Волшебная ночь

— Шерон, — наконец заговорил Оуэн. — Я хочу, чтоб ты знала. Я нисколько не горжусь тем, что я сделал, но и не стыжусь этого.

Шерон некоторое время молчала. По правде говоря, она растерялась от его слов. Она ждала от него или униженных извинений, или сердитых самооправданий. А это было ни то ни другое.

— Но я же была невиновна, Оуэн, — тихо отозвалась она, — и ты ведь знал это.

— Но другие-то считали тебя виновной, — ответил он. — Люди только и делали, что шептались за моей спиной про тебя. Если бы я защищал тебя, если бы своим словом запретил наказание, все бы подумали, что для меня моя женщина важнее общего дела. Я не мог пойти на это, Шерон. Я рабочий лидер. Я должен быть беспристрастным.

Странно, но его рассуждения напомнили ей ее ответ Александру, когда он спросил, кто для нее важнее — люди Кембрана или он.

— И ведь тебя предупредили, — продолжал Оуэн почти извиняющимся тоном. — Надо было быть сумасшедшей, Шерон, чтобы не послушаться. Ты заслужила это наказание.

— Ох, Оуэн, ты признаешь только насилие. В нем тебе видится решение всех проблем. — Она устало вздохнула. — Знаешь, я даже рада случившемуся, рада, что это произошло до нашей свадьбы и помогло мне понять тебя.

— Бывают случаи, — ответил Оуэн, — когда только насилие может привести к желанному результату. Кто-то должен взять на себя смелость действовать решительно и беспощадно, чтобы добиться результата. Сейчас такое время, Шерон, когда смирением ничего не добьешься.

— Ты заблуждаешься, Оуэн, — сказала Шерон. — Скажи, ты придешь завтра на собрание? Хью сказал мне, что будет общее собрание в школе. Может быть, у нас появится шанс добиться чего-то мирно и дружно.

— Он умен, ничего не скажешь, — процедил Оуэн. — Он думает, что успокоит нас мелочью и заставит забыть о всех несправедливостях.

Шерон вздохнула.

— Мне пора возвращаться домой, Оуэн, — сказала она. — Нам, похоже, действительно нечего сказать друг другу.

— Шерон. — Он остановился, поворачиваясь к ней. — Шерон, ты не представляешь, как больно мне было видеть тебя, беспомощно брошенную на землю, видеть, как тебя хлещут плетьми.

— Зато ты теперь представляешь, как мне было больно, — ответила Шерон. — Ты почувствовал это на своей шкуре, Оуэн. Скажи, почему ты не сопротивлялся, когда тебя били?

Шерон удивилась и даже встревожилась, заметив слезы, выступившие на глазах сурового мужчины.

— Я стерпел бы в два раза больше ударов, — сказал он, — если б это помогло мне забыть о тех, что достались твоей спине, Шерон. Я знал, что заслужил наказание, хотя мне и не было стыдно за то, что я сделал. Мне и сейчас не стыдно.

Шерон закусила губу.

— Я предал свою любовь к тебе, — продолжал Оуэн. — Вот за это я никогда не прощу себя. Но иногда приходится выбирать между любовью и чем-то большим. Наверное, я должен просить у тебя прощения, но я не могу. Не могу, потому что даже теперь чувствую, что в следующий раз поступил бы точно так же, если бы это было нужно для общего дела. А ты храбро приняла наказание. Я горжусь тобой — если, конечно, у меня есть право гордиться.

Даже теперь, ох, даже теперь, думала Шерон, глядя ему в глаза, ей хотелось бы полюбить его. Оуэн! Ведь она ничем не лучше его. Абсолютно ничем.

Она чувствовала, что должна сказать ему об этом.

— Я тоже предала тебя, Оуэн, — тихо призналась она. Его глаза изумленно расширились.

— Так это ты донесла графу? — спросил он. Шерон помотала головой:

— Нет. Я предала тебя как женщина.

Она видела, как понимание мелькнуло в его глазах, прежде чем он кивнул и отвернулся.

