Он еще раз поцеловал ее уже у дверей дедовского дома, и этот поцелуй на ветру, под дожем был горяч и крепок.

— Шерон, — прошептал он ей прямо в губы, — подумай о себе. Держись подальше от этого Крэйла и его отродья. Я хочу защитить тебя, но не могу. Здесь я бессилен. Только ты сама можешь предотвратить это.

Шерон быстро поцеловала его.

— Я должна поступать так, как велит мне совесть, — ответила она. — А ты обязательно поможешь мне, Оуэн. Я знаю, ты поможешь. Ты хороший, ты замечательный, Оуэн!

Слишком хороший, чтобы быть обманутым, думала она позже, ворочаясь в кровати Эмриса. Ей следовало бы открыться ему, следовало бы признаться, что она не может выйти за него. Она сняла бы с его плеч бремя ответственности. Но она струсила. Разве могла она сейчас признаться ему? Время для подобных объяснений совсем неподходящее. Она дождется, когда…

Ее мысли споткнулись, она снова почувствовала подкатившую к горлу тошноту. Она не могла даже думать о том, что ждало ее впереди. Она зажмурилась и еще глубже забралась под одеяло.

Он так и не смог заснуть, хотя продолжал лежать в постели. Прошло три ночи, сегодня четвертая. Сегодня они должны вернуться, если бедолаги, которых они предупреждали, не вняли их предостережениям. Он ждал, каждый мускул его тела был напряжен, — ждал первого ночного крика, который возвестит, что по крайней мере одна из жертв проявила упорство.

И все же ни бодрствование, ни напряжение мускулов не помогли ему. Он вздрогнул и ощутил уже знакомый ужас, едва раздался первый рев. Но на этот раз он показался ему еще страшнее, чем раньше. Алекс почувствовал, как в его жилах холодеет кровь, как ему трудно стало дышать.

Ах, бедняга! Кто бы он ни был, он тупица, если решился проигнорировать их предупреждение. Каково ему сейчас — слышать этот вой и знать, что идут за ним? Алекс закрыл глаза, заставляя себя остаться в кровати. Он прислушивался, не донесется ли опять шум из детской, молил Бога, чтобы крики не разбудили Верити.

Второго крика пришлось ждать долго. Тишина звенела от напряжения и ужаса. Алекс догадывался, что то же самое чувствуют сейчас все жители Кембрана. «Бешеные быки», кто бы они ни были, ловко это придумали — не прятаться, а обнаруживать свое появление. Они умело воздействуют на воображение множества людей. Первый рев возвещал поселку об их приближении. Второй был признаком того, что они пришли к дому первой из намеченных жертв и тащат ее в горы. Третий означал, что они покончили с ней и теперь направляются ко второй. И так до конца.

Сколько же их будет сегодня?

Но прежде чем Алекс услышал их третий вой, он уже был на ногах и метался по темной спальне, в бессильной злобе сжимая кулаки и стискивая зубы. Ах, как жалел он о своем обещании, жалел больше, чем о каком-либо другом, данном им за всю его жизнь! Он чувствовал свою беспомощность, свое бессилие, он был заперт в замке, как в клетке, тогда как его людей избивали в горах.

Зачем, зачем он пообещал ей?

И почему она заставила его дать это обещание?

Он не знал, осталась она на этот раз дома или опять отправилась в горы следом за парнем, как в прошлый раз. «Может быть, сейчас она где-то там, — думал Алекс, тревожно вглядываясь во влажную и мрачную темноту за окном, — а я прячусь здесь, за надежными стенами замка».

Черт бы тебя побрал, Шерон! В бессильной злобе он ударил кулаком о подоконник. Черт бы тебя побрал!

Он спрашивал себя, найдется ли человек, который может привыкнуть к этому вою, остаться равнодушным, услышав его. Его затошнило, когда «бешеные быки» наконец проревели в третий раз. Они закончили истязать беднягу. Возможно, Йестина Джонса. И сколько еще будет жертв? За что их наказывают?

Алекс удрученно вздохнул. Завтра он обязательно скажет Шерон, что его обещание распространялось только на эту ночь. Он не может допустить, чтобы такое происходило в его долине и впредь. Он положит конец этому терроризму, даже если для этого придется пригласить констеблей.

Еще больше часа Алекс стоял у окна, не чувствуя ночного холода, напряженно вслушиваясь в тишину. Вой больше не повторился.

Неужели только одна жертва?

Мысль об этом заставила его вздрогнуть. Только одна? Что же это за преступление, в котором оказался виноват только один человек из целого поселка? Он поклялся себе завтра обязательно все выяснить. Он должен выяснить.

Она, конечно, не спала, хотя и лежала в кровати. Она не раздевалась. Она надела старое платье и лежала, глядя в ночную темноту. Она догадывалась, что и дедушка, и бабушка, и Эмрис тоже не спят, хотя и разошлись по своим комнатам в обычный час.

Наконец-то, подумала Шерон, зажимая дрожащей рукой рот, когда над поселком пронесся первый крик «бешеных быков». Она почувствовала почти облегчение. Начинается. Дрожь в руках внезапно отпустила, хотя они и оставались ледяными, и Шерон ощутила удивительное спокойствие. Она села на край кровати и, опершись локтями о колени, стала ждать. Она слышала, как дедушка спустился на кухню, увидела свет, проникший в щель Под дверью. Значит, они зажгли лампу.

Пребывая в этом странном состоянии спокойствия и отрешенного ожидания, Шерон вдруг подумала о том, что лучше бы «бешеные» не ревели с холмов, лучше бы не предупреждали о своем приходе. Теперь им нужно время, чтобы спуститься с холмов и добраться до поселка. Может быть, не так уж и много — минут десять или пятнадцать. Но для нее эти минуты тянулись как долгие часы. Ей хотелось, чтобы они наконец пришли и взревели у дома, и вышибли дверь, и потребовали ее.

Это ожидание было самой немилосердной частью наказания. Ее сердце так колотилось, что она слышала его стук в горле и в ушах.

Раз, два, три, медленно считала она, закрыв глаза. Раз, два, три. Раз, два, три. В первые три счета она вдыхала, во вторые — выдыхала. Вдыхала через нос, выдыхала через рот, крепко держась за спинку кровати.

А может, они уйдут, если она сейчас пообещает им никогда больше не ходить в замок? Если попросит пощады, будет плакать и пресмыкаться перед ними? Может, они уйдут? Или уже слишком поздно?

Раз, два, три… через нос. Раз, два, три… через рот.

А потом она ухватилась за край кровати и сложилась вдвое, так что ее лоб ударился о колени. Прозвучал второй крик, и дверь внизу распахнулась, выбитая мощным ударом. У Шерон перехватило дыхание.

Она должна просить у них пощады. Она должна. Должна пообещать им что-нибудь. Все, что они потребуют.

Раз, два, три. Раз, два, три.

Она медленно поднялась на ноги.

Спускаясь по лестнице, она видела, что дедушка и Эмрис стоят с закатанными рукавами, а бабушка держит в руках веник. Видела, что в кухне стоят четверо «бешеных», все с мешками на головах. И еще несколько толпятся за дверью. Дедушка костерил незваных гостей на чем свет стоит.

— Я думаю, — произнесла Шерон, сама удивляясь, как твердо и уверенно звучит ее голос, — что вы пришли за мной.

— Именно так, Шерон Джонс, — ответил один из «бешеных» грубым, хриплым голосом.

— Я готова, — сказала она, вздергивая подбородок.

Но у ее родственников были совсем другие планы на этот счет. Шерон молча стояла и с каким-то странным спокойствием смотрела, как четверо «бешеных» схватили дедушку и Эмриса и привязали их веревками к стульям. Похоже, веревки были специально принесены для этого. Потом она услышала хруст метлы, сломанной о чье-то колено.

— Не нужно тащить меня, — сказала она, почувствовав, как крепкие руки хватают ее под локти и волокут к двери. — Я пойду сама.

До чего же они довели деда, отстраненно подумала какая-то другая Шерон, с любопытством наблюдающая за всем, что происходит вокруг. Разве можно услышать такую ругань из уст богобоязненного человека? И сколько узлов они накрутили на его руках? Бабушке потребуется немало времени, чтобы освободить его от этих узлов.

«Бешеные», не обращая внимания на ее слова, волокли ее под руки, их поступь была куда шире, чем ее, и Шерон была вынуждена почти бежать, спотыкаясь о невидимые в темноте неровности почвы. Дождь перестал, но сырой воздух пробирал до костей; трава и поросли вереска под ногами были мокрыми и скользкими. Вся группа в молчании устремлялась вверх, в горы. Шерон так и не смогла сообразить, сколько их было. Она была не в состоянии сосчитать. Все, что она могла понять, — это были здоровые, крепкие мужчины, и их много.

«Господи, спаси и сохрани! — молилась она про себя. — Господи, не допусти». Одна мысль вдруг осенила ее. Странно, что она не явилась к ней раньше. Судя по всему, она первая женщина, привлекшая внимание «бешеных быков». Что, если в качестве наказания ее ждет изнасилование? Ей никогда не приходило это в голову, она не задумывалась об этом до сегодняшнего дня, пока не оказалась одна в горах против десятка здоровенных мужчин, лица которых были надежно скрыты колпаками.

«Господи, не допусти, — повторяла она про себя. — Господи, спаси и сохрани».

Она уже давно не понимала, где они находятся. Сознание ее было не способно улавливать, куда они идут, не в состоянии узнавать и запоминать путь. Единственное, в чем она отдавала себе отчет, так это в том, что они неуклонно движутся вверх. Наконец они остановились. Мужчины отпустили ее руки, и она увидела четыре колышка, заранее вбитых в землю.

Шерон подняла голову, но не смогла оторвать глаз от земли.

— Шерон Джонс, — обратился к ней один из «бешеных», стараясь говорить хриплым голосом, но Шерон узнала его. — Ты обвиняешься в том, что донесла графу Крэйлу на людей Кембрана. Ты не подчинилась нашему требованию и не оставила работу в замке. Ты приговариваешься к двадцати ударам плетью.

Двадцать ударов! О Боже! У нее чуть не подломились колени. Но теперь, когда настал этот страшный час, Шерон неожиданно ощутила в себе какое-то странное спокойствие и упрямство. Она не пала на колени, она продолжала стоять, глядя вниз на вбитые в землю колья.

Кто-то оказался рядом с ней, за ее спиной, но она не обернулась. Он взялся за верх ее платья. Он не стал расстегивать пуговиц — он просто резко рванул его в стороны, и Шерон почувствовала, как оно с треском разошлось от плеч до поясницы. Мгновением позже с треском была порвана сорочка, и холодный ночной воздух обжег ей кожу.

А потом ее бросили на холодную сырую землю лицом вниз, и она почувствовала, как крепкие мужские руки привязывают ее руки и ноги к кольям. Мужчины работали вчетвером и быстро справились со своей задачей. Потом кто-то взялся за разодранные края ее одежды и оголил ее спину от плеч до самых бедер.

Шерон прижалась к земле щекой и крепко ухватилась за колья. Ах, зачем они так сильно затянули узлы на запястьях, совсем некстати подумала она. На левой руке наверняка появится синяк, и она занемеет, и ей потом придется долго растирать ее. Было в этой мысли что-то нереальное.

— Она женщина, — услышала она чей-то голос. — Она не выдержит двадцати ударов. Хватит и десяти.

— Она предала нас всех, — прохрипел первый. — Пусть скажет спасибо, что двадцать, а не двадцать пять.

— Десять, — настаивал на своем второй.

— Нет, двадцать, — не уступал первый. — И смотрите у меня, я прослежу, чтобы никто не бил вполсилы.

— Пятнадцать, — раздался третий громкий голос. — Ни нашим, ни вашим. Пусть будет пятнадцать ударов, но с оттяжкой. Мокрыми плетками. Пятнадцать ударов мокрой плеткой будут не хуже двадцати пяти.

— Ладно, пусть пятнадцать, — неохотно прошептал первый. — Ну, радуйся, Шерон Джонс, у тебя нашелся заступник.

Но Шерон уже не могла радоваться. Хоть бы они уже начинали, думала она. Пусть хоть тридцать, только бы уже начали.

Но вот наконец она услышала свистящий звук, глухой удар — и чуть позже почувствовала пронзительную боль, настолько оглушительную, что потребовалась еще какая-то доля секунды, чтобы она дошла до сознания. И только когда вздрогнуло все ее тело, она поняла, что наказание началось. Удар, от которого перестало биться сердце и перехватило дыхание.

И тут же второй. Боль криком кричала внутри ее.

— Погоди-ка минутку.

Она не слышала этих слов, не слышала голоса, произнесшего их. Ее сознание и ее тело были охвачены такой болью, какой прежде ей не приходилось испытывать, какой она не могла себе вообразить даже в последние три дня мучительного ожидания этой боли. И она ждала третьего удара. Того, которого она уже не вынесет, который наконец-то убьет ее.

— Открой рот, — прошептал ей кто-то, опустившись рядом на колени.

Она была уже не в состоянии думать, она подчинилась и почувствовала, что ей в рот запихивают тряпку.

— Прикуси ее, — приказал незнакомец своим настоящим голосом, на мгновение забыв, что должен таиться.

Но она была не в состоянии ни видеть его, ни вслушиваться в его голос. Она лишь проклинала его за задержку.

Оставалось тринадцать ударов. Она не считала их. Она ни о чем не думала. Она превратилась в сгусток боли. Только странное удивление на секунду мелькнуло в ее сознании — удивление тому, что она может вынести такую боль, не вскрикнув и не умерев в тот же миг, и еще тому, что боль не притупляется, а, наоборот, становится все острее с каждым последующим обжигающим прикосновением плетки к ее ноющему и кровоточащему телу.

Она не поняла, когда все закончилось. Не почувствовала, как разрезали веревки на ее запястьях и щиколотках.

Она не слышала прощального рева «бешеных», удаляющегося звона бубенчиков на их балахонах и не поняла, что наступила тишина, окружившая ее измученное, распростертое на земле тело.

Она не слышала, как они ушли.

Как не слышала голосов дедушки и Эмриса, Хью и Йестина. Она не понимала, что Йестин плачет, не чувствовала, как он гладит ее по голове и целует в щеки, не слышала, как он вслух восхищается ее мужеством.

Нет, она не потеряла сознание. Она могла думать.

Александр, думала она.

Александр, где ты ?

Почему ты не пришел ?

Глава 20

Алекс не стал вызывать к себе Джошуа Барнса. Разумеется, Барнс должен знать. Все уже знают о том, кто стал жертвой «бешеных быков». Все, кроме него, графа Крэйла. Но он не станет выяснять этого у Барнса. Он спросит об этом у Шерон.

Она знала обо всем с самого начала и именно поэтому взяла с него обещание не выходить ночью из замка. Он спрашивал себя: подтвердились ли ее опасения? Может, они были напрасны? Может, жертвой стал кто-то другой, а вовсе не ее молодой деверь?

Он пригласит ее на обед, размышлял Алекс. Или нет. Лучше он вызовет ее к себе в кабинет для доклада об успехах Верити. Тогда ей не удастся избежать разговора. Алекс уже собрался было послать мисс Хэйнс в детскую, но передумал. Он сам пойдет туда. Ему достаточно будет просто увидеть Шерон, чтобы понять, пострадал ли ее родственник.

В детской было непривычно тихо. Он открыл дверь, почти уверенный, что в комнате никого нет. Наверное, Шерон и Верити отправились на прогулку — сегодня впервые за много дней выглянуло солнце. Хотя на холмах, наверное, еще должно быть сыро, подумал Алекс.

Но они сидели за столом у окна: Верити, склонившись над листом бумаги, что-то старательно выводила на нем, а Шерон неподвижно, с прямой спиной, сидела напротив, наблюдая за работой подопечной.

— Доброе утро, — сказал Алекс. — Пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Продолжайте. Верити улыбнулась ему своей солнечной улыбкой.

— У нас урок правописания, папа, — сказала она. — Посмотри, какие у меня ровные буквы.

— Ты делаешь успехи, — похвалил Алекс, подойдя к столу и заглянув через ее плечо. — Очень аккуратно, и буквы ровные, все как одна. Надеюсь, и миссис Джонс довольна тобой?

— Да, — ответила Шерон. — Она очень старательная девочка.

Алекс впервые прямо посмотрел ей в лицо. Он было совсем бледным, почти прозрачным, если не считать темных теней под глазами. Даже губы были бескровны. Нижняя губа растрескалась, словно Шерон пришлось сильно закусывать ее. Ее лицо было бесстрастным и ничего не выражало. Она не отводила глаз, она прямо обращалась к нему, но ни один мускул не дрогнул на ее лице, и только во взгляде можно было заметить некоторое волнение. Она держала голову высоко и прямо.

Сейчас она походила скорее на мраморное изваяние, а не на живую женщину.

Боже мой! Неужели они убили мальчика? Искалечили его? Алекс проклинал себя за обещание, которое дал ей, и за то, что сдержал его. Ведь он мог предотвратить преступление. Мог уберечь ее от невыносимых страданий!

— Продолжай, малыш, — сказал он, похлопав дочь по плечу.

Верити вновь склонилась над столом. Алекс с удивлением отметил, что Шерон не сделала замечания своей подопечной по поводу ее осанки. Как правило, она мягко и деликатно намекала девочке на ее промахи. Ее выговоры скорее походили на похвалы, но всегда приводили к желанному результату. Однако сегодня Шерон промолчала, и Верити сидела за столом сгорбившись. Алекс тоже промолчал.

Он обошел вокруг стола и встал у окна, за спиной Шерон. Она не могла видеть его, в то время как он имел возможность наблюдать за ней. Он пригласит ее отобедать с ним. Он расспросит ее и заставит сказать правду. А потом он будет целовать ее, целовать так крепко, чтобы щеки ее вспыхнули румянцем и напряжение ушло из ее тела и оно стало мягким и податливым. Шерон сидела молча и неподвижно. Она словно не замечала сидевшей напротив Верити, хотя взгляд ее был устремлен на лист бумаги, испещренный ровными рядами букв.

Алекс тоже молчал, разглядывая спину Шерон, ее нежную шею. Он заметил нитку, вылезшую из-под выреза ее платья и прилипшую к шее. И едва удержался, чтобы не убрать ее оттуда. Столь интимный жест был бы совсем неуместен сейчас. Алекс рассеянно думал, что это за портной, который подбивает красными нитками голубое платье.

Но через мгновение его лицо помрачнело. Он резко подался вперед, приблизившись к Шерон вплотную. Теперь у него не оставалось сомнений. Это была не нитка. Это была царапина. Даже не царапина, а рубец. Рубец, какой оставляет после себя удар плетью.

Все его нутро болезненно сжалось. Он едва удержался на ногах. Кровь схлынула с лица, и его бросило в озноб. Он с шумом вдохнул, и ледяной холод обжег ему ноздри. Он судорожно стиснул руки за спиной.

Прошло несколько секунд, прежде чем самообладание вернулось к Алексу и он почувствовал, что может двигаться. Он пересек комнату, резко дернул за шнур колокольчика и замер в ожидании прихода няни Верити.

— Побудьте с Верити, — приказал Алекс. — Можете погулять с ней в саду. Мне нужно обсудить кое-что с миссис Джонс.

— Слушаюсь, милорд, — ответила женщина.

Алекс жестом остановил обиженные протесты дочери.

— Возьми с собой куклу. Ей не повредит свежий воздух, — сказал он с улыбкой. — А потом, после прогулки, приводи ее в столовую. Пообедаем сегодня все вместе.

Эти слова магическим образом подействовали на Верити. Она умолкла, радостно глядя на отца. Отец нечасто баловал ее совместным обедом.

— С миссис Джонс? — уточнила она.

— Нет, — ответил Алекс. — Миссис Джонс сегодня не будет обедать с нами. — Он повернулся к Шерон. — Прошу вас, пройдемте в кабинет.

Она медленно и напряженно поднялась со стула. Сердце Алекса снова болезненно сжалось. Он не решался даже помочь ей, поддержать ее. Он не был уверен в том, что не причинит ей боль своим прикосновением. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

— Прошу сюда, — сказал он, выходя в коридор и поворачивая налево, туда, где были спальни для гостей.

Шерон послушно последовала за ним, она не протестовала, даже когда он открыл дверь одной из них и остановился на пороге, взглядом приглашая ее войти. Алекс вошел вслед за ней и закрыл дверь. Она остановилась посреди комнаты, неподвижная и прямая, отвернув от него лицо.

— «Бешеные быки» этой ночью опять были в поселке, — сказал Алекс, прислоняясь спиной к двери. Им овладела странная слабость, и он спрашивал себя: неужели мужчина может потерять сознание? Он чувствовал, что очень близок к этому.

— Да, — сказала она.

— Я только трижды слышал их вой, — продолжал Алекс. — Значит, у них была только одна жертва?

— Да.

— Кто? — спросил он. — Кто это был, Шерон? Последовала долгая пауза.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Я спала и ничего не слышала.

Он подошел к ней сзади. Она не шелохнулась, хотя, несомненно, почувствовала его приближение. Она не обернулась к нему.

Наверное, он ошибается, с надеждой подумал Алекс. Не может быть, чтобы они тронули ее. Ведь она женщина, в конце концов. Он смотрел на ряд пуговиц на ее спине, не зная, как ему расстегнуть их, чтобы не причинить ей боли. Его пальцы осторожно коснулись верхней. Он почувствовал ее медленный выдох, когда его руки расстегнули первую пуговицу и переместились к следующей. Ему потребовалось несколько минут, но наконец ее платье было расстегнуто до талии. Он взял его верхние края и отогнул их на плечах.

Под платьем была сорочка. Но Алекс уже видел, что не ошибся в своем предположении. И вновь на секунду он почувствовал головокружение и слабость в ногах. Тяжелая тошнота подкатила ему к горлу. Он спустил ее платье до талии и, поддев пальцами бретельки сорочки, как можно осторожнее спустил их с плеч.

— Сколько? — спросил он сквозь зубы, с ужасом глядя на красные рубцы, исполосовавшие ее спину.

Она молчала.

— Сколько, Шерон?

— Пятнадцать, — тихо ответила она.

Пятнадцать. Йестин Джонс получил десять. Алекс помнил, какой бесконечной казалась ему экзекуция, пока он считал те десять ударов. Помнил, в каком состоянии нашел потом мальчика.

— Но за что? — тихо, почти шепотом, выдохнул он.

— Не знаю, — отозвалась она.

— За что, Шерон?

— Они считают меня шпионкой, — призналась она. — Они думают, что это я рассказала тебе о собрании.

— Черт возьми! — выругался Алекс.

Как он мог забыть! Ведь Оуэн Перри требовал от него назвать имя осведомителя, и Алекс тогда отказался сделать это — он и сам не знал, кто этот человек. И Оуэн Перри тогда поклялся, что обязательно выяснит это.

Черт возьми! Проклятие!

— Пойдем, — сказал Алекс, разворачивая Шерон к кровати. Резким движением он сдернул с постели покрывало. — Тебе нужно лечь.

Шерон подняла спущенный край сорочки и лиф платья, прикрывая ими грудь. Алекс видел, что маска спокойствия сошла с ее лица. Ее глаза были полны боли.

— Ложись, Шерон, — сказал Алекс. — Не бойся, я не буду трогать тебя. Я скорее причиню боль, чем смогу чем-то помочь тебе сейчас.

Однако он не удержался и взял ее руки в свои, когда она приблизилась к нему. Ее пальцы, сжимавшие ткань платья, разжались, и оно вместе с сорочкой упало вниз, к бедрам. Она стояла перед ним, обнаженная по пояс. Но Алекс был настолько потрясен произошедшим, что даже ее нагота не возбудила его, да и сама Шерон, казалось, не в состоянии была смущаться сейчас.

— Ложись, — сказал Алекс.

Он беспомощно топтался рядом, пока она, присев на край кровати, морщась от боли, закидывала сначала одну ногу, затем вторую. Она легла на живот и, стиснув двумя руками подушку, уткнулась в нее лицом, дыша шумно и часто. Алекс понимал, что ей очень больно.

Ему стоило усилий, чтобы не отвернуться. Но он заставил себя смотреть на кровоточащие вздувшиеся рубцы на ее спине.

— Бабушка как-то обработала твои раны? — спросил Алекс.

— Да, она промыла их.

— Тут нужна мазь, — сказал он. — И тебе нужно принять что-нибудь обезболивающее. Зачем ты пришла на работу? Тебя кто-то заставил?

— Нет. Я сама так решила, — ответила она. — Если бы я осталась дома, они истолковали бы это превратно.

Алекс не стал уточнять, что она имела в виду. Он сказал, что оставит ее на несколько минут, и вышел из комнаты. Может, надо было бы послать к ней мисс Хэйнс, размышлял он. Но нет, с этим делом он должен справиться сам. Боже милостивый, ведь она пострадала из-за него! Пятнадцать ударов! Она лежала там, в горах, на сырой земле, с привязанными к кольям руками и ногами. Шерон! Его Шерон! Алекс вновь ощутил слабое головокружение — за час он уже почти привык к этому ощущению.

Не прошло и десяти минут, как он вернулся в спальню, держа в руках таз с теплой водой и мягкую фланелевую салфетку. В кармане у него была баночка с мазью — по заверениям мисс Хэйнс и повара, просто чудодейственная для лечения всяческих порезов, — а также флакон с двойной дозой лауданума.

Шерон лежала в той же позе, в какой он оставил ее, только немного повернув набок голову, чтобы можно было дышать. Она смотрела на него, когда он открыл дверь и пересек комнату, приблизившись к ней. Боль чуть не выплескивалась из ее потемневших глаз.

— Вот, выпей. — Алекс протянул ей снотворное. — Тебе придется поднять голову, чтобы сделать глоток. Я знаю, это больно, но через несколько минут боль стихнет и ты сможешь поспать. Когда ты спала в последний раз?

— Не помню, — ответила Шерон. — А что это?

— Лауданум.

— Я никогда не принимала его, — засомневалась она.

— А сейчас выпей, — строго проговорил Алекс.

Она выпила лекарство и снова опустила голову на подушку, закрыв глаза от боли и тяжело дыша раскрытым ртом.

— Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал, — сказал Алекс, смачивая мягкую фланель в воде, отжимая излишки влаги и оглядывая ее спину. Он почувствовал, как у него подкашиваются колени только от одной мысли, что он должен прикоснуться к ее ранам и причинить ей неизбежную боль. — Ты плакала?

— Нет.

— Кричала?

— Нет.

Она вздрогнула всем телом, когда он в первый раз провел салфеткой по ее спине, и еще плотнее вжалась в постель. Он промыл ее раны, остудил жар ее тела влажной фланелью и принялся наносить на рубцы мазь, стараясь как можно легче касаться их пальцами. Но даже после холодной воды Шерон чувствовала, что ее спина горит огнем.

— Шерон, — сказал Алекс, наконец закончив накладывать мазь, — я бы не допустил этого. Почему ты ничего не сказала мне? Зачем ты вырвала из меня то обещание?

— Если бы я попросила у тебя помощи, все бы сочли, что я действительно виновата, — ответила Шерон.

— Чего они требовали с тебя три ночи назад? — спросил он.

— Бросить работу, — ответила она. — Не ходить в замок.

— И несмотря на это, — сказал Алекс, — ты продолжала ходить сюда.

— Да.

— Зная, что тебя ждут плети?

— Да.

— Неужели твои дедушка с дядей не могли помешать им? — спросил он.

— «Бешеные» привязали их к стульям, прежде чем увести меня, — ответила она. — Дедушка чертыхался так, что дрожали стены.

— А Перри? Он ничего не предпринял? — спросил Алекс. В комнате повисло молчание.

— Ничего, — наконец ответила Шерон.

— Как ты добралась до дома? — Алекс заботливо поправил простыню.

— За мной пришли дедушка и Эмрис, — ответила она. — И Хью, и Йестин.

— А Перри? Его не было?

— Нет, его не было, — помолчав, ответила она.

Алекс присел на корточки рядом и заглянул ей в лицо. Она лежала с закрытыми глазами. Скоро подействует лауданум, подумал он. Она наконец-то сможет заснуть и на время забыть о боли. А он тем временем сделает то, что должен сделать.

— Шерон, — позвал он.

Она открыла глаза и посмотрела на него. Она словно окостенела от боли.

— Ты знаешь кого-нибудь из них? — спросил он. — Ты узнала кого-нибудь?

— Нет, — быстро ответила Шерон. — У них были мешки на головах. Они разговаривали шепотом.

Алекс молча следил за ее лицом. Она вновь закрыла глаза, и слезы задрожали на ее ресницах.

— Они не из нашей долины, — выдавила она из себя. — Я не смогла бы узнать их, даже если бы видела их лица или слышала их голоса.

Алекс молчал. Он видел, как слеза скатилась по ее щеке и упала на подушку, а другая по-прежнему дрожала на ресницах.

— Шерон, — повторил он после молчания. — Ты ведь кого-то узнала?

И тут она разрыдалась. Она прикрыла глаза ладонью и плакала так горько, что казалось, ее сердце сейчас разорвется. Алекс все так же недвижно смотрел на нее. Он не мог притянуть ее к себе, сжать в объятиях. Он просто положил ей руку на голову.

— Ты ведь кого-то узнала? — повторил он.

Он догадывался, он знал ответ. Но он должен был услышать его от нее.

— Я не узнала его. — Она едва говорила, ее голос прерывался беспомощным всхлипыванием. — Он шептал, как все. Это он настаивал на десяти ударах вместо двадцати, и «бешеные» сошлись на пятнадцати. Это он остановил их и сунул мне тряпку в рот, чтобы я не искусала в кровь губы. Я тогда не могла задуматься или вслушаться в его голос. Но он забыл, что должен шептать, когда засовывал тряпку. — Несколько секунд Шерон не могла говорить.

Алекс терпеливо ждал, чувствуя, как внутри у него закипает ярость.

— Кто это был, Шерон? — еще раз спросил он.

— О-о-уэн! — прорыдала Шерон. — Это был Оуэн!

Алекс гладил ее по голове. Ладонь у него была теплой и мягкой, но сердце — твердым и холодным, как сталь.

— Не будем сейчас об этом, — проговорил он, когда она перестала рыдать. И, почувствовав, как расслабляется у нее тело, он понял, что боль немного отпустила ее. — Ты не вняла их угрозам, ты встретила их с такой смелостью, с таким достоинством, которые трудно предположить в женщине, да и не всякий мужчина способен на это. Когда ты поднимешься на ноги, Шерон Джонс, ты тем более не уступишь им, не так ли? Кое-кто будет называть тебя дурой. Готов поспорить, что это ты уже не раз слышала за последние дни. Но я уважаю тебя. Я восхищаюсь тобой.

Шерон слабо улыбнулась ему.

— Лекарство, похоже, очень сильное, — сказала она. — Я почти ничего не соображаю.

— Лекарство действительно сильное, — отозвался Алекс. — Тебе удобно?

— Я не умею спать на животе, — призналась она.

— Хочешь перевернуться на спину? — спросил Алекс. — Давай, я помогу тебе.

Он видел, что ее глаза затуманены, но боли в них уже не было — лекарство подействовало. Он помог ей удобнее устроиться на спине и укрыл ее простыней и двумя одеялами. Она уже почти спала.

— Мне пора домой, — медленно и невнятно проговорила она, с трудом размыкая глаза.

Алекс коснулся кончиками пальцев ее щеки и, склонившись, нежно поцеловал в губы.

— Ты дома, Шерон, — прошептал он.

Он знал, что она не слышит его. Ее веки были неподвижны, дыхание — тихим и ровным.

Шерон приоткрыла глаза и увидела стоявшую у кровати мисс Хэйнс.

— Я принесла вам попить, — сказала женщина. — Хотите? Давайте я помогу вам сесть.

Шерон покачала головой и снова закрыла глаза. Она ощущала себя внутри ватного кокона. Она сама превратилась в вату. Она не могла понять почему, но у нее было чувство, что ей лучше как можно дольше оставаться в этом состоянии. Она едва поняла слова мисс Хэйнс, склонившейся над ее кроватью.

— Я послала слугу к мистеру Рису передать ему, что вы задержитесь здесь по крайней мере до вечера.

Да, это хорошо. Бабушка не будет тревожиться. Шерон вновь растворялась в спокойном забытьи. «Я уважаю тебя. Я восхищаюсь тобой». Его голос, мягкая нежность его слов окутывали и убаюкивали. Они успокаивали лучше, чем чудодейственная мазь. Они придали смысл порке — ну а если даже и нет, то, во всяком случае, теперь она знает, что вытерпит боль.

Александр. Она открыла глаза и поискала его взглядом. Его не было. Комната была пуста.

«Ты дома, Шерон». Она явственно слышала эти слова, хотя и не могла вспомнить, когда и где он произнес их. «Ты дома».

Ее одолевал сон.

Позже, когда она очнулась, ей показалось, что кто-то стоит у кровати. Он стоял и молча смотрел на нее. Только однажды он смотрел на нее так.

— Шерон, — тихо позвал он, когда она снова закрыла глаза. — Шерон, крошка моя.

Ей хотелось прогнать видение. Она не хотела видеть его во сне. Не хотела, чтобы он так смотрел на нее. Чтобы говорил это. Такая ласка, такая доброта, которой она не помнила с самого детства. Все это лишь жестокий, издевательский сон. Это не может быть явью. Это сон.

— Крошка моя, — повторил он, — что они сделали с тобой? Почему ты не пришла ко мне? Почему не рассказала мне?

И только потому, что все происходило во сне, Шерон выдавила из себя это слово, которое всегда мечтала произнести, но не решалась.

— Папа, — сказала она, закрывая глаза.

