Волшебная ночь

— Эмрис! — Отец грозно сдвинул брови. — Что за выражения? Сейчас же извинись перед матерью и Шерон. Хоть тебе уже тридцать пять, но я еще не так стар, чтобы у меня не хватило сил выпороть тебя.

— Ладно-ладно. Прости, мама. Прости, Шерон, — буркнул Эмрис.

— Может, он добрый человек, — задумчиво продолжал Хьюэлл Рис. — Может, с его появлением что-нибудь переменится к лучшему.

Эмрис фыркнул.

— Ты иногда несешь такую чепуху, отец!

— Ну, знаешь, Эмрис, — вмешалась Гвинет, — это никуда не годится — так разговаривать с отцом!

— Вот что происходит, когда человек перестает ходить в церковь, — заметил Хьюэлл. — Наш Эмрис стал безбожником.

Это случилось десять лет назад, с печалью вспоминала Шерон, в тот самый день, когда его жена и маленький сын умерли от холеры, — за два года до того, как Шерон приехала в Кембран. На панихиде в церкви отец Ллевелин, отпевая усопших, сказал, что такова воля Божья и что овдовевший муж и потерявший сына отец должен воздать хвалу Господу за то, что Он забрал этих двоих к себе на небеса. И тогда, как говорят люди, Эмрис поднялся и на глазах у всех жителей Кембрана громко выругался, а затем, пройдя мимо священника, мимо двух гробов, вышел из церкви, чтобы никогда больше не вернуться туда.

Люди до сих пор смотрели на него как на черта.

— Я устал слушать болванов, — сказал Эмрис. — Вчера ночью, на собрании, я чуть не сдох со скуки, пока отец Ллевелин читал свою молитву.

Гвинет недовольно поджала губы, но промолчала.

Упоминание о собрании заставило Шерон вздрогнуть. Она не могла понять, почему до сих пор ничего не произошло. Ведь сам граф Крэйл был там и все видел. Он хорошо разглядел Оуэна и отца Ллевелина. И он легко может узнать ее.

Может, он просто ждет прибытия специальных констеблей, которые должны арестовать всех заговорщиков? Или для этой цели сюда пришлют жандармов?

У нее закружилась голова. Сейчас она уже жалела, что взялась мыть посуду, — ей бы лучше посидеть немного.

— Четыреста пятьдесят семь подписей, — донесся до нее голос Эмриса. — Неплохо для начала, а, мам?

— Я не хочу слышать об этом, — ответила Гвинет сердито. — Не хочу, чтобы мои мужчины оказались за решеткой.

— Не бойся, мама, про наши собрания знают только те, кому положено, — весело проговорил Эмрис и заговорщически подмигнул Шерон. — Ты что-то сегодня притихла. О чем задумалась, Шерон?

Шерон медленно сложила пополам полотенце и повесила его на веревку.

— Я боюсь за Оуэна, — тихо ответила она. Это все, что она могла им сказать.

— Не бойся. Оуэн умеет постоять за себя, — успокоил ее Эмрис.

— Я сегодня возвращалась домой с Йестином, — сказала Шерон. — Он рассказал мне, как его заставили подписаться под хартией. Неужели это правда?

— Йестин Джонс! Да он просто сопливая девчонка! — презрительно бросил Эмрис. — Сколько ему лет, Шерон? Семнадцать? Восемнадцать?

— Семнадцать, — ответила она, — но он работает наравне со взрослыми. А то, что он такой мягкий по натуре, много читает и хочет стать священником, не дает тебе права называть его девчонкой.

— Ты защищаешь его, потому что он брат Гуина, — возразил Эмрис. — А я тебе скажу, что он просто трус.

— Он не трус. Он уважает закон.

— Хватит! — решительно заявила Гвинет. — Хватит говорить про хартию. Или нам больше не о чем поговорить друг с другом? К чему портить вечер? Почему мы не можем просто порадоваться тому, что мы, слава Богу, дома, все вместе, что сегодня теплый летний день?

— Ты права, мама, — откликнулся Эмрис. — Присядь, Шерон, дай отдохнуть своим ногам. Сердце обливается кровью, как подумаю, что ты с утра до вечера ползаешь по штольням, на самой тяжелой работе. Я бы с удовольствием раскроил Барнсу череп за то, что он направил тебя туда.

— Барнс дал мне работу, — возразила Шерон, присаживаясь к столу. — Пусть тяжелую, но в Пенибонте мне отказали и в такой.