— Что ж, по крайней мере этого я не делал, Шерон — сказал он, помолчав. Они развернулись и медленно побрели в сторону поселка. — Я любил тебя, да и сейчас люблю. Я не буду спрашивать тебя о подробностях, у меня нет права на это, да я и не хочу знать о них. Может, когда-нибудь мы сможем простить друг друга, сможем жить просто как добрые соседи, не испытывая ненависти и обиды.

— Да. Я надеюсь на это, Оуэн, — ответила Шерон. Он остановился у ворот ее дома.

— Дальше не пойду, — сказал он. — У меня нет желания драться с Эмрисом.

— Оуэн, — робко заговорила Шерон, — ты не отказался от своих планов насчет демонстрации в Ньюпорт? Вы продолжаете собирать оружие?

Он мрачно рассмеялся в ответ.

— Не думаешь ли ты, что я отвечу на этот вопрос, Шерон? — спросил он вместо ответа. — Теперь, когда ты стала его женщиной?

— Наверное, ты прав, — сказала Шерон. — Наверное, теперь я не имею права спрашивать тебя об этом. Но прошу тебя, будь осторожнее, Оуэн. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Даже теперь ты не безразличен мне.

Он мягко провел ладонью по ее щеке.

— До свидания, кариад, — сказал он и, чуть помедлив, склонился к ней и поцеловал ее в лоб.

— До свидания, Оуэн.

Шерон стояла в воротах, глядя, как он удаляется в сторону своего дома. Он ни разу не оглянулся. Она проглотила комок в горле. И еще некоторое время стояла и вглядывалась в пустынную перспективу вечерней улицы, словно пытаясь разглядеть там свое будущее. Как же трудно бывает иногда справиться с жалостью к себе, думала она. Порой кажется, что нет никого и ничего, ради чего стоило бы жить.

На следующий день в полдень Шерон месила тесто, когда в дверь постучали. Руки у нее были в муке, и бабушка пошла открыть дверь. Услышав знакомый голос, Шерон испуганно выпрямилась.

Бабушка оглянулась на нее, недовольно поджав губы.

— К тебе, Шерон, — сухо бросила она и отошла от двери, даже не пригласив сэра Джона Фаулера в дом.

— Шерон? — произнес он, неловко переминаясь с ноги на ногу. Весь его вид выражал крайнее смущение.

Она часто вспоминала странный сон, приснившийся ей в Гленридском замке. Наверное, все это время втайне она допускала, что то был не сон, ибо сейчас она поняла это со всей отчетливостью, и ее щеки вспыхнули румянцем. Тыльной стороной ладони она убрала со лба непослушную прядь и посмотрела на сэра Фаулера.

— Можно мне поговорить с тобой? — спросил он. Бабушка сердито ворошила кочергой поленья в печи, хотя Шерон видела, что никакой необходимости в этом нет.

Шерон посмотрела на свои испачканные мукой руки, на недомешенное тесто на столе.

— Сейчас, — сказала она. — Только вымою руки и оденусь.

Бабушка выразительно посмотрела на нее, но Шерон проигнорировала ее взгляд. Он пришел, думала она. Он пришел. Ей казалось, что она всю свою жизнь ждала этого момента. Ждала его. Ждала и ненавидела, презирала его. Она не хотела иметь с ним никаких дел. Она никогда не думала о нем как об отце. Да и теперь не считает его отцом. Она чувствовала, как болезненно стучит ее сердце, пока в полной тишине мыла руки, пока вынимала из волос шпильки, позволяя им свободно упасть на плечи, пока брала из-за двери плащ и надевала его. Сэр Джон ждал ее на улице.

— Бабушка… — начала Шерон.

— Я закончу с тестом, — сказала Гвинет, пряча от нее глаза. — Иди уже.

Сэр Джон Фаулер обманул ее дочь, подумала Шерон, довел до того, что ее отлучили от церкви, что люди Кембрана отвернулись от нее. Неудивительно, что бабушка не любит его. Шерон помедлила еще мгновение, но, не найдя что сказать, вышла из дома.

— Прогуляемся? — предложил сэр Джон. — Может, вдоль реки?

Он не предложил ей руку, даже не улыбнулся. Он, как всегда, был холоден и недоступен.