Только один раз она слышала, как он плачет. И тогда же он смотрел на нее тем же взглядом, каким смотрит сейчас. Это было, когда умерла ее мать и он пришел к ним домой. Никогда до этого дня он не плакал над ней, над Шерон. Не смеялся вместе с ней. Не выказывал ей никаких чувств. Ее как будто никогда не существовало для него. Но ведь это всего лишь сон. Во сне может случиться все, что угодно. И в ее сне он плачет, склонившись над ней.

— Теперь все будет иначе, — услышала Шерон голос Джона Фаулера, прежде чем снова провалиться в забытье. — Даст Бог, все будет иначе. Никто больше не обидит тебя, моя крошка.

Но где Александр? Шерон открыла глаза в надежде увидеть его рядом, но его не было. Она была одна в чужой, незнакомой комнате. Она не узнавала ее и не могла вспомнить, как оказалась здесь. Наверное, Александр привел ее сюда. Боль кольнула ее тело, когда она попыталась подняться. Но зачем? Ей не надо никуда идти. Здесь так уютно и хорошо, и так хочется спать.

Она закрыла глаза и снова погрузилась в сон.

На следующее утро после прихода «бешеных быков» настроение людей было подавленным. Все знали о том, что случилось ночью, знали, кто стал жертвой «бешеных», но никто не решался говорить о случившемся. Люди испытывали двойственное чувство: с одной стороны, стыдливое сочувствие к жертве, а с другой — удовлетворение от того, что и на этот раз исполнена воля большинства.

Однако в это утро все было необычно. Впервые жертвой «бешеных» стала женщина. Шерон Джонс. Это невероятно, но она не послушалась их, проигнорировала их угрозы.

К полудню весь поселок знал, что Шерон Джонс получила пятнадцать ударов мокрыми плетьми. Ее бросили на сырую землю и обнажили спину, не посчитавшись с тем, что она женщина. Эмрис Рис принес ее домой на руках. Хьюэлл Рис ругался так, что если б отец Ллевелин слышал его слова, то наверняка предал бы его проклятию.

Даже Оуэн Перри не смог справиться с ней, шептались потрясенные жители Кембрана. Он должен был бы задать ей хорошую трепку до того, как ею займутся «бешеные быки», и тогда все обошлось бы. Но он не смог остановить ее. И не пришел за ней в горы после того, как «бешеные» прокричали о свершившемся наказании и ушли. Только ее родичи и родные Гуина Джонса пришли туда и донесли ее до дому.

Оуэн Перри, как и все, вышел утром на работу, но был так мрачен, что никто не решался заговорить с ним без крайней нужды.

Был и еще один озадачивший всех факт. Шерон Джонс прошла в сторону замка в свой обычный час, и это было спустя лишь несколько часов после того, как она получила от «бешеных» пятнадцать плетей. Люди не могли понять этого, но невольно начинали уважать женщину за ее крепкий дух.

Все с тревогой и неловкостью думали о том, что на такое пренебрежение к угрозам, на такую смелость вряд ли способен доносчик. Только немногие продолжали верить в ее виновность. Зачем ей доносить на людей Кембрана, если от этого в первую очередь пострадал бы ее жених? И если она все-таки донесла, то почему не обратилась за помощью к графу Крэйлу? Почему ничего не предприняла, чтобы избежать наказания?

Все, и мужчины, и женщины, были подавлены, напуганы и озадачены.

Но немногим позже их вывел из задумчивости резкий, властный голос графа Крэйла. Он появился на заводе, чтобы сделать объявление. Он говорил негромко, но таким голосом, какого жители Кембрана до этого не слышали, — голосом человека, которого нужно слушать и нужно слушаться, которому от роду написано повелевать другими.

На сегодня работа закончена, объявил он. Через час все мужчины должны быть в горах, в обычном месте. Женщины могут отправляться по домам.

Мужчины, ошеломленно переглядываясь, положили инструменты и потянулись к выходу — ни один из них не осмелился ослушаться приказа.

Меньше чем через полчаса такой же приказ получили шахтеры — голос графа Крэйла дважды прозвучал у каждого спуска в шахту, так что каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок как минимум дважды слышали его.

Не оказалось ни одного мужчины, который осмелился бы ослушаться приказа. «Бешеные быки» зашли на этот раз слишком далеко. Они избили женщину, которую граф Крэйл взял в гувернантки своей дочери. И все заинтригованно и испуганно ждали, что предпримет граф.

Глава 21

Он стоял на возвышении и молча ждал, когда последние из отставших мужчин соберутся в ложбине, хотя большая часть их уже толпилась перед ним. Мужчины, тихо переговариваясь, настороженно поглядывали на него.

А в нем кипела холодная ярость. Он пока не знал, о чем будет говорить. Он и сейчас не думал об этом. Слова придут сами, стоит только начать. Главное — он знает, что будет делать. И все-таки сначала он должен говорить. Он неторопливо постукивал по бедру рукояткой хлыста.

Мужчины, казалось, почувствовали тот момент, когда он собрался заговорить, хотя он не поднял руки, не подал никакого знака. Шорохи и шепот стихли. Все взгляды были устремлены к нему. И в этой тишине Алекс почувствовал затаившуюся враждебность. Но сейчас это не имело никакого значения.

— Я устал вести с вами войну, — начал он, оглядывая обращенные к нему лица. — Вы считаете меня врагом только оттого, что я английский аристократ и владелец земли, на которой вы живете и трудитесь. Мне это тоже надоело. И очень жаль, что человека, который рассказывает мне о ваших заботах, вы называете шпионом и избиваете плетьми.

Среди мужчин пронеся едва слышный ропот. Кто-то переминался с ноги на ногу. Некоторые потупили глаза.

— Ни одна из женщин никогда не доносила мне на вас, — медленно и отчетливо продолжил граф.

Он переждал, пока стихнет недоверчивый ропот.

— Женщина, которую избили этой ночью, невиновна в том, в чем ее обвинили, — продолжил он. — Она учитель моей дочери, а не шпион.

По толпе снова прокатился ропот.

— Кроме того, — сказал Алекс, и вновь наступила полная тишина, — я говорю, что осуждаю запланированный вами марш в Ньюпорт. Я осуждаю его, потому что, выходя на него, вы рискуете быть ранены или арестованы. Я осуждаю ваше решение, но если плети «бешеных быков» не засвистят над Кембраном, собирая всех непокорных на демонстрацию, я не предприму ничего, чтобы помешать вам. Достаточно того, что я предупредил вас, а решить вы должны сами. Вы свободные люди, в конце концов.

Он переждал шум, пробежавший по толпе. Он не мог понять, что вызвало этот гомон — удивление или общая подозрительность и недоверие.

— А между тем, — продолжил он, — у нас есть много дел, которые нужно делать здесь. Уже два года я владею заводом и шахтой. За те несколько месяцев, что я провел здесь, я понял, насколько был безответствен все это время, думая, что все в порядке. Мне стыдно за это. Здесь столько дел, что им можно посвятить десятилетия, — это и новые дома, и водопровод, и канализация, и школы, и многое другое. Но меня рассердило — да, меня очень рассердило и огорчило, что вы не захотели пойти мне навстречу, что вы проигнорировали мою просьбу об общем собрании, на котором мы могли бы обсудить, с чего нужно начать.

Толпа загудела, мужчины что-то кричали ему. Но все они говорили одновременно, так что он не мог разобрать ни слова. Впервые он поднял руку, требуя тишины.

— Я правильно понял вас? — спросил он. — Вы не слышали о моем приглашении?

По реакции мужчин он понял, что его догадка верна.

— Наверное, — продолжал он, — ваш лидер счел нужным принять решение, не посоветовавшись с вами. Наверное, он подумал, что вы будете непреклонны, что вы не захотите поверить врагу и работать с ним.

— Но у нас бы тогда был выбор! — прокричал кто-то, и в толпе одобрительно загудели.

— Что решил Перри, то хорошо для меня! — откликнулся другой голос и тоже заслужил крики поддержки.

Алекс поднял руку.

— Если я буду вынужден в одиночку улучшать жизнь в Кембране, — сказал он, — значит, так тому и быть.

Это мое право и моя ответственность. И все-таки я предпочел бы принимать решения вместе с вами, а не за вас. Я попрошу отца Ллевелина разрешить мне провести собрание на следующей неделе в воскресной школе — не на моей, а на вашей территории. Я попрошу его вести это собрание. А сам приду и буду участвовать наравне со всеми. Приглашаю прийти всех и привести своих жен.

— О Господи! — воскликнул кто-то. — Этого нам только не хватало!

Над толпой пронесся смех, Алекс тоже улыбнулся.

— Ваши женщины целыми днями сидят дома, присматривая за детьми, пока вы трудитесь на заводе или в шахте, — сказал он, когда смех затих. — Я думаю, вы сможете убедиться, что у них есть серьезные и дельные мысли о том, что нужно сделать для оздоровления и улучшения жизни в Кембране. Может быть, нам стоит научиться прислушиваться к их мнению и уважительно относиться к их мыслям.

Он почувствовал, что мужчины в растерянности, они не знали, как реагировать на его слова. Но он не собирался убеждать или уговаривать их. Все они были перед ним, и они слышали, что он сказал. Они поняли его. Их жизнь будет меняться к лучшему, хотят они этого или нет. Но он не может изменить их отношение к себе. Это зависит от них.

Он дождался полной тишины и помолчал еще несколько мгновений. Тишина стала напряженной и звенящей.

— Здесь ли Оуэн Перри? — наконец произнес он.

— Я здесь, — откликнулся уверенный и ясный голос из задних рядов.

Алексу потребовалось какое-то время, чтобы найти его глазами в толпе.

— Оуэн Перри, — заговорил он, бросая плетку на землю к своим ногам и начиная нарочито медленно снимать пальто, — я как-то говорил вам, что если «бешеные быки» еще раз придут в Кембран, если они опять будут пугать и обижать моих людей, я не дам им спуску, я найду их и накажу их так же, как они наказывают моих людей.

— Да, говорили, — ответил Оуэн с вызовом и презрением. Алекс расстегнул жилет, снял его и бросил на землю поверх плетки и пальто.

— Они приходили, — продолжал он, — и пытались запугать женщину. Женщину настолько отважную, что она не послушалась их угроз и не обратилась за помощью к тем, кто мог бы защитить ее. Она терпела этот ужас три дня.

Тишина над лощиной была громче, чем рев «бешеных быков».

— Этой ночью несколько мужчин, настолько трусливых, что они спрятали свои лица и говорили шепотом, чтобы их не узнали, связали ее на земле и избили плетьми, — говорил Алекс. — Она получила пятнадцать ударов, а утром пришла на работу и даже ни словом не обмолвилась о случившемся.

Его галстук уже был на земле, рядом с другой одеждой. Он освободил рубашку из бриджей и принялся расстегивать и ее. Пока он говорил, он не отрывая глаз от Оуэна Перри.

— Если бы даже она была, виновна в том, за что была наказана, — продолжал Алекс, — если бы даже донесла мне на вас, все равно она — женщина. А вы, Оуэн Перри, были среди «бешеных быков».

— Да, — ответил Оуэн Перри, перекрывая рокот, пробежавший над толпой.

— Ах, чертов ублюдок! — проревел чей-то голос. Алекс узнал в нем голос Хьюэлла Риса. — Дайте мне добраться до него! Я вырву ему руки и с радостью отправлюсь в преисподнюю за это. Я буду счастлив век гореть в геенне огненной, лишь бы знать, что Перри жарится вместе со мной!

Но мужчины, стоявшие рядом, удержали его, и вновь воцарилась тишина. Перри, гордо подняв голову, неотрывно смотрел Алексу в глаза.

— Выходи, Перри, — сказал Алекс. — Надеюсь, мужчины, для которых ты лидер, а я — хозяин, помогут освободить нам место в середине этой лощины. Я буду бороться с вами один на один, как мужчина с мужчиной. Если победа будет на моей стороне, я накажу вас так же, как вы с вашими громилами наказали Шерон Джонс этой ночью. Вы получите пятнадцать ударов моей плетью.

Оуэн Перри рассмеялся. И Алекс знал почему. Он видел этого здоровяка на заводе обнаженным по пояс, видел его мускулы. Но Перри не пришлось еще как следует разглядеть его, Алекса, и он, конечно, не знал, что Алекс проходил подготовку в одном из самых престижных боксерских клубов в Лондоне. И он еще не понял, какую убийственную ярость вселяет любовь в сердце мужчины и в его мускулы.

Мужчины расступились, и как по волшебству в центре ложбины образовался пустой круг и две дорожки к нему: одна — от возвышения, на котором стоял Алекс, другая — от того места, где был Оуэн Перри. Алекс снял ботинки, носки и вышел в центр круга.

— Вы можете выбрать себе секундантов, Перри, — сказал он. — Я полагаю, найдутся мужчины, которые примут вашу сторону. Я же останусь один — как всегда со дня приезда в Кембран.

— Нет, вы не один, — услышал он звонкий юношеский голос. — Я буду вашим секундантом, сэр. За Шерон.

Алекс, впервые оторвав взгляд от Оуэна, с удивлением посмотрел на стоявшего рядом Йестина Джонса.

— И я.

— Я тоже.

Хью Джонс и Эмрис Рис сказали это почти одновременно, выходя к Алексу и становясь рядом с Йестином.

— Благодарю вас, — сказал Алекс и опять повернулся к Оуэну, который уже снимал с себя одежду.

— Надеюсь, вы не измолотите этого ублюдка до полусмерти, — сказал Эмрис Рис. — Я хочу, чтобы и мне кое-что осталось.

Борьба была долгой. Непробиваемая мощь Оуэна Перри столкнулась с силой и умением Алекса, и несколько долгих минут без перерыва они обменивались крепкими ударами, искали уязвимые места противника, не ожидая пощады, не позволяя себе ни упасть, ни расслабиться. Для обоих это было больше чем просто кулачный бой. Это была борьба ненависти с одной стороны и решительности — с другой.

Алекс совсем не был уверен в своей победе. Но как бы ни обернулось дело, победой или поражением, это был бой, который рано или поздно должен был произойти. Они сражались, окруженные сотней притихших мужчин, слыша удары своих кулаков и свое дыхание. И в конце концов Алекс понял, что должен победить, должен во что бы то ни стало. Он вышел на бой, чтобы отомстить за Шерон. Он отвлекся от мыслей о своем сопернике, от боли, которая охватывала его тело, и сконцентрировался на воспоминании о кровавом рубце, который заметил сегодня утром на ее шее, вспомнил, как промывал раны на ее спине, вспомнил ее лицо, бледное и напряженное, и ее потемневшие от боли глаза.

И наконец, он вспомнил, какой потерянной она была, как рыдала — уже не от боли, а от осознания того, что Оуэн Перри был среди мужчин, избивавших ее.

Охваченный холодной яростью, забыв о боли и усталости, Алекс вновь сконцентрировал внимание на противнике; он выжидал, когда тот откроется, когда на мгновение в плотной обороне обнаружится брешь. Сейчас, когда оба они были измотаны, ждать такого момента пришлось недолго. Алекс сделал только один мощный, удар правой, и Оуэн упал.

И тот и другой уже не раз падали до этого, но быстро вскакивали на ноги, не дожидаясь помощи секундантов. Однако на этот раз Перри остался лежать, уткнувшись лицом в вереск и часто дыша. Он не потерял сознание, но силы и желание продолжать борьбу оставили его.

Мужчины Кембрана в изумленном молчании смотрели на него. Много лет никто не решался испробовать на себе силу кулаков Оуэна Перри, никто никогда не видел его поверженным. Те, кто считал Алекса изнеженным аристократом, кто говорил, что он струсил, когда поспешил пойти навстречу забастовщикам, были озадачены и, не веря собственным глазам, смотрели на явное доказательство его силы, лежащее на земле в центре круга.

Алекс прошел к возвышению и вытащил из-под вороха одежды хлыст. Мужчины расступились, давая ему дорогу, когда он медленно прошел обратно. Он встал над распростертым на земле Оуэном Перри, широко расставив ноги и держа хлыст в правой руке. Оуэн следил за Алексом. Он не сделал попытки встать, более того — усталым движением отогнал от себя своих секундантов. Он не перекатился на спину и не предпринял никакой другой попытки, чтобы защититься от обещанного наказания.

— Плетки были мокрыми, — сказал он презрительным тоном. — И били в полную силу.

Алекс смерил его долгим взглядом. Он знал: Перри не побежит. Он будет лежать и примет наказание. Но ведь у Шерон не было даже такого выбора. Ее бросили на землю и, привязав руки и ноги к кольям, исхлестали мокрыми плетками. В полную силу.

— Трус! — неожиданно прошипел Оуэн Перри. — Что, боишься пустить немного крови, Крэйл? Или испугался, что рука дрогнет?

Алексу стало горько. Ненависть за ненависть. Насилие за насилие. Око за око. Он швырнул хлыст на землю и отвернулся.

— Я оставляю это на твоей совести, Перри, — помолчав, сказал он. — Думаю, для тебя это будет так же обидно и больно, как удар плетью.

— Ах ты, поганый ублюдок! — услышал он за спиной рев Эмриса Риса. — Получи же тогда от меня за Шерон!

Просвистел хлыст, и прозвучал глухой удар, сопровождаемый сдавленным стоном.

Алекс не оглянулся. Он оделся с медленной тщательностью, стараясь не замечать ноющей боли в теле.

Когда через несколько минут он спускался вниз с холмов, то слышал гул голосов, раздававшийся из лощины, и спрашивал себя, за кем же будет окончательная победа — за ним или за Оуэном Перри.

Она проснулась и на этот раз сразу поняла, где она и почему она здесь. Должно быть, прошло очень много времени, думала Шерон. Она даже не предполагала, что действие лекарства может быть таким сильным. Она осторожно пошевелила плечами, сначала одним, потом другим. Спина еще болела, но боль была уже не такой, как утром, когда она пришла на работу и сидела с Верити — тогда весь мир казался ей стиснутым железными тисками кошмара.

Она спустила ноги и медленно встала. Дверь напротив, должно быть, ведет в уборную. Ноги были ватными, но Шерон заставила их доставить себя туда и затем, спустя несколько минут, обратно. Она с удовольствием снова опустилась на кровать. Это сильное лекарство, говорил Алекс. Сильное, на самом деле сильное. Она прикрыла глаза. Спину пощипывало, но если лежать не двигаясь, боль чувствуется меньше. Ей нужно научиться жить с болью. Побили ее не на шутку. Похоже, «бешеные» вложили всю силу внушения двадцати ударов в эти пятнадцать.

Она полежит еще немножко, а потом встанет и пойдет домой. Бабушка, наверное, уже беспокоится. Но пока она не в состоянии добраться до дома. Она просто не в силах двигаться. Кто-то сказал — может, это был голос мисс Хэйнс? — что к ней домой послали человека предупредить, что она останется в замке до вечера.

Она вздохнула сонно и удовлетворенно. Ей не нужно мучить себя. Она может остаться здесь. И поспать.

Еще кто-то называл ее «моя крошка». И была такая нежность в том голосе… Этой нежности ей не хватало всю жизнь, она тосковала о ней. И он плакал над ней. А она сказала ему «папа». Не «отец», а «папа». Она всю жизнь чувствовала ноющую пустоту в душе оттого, что у нее нет человека, которому она могла бы сказать «папа». И эта пустота вдвойне больнее, ведь на самом деле такой человек есть, просто ей никогда не приходилось называть его так.

«Папа», сказала она. Сказала во сне. Да, это был сон. Ах, как хотелось бы ей думать, что это было наяву! Но это был только сон, порожденный действием лекарства.

— Шерон?

Она не слышала, как он вошел. Наверное, она задремала. Она открыла глаза и улыбнулась.

— Александр.

— Как твоя спина? — спросил он.

— Терпимо, — ответила она. — Лекарство еще действует.

— Хорошо, — сказал он. — Тебе это пока необходимо.

— Да. — Она внимательно разглядывала его лицо. — Ты дрался?

Он кивнул.

— Из-за меня? — прошептала она. — С Оуэном?

Он снова кивнул.

Она закрыла глаза.

— Неужели он выглядит так же, как ты? — спросила она.

— Пожалуй, хуже, — тихо признался Алекс. — Шерон, теперь все знают, что тебя обвинили и наказали незаслуженно. Я отомстил за тебя.

— Насколько я помню, еще никому не удавалось победить Оуэна в драке, — сказала Шерон.

— Мне было за что драться, — ответил Алекс. Шерон открыла глаза и пристально посмотрела на него.

— Ты сделал это при всех, Александр? — спросила она. — Все видели это?

— Все, — ответил Алекс. — Все мужчины Кембрана. Шерон закрыла глаза. Ей ни к чему было расспрашивать его — она представляла себе случившееся так живо, как если бы это происходило на ее глазах. Он должен был собрать их в горах, на обычном месте их сборов. Это место словно предназначено для того, чтобы все произошло именно там. Он по праву хозяина собрал там всех мужчин, рассказал им все как было и свершил праведный суд. Но нет, наверное, все было не совсем так.

— Это была честная борьба? — спросила она, не открывая глаз.

— Да, — ответил Алекс. — Вот этими кулаками я отомстил за тебя. А он своими сделал из меня то, что ты видишь.

Шерон понимала, что это дико, не по-христиански радоваться случившемуся, но ничего не могла поделать с собой. Она была рада.

— Спасибо, — прошептала она и открыла глаза.

Он внимательно посмотрел на нее, приблизился к кровати и кончиками пальцев коснулся ее щеки. Она поймала его руку и прижалась губами к его ладони, и он не отобрал руки.

— Спасибо, — повторила она и улыбнулась, глядя в его голубые глаза.

— Лекарство еще действует? — спросил Алекс.

Она кивнула.

— Не больно?

Она покачала головой.

— Но ты ведь понимаешь, что происходит? — продолжал он.

Конечно, Шерон поняла его в тот же момент. И без колебания кивнула ему, глядя прямо в глаза.

Еще некоторое время Алекс не двигался, внимательно вглядываясь в ее лицо. Затем прошел к двери, и Шерон услышала, как повернулся ключ в замке. Алекс вернулся к ней и, не отрывая от нее взгляда, стал раздеваться.

Он был порядком избит, Шерон не могла этого не заметить. В синяках, но прекрасный, как Аполлон. В первый раз, в горах, она не видела его, в тот раз она могла только почувствовать его тело. Но теперь ее глаза упивались его мускулистой, пропорциональной красотой. И она хотела его, хотела слиться с ним, стать одним целым с ним, хотела излечиться им и излечить его собой.

— Шерон! — Алекс уже разделся, убрал простыни, укрывавшие ее, помог ей освободиться от сорочки и других одежд. — Моя прекрасная Шерон.

— Прекрасный Александр. — Она улыбнулась и протянула к нему руки.

Он не лег на нее. Он осторожно раздвинул ее ноги и опустился на колени между ними.

— Не двигайся, — прошептал он. — Я сам сделаю все, что нужно. Просто лежи.

Нет, это вовсе не значило, что он проникнет в нее и постарается как можно быстрее получить удовлетворение. Шерон поняла это спустя полчаса или около того. Он дарил ей удовольствие, тихое, медленное наслаждение, которое она впитывала в себя без исступления страсти.

Он ласкал ее груди, слегка сдавливая их, и повергал ее в восторг от болезненной пульсации в сосках. Он склонился к ним, ласкал их, гладил и посасывал, и Шерон чувствовала, как пульс желания бежит от сосков вниз, в глубины ее лона, заставляя ее беспокойно двигать бедрами.

Она раскинула руки и крепко ухватилась за край кровати. На какое-то мгновение это напомнило ей, как она лежала распятая на сырой земле. Но сейчас она лежит не для того и распята добровольно. Ничто не держит ее запястий и щиколоток, ее тело не изнемогает от боли, а купается в наслаждении.

— Помоги мне забыть о кошмарах! — выдохнула она. Он оторвал голову от ее груди и проследил взглядом за движением ее руки к широко раздвинутым ногам, потом посмотрел ей в лицо, и Шерон поняла, что больше не надо слов.

— Конечно, милая, — шепнул он. — Хватит кошмаров, хватит мучений и насилия. Только любовь.

Ее взгляд утонул в его глазах. Любовь? Да, любовь. Тогда, в горах, он называл ее любимой, и она верила ему. Она верит ему и сейчас. Пусть у их связи нет будущего, но она существует сегодня и она прекрасна.

— Да, — прошептала она. — Люби меня, Александр.

И он любил ее, сначала руками, так, что она едва не потеряла сознание от восторга. Она не понимала, как у него получается так чувствовать ее, чтобы пробуждать в ней желание и восторг, не доводя до полного исступления, которое было бы сейчас мучительно для ее израненного тела, но она приняла его умение с благодарностью и любовью. Сладкая влага текла из ее чрева по его руке, и Шерон стонала и улыбалась ему в глаза. А он улыбался ей.

— Не двигайся, — сказал он. — Я постараюсь не причинить тебе боли. Но если будет больно, останови меня, ладно?

Его рука скользнула под ее бедра, но лишь чуть-чуть приподняла их. Он не лег на нее, он оставался стоять на коленях между ее ног. Шерон опустила глаза и увидела, как он входит в нее осторожно, но решительно, на всю длину своего желания. Она сжала его внутри себя.

— Ах!.. — выдохнула она.

Ей доставляло удовольствие наблюдать, как он любит ее, следить за его вторжением и выходом, наблюдать и одновременно чувствовать его. Он делал это медленно и мягко но глубоко. Ее руки все крепче стискивали края кровати, ее мышцы все плотнее охватывали его при каждом вторжении, желая навсегда оставить его внутри. Затуманенными глазами он посмотрел на нее.

— Мне подождать тебя? — спросил он хрипло. — Или тебе будет больно?

— Подожди. — Блаженная улыбка блуждала на ее лице. — Я скоро. Я хочу быть с тобой. Подожди меня.

Он терпеливо двигался в ней, а она закрыла глаза и сконцентрировалась на ощущении, расцветавшем в ней, поднимавшем ее в райские кущи, в которые они должны были войти вместе и в один момент. Одним телом, одной душой. И на один краткий миг их несбыточная любовь стала вдруг восхитительно реальной и возможной.

— Да! — выдохнул Алекс. — Да. Сейчас, любимая! Сейчас! Да, Шерон! Сейчас…

И они вместе вошли в вечность.

— Кариад… — услышала она его шепот.

Глава 22

Она просила принять ее. И он ждал ее в кабинете. Когда ему передали ее просьбу, его первым желанием было броситься к ней, перепрыгивая через две или три ступеньки, но он сдержался. В замке, наверное, уже все знают, что он вчера утром собственноручно врачевал ей спину. Наверняка от внимания слуг не ускользнуло и то, что он больше часа провел с ней наедине во второй половине дня. И наверняка всем известно, что он дрался из-за нее с Оуэном Перри.

Поэтому он ждал, когда она сама спустится к нему. Вчера, после их занятий любовью, она заснула, и заснула так крепко, как можно заснуть только под действием снотворного. Он чувствовал угрызения совести, лежа рядом с ней, держа ее ладонь в своей. В конце концов, он, наверное, действительно воспользовался ее состоянием, ее неспособностью здраво мыслить. Он поднялся с постели и ушел из комнаты, чтобы больше не возвращаться туда.

И все же ему не верилось в то, что она уступила ему против своей воли. Никогда еще он не любил женщину так нежно и глубоко, как ее вчера. Никогда прежде не испытывал столь полного слияния с женщиной. Одно тело, одна жизнь, одна душа. Это чувство, облеченное в слова, выглядело глупым и банальным, но он испытал его. И оно могло возникнуть, только если это действительно было так. Он не мог чувствовать это один. Она должна была почувствовать то же.

Дверь открылась. Алекс повернулся и увидел ее. Она была, как всегда, хороша и прелестна, только какое-то едва уловимое напряжение чувствовалось в ее походке. Слуга закрыл за ней дверь. Алекс поднялся и поспешил ей навстречу, но что-то остановило его от объятия. Наверное, ее сдержанность.

— Как твоя спина? — спросил он.

— Болит немного, — ответила Шерон. — Мисс Хэйнс натерла ее мазью, так что, я думаю, раны скоро заживут. А вот твой правый глаз совсем заплыл.

— Наверное, я похож на пирата, — улыбнулся Алекс. — Но ведь женщинам нравятся пираты?

Шерон невольно улыбнулась.

— Александр, — сказала она, — я ухожу.

— Я бы, конечно, предпочел, чтобы ты осталась здесь, пока совсем не оправишься, — ответил он, — но я знаю, ты беспокоишься о своих родных. Конечно, иди, Шерон. Отдохни несколько дней, пока боль не пройдет окончательно. Я постараюсь объяснить Верити, какая замечательная вещь — каникулы, — со смехом добавил он.

И только в следующее мгновение, заметив, что она избегает смотреть ему в глаза, он почувствовал легкую тревогу.

— Я имела в виду, что ухожу совсем, — тихо сказала она. — Я больше не приду сюда, Александр.

— Значит, я все-таки обидел тебя вчера, — грустно проговорил Алекс. — Да, воспользовался твоим состоянием. Прости меня, Шерон. Мне показалось, что ты достаточно отошла от действия лекарства и понимаешь, что происходит.

— Так оно и было. — Она подняла на него глаза. — Все было замечательно, Александр. Это были счастливейшие минуты в моей жизни, и я благодарна тебе за них.

Алекс непонимающе смотрел на нее.

— Но ведь ты говоришь, что уходишь, что больше не будешь работать у меня.

— Да. Потому что это произошло в твоем доме, — сказала она, — в двух шагах от комнаты твоей дочери.

— Но это не было грязно, — торопливо, с обидой в голосе сказал Алекс.

— Да, не было, — согласилась Шерон. — Это могло быть грязным, но не было. Так же как и там, в горах. Случайность, неожиданность этих мгновений защитила их от пошлости и грязи. Но их нельзя повторить, Александр. Мы с тобой не можем не видеть, как охватывает нас страсть, и знаем, что она может быть грязной. Мы не должны допустить этого. Я не стану твоей любовницей, и я не могу любить от случая к случаю. Я думала, что смогу. Но сейчас поняла, что не могу.

— Шерон. — Алекс взял ее руки и прижал к губам. — Это не случайная любовь. В моем чувстве к тебе нет ничего случайного.

— Не имеет значения, — ответила она. — Результат-то один. Этот поселок и эти люди очень много значат для меня, Александр. Я столько сил положила на то, чтобы стать одной из них, чтобы они приняли меня. Наверное, мне никогда не суждено стать такой же, как они. Я родилась в другом кругу, меня воспитали иначе. Но я ценю их отношение ко мне. Я хочу иметь право честно смотреть им в глаза.

— А сейчас ты не можешь, да? — резко спросил Алекс. — Не можешь, потому что полюбила вашего общего врага и переспала с ним?

— Нет, пока могу, — ответила Шерон. — Пока мне не стыдно того, что произошло между нами. Но мне будет стыдно, если я буду продолжать приходить сюда, зная, к чему приведут эти визиты.

Александр не смог сдержать усмешки.

— Значит, люди Кембрана для тебя дороже, чем я? — спросил он.

Она долго в задумчивости смотрела на него. Но Алекс уже знал, каким будет ее ответ.

— Да, — сказала она тихо.

Они молча смотрели друг на друга. Это единственное слово встало между ними непреодолимой каменной стеной, разделило их, как безбрежный океан, как бескрайняя ширь небес.

Итак, они вновь стояли перед невозможностью. Как глупо, подумал Александр. В той, прежней своей жизни, до приезда сюда, ему никогда не приходило в голову пытаться наводить мосты через эти бездонные пространства, которые разделяют его и таких, как она. Он серьезно относился к своим обязанностям хозяина и хорошо обращался со своими слугами. И всегда понимал, что между ними непреодолимая стена. Так уж устроен мир. И здесь, в Кембране, пропасть между ним и окружающими его людьми шире, чем где бы то ни было, потому что люди сами отгораживаются от него подозрительностью и ненавистью, и он понимает, что заслужил такое отношение к себе. Так почему же именно здесь он решил преодолеть эту пропасть?

Неужели только потому, что полюбил эту женщину?

— Ну что ж, — проговорил он, сжимая руки за спиной. — Тогда тебе лучше поторопиться, пока я опять не начал растлевать тебя.

— Не сердись, — сказала Шерон. В ее голосе звучала мольба. — Пожалуйста, Александр, попытайся понять меня!

— Я понимаю, — сказал он. — Я понимаю, что был круглым идиотом, позволив себе полюбить эту землю, и этих людей, и тебя, Шерон. А теперь я остаюсь в одиночестве. Ну что ж, так тому и быть. Наверное, всем вам было бы спокойнее, если бы я уехал и все пошло как прежде. Но я не могу уехать, не могу оставить здесь все как есть. И меня не пугает одиночество, я в состоянии справиться с ним. Прощай, Шерон.

— Александр, — с мольбой сказала она.

— Иди же! — оборвал он ее. — Жалованье за эту неделю я пришлю тебе домой. Ты больше не работаешь у меня.

Ему казалось, она никогда не уйдет. Она стояла и смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Мне очень жаль, что я причинила тебе боль, — выговорила она наконец. — Извини. Мне очень жаль.

Она резко повернулась и вышла так поспешно, что Алекс не успел открыть перед ней дверь. Он стоял на том же месте, где застал его конец разговора, и боролся с отчаянным желанием броситься за ней.

Он смотрел ей вслед, в душе проклиная весь белый свет.

Бабушка хлопотала над ней и кормила ее через каждые два часа, как бычка на убой. Эмрис перетащил все ее вещи наверх, а свои спустил вниз. Теперь его комната навсегда стала ее. Дедушка без устали радовался тому, что она наконец-то дома и он может содержать ее, как и положено мужчине содержать своих женщин. С общего молчаливого согласия никто не заговаривал о свадьбе, которая должна была бы состояться уже на следующей неделе.