— Ну да, как же, — горько откликнулся Эмрис. — Он предложил эту работу, чтобы унизить тебя, Шерон.

— Это ему не удалось, — ответила она. — Многие женщины работают в шахте и не считают это зазорным. Чем я лучше их? Я не стыжусь тяжелой работы.

— Тебе совсем ни к чему работать, — хмуро вмешался Хьюэлл. — Мне неловко смотреть в глаза соседям, когда женщина из моего дома, вместо того чтобы хлопотать по хозяйству, уходит с утра на работу. Тем более в шахту. Я и Эмрис зарабатываем достаточно, чтобы прокормить вас с бабушкой.

— Но, дедушка… — начала было Шерон.

— Наша Шерон — гордячка, — перебил ее Эмрис. — Оставшись без матери, она приехала к нам, но гордость не позволяет ей быть тебе обузой. Да и потом, после смерти Гуина…

— Что за чушь! — возмущенно воскликнул старик Хьюэлл, бросив быстрый взгляд на Шерон, которая, сидя за столом, штопала одежду. — Наша внучка никогда не будет нам в тягость, мы всегда рады помочь ей, когда нужно. Не говори ерунды, Эмрис!

Эмрис прав, подумала Шерон, устало откинувшись на спинку стула и глядя на догоравшие в камине угли. Ее мать была несчастной женщиной, проклятой церковью, а потом, когда ее позор уже нельзя было скрыть, и всеми жителями Кембрана. Она вынуждена была переехать в соседнюю долину, в Пенибонт, где поселилась в небольшом домике, принадлежавшем тому самому человеку, который обесчестил ее, — сэру Джону Фаулеру, хозяину тамошних заводов. Маленькая Шерон никогда не называла его отцом, даже в мыслях, хотя он и принял в ней некоторое участие — за его деньги она училась в Англии в привилегированной и очень дорогой школе для девочек. Потом, когда ей уже исполнилось семнадцать лет и она осталась одна, без матери, он опять пытался устроить ее судьбу, почти сосватав ее за Джошуа Барнса. Это очень хорошая партия, убеждал он дочь. Барнс — солидный, влиятельный человек.

Но Шерон отказалась. Она чувствовала себя причастной к двум совершенно непохожим мирам и выбрала для себя судьбу, которая была ей и ближе и понятнее. Она никогда не смогла бы войти в круг Джона Фаулера. Никто в этом мире, включая Джошуа Барнса, не дал бы ей забыть о ее неблагородном происхождении. И, не желая дольше оставаться в доме матери, где все напоминало ей о ее отчаянном положении, она покинула его. Но работы в Пенибонте она не смогла найти.

Шерон пришла в Кембран, к деду. Она попросила у него крышу над головой, но не захотела жить за его счет и поэтому через два дня отправилась к Джошуа Барнсу наниматься на работу, и тот, гаденько усмехаясь и оглядывая ее похотливым взглядом, предложил ей работу в шахте. Самую грязную, тяжелую и низкооплачиваемую из тех, которые исполняли женщины. Она согласилась и проработала в шахте три года, пока не вышла замуж за Гуина Джонса. Он был шахтером, жил в крошечном домишке вместе с родителями и братьями. Она перебралась в его дом — так сильно было ее желание стать здесь своей.

После смерти Гуина — его с двумя товарищами засыпало в шахте — Шерон, к тому времени беременная, опять вышла на работу. Ее сын родился восьмимесячным и умер, не прожив и дня. Шерон снова перебралась в дом деда и продолжала работать в шахте, хотя дед почти выхлопотал для нее местечко на заводе.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.

— Добрый вечер, миссис Рис. Добрый вечер, Хьюэлл, Эмрис. Привет, Шерон. — В дверях стоял Оуэн Перри, комкая в руках кепку. — Хорошая погода сегодня, не правда ли?

Глядя на Оуэна, Шерон удивилась тому, каким неуверенным и робким он становится, когда переступает порог их дома, хотя вот уже несколько месяцев появляется здесь ежедневно и все давно догадывались, что он ухаживает за ней.

— Добрый вечер, Оуэн, — сказала Гвинет. — Погода и вправду хороша, мое белье высохло мгновенно. — Она хитро улыбнулась. — Ты, наверное, гулял и решил заглянуть к нам на огонек?

Оуэн покраснел и в смущении вывернул кепку наизнанку.