— Как твоя спина? — спросил он спустя некоторое время.

— Побаливает немного, — ответила Шерон. — У Йестина на спине до сих пор остались отметины. Я думаю, что и у меня они пройдут не скоро. А может быть, не пройдут никогда.

— Ты сейчас без работы? — спросил он. — Крэйл сказал мне, что ты оставила работу в замке.

— Да, — сказала она. — И думаю, что поступила правильно.

— Шерон, — начал он, откашлявшись. — Ты должна позволить мне поддержать тебя. Я могу купить для тебя дом и обеспечивать тебя. Могу подыскать для тебя какую-нибудь работу, если ты захочешь работать. Если ты думаешь, что тебе стоит выйти замуж, я похлопочу. Все, что тебе будет нужно. Я сделаю все, что нужно.

— Благодарю. Мне ничего не нужно от вас, — тихо ответила Шерон. Но сердце ее кричало другое.

Он не настаивал. Немного помолчав, он спросил:

— Почему ты не обратилась ко мне за помощью? Мне рассказали, что «бешеные быки» дали тебе три дня. Ты ведь понимала, что значат их угрозы. Почему же ты не пришла ко мне?

Шерон удивленно посмотрела на него.

— Если бы я даже и искала у кого-то помощи, то только не у вас, — честно призналась она.

Он сжал губы, и у него на лице заходили желваки.

— Не знаю, в кого ты пошла, Шерон, — сказал он. — Ты очень похожа на мать, но, кроме внешности, я не вижу ничего общего. У тебя не сердце, а лед. С самого детства.

— Что ж, — ответила Шерон, вздрагивая от холода и возмущения, — значит, я пошла в отца.

Они миновали шахту, и, если не оглядываться на нее, можно было подумать, что вокруг них раскинулась приятная сельская местность. Шерон вспомнила воскресный полдень, когда она гуляла здесь с Александром и Верити.

— Тебя всегда обижало и сейчас обижает, — сказал он, — что я не женился на твоей матери.

— Нет. По правде говоря, долгие годы я даже не воспринимала это как нечто необычное, — возразила Шерон. — Просто, наверное, я надеялась в детстве, что однажды вы посмотрите на меня с такой же любовью, с какой смотрели на мою мать. Мне кажется, что ребенком я только и делала, что ждала вашего прихода, час за часом, день за днем. Но когда вы приходили, вы не замечали меня, вы видели только ее. Вы тут же уходили с ней наверх, оставляя меня одну внизу. Со временем, как я понимаю, я просто перестала ждать вас.

— Но ты пряталась от меня, — возразил он, — смотрела на меня волчонком. Ты кидала на пол игрушки, которые я приносил тебе, и играла только старыми куклами, которые мастерила тебе мать. Ты была холодна как лед.

— Потому что ваши игрушки были взятками, — сказала Шерон. — Вы приносили их только для того, чтобы я вела себя смирно тот час, что вы проводили с мамой.

— Это были подарки, Шерон, — возразил он. — Ты была моей крошкой.

Шерон вздохнула.

— Зачем вы пришли сегодня? — спросила она. — И зачем приходили в Гленридский замок? Мне ведь не приснилось это?

— Крэйл послал ко мне сообщить, что с тобой случилась беда, — ответил он.

— Правда? — Шерон резко повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. — И вы пришли?

— Да, пришел, — сказал он. — На этот раз я пришел. Меня не было рядом с тобой, когда умер твой муж, Шерон, и когда мой внук родился мертвым. Я не пришел тогда, потому что ты оттолкнула меня, не пускала меня в свою жизнь. Но потом я увидел тебя в замке — помнишь тот день, когда я приехал в гости к Крэйлу с женой и дочерью? Впервые за долгие годы я увидел тебя. Наверное, тогда я понял, что больше не могу оставаться в стороне.

Шерон на мгновение закрыла глаза, глубоко вдохнув холодный осенний воздух.

— Что вы говорили мне там, в замке, когда я спала? — спросила она. — Я не помню, что мне снилось, а что было наяву.