Как было хорошо вновь оказаться дома! Шерон радовалась своему возвращению так, словно отсутствовала не одну ночь, а целый месяц.

Никто из домашних не вспоминал об Оуэне. Или о графе Крэйле. Так что она узнавала о случившемся от навещавших ее гостей.

Приходила Мэри. Она принесла ей домашнего печенья и рассказала, что Йестин, Хью и Эмрис были секундантами графа, когда он боролся с Оуэном в горах, а потом Йестин сразу отправился через горы в соседнюю долину навестить свою девушку. Приходил и сам Йестин. Он расцеловал Шерон в щеки и снова говорил о том, как он гордится ею, и рассказал, что граф Крэйл оказался настолько великодушным, что даже не выгнал Оуэна с работы.

— Я так думаю, Шерон, что граф просто не может пользоваться своей властью для чего-то дурного, — говорил он. — А какие у него кулаки! Кто бы мог подумать, что он сможет в честной борьбе победить Оуэна! Слава Богу, он умный человек и ограничился только этим. Не уволил Оуэна. И даже не воспользовался своим хлыстом.

— Хлыстом? — встревожено переспросила Шерон.

— Да, хлыстом, — подтвердил Йестин. — У него был хлыст, и он хотел проучить Оуэна, чтобы тот почувствовал на своей шкуре, что такое пятнадцать ударов хлыстом. Но все поняли, что он не может бить беспомощного человека, не может мстить. Ты не представляешь, Шерон, как я обрадовался, когда понял это!

А потом Хью рассказал ей, что хлыстом графа воспользовался Эмрис — и Оуэн все же получил свои пятнадцать ударов. Он рассказал и о том, что Оуэн не предпринял никакой попытки избежать порки, хотя никто не держал его.

— Я почти восхищался этим ублюдком, — сказал Хью и тут же извинился, услышав недовольное ворчание Хьюэлла. Он же рассказал Шерон о том, что граф планирует провести общее собрание в воскресной школе. Что весь поселок разделился на тех, кто решил дать графу шанс доказать свои честные намерения, и на тех, кто оставался на стороне Оуэна и не верил графу.

Шерон запретила себе вспоминать об Оуэне. Она не хотела думать о нем, не хотела ничего слышать о нем. Не хотела видеть его. Слишком сильно болели ее раны, и слишком острой была обида. Сначала ей нужно выздороветь. В ее жизни есть двое мужчин, которых ей необходимо вычеркнуть из своей памяти. Но для этого нужно время.

Вечером, когда они вчетвером сидели на кухне, кто-то постучал в дверь. Они обернулись, но дверь не открывалась. Эмрис пошел к двери, чтобы впустить робкого гостя, но, открыв ее, тут же загородил своей широкой грудью.

— Убирайся отсюда, — проговорил он, — если не хочешь, чтобы тебе вместо «здрасьте» поставили пару синяков.

— Мне нужно потолковать с Шерон, — услышала она голос Оуэна.

— Да неужели? — язвительно спросил Эмрис. — А где же твоя плетка, парень? Ты разве не знаешь, что с нашей Шерон можно управиться только при помощи плетки? Да и то не всегда. Ты, наверное, жалеешь, что отхлестал только ее тело, а душу не смог?

— Уходи, Оуэн Перри, — сказал, не поднимаясь со своего стула, Хьюэлл Рис. — И чтобы ноги твоей больше не было в этом доме.

— И в самом деле, Оуэн, — заговорила Гвинет. — Чего еще тебе надо от нее? Может, это не по-христиански, но мы больше не желаем видеть тебя в нашем доме. Шерон нечего тебе сказать.

Шерон откинула голову на спинку стула и закрыла глаза. В ее памяти опять прозвучал его голос — тот, который велел ей открыть рот и закусить тряпку.

— Шерон, — сказал Оуэн из-за плеча Эмриса, — может, ты все же выйдешь прогуляться со мной? Нам надо поговорить.

Шерон вдруг подумала: как это похоже на Оуэна — вот так прийти к ним домой, отдавая себе отчет, какой прием его здесь ожидает. Но он, конечно, прав. Им нужно поговорить. На завтрашний день была назначена их свадьба.

— Какой глаз тебе подбить сначала? — спросил Эмрис. — Мне-то все равно, Оуэн Перри, так что уж выбери сам.

Шерон поднялась со стула.

— Все в порядке, дядя Эмрис, — сказала она. — Я пройдусь с ним.

— Только через мой труп! — проревел Эмрис. — Черт возьми, девка, ты, никак, спятила?

Шерон удивилась, что дедушка не отчитывает Эмриса за то, что тот поминает черта.

— Сядь! — коротко бросил он сыну.

— Я пойду, дедушка, — сказала Шерон. — Оуэн не обидит меня. И нам действительно есть что сказать друг другу.

— До чего ж ты взбалмошная женщина, — проговорил Эмрис, отступая в сторону. — Ей-богу, Шерон Джонс, тебя надо держать на привязи. Ты словно ищешь беду. Ну да ладно, что с тобой поделаешь, иди. Но если ты, Оуэн Перри, тронешь ее хотя бы пальцем… — Он не нашел слов, чтобы закончить угрозу.

— Дольше часа не гуляйте, — сказала Гвинет.

Шерон прошла к двери и надела пальто. Вечер был сырым и холодным, настоящий осенний вечер, — в такой вечер лучше сидеть дома и слушать треск поленьев в печи. Не глядя на Оуэна, она вышла. Они шли вдоль улицы, несколько поодаль друг от друга. Они не сказали и слова, пока не свернули на знакомую тропинку за поселком.

— Шерон, — наконец заговорил Оуэн. — Я хочу, чтоб ты знала. Я нисколько не горжусь тем, что я сделал, но и не стыжусь этого.

Шерон некоторое время молчала. По правде говоря, она растерялась от его слов. Она ждала от него или униженных извинений, или сердитых самооправданий. А это было ни то ни другое.

— Но я же была невиновна, Оуэн, — тихо отозвалась она, — и ты ведь знал это.

— Но другие-то считали тебя виновной, — ответил он. — Люди только и делали, что шептались за моей спиной про тебя. Если бы я защищал тебя, если бы своим словом запретил наказание, все бы подумали, что для меня моя женщина важнее общего дела. Я не мог пойти на это, Шерон. Я рабочий лидер. Я должен быть беспристрастным.

Странно, но его рассуждения напомнили ей ее ответ Александру, когда он спросил, кто для нее важнее — люди Кембрана или он.

— И ведь тебя предупредили, — продолжал Оуэн почти извиняющимся тоном. — Надо было быть сумасшедшей, Шерон, чтобы не послушаться. Ты заслужила это наказание.

— Ох, Оуэн, ты признаешь только насилие. В нем тебе видится решение всех проблем. — Она устало вздохнула. — Знаешь, я даже рада случившемуся, рада, что это произошло до нашей свадьбы и помогло мне понять тебя.

— Бывают случаи, — ответил Оуэн, — когда только насилие может привести к желанному результату. Кто-то должен взять на себя смелость действовать решительно и беспощадно, чтобы добиться результата. Сейчас такое время, Шерон, когда смирением ничего не добьешься.

— Ты заблуждаешься, Оуэн, — сказала Шерон. — Скажи, ты придешь завтра на собрание? Хью сказал мне, что будет общее собрание в школе. Может быть, у нас появится шанс добиться чего-то мирно и дружно.

— Он умен, ничего не скажешь, — процедил Оуэн. — Он думает, что успокоит нас мелочью и заставит забыть о всех несправедливостях.

Шерон вздохнула.

— Мне пора возвращаться домой, Оуэн, — сказала она. — Нам, похоже, действительно нечего сказать друг другу.

— Шерон. — Он остановился, поворачиваясь к ней. — Шерон, ты не представляешь, как больно мне было видеть тебя, беспомощно брошенную на землю, видеть, как тебя хлещут плетьми.

— Зато ты теперь представляешь, как мне было больно, — ответила Шерон. — Ты почувствовал это на своей шкуре, Оуэн. Скажи, почему ты не сопротивлялся, когда тебя били?

Шерон удивилась и даже встревожилась, заметив слезы, выступившие на глазах сурового мужчины.

— Я стерпел бы в два раза больше ударов, — сказал он, — если б это помогло мне забыть о тех, что достались твоей спине, Шерон. Я знал, что заслужил наказание, хотя мне и не было стыдно за то, что я сделал. Мне и сейчас не стыдно.

Шерон закусила губу.

— Я предал свою любовь к тебе, — продолжал Оуэн. — Вот за это я никогда не прощу себя. Но иногда приходится выбирать между любовью и чем-то большим. Наверное, я должен просить у тебя прощения, но я не могу. Не могу, потому что даже теперь чувствую, что в следующий раз поступил бы точно так же, если бы это было нужно для общего дела. А ты храбро приняла наказание. Я горжусь тобой — если, конечно, у меня есть право гордиться.

Даже теперь, ох, даже теперь, думала Шерон, глядя ему в глаза, ей хотелось бы полюбить его. Оуэн! Ведь она ничем не лучше его. Абсолютно ничем.

Она чувствовала, что должна сказать ему об этом.

— Я тоже предала тебя, Оуэн, — тихо призналась она. Его глаза изумленно расширились.

— Так это ты донесла графу? — спросил он. Шерон помотала головой:

— Нет. Я предала тебя как женщина.

Она видела, как понимание мелькнуло в его глазах, прежде чем он кивнул и отвернулся.

— Что ж, по крайней мере этого я не делал, Шерон — сказал он, помолчав. Они развернулись и медленно побрели в сторону поселка. — Я любил тебя, да и сейчас люблю. Я не буду спрашивать тебя о подробностях, у меня нет права на это, да я и не хочу знать о них. Может, когда-нибудь мы сможем простить друг друга, сможем жить просто как добрые соседи, не испытывая ненависти и обиды.

— Да. Я надеюсь на это, Оуэн, — ответила Шерон. Он остановился у ворот ее дома.

— Дальше не пойду, — сказал он. — У меня нет желания драться с Эмрисом.

— Оуэн, — робко заговорила Шерон, — ты не отказался от своих планов насчет демонстрации в Ньюпорт? Вы продолжаете собирать оружие?

Он мрачно рассмеялся в ответ.

— Не думаешь ли ты, что я отвечу на этот вопрос, Шерон? — спросил он вместо ответа. — Теперь, когда ты стала его женщиной?

— Наверное, ты прав, — сказала Шерон. — Наверное, теперь я не имею права спрашивать тебя об этом. Но прошу тебя, будь осторожнее, Оуэн. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Даже теперь ты не безразличен мне.

Он мягко провел ладонью по ее щеке.

— До свидания, кариад, — сказал он и, чуть помедлив, склонился к ней и поцеловал ее в лоб.

— До свидания, Оуэн.

Шерон стояла в воротах, глядя, как он удаляется в сторону своего дома. Он ни разу не оглянулся. Она проглотила комок в горле. И еще некоторое время стояла и вглядывалась в пустынную перспективу вечерней улицы, словно пытаясь разглядеть там свое будущее. Как же трудно бывает иногда справиться с жалостью к себе, думала она. Порой кажется, что нет никого и ничего, ради чего стоило бы жить.

На следующий день в полдень Шерон месила тесто, когда в дверь постучали. Руки у нее были в муке, и бабушка пошла открыть дверь. Услышав знакомый голос, Шерон испуганно выпрямилась.

Бабушка оглянулась на нее, недовольно поджав губы.

— К тебе, Шерон, — сухо бросила она и отошла от двери, даже не пригласив сэра Джона Фаулера в дом.

— Шерон? — произнес он, неловко переминаясь с ноги на ногу. Весь его вид выражал крайнее смущение.

Она часто вспоминала странный сон, приснившийся ей в Гленридском замке. Наверное, все это время втайне она допускала, что то был не сон, ибо сейчас она поняла это со всей отчетливостью, и ее щеки вспыхнули румянцем. Тыльной стороной ладони она убрала со лба непослушную прядь и посмотрела на сэра Фаулера.

— Можно мне поговорить с тобой? — спросил он. Бабушка сердито ворошила кочергой поленья в печи, хотя Шерон видела, что никакой необходимости в этом нет.

Шерон посмотрела на свои испачканные мукой руки, на недомешенное тесто на столе.

— Сейчас, — сказала она. — Только вымою руки и оденусь.

Бабушка выразительно посмотрела на нее, но Шерон проигнорировала ее взгляд. Он пришел, думала она. Он пришел. Ей казалось, что она всю свою жизнь ждала этого момента. Ждала его. Ждала и ненавидела, презирала его. Она не хотела иметь с ним никаких дел. Она никогда не думала о нем как об отце. Да и теперь не считает его отцом. Она чувствовала, как болезненно стучит ее сердце, пока в полной тишине мыла руки, пока вынимала из волос шпильки, позволяя им свободно упасть на плечи, пока брала из-за двери плащ и надевала его. Сэр Джон ждал ее на улице.

— Бабушка… — начала Шерон.

— Я закончу с тестом, — сказала Гвинет, пряча от нее глаза. — Иди уже.

Сэр Джон Фаулер обманул ее дочь, подумала Шерон, довел до того, что ее отлучили от церкви, что люди Кембрана отвернулись от нее. Неудивительно, что бабушка не любит его. Шерон помедлила еще мгновение, но, не найдя что сказать, вышла из дома.

— Прогуляемся? — предложил сэр Джон. — Может, вдоль реки?

Он не предложил ей руку, даже не улыбнулся. Он, как всегда, был холоден и недоступен.

— Как твоя спина? — спросил он спустя некоторое время.

— Побаливает немного, — ответила Шерон. — У Йестина на спине до сих пор остались отметины. Я думаю, что и у меня они пройдут не скоро. А может быть, не пройдут никогда.

— Ты сейчас без работы? — спросил он. — Крэйл сказал мне, что ты оставила работу в замке.

— Да, — сказала она. — И думаю, что поступила правильно.

— Шерон, — начал он, откашлявшись. — Ты должна позволить мне поддержать тебя. Я могу купить для тебя дом и обеспечивать тебя. Могу подыскать для тебя какую-нибудь работу, если ты захочешь работать. Если ты думаешь, что тебе стоит выйти замуж, я похлопочу. Все, что тебе будет нужно. Я сделаю все, что нужно.

— Благодарю. Мне ничего не нужно от вас, — тихо ответила Шерон. Но сердце ее кричало другое.

Он не настаивал. Немного помолчав, он спросил:

— Почему ты не обратилась ко мне за помощью? Мне рассказали, что «бешеные быки» дали тебе три дня. Ты ведь понимала, что значат их угрозы. Почему же ты не пришла ко мне?

Шерон удивленно посмотрела на него.

— Если бы я даже и искала у кого-то помощи, то только не у вас, — честно призналась она.

Он сжал губы, и у него на лице заходили желваки.

— Не знаю, в кого ты пошла, Шерон, — сказал он. — Ты очень похожа на мать, но, кроме внешности, я не вижу ничего общего. У тебя не сердце, а лед. С самого детства.

— Что ж, — ответила Шерон, вздрагивая от холода и возмущения, — значит, я пошла в отца.

Они миновали шахту, и, если не оглядываться на нее, можно было подумать, что вокруг них раскинулась приятная сельская местность. Шерон вспомнила воскресный полдень, когда она гуляла здесь с Александром и Верити.

— Тебя всегда обижало и сейчас обижает, — сказал он, — что я не женился на твоей матери.

— Нет. По правде говоря, долгие годы я даже не воспринимала это как нечто необычное, — возразила Шерон. — Просто, наверное, я надеялась в детстве, что однажды вы посмотрите на меня с такой же любовью, с какой смотрели на мою мать. Мне кажется, что ребенком я только и делала, что ждала вашего прихода, час за часом, день за днем. Но когда вы приходили, вы не замечали меня, вы видели только ее. Вы тут же уходили с ней наверх, оставляя меня одну внизу. Со временем, как я понимаю, я просто перестала ждать вас.

— Но ты пряталась от меня, — возразил он, — смотрела на меня волчонком. Ты кидала на пол игрушки, которые я приносил тебе, и играла только старыми куклами, которые мастерила тебе мать. Ты была холодна как лед.

— Потому что ваши игрушки были взятками, — сказала Шерон. — Вы приносили их только для того, чтобы я вела себя смирно тот час, что вы проводили с мамой.

— Это были подарки, Шерон, — возразил он. — Ты была моей крошкой.

Шерон вздохнула.

— Зачем вы пришли сегодня? — спросила она. — И зачем приходили в Гленридский замок? Мне ведь не приснилось это?

— Крэйл послал ко мне сообщить, что с тобой случилась беда, — ответил он.

— Правда? — Шерон резко повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. — И вы пришли?

— Да, пришел, — сказал он. — На этот раз я пришел. Меня не было рядом с тобой, когда умер твой муж, Шерон, и когда мой внук родился мертвым. Я не пришел тогда, потому что ты оттолкнула меня, не пускала меня в свою жизнь. Но потом я увидел тебя в замке — помнишь тот день, когда я приехал в гости к Крэйлу с женой и дочерью? Впервые за долгие годы я увидел тебя. Наверное, тогда я понял, что больше не могу оставаться в стороне.

Шерон на мгновение закрыла глаза, глубоко вдохнув холодный осенний воздух.

— Что вы говорили мне там, в замке, когда я спала? — спросила она. — Я не помню, что мне снилось, а что было наяву.

— Так, шептал тебе всякие слова. Я тогда впервые назвал тебя моя крошка. Обычно так называла тебя твоя мать, только по-валлийски. Я же никогда не мог заставить себя назвать тебя так. Ведь ты ненавидела меня. Но ты всегда жила в моем сердце, Шерон.

Шерон чувствовала, как слезы подступают к ее глазам.

— Ну почему, почему вы никогда не сказали мне ласкового слова? — спросила она дрожащим и обиженным голосом. — Разве вы не понимали, что если ребенку не говорить, как его любят, он и будет холодным как лед?

— Что я знал о детях, Шерон? — горько откликнулся Джон Фаулер. — Я просто боялся тебя. Не знал, как подступиться к тебе. Я мог только мечтать, как усажу тебя на колени, и ты положишь голову мне на плечо, и я буду рассказывать тебе сказки и шептать нежные слова. Но ты как будто не хотела и знать меня.

— Ох, — вздохнула Шерон. — Теперь я понимаю, как была права мама, когда говорила, что мы с вами два сапога пара. А мне казалось, что этого не может быть.

— А ты помнишь, как ты назвала меня тогда, в замке? — осторожно спросил сэр Фаулер.

— Да, — еле слышно ответила она. — Наверное, это глупо звучало из уст двадцатипятилетней женщины?

— Ты заставила меня тогда заплакать, — сказал он.

— Плачущий сэр Джон Фаулер, — медленно проговорила Шерон. — Здесь есть какое-то противоречие. Я только один раз видела вас плачущим — когда умерла мама. Александр, то есть граф, дал мне двойную дозу снотворного. Оно очень сильно подействовало на меня. Я назвала вас папа?

— Да, моя крошка, — отозвался он.

— Ох, не говорите так! — Она быстро отвернулась от него. — Вы не представляете, как мне сейчас не хватает любви и нежности. Конечно, бабушка и дедушка любят меня, и Эмрис, и родственники Гуина. Но я так слаба сейчас. Мне нужно гораздо больше. Мне нужна…

— Любовь отца? — договорил он за нее. — Ты ведь это хотела сказать, Шерон?

— О-о! — Она остановилась и закрыла ладонями лицо. — Вы знаете, за что меня избили плетьми? Знаете, что Оуэн был среди «бешеных быков», среди тех, кто бил меня? Вы знаете, что Алекс… что Александр дрался с ним в горах на глазах у всех мужчин Кембрана? Вы знаете, что я люблю Александра и бросила работу в замке только потому, что не хочу быть его любовницей, как мама была вашей? Вы знаете, что мое сердце разрывается на части? Знаете, как вы нужны мне сейчас?

Она не могла вспомнить, было ли когда-нибудь такое, но он обнял ее. Его руки и его запах были незнакомы ей. Прежде она даже не замечала, что они почти одинакового роста. Ей было очень спокойно и хорошо в его объятиях. Она положила голову ему на плечо. На плечо сэра Джона Фаулера. И крепко зажмурилась.

— Папа, — прошептала она.

— Шерон. — Он покачал ее из стороны в сторону. — Крошка моя.

Он взял ее руку в свою, и они пошли дальше. У него была широкая прямоугольная ладонь. Ладонь старшего. Ладонь отца.

— И все же что я могу сделать для тебя? — спросил он позже. — Может, домик где-нибудь в тихом месте, Шерон? Тогда я смог бы почаще навещать тебя и наконец стал бы твоим отцом, быть которым у меня так долго не получалось. Или подыскать тебе работу? Или побеспокоиться о замужестве?

Ей не хотелось покидать Кембран. В ее мечтах Кембран всегда был для нее домом. Она мечтала о том, что будет жить здесь, когда училась в Англии, она, не задумываясь, приехала сюда, когда умерла ее мать, и приехала бы сюда, даже если бы никогда не жила здесь и не имела бы здесь родных. Но сейчас детские мечты утеряли прежнюю привлекательность. В Кембране живет Оуэн. В Кембране живут люди, которые сочли и, может быть, до сих пор считают ее предательницей. В Кембране живет Александр, и он сказал, что никуда не уедет отсюда.

— Может быть, учительскую работу? — сказала Шерон. — Мне нравится учить детей, и мне кажется, что у меня это неплохо получается. Где-нибудь подальше от этой долины. Но в Уэльсе. Моя душа не выдержит, если мне придется уехать из Уэльса. Может быть, в Кардиффе? Или даже в Суонси? Ты сможешь подыскать для меня такую работу?

Он сжал ее руку.

— Я обязательно найду, — сказал он. — Ты будешь счастлива, Шерон. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, моя крошка.

Шерон неожиданно весело рассмеялась.

— Но мы с тобой почти одного роста, — сказала она. Он тоже рассмеялся. Шерон не помнила, слышала ли она прежде его смех.

— Все равно я смотрю на тебя глазами отца, — ответил он. — Даже если бы ты была на две головы выше меня, Шерон, ты все равно осталась бы для меня крошкой.

Остаток пути они прошли молча. Глядя на шагавшего рядом и державшего ее за руку мужчину, своего отца, она чувствовала покой и умиротворение в своем израненном и кровоточащем сердце, словно кто-то большой и добрый приложил к нему влажную ткань и залечил все раны.

Это Александр послал за ним, он почувствовал, как ей нужен отец. И он пришел, ее отец.

Он пришел.

Глава 23

Нужно что-то делать с Верити, думал Алекс. Девочка стала угрюмой и капризной. Она отказывалась делать то, что раньше делала с удовольствием, не хотела выходить из дома, даже когда Алекс предлагал ей прогуляться вместе. «Нет» стало ее обычным ответом, она произносила его резко и сердито. Когда Алекс сказал ей, что выпишет для нее из Лондона новую гувернантку, она устроила истерику. Когда он предложил ей съездить в гости к бабушке на несколько недель, она заперлась в своей комнате и не выходила оттуда почти восемь часов.

А между тем у него уйма дел, которые требуют и времени, и сил. На собрание пришло гораздо меньше людей, чем он ожидал, хотя там были и мужчины, и женщины. Он знал, в чем причина. В тот же вечер в горах было назначено другое собрание. Барнс разузнал об этом и доложил ему. Но Алекс помнил, что объявил жителей Кембрана свободными людьми, которые вправе собираться и сами решать свои проблемы. Он не предпринял никаких попыток, чтобы воспрепятствовать им или разузнать, для чего они собираются.

Так много дел! Если бы не Верити, думал Алекс, он мог бы с головой уйти в эти хлопоты и забыть о своих личных горестях. Но когда все распоряжения, что он планировал на день, были отданы, все дела сделаны, перед ним опять вставала проблема, что делать с дочерью. В конце концов, если ему придется нанять нового управляющего, совсем не такого, как Барнс, и уехать с дочерью в Англию, значит, так тому и быть. Может быть, и для него было бы лучше уехать. Тогда он смог бы смотреть на Кембран, как и следует на него смотреть, — просто как на часть его собственности, как на один из источников дохода.

— Ты не хочешь прогуляться по холмам с папой? — спросил он однажды вечером Верити.

— Нет, — ответила девочка. Она потянулась за куклой, но тут же положила ее на место. — Там холодно.

— Мы можем одеться потеплее, — сказал Алекс, — а потом сравним, чей нос покраснеет больше.

— Нет, — повторила Верити, — я не хочу.

Ее капризы и недовольный вид раздражали Алекса. Он едва сдержался, чтобы не уйти из комнаты и не оставить ее наедине с ее обидами. Но он понимал, что дочь не виновата. Он присел на стул и внимательно посмотрел на нее. Верити, почувствовав его взгляд, снова взяла куклу на руки и начала механически укачивать ее.

— Дорогая, — сказал Алекс, — ну скажи мне, что с тобой творится?

Конечно, он знал, в чем дело. Больше недели он пытался убедить себя, что детская воля к жизни возьмет верх, что дочь скоро забудет о потере и снова будет весела и жизнерадостна. Но сам он не мог забыть и постоянно ощущал ноющую внутри пустоту — даже не пустоту, а боль.

— Ничего. — Верити надулась. — Просто не хочу этих дурацких прогулок.

— Может, тогда почитаем? — настаивал Алекс. — Почитаешь мне? Или хочешь, чтобы я почитал тебе?

Бедная кукла полетела на пол.

— Я не хочу! Я ничего не хочу! — закричала она и посмотрела на него с ненавистью и тоской.

Алекс смотрел на нее. Что ж, в конце концов имя должно быть произнесено. Он не хотел говорить о ней. Не хотел даже думать о ней, хотя всю эту неделю не мог думать ни о чем другом.

— Ты скучаешь по миссис Джонс? — спросил он.

— Нет! — Ее глаза на мгновение вспыхнули. — Я ненавижу ее! Я больше никогда не хочу видеть ее! Она плохая учительница!

Алекс медленно перевел дух.

— За что же ты ненавидишь ее? — спросил он.

— А почему она так не любит меня?! — вскричала Верити. — Она ушла и ничего не сказала мне. Ну и ладно! Мне все равно! Все равно я ненавижу ее.

— Иди-ка сюда, — сказал Алекс, беря ее за руку. Верити угрюмо посмотрела на его руку, но не выдернула свою. Алекс посадил ее на колени, погладил по голове. Она тут же уткнулась лицом в его жилет и расплакалась.

— Я плохая, да? — едва можно было разобрать из ее рыданий. — Но я ведь старалась быть хорошей, папа. Зачем она ненавидит меня? Я старалась быть хорошей. Ненавижу, ненавижу ее!

Алекс прижимал к себе дочку, целуя в макушку.

— Это я виноват, малыш, — наконец заговорил он. — Я не рассказал тебе, что случилось с миссис Джонс. Я подумал, что это расстроит тебя. Ты помнишь тот день, когда миссис Джонс ушла в гостевые комнаты? Я тогда сказал тебе, что она немного заболела. Но наверное, лучше мне сказать тебе правду.

— Она заболела, потому что не хотела больше заниматься со мной! — выпалила Верити.

— Нет. — Алекс снова поцеловал ее в макушку. — Тут есть нехорошие люди. Так вот, эти люди ночью избили миссис Джонс плетками, и у нее распухла спина и сильно болела. Ты помнишь, как однажды ночью в горах кричали дикие звери?

И он рассказал ей о «бешеных быках», о том, что они сделали с Шерон и почему.

— Она не приходит к нам больше потому, — закончил он свой рассказ, — что некоторые люди в Кембране будут думать, что она действительно шпионка, а она очень любит Кембран и его жителей.

Верити некоторое время помолчала.

— Значит, нас она не любит, папа? — заключила она. Алекс закрыл глаза, и снова перед его мысленным взором возникла Шерон. Обнаженная, она лежала в постели под ним, и их тела сливались в одно, и ее глаза светились нежностью и любовью. Воспоминание, как нож, пронзило его сердце.

— Нет, — сказал Алекс, — она любит нас. Но она одна из них.

— А мы нет? — грустно продолжила Верити.

И вновь его захлестнула та щемящая душу тоска, что посетила в первый день пребывания здесь, переходящая почти в отчаяние.

— Нет, мы тоже из них, — ответил он, — но немного по-другому. Мы живем в замке, мы богаты. Папа — хозяин всей этой земли, папа платит заработную плату людям, которые работают здесь. И потом, мы с тобой англичане.

— Но я уже немного говорю по-валлийски, — возразила Верити. — Миссис Джонс сказала, что скоро я буду говорить совсем хорошо.

Алекс добродушно рассмеялся.

— Моя маленькая валлийка, — сказал он. — Мы всегда будем чужими для них, родная моя. Это та цена, которую мы должны платить за то, что богаты. Но конечно, мы всегда должны стараться заслужить их доброе отношение, их любовь.

Разговор как будто подействовал на Верити благотворно. Она успокоилась и даже выбрала книжки для чтения. Она прочитала Алексу oдну, а он ей три. Когда он укладывал ее спать и укрывал одеялом, казалось, что от прежней, сердитой и угрюмой Верити не осталось и следа.

Но позже, уже посреди ночи, Алекса разбудил его камердинер, посланный няней Верити. Девочка плакала горько и безутешно, и няня не знала, что предпринять. Алекс отпустил ее, взял дочь на руки и, укутав ее в одеяло, как в прошлый раз, сел в кресло.

— Что с тобой, малыш? — спросил он, целуя ее мокрые щеки. — У тебя что-то болит?

— Я хочу миссис Джо-онс! — прорыдала Верити.

О Господи! Черт возьми! И он тоже хочет ее.

— Миссис Джонс сейчас спит.

Верити зарыдала еще громче.

— Вот что я тебе скажу, — сказал Алекс. — Сейчас ты перестанешь плакать, папа уложит тебя в постель и ты заснешь, а завтра мы с тобой сходим в гости к миссис Джонс. Как ты на это посмотришь?

— А вдруг она не захочет видеть меня? — спросила Верити, всхлипнув.

— Если она будет дома, я уверен, что захочет, — ответил Алекс.

— И она снова будет приходить к нам в замок? — Девочка жалобно смотрела на отца, ее щеки блестели от слез.

— Нет, — сказал Алекс, целуя ее распухшие глаза. — Но думаю, она согласится, чтобы ты иногда приходила к ней в гости.

Алекс понимал, что это не совсем тот ответ, на который надеялась Верити, но она устала и потому согласилась с ним. Она положила головку ему на плечо и грустно вздохнула. Алекс не видел ее лица, но через пять минут уже знал, что она спит. Он продолжал сидеть, держа на коленях и прижимая к себе ее обмякшее, теплое тельце. Ему было так уютно и спокойно, что он не хотел двигаться, не хотел тревожить ее. Так приятно было чувствовать, что это маленькое существо верит ему. И любит его. Он осторожно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Он не видел ее уже более недели. Она не пришла на собрание. Собственно, он и не предполагал, что она придет, но почему-то испытал острое разочарование, не найдя ее среди других. Как давно он не видел ее!

Шерон!

Как он мог отпустить ее? Он должен был уговорить ее остаться, пока полностью не заживет ее спина. Ему следовало проявить настойчивость, убедить ее не бросать работу. Уж как-нибудь он преодолел бы эту невозможность их отношений, которой он так испугался тогда и которая до сих пор пугает его, сумел бы найти какой-нибудь выход из сложившейся ситуации.

Впрочем, нет. Он был прав, абсолютно прав, позволив ей уйти. Он не может жениться на ней, на женщине из рабочей семьи, на вдове шахтера. На незаконнорожденной. Это немыслимо. Он никогда не смог бы показаться с ней у себя на родине, в Англии. И она никогда не смогла бы стать своей в его мире. Не то чтобы он стыдился ее, нет, но брак между ними совершенно невозможен. Здесь, в Уэльсе, граница между их мирами чувствуется особенно остро. Если бы он увлек ее за собой в свой мир, он обрек бы ее на одиночество и тоску.

Но она нужна ему. Потребность в ней стала почти осязаемой. И он чувствует, что и она испытывает такое же неодолимое влечение к нему. Он может поклясться, что так же, как он, она не спит ночами, снова и снова переживая те сладкие мгновения, когда они были вместе.

Что ж, завтра он посетит ее с Верити и спросит, нельзя ли девочке побыть с ней часок-другой. И сразу уйдет. Если она позволит, то он вернется за Верити через час. Лишь на два коротких мгновения он позволит своим глазам насладиться Шерон Джонс, лишь на два кратких мига позволит своим чувствам вспыхнуть вновь от близости с ней. Только два мгновения будет длиться эта пытка.

Согретый этими мыслями и теплом спящей на его коленях дочери, Алекс заснул.

Шерон стояла на коленях перед каминной решеткой и, тихо напевая, чистила ее. Работа была тяжелой и грязной, но Шерон почти наслаждалась ею. Она присела на пятки и с удовольствием оценивала результаты своих трудов — чугунные прутья блестели чистотой. Чуть поморщившись, она посмотрела на свои измазанные сажей руки, а потом улыбнулась. Прошло не так уж много времени с тех пор, когда она каждый день возвращалась домой с грязными руками, с перепачканными угольной пылью лицом и волосами, — и вот она уже морщит нос оттого, что измазала руки. Она тряхнула головой и, замурлыкав, снова принялась драить решетку.

Не то чтобы она чувствовала себя совершенно счастливой. Она уже смирилась с тем, что ей вряд ли когда-нибудь удастся почувствовать себя счастливой. Но даже теперь, когда была подведена черта, жизнь тем не менее продолжалась и она не утратила смысла. Шерон знала это по собственному опыту, по взлетам и падениям, выпавшим на ее долю. И надеялась, что впереди ее ждут не только падения.