— Шерон, — сказал он вместо ответа, — может, ты погуляешь со мной? Погода хорошая сегодня. Не беспокойтесь, миссис Рис, мы прогуляемся совсем немного, а потом я провожу ее домой, — добавил он. Он всегда добавлял это, хотя Шерон было уже двадцать пять лет и она побывала замужем.

Гвинет одобрительно кивнула. Шерон поднялась и, накинув на плечи шаль, прошла к двери.

— Нет, погоди-ка, — вмешался Эмрис. — Сколько у нас сейчас на часах? Половина девятого. Запомни, Оуэн, Шерон должна быть дома ровно в девять.

— Да-да, и ни минутой позже, — поддержал его Хьюэлл.

— И не вздумай уводить ее в горы, — строго добавил Эмрис, когда Оуэн, открыв дверь, пропустил вперед Шерон.

— Эх, а у меня как раз поломались часы, — ответил Оуэн, — и я оставил их дома, на шкафу. Что же мне делать, Эмрис Рис?

Дед и Эмрис громко расхохотались в ответ.

— Болваны, — сказал Оуэн, закрыв за собой дверь и беря Шерон за руку. — Чертовы комедианты. Нет чтобы придумать что-нибудь новенькое.

Шерон рассмеялась.

— Как ты сегодня? — спросил он ее, когда они, дойдя до конца улицы, повернули направо, чтобы подняться выше, откуда была видна почти вся долина, и река, и крыши домов. — Я шел и боялся: вдруг ты устала и не захочешь гулять?

— Нет, что ты. Ты же знаешь, я люблю гулять, — ответила она и шумно втянула в себя воздух. — После того как весь день проведешь под землей, начинаешь понимать, какое это чудо — воздух.

— А по мне, так нет лучшего запаха, чем запах твоих волос, — сказал Оуэн, на мгновение прижавшись щекой к ее голове. — Ты каждый день моешь их. Ты чистюля, и мне нравится в тебе это.

Она действительно мыла голову каждый день и, спускаясь в шахту, повязывала косынку, но косынка не могла защитить волосы от угольной пыли.

— Ты видел сегодня графа Крэйла? — спросила она. — Я слышала, он приходил на завод с мистером Барнсом. Эмрис говорит, что он настоящий англичанин.

— Ну да, белобрысый, как все они, разодетый и наодеколоненный, — сказал Оуэн. — Да и Барнс сегодня вырядился, как павлин.

Слова Оуэна развеяли у нее последние сомнения. Граф Крэйл — блондин.

— Интересно, зачем он приехал? — сказала она. — Он ведь прежде ни разу не появлялся здесь.

Оуэн пожал плечами:

— Наверное, решил поразвлечься. Посмотреть, как горбатятся его рабы.

Рука об руку поднявшись на вершину холма, они остановились, чтобы полюбоваться открывающимся отсюда видом. Солнце медленно скрывалось за холмами напротив, в его багряном свете река казалась чистой и безмятежной. Шерон старалась забыть о графе, прогнать из своего сердца ужасные предчувствия, но они не хотели отступать. Вдруг это ее последний вечер с Оуэном? Неужели им не суждено больше вместе любоваться закатом? Страх все больше овладевал ею.

— Мне кажется, — сказала она, глубоко вздохнув, — что это самое красивое место на земле. — И действительно, вид холмов всегда вызывал у нее чувства радости и покоя. Она помнила, как тосковала по ним, когда училась в школе.

Оуэн презрительно усмехнулся.

— Это место — сущий ад, — сказал он, кивнув сначала в сторону завода, а потом на черневшие вдалеке терриконы. — Мы вкалываем, как рабы, Шерон, а лоботрясы-англичане, такие, как наш граф, знай получают свои денежки. Они грабят нас и наши земли, а мы вместо того, чтобы сказать им «хватит», как попки, причитаем «на все воля Божья, на все воля Божья».

Шерон почувствовала, как от горьких слов Оуэна ее охватывает озноб и сжимается сердце.

— Оуэн, прошу тебя, не надо, — тихо попросила она. — Не будем портить вечер, ладно?