— Так, шептал тебе всякие слова. Я тогда впервые назвал тебя моя крошка. Обычно так называла тебя твоя мать, только по-валлийски. Я же никогда не мог заставить себя назвать тебя так. Ведь ты ненавидела меня. Но ты всегда жила в моем сердце, Шерон.

Шерон чувствовала, как слезы подступают к ее глазам.

— Ну почему, почему вы никогда не сказали мне ласкового слова? — спросила она дрожащим и обиженным голосом. — Разве вы не понимали, что если ребенку не говорить, как его любят, он и будет холодным как лед?

— Что я знал о детях, Шерон? — горько откликнулся Джон Фаулер. — Я просто боялся тебя. Не знал, как подступиться к тебе. Я мог только мечтать, как усажу тебя на колени, и ты положишь голову мне на плечо, и я буду рассказывать тебе сказки и шептать нежные слова. Но ты как будто не хотела и знать меня.

— Ох, — вздохнула Шерон. — Теперь я понимаю, как была права мама, когда говорила, что мы с вами два сапога пара. А мне казалось, что этого не может быть.

— А ты помнишь, как ты назвала меня тогда, в замке? — осторожно спросил сэр Фаулер.

— Да, — еле слышно ответила она. — Наверное, это глупо звучало из уст двадцатипятилетней женщины?

— Ты заставила меня тогда заплакать, — сказал он.

— Плачущий сэр Джон Фаулер, — медленно проговорила Шерон. — Здесь есть какое-то противоречие. Я только один раз видела вас плачущим — когда умерла мама. Александр, то есть граф, дал мне двойную дозу снотворного. Оно очень сильно подействовало на меня. Я назвала вас папа?

— Да, моя крошка, — отозвался он.

— Ох, не говорите так! — Она быстро отвернулась от него. — Вы не представляете, как мне сейчас не хватает любви и нежности. Конечно, бабушка и дедушка любят меня, и Эмрис, и родственники Гуина. Но я так слаба сейчас. Мне нужно гораздо больше. Мне нужна…

— Любовь отца? — договорил он за нее. — Ты ведь это хотела сказать, Шерон?

— О-о! — Она остановилась и закрыла ладонями лицо. — Вы знаете, за что меня избили плетьми? Знаете, что Оуэн был среди «бешеных быков», среди тех, кто бил меня? Вы знаете, что Алекс… что Александр дрался с ним в горах на глазах у всех мужчин Кембрана? Вы знаете, что я люблю Александра и бросила работу в замке только потому, что не хочу быть его любовницей, как мама была вашей? Вы знаете, что мое сердце разрывается на части? Знаете, как вы нужны мне сейчас?

Она не могла вспомнить, было ли когда-нибудь такое, но он обнял ее. Его руки и его запах были незнакомы ей. Прежде она даже не замечала, что они почти одинакового роста. Ей было очень спокойно и хорошо в его объятиях. Она положила голову ему на плечо. На плечо сэра Джона Фаулера. И крепко зажмурилась.

— Папа, — прошептала она.

— Шерон. — Он покачал ее из стороны в сторону. — Крошка моя.

Он взял ее руку в свою, и они пошли дальше. У него была широкая прямоугольная ладонь. Ладонь старшего. Ладонь отца.

— И все же что я могу сделать для тебя? — спросил он позже. — Может, домик где-нибудь в тихом месте, Шерон? Тогда я смог бы почаще навещать тебя и наконец стал бы твоим отцом, быть которым у меня так долго не получалось. Или подыскать тебе работу? Или побеспокоиться о замужестве?

Ей не хотелось покидать Кембран. В ее мечтах Кембран всегда был для нее домом. Она мечтала о том, что будет жить здесь, когда училась в Англии, она, не задумываясь, приехала сюда, когда умерла ее мать, и приехала бы сюда, даже если бы никогда не жила здесь и не имела бы здесь родных. Но сейчас детские мечты утеряли прежнюю привлекательность. В Кембране живет Оуэн. В Кембране живут люди, которые сочли и, может быть, до сих пор считают ее предательницей. В Кембране живет Александр, и он сказал, что никуда не уедет отсюда.