Сэр Джон Фаулер — ее отец — пообещал подыскать ей место учителя. Это не так-то легко, потому что в Уэльсе учительствуют в основном мужчины, но она уверена, что он обязательно найдет для нее что-нибудь подходящее. На следующий день после их встречи он прислал ей записку и серебряный медальон, оставшийся у него от ее матери. И с тех пор этот медальон всегда с ней; даже сейчас, занимаясь этой грязной работой, она не сняла его. Скоро у нее будет новая работа, скоро она уедет из Кембрана — от одной этой мысли у нее начинало сосать под ложечкой. Но было в этом и нечто обнадеживающее. Да, она начнет все сначала, она сможет, она должна начать жизнь сначала!

Ей просто необходимо уехать. Теперь, после всего случившегося, ей невыносимо больно оставаться здесь. Она боится даже представить себе, как она однажды столкнется лицом к лицу с Александром, а между тем, если она останется, это рано или поздно случится. Да и не только в Александре дело. Она не желает жить рядом с Оуэном, ходить с ним по одним улицам, дышать одним воздухом. Она никогда не сможет простить его и не сможет простить себя за то, что она сделала ему. В ее сердце еще остается какая-то привязанность к нему, и это чувство доставляет ей боль. Она ведь почти полюбила его. Она так близко подошла к той жизни, о которой всегда мечтала.

Она уедет от своих родных. И от Йестина. Он приходил вчера вечером, и они долго разговаривали, прогуливаясь вдоль улицы. Шерон ничего не знала о последнем собрании, проведенном чартистами в горах. Она не знала даже, присутствовали ли на нем дедушка с Эмрисом, — теперь, когда она спала в комнате на втором этаже, было не так легко следить за ними по ночам. Сам Йестин не ходил в горы, зато он был на собрании в воскресной школе. Но Шерон не стала расспрашивать его, о чем там говорили.

— Значит, они продолжают готовиться к демонстрации? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Мне кажется, что она состоится уже очень скоро, Шерон. Я слышал, что мужчины собирают оружие и прячут его в пещерах.

— Ох, Йестин! — Шерон обеспокоено посмотрела на юношу. Он был бледен. — Быть беде!

— Я тоже боюсь этого, — откликнулся он, — хотя все и говорят, что демонстрация будет мирной, что оружие собирают только для защиты.

Шерон поймала его за руку.

— Но ты ведь не пойдешь с ними, Йестин? Ох, пожалуйста, не ходи! — умоляла она его.

Он похлопал ее по руке.

— Нет, я не пойду, — успокоил он ее. — Я не признаю насилия. Мы можем добиться лучшей жизни прямо здесь, в Кембране. У нас хороший хозяин. Вот и отцу скоро дадут пенсию. Ты слышала?

Шерон покачала головой, и Йестин рассказал ей о задумке с пенсиями. Выходит, и она могла бы получать пенсию за мужа, с удивлением подумала Шерон. Но она скоро уедет. Она не желает слышать об Александре, не желает слушать о том, какой он хороший.

Шерон вновь присела на пятки, с гордостью оглядывая плоды своих стараний. Она откинула со лба волосы и после этого огорченно заметила, что и тыльная сторона ладони была перепачкана сажей.

В это время в дверь постучали. Шерон оглянулась, ожидая, что дверь откроется и войдет Мэри или кто-нибудь из соседей, — бабушка ушла в магазин, и она была дома одна. Но стучавший не решился войти сразу. Шерон поднялась, на ходу вытерла руки о фартук, от чего, конечно же, они не стали чище, и открыла дверь.

И застыла, как громом пораженная.

Ее щеки и лоб были в саже, волосы на затылке небрежно закручены узлом, отдельные пряди падали на плечи. На ней было старое, вылинявшее от многочисленных стирок платье и грязный фартук. Руки были по локоть черными. И все же она была прекрасна.

— Добрый день, миссис Джонс, — сказал Алекс. — Верити упросила меня навестить вас.

Верити выглядывала из-за спины отца. Шерон не сразу нашла ее взглядом. Она все еще молчала, словно потеряв дар речи.

— Но мы, кажется, некстати, — продолжил Алекс. — Вы заняты по хозяйству.

Но Шерон уже пришла в себя.

— Здравствуй, Верити, — сказала она, улыбнувшись и заглядывая за спину Алекса, где пряталась девочка. — Я скучала по тебе.

Алекс тоже оглянулся на дочь; она исподлобья, украдкой смотрела на Шерон, стараясь спрятаться поглубже за спину отца.

— Я подумал, что, может быть, — сказал Алекс, — если вы не очень заняты, она могла бы побыть с вами некоторое время — час или два. А я бы потом зашел за ней. — Он просяще заглянул ей в глаза. — Ей нужно видеть вас.

Шерон, прикусив губу, задумчиво посмотрела на девочку.

— Верити, — сказала она, — если я не прихожу в замок, то это не из-за тебя. Здесь другое…

— Потому что вы любите нас, а живете в этом поселке, — подсказала Верити.

Щеки Шерон вспыхнули, она улыбнулась.

— Да, — согласилась она. — Что-то в этом роде. Но я ведь ужасно грязная. Я чистила каминную решетку. Конечно, оставайся — на час или дольше. Я только помою руки. Ох, и лицо тоже! Оно ведь грязное? — Она покраснела еще больше.

«Она старается не замечать меня, — думал Алекс, жадно пожирая ее глазами, — ведет себя так, как будто меня здесь нет». Верити неуверенно хихикнула. Шерон подошла к плите, чтобы налить в таз воды.

— Значит, я оставляю ее? — спросил Алекс. — И прихожу через час?

Шерон кивнула, не оборачиваясь к нему, и принялась намыливать руки.

— Я хочу пойти на холмы, — сказала Верити, мгновенно обретя свою обычную живость.

— Так мы и поступим, — ответила Шерон. — День сегодня хороший, солнечный, на улице не так холодно, как вчера. Мы сможем забраться на самую вершину. А разве ты не видишь, что наша каминная решетка сверкает чистотой? Это я ее вычистила.

Алекс, стоя в дверях, обернулся, чтобы бросить на Шерон еще один тоскующий взгляд, но она как раз вытирала лицо полотенцем и не видела его.

— Ты должен пойти с нами, папа, — заявила Верити. — Я хочу, чтобы ты тоже поднялся на вершину.

Алекс посмотрел на Шерон. Полотенце замерло у нее в руках. Затем она медленно опустила его.

— Конечно, — проговорила она, — не стоит идти домой, чтобы через час опять возвращаться сюда.

Алекс колебался, но скорее для виду. Как он мог отказаться от приглашения! Целый час с ней! А может, даже и больше. Он так скучал по ней. У него было ощущение, что он не видел ее по крайней мере год.

— Что ж, хорошо, — сказал он, обращаясь к Верити. — А ты уверена, что нам нужно забираться на самый верх?

Девочка радостно рассмеялась в ответ. Ах, как приятно было снова видеть ее счастливой!

Они поднимались в гору, солнце грело им спины, легкий бриз овевал их лица, путал им волосы. Верити устроилась между ними, держась за руки, время от времени она поджимала ноги и, визжа от восторга, повисала в воздухе. Она взахлеб спешила рассказать обо всем, что видела и о чем думала, с тех пор как Шерон перестала появляться в замке, она торопилась повторить все валлийские слова, которые они выучили с Шерон, и спеть все песни, которым Шерон научила ее. Шерон подхватывала песни, и даже Алекс пытался подпевать им, перевирая слова и мелодию. Он сбивал их стройное пение, и Верити принималась учить его словам песни, а Шерон поправляла ее произношение. Было что-то странное и нелепое в этой компании, карабкающейся в гору и во весь голос распевающей на разные голоса валлийскую песню.

— О-го-го! — закричала Верити, кружась на месте, раскинув руки в стороны, когда они оказались на самой вершине горы, откуда открывался вид на две долины. — Это вершина мира!

— Не хватает только лестницы на небо, — проворчал Алекс. — И слава Богу. Хватит уже карабкаться вверх.

Верити рассмеялась, схватила его за руки и закружилась вокруг него. А потом бросилась бегать по лужайке, визжа от счастья и чувства полноты жизни. Алекс и Шерон с улыбкой смотрели на нее, а потом одновременно повернулись и взглянули друг на друга. Они уже не улыбались.

Алекс сам не ожидал этого. Движимый порывом, он склонился к ней и быстро поцеловал ее в губы.

— Как спина? — спросил он.

— Лучше, — сказала Шерон. — По крайней мере уже не болит при каждом движении.

— Я не смог убедить ее, Шерон, — сказал он. — Ей так хотелось повидать тебя.

— Мне тоже, — с нежностью в голосе ответила она. — Я люблю ее.

Алекс представил себе Шерон матерью Верити. Матерью других его детей. Шерон — его жена, его друг и любовница. Было что-то мучительно-тоскливое в этой несбыточной мечте.

— Шерон… — Он протянул руку и коснулся ее щеки.

— Сэр Джон Фаулер, мой отец, пообещал подыскать мне место учителя, — торопливо заговорила Шерон. — Я собираюсь уехать отсюда.

Лучше бы она пронзила его острым ножом!

— Ты хочешь этого? — спросил Алекс.

Она кивнула.

— Мне нравится учить детей, — ответила Шерон. — Мне кажется, что я буду счастлива в школе. Может быть, это слишком смело, ведь пока я учила только одного ребенка. Но мне нужно уехать отсюда. Мне нужно начать все сначала.

— Это обязательно? — спросил Алекс. — Разве нельзя работать здесь, Шерон?

Она покачала головой.

— Нет, — твердо сказала она. — Здесь мне работать нельзя.

Алекс убрал свою руку от ее щеки и оглянулся, ища глазами Верити. Девочка уже убежала далеко от них и, казалось, была полностью поглощена собой и своим счастьем.

— Значит, твой отец найдет тебе работу, — медленно проговорил Алекс и вдруг удивленно поднял брови. — Ты сказала отец, Шерон?

Она кивнула:

— Да. Он приходил навестить меня в Гленридском замке, когда ты сообщил ему, что со мной произошло. А потом пришел ко мне домой. — Она едва заметно улыбнулась. — Да, я сказала отец.

— Что ж, — кивнул Алекс, — я рад за тебя.

Она взялась за серебряную цепочку на своей шее, на которую он уже успел обратить внимание, и протянула ему на ладони медальон.

— А потом он передал мне это, — сказала она. — Это медальон моей матери. Он забрал его, когда она умерла.

Алекс осторожно взял в руки медальон и открыл его. На двух половинах были миниатюры; на одной из них был изображен молодой сэр Джон Фаулер, а с другой на него смотрела Шерон — но только это не могла быть Шерон.

— Твоя мать? — спросил Алекс. Она кивнула.

— Я очень похожа на нее.

— Неудивительно, — сказал Алекс, закрывая медальон и осторожно опуская его в вырез ее платья, — что он любил ее. — И внимательно посмотрел ей в глаза.

— Да, теперь я понимаю, что это была любовь, — ответила Шерон. — Раньше я говорила себе, что их связывает только страсть. Но сейчас я знаю, что я была рождена в любви.

Алекс улыбнулся, затем вдруг встревожено нахмурился.

— Шерон, — сказал он, — ты не беременна? Она залилась краской и прикусила губу.

— Нет, — сказала она тихо. — Нет.

Он не мог объяснить себе, почему ее ответ так разочаровал его. Ведь меньше всего ему хотелось осложнять этим их и без того непростые отношения, меньше всего он желал для нее судьбы ее матери.

— Шерон. — Алекс взял ее за руку. Он не может позволить ей уехать. Хотел бы, но не может. — Неужели это действительно то, что тебе нужно? Я имею в виду работу в школе.

— Да. — Она не отвела взгляда и смотрела на него спокойно и уверенно. — Теперь я знаю, что никогда не смогу стать своей в Кембране, никогда не стану одной из них, как бы ни старалась. Я могу работать так же, как они, могу выйти замуж за человека их круга, но мне никуда не деться от чувства, что я не такая, как они. Мне еще предстоит найти то место, где я смогла бы стать своей, смогла бы быть счастливой от того, что я такая, какая есть. Одно я знаю точно — мое сердце принадлежит Уэльсу. И я уверена, что мое призвание — быть учителем. Но чтобы найти себя, мне нужно уехать отсюда.

— А тебе не кажется, — спросил Алекс, — что нам нужно быть вместе, Шерон?

Она покачала головой.

— Нет, — ответила она. — Вот в этом я уверена на сто процентов. Я никогда не смогла бы стать счастливой с тобой, Александр. Останься я с тобой — и я уже никогда не смогу быть самой собой. Я потеряюсь в тебе, точно так же как потерялась бы в Оуэне, если бы вышла замуж за него. Может быть, это звучит эгоистично, может быть, даже не по-христиански, но я — это я, и я должна оставаться собой. Отец поможет мне найти себя. Я обязательно найду себя, я верю в это.

Алекс чувствовал невыносимую тяжесть на сердце. Он оглянулся и, увидев, что Верити идет к ним, повернулся к Шерон, спеша высказать все то, что должен был сказать ей, пока еще не стало поздно.

— Шерон, — быстро и отчаянно заговорил он, — ты знаешь, что я люблю тебя. Я не хочу давить на тебя, я не скажу больше ни слова, чтобы разубедить тебя в твоём решении. Но мне хочется повторить то, что я говорил тебе, когда мы были вместе. Я хочу, чтобы ты знала — это правда, даже когда мы не… Я люблю тебя!

Она молча смотрела на него.

— Я никогда больше не женюсь, — продолжал он. — И никогда ни с кем у меня больше не будет ничего такого… Если я буду нужен тебе, то я всегда здесь, рядом. Только позови меня — и я приду. Я люблю тебя, Шерон!

Шерон проглотила подступивший к горлу комок и вдохнула воздух, собираясь ответить.

Но Верити уже была рядом, счастливая и переполненная впечатлениями.

И опять она держала их за руки и тащила их за собой вниз по склону, заливаясь радостным смехом, визжа от восторга, когда ей удавалось поджать ноги и лететь, лететь, лететь.

Глава 24

Краузеры недавно открыли школу у себя в Кармартэншире. Пока там преподавали сама леди Краузер и ее дочь, иногда им помогали местный пастор и протестантский священник. Но лорд Краузер желал нанять постоянного учителя. У него было на примете несколько педагогов, но он с удовольствием решил оказать любезность своему старому другу сэру Джону Фаулеру и согласился, чтобы миссис Шерон Джонс попробовала свои силы в его школе. Он знал, хотя об этом не принято было говорить вслух, что миссис Шерон Джонс была побочной дочерью Фаулера.

Сэр Джон передал эту весть Шерон уже на следующий день, пригласив ее прогуляться с ним вдоль реки. Это очень хорошее предложение, сказал он. Школа новая, учителю дают небольшой домик поблизости и щедрое жалованье. Она может приступить к работе уже с Рождества, то есть почти через два месяца.

— Я согласна, — сказала Шерон, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание. — Ведь это такой шанс, которого нельзя упускать, правда? — И все-таки что-то пугало ее, она чувствовала себя как птенец, которого выталкивают из гнезда. Такого страха она не испытывала уже очень давно, со дня смерти матери.

Джон Фаулер взял ее за руку.

— Только если ты этого хочешь, Шерон, — сказал он. — Если тебе кажется, что это слишком далеко отсюда, я поищу что-нибудь поближе. Или, если хочешь, можешь вернуться в дом, где вы жили с матерью. Он, как и прежде, ждет тебя.

Нет, только не это. Она не может возвратиться туда. Это еще хуже, чем оставаться здесь.

— Ты передашь лорду Краузеру мое согласие? — попросила она. — И спасибо тебе за хлопоты. — Она застенчиво улыбнулась отцу. — Спасибо, папа.

Он крепко сжал ее ладонь.

Бабушка была страшно огорчена. Дедушка был вне себя от ярости. Эмрис мотал головой и отказывался принимать ее решение всерьез. Но Шерон уже жила мыслями о будущем, постепенно отдаляясь от жизни своих родных и знакомых, от жизни, о которой еще так недавно и так страстно мечтала. Она старалась заглушить в памяти последние слова Александра: «Тебе не кажется, что мы должны быть вместе, Шерон?» Если б он только знал, как близка она была к тому, чтобы согласиться с ним! Если б он только знал, как ей хотелось, чтобы он уговорил ее поселиться где-нибудь рядом с ним — так же, как ее мать жила неподалеку от сэра Джона Фаулера, — чтобы он мог приходить к ней два-три раза в неделю и уединяться с ней в спальне.

Она была рада, что он не знает об этом.

И все же какая-то предательская слабая часть ее души безрассудно мечтала о том, чтобы он догадался о ее желании, чтобы он пришел к ней и убедил ее остаться.

Она давно не видела его. Верити несколько раз приходила к ней, но теперь ее приводил и забирал слуга, тот самый мужчина, который в первый раз пришел к ней, чтобы передать приглашение графа.

Шерон старалась не замечать того, что происходило вокруг. А что-то определенно происходило. Эмриса по вечерам все чаще не бывало дома, а когда он возвращался, то говорил, что сидел с мужчинами в «Трех львах», хотя всегда был трезв как стеклышко. Шерон догадывалась, что он был не в пивной, а на собрании. Она не могла не чувствовать, как в поселке нарастает напряжение в ожидании каких-то событий.

Раньше она знала бы обо всем. Оуэн всегда рассказывал ей о том, что происходит, и дедушка с Эмрисом говорили об этом за ужином. Да и сама она раньше старалась разузнать обо всем. Раньше любопытство обязательно погнало бы ее ночью в горы, чтобы подсмотреть за собранием и своими ушами услышать, что затевают мужчины.

Но сейчас, даже понимая, что затевается что-то чрезвычайно важное, она не желала знать об этом. Она не желала гореть одним огнем со своими людьми. Потому что они больше не были ее людьми.

Нет, конечно же, не все. У нее оставались еще ее родные и родные Гуина. Оставался Йестин, которого, как ей казалось иногда, она любит больше всех на свете. Как-то воскресным октябрьским днем, когда листья деревьев пылали осенними красками, он провожал ее от церкви до дома.

— Йестин, — спрашивала его Шерон, — ведь уже скоро, правда?

Ей не надо было объяснять, что она имеет в виду. Весь город только и говорил о том, о чем она старалась не задумываться.

— Теперь уже со дня на день, — ответил он. «Ах, я не хочу знать», — подумала Шерон.

Но невозможно было совсем не думать об этом, трудно было притворяться, будто ты ничего не замечаешь. В воздухе ощущалась напряженность, и она возрастала час от часу.

К следующей субботе стало ясно, что роковой день назначен, хотя никто и словом не обмолвился ей об этом: просто слишком уж пусты и тихи стали улицы Кембрана. Мужчины не вышли на работу. Шерон даже не решилась спросить у Эмриса, почему он остался дома, — Эмрис был мрачнее тучи. Странная, неестественная тишина проникла даже в стены дедовского дома.

А потом было воскресенье и проливной дождь. Когда Шерон вернулась домой после службы и занятий в воскресной школе, дедушки и Эмриса не было. За чаем она спросила о них у бабушки, но та ничего не ответила, поспешно допила чай и ушла наверх в свою комнату. Только тогда Шерон поняла. Они ушли.

Они ушли в дождь. И сейчас они там, за густой пеленой дождя, бессмысленной толпой движутся в сторону Ньюпорта. Может быть, навстречу беде. От страха у нее все поплыло перед глазами. Но она заставила себя встать и залить кипяток в заварной чайник.

Ее это не касается, повторяла она себе. Она не должна думать об этом, не должна тревожиться за них. Ее не интересует то, что творится в Кембране. И она дала себе слово не думать о них — не думать о дедушке, Эмрисе, Хью и об остальных.

Ангхарад душили рыдания, а кроме того, она промокла до нитки, когда в полдень прибежала к флигелю Джошуа Барнса. Ей пришлось стучать дважды, прежде чем дверь открылась и Джошуа Барнс впустил ее в дом.

— Они вышли, мистер Барнс, — задыхаясь, проговорила она с порога. — Ушли, хотя сегодня воскресенье и идет дождь. Я не знала, что они выйдут, ни вчера, ни даже сегодня утром. Честное слово, я ничего не знала. Даже когда мой отец ушел, я не сразу поняла, куда он направился. Но потом я встретила Ифора Ричардса, и он мне все рассказал. И я сразу побежала к вам. Не сердитесь, мистер Барнс! Клянусь Богом, я ничего не знала!

Но Барнс, хотя новость и застала его врасплох, нисколько не рассердился. Наоборот, он даже был рад слышать это — если только можно радоваться, когда на глазах рушится все то, что ты создавал добрых двенадцать лет. Но теперь по крайней мере катастрофа налицо. Нетрудно предположить, как отреагирует Крэйл на сегодняшние события. Если он хоть что-то понимает в людях, то граф теперь должен убраться к себе в Англию, побежденный и униженный. А он, Барнс, снова возьмет все в свои руки. Это будет не так уж легко, но к трудностям ему не привыкать.

Нет, он никуда не пойдет. У него нет желания мокнуть под дождем в погоне за демонстрантами или отправляться с докладом к Крэйлу. Тот сам скоро узнает обо всем.

— Значит, говоришь, они отправились в Ньюпорт, — сказал Барнс, потирая руки.

— Сначала они должны собраться в горах, — сообщила Ангхарад. — Может быть, вы еще сможете остановить их, мистер Барнс. Они ведь испугаются, когда увидят вас. Но лучше пусть испугаются — главное, чтоб они не пострадали.

Барнс рассмеялся.

— Нет, женщина, у меня совсем другие планы на этот воскресный денек, — ответил он. — Давай-ка, голубушка, отправляйся наверх да раздевайся поскорее.

«Пока ее папаша тащится под дождем в Ньюпорт, — подумал Барнс, — я поимею его дочку столько раз, сколько захочу».

Ангхарад в замешательстве посмотрела на него, но тут же поспешила наверх, подгоняемая крепкими шлепками.

«Как хорошо, однако, что я не трачу времени зря» — подумал Барнс спустя десять минут. Он лежал обессиленный и удовлетворенный, когда вдруг услышал громкий стук в дверь. Его клонило в сон, и не было ни малейшего желания открывать дверь непрошеному гостю.

Но тот стучался так настойчиво, как Ангхарад незадолго до этого. На третий стук Барнс недовольно крякнул, слез с обмякшей женщины, натянул штаны и отправился вниз, застегивая на ходу ширинку. Дай Бог, чтобы у этого дятла была серьезная причина, не то ему несдобровать, подумал он, заслышав опять стук, от которого затряслась входная дверь.

Это был Гиллим Дженкинс, тот самый Гиллим, который по поручению Барнса распускал среди жителей Кембрана дурные слухи о Шерон. Он был мокрым и перепуганным, он едва переводил дух.

— Они вышли! — выпалил он. — Они собираются в горах.

— Из-за этого ты решил потревожить мой воскресный отдых? — спросил Барнс, нахмурившись. — Я уже полчаса как знаю об этом. Пусть эти идиоты делают что хотят. Я не огорчусь, если солдаты встретят их выстрелами. Тогда они быстро прибегут домой и до конца своей жизни будут помнить этот урок.

— Мне надо спрятаться, — в отчаянии проговорил Гиллим. — Они заставляют всех идти с ними. Я видел, как они тащили в горы Йестина Джонса. Мне нужно спрятаться, пока они совсем не уйдут. Вы разрешите мне остаться у вас, мистер Барнс?

Барнс покрепче взялся за дверной косяк.

— Нет, здесь не стоит, — ответил он. — Да они наверняка уже ушли. Впрочем, Дженкинс, если ты боишься, — добавил он, презрительно оглядывая парня, — иди в конюшню, попросись, чтобы тебя спрятали там на часок-другой.

Но когда Гиллим, съежившись и втянув голову в плечи, зашагал по дорожке к конюшням, Барнс догнал его.

— Погоди-ка минутку, — сказал он, хватая его за плечо. — Ты говоришь, они тащили Йестина Джонса?

— Да, я видел это своими глазами, — ответил Гиллим. — Я не хочу, чтобы и со мной обошлись так же, мистер Барнс.

И вообще, кто его знает, что там может случиться, в Ньюпорте.

Барнс нетерпеливо мотнул головой и поспешил из-под дождя обратно в дом.

— Входи, — сказал он. Пока Гиллим, суетливо отряхиваясь и рассыпаясь в благодарностях, проходил на кухню, Барнс стоял в холле, в задумчивости глядя на потрескивающие в камине дрова. Потом удовлетворенно вздохнул и последовал за Дженкинсом.

Вообще-то он, Джошуа Барнс, отнюдь не мстительный человек. Он упорно работал в Кембране долгие годы, стараясь, чтобы завод и шахта приносили доход. Конечно, ему приходится проявлять суровость и держать рабочих в кулаке, потому что только так можно добиться успеха в деле. Но он совсем не злобный человек.

Просто времена меняются, и ему приходится как-то приспосабливаться. Он уже почти забыл, когда ему в последний раз напоминали, что он не хозяин этих земель, что он не ровня другим хозяевам в округе. Это было всего один раз, когда эта сука Шерон Джонс, побочная дочь сэра Фаулера, отказалась выйти за него. Он уже почти забыл о том унижении, когда вдруг явился Крэйл и указал ему его место. Этот паразит не просто поселился в Гленридском замке, не просто пытается командовать на заводе и в шахте — он лишил его всех прав. И наконец — хотя это, конечно, мелочь, но ведь иногда и сущий пустяк может переполнить чашу терпения, — он взял эту суку в гувернантки своей дочери, вытащил ее оттуда, где он, Барнс, определил ей место.

Да, отчаяние и гнев озлобили его. Он знает вкус успеха и совсем не желает отвыкать от него. При воспоминании о том, что Шерон Джонс волокли в горы, сдирали с нее платье и хлестали плетьми, его сердце ликует от радости. И мысль о том, что Перри был унижен на глазах у всех мужчин Кембрана, когда взялся помериться силами с Крэйлом, доставляет ему несказанное наслаждение — равно как и то, что уже никто не заговаривает о свадьбе между Шерон Джонс и Оуэном Перри.

Но ему хочется большего. Хочется до безумия. Йестин Джонс, ее деверь. Она любит этого мальчишку. До него дошли слухи, что в ту ночь, когда «бешеные» наказывали мальчишку, она побежала за ним в горы.

— Сейчас ты пойдешь в поселок, — сказал он, решительно приближаясь к Гиллиму Дженкинсу.

Тот безуспешно пытался вытереть лицо промокшей насквозь кепкой.

Рука Гиллима с кепкой замерла, затем он медленно опустил ее.

— Ох нет, мистер Барнс, — проговорил он умоляюще. — Попозже. Мне сейчас никак нельзя показываться там.

— Я сказал, пойдешь сейчас, — твердо повторил Барнс. — Пойдешь, потому что я заплачу тебе в два раза больше, чем в прошлый раз. Все, что ты должен сделать, — это дойти до дома Хьюэлла Риса и кое-что рассказать там. Миссис Рис, разумеется, позволит тебе спрятаться у нее, пока все не успокоится.

Гиллим продолжал стоять с выпученными глазами, неуверенно мотая головой.

— Ты расскажешь Шерон Джонс о том, что ее деверя увели в горы, — продолжал Барнс. — Приукрась свой рассказ, насколько у тебя хватит фантазии. Скажи, что у него были связаны руки. Скажи, что на шею ему набросили петлю. Что они пинали его и грозили побить плетьми. Что у них были ружья. Что они обещали всю дорогу до Ньюпорта держать его на мушке и пристрелить, если он попытается бежать. Ты понял меня?

Гиллим нервно мял в руках кепку.

— Меня как пить дать поймают, — проговорил он.

— Зато денег у тебя хватит на то, чтобы докупить мебель, да еще и на жизнь останется, — ответил ему Джошуа Барнс. — Шерон Джонс, конечно, побежит за ним и попытается спасти его. Вот тогда-то наконец эта сука получит то, что давно заслуживает. Они не позволят ей уйти от них, они ведь считают ее шпионкой Крэйла. Они побоятся, что она сразу же побежит докладывать ему.

— Господи, помилуй! — выдохнул Гиллим, почувствовав укол совести. — Да ведь она женщина!

Барнс хитро прищурился.

— Я сказал — в два раза больше? — произнес он. — Нет, Дженкинс, ты получишь в три раза больше. Первую часть — прямо сейчас. Вторую — после того, как все расскажешь ей. А третью — в том случае, если она побежит в горы и не вернется оттуда.

У Гиллима заходил кадык.

— Ладно, мистер Барнс, я сделаю, как вы велите, — сказал он, — но видит Бог, это нехорошо.

Отправив Дженкинса, Барнс еще некоторое время стоял посредине кухни, раскачиваясь с пяток на носки и обратно. Он улыбался сам себе. Сука! Рассказ Дженкинса уже сам по себе доставит ей боль. Но кроме того, она вряд ли сможет усидеть дома, когда услышит, что с ее дорогим Йестином опять стряслась беда.

Неожиданно он вспомнил, что наверху в его кровати лежит Ангхарад. И это очень кстати. Мысли о том, что может случиться с Шерон Джонс, возбудили его до крайности. Как хорошо, что под боком есть женщина, которая поможет ему облегчиться. Он торопливо поднялся по лестнице, расстегивая на ходу брюки, и скинул их на пороге комнаты. Ангхарад крепко спала.

— Просыпайся, засоня, — проговорил он со смешком. — И быстренько раздвигай ноги. У меня кое-что есть для тебя.

Ангхарад сделала, как ей было велено, и Барнс облегчился. В следующие два часа это повторилось еще дважды. Несмотря ни на что, какая-то часть ее радовалась тому, что происходит. Она чувствовала себя так уютно, занимаясь любовью в воскресные дни, — снова появлялась надежда, что этот мужчина в конце концов поймет, как ему нужна женщина, которая всегда была бы рядом с ним.

Но была и другая Ангхарад, которая тревожилась и ждала, когда все это закончится. Именно эта Ангхарад прибежала в дождь к Джошуа Барнсу, и не только потому, что боялась его гнева. Ей хотелось, чтобы он остановил мужчин, пусть даже кому-то из них потом придется несладко. Ее пугало то, что могло произойти с ними в Ньюпорте. Она боялась за них.

Боялась, что может погибнуть Эмрис Рис.

И вот наконец-то Барнс изнемог.

До этого, когда в дверь стучали и Барнс выходил на несколько минут, любопытство прибавило смелости Ангхарад. Она вышла из спальни, на цыпочках прокралась к кухне и, приникнув к двери, подслушала разговор мужчин.

Он не на шутку встревожил ее. Ее собственный донос тоже, конечно, мог аукнуться мужчинам Кембрана, но она никому конкретно не желала зла — наоборот, она хотела уберечь их от беды. Но Барнс сам затевал беду, он расставлял сети ни в чем не повинному человеку, Шерон Джонс. Шерон Джонс была ее подругой. Ангхарад всегда восхищалась гордостью и самообладанием Шерон. Такая гордость могла быть только у настоящей леди. Ангхарад потрясло, с какой злобой говорил Джошуа Барнс о Шерон, называя ее сукой и наводя беду на ее голову. Но еще больше ее потрясло открытие, что именно Джошуа Барнс распространял слухи о Шерон, те самые слухи, из-за которых «бешеные быки» избили ее плетьми.

— Может быть, — осторожно заговорила Ангхарад, с облегчением понимая, что на пятый раунд любви сил у Барнса уже не достанет, — мне лучше уйти, мистер Барнс?

— Как хочешь, — пробормотал он.

Ангхарад посмотрела на него и вдруг неожиданно для себя со всей отчетливостью поняла, что все эти месяцы обманывала себя. И даже если не обманывала, даже если еще мерцает в ней огонек надежды, подумала она, то лучше ей самой затушить его раз и навсегда.

Она выбралась из постели и натянула на себя мокрое платье. Когда она привела себя в порядок, Джошуа Барнс уже громко храпел. Несколько минут она задумчиво смотрела на него, и непрошеная слеза скатилась у нее по щеке. Ангхарад вздохнула, утерла щеку и поспешила вниз, стараясь не наступать на скрипучие ступеньки. Она надела плащ, накинула на голову капюшон и вышла из дома.

Только одно мгновение она стояла в нерешительности, а потом направилась по дорожке в сторону замка. Ей прежде не доводилось бывать в замке. Так же как и Шерон Джонс в первый раз, Ангхарад понятия не имела, в какую дверь ей следует войти, и поэтому не долго думая поднялась на парадное крыльцо и торопливо постучала, словно пытаясь обогнать свой страх.

Слуга, открывший ей дверь, поморщился, словно увидел перед собой червяка, и заслонил собой проход. Он бы просто прогнал ее, но ее настойчивость поколебала его: он понял, что женщина пришла по важному делу и так просто не уйдет. Ангхарад выпалила ему, что она должна поговорить с графом, что это вопрос жизни и смерти и что если он, лакей, помешает ей встретиться с графом, то поплатится головой.

Она дважды едва не умерла от страха. В первый раз — когда слуга провел ее в огромный, роскошный зал и оставил ее там, велев ждать графа, и во второй раз — когда спустя несколько минут граф Крэйл появился в зале, более величественный и грозный, чем доводилось ей мельком видеть его прежде.

— Да? — произнес он. — Вы хотели сообщить мне что-то важное?

Он смотрел ей прямо в глаза, он был вежлив с ней, но Ангхарад словно лишилась дара речи. Она пыталась начать говорить, но не могла издать даже звука.

— Да вы промокли, — заботливо сказал граф. — Что ж вы не решились сразу пройти к огню? Давайте хотя бы сейчас сделаем это.

Ангхарад даже не заметила того, что в зале горел камин, как и забыла о том, что промокла до нитки.

— Они вышли, — хрипло выговорила она. — А он, хитрец, подстроил все так, что она побежит за ними и ее поймают. А что с ней потом сделают, я даже не представляю.

Граф внимательно посмотрел на нее.

— Они вышли… — повторил он. — Кто вышел и куда?

Он что, совсем бестолковый? Неужели он не понимает, что сейчас дорога каждая минута?

— Он послал его уже два часа назад, — захлебываясь, заговорила Ангхарад. Слова догоняли друг друга, застревали в горле и мешали ей дышать. — А она сразу же побежит. Правда! Они уже давно вышли!

Неожиданно граф оказался прямо перед ней, так что Ангхарад отпрянула. Но он улыбнулся, взял ее под локоть и провел к камину. Он усадил ее в огромное кресло у огня. Ангхарад даже не успела подумать о том, что испортит его своим мокрым плащом.

— Извините, — сказал граф, — я не знаю вашего имени. Она ошеломленно смотрела на него, пока не заметила его строго приподнятую бровь.

— Ах да, — проговорила она. — Ангхарад. Ангхарад Лейвис, сэр. То есть милорд… ваша светлость… Ох! — Она зажмурилась, готовая провалиться сквозь землю.

— Ангхарад, — сказал граф, — прошу вас, успокойтесь. Вам нечего бояться. Пожалуйста, расскажите мне все спокойно и не спеша, а то я уже начинаю чувствовать себя совершенно бестолковым. — Он улыбнулся. — Итак, начнем все сначала.

— Мужчины выступили. Они ушли, — сказала она. — В Ньюпорт. Вернее, сначала они пошли в горы. Там они должны были дождаться мужчин из Пенибонта, но те скорее всего уже пришли. Ох, милорд! Я боюсь, что слишком поздно! Ведь он отправил к ней человека уже два часа назад. Бог знает, что теперь может случиться с ней!

Граф прошел к столику в другом конце зала и вернулся с бокалом, на дне которого плескалась темная жидкость.

— Выпейте. — Он протянул ей бокал. — Это согреет вас и поможет вам успокоиться.

— Нет-нет, — запротестовала Ангхарад. — Я была у исповеди. Мне нельзя…

— Представьте, что это лекарство, — сказал граф. — И вы должны выпить его, чтобы не заболеть. Итак, вы говорите, они отправились в Ньюпорт? Признаюсь, мне это не нравится, но я пообещал, что не буду им мешать. Это было их решение, Ангхарад. Теперь — кто эта «она», о которой вы говорите?

Ангхарад закашлялась и сморщилась, ей впервые приходилось пробовать алкоголь.

— Шерон Джонс, — ответила она срывающимся голосом. Граф тут же оказался перед ней, он присел на корточки, напряженно вглядываясь ей в глаза.

— Что с ней? — отчеканил он. — Говорите скорее, Ангхарад.

Она проглотила комок в горле.

— Они заставляют всех мужчин идти в Ньюпорт. Они силой увели Йестина Джонса.

Ангхарад видела, как шевельнулись желваки на его скулах, и снова ее охватил страх. Совсем некстати ей подумалось, что такой мужчина был бы для нее слишком властным. Она бы так боялась его, что не смогла бы наслаждаться с ним в постели. Даже если бы он был нежен с ней.

— Шерон видела это и пошла за ними? — сказал он, нахмурившись.

Только позже Ангхарад осознала, что лучше было бы ей согласиться с его предположением. Но в тот момент она не могла оценить всех последствий.

— Нет, — сказала она. — Это видел Гиллим Дженкинс, и он прибежал донести мистеру Барнсу. — Она смутилась, сообразив, какое словечко вырвалось у нее, но граф, казалось, не обратил на это внимания. — Он был сам не свой от страха, боялся, что они и с ним обойдутся так же. Так вот, он рассказал мистеру Барнсу о Йестине Джонсе, а мистер Барнс пообещал, что заплатит ему, если он пойдет в поселок и расскажет обо всем этом Шерон. Он велел ему приукрасить все как следует, чтобы Шерон обязательно побежала за Йестином. Он называл ее… — она запнулась, — он называл ее сукой. Но она не сука! Она моя подруга!

Граф медленно встал. Ангхарад подняла на него взгляд, но тут же испуганно потупилась. Его вид ужаснул ее. Казалось, он был готов разорвать ее на части.

— И вы узнали об этом два часа назад? — гневно спросил он.

— Да, — пролепетала Ангхарад. — Извините, ваша светлость, я… я была занята. Я не могла прийти раньше. Простите меня. Я не могла уйти. Он… Мы… Я никак не могла уйти.

— Я понял, — сказал Алекс. Она ничуть не сомневалась, что он действительно все понял. От стыда она опустила голову. — Спасибо, Ангхарад. Вы смелая женщина. А сейчас вам лучше спуститься на кухню. Там вы сможете обсохнуть и выпить чаю. Он знает, что вы пошли в замок? Вы не боитесь за себя?

— Нет, — ответила она. — Он с-спал, когда я ушла.

— Я понимаю, как нелегко вам было сделать это, — произнес граф, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться. — Благодарю вас, Ангхарад. Я обещаю, он не узнает, откуда я получил эти сведения.

Она не сразу поняла, что должна опереться на его руку. Она боязливо положила свою ладонь в его и посмотрела ему в лицо. Его глаза сверкали гневом, но теперь она уже знала, что он сердится не на нее.

— Что вы собираетесь делать? — прошептала она, вставая.

— Я собираюсь помочь ей благополучно вернуться домой, — ответил он. — А для этого я должен спешить, Ангхарад. Оставайтесь в замке, отогрейтесь, прежде чем возвращаться домой. Я пришлю лакея, он проводит вас на кухню.

Граф ушел, а Ангхарад стояла у камина, вся дрожа от холода и страха, до боли кусая нижнюю губу. Он убьет ее, если узнает. Мистер Барнс обязательно убьет ее. И она заслужила это. Она предала людей Кембрана точно так же, как это сделал Гиллим Дженкинс. Она нисколько не лучше его. Она предала их, потому что мечтала о богатом муже, о хорошем доме и роскошной жизни. Шерон Джонс не сука. Шерон — ее подруга, она не заслужила, чтобы с ней случилась беда.

Зато она, Ангхарад, заслуживает самой страшной кары. И тех ударов, которые приняла на себя Шерон.

Глава 25

Решение Шерон оставаться в стороне от всего происходящего разбилось, как хрустальный бокал о каменный пол.

— О Боже! — запричитала бабушка, когда Гиллим Дженкинс закончил свой рассказ о несчастном Йестине. — Наши мужчины совсем обозлились, они уже не понимают, что вытворяют. Если их арестуют, пусть не ждут от меня, что я стану носить им передачи в тюрьму. Хватит с меня, я умываю руки. — Она подхватила фартук, прижала его к лицу и расплакалась.

Шерон, вся бледная, вскочила на ноги.

— Ну почему они не оставят его в покое? — воскликнула она. — Мальчик не хочет путаться в их дела, почему же обязательно надо тащить его с собой? Что ж они теперь — повесят его или расстреляют, если он будет сопротивляться? А ведь Йестин не будет держать рот на замке, он не испугается их угроз. Ох, Йестин, мальчик мой! — Она прижала к лицу дрожащие ладони.

— Кто знает, что они сделают с ним, — сказал Гиллим. — Настроены они были решительно. — Он осторожно огляделся вокруг. — У вас тут спокойно. Миссис Рис, вы разрешите мне пока побыть у вас? Если я выйду, они тоже уволокут меня с собой. А ведь у меня жена, дети… Кто позаботится о них?

— Конечно, Гиллим, оставайся, — сказала Гвинет. — Снимай плащ да садись к столу, попьем чаю. — Она оглянулась на Шерон и встрепенулась. — А ты куда собралась?

Шерон тем временем уже надела плащ и накинула на голову капюшон.

— Я схожу к матери Йестина, узнаю, как все было, — ответила она. — Может, в конце концов они отпустили его. Может, Хью заступился за него.

— Ладно, иди, — сказала Гвинет, вставая. — Но только до Джонсов и обратно. Поняла? — Она взяла Шерон за руку и испытующе посмотрела ей в глаза. — Обещай мне, что не пойдешь за ними. Ты все равно не сможешь помочь несчастному.

Шерон, высвободив руку, открыла дверь.

— Я должна знать, что произошло, — ответила она и поскорее выскочила из дома, пока бабушка не вырвала из нее обещания.

Ах, Йестин, Йестин, думала она, спеша к дому Джонсов. Конечно, они должны были отпустить его домой. Зачем им тащить сопротивляющегося человека до самого Ньюпорта? Да еще в такую мерзкую погоду. Дождь барабанил по ее плащу, сырость и холод ноябрьского дня пронизывали до костей. Они просто сошли с ума. Они все сошли с ума — и Эмрис, и Хью, и дедушка, и Оуэн. Все.

Свекровь и Мэри сидели на кухне с детьми. Бледные и словно окаменевшие, они молча пили чай.

— Где Йестин? — с порога спросила Шерон. Свекровь тяжело вздохнула.

— Они увели его, дочка, — сказала она. — Четверо мужчин пришли за ним и увели с собой.

Итак, чуда не произошло. Йестин не вернулся. Только сейчас Шерон поняла, как отчаянно она надеялась на это.

— Ну зачем им Йестин? — выговорила она почти шепотом. — О Боже праведный, зачем им Йестин?

— Еще не хватало, Шерон, чтоб ты побежала спасать его, — с горечью в голосе заговорила свекровь. — Да и правда, сущая ерунда — всего-навсего сотня мужчин с пиками и ружьями. Ты быстренько управишься с ними и приведешь домой нашего мальчика! Признайся, ты ведь собиралась пойти за ним? Да они изобьют тебя до смерти, и на этот раз уже не найдется мужчины, который бы донес тебя до дома.

Мэри заплакала.

— И Хью… Хью тоже пошел с ними, — проговорила она сквозь слезы. — Он хочет оставить наших детей сиротами.

Шерон, не сказав ни слова, повернулась и выбежала под дождь. Она сама не понимала, куда направляется, до тех пор, пока не осознала, что спотыкается и скользит по мокрой глине и вереску, карабкаясь на холмы уже за поселком. Гиллим сказал, что они собираются в горах. Скорее всего на своем обычном месте. Она не хотела даже думать о том, что будет делать, когда доберется туда.

Она не успела подняться до лощины, в которой обычно собирались мужчины, когда поняла, что опоздала. Сквозь густую пелену дождя она разглядела длинную темную колонну, спускающуюся в долину уже далеко за шахтой. Мужчины выступили, и с одного взгляда на их колонну было понятно, что их несколько сотен.

Шерон зажала рот рукой и зажмурилась. Йестин! Ее дорогой мальчик! На секунду ей показалось, что колени вот-вот подломятся и она рухнет на землю.

Она медлила несколько мгновений, поглядывая на видневшийся в отдалении Гленридский замок. Там Александр. Он поможет ей. Он догонит их и заставит отпустить Йестина.

Наверное, он еще не знает о случившемся. А когда узнает, попытается предотвратить беду, возможно даже применив силу. И тогда получится, что она на самом деле окажется его осведомителем. А ведь среди мужчин ее дедушка и Эмрис. И Хью. И Оуэн.

Она недолго колебалась. Уже через несколько мгновений она снова бежала, поскальзываясь на глине и мокром вереске. Но не в сторону замка, а прочь от него. Бежала туда, куда двигалась темная колонна. Она пожалела, что не надела сапоги, но возвращаться домой, чтобы переобуться, было поздно.

Ей показалось, что она бежала несколько часов, когда наконец оказалась на холме, у подножия которого двигалась колонна мужчин. Она промокла до нитки и продрогла до костей. От нехватки воздуха у нее болело в груди. Здесь, на вершине холма, ей некуда было спрятаться. Дальше, вниз по долине, темнел лес, но здесь, на холме, было голо и неуютно. Ей оставалось надеяться лишь на то, что мужчины, пряча лица от дождя, будут смотреть только себе под ноги.

Она лихорадочно искала взглядом Йестина. Но видела то, чего вовсе не хотела бы видеть. Мужчины шли, вооруженные деревянными пиками. Даже отсюда она могла разглядеть железные заостренные наконечники на концах пик, и от их вида ей стало дурно.

А потом, когда она вгляделась внимательнее, она разглядела и ружья. О Боже!

Было что-то неуместное и ужасное в том, что мужчины держали в руках оружие и при этом в один голос пели валлийский гимн.

— Господи! Милосердный Боже! — взмолилась вслух Шерон, не замечая стекавших по лицу слез.

В конце концов она разглядела Йестина. Он шел в колонне, стиснутый с двух сторон двумя высокими, крепкими мужчинами. Шерон тут же отметила с облегчением, что у него на шее нет никакой веревки. И что никто не держит его на прицеле. Но его руки были привязаны к запястьям мужчин, идущих по бокам от него. Йестин шел спокойно и не казался ни сердитым, ни мрачным. Разве что не пел вместе с остальными.

Едва Шерон решила спуститься в долину, как тут же поняла, что ее заметили. Мужчины показывали на нее пальцами, свистели и что-то кричали. Не давая себе времени передумать, она быстро сбежала вниз, прямо к колонне. Она проталкивалась сквозь толпу, отбиваясь от хватавших ее незнакомых рук, стараясь не слышать сальных смешков и издевательств, пока не оказалась рядом с конвоирами Йестина.

— Отпустите его! — закричала она. — Вы не имеете права!

— Черт! — воскликнул один из них. — Да ведь это Шерон Джонс! Можно было бы догадаться. Какая другая женщина позволила бы себе такое? Шла бы ты домой, женщина, пока Оуэн не заметил тебя здесь!

— Шерон, — сказал Йестин с удивлением и тревогой на лице. — И правда, иди домой. Со мной все в порядке. В конце концов, я, наверное, действительно должен пойти в Ньюпорт, раз уж мой брат и мои друзья решили идти туда. Иди домой. И передай маме, что со мной все в порядке.

— Но у тебя связаны руки, — возразила Шерон. Она негодующе оглядела его конвоиров. — Развяжите его сейчас же! Отпустите его!

— Чтобы понюхать кулаки Оуэна Перри? — сказал один из них, усмехаясь. — Нет уж, спасибо, Шерон Джонс. Оуэн велел нам сторожить его.

Шерон почти бежала, чтобы поспевать за их широкой поступью. Никогда еще она не чувствовала себя такой мокрой и жалкой, как сейчас. Да и мужчины вокруг нее были промокшими до нитки. А ведь им предстояло идти еще несколько часов.

— Тогда я пойду с вами! — решительно заявила Шерон. Кто-то из мужчин удивленно хмыкнул, кое-кто не смог удержаться от скабрезных комментариев. Йестин настойчиво уговаривал ее отправиться домой, но она, не обращая внимания на его увещевания, упрямо шла вперед. Если они не хотят отпустить мальчика, повторяла она себе, то она пойдет с ним и защитит его.

Через некоторое время слух о том, что в колонне идет женщина, добрался до передних рядов. Прибежал разгневанный Оуэн.

— Мне надо было бы догадаться, что ты появишься! — сердито воскликнул он. — Пожалуй, я бы скорее удивился, если б ты не пришла. И что мне теперь прикажешь делать — может быть, остановить людей и при всех выпороть тебя?

— Оуэн, не дури, — ответила Шерон.

— Я обещаю, что не убегу, если меня развяжут, — сказал Йестин. — А Шерон оставь в покое, Оуэн. Пусть идет домой.

— Ну конечно. Чтобы она тут же побежала докладывать своему любовнику? — хмуро сказал Оуэн.

— Любовнику? — У Йестина от возмущения задрожал голос. — Думай, что говоришь, Оуэн Перри!

— Успокойся, Йестин, — тихо сказала Шерон и повернулась к Оуэну. — Не волнуйся, Оуэн, я не донесу на вас. Я иду с вами. В Ньюпорт.

— Да уж вижу, — прошипел Оуэн сквозь сжатые зубы. — Думаешь, что сможешь сбежать, когда мы войдем в лес? Не рассчитывай на это, Шерон. Ты и ты. — Он ткнул пальцем в двух незнакомых ей мужчин. — Найдите два куска веревки и привяжите ее так же, как этого сопляка. И не отпускайте ни на шаг от себя, иначе будете иметь дело со мной.

— Оуэн, ты ведешь себя просто нелепо, — сказала Шерон ледяным голосом. — Я же говорю — я иду с вами. Зачем же связывать меня?

Но он уже не слушал ее. Он прибавил шаг и скрылся впереди. Один из назначенных им мужчин, ухмыляясь, принялся привязывать ее руку к своей, пока другой отправился искать веревку. Спустя пять минут Шерон уже шла между ними, привязанная за руки к их запястьям.

Ей казалось, что они идут несколько дней, а между тем только-только начинало смеркаться.

Иногда мужчины для подъема духа запевали песню. Но песня звучала так, словно они желали подогреть свое упрямство, развеять чувство одиночества и тоски от мучительно долгой дороги.

Они шли всю ночь и только к утру остановились в Кефне, где уже собрались сотни людей из других городов.

Они стояли в темноте под дождем и ждали. Шерон казалось, что это будет длиться вечно. Пока они шли, она думала, что нет ничего хуже, чем это бессмысленное и тупое перемещение, но оказалось, что ожидание еще хуже. Никто не знал, чего они ждут и как долго еще будут стоять. Никто не знал, куда они пойдут дальше и что будут делать.

Но в конце концов на востоке зарделась заря, и они продолжили поход. Им сказали, что они обогнут Ньюпорт, войдут в город через южные ворота, дойдут до Уэстгейтской гостиницы, самого большого здания в городе, и попытаются занять ее.

Через некоторое время от головы колонны пришел приказ развязать пленников.

— Слава Богу, они наконец поняли, что ты не собираешься бежать, — сказал один из конвоиров Шерон, пока она растирала затекшие запястья. — Да и правда, теперь тебе безопаснее идти со всеми. Не уходи далеко от меня: если что, я тебя прикрою.

— Спасибо, — улыбнулась ему Шерон. Всю дорогу он как умел подбадривал ее. Один раз он даже развязал веревку и убедил своего напарника сделать то же самое, чтобы она смогла зайти за деревья и облегчиться, и стоял на страже, чтобы никто не помешал ей и не ввел ее в краску.

Неожиданно все пошло наперекосяк. Никто впоследствии не мог сказать, отчего это произошло. Может быть, лучшим объяснением случившемуся была накалившаяся во время похода атмосфера. Казалось, достаточно было малейшей искры, чтобы грянул взрыв. И не важно, кто высек эту искру. Не один, так другой сделал бы это.

Выстрелы раздались, когда голова колонны вошла во двор гостиницы. Шерон была достаточно далеко, но не могла не услышать стрельбы. Ей показалось, что от этих хлопков у нее все внутри оборвалось, и только спустя мгновение она сообразила, что это отзвуки смертоносного огня.

Она в панике огляделась, ища глазами Йестина, по нигде не видела его. Она не видела ни дедушку, ни Эмриса, ни Хью и понимала, что они должны быть где-то в начале колонны. Там, где сейчас звучали ружейные залпы.

И уже в следующее мгновение толпа резко подалась назад, мужчины разворачивались и бросались бежать. Всех словно охватило безумие и страх смерти, паника гнала людей, не позволяя им думать ни о чем, кроме спасения собственной жизни. Мужчина из Пенибонта, тот самый, который взялся опекать ее, крепко схватил ее за руку и привлек к себе, защищая от бегущих людей, но она вырвалась и выбежала против толпы, туда, откуда люди старались поскорее убежать. Она действовала так же бездумно, как и все вокруг. Только порыв, только страх гнали ее вперед навстречу опасности.

Йестин. Эмрис. Дедушка. Хью. Она должна найти их. Она должна убедиться, что они живы.

Двор перед гостиницей был уже пуст, последние из мужчин стремительно убегали отсюда, а некоторые неподвижно лежали на земле. Шерон в ужасе огляделась. Где же они? Может, среди тех, кто недвижно лежит на земле? Может, они мертвы? Она бросилась вперед, чтобы самой убедиться в этом.

Но не успела она сделать и трех шагов, как чья-то крепкая, как камень, рука поймала ее за талию и, оторвав от земли, потащила прочь.

— Чтоб тебе лопнуть! — услышала она разъяренный голос Оуэна. — Ты совсем ополоумела!

— Йестин! — рыдала Шерон. — Я должна найти Йестина!

— Быстро отсюда! — кричал Оуэн. — Здесь стреляют! Ах!

Шерон почувствовала, что падает на землю. Она ударилась головой о брусчатку и чуть не потеряла сознание. Оуэн всем телом рухнул на нее.

— Я должна найти Йестина! — прорыдала Шерон. — Пожалуйста, Оуэн, я должна найти Йестина!

Только постепенно она стала понимать, что произошло. Конечно, при подобных обстоятельствах думать, что случилось нечто необычное, — это абсурд, но тем не менее у нее появилось такое ощущение. Оуэн лежал неподвижно, он уже не тряс ее, не кричал на нее, не угрожал ей.

— Оуэн, что с тобой? Он слабо застонал.

Кое-как она перевернулась на спину под тяжестью его тела, и голова Оуэна безвольно упала ей на плечо.

— Оуэн, что с тобой? — повторила она шепотом. Вокруг было на удивление тихо.

— Кариад, — выговорил он слабеющим голосом. Шерон обняла его. И тут же почувствовала влагу на ладонях, теплую и липкую.

— Ты ранен? — спросила она, понимая, что задала глупый вопрос. Она слышала свой голос, словно он принадлежал не ей, а кому-то другому. У нее возникло чувство, будто она смотрит на все происходящее со стороны, откуда-то сверху. Как сторонний наблюдатель.

Он не отвечал. И Шерон с неожиданной отчетливостью поняла, что он не ответит. Никогда не ответит ей.

Он сказал «кариад». Это было его последнее слово.

Кариад.

Она еще крепче обняла его безжизненное тело и закрыла глаза.

Время остановилось. Она не знала, сколько она пролежала так, пока не открыла глаза, почувствовав, что кто-то стоит рядом с ними.

— Он умер, — сказала она графу Крэйлу, и в ее голосе не было ни сомнения, ни просьбы опровергнуть ее. — Он умер, спасая меня.

Он не сумел ничего сделать, не смог предотвратить беды. Он плохо распорядился своей властью. Очень плохо. Это похоже на один из тех снов, думал Алекс, когда ты знаешь, что нужно бежать, а ноги не слушаются тебя, или когда тебе нужно что-то делать, а ты никак не можешь даже начать.

Первым его порывом, когда он оставил Ангхарад, было желание поспешить домой к Шерон и узнать, действительно ли она отправилась вдогонку за своим деверем. Он так и поступил. Схватив на бегу плащ и шляпу, он устремился в Кембран. Он решил, что пешком он доберется туда раньше, чем если велит запрягать лошадей.

Конечно, он не застал ее дома. Ее бабушка испуганно смотрела на него, пытаясь притвориться, что ничего не знает. Алекс взял ее руки в свои и заглянул ей прямо в глаза.

— Я знаю, что они вышли, — сказал он. — И вы, мэм, должны сказать мне, пошла ли Шерон за ними. Если да, тогда я догоню их и приведу ее домой.

Гвинет, всхлипнув, кивнула.

— Да, от Мэри прибегал мальчишка. Он сказал, что Шерон отправилась за Йестином, — проговорила она.

На кухне, у печи, сидел незнакомый мужчина. Это не был дедушка Шерон или ее дядя. Алекс нахмурился — он догадался, кто это.

— Скорее всего вы принесли сюда новость о Йестине Джонсе? — спросил он.

Мужчина съежился на стуле, испуганно переводя глаза с Алекса на миссис Рис.

— Когда я вернусь, у меня будет с вами разговор, — сказал Алекс и вышел из дома.

Алекс почти бежал в гору, надеясь, что мужчины все еще там и что Шерон все-таки проявит благоразумие. Он надеялся, что она, как и в прошлые два раза, ограничится подглядыванием, не побежит навстречу опасности. Он был зол на всех и вся, и в первую очередь на самого себя. Он сказал, что не станет препятствовать им в их решении, если они не будут принуждать людей присоединиться к ним. Как он мог быть таким наивным?

В лощине, где обычно собирались мужчины, никого не было. И как Алекс ни прищуривался и ни прикладывал руку козырьком над глазами, внизу, в долине, он тоже никого не увидел. Похоже, что мужчины ушли достаточно далеко. Возможно, Ангхарад ошиблась в оценке времени. Она была в постели с Барнсом, они, вероятно, занимались любовью гораздо дольше, чем ей показалось.

Промозглая сырость пробирала до костей, но еще больше у него похолодело сердце. Шерон не вернулась домой. Ее нет в горах. Остается только одно.

Ее поймали и насильно увели с собой.

А он потратил столько драгоценного времени на пешие пробежки! Отсюда до его конюшни добрая миля пути, изрезанного оврагами. Инстинкт велит ему бежать за колонной мужчин — и за Шерон. Но хоть и с некоторым опозданием, он все-таки должен прислушаться к голосу рассудка. Пусть потребуется какое-то время, чтобы добраться до замка и оседлать лошадь, но в конце концов так получится быстрее. Мужчинам потребуется много времени, чтобы добраться до Ньюпорта, и он догонит их задолго до их прибытия туда.

Однако что он будет делать потом, один против сотен мужчин, Алекс пока не знал. Он решил, что сориентируется на месте, когда придет срок.

Итак, он отправился в замок. Пока седлали лошадь, он зашел в дом, чтобы переодеться в сухое, поцеловать Верити и предупредить, что уезжает по делам.

А затем он галопом мчался вдоль долины, напряженно вглядываясь вперед, чувствуя, что еще не потерян шанс догнать Шерон, отвести от нее беду.

Но уже через полчаса, когда он пытался с разгона преодолеть крутой косогор, его лошадь потеряла подкову. Он не мог бросить животное в незнакомой местности и был вынужден вести ее до ближайшей кузницы, потеряв при этом не меньше часа.

Итак, рассудительность принесла не больше пользы, чем опрометчивость, уныло подумал Алекс. Теперь остаток пути ему придется проделать пешком, в темноте, да еще в совершенно незнакомой местности. Часть пути проходит через лес, где кроны деревьев скроют всякий намек на свет с ночного неба, и он будет двигаться на ощупь, шаря руками в темноте.

Он стиснул зубы от отчаяния и тревоги за Шерон.

Он прибыл в Ньюпорт слишком поздно. Настолько поздно, что кошмар, который должен был случиться, уже произошел.

Алекс почувствовал, как вновь леденеет его сердце. На площади перед гостиницей лежали мужчины, мертвые и раненые. Боже милостивый! Самые худшие его опасения оправдались. Здесь произошла кровавая битва, или, вернее сказать, бойня. Около двадцати недвижных тел лежало перед ним на земле. Может, среди них есть и его люди? Он сходил с ума от страха за Шерон, тем не менее заставил себя обойти двор, внимательно вглядываясь в лица мертвых и раненых. И каждый раз он с облегчением вздыхал, видя незнакомое лицо.

А потом он увидел два тела — одно на другом. У него остановилось сердце, когда он увидел край юбки и понял, что снизу лежит женщина.

Он не знал, как удержался на ногах, как прошел эти несколько шагов, отделявшие его от этих двух тел. Он стоял, глядя на них сверху, чувствуя, как у него каменеет сердце.

Растрепанные волосы были мокрыми, лицо белым как мел. Лоб был в крови. Руки обнимали Оуэна Перри. Он лежал на ней, его голова безжизненно покоилась на ее плече, на спине у него расплылось огромное пятно крови.

Алекс не отрываясь смотрел на это пятно, не в состоянии двинуться с места, не в состоянии думать или чувствовать.

А потом она открыла глаза.

Алекс упал на колени рядом с ней, едва смея надеяться, что это не просто последний проблеск жизни.

— Он умер, — сказала она, и странное спокойствие прозвучало в ее голосе. — Он умер, спасая меня.

Она жива, думал Алекс. И хорошо, что он сейчас стоит на коленях, потому что иначе он бы просто рухнул на землю. Она жива!

— Шерон! — хрипло проговорил он. — Шерон, любимая!

Глава 26

Шерон лежала словно в забытьи на холодной сырой брусчатке, держа на себе тело Оуэна. Прижатая его тяжестью, она с трудом могла вздохнуть. Она не ощущала холода и сырости, не чувствовала тяжести тела Оуэна, даже не чувствовала, как болит у нее голова. Одна мысль владела ее умом. Он пришел, и теперь все будет хорошо. Он пришел.

— Александр, — проговорила она, и слабая улыбка тронула ее губы.

Но в то же мгновение она увидела за его спиной алые мундиры и направленное прямо на нее дуло винтовки. Двое солдат подхватили Алекса под руки и грубо подняли его на ноги.

— Игра закончена, — с насмешкой произнес один. — Теперь вы сможете обсохнуть и охладить пыл в каталажке, ты и ты. Третий, похоже, мертв.

Один из солдат, тот, который держал ее под прицелом, ударом сапога скатил с нее тело Оуэна. Шерон посмотрела на Алекса и увидела, как он на глазах преображается. Самоуверенным, презрительным взглядом он оглянулся на державших его солдат и одним резким движением стряхнул их руки. Теперь, когда он стоял в полный рост, трудно было не заметить, что он одет дорого и элегантно. И даже если не обращать внимания на одежду, подумала Шерон, есть в нем что-то такое, почти неуловимое, что выделяет его из толпы. Солдаты нерешительно и испуганно смотрели на него.

— Я граф Крэйл, — процедил Алекс, ледяным взглядом окидывая Шерон, — владелец земель, завода и шахты в Кембране. Я прибыл сюда за своими рабочими. — Его голос звучал жестко, даже зло.

— Извините, милорд, — смущенно сказал один из солдат. — Мы как-то… не разглядели вас.

Шерон медленно села на земле, всем телом ощущая направленное на нее дуло винтовки. У нее пересохло во рту, при том, что вся она была промокшая до нитки.

— Мы заберем женщину. И этого, — сказал солдат, кивнув на тело Перри. — А вы, милорд, пройдите в гостиницу. Майор будет рад встретиться с вами. Вам не помешает сейчас выпить.

Алекс рассмеялся. Его смех был резким и неприятным.

— Я возьму ее с собой, лейтенант, — сказал он. — Я проделал долгий путь, я терпел неудобства только для того, чтобы самому наказать своих людей. Я вовсе не желаю делиться этим удовольствием с вами. Только когда я собственноручно расправлюсь с ними — только тогда я смогу счесть, что не зря бодрствовал всю ночь и вдобавок испортил свой костюм. А ну-ка живо на ноги, Шерон Джонс!

Шерон, изумленная, недоверчиво смотрела на него. Он источал ледяной холод и презрение. Куда делся Александр? Над ней возвышался граф Крэйл.

— Я все понимаю, милорд, — заговорил лейтенант. — Но до Кембрана десятки миль пути. Давайте мы заберем ее сейчас, а вы потом вернетесь на суд.

Алекс усмехнулся.

— Ничего, лейтенант. Я думаю, эта женщина сможет скрасить долгий путь, — произнес он, оглядывая Шерон сальным взглядом. Солдаты, хмыкнув, переглянулись. — Надеюсь, ты понимаешь, что от тебя потребуется? — с хриплой угрозой спросил ее Алекс. — Или тебе надо объяснять? — Он наклонился и, грубо схватив ее за локоть, одним рывком поставил на ноги. Другой рукой он с размаху отпустил ей звучный шлепок по ягодицам.

Лейтенант ухмыльнулся.

— Как вам угодно, милорд, — сказал он. — Нам есть чем заняться. Гостиница уже битком набита бунтовщиками, а сколько их еще прячется в городе. Счастливого пути, милорд. — Он козырнул и увел солдат.

— Отпустите меня! — гневно воскликнула Шерон. Ее голос дрожал. Она была потрясена. Она не хотела даже смотреть на Алекса. — Отпустите меня!

Но Алекс еще сильнее сжал ее локоть.

— Шерон, — прошептал он, быстрым взглядом окидывая двор, — тебе придется побыть моей арестанткой. Если будешь сопротивляться, мне придется ударить тебя. Пойми, тебе грозит опасность.

Шерон ошеломленно посмотрела на него, начиная понимать.

— Если ты думаешь, что я буду насиловать тебя всю дорогу до Кембрана, то ты заблуждаешься, — насмешливо сказал Алекс. — Я, конечно, намекал на это, но только чтобы развеселить солдат. Я вынужден был, иначе они забрали бы тебя с собой, — извиняющимся тоном добавил он. — А теперь пойдем, нам нужно поскорее убраться из этого города. Здесь, кажется, начинается охота на ведьм. — Он решительно потянул ее за руку.

— Нет! — отчаянно воскликнула Шерон. — Нет! Пожалуйста! — Алекс растерянно остановился и проследил за ее взглядом. Она смотрела на Оуэна. Он лежал на спине, лицо его было спокойно, невидящие глаза устремлены в небо.

— Он мертв, Шерон, — осторожно сказал Алекс. Но она высвободила руку, и он не стал удерживать ее.

Она опустилась на колени рядом с покойником и убрала влажные волосы с его лба. Потом дрожащей рукой закрыла ему глаза.

— Оуэн, — прошептала она. — Оуэн…

Она склонилась над ним и поцеловала его в холодные губы. И было непонятно, ноябрь или смерть так охладили их. Она поднялась на ноги.

— Пойдем, — сказал Алекс, обнимая ее за плечи.