— Может быть, учительскую работу? — сказала Шерон. — Мне нравится учить детей, и мне кажется, что у меня это неплохо получается. Где-нибудь подальше от этой долины. Но в Уэльсе. Моя душа не выдержит, если мне придется уехать из Уэльса. Может быть, в Кардиффе? Или даже в Суонси? Ты сможешь подыскать для меня такую работу?

Он сжал ее руку.

— Я обязательно найду, — сказал он. — Ты будешь счастлива, Шерон. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, моя крошка.

Шерон неожиданно весело рассмеялась.

— Но мы с тобой почти одного роста, — сказала она. Он тоже рассмеялся. Шерон не помнила, слышала ли она прежде его смех.

— Все равно я смотрю на тебя глазами отца, — ответил он. — Даже если бы ты была на две головы выше меня, Шерон, ты все равно осталась бы для меня крошкой.

Остаток пути они прошли молча. Глядя на шагавшего рядом и державшего ее за руку мужчину, своего отца, она чувствовала покой и умиротворение в своем израненном и кровоточащем сердце, словно кто-то большой и добрый приложил к нему влажную ткань и залечил все раны.

Это Александр послал за ним, он почувствовал, как ей нужен отец. И он пришел, ее отец.

Он пришел.

Глава 23

Нужно что-то делать с Верити, думал Алекс. Девочка стала угрюмой и капризной. Она отказывалась делать то, что раньше делала с удовольствием, не хотела выходить из дома, даже когда Алекс предлагал ей прогуляться вместе. «Нет» стало ее обычным ответом, она произносила его резко и сердито. Когда Алекс сказал ей, что выпишет для нее из Лондона новую гувернантку, она устроила истерику. Когда он предложил ей съездить в гости к бабушке на несколько недель, она заперлась в своей комнате и не выходила оттуда почти восемь часов.

А между тем у него уйма дел, которые требуют и времени, и сил. На собрание пришло гораздо меньше людей, чем он ожидал, хотя там были и мужчины, и женщины. Он знал, в чем причина. В тот же вечер в горах было назначено другое собрание. Барнс разузнал об этом и доложил ему. Но Алекс помнил, что объявил жителей Кембрана свободными людьми, которые вправе собираться и сами решать свои проблемы. Он не предпринял никаких попыток, чтобы воспрепятствовать им или разузнать, для чего они собираются.

Так много дел! Если бы не Верити, думал Алекс, он мог бы с головой уйти в эти хлопоты и забыть о своих личных горестях. Но когда все распоряжения, что он планировал на день, были отданы, все дела сделаны, перед ним опять вставала проблема, что делать с дочерью. В конце концов, если ему придется нанять нового управляющего, совсем не такого, как Барнс, и уехать с дочерью в Англию, значит, так тому и быть. Может быть, и для него было бы лучше уехать. Тогда он смог бы смотреть на Кембран, как и следует на него смотреть, — просто как на часть его собственности, как на один из источников дохода.

— Ты не хочешь прогуляться по холмам с папой? — спросил он однажды вечером Верити.

— Нет, — ответила девочка. Она потянулась за куклой, но тут же положила ее на место. — Там холодно.

— Мы можем одеться потеплее, — сказал Алекс, — а потом сравним, чей нос покраснеет больше.

— Нет, — повторила Верити, — я не хочу.

Ее капризы и недовольный вид раздражали Алекса. Он едва сдержался, чтобы не уйти из комнаты и не оставить ее наедине с ее обидами. Но он понимал, что дочь не виновата. Он присел на стул и внимательно посмотрел на нее. Верити, почувствовав его взгляд, снова взяла куклу на руки и начала механически укачивать ее.

— Дорогая, — сказал Алекс, — ну скажи мне, что с тобой творится?

Конечно, он знал, в чем дело. Больше недели он пытался убедить себя, что детская воля к жизни возьмет верх, что дочь скоро забудет о потере и снова будет весела и жизнерадостна. Но сам он не мог забыть и постоянно ощущал ноющую внутри пустоту — даже не пустоту, а боль.

— Ничего. — Верити надулась. — Просто не хочу этих дурацких прогулок.