— Мы не можем бросить его. — Шерон смотрела на него затравленным взглядом.

— Нам придется оставить его, — твердо сказал он, и она снова увидела перед собой графа Крэйла, но на этот раз уже не презрительного и не жестокого. — Я позабочусь, чтобы его привезли похоронить в Кембран, Шерон. Но сейчас нам нужно уйти.

— Я не могу уйти, — сказала она. — Я не знаю, что с Йестином, с Эмрисом, дедушкой. Я не могу уйти без них. Я должна найти их.

Алекс тихо чертыхнулся.

— Ты, наверное, слышала поговорку про иголку в стоге сена, — сказал он. — После утреннего погрома каждый в этом городе сейчас трясется за себя. И нам остается только надеяться, что в ближайшие несколько дней все благополучно доберутся до дома.

— Александр. — Конечно, она понимала, что он прав. Но сама она не могла руководствоваться только рассудком. Ей так хотелось надеяться на чудо. И ей хотелось, чтобы он надеялся вместе с ней. — Прошу тебя.

На мгновение Алекс закрыл глаза, а когда открыл, то увидел пятерых арестантов, понуро бредущих под прицелом винтовок к дверям гостиницы. Кембранцев среди них не было.

— Что ж, — вздохнул Алекс. — Видимо, все-таки придется нанести визит вежливости майору.

Он расстегнул верхние пуговицы плаща и вытащил шейный платок, мокрый и мятый. Он снял его, взял правую руку Шерон, завязал на ней крепкий узел, а другой конец платка привязал к своему поясу. Шерон удивленно следила за его руками.

— Меня привели сюда тоже на привязи, — некстати сказала она.

— И ради Бога, — предостерег Алекс, — ты должна быть понурой и покорной, поняла, Шерон? Если ты станешь перечить, если не будешь держать язык за зубами, то мне придется дать тебе затрещину.

— Хорошо. Я буду понурой и покорной. Как ты думаешь, они арестовали Йестина?

Господи, только бы они не арестовали его! Только не Йестина! И что они собираются делать с арестантами? Расстреляют? Повесят? Отправят на каторгу? В тюрьму? Господи, только бы они не арестовали Йестина!

— Надеюсь, что нет, — ответил Алекс, направляясь к дверям гостиницы решительной и уверенной поступью, так что Шерон пришлось бежать вприпрыжку, чтобы поспевать за ним.

Они оставили Ньюпорт только к вечеру. Первоначальное чувство облегчения, которое испытал Алекс, когда обнаружил Шерон живой и почти не пострадавшей, желание поскорее убраться из злополучного города вскоре сменились беспокойством за остальных людей, и он решил, что будет искать их до последней возможности. Да и Шерон была твердо настроена найти своих родных.

Алекс понимал, что сейчас им уже ничего не угрожает. В городе больше не стреляли; кошмар начался и закончился еще до того, как он прибыл к Уэстгейтской гостинице. Его повадки и внешность, внушительный голос и правильный английский выговор были столь убедительны, что ни у кого не возникало вопросов или сомнений в том, кто он и что он собой представляет, как не возникало и желания оспорить его право на Шерон.

Майора и его свиту немало повеселил вид женщины, привязанной за руку к поясу Алекса, ее опущенный долу взгляд и поникшие плечи. Они потешались над предстоящими ей испытаниями по дороге от Ньюпорта до Кембрана, на которые неоднократно намекал Алекс за беседой. Похоже, эти мерзавцы считают изнасилование забавным и самым подходящим наказанием для женщины, с отвращением подумал Алекс.

Во дворе перед гостиницей по-прежнему лежали убитые. Кембранцев среди них не было. Шерон, бледная и отрешенная, только покачивала головой в ответ на его вопросительные взгляды. Сам Алекс еще не был уверен, что хорошо знает в лицо всех жителей Кембрана. Майор позволил ему осмотреть содержавшихся под стражей арестантов, но и среди них не оказалось ни одного знакомого им лица.

Они долго еще бродили по улицам после визита к майору. Во время обеда, на который он пригласил графа, Шерон стояла сбоку от Алекса. Он не решился попросить для нее стул. Единственное, что он позволил себе, — так это поделился с ней несколькими кусками мяса из своей тарелки. Но даже при этом он счел благоразумным насмехаться над ней и заставлять ее благодарить за каждый кусок. Майору страшно понравилось это развлечение.

Алексу оставалось только догадываться, как отреагировал бы майор, если бы вдруг узнал, что Шерон — его любовница и что сам он вовсе не такой, за кого они принимают его.

День близился к вечеру, улицы пустели на глазах. Кое-где еще можно было встретить немногочисленные группы солдат и констеблей, ведущих очередную группу задержанных, которых им удалось вытащить из укрытий. Даже законопослушные граждане не рисковали лишний раз показываться на улицах, чтобы их по ошибке не приняли за бунтовщиков.

— Думаю, кембранцам удалось спастись, — сказал Алекс, чувствуя облегчение и в то же время тревогу. Подобная удача казалась слишком невероятной. И, черт возьми, думал он, они, право, не заслуживают такой улыбки судьбы. Ведь он предупреждал их, но они не послушались его. — Вряд ли кто-то из них будет сейчас прогуливаться по улицам Ньюпорта. Нам остается только начать стучаться в дома и спрашивать, не прячется ли в шкафу кто-нибудь из жителей Кембрана.

Шерон не улыбнулась, даже не посмотрела на него. Алекс заглянул ей в лицо и понял, что она не слышит его.

— С ним все в порядке, Шерон, — сказал он, едва сдерживаясь, чтобы не обнять ее. — Он сейчас наверняка на пути к Кембрану.

— Они заставили его, — заговорила Шерон дрожащим голосом, — заставили, хотя он и заявил им, что не согласен с ними. Оуэн никогда не понимал, что у мальчика свои убеждения. Он считал, что все должны думать одинаково — так, как он! — Она вздрогнула и осеклась. — Господи! Оуэн мертв.

— Он знал, чем рискует, Шерон, — сказал Алекс. — Он верил в то, что делал, и готов был умереть ради своего дела. Я не испытываю к нему теплых чувств, но должен сказать, что уважаю его.

Шерон молча смотрела в землю.

— Ты любила его? — тихо спросил Алекс.

— Да, — сказала она, и его сердце оборвалось. — Любить можно по-разному. Я любила его не так, как женщина любит мужчину. И я во многом была не согласна с ним. Мне не нравилась его нетерпимость и та легкость, с которой он мог простить насилие или даже сам пойти на насилие. А вчера я даже ненавидела его — ненавидела за то, что он сделал с Йестином. Но каким-то необъяснимым образом, несмотря ни на что, я все-таки любила его. Да, я любила его. Хотя он и был среди «бешеных быков» и участвовал в той порке. Я любила его. Ты понимаешь меня?

— Да, — сказал Алекс, испытывая облегчение. Да, он понимал ее. — Шерон, нам пора идти. Может быть, мы еще догоним Йестина на дороге. А может быть, он раньше нас доберется до дома и будет сходить с ума от беспокойства за тебя.

— Да, — согласилась она. — Дай Бог, чтобы Оуэн оказался единственной жертвой этого безумства.

— Аминь, — откликнулся Алекс. — Пойдем. Мы выйдем из города, и я наконец развяжу тебя.

— Какое безумие, — повторила Шерон, идя следом за Алексом. — Сколько насилия… — Ее бил озноб. — И все во имя свободы. Александр, а есть ли она?

— Она в сердце и в разуме человека, в его отношении к жизни, — ответил он. — Человек должен найти ее в себе, в своей семье, в кругу близких ему людей. Наверное, весь секрет в том, чтобы уметь заглянуть в себя, а затем посмотреть вокруг и подумать, что ты можешь сделать, чтобы изменить мир — тот, который окружает тебя и который ты в силах изменить. Это, конечно, возможно не для всех, но для нас возможно, Шерон. Для Кембрана возможно.

— Потому что ты — наш хозяин, — сказала она. — Ах, что за слово — хозяин…

— Да, в чем-то ты права, — согласился Алекс. — Но и мне не все подвластно. Мы живем в мире, который устроен по определенным законам, Шерон. Никто не в состоянии разом изменить его. Каждый из нас может внести свою лепту, и каждый должен начинать с себя. Не обвиняй меня в том, что у меня есть деньги и власть. Сами по себе они ничего не значат. Важно, как я употребляю их — во благо или во зло.

Она вдруг рассмеялась, хотя в ее смехе не было веселья.

— Нашли же мы время и место для серьезных разговоров, — сказала она и, помолчав, задумчиво добавила: — А ведь ты сегодня действительно употребил свою власть. Чтобы дать мне свободу. Но для этого тебе пришлось привязать меня и полдня издеваться надо мной. Что за парадокс! Должна еще раз поблагодарить тебя.

— Раз ты считаешь, что я употребляю власть, — сказал Алекс, — то я торжественно объявляю тебе, Шерон: мы вышли из города, и я своей властью развязываю твои руки! — Он остановился, освободил ее запястье и улыбнулся. — Мне бы сердиться на тебя, что ты с таким безрассудством побежала спасать Йестина. Ведь ты не могла не понимать, что тебе не удастся убедить Оуэна Перри отпустить его. Но я не сержусь, а вновь, как обычно, склоняю голову перед тобой — о отважнейшая из женщин! — Он нежно погладил ее посиневшее запястье, поднес ее руку к губам и поцеловал.

Но и за городом человек, не имевший веской причины праздно прогуливаться здесь, не мог почувствовать себя в безопасности. Солдаты и констебли, вооруженные до зубов, рыскали по округе в поисках беглецов. Алекс несколько раз видел, как вели обратно в город то одного, то другого бедолагу, и мгновенно напускал на себя аристократическую важность, не забывая при этом крепко держать за руку Шерон.

— Сегодня, после всего, что случилось, — сказал он, — любой здравомыслящий человек должен пуститься без оглядки в сторону своего дома.

— Может, кому-то хотелось найти своих друзей или родственников, — ответила Шерон.

— Я знаю одного такого человека, — улыбнулся Алекс, сжимая ее руку. — Ты замерзла, Шерон, у тебя рука как ледышка. И ты совсем промокла. Мы завернем на первый же постоялый двор. Не думаю, чтобы сейчас было много путешественников, так что свободных комнат будет предостаточно. Мы наконец сможем вымыться, поесть и хорошенько выспаться.

И любить друг друга, добавил он про себя. Он бы все отдал за то, чтобы согреть ее теплом своего тела, жаром своей страсти, чтобы из ее глаз исчезли боль и страдание хотя бы на краткий миг. Да, они оба промокли, замерзли, вымотались. Но он хочет любить ее.

— Я не могу, — ответила она. — Я должна найти Йестина.

— Насколько я знаю этого молодого человека, — сказал Алекс, — в нем столько смелости и упрямства, что остается только удивляться тому, что он тебе не кровный родственник. Кроме того, он уже давно не ребенок. Он может постоять за себя.

— Да, — откликнулась Шерон, — я иногда забываю, что он уже взрослый. Я по-прежнему вижу в нем двенадцатилетнего мальчишку.

— Значит, решено. Мы остановимся в первой же гостинице, — резюмировал Алекс. — Даже если для этого мне придется применить силу. Я хочу, чтобы бы ты поела и выспалась, прежде чем мы отправимся дальше.

— Это звучит так заманчиво, — вздохнула Шерон. — Но это было бы несправедливо. Сейчас так много людей бегут по этой дороге, и они так же промокли и замерзли, как и мы…

— Ты неисправима, — вздохнул Алекс. — Так уж устроен мир, Шерон.

Казалось, что они миновали половину пути до Кембрана, когда наконец увидели постоялый двор — приземистый, словно присевший на корточки, дом, мало чем отличавшийся от деревенской хижины, — но Алекс понимал, что на самом деле они прошли от силы пару миль.

Неподалеку от постоялого двора стоял еще один дом, а рядом с ним каменный амбар. Уже взявшись за дверное кольцо и собираясь постучать, Алекс вдруг почувствовал тревогу. Он и сам не знал, что заставило его повернуть голову и посмотреть на этот амбар. Двое солдат в мундирах и еще несколько вооруженных людей в штатском выталкивали оттуда одного за другим пленников. Мужчины выходили с поднятыми руками, за исключением одного, который поднял только одну руку. Бедняги, подумал Алекс, снова берясь за дверное кольцо и стараясь помешать Шерон разглядеть эту сцену.

Но в следующую секунду его рука замерла на кольце.

— Черт! — пробормотал он тихо.

— Что? — спросила Шерон и проследила глазами за его взглядом. Несколько мгновений она молчала, но Алекс чувствовал, как она вся напряглась. — Боже! — тихо вымолвила она.

Все они были из Кембрана. Все до единого, и среди них ее родственники, которых они безуспешно искали целый день в Ньюпорте.

Алекс стиснул зубы.

— Кажется, дело будет непростым, — произнес он. — Не ходи за мной, Шерон. Зайди в дом и посиди у огня.

И, не оглядываясь на нее, чтобы убедиться в том, что она подчинилась ему, он направился к амбару, с каждым шагом принимая все более солидный и высокомерный вид. Приблизившись так, чтобы его могли услышать, Алекс нарочито громко чертыхнулся. Все лица обратились к нему, в глазах кембранцев мелькнул проблеск узнавания, хотя особой радости от появления Алекса они явно не испытывали.

— Так вот вы где, сукины дети! Мерзавцы! Бездельники! — набросился на них Алекс. Он стиснул зубы и прищурился, всем своим видом показывая, как он разгневан. — Решили отсидеться в тепле и сухости? Спасибо вам, сержант. — Он коротко кивнул старшему из двух солдат. — Если бы вы не потревожили их, они наверняка торчали бы здесь целую неделю, дожидаясь, пока кончится вся эта заваруха. — Он обвел выстроенных в ряд мужчин презрительным взглядом. Рука Йестина Джонса была неестественно скрючена. Юноша старался удержать ее у живота, но похоже было, что это давалось ему с большим трудом.

Сержант кашлянул.

— Это ваши люди, сэр? — спросил он.

Алекс холодно оглядел его и надменно приподнял бровь.

— Крэйл, — поправил он. — Граф Крэйл. Хозяин Кембрана. Каждый час, что эти бездельники прохлаждаются здесь, приносит мне огромные убытки. Мне рекомендовали их как хорошо обученных констеблей. Я привел их в Ньюпорт, чтобы они собрали моих людей и вернули их на работу. Но эти мерзавцы, услышав выстрелы, в панике бросились бежать вместе с бунтовщиками.

Он закинул руки за спину и прошелся перед арестантами. — Джонс, — рявкнул он, поворачиваясь к Хью, — где ваше оружие?

С облегчением Алекс увидел проблеск понимания в глазах мужчины.

— Не знаю, сэр, — ответил он.

— А ваше, Рис? — спросил Алекс у его соседа.

— Я потерял его, сэр, — ответил Эмрис Рис. В его глазах было полное понимание.

— А ваше? — обратился Алекс к следующему.

— Солдаты отобрали у меня винтовку, сэр.

— Мы конфисковали три винтовки, милорд, — подтвердил сержант. — Мы даже не могли предполагать, что эти люди — констебли. Мы приняли их за беглецов. Прошу прощения, вышла ошибка, милорд.

— Три винтовки, — произнес Алекс с презрением. — Три винтовки на семерых. По-видимому, сержант, я вынужден буду просить вас забрать этих трусов с собой. За такое отношение к делу им прямая дорога в тюрьму.

Сержант кашлянул.

— Мне не хотелось бы вмешиваться, милорд, — сказал он, явно испытывая неловкость. — Если вы наняли этих людей, то вам лучше самому разобраться с ними.

— Ну что ж, — произнес Алекс с ледяной улыбкой. — Если я возьмусь за них, то они пожалеют о том, что не оказались в ньюпортской тюрьме.

Сержант снова кашлянул.

— А как насчет женщины, милорд? — спросил он. Алекс обернулся и увидел за своей спиной Шерон. Вот чертовка! Он холодно улыбнулся сержанту.

— Это моя… — сказал он, поспешно собираясь с мыслями. — Она со мной.

Сержант смущенно кашлянул еще раз.

— Тогда все в порядке, милорд, — сказал он. — И еще раз прошу простить за ошибку. — Он развернулся и, кивнув солдатам, поспешил в сторону дороги.

— Опустите руки, — устало вздохнув, сказал Алекс. — Вы же видите, я без оружия.

— Йестин! — Шерон подбежала к юноше. — Что с тобой? Что у тебя с рукой? Тебя ранили?

Парень слабо улыбнулся ей, но не успел ничего ответить. Шерон закрыла лицо руками и запричитала срывающимся голосом:

— Ох, чего я только не передумала за этот день! Мы искали вас целый день!..

Мужчины заговорили все сразу.

— Мы тоже искали тебя, — говорил Хьюэлл Рис. — Ты думаешь, почему мы все еще здесь? Мы тоже не знали, что и подумать.

— Йестин вывихнул руку, когда рвался навстречу бегущим, чтобы найти тебя, — сказал Хью. — Этот упрямец ни за что не соглашался пойти домой, пока не обшарит всю округу. Вот и сейчас — стоит бледный, как призрак, ему бы уже давно потерять сознание, а он все упрямится.

Алекс молча смотрел на них. Они говорили по-английски, как всегда в его присутствии, хотя он мог бы поклясться, что они напрочь забыли о нем. Эмрис Рис первым обратил на него внимание. Он повел рукой, и все затихли — тревожно и смущенно.

— Я не знаю, зачем вы сделали это, сэр, — резко сказал Эмрис. — Но все равно спасибо вам.

Алекс склонил голову, заметив, как остальные одобрительно закивали.

— Вам будет чем отплатить мне, — тихо ответил он. Все, в том числе и Шерон, настороженно посмотрели на него.

— Когда мы вернемся домой, я созову новое собрание, — продолжил Алекс. — Надеюсь, вы придете на него и приведете ваших жен и ваших родителей, братьев, сестер и взрослых детей — всех, кого сможете. Мы должны подумать о том, как улучшить жизнь в Кембране, мы все должны поработать над этим.

— Я приду, сэр, — слабым голосом сказал Йестин, — и приведу своих стариков.

— Я тоже, сэр, — подхватил Эмрис. Остальные одобрительно загудели.

— Ну что, юноша, — предложил Алекс Йестину, — надо бы вправить вам руку. Пойдемте в гостиницу. Там вы обсохнете, поедите и выпьете по стаканчику — если, конечно, добрые христиане могут себе позволить такое.

Последовал взрыв хохота — и каким же странным показался им всем этот смех после пережитых волнений!

— Нет, сэр. Нам нельзя туда. — Хьюэлл Рис, кивнул на гостиницу. — Нас не пустят.

— Мои констебли могут пройти везде, если я их туда посылаю, — ответил Алекс. — И кроме того, парню нужно вправить руку.

Шерон вцепилась в Йестина и держалась за него, пока они гурьбой шли к постоялому двору, и не отходила от него ни на шаг, когда Алекс вправлял ему руку и накладывал временную повязку. Она гладила его по голове и что-то лепетала ему по-валлийски, как младенцу, совершенно не замечая того, что перед ней не дитя, а отважный юноша. Алекс понимал, что, вправляя руку, он причиняет Йестину нестерпимую боль, но юноша даже не поморщился, только поглядывал с улыбкой на Шерон.

Алекс снял комнату наверху, где Шерон могла бы скинуть мокрую одежду и выкупаться, а мужчины разместились на кухне у огня в ожидании ужина, который он заказал для всех.

Он велел ей отправляться в комнату, и она повиновалась ему, но на лестнице остановилась.

— Оуэн погиб, — сказала она тихо, и те потрясенно смолкли. — Он получил выстрел в спину около Уэстгейтской гостиницы, прикрывая меня. Он умер у меня на руках.

Она повернулась и скрылась на втором этаже прежде, чем кто-нибудь смог заговорить.

Мужчины поели, выпили пива, отогрелись и обсохли у огня и вскоре засобирались домой. Казалось, они чувствовали себя неловко, испытывая такой комфорт.

— Женщины будут тревожиться, — сказал Хьюэлл Рис. — Если остальные возвратятся, а нас еще не будет, они просто с ума сойдут от тревоги. Грешно заставлять женщину беспокоиться без особой нужды. Уже два дня, как нас нет дома. Нам пора возвращаться. Тем более дождь уже перестал.

— Шерон останется здесь, — твердо сказал Алекс. — Она устала, ей нужно выспаться.

Хьюэлл Рис, Эмрис и Хью Джонс, суровый родственный триумвират, хмуро и молча смотрели на Алекса. Наконец Хьюэлл Рис кивнул и поднялся со стула.

— Завтра приведите ее домой, — вот и все, что он сказал. Даже Йестин Джонс настаивал на ночном походе.

— Теперь, когда я поел, мне просто необходимо прогуляться на свежем воздухе, — со смехом заявил он Алексу.

Алекс потребовал у хозяина бумагу, перо и чернила и написал сопроводительную записку, в которой перечислял всех мужчин поименно и объявил их специальными констеблями графа Крэйла из Кембрана.

Он постоял на крыльце, глядя им вслед, пока они не исчезли в темноте, потом поднялся на второй этаж и открыл дверь.

Шерон сидела у огня, закутавшись в одеяло. Ее влажные после купания волосы рассыпались по плечам. Поднос, на котором ей принесли ужин, был пуст.

Она повернула к нему голову и улыбнулась. Алекс вошел в комнату и тихо закрыл дверь.

Глава 27

Сегодня они попрощаются друг с другом, думала Шерон. Она надеялась, вернее, какая-то ее частица, избежать встречи с ним в эти два месяца, остававшиеся до Рождества. Она надеялась без лишних объяснений уехать из Кембрана и начать новую жизнь. Ей очень хотелось начать новую жизнь.

Но, в конце концов, им необходимо сказать друг другу «прощай», сказать раз и навсегда. И не стоит жалеть о случившемся. Да и о чем жалеть? Ведь он пришел за ней, он спас ее — несмотря на ее глупость и безрассудство, несмотря на дождь и опасность.

Спас от неволи, от неизвестности и ужаса. Он освободил ее родных, он выручил их из беды, хотя они и не послушались его, игнорировали его предупреждения — все до одного, кроме Йестина. И он вправил Йестину вывихнутую руку, когда никто не решался даже притронуться к ней, и он накормил их всех ужином. И еще предложил по возвращении пригласить всех жителей Кембрана на собрание. Это его подарок ей, огромный и бесценный, какой мог сделать только он.

Да, они должны сказать друг другу последнее «прости». А потом она попросит отца ускорить ее отъезд. Может быть, ей позволят приехать в школу на месяц раньше, она могла бы поработать месяц и без жалованья. Ей просто необходимо уехать после этого прощания.

Она выкупалась, поела и уютно устроилась у огня. Хозяйка забрала ее платье, пообещав, что к утру оно будет выстирано и выглажено.

А может быть, он и не останется, мельком подумала Шерон. А если останется, то в другой комнате, тем более что рядом ее родственники. Но это была лишь мимолетная мысль. Она знала, и почти наверняка, что он придет и что у них будет целая ночь.

Целая ночь. В чистой комнате, в широкой постели, которая кажется такой уютной, хотя она еще и не пробовала прилечь на нее.

Она не испытывала никаких сомнений относительно того, что должно было произойти между ними. Это не казалось ей ни грязным, ни пошлым, наоборот — естественным и правильным. Она любит его. Она уезжает от него только потому, что между ними невозможны отношения, в которых они выступали бы как равные. Только эта ночь, прощальная ночь.

И вот он пришел. Она повернулась к нему с улыбкой. Он тихо закрыл за собой дверь. Итак, начинается их драгоценная ночь вместе, ночь любви и прощания, и она не будет думать ни о чем другом. Она окунется в нее с самозабвенным восторгом, и эта ночь навсегда останется в ее памяти.

— Я не смог их отговорить, они решили идти домой, невзирая на поздний час, — сказал Алекс. — Все, даже Йестин.

— Да, они такие. Они не хотят волновать своих женщин, — откликнулась Шерон. — Александр, спасибо тебе. — Она протянула ему обнаженную руку.

Он подошел, взял ее руку и поднес к своим губам.

— Ты такая домашняя, такая сонная, — сказал он. Она улыбнулась.

— Что это на тебе? — спросил он.

— Одеяло.

— Майор и его солдаты наверняка пришли бы в восторг, если бы им довелось увидеть эту сцену, — сказал он. — Единственное, что их смутило бы, — так это твоя покорность, Шерон.

— Да, я — сама покорность, — сказала она. Она услышала, как он медленно вдохнул.

— Вода, наверное, уже остыла, — сказал он.

— Наверное. — Она испугалась, что он надумает распорядиться согреть воды, мысль о задержке страшила ее.

— Что ж, какая есть, — сказал он, снимая плащ и бросая его на стул. — Иногда, чтобы почувствовать себя чистым, можно немного и померзнуть.

Пока он плескался за ширмой, Шерон забралась в постель. Она оставила одеяло на стуле у камина. Натягивая на себя прохладную простыню, она подумала, что во всей этой сцене было что-то соблазнительно-домашнее. Она лежит в постели, ждет мужчину и слушает плеск воды, стекающей по его телу. Сейчас между ними нет и не может быть никакой неловкости, стеснения. Сейчас он вытрется и придет к ней.

Ее сердце на секунду болезненно сжалось от осознания того, что все это только на одну ночь, что у этого нет будущего. Но она прогнала боль, запретила себе думать об этом. У них впереди целая ночь.

Никогда прежде она не спала обнаженной. Было что-то возбуждающее в гладкости и крахмальной хрусткости чистой простыни, касавшейся ее ног и грудей. «Ах, как я устала», — подумала Шерон, вспомнив, что не сомкнула глаз с позапрошлой ночи, вспомнив ужасное, кошмарное напряжение двух последних дней. Ей казалось, что она может спать неделю кряду. Но сначала любовь. Да, сначала любовь, а потом уж сон.

Алекс вышел из-за ширмы обнаженным. Он даже не обернул полотенцем бедра.

— Я думал, ты заснула, — сказал он. Она покачала головой:

— Нет.

Он склонился над ней, опершись руками с обеих сторон от ее головы.

— Ты чего-то ждала? Или кого-то? — Он улыбался, он был ослепительно, невозможно красив. Белокурые волосы, мокрые после купания, непослушными прядями спадали ему на лоб, его ясные синие глаза смотрели на нее.

— Тебя, — сказала она.

— Хочешь, чтобы я спел тебе колыбельную? — усмехнулся он.

— Ты, наверное, забыл, что на тебе ничего нет, — рассмеялась Шерон. — Я не верю, что ты не знаешь, чего я жду, и я вижу, что ты хочешь того же.

— Ай-я-яй, как не стыдно подглядывать, — сказал он с улыбкой и потерся носом о ее нос. — Где твоя скромность?

От его ласки у нее защемило сердце. Таким она его еще не видела. Он поддразнивал ее, и было в его поддразнивании столько теплоты и интимности, словно они давным-давно принадлежали друг другу и с полувзгляда, с полуслова понимали друг друга. Ах, сможет ли она когда-нибудь вспомнить об этой ночи без разрывающей душу боли?

— Не осталось ни капли, — согласилась она. — Угадай, что на мне?

Он нахмурился, изображая озадаченность.

— Одеяло? — спросил он.

— Если ты оглянешься, — кокетливо сказала Шерон, — то увидишь его на стуле.

— Ты хочешь сказать, что ты лежишь обнаженная? — воскликнул он. Его глаза смеялись.

— Боюсь, что так, — сказала она.

— Ну, знаешь, — протянул Алекс, — я ума не приложу, что нам теперь делать. У меня нет меча или кинжала, чтобы положить его между нами в постели.

— Какая жалость, — вздохнула Шерон.

— Есть только один выход из этой ситуации, — продолжил он серьезным тоном. — Мне спать на полу. Но меня совсем не прельщает эта перспектива.

— Что же делать? — спросила Шерон.

— Выходит, нам остается только заниматься любовью, — сказал он.

Он впервые был так откровенен в речах, и Шерон почувствовала, что краснеет.

— Я могла бы лечь на полу, — сказала она, протягивая к нему руки и обнимая его за шею, — но я знаю, что ты настоящий джентльмен и не позволишь мне этого. Значит, нам действительно придется заниматься любовью.

Они улыбались, жадно вглядываясь в лицо друг другу. Потом он приблизил свои губы к ее и коснулся их кончиком языка, сначала верхней, затем нижней, пробуждая ноющее желание в ее сосках и между ног, — но не поцеловал ее.

— Шерон, — сказал он, приподнимая голову, чтобы видеть ее глаза. — Шерон, любимая. Мы будем не просто заниматься любовью. И ты знаешь это.

— Да, — прошептала она.

Да, она знала, хотя предпочла бы не говорить об этом. Но почему бы и нет? Почему не позволить себе на одну-единственную ночь сломать все барьеры между ними? На одну ночь — только на одну ночь! — осуществить все свои мечты.

— Да, это будет нечто большее, Александр. Кариад.

— Но вряд ли у нас что-нибудь получится, — сказал он с улыбкой, — если мы ничего не сделаем с этой простыней, которая разделяет нас.

Он встал и медленным движением стянул с нее простыню. Несколько мгновений он жадно пожирал глазами ее обнаженное тело, и у Шерон от его взгляда пересохло во рту.

— Если подумать, — проговорила она, — мы могли бы использовать простыню вместо того самого кинжала, который ты так хотел положить между нами.

— Беда в том, милая, — прошептал он, просовывая руку ей под шею и поворачивая ее к себе, — что мы с тобой, кажется, не в состоянии думать.

У Шерон перехватило дыхание.

— И слава Богу, — еле выговорила она.

— И горячий аминь, — хрипло проговорил он, уже не в силах продолжать дразнящую игру. — Шерон, ты так красива. Так красива, что я не могу это выразить словами. Я могу только ласкать тебя, ласкать руками, губами, телом.

Она застонала, почувствовав подтверждение его слов. Тело у него было теплым и мускулистым, восхитительным воплощением мужественности. Адам со своей Евой. Антоний со своей Клеопатрой. Ромео с Джульеттой. Александр. Ей так хотелось раствориться в нем. Отныне и навсегда.

— Если бы у меня была вечность, я все равно не смог бы полюбить тебя так, как заслуживает твоя красота, — шептал он ей в губы, в то время как его рука скользнула вниз, в потайные ложбинки ее тела, и коснулась пушистых кудряшек, вызывая у Шерон стон желания. — Будь моей, Шерон. Отдайся мне. Доверься мне.

И она отдала ему все, что больше всего ценила в жизни, — свою независимость, свое «я», всю себя и свою душу. Она вздрогнула и прильнула к нему, беспомощная, податливая, готовая к удовольствию.

Но он продолжал ласкать ее, обнажая перед ней свою душу и сердце, чтобы она возвратила ему сторицей. Несколько раз он доводил ее до состояния полного изнеможения, заставляя ее выгибаться всем телом, и вновь отступал, позволяя прочувствовать это мгновение восторга и изумления. А затем вновь его руки, его губы, его язык продолжали свою работу, превращая одно сладостное мгновение удовольствия и восторга в бесконечно цветущий сад восхищения.

И настал миг, когда она поняла, что для мужчины, для ее мужчины, тоже есть иное удовольствие, кроме желания извергнуться в нее. И она тоже ласкала его руками и губами, языком и зубами, ласкала так, как прежде еще не ласкала мужчину. Она удерживала жезл его желания в ладонях, гладила и тревожила его, с упоением ощущая его твердость и длину, ласкала пальцами нежную его мягкость, пока она не извергла капельку прозрачного сока. Алекс застонал. Она хотела, чтобы это оказалось в ней, в самой глубине. Как можно глубже, чтобы двигалось в ней, чтобы удовольствие стало наконец их общим счастьем, чтобы оно излилось в самой сердцевине ее женственности. Она желала почувствовать его семя, желала ощутить, как исторгается оно. И ей хотелось, чтобы оно не пропало напрасно. Она хотела, чтобы оно проросло в ней, оплодотворило ее.

— Пожалуйста… Прошу тебя… — простонала она.

Пусть она уже множество раз была на вершинах блаженства, задыхаясь и тая в его ласках, она знала, что ее ждет высшая радость. Потому что высшая радость не может принадлежать кому-то одному. Ей или ему. Высшая радость — в их слиянии. В одно тело. В одно сердце. В одну душу.

Он оказался на ней, вжимая ее бедра в матрас. Он раздвинул ногами ее бедра, а она обвила его руками и ногами, предвкушая сладостный миг проникновения. И тут он удивил ее. Он вдруг оторвался от нее и улыбнулся.

— По-моему, — сказал он, — пришло время заняться любовью, о которой мы говорили, Шерон.

Ей казалось, что она возбуждена до предела, но его слова доказали ей, что она была не права. Она ощутила оглушительную боль желания там, где он слегка коснулся ее. Он улыбался, продолжая смотреть ей в лицо, а потом вошел в нее, решительно и глубоко, внедряясь в самую сердцевину ее желания.

— Шерон, ты прекрасна, — прошептал он. — Такая горячая, влажная внутри и… такая тесная. Мне так хорошо в тебе. Ты моя, правда? Только моя?

— Только твоя, — выдохнула она. — Только твоя и навсегда твоя, Александр. А ты? Ты — мой?

— Твой, — ответил он, — и только твой, Шерон, с того самого момента, когда впервые увидел тебя. Я хочу доставлять тебе радость, только тебе. Тебе нравится? Нравится так? — Он медленно вышел и тут же крепко и сильно, словно ударяя, вошел в нее.

Она ахнула, мышцы в ее чреслах напряглись и запульсировали.

— Да, — выдохнула она. — Но не только мне, Александр. Мы должны вместе. Пожалуйста, мы должны быть вместе.

— Вместе, конечно, вместе, — отозвался он и, глядя ей в лицо, вошел в медленный ритм, приспосабливаясь к ее движениям, пока их сердца не забились в унисон. Его глаза потемнели, дыхание стало тяжелым, лоб покрылся капельками пота.

— Ах! — хрипло воскликнула Шерон, не в силах оторваться от его глаз. Его пронзающие движения вызывали у нее сладчайшую агонию.

— Я не могу больше, — выговорил Алекс. — Ты готова, любимая?

— Да! — почти прорыдала она. — Пожалуйста! Ох, пожалуйста!

Он лег на нее всем телом, одной рукой сжимая ее плечо, другой — обхватив ее ягодицы и крепко прижимая их к себе, а она обвила его руками и ногами и закрыла глаза, погружаясь в те глубины своего тела, где они оба исступленно трудились, чтобы приблизить миг их полного слияния в одно существо.

И он пришел, этот неописуемый миг восторга, радостного познания, когда мир предстал перед ними во всей своей красоте, и они бросились с обрыва и, паря в воздухе, медленно погружались в бездну.

Несколько минут они лежали неподвижно, тесно обнявшись, прежде чем постепенно и одновременно расслабились, обмякли. И снова стало два человека, которые только-только отлюбили. Это были уже два человека, хотя их тела все еще не разъединились и ее ослабшие глубины ощущали его присутствие.

Шерон обнимала Алекса и держала на себе, боясь потревожить его сон. На миг у нее проскользнула мысль о безнадежности во всем этом, но она зажмурилась и глубоко вдохнула, стремясь вобрать в себя этот единственно существующий для нее сейчас запах мыла и пота от его плеча.

Пока еще был вечер. Впереди у них целая ночь. Они еще не сказали друг другу последнее «прости». У них для этого еще будет время.

Она спала. Ее голова покоилась у него на плече, ее теплое дыхание ласкало ему шею. Он чувствовал ее груди, прижатые к его груди, ее руки, обвившие его талию, ее живот и бедра у своих бедер. Он проснулся несколько минут назад и, чувствуя себя виноватым за то, что позволил себе уснуть, придавив ее весом своего тела, осторожно скатился с нее, но она тут же повернулась во сне, инстинктивно прижимаясь к нему, и они вновь оказались вместе, прильнув друг к другу, словно отныне только так и могли существовать, словно только такое положение тел могло послужить гарантией тому, что произошедшее было не сном, а явью.

Они стали едины. На какое-то невероятное мгновение — или вечность — он забыл, где кончается он и где начинается она. На один краткий и бесконечный миг они потерялись друг в друге, но не исчезли, а стали некоей третьей, единой сущностью, в которой не было ничего отдельного, а только общее — их общее «я».

Так лежали они, прижавшись друг к другу, не в силах вырваться из объятий сна.

В полудреме ему казалось, что он может спать так часами, рядом с ней, не шевельнувшись ни разу. Но вскоре он совсем проснулся. Да и как он может спать, когда в его объятиях такое сокровище? Он улыбнулся и потерся щекой о ее макушку.

Он чувствовал себя абсолютно счастливым. Он прислушался к собственным мыслям и ощущениям. Кому как не ему знать, что счастье — вещь эфемерная, неуловимая? Но сейчас он действительно чувствует себя счастливым, это бесспорно. Он держит счастье в своих объятиях. И так будет всегда. Он обнял ее крепче, и Шерон что-то пробормотала во сне. Конечно, он не настолько наивен, чтобы думать, будто сможет всегда ощущать его с той же силой и глубиной, но теперь он знает, что оно есть.

Его счастье заключено в ней. И сколько бы счастливых мгновений ни было отпущено ему в этой жизни, все они будут связаны только с ней — с Шерон.

А ведь он чуть было не позволил ей уехать. Даже сейчас, если рассуждать трезво, он не видит какого-либо убедительного повода, чтобы удержать ее. Но он не должен позволять себе таких мыслей. Не сейчас. Не теперь.

Он приподнял за подбородок ее лицо и нежным, легким поцелуем коснулся ее губ.

— М-м, — протянула она сквозь сон, непроизвольно подставляя губы для поцелуя.

Ах, какой он безжалостный! Ведь последние два дня совсем измотали ее. И их любовь, которой они так самозабвенно предавались всего два часа назад, должно быть, окончательно лишила ее сил.

Он осторожно повернул ее на спину, перекатываясь на нее, раздвинул ей коленом бедра и вошел в нее. Она была теплой, влажной и безвольной. Он замер в ней, смакуя ощущение, которое доставляло его плоти тело этой женщины. Шерон.

Она опять застонала, и он почувствовал, как раздвинулись под ним ее ноги, позволяя ему глубже проникнуть в нее.

Он понимал, что она еще спит. И это возбуждало его. Его возбуждало то, как она во сне откликается на его любовь. И его возбуждала ее пассивность, тем более что в этой пассивности были согласие и желание. Он мог не спрашивать разрешения.

— Расслабься, — прошептал он ей на ухо. — Просто лежи, я буду любить тебя.

Несколько минут он двигался в медленном ритме, только очень постепенно ускоряя темп. Он знал, что женщин мало возбуждает чисто механический секс в отличие от мужчин, для которых движение — сама жизнь. Он не спешил, он дал ей время и дал время себе. Время насладиться теплом и мягкостью ее женских глубин, их податливостью к нападкам его возбужденной плоти, время насладиться предательским восторгом обладания, господством над распростертым под ним женским телом. Но то было обладание и господство ради обоюдного восторга и наслаждения.

Он чувствовал, как внутри у нее постепенно и непроизвольно напрягаются мышцы в ответ на его ритмические толчки, как учащается ее дыхание, как нарастает жар ее желания. Он взял ее руки и отвел их назад, за голову. Их пальцы тесно переплелись, когда он ускорил ритм, побуждая ее снова взойти с ним на вершину блаженства. Она вздохнула и обмякла под ним в тот же момент, когда он излил в нее семя.

— Ах, — сказала она и открыла глаза, когда он устало лег рядом с ней, подложив ладонь ей под голову. — Мне снился дивный сон.

— Правда? — Он поцеловал ее в висок. — Расскажи мне.

— Мне снилось, что ты любил меня.

— Можешь не продолжать. — Он потерся носом о ее нос. — Мне снилось то же самое. Прости, что разбудил тебя, Шерон. Всему виной твоя возмутительная привычка спать обнаженной.

— Нет, ты сам виноват. Почему ты не носишь с собой кинжала? — с улыбкой откликнулась Шерон, а потом серьезно и испытующе посмотрела на него. — Александр, это правда, что ты сказал дедушке и остальным? Ты действительно хочешь провести перемены в Кембране? Ты не накажешь людей, не уедешь в Англию?

— Наверное, так было бы проще, — ответил он. — Но это стало бы наказанием и для меня.

— Значит, ты… любишь Уэльс? — спросила Шерон с удивлением в голосе.

— Я мало знаю Уэльс, — сказал он, — но я успел узнать Кембран и его людей, и я полюбил их. И особенно одну из его жительниц.

Она прижала кончики пальцев к его губам.

— Довольно, — сказала она. — Если ты имеешь в виду меня, то я скоро перестану быть жительницей Кембрана. Я уеду до Рождества. Или даже раньше. Я начну новую жизнь… Не надо! — Она плотнее прижала пальцы к его губам, почувствовав, что он хочет возразить. — И вообще, не будем сегодня говорить об этом. Мы будем дарить друг другу эту ночь, как если бы для нас не существовало завтра.

Он хотел сказать то, что собирался. Но внезапно передумал. Ему нужно хорошенько обдумать все. Есть множество обстоятельств, которые он не может не учитывать, — его титул, его обязательства по продолжению древнего аристократического рода и, наконец, Верити. Такое решение нельзя принимать в минуту страсти, он должен еще раз обдумать все как следует на трезвую голову.

Он медленно поцеловал ее.

— Я хотел спросить тебя о Йестине, — сказал он. — Его, кажется, не радует шахтерский труд?

— Он никогда не жалуется, — ответила Шерон, — и он работает не хуже остальных. Но когда он был мальчишкой, когда жестокая реальность еще не вторглась в его жизнь и он не воздвигал баррикад, чтобы спрятать за ними свои мечты, он иногда делился ими со мной. Он говорил мне, что мечтает прочесть много книг, выучиться на священника, говорил, что у него будет свой приход и прихожане будут уважать его.

— По-твоему, это были просто мальчишеские мечты? — спросил Алекс. — Ты думаешь, он не смог бы стать священником, если бы имел возможность?

— Не знаю, — сказала Шерон. — Раньше я думала, что он слишком чувствителен и мягкосердечен для того, чтобы суметь повести за собой приход. Но в последнее время я все больше понимаю, что в Йестине есть стержень, и очень крепкий стержень. У него действительно мягкое и доброе сердце, но его дух несгибаем, он совсем не слабый человек, каким считал его Оуэн.

— Да. Когда я вправлял ему руку, он, несмотря на адскую боль, улыбался и терпеливо выслушивал твои причитания, — сказал Алекс. — Мне показалось, что он старался таким образом ободрить тебя, Шерон. Ты несла такую околесицу.

— Правда? Я даже не помню, что я говорила.

— Какие-то телячьи нежности, — сказал Алекс. — Это напомнило мне, как я общался с Верити, когда она была в пеленках. Я, конечно, не понял ни слова, потому что ты говорила на валлийском, но твои интонации были очень красноречивы. — Алекс улыбнулся и погладил ее по щеке. — А вот скажи мне: если я заберу его из шахты и назначу своим секретарем, не вызовет ли это общего недовольства? Я, честное слово, не знаю, чего ожидать от этих людей, Шерон. Они совершенно непредсказуемы.

Даже в темноте он увидел, как расширились ее глаза. Она, приблизив лицо, внимательно посмотрела на Алекса.

— Ты правда хочешь сделать это? — спросила она. — Ох, Александр!

— Это не ответ, — сказал Алекс.

— Да ведь это не важно, что подумают другие, — горячо заговорила Шерон. — Не важно, что подумаю я. Спроси у него, Александр. Пожалуйста, спроси у него! Ох, как я люблю тебя!

Он расплылся в довольной улыбке.

— Правда, Шерон?

Она посмотрела на него долгим взглядом и кивнула.

— И я люблю тебя, — сказал он. — Ты наверняка очень, очень устала.

Она, не отвечая, смотрела на него.

— Нам нужно поспать, — сказал он.

— Да.

— Хотя, — продолжал он с улыбкой, — если мы уж все равно не спим, то почему мы тратим время понапрасну?

— Терпеть не могу тратить время понапрасну, — согласилась Шерон.

— Чем же нам заняться?

— Поцелуй меня, — сказала она. — Может, к концу поцелуя мы сообразим, как нам провести время.

И Алекс внял ее совету.

Никогда прежде он не шутил с женщинами. Во всяком случае, в постели. И он находил, что в этом есть своя прелесть. Они оба словно сошли с ума. И ему, и ей отчаянно хотелось спать.

— Мы сошли с ума, — произнес он, отрываясь от ее губ.

— И что же делают сумасшедшие по ночам, когда им не спится? — со смехом спросила она.

— Сложный вопрос, — сказал Алекс. — Зачем ты спрашиваешь у безумца? Впрочем, я, кажется, знаю ответ. — Он подсунул руку ей под спину и перекатил ее на себя. — Хочешь, покажу?

— Да, хочу, — прошептала она.

Прошло еще полчаса, прежде чем они вновь уснули, найдя наконец ответ на вопрос, чем занимаются безумцы по ночам, — и нормальным людям было чему поучиться у них.

Глава 28

Теперь Ангхарад должна была получать пенсию как вдова шахтера, погибшего в шахте. Это очень кстати, думала она, сидя дома. Ведь теперь у нее только один дом для уборки, да и туда она боится идти. До отца Ллевелина уже, наверное, дошли слухи. Если ему все известно, то он обязательно отчитает ее. А может быть, даже с позором выгонит из церкви.

Впрочем, ей все равно.

Оуэн Перри погиб.

Эмрис Рис вернулся, живой и невредимый.

Но ей все равно. Какое ей дело до него?

Она пришла к Джошуа Барнсу утром в понедельник, в свой обычный час. Он был дома — завод и шахта не работали, потому что все мужчины ушли в Ньюпорт.

И он обо всем знал. Граф Крэйл заходил в дом Хьюэлла Риса, когда там сидел Гиллим Дженкинс. Потом Гиллим вернулся к мистеру Барнсу, и для того все стало ясно как дважды два.

Конечно, он все понял.

В первый момент Ангхарад почувствовала стыд и унижение от того, что с ней, двадцативосьмилетней женщиной, обращаются как с сопливым шалопаем. Даже в детстве отец никогда не клал ее на колено для наказания. А мистер Барнс сделал именно это: он задрал ей юбку и только тонкая сорочка служила защитой.

Но обида и унижение отступили перед жгучей болью, которая помутила ее сознание и заставила ее истерически рыдать. Позже она могла бы побожиться, что он бил ее целых пять минут. А рука у него была тяжелая.

Каким-то образом — наверное, потому, что она не стыдилась содеянного, хотя и знала, что заслуживает еще более страшного наказания за другие, прошлые грехи, — наверное, поэтому, когда Барнс отпустил ее, ей удалось подавить рыдания и, гордо вздернув подбородок, посмотреть ему в глаза.

Это было ошибкой.

Он дал ей пощечину, и еще одну и, уже не в силах остановиться, набросился на нее с кулаками.

— А теперь убирайся отсюда, — сказал он, когда она уже едва держалась на ногах. — Проваливай, пока я не замарал руки твоей кровью. Шлюха!

Ангхарад ушла домой и больше оттуда не выходила.

Шерон написала письмо отцу на следующее же утро после возвращения из Ньюпорта — и после того, как проспала двенадцать часов. Но еще не успели высохнуть чернила на ее письме, как он собственной персоной стоял на пороге дедовского дома. Она бросилась к нему, и он сжал ее в медвежьих объятиях, не обращая внимания на бабушку, которая тоже была на кухне.

Разумеется, потом он, сняв шляпу, поклонился Гвинет, но та удостоила его лишь кивком и тут же ушла к соседке, которая недавно разродилась первенцем.

Шерон с извиняющейся улыбкой посмотрела на отца, обняла его за шею и прижалась щекой к его плечу, а он ободряюще похлопал ее по спине. Ее до сих пор охватывала радость от одной только мысли о том, что у нее теперь есть отец, и хотя бабушка твердо стояла на своем, утверждая, что не может быть прощения его грехам, Шерон чувствовала себя с ним спокойной и защищенной, словно в его силах было снять с ее плеч всю тяжесть, которую обрушила на них жизнь.

— Ты вернулась, и ты в порядке, — сказал он, наконец ослабляя объятия. Он звонко чмокнул ее в губы. —

Крэйл прислал ко мне посыльного с вестью, что ты пропала. Я думал, что сойду с ума, Шерон.

— Мне очень жаль, — сказала Шерон, отстраняясь от него. — Но тебе не надо беспокоиться обо мне. Ты не отвечаешь за меня.

— Шерон. — Он укоризненно покачал головой. — Ты опять выгоняешь меня из своей жизни. И ты думаешь, я соглашусь с этим? Нет, милая, больше мы не попадемся в эту ловушку. Я действительно сходил с ума от беспокойства, потому что я люблю тебя, моя крошка.

Она опять прижалась к его груди, обеими руками ухватившись за лацканы его пальто.

— Я знаю, папа, — сказала она, улыбаясь ему. — Правда, хорошо, что мы с тобой отец и дочь, а не супруги? Мы бы с тобой тогда постоянно препирались.

— Ты не пострадала? — спросил он. — Тебя привел домой Крэйл?

— Я в порядке. Не волнуйся. — Она успокаивающе похлопала ладонью по его груди и пошла ставить чайник. — Снимай пальто и садись. Я хотела поговорить с тобой. Скажи, нельзя ли мне уехать еще до Рождества? Ты мог бы устроить это? Мне надо уехать, и как можно скорее.

Он снял пальто, перекинул его через спинку стула, потом сел и внимательно посмотрел на Шерон.

— Он предложил тебе то же, что я — твоей матери?

Шерон, не отвечая, заварила чай, достала из шкафа чашки.

— Он вообще ничего не предложил, — сказала она наконец. — Ничего. Ты ведь знаешь, я не могу пойти на это. Маме, может быть, нравилось жить так, но я не хочу. — Она вздохнула. — Так ты похлопочешь за меня?

— Я напишу им письмо, — сказал он. — Думаю, они будут рады услышать, что ты горишь желанием работать. Особенно если до конца года жалованье тебе буду платить я. И, пожалуйста, не спорь, Шерон, — строго сказал он, заметив ее протестующий взгляд. — Почему ты всегда перечишь мне? В конце концов, отец я тебе или нет?

— Отец, — согласилась она. — Конечно, отец. Спасибо тебе. А как ты думаешь, они скоро ответят?

— Ну, пока не придет ответ, ты можешь пожить в том доме, в котором жила в детстве, Шерон, — сказал он. — Если хочешь, мы можем отправиться туда прямо сегодня. Собирай вещи и поехали. Поживешь немного в комфорте, а я ежедневно смогу навещать тебя. Нам есть о чем поговорить и что вспомнить.

Шерон задумчиво разливала чай. Это звучало так соблазнительно — перенестись в детство, в безмятежное прошлое, чтобы прямо оттуда шагнуть в будущее. Почему же Александр вчера не предложил ей даже того, что она никогда не приняла бы от него? Они несколько часов шли рука об руку в полном молчании. Потом он взял лошадь, и остаток пути она проехала верхом — вчера она впервые ехала верхом на лошади. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова, впрочем, тогда она не испытывала никакой потребности в словах. Иногда слова могут только все испортить. Он привез ее в дедовский дом и оставил в суматохе радостных возгласов и объятий, не сказав ей ни слова, даже не приласкав ее взглядом.

Впрочем, он однажды уже предлагал ей это, и она сказала «нет». Так же как и она, он понимает всю безнадежность их любви. Так же как она, знает, что эта их ночь была ночью прощания. Но почему, почему он не попытался сразиться сэтой безнадежностью? Почему снова не предложил ей то, что уже предлагал? Конечно, она отказалась бы, она подготовила себя к отказу, но он ничего не предложил ей.

Он принял это прощание как должное.

А она не смогла.

Потому что она слабее его.

Да, сейчас она выпьет чаю и начнет собирать вещи. Она уедет прямо сегодня, чтобы не оставалось шанса передумать.

— Так что, Шерон? — спросил отец.

— Дай мне неделю, — ответила она. — Мне нужно еще кое с кем попрощаться здесь, закончить кое-какие дела. Если за эту неделю ты не получишь ответа из школы, тогда приезжай за мной. Я перееду в мамин дом.

Он кивнул, задумчиво помешивая чай в чашке.

— Ты поступаешь правильно, Шерон, — сказал он, — хотя я знаю, как болит у тебя сердце. Ты сильная женщина, Шерон, ты в состоянии сама выбрать себе судьбу. Жизнь, которую он мог бы предложить тебе, не принесла бы тебе счастья. Конечно, у вас с ним могли бы быть дети, и ты, наверное, была бы счастлива с ними, но вместе с тем ты всю жизнь страдала бы оттого, что ты и твои дети отвергнуты церковью и людьми. И потом, он все равно рано или поздно женится и его жена родит ему законного наследника. Я помню, как страдала твоя мать, узнав о рождении Тэсс.

— Да, — сказала Шерон.

— Шерон. — Он отложил ложку и очень серьезно посмотрел ей в лицо. — Прости меня. Когда я встретил Марджед на айстедводе, я уже был женат. Она была прекраснее всех женщин, которых я знал, и я не смог устоять. Я принес страдания ей и своей жене. Да и тебе тоже. Но если быть совершенно откровенным, я не знаю, женился бы я на твоей матери, если бы даже был свободен. Нужно быть очень смелым, даже отчаянным, человеком, чтобы пренебречь условностями, а я никогда не был таким. Но я всегда любил ее. И тебя.

— Да, мораль — непростая штука, — ответила Шерон. — Хотя когда слушаешь проповедь в церкви или читаешь книжку, все кажется таким простым и очевидным. Любовь и нравственность не всегда идут рука об руку, иногда любовь оказывается сильнее. Так не должно быть, но это так. Как я могу осуждать тебя? Я сама люблю Александра. А кроме того, если б ты не полюбил мою мать, мы с тобой сейчас не разговаривали бы, не так ли? — сулыбкой закончила она.

Вскоре он ушел, обняв ее на прощание и еще раз повторив, что она приняла верное решение и что он заедет за ней через неделю.

Нет, он не прав, думала Шерон, сидя у огня и глядя на пляшущие языки пламени. Она вовсе не сильный человек. Будь она сильной, она воспользовалась бы его предложением и уехала бы с ним прямо сегодня. Ведь она хотела этого, поэтому и села писать ему сегодня письмо. Ей нужно уехать, ей нужно освободиться от воспоминаний и от пугающей возможности встретиться с Александром. От боли, которую неизбежно вызовет в ее душе эта встреча.

Но когда отец предложил ей очевидный выход, она не решилась на него, она нашла причину, чтобы остаться еще на неделю.

Абсурд. Ей кажется, что жизнь медленно угасает в ней, хотя она совершенно здорова. Умом она понимает, что боль утихнет, что жизнь возьмет свое, что в двадцать пять лет она еще может надеяться на счастье и успех. Но почему так ноет сердце? Откуда в нем эта тоска? Оно как будто еле-еле бьется в груди.

С тех пор как они сказали друг другу последнее «прости», прошел день, и целая ночь, и половина другого дня. Но она до сих пор не может избавиться от боли — и от воспоминаний о том головокружительном чувстве, поглощавшем ее, когда он любил ее четыре раза кряду в ночь их прощания. Ее груди все еще чувствуют его прикосновения и тоскуют по ним. Она гладит ладонью живот, страстно желая, надеясь, что там зачалась жизнь от него. Она хочет ребенка от него.

Ох, определенно, сегодня она живет и чувствует лишь велением сердца.

Ни слова, ни намека на то, что их прощание вовсе и не было прощанием. Только долгая, тихая дорога — и двое грустных людей, тоскующих по ушедшей ночи, когда они были единым целым, когда они вместе спали и вместе просыпались и, казалось, ничто не могло разлучить их. Но они снова вернулись в реальность, где они — два разных человека, живущих в разных мирах, разделенных бездонной пропастью.

А потом он передал ее в руки бабушки и тихо ускользнул. Исчез.

Какая ужасная вещь — пустота, думала Шерон. Казалось бы, что страшного в ней? Пустота значит «ничто», а человек не может чувствовать «ничто». Но она чувствует ее, тяжелую, всеобъемлющую, теснящую душу и рвущую ее на части, пустоту.

Она чувствует себя опустошенной.

Было много неотложных дел. Нужно было вернуть мужчин на работу и организовать новое собрание в церкви. Нужно было позаботиться, чтобы тело Оуэна Перри привезли в Кембран. И еще нужно было поговорить с Йестином Джонсом.

Юноша стоял перед ним в кабинете и смело смотрел ему в глаза. Он с радостью согласился на предложение Алекса и сказал, что приложит все силы, чтобы оправдать его доверие, хотя у него и нет опыта такой работы. Он сразу же оговорился, что вывихнутая правая рука не помешает ему немедленно приступить к работе — ведь он левша.

Если юноша выкажет старание, прилежание и способности Алекс почти не сомневался в этом, — то следующей осенью он направит его учиться в университет или в какой-нибудь из колледжей, где готовят протестантских священников. Отец Ллевелин подскажет подходящее учебное заведение.

Было также множество других, менее приятных дел, но Алекс с радостью взялся за них, зная, что только так, в работе, он сможет не думать о Шерон. Хорошо, если бы он смог продолжать в том же духе все два месяца. Через два месяца она уедет в Кармартэншир. Так будет лучше — отпустить ее без лишних объяснений. Было бы нечестно вновь предлагать ей то, на что она может согласиться только в мгновение слабости и что сделает ее несчастной на всю жизнь. Разве может она быть счастлива любовью от случая к случаю? Да и сам он — разве она нужна ему только как игрушка для любовных утех?

Нет. Шерон — та женщина, которая могла бы составить счастье всей его жизни.

Однако эта мысль неизбежно приводила его к другой, которую он старательно гнал от себя. Это невозможно — ни для него, ни для нее. Он не может пойти на это просто потому, что ему хочется этого. Но видит Бог, ему очень хочется этого. Если бы он не находил иных занятий для своего ума и своих чувств, он наверняка сошел бы с ума — так сильно он желал этого.

Если он, отбросив все доводы рассудка, пойдет на поводу своего сердца, из этого не выйдет ничего хорошего. Нет, он не позволит себе поддаться сомнениям.

Пришлось заниматься и совсем неприятными делами, требовавшими безотлагательного внимания. Он вызвал в замок Гиллима Дженкинса. Он понимал, что уже сам факт приглашения в замок должен был внушить ужас Дженкинсу, и потому умышленно заставил его прождать в кабинете лишних десять минут.

Он не выгнал его с работы, не назначил никакого наказания, посчитав, что будет достаточно одного серьезного нагоняя. Этот человек заслуживает снисхождения, решил Алекс, хотя и распускал мерзкие слухи о Шерон, хотя спровоцировал ее побег за демонстрантами в Ньюпорт. Он сам пострадал от «бешеных» — они избили его плетьми, разгромили его дом. И кроме того, у него жена и пятеро детей, которых он должен содержать.

Затем настал черед Джошуа Барнса. Он управлял заводом и шахтой двенадцать лет и сделал производство прибыльным, но совершил очевидную подлость. Его обида на Шерон, обида на то, что семь лет назад она отказалась выйти за него замуж, переросла в злобное, патологическое чувство мести. Он нанес ущерб ее репутации, подверг ее незаслуженным страданиям, жестокому наказанию, и, в конце концов, это он бросил ее навстречу смертельной опасности. Этот поход в Ньюпорт мог стоить ей свободы или даже жизни. Алекс несколько раз просыпался среди ночи в холодном поту, разбуженный видением Шерон, лежащей на брусчатке под мертвым телом Оуэна. Пуля, лишившая жизни Оуэна Перри, с той же легкостью могла отнять жизнь у нее.

Барнс в таком случае был бы убийцей.

Итак, Барнс был уволен. Алекс заставил себя рассмотреть этот вопрос бесстрастно, как предприниматель рассматривает вопрос найма управляющего, хотя его кулаки сейчас чесались так же сильно, как три месяца назад, когда ему хотелось избить Перри. Алекс встретился с Барнсом в его кабинете на заводе, позволил ему сказать все, что тот мог сказать в свое оправдание, и, не найдя его доводы убедительными, объявил ему, что он уволен. Уволен без рекомендации. Алексу нелегко далось это решение, ибо он прекрасно понимал, что ставит таким образом крест на карьере бывшего управляющего. Но он не мог поручиться за честность и добросовестность этого человека.

Он дал ему на сборы три дня.

— Если через три дня вы еще будете здесь, то мне придется применить силу, — холодно отчеканил он в лицо взбешенному Барнсу. — А если я узнаю, что вы появлялись рядом с миссис Джонс — пусть даже в радиусе одной мили от нее, — я убью вас. Я не спрашиваю, доходчиво ли я объяснил. Вы свободны, Барнс.

— Вы обанкротитесь еще до весны! — прошипел Джошуа Барнс. — И вот тогда я посмотрю, как вы запоете.

Алекс только смерил его ледяным взглядом.

И был еще один человек, с которым он должен был встретиться. Он не хотел пугать Ангхарад Лейвис вызовом в замок. Он узнал, где живет ее отец, и отправился туда.

Она сама открыла ему и тут же испуганно спряталась за дверью. Алекс ужаснулся, увидев синяки на ее лице, ее заплывшие веки и распухшие губы.

— Ангхарад, — сказал он, входя и закрывая за собой дверь. — Это Барнс постарался?

— Он узнал, — сказала женщина. — Он догадался. Но это пустяки. Главное, что Шерон Джонс вернулась живой.

— Боже мой, — прошептал Алекс, закрывая глаза. Он вспомнил, как сказал Гиллиму Дженкинсу, что вызовет его к себе по возвращении из Ньюпорта. Дженкинс, конечно, сразу же доложил об этом Барнсу, и тот сделал очевидный вывод. А ведь он, Алекс, обещал Ангхарад, что никто и никогда не узнает, откуда у него информация о Шерон. — Наверное, он бил вас не только по лицу?

— Это не важно, — ответила Ангхарад. Но Алекс взял ее руки в свои, и она вдруг расплакалась. — Он перекинул меня через коленку, сэр. Как сопливого сорванца. Я даже сейчас не могу присесть. Слава Богу, что я не вышла за него. Наверное, я бы давно раскусила его, если бы не его богатство и власть. Я словно потеряла рассудок — мне так хотелось жить красиво. Сэр, я заслужила то, что получила. Отец столько раз предупреждал меня, да только я не слушала его! Я теперь боюсь идти в церковь — отец Ллевелин с позором выгонит меня.

Алекс сжал ее ладони в своих руках.

— У вас доброе сердце, Ангхарад, — сказал он. — Ради подруги вы рисковали своей безопасностью и отказались от всяких надежд. Вряд ли можно лучше доказать свою любовь, чем это сделали вы, а ведь именно любви к ближнему учит нас Священное Писание.

Ангхарад всхлипнула и посмотрела на него. Ей вдруг стало неловко от того, что он держит ее руки в своих, и она постаралась освободить их. Он тут же отпустил ее руки.

— Насколько мне известно, — сказал Алекс, — вы занимаетесь уборкой в доме священника? Вы убирались также у Барнса и у Перри, верно?

Она проглотила комок в горле и кивнула.

— Если вас это заинтересует, я мог бы предложить вам работу в замке, — продолжил Алекс. — Моя экономка, мисс Хэйнс, недавно жаловалась мне, что в доме не хватает слуг. Вы могли бы прийти и поговорить с мисс Хэйнс, может быть, на следующей неделе, когда пройдут синяки у вас на лице?

Ангхарад недоверчиво и испуганно посмотрела на него.

— Ох, — выдохнула она. — Конечно… Да, я приду. Хотя я и получаю теперь пенсию и мне есть на что жить, я не могу без работы.

Он улыбнулся.

— Значит, договорились. Я предупрежу мисс Хэйнс, что вы придете на следующей неделе, — сказал Алекс, берясь за ручку двери. — Еще раз благодарю вас, Ангхарад, за вашу смелость и доброту. Я чувствую себя в неоплатном долгу перед вами.

— Спасибо, милорд, — сконфуженно пробормотала Ангхарад.

Хорошо, что он встретился с Ангхарад уже после разговора с Барнсом, подумал Алекс, когда проходил мимо флигеля бывшего управляющего. Он едва сдерживал себя — ему хотелось ворваться к Барнсу и вытрясти душу из подлеца. Нет, он не станет этого делать. Насилие всегда ведет за собой еще большее насилие. Сейчас, когда они все высказали друг другу, потеря работы и всяких перспектив будет самым страшным наказанием для Барнса.

Да, пожалуй, то решение, которое он принял в первые дни по возвращении из Ньюпорта, оказалось правильным. Только так, постоянно занимаясь делами, а все свободные часы посвящая Верити, он сможет не думать о Шерон. Ему нельзя думать о ней, пока она здесь, в Кембране.

Потом, когда она уедет, он, вероятно, сможет думать о ней без боли. Сможет спокойно вспоминать то, что произошло между ними.

Но не сейчас. Не сейчас.

В день похорон Оуэна Перри церковь была битком набита людьми. Среди них было лишь несколько человек, которые когда-либо осмеливались перечить ему, большинство боялись его силы и власти. Пришли и те, кого потрясло известие о том, что Перри был среди «бешеных быков» и сам участвовал в расправе над своей невестой, и те — в основном женщины, — которые считали его виновным в провале демонстрации, хотя по какой-то злой иронии судьбы он оказался единственной жертвой из кембранцев.

Но пожалуй, не было в Кембране человека, который не уважал бы Оуэна Перри, не горевал бы о его смерти. Каждый чувствовал, что с уходом Оуэна Перри из их жизни ушло что-то важное. Кроме того, он был одним из них, и несмотря на все потрясения последних месяцев, несмотря на страх и насилие, чувство общности жило в сердцах людей.

У Оуэна Перри не было родных. Но в каком-то смысле каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок в Кембране был ему родственником. Они искренне оплакивали его; их горестное пение, казалось, могло поднять крышу церкви, чтобы достичь того места на небесах, откуда сейчас их слушала его душа. Длинной вереницей они шли за его гробом и снова пели на кладбище — на тот случай, если все же крыша церкви помешала быть услышанным их горю на небесах.

Мужской хор вел песню обычным порядком, но два баритона с трудом справлялись со своей партией, словно умышленно демонстрируя, как обеднел их хор из-за отсутствия Оуэна Перри. Они пели «Хираэт» для того, кто уже никогда больше не ощутит этой щемящей душу тоски, этого невыразимого желания, понятного только узникам плоти. Они пели «Хираэт» для того, кто отринул бренные желания ради вечной жизни.

Пока шло отпевание, Шерон вместе с дедом сидела в первых рядах, а потом, на кладбище, оцепенело стояла над разверстой могилой, не в силах плакать. Оуэн. Он собирался жениться на ней, и теперь она вновь чувствует себя овдовевшей. Когда они гуляли в горах, он хотел ее. Он грозился, что будет наказывать ее, если она и дальше, после свадьбы, будет перечить ему. Он хотел побить ее, чтобы не допустить наказания «бешеных быков». А потом сам же был там, в горах, когда они пришли за ней, и он же убедил их снизить приговор с двадцати до пятнадцати плетей. Он остановил их, когда заметил, что она в кровь искусала губы, и засунул ей в рот тряпку. И он же велел связать ее, когда обнаружил в колонне мужчин, двигавшихся к Ньюпорту. Он кричал на нее, когда заметил ее во дворе перед гостиницей.