— Может, тогда почитаем? — настаивал Алекс. — Почитаешь мне? Или хочешь, чтобы я почитал тебе?

Бедная кукла полетела на пол.

— Я не хочу! Я ничего не хочу! — закричала она и посмотрела на него с ненавистью и тоской.

Алекс смотрел на нее. Что ж, в конце концов имя должно быть произнесено. Он не хотел говорить о ней. Не хотел даже думать о ней, хотя всю эту неделю не мог думать ни о чем другом.

— Ты скучаешь по миссис Джонс? — спросил он.

— Нет! — Ее глаза на мгновение вспыхнули. — Я ненавижу ее! Я больше никогда не хочу видеть ее! Она плохая учительница!

Алекс медленно перевел дух.

— За что же ты ненавидишь ее? — спросил он.

— А почему она так не любит меня?! — вскричала Верити. — Она ушла и ничего не сказала мне. Ну и ладно! Мне все равно! Все равно я ненавижу ее.

— Иди-ка сюда, — сказал Алекс, беря ее за руку. Верити угрюмо посмотрела на его руку, но не выдернула свою. Алекс посадил ее на колени, погладил по голове. Она тут же уткнулась лицом в его жилет и расплакалась.

— Я плохая, да? — едва можно было разобрать из ее рыданий. — Но я ведь старалась быть хорошей, папа. Зачем она ненавидит меня? Я старалась быть хорошей. Ненавижу, ненавижу ее!

Алекс прижимал к себе дочку, целуя в макушку.

— Это я виноват, малыш, — наконец заговорил он. — Я не рассказал тебе, что случилось с миссис Джонс. Я подумал, что это расстроит тебя. Ты помнишь тот день, когда миссис Джонс ушла в гостевые комнаты? Я тогда сказал тебе, что она немного заболела. Но наверное, лучше мне сказать тебе правду.

— Она заболела, потому что не хотела больше заниматься со мной! — выпалила Верити.

— Нет. — Алекс снова поцеловал ее в макушку. — Тут есть нехорошие люди. Так вот, эти люди ночью избили миссис Джонс плетками, и у нее распухла спина и сильно болела. Ты помнишь, как однажды ночью в горах кричали дикие звери?

И он рассказал ей о «бешеных быках», о том, что они сделали с Шерон и почему.

— Она не приходит к нам больше потому, — закончил он свой рассказ, — что некоторые люди в Кембране будут думать, что она действительно шпионка, а она очень любит Кембран и его жителей.

Верити некоторое время помолчала.

— Значит, нас она не любит, папа? — заключила она. Алекс закрыл глаза, и снова перед его мысленным взором возникла Шерон. Обнаженная, она лежала в постели под ним, и их тела сливались в одно, и ее глаза светились нежностью и любовью. Воспоминание, как нож, пронзило его сердце.

— Нет, — сказал Алекс, — она любит нас. Но она одна из них.

— А мы нет? — грустно продолжила Верити.

И вновь его захлестнула та щемящая душу тоска, что посетила в первый день пребывания здесь, переходящая почти в отчаяние.

— Нет, мы тоже из них, — ответил он, — но немного по-другому. Мы живем в замке, мы богаты. Папа — хозяин всей этой земли, папа платит заработную плату людям, которые работают здесь. И потом, мы с тобой англичане.

— Но я уже немного говорю по-валлийски, — возразила Верити. — Миссис Джонс сказала, что скоро я буду говорить совсем хорошо.

Алекс добродушно рассмеялся.

— Моя маленькая валлийка, — сказал он. — Мы всегда будем чужими для них, родная моя. Это та цена, которую мы должны платить за то, что богаты. Но конечно, мы всегда должны стараться заслужить их доброе отношение, их любовь.

Разговор как будто подействовал на Верити благотворно. Она успокоилась и даже выбрала книжки для чтения. Она прочитала Алексу oдну, а он ей три. Когда он укладывал ее спать и укрывал одеялом, казалось, что от прежней, сердитой и угрюмой Верити не осталось и следа.

Но позже, уже посреди ночи, Алекса разбудил его камердинер, посланный няней Верити. Девочка плакала горько и безутешно, и няня не знала, что предпринять. Алекс отпустил ее, взял дочь на руки и, укутав ее в одеяло, как в прошлый раз, сел в кресло.

— Что с тобой, малыш? — спросил он, целуя ее мокрые щеки. — У тебя что-то болит?

— Я хочу миссис Джо-онс! — прорыдала Верити.

О Господи! Черт возьми! И он тоже хочет ее.

— Миссис Джонс сейчас спит.

Верити зарыдала еще громче.

— Вот что я тебе скажу, — сказал Алекс. — Сейчас ты перестанешь плакать, папа уложит тебя в постель и ты заснешь, а завтра мы с тобой сходим в гости к миссис Джонс. Как ты на это посмотришь?

— А вдруг она не захочет видеть меня? — спросила Верити, всхлипнув.

— Если она будет дома, я уверен, что захочет, — ответил Алекс.

— И она снова будет приходить к нам в замок? — Девочка жалобно смотрела на отца, ее щеки блестели от слез.

— Нет, — сказал Алекс, целуя ее распухшие глаза. — Но думаю, она согласится, чтобы ты иногда приходила к ней в гости.

Алекс понимал, что это не совсем тот ответ, на который надеялась Верити, но она устала и потому согласилась с ним. Она положила головку ему на плечо и грустно вздохнула. Алекс не видел ее лица, но через пять минут уже знал, что она спит. Он продолжал сидеть, держа на коленях и прижимая к себе ее обмякшее, теплое тельце. Ему было так уютно и спокойно, что он не хотел двигаться, не хотел тревожить ее. Так приятно было чувствовать, что это маленькое существо верит ему. И любит его. Он осторожно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Он не видел ее уже более недели. Она не пришла на собрание. Собственно, он и не предполагал, что она придет, но почему-то испытал острое разочарование, не найдя ее среди других. Как давно он не видел ее!

Шерон!

Как он мог отпустить ее? Он должен был уговорить ее остаться, пока полностью не заживет ее спина. Ему следовало проявить настойчивость, убедить ее не бросать работу. Уж как-нибудь он преодолел бы эту невозможность их отношений, которой он так испугался тогда и которая до сих пор пугает его, сумел бы найти какой-нибудь выход из сложившейся ситуации.

Впрочем, нет. Он был прав, абсолютно прав, позволив ей уйти. Он не может жениться на ней, на женщине из рабочей семьи, на вдове шахтера. На незаконнорожденной. Это немыслимо. Он никогда не смог бы показаться с ней у себя на родине, в Англии. И она никогда не смогла бы стать своей в его мире. Не то чтобы он стыдился ее, нет, но брак между ними совершенно невозможен. Здесь, в Уэльсе, граница между их мирами чувствуется особенно остро. Если бы он увлек ее за собой в свой мир, он обрек бы ее на одиночество и тоску.

Но она нужна ему. Потребность в ней стала почти осязаемой. И он чувствует, что и она испытывает такое же неодолимое влечение к нему. Он может поклясться, что так же, как он, она не спит ночами, снова и снова переживая те сладкие мгновения, когда они были вместе.

Что ж, завтра он посетит ее с Верити и спросит, нельзя ли девочке побыть с ней часок-другой. И сразу уйдет. Если она позволит, то он вернется за Верити через час. Лишь на два коротких мгновения он позволит своим глазам насладиться Шерон Джонс, лишь на два кратких мига позволит своим чувствам вспыхнуть вновь от близости с ней. Только два мгновения будет длиться эта пытка.

Согретый этими мыслями и теплом спящей на его коленях дочери, Алекс заснул.

Шерон стояла на коленях перед каминной решеткой и, тихо напевая, чистила ее. Работа была тяжелой и грязной, но Шерон почти наслаждалась ею. Она присела на пятки и с удовольствием оценивала результаты своих трудов — чугунные прутья блестели чистотой. Чуть поморщившись, она посмотрела на свои измазанные сажей руки, а потом улыбнулась. Прошло не так уж много времени с тех пор, когда она каждый день возвращалась домой с грязными руками, с перепачканными угольной пылью лицом и волосами, — и вот она уже морщит нос оттого, что измазала руки. Она тряхнула головой и, замурлыкав, снова принялась драить решетку.