А потом погиб, защищая ее.

Она держала его в своих объятиях, когда он умирал. Он сказал ей кариад.

Оуэн. Невозможно было поверить, что это холодное, тихое тело, лежащее сейчас в гробу, когда-то было Оуэном. Куда девались его сила и энергия, его страсть и нежность?

Оуэн.

Шерон подняла глаза, оглядывая мужской хор, который вел прощальную песню, и невольно ее взгляд остановился на том месте, сейчас пустом, где раньше стоял Оуэн. Гроб уже опускали в землю. Как когда-то опускали в землю гроб с ее матерью. С Гуином. С Дэффидом.

Оуэн! Ах, Оуэн!

Эмрис крепко сжал ее плечо, и только теперь она почувствовала, как бегут по ее щекам слезы. Она не стала утирать их, не стала отворачиваться от случившегося, не спрятала лицо на груди Эмриса.

У любви много лиц. И Оуэн был одним из них. Она не будет прятаться от горя, не будет анализировать свое чувство к нему. Она любила его, и она оплакивает его смерть.

Он был частью ее жизни. И эта часть ушла вместе с ним.

Когда была прочитана прощальная молитва и она повернулась, чтобы уйти, то увидела графа Крэйла. Она знала, что он был в церкви, хотя и не оглянулась ни разу.

Она знала, что он пришел на кладбище. И теперь он подошел к ней.

— Я любила его, — сказала Шерон, глядя ему в глаза. Его лицо было неподвижно, но глаза излучали понимание и тепло.

— Я знаю, — сказал он. Он взял ее холодные руки в свои, сжал их почти до боли, затем поднес к губам. — Я сочувствую твоему горю, Шерон.

Эмрис все так же держал ее за плечо. Ей было все равно, что он смотрит на них и слышит их. «Я любила его. Я люблю тебя». Как много лиц у боли. Как много лиц у любви.

Глава 29

Эмрис знал, что Джошуа Барнс уезжает. Об этом знали все. Но только Эмрис знал доподлинно о причинах его отъезда. Он знал, что Барнс должен уехать в день похорон Оуэна. Но только во время похорон он узнал о том, что случилось с Ангхарад Лейвис.

Он проводил Шерон до дома и оставил ее на попечение бабушки, переоделся и направился в Гленридский парк. Всю дорогу, пока он шел через поселок, мимо завода и шахты, он молился, чтобы Барнс еще не уехал.

Он застал его.

Отец Ангхарад после похорон вместе с другими мужчинами ушел в «Три льва». Когда спустя два часа Эмрис постучался в дверь их дома, Ангхарад была одна. Она открыла дверь и охнула, увидев его, а затем поспешно отвернулась и ушла в глубину кухни.

— Это ты? — спросила она. — А отца нет. Он в «Трех львах».

— Ангхарад, — сказал Эмрис, входя в дом и закрывая за собой дверь. — Крэйл велел Барнсу убираться из Кембрана. Но даже если б он не сделал этого, Барнс никогда больше не побеспокоил бы тебя.

Ангхарад посмотрела на него через плечо. Он поднял руки и показал ей разбитые в кровь костяшки кулаков. Ее глаза наполнились слезами.

— Садись, я промою твои раны.

Он сел за стол и молча смотрел, как она наливает в таз воду из ведра и из чайника. Потом она достала из комода кусок мягкой ткани и, вся трепеща, подошла к нему. Дрожащими руками она промыла ему раны.

— Может, перебинтовать? — спросила она, отводя глаза.

— Не говори глупостей, — буркнул он. Ангхарад вздохнула.

— Ну, тогда иди, Эмрис Рис, — сказала она. — И спасибо тебе.

— Ангхарад, — тихо заговорил Эмрис, — я вчера ходил просить, чтобы меня назначили на место Оуэна Перри и дали его дом. Конечно, может, мне и не дадут ни того, ни другого. Но Крэйл обещал, что к весне будет построено много новых домов.

— Посмотри на меня, — сказала Ангхарад, хотя сама и не решалась поднять на него глаза. — Я заслужила каждый из этих синяков, как и те, которых ты не видишь. Я шлюха и доносчица.

— Кто из нас не делает глупостей? — возразил Эмрис. — Ты для меня — все та же Ангхарад.

Она еще ниже склонила голову, но он видел, как у нее на глазах заблестели слезы.

— Я сегодня был в церкви, на похоронах Оуэна, — сообщил он. — И знаешь, я, наверное, теперь буду ходить на службу. И уж конечно, пойду туда на нашу с тобой свадьбу.

Ангхарад всхлипнула и зажала ладонью рот.

— Но я могу и не получить новой должности, — продолжал Эмрис. — У меня может и не быть собственного дома до следующего лета. А может, и дольше.

— Я готова жить под одной крышей с твоей матерью и отцом и с десятком других людей, — ответила она, — если в этом доме будешь жить ты, Эмрис Рис.

— Правда? — спросил он. — Значит, ты пойдешь со мной в церковь, Ангхарад?

— Да, — ответила она. — Если ты сможешь простить меня. Он поднялся и протянул к ней руки.

— Иди ко мне, я поцелую тебя, — сказал он улыбаясь. — Правда, не знаю, смогу ли я так поцеловать, чтобы не поранить твою бедную губу.

— Я не обижусь, даже если будет больно, — прошептала Ангхарад, кинувшись в его объятия. — Я не обижусь, Эмрис. Ах, Эмрис! Прости меня. Мне так стыдно…

— Тс-с, — сказал он. — Хватит болтать. И хватит думать про то, что было. Давай поцелуем друг друга и забудем дурное.

И он целовал ее снова и снова, пока они действительно не забыли обо всем.

За эту неделю Шерон получила от отца три письма, и каждый раз он сообщал, что пока не получил известий от Краузеров из Кармартэншира, и приглашал ее переехать в дом матери. Итак, ей предстоит некоторое время пожить в знакомом доме. Может быть даже, она проживет там до самого Рождества. Завтра отец должен приехать за ней. Ее вещи уже упакованы — да и не так уж много у нее вещей, — и она уже попрощалась почти со всеми. Остается только дождаться отца и попрощаться с дедушкой, бабушкой и Эмрисом.

Прощаться было так трудно, что не передать словами. Хью, когда настал его черед сказать «прощай», так стиснул ее в своих объятиях, что у нее захрустели кости. Даже отец Ллевелин, и тот растрогался до слез и долго тряс ее руку.

Хорошо, что Ангхарад наконец нашла свое счастье, хотя ей и пришлось напоследок стерпеть жестокие побои Джошуа Барнса. Но теперь у нее все хорошо. Ей предложили работу в Гленридском замке, но она нашла еще лучшую. Еще до Рождества они с Эмрисом сыграют свадьбу. Йестин работает в замке секретарем у Александра. Она никогда еще не видела его таким счастливым. И это счастье не просто восторженной юной души, а человека, знающего, что начинают осуществляться самые заветные его мечты, — он весь лучился счастьем.

И все это благодаря Александру.

Шерон ничего не могла поделать с собой: о чем бы она ни подумала, ее мысли всякий раз возвращались к нему.

Вчера вечером прошло назначенное им собрание. Класс воскресной школы оказался слишком маленьким, чтобы вместить всех пришедших, и собрание пришлось перенести в церковь. Эмрис рассказывал, что все порывались говорить. И было о чем: через месяц должна открыться школа; к весне, когда отпустят морозы, начнутся работы по устройству водопровода и канализации; будет установлен допустимый минимум заработной платы для рабочих и шахтеров, в городке появится общественная библиотека. Список можно было продолжать и продолжать.

Они обсуждали все то, о чем она говорила ему. Он как-то раз спрашивал ее, что она сделала бы на его месте, и она тогда сказала ему про школу, про водопровод и про все остальное, вспоминала Шерон. Он снова сделал ей подарок.

Но она не должна была думать об Александре. Не сейчас. Сейчас она все так же на волосок от того, чтобы сорваться и броситься к нему, чтобы еще раз попрощаться с ним.

Она не видела его со дня похорон Оуэна.

Ей остается сказать только одно последнее «прости». И она сделает это прямо сейчас, пока сумерки не спустились на землю. Она должна попрощаться с Кембраном.

Она пошла вдоль нижних холмов, избрав тот путь, которым они часто ходили с Оуэном. Она шла и вспоминала те вечерние прогулки. Иногда она останавливалась и смотрела вниз на поселок, не обращая внимания на ноябрьский ветер, трепавший полы ее пальто, запутывавший ее распущенные волосы.

За голыми деревьями был виден Гленридский замок. Внизу из заводских труб валил дым, его растрепанные серые клочья мотались по округе, заволакивая серым туманом дома поселка. Улицы бежали вдоль реки и словно пытались взобраться на нижние террасы холмов, волоча за собой домики. И река, которая казалась такой чистой отсюда. Церковь. Мост через реку, и кладбище на другом берегу.

И люди, живущие в этом поселке. Ее семья, семья Гуина, соседи, партнеры по хору, Глэнис Ричардс, аккомпанировавшая ей на арфе, Ангхарад, друзья с шахты, отец Ллевелин, Верити, Александр.

Шерон резко повернулась и пошла вверх, в сторону гор, прочь от боли. Но боль не оставляла ее. Ох, как нелегко прощаться, даже если прощаешься с чем-то неодушевленным, вроде долины и холмов, реки и поселка. Ох, как нелегко прощаться!

Она никогда не могла почувствовать себя своей в этих местах и среди этих людей. Ее детство прошло не здесь, она незаконнорожденная и наполовину англичанка, ее воспитание и образование всегда отличали ее от других жителей поселка, и она никогда не могла в полной мере ощутить себя частицей Кембрана. Она пыталась стать такой, как они, — пошла на шахту и работала на самой грязной и тяжелой работе. Вышла замуж за Гуина, простого шахтерского парня. Ходила в церковь и пела в хоре. Преподавала в воскресной школе. Собиралась выйти замуж за Оуэна. Однако все ее старания были напрасны. Порой, в минуты отчаяния, ей казалось, что все равно она никогда не сможет почувствовать себя частицей Кембрана, одной из этих людей.

Как же она была не права! Она поняла это сейчас, когда ей нужно уезжать отсюда, когда вышла сказать этим местам свое последнее «прости». Она часть всего этого.

Шерон остановилась у знакомой скалы, недалеко от лощины, в которой мужчины обычно собирались по ночам. Она провела ладонью по холодному камню, закрыла глаза, прижалась к нему лбом. Александр. Он прижал ее спиной к камню и допытывался, кто эти люди. Она тогда испугалась, что он изнасилует ее, и пригрозила ему, что закричит. И он тогда поцеловал ее. Белокурый, прекрасный незнакомец-англичанин.

Она пошла дальше в сторону лощины и остановилась у валуна, за которым пряталась дважды, подглядывая за мужчинами. Лощина казалась тихой и заброшенной. И поселок внизу был тихим и спокойным.

Ее поселок. Ее долина. Ее люди.

Быть своей, быть одной из этих людей вовсе не означает быть такой, как все, вдруг подумала Шерон. Быть частицей их — значит принимать их и быть принятой ими, любить их и быть любимой. Она вспомнила, как тормошили и целовали ее люди в день ее триумфа на айстедводе и как потом мужчины несли ее на руках. Та победа не была ее личной победой, это была их общая победа. Победа Кембрана.

Да, она отличается от них. И так будет всегда. Но люди тем не менее любят ее, любят такую, какая она есть, а может быть, даже именно за то, что она такая. Впрочем, сейчас это не имеет уже никакого значения. Она попрощалась с ними и с этой долиной, в которой когда-то жила ее мать и в которой живет сейчас ее народ.

Она отвернулась и, не оглядываясь, побежала прочь, наверх, еще не зная, куда бежит. Она поняла это, только когда оказалась там.

Вот она, финальная точка прощания. Она стояла на том самом месте, где впервые отдалась Александру. Она присела на пожухлую траву. Последнее время не было дождей, и земля была сухой.

Она сидела, обхватив колени, задумчиво глядя вниз, в долину. Вот и все. Завтра она начнет все сначала. Она не знает, что ждет ее впереди. Никто не может этого знать. Да сегодня это и не важно. Сегодня она прощается. Прощается с Кембраном. С его людьми. С Александром.

Александр.

Она прижалась лбом к коленям, закрыла глаза и застыла, позволяя себе вспомнить все с самого начала.

Собрание прошло хорошо. Алекс даже не ожидал, что придет столько людей, что они будут так активны. Отец Ллевелин начал собрание молитвой, сначала на английском языке, а потом, разволновавшись, перешел на валлийский. Предложения Алекса принимались с энтузиазмом, ему не приходилось даже объяснять, что он имел в виду. Скоро сами люди повели собрание, перебивая друг друга, удивляя Алекса своим здравомыслием и практичностью суждений. Йестин аккуратно записывал все предложения.

Они избрали несколько комиссий, чтобы детально проработали некоторые из особо сложных предложений — например, определили местоположение, размеры и планировку школы. Но никто, в том числе и Алекс, не собирался праздно ожидать решений этих комиссий. Кое-что можно было сделать немедля. Было решено, что церковь и воскресная школа на первое время могут послужить для размещения классов. Не откладывая, нужно было нанять учителя. И тогда школа могла бы приступить к занятиям уже с нового года.

Тут же прозвучало имя Шерон.

Алекс нашел поддержку у людей, он чувствовал такое согласие между ними, какое ощущал до этого лишь однажды, в день айстедвода. Он чувствовал исходящее от них уважение и почти любовь. Отец Ллевелин в своей молитве, еще до того, как перешел на валлийский язык, благодарил Господа за то, что он послал им этого человека, который заботится о своих людях, который готов последовать за ними навстречу опасности, который защищает их жизнь и свободу. Он также попросил Господа простить Алекса за ту ложь, к которой он вынужден был прибегнуть во спасение своих людей. И такое горячее «аминь» прозвучало после этих слов, что Алекс, стоявший с опущенными глазами, не смог сдержать улыбку.

Все складывалось просто замечательно. И все же теперь, уже на следующий день после собрания, он не мог избавиться от подступающей к сердцу тоски, которая грозила все испортить. Алекс уговаривал себя, что сейчас ему надо трудиться и радоваться тому, что все складывается так удачно и хорошо, но радость не приходила к нему. Его все больше охватывала апатия. Верити не было дома. Леди Фаулер и Тэсс пригласили ее к себе в гости, прислав за ней коляску, и она должна была пробыть у них до вечера.

Алексу было одиноко без дочери.

Ему было очень одиноко.

После обеда он некоторое время расхаживал по кабинету, наблюдая, как Йестин составляет письма. Однако, сообразив, что смущает своим присутствием юношу, решил прогуляться.

На холмах было ветрено и холодно. Он шел, часто останавливаясь и глядя вниз на долину. Теперь она была знакома ему до мелочей. Он различал улицы, даже узнавал отдельные дома. И здание церкви, это средоточие духовной и общественной жизни Кембрана, место, где рождается замечательная музыка. А скоро здесь будет школа.

Знакомы были и эти холмы. Они казались естественным продолжением поселка, расположившегося у их подножия. Он часто гулял здесь. Именно здесь он впервые встретил Шерон. Он посмотрел на то место и направился к нему. Он оперся ладонями о скалу и закрыл глаза. Она была испугана, но не подавала виду, дерзила ему. И тогда он поцеловал ее.

Обеими руками он оттолкнулся от холодного камня.

Холмы были местом свиданий, местом игр и празднеств, местом судилищ и наказаний. Он вспоминал, как все жители Кембрана поднялись и двинулись через перевал в соседнюю долину на айстедвод, как влачилась за шествием арфа Глэнис Ричардс, вспоминал то замечательное, радостное чувство, которое охватило его там, на вершине горы, когда пели валлийский гимн.

Это был самый счастливый день его жизни.

Он вышел к знакомой лощине и вновь посмотрел отсюда вниз на долину. Может быть, в конце концов, уехать должен он, подумал Алекс. Может быть, ему стоит вернуться к той жизни, которая знакома и понятна ему, оставив здесь компетентного управляющего, который смог бы присмотреть за работами? Наверное, это было бы лучше всего.

Возможно, если он уедет, то она останется в Кембране и будет преподавать в новой школе. Ей непременно нужно остаться здесь. Это ее земля, ее люди.

Но она уезжает уже завтра. Об этом сказали вчера на собрании, когда ее назвали в качестве возможного учителя.

Завтра. Алекс почувствовал, как отступает его депрессия, как в сердце его вспыхивает и поселяется глубокое и болезненное отчаяние.

Нет, это он должен уехать, а не она! Она — часть этой земли. А он здесь чужой, посторонний. Он англичанин. Его корни там, в Англии. Там воспоминания, родственники, друзья, родовое имение. Там его мир. И там он должен жить.

Да, он должен уехать. Нужно, чтобы кто-нибудь сегодня же, пока не поздно, переговорил с Шерон и убедил ее остаться и согласиться работать учительницей в новой школе. А он с Верити уедет. Завтра же. Слуги вышлют вещи следом.

Остановившимся взглядом он смотрел на долину. Она принадлежит ему, она — его собственность, источник его богатства, то, что он передаст по наследству своим детям. Это часть его имущества, но он, сам он, никогда не станет ее частью.

Алекс ощутил, как до боли знакомое чувство всколыхнулось в его душе, как всегда застигая его врасплох и обезоруживая. Хираэт. Глубокая, идущая из самого сердца тоска по тому, что никогда не сбудется, мучительное желание почувствовать себя частью этой красоты, частью валлийской души и валлийской страсти, желание… Алекс тряхнул головой. Нет, невозможно найти название этому чувству.

Приехав сюда, он шагнул в неизвестность. Он бросился в нее решительно и безоглядно, не желая принимать навязываемые ему другими правила и условности. Вот и сейчас он поставил перед собой и своими людьми такие планы, которые сродни вспашке целинных земель, не зная, куда это заведет его.

Странно, но движение навстречу неведомому возбуждает его и наполняет восторгом. Он никогда прежде не брался за столь грандиозные задачи. Он принимал жизнь такой, какая она есть, и просто получал удовлетворение от того, что добросовестно и серьезно относится к своим обязанностям. Он никогда не был радикалом, никогда не покушался изменить установленный порядок вещей.

И неужели теперь, когда он впервые в полной мере почувствовал восторг новизны, он должен уехать? Уехать, чтобы осталась Шерон?

А может быть, она и есть тот последний шаг в неведомое, который осталось ему сделать? Она, женщина, о браке с которой он прежде не мог даже и помыслить, потому что в его мире просто не приняты подобные браки. Женщина, которой он не может дать счастья, которую он вырвет из ее мира и которая не будет принята в его.

Но все меняется. И если даже устои мира непоколебимы, разве нельзя изменить мир, окружающий отдельного человека — мужчину или женщину? Он уверен, она так же несчастна, как и он, оттого что они не могут быть вместе. Конечно, общественное мнение, правила и законы — серьезное дело, но они ничуть не важнее счастья каждого отдельного человека.

И все-таки он принадлежит этой земле, думал Алекс, поворачиваясь и направляясь выше в горы. Он полюбил ее с первого дня. Полюбил людей, живущих здесь. Не обязательно прожить целую жизнь на этой земле, чтобы отдать ей свое сердце, не обязательно быть таким же, как эти люди, чтобы чувствовать общность с ними. Наверное, просто нужно любить их — и тогда обязательно почувствуешь их ответную любовь.

Это его земля. Когда он приехал в Кембран в поисках одиночества и забвения после расторгнутой помолвки, он почувствовал себя дома. Тогда это чувство поразило и удивило его, но сейчас оно совсем не кажется ему невероятным. Он у себя дома.

Он шел, задумчиво глядя в землю. Но в конце концов поднял голову, вдруг поняв, куда несут его ноги.

И остановился.

Перед ним была она.

Она сидела на том самом месте, где они любили друг друга, — сидела, обхватив руками колени, упершись в них лбом.

Некоторое время он стоял, любуясь ею. Шерон. Любимая. Его любовь. Его уютное и теплое жилище.

А затем тихо приблизился к ней.

Она услышала его шаги, когда он был уже совсем рядом, и резко подняла голову. Странно, но его появление не удивило ее. И даже не огорчило и не раздосадовало, хотя теперь ей вновь предстояло испытать боль прощания. Рядом с ним она просто не могла испытывать досаду или отчаяние, хотя и прекрасно понимала, что потом, когда вновь останется одна, отчаяние захлестнет ее с новой силой. Рядом с ним она могла ощущать лишь счастье жизни и несказанный покой.

Он молча сел рядом, не касаясь ее. Шерон посмотрела вниз, на Кембран.

— Я пришла попрощаться с моей долиной, — сказала она. — Завтра за мной приедет отец.

— Да, мне сказали об этом на собрании, — откликнулся Алекс.

— Мне рассказывали, что собрание прошло хорошо. — Она улыбнулась, все так же не глядя на него. — Меня это радует, Александр. Меня радует, что тебя здесь приняли, что жизнь станет лучше. Не знаю почему, но иногда мне кажется, что это твой подарок мне, хотя знаю, что ты не мог поступить иначе.

— Все говорили, что лучшей учительницы, чем ты, для новой школы не найти, — сказал Алекс.

— О нет! — Шерон на мгновение прикрыла глаза.

— Но это правда, Шерон, — сказал он. — Ты отличная учительница, тебя здесь любят. Ты одна из них.

— Нет! — Нет, ей не хотелось опять бороться с сомнениями. Решение принято. Но ох каким заманчивым казалось это предложение!

— Это из-за того, что я здесь? — спросил он.

— Да. — Он знал об этом. Она никогда не пыталась скрывать этого. А значит, нет нужды притворяться и сейчас. — Да, я уезжаю из-за тебя, Александр. Но я счастлива, что ты остаешься здесь. Есть много хороших учителей, которые будут рады преподавать в новой школе.

— Мне кажется несправедливым, — возразил Алекс, — что ты не увидишь того, о чем так мечтала. Ты помнишь тот день, когда я попросил тебя помечтать и ты рассказала мне, что сделала бы для Кембрана?

— Да, — ответила Шерон. Она берегла в памяти каждое мгновение, проведенное с ним. Она всегда будет помнить об этом.

— Я хочу, чтобы ты осталась. — Он положил руку ей на плечо, легонько сдавив его.

— Нет. — Она знала, что случится, если она останется. Она знала, что слаба перед ним. Нет, она уедет. Завтра же. А лучше было бы уехать еще на прошлой неделе.

— Шерон, — сказал Алекс, — я не знаю, захочется ли мне что-то делать, если рядом не будет тебя. Я не представляю себе жизни без тебя. Я не смогу жить без тебя.

Шерон так верила в его благородство. Даже когда они возвращались из Ньюпорта и она почти ждала, что он возобновит свое предложение, какая-то часть ее все же надеялась, что он останется честным и благородным, что он позволит ей уехать.

— Не надо, — сказала Шерон и, не в силах справиться с собой, положила голову ему на плечо. — Я не могу пойти на это, Александр. Может быть, какое-то время мы и могли бы радоваться нашему счастью, но лишь какое-то время. Люди отвергнут меня, если я стану твоей любовницей. Не проси меня об этом. Я знаю, что я не поддамся искушению, но я не хочу вспоминать тебя как искусителя. Я хочу вспоминать о тебе как о честном и благородном человеке, который достоин любви и уважения.

— Шерон… — выдохнул он. Его губы были в дюйме от ее губ. Она не дала ему договорить.

— Люби меня, — сказала она, закрывая глаза и обнимая его за шею. — Пусть это будут наши последние минуты любви. Но потом разреши мне уйти. Разреши мне быть свободной. — Из глаз у нее текли слезы.

Он стиснул ее плечи и повернул к себе.

— Я не прошу тебя стать моей любовницей, Шерон, — произнес он. — Я прошу тебя стать моей женой.

Шерон ощутила, как остатки воздуха толчками вырываются из ее груди.

— Нет, — прорыдала она. — Нет! — Это было так сладко и настолько несбыточно, что она боялась поверить своим ушам.

— Я люблю тебя, — сказал Алекс, — и ты знаешь об этом, Шерон. И я знаю, что ты любишь меня.

Шерон уткнулась лицом ему в плечо, беззвучно рыдая.

— Александр, — наконец выговорила она, — Александр, это невозможно! Мы не можем… Прошу тебя… Я ведь уже смирилась с тем, что это невозможно. Я завтра уеду. Позволь мне уехать, пожалуйста, позволь мне уехать!

Алекс молча качал ее в своих объятиях. Она знала, что он ждет, когда она успокоится. Знала, что он не позволит ей уехать. Знала, что он не захочет смириться с несбыточностью, как смирилась она. «Я прошу тебя стать моей женой». Неужели он действительно сказал это? Женой. Она будет женой Александра? Его другом и товарищем? Его любовницей? Матерью его детей? Его женой?

Она обмякла в его руках.

— Мы оба вдовцы, — заговорил он. — Мы не связаны никакими обязательствами. Мы любим друг друга, и мы любовники. Так что же может помешать нам стать мужем и женой?

На секунду ей показалось, что действительно нет никаких препятствий их браку, но только на секунду.

— Ты граф Крэйл, — сказала она. — А я никто, да еще и незаконнорожденная. Обязательно найдутся люди, которые скажут, что я не заслуживаю быть даже твоей любовницей.

— А я объясню им, что это не их дело, — ответил Алекс.

— Александр. — Она глубоко вздохнула. — Все это не так просто. Ты ведь знаешь, что это непросто.

— Конечно, непросто. — Он приподнял за подбородок ее лицо и поцеловал в губы. — Очень непросто. Тебе будет непросто жить той жизнью, которой живу я, не говоря уже о жизни в Англии. Я прекрасно понимаю, что тебя не сразу примут в том кругу. Я знаю, что тебе будет трудно принять на себя обязанности хозяйки замка. Я знаю, что, когда наши дети вырастут, им придется столкнуться с плохо скрываемым презрением отпрысков аристократических семей. Я знаю, что на твою долю выпадет немало обид и страданий и что я никогда не смогу забыть, что причина этих страданий — я. Но подумай, Шерон, неужели ты действительно хочешь другой жизни? Что тебя ждет, если ты не выйдешь за меня?

И в самом деле — что? Месяц или даже два ей придется жить в том самом доме, где она жила девочкой с матерью. А потом чужие люди, незнакомое место и новая работа. Новая жизнь. И никакого Александра.

— Ты будешь стыдиться меня, — слабо возразила она.

— Никогда! — горячо воскликнул Алекс. Он все еще держал ее за подбородок и смотрел ей в глаза. — Вот этого не будет никогда, Шерон. Запомни это раз и навсегда. Выходи за меня замуж, Шерон. В нашей жизни так много правил, законов, предписаний! Пока я шел сюда, я спрашивал себя, почему люди должны жить в соответствии с какими-то неизвестно кем придуманными предписаниями? Шерон, неужели мы сейчас расстанемся, чтобы никогда больше не увидеть друг друга, только потому, что кому-то может не понравиться наш союз? Мы ведь нарушим даже не закон, а лишь перешагнем через нелепую условность. Неужели мы всю жизнь должны прятаться друг от друга только потому, что родились на разных ступеньках общественной лестницы? Я не вижу другой причины. Или я ошибаюсь?

Она не могла и не хотела придумывать никаких причин. Если бы она могла сейчас видеть что-то другое, кроме его небесно-голубых глаз, она, возможно, смогла бы поразмышлять над этим. Но Алекс крепко держал ее за подбородок, и в ее силах было только зажмуриться, чтобы не видеть их, но и этого она не хотела делать.

— Александр, — прошептала она. Но вдруг как бы опомнилась: — А как же Верити?

Он улыбнулся:

— Ты хватаешься за соломинку. Да когда Верити узнает, что ты станешь ей матерью, то от восторга дня три будет скакать по окрестным холмам!

Шерон рассмеялась.

— Скажи, ты не могла забеременеть в прошлый раз? — вдруг спросил он.

Она пожала плечами и почувствовала, что краснеет.

— Могла, — ответила она, — хотя у нас была только одна ночь.

— Но зато я четырежды атаковал тебя, — с улыбкой сказал Алекс. — Если бы знать наверняка, Шерон, мы бы уже давно отбросили ненужные споры. Надеюсь, ты понимаешь, что я желаю, чтобы все мои дети были рождены в законе. — Его улыбка потеплела. — Я хочу, чтобы у нас были дети, любимая. Я хочу дать тебе сына, чтобы ты не горевала о смерти Дэффида, хотя наш ребенок никогда не сможет занять его места в твоей душе. Он навсегда останется твоим первенцем, как Верити для меня. Но я хочу, чтобы у нас с тобой были и сыновья, и дочери. Как по-твоему, это не слишком?

Все ее тело, вся ее женственность пульсировали от желания, от желания иметь их общего ребенка. Шерон покачала головой.

Алекс заглянул ей в глаза.

— Что означает твой ответ? — спросил он. — Не слишком? Или, наоборот, ты не хочешь иметь от меня детей?

— Александр, — прошептала она.

Он положил ее голову себе на плечо, крепко обнял ее и замер. Он ждал ответа. Она знала, что он исчерпал все аргументы. Кроме одного, который пока оставался в запасе и который, несомненно, должен был сработать. Но она знала, что он не использует его, пока она не даст ему ответ.

В конце концов, он оставлял ей свободу выбора. Свободу принять решение. Именно поэтому он заставил ее положить голову ему на плечо. Он даже взглядом не хочет подталкивать ее к ответу. Это должен быть только ее выбор.

Она так хорошо себя чувствовала с ним, прильнув к его плечу, вдыхая его запах.

— Мы будем все время жить в Англии? — спросила она.

— Вряд ли, — сказал он. — Скорее наоборот — мы будем бывать там очень и очень редко. Еще до того, как я чуть-чуть узнал Кембран, Шерон, у меня появилось странное чувство, что я приехал домой. И я вновь остро почувствовал это сегодня, когда принял решение уехать в Англию, чтобы ты могла остаться здесь. У меня появилось чувство, что я не возвращаюсь домой, а, наоборот, уезжаю из дома.

— Ты был готов уехать, чтобы я могла остаться? — переспросила Шерон.

— Я и сейчас готов, — сказал Алекс. — Если кому-то из нас обязательно нужно уехать, то это сделаю я. У тебя гораздо больше прав на то, чтобы остаться здесь. И ты гораздо больше потеряла бы, уехав отсюда.

Шерон задумалась.

— Нет, — наконец сказала она, — мы потеряли бы одинаково много, Александр. Мы потеряли бы друг друга.

Он обнял ее крепче.

— Я любила Гуина, — говорила Шерон. — Он был хороший, заботливый и трудолюбивый. Я любила Оуэна. Если бы ты не приехал, этой любви хватило бы на то, чтобы прожить с ним долгую жизнь. Это была бы трудная жизнь — слишком по-разному мы смотрели на многие вещи. Но ты приехал. И с тобой я познала то, что, как мне кажется, мало кому дано познать. Я познала любовь, ту самую высокую любовь, которую обессмертили великие произведения литературы. Ту, о которой сложены стихи. Может быть, я преувеличиваю?

— Нет, — ответил Алекс.

— За эту любовь стоит бороться, — продолжала она. — И я буду бороться за нее. Это будет нелегко. И для тебя, и для меня. И для наших с тобой детей. Но если ты считаешь, что у нас есть хотя бы даже самый малый шанс, Александр, то я хочу использовать его. Наша любовь — драгоценный дар. Я не хочу отказываться от него. И не откажусь никогда.

Алекс нежно коснулся губами ее щеки.

— Значит, завтра я навещу твоего отца и попрошу твоей руки, — просто сказал он.

Она рассмеялась ему в плечо, но тут же вновь посерьезнела и, подняв голову, посмотрела ему в глаза.

— Ты правда сделаешь это, Александр? — спросила она. — Это для него очень много значило бы. И для меня.

— А потом я навещу твоих дедушку и бабушку, — продолжил он, — и поговорю с ними. Думаю, этот разговор будет посложнее. А если мне удастся прорваться через все эти препоны, мы с тобой вместе пойдем в Гленрид и вместе спросим разрешения у Верити.

Шерон задумчиво улыбнулась ему.

— Александр, — спросила она, — ты уверен, что поступаешь правильно? Ты точно уверен?

— Да, — твердо ответил он. — А ты?

Она кивнула:

— Да, я уверена.

Он поцеловал ее, и они стиснули друг друга в объятиях, вдруг с особенной остротой осознав, как близки они были к тому, чтобы поддаться малодушию, отступить перед неведомым, отказаться от того, что казалось им обоим несбыточным.

— Смеркается, — сказал Алекс. — Пока мы здесь сидели, наступил вечер.

Впервые за последний час она вспомнила, где они с ним сидят.

— Да, дни сейчас короткие, — откликнулась она.

— Здесь, по-моему, холодно, — сказал он, но Шерон услышала в его словах вопрос.

— Нет. Совсем не холодно, любимый. — Она легла на землю, увлекая его за собой. Она улыбалась, глядя ему в глаза, которые от любви и близости к ней казались совсем синими. — Любимый мой.

Он улыбнулся ей, а его руки уже ласкали ее тело.

— Кариад, — прошептал он, целуя ее. — Ты научишь меня валлийскому, да? Мне не хватает слов, хотя я и знаю лучшее из них. — Он потерся носом о ее нос. — Кариад…

Но уже через минуту и потом, очень долго, ему не нужны были никакие слова.