Не то чтобы она чувствовала себя совершенно счастливой. Она уже смирилась с тем, что ей вряд ли когда-нибудь удастся почувствовать себя счастливой. Но даже теперь, когда была подведена черта, жизнь тем не менее продолжалась и она не утратила смысла. Шерон знала это по собственному опыту, по взлетам и падениям, выпавшим на ее долю. И надеялась, что впереди ее ждут не только падения.

Сэр Джон Фаулер — ее отец — пообещал подыскать ей место учителя. Это не так-то легко, потому что в Уэльсе учительствуют в основном мужчины, но она уверена, что он обязательно найдет для нее что-нибудь подходящее. На следующий день после их встречи он прислал ей записку и серебряный медальон, оставшийся у него от ее матери. И с тех пор этот медальон всегда с ней; даже сейчас, занимаясь этой грязной работой, она не сняла его. Скоро у нее будет новая работа, скоро она уедет из Кембрана — от одной этой мысли у нее начинало сосать под ложечкой. Но было в этом и нечто обнадеживающее. Да, она начнет все сначала, она сможет, она должна начать жизнь сначала!

Ей просто необходимо уехать. Теперь, после всего случившегося, ей невыносимо больно оставаться здесь. Она боится даже представить себе, как она однажды столкнется лицом к лицу с Александром, а между тем, если она останется, это рано или поздно случится. Да и не только в Александре дело. Она не желает жить рядом с Оуэном, ходить с ним по одним улицам, дышать одним воздухом. Она никогда не сможет простить его и не сможет простить себя за то, что она сделала ему. В ее сердце еще остается какая-то привязанность к нему, и это чувство доставляет ей боль. Она ведь почти полюбила его. Она так близко подошла к той жизни, о которой всегда мечтала.

Она уедет от своих родных. И от Йестина. Он приходил вчера вечером, и они долго разговаривали, прогуливаясь вдоль улицы. Шерон ничего не знала о последнем собрании, проведенном чартистами в горах. Она не знала даже, присутствовали ли на нем дедушка с Эмрисом, — теперь, когда она спала в комнате на втором этаже, было не так легко следить за ними по ночам. Сам Йестин не ходил в горы, зато он был на собрании в воскресной школе. Но Шерон не стала расспрашивать его, о чем там говорили.

— Значит, они продолжают готовиться к демонстрации? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Мне кажется, что она состоится уже очень скоро, Шерон. Я слышал, что мужчины собирают оружие и прячут его в пещерах.

— Ох, Йестин! — Шерон обеспокоено посмотрела на юношу. Он был бледен. — Быть беде!

— Я тоже боюсь этого, — откликнулся он, — хотя все и говорят, что демонстрация будет мирной, что оружие собирают только для защиты.

Шерон поймала его за руку.

— Но ты ведь не пойдешь с ними, Йестин? Ох, пожалуйста, не ходи! — умоляла она его.

Он похлопал ее по руке.

— Нет, я не пойду, — успокоил он ее. — Я не признаю насилия. Мы можем добиться лучшей жизни прямо здесь, в Кембране. У нас хороший хозяин. Вот и отцу скоро дадут пенсию. Ты слышала?

Шерон покачала головой, и Йестин рассказал ей о задумке с пенсиями. Выходит, и она могла бы получать пенсию за мужа, с удивлением подумала Шерон. Но она скоро уедет. Она не желает слышать об Александре, не желает слушать о том, какой он хороший.

Шерон вновь присела на пятки, с гордостью оглядывая плоды своих стараний. Она откинула со лба волосы и после этого огорченно заметила, что и тыльная сторона ладони была перепачкана сажей.

В это время в дверь постучали. Шерон оглянулась, ожидая, что дверь откроется и войдет Мэри или кто-нибудь из соседей, — бабушка ушла в магазин, и она была дома одна. Но стучавший не решился войти сразу. Шерон поднялась, на ходу вытерла руки о фартук, от чего, конечно же, они не стали чище, и открыла дверь.