Он замолчал, обнял ее за талию и, повернув к себе, поцеловал в губы долгим и крепким поцелуем. Она обвила руками его шею. У нее с Оуэном все должно получиться. У него есть хорошая, надежная работа, есть дом — пусть небольшой, но после смерти матери он остался в нем один. Его уважают. И он хорош собой. Она нарожает ему крепких детишек, и ей больше не нужно будет работать в шахте. Да, у них все сложится. И это хорошо, но только как-то чересчур расчетливо. Ей всегда хотелось стать своей среди этих людей, но неужели сейчас она пытается словчить, чтобы устроиться в этом мире поудобнее? Ведь если говорить начистоту, то она не любит Оуэна, вернее — любит, но не той любовью, о которой всегда мечтала. Ну, в таком случае она не любила и Гуина. Может быть, той, настоящей любви и вовсе не бывает?

А может, у них с Оуэном и нет никакого будущего? Сколько пройдет времени, пока граф Крэйл что-то предпримет? День? Два? Наверное, ей следовало бы предупредить Оуэна, пока не поздно, пока у него еще есть время скрыться, уехать куда-нибудь. Но ведь он не станет прятаться. Она точно знает — он не станет. И она еще крепче обняла его.

— М-м. — Он потерся о ее шею. — Может, поднимемся в горы?

Он уже не в первый раз предлагал ей пойти с ним в горы. По традиции все влюбленные гуляли на холмах, поскольку там они могли немного побыть наедине, выбравшись из тесноты крошечных, переполненных людьми домишек и узких улочек. Постепенно маршруты этих прогулок становились все более дальними и продолжительными и заводили молодых в горы, подальше от людских глаз. Шерон ходила туда однажды с Гуином — это было за неделю до их свадьбы. Именно там она потеряла невинность, а точнее сказать, отдала ее Гуину, потому что, говоря ему «да», прекрасно понимала, на что идет. Земля была холодной и твердой. Она тогда едва не задохнулась под тяжестью Гуина.

— Не сегодня, Оуэн, — сказала Шерон. Ей хотелось пойти с ним, хотелось раз и навсегда определить свое будущее, хотелось забыть о страхе. Оуэн, хотя он и поругивает частенько отца Ллевелина, — человек богобоязненный. Если он зовет ее в горы, значит, он твердо намерен жениться на ней. Можно сказать, что он таким образом делает ей предложение. Ей хотелось пойти, по крайней мере какая-то часть ее существа отчаянно желала этого. — Не сегодня.

— Ты издеваешься надо мной? — спросил он. — Говоришь мне «нет», но твои поцелуи, Шерон, говорят «да». Знаешь, я был бы очень нежен с тобой. Ты, может быть, думаешь — раз я такой большой, то не могу быть нежным?

Легким поцелуем она коснулась его губ.

— Дай мне время, — ответила она. — Я не сомневаюсь в том, что ты можешь быть очень, очень нежным, Оуэн.

— Имей в виду, лето скоро кончится, — предостерег он. — А осенью в горах холодно.

— Оуэн, у меня и в мыслях нет издеваться над тобой. — Она положила голову ему на плечо. — Просто пока мне не хочется этого.

Это была неправда. Она хотела. Хотела утешения, которое мог дать ей только мужчина. Когда она была замужем за Гуином, интимная сторона жизни обычно доставляла ей радость, кроме того единственного раза, в горах. Было что-то очень утешающее в ощущении, что можно быть настолько близким с другим человеком.

— Запомни, на следующей неделе я опять предложу тебе горы, — сказал Оуэн. — Я ни за что не отступлюсь от тебя, потому что ты, Шерон Джонс, самая красивая женщина Кембрана.

— А ты, Оуэн Перри, самый красивый мужчина Кембрана, — с улыбкой ответила Шерон.

Он поцеловал ее, на этот раз быстрым, легким поцелуем.

— Ну что, тогда пойдем? Тебе завтра рано вставать.

Она кивнула, ее глаза погрустнели.

— Ах, Шерон! — воскликнул Оуэн, прижимаясь лбом к ее голове. — Если б ты знала, как мне горько и обидно, когда представлю, каково тебе приходится в шахте. Ей-богу, ты создана для лучшей жизни.

— Никто не создан для того, чтобы таскать тележки с углем, — сказала Шерон. — Но всем нужно что-то есть. — Она взяла Оуэна под руку, подняла голову и, глядя на заходящее солнце, вдохнула полной грудью, желая вобрать в себя как можно больше вечерней свежести и отчаянно надеясь, что воздух пойдет ей на пользу, что сегодня ночью она сумеет заснуть, а завтра произойдет чудо, которое развеет все ее страхи.

Глава 3

Вечером Алекс отправился на прогулку с дочерью. Как няня ни настаивала, что девочке пора спать, та капризничала и ни за что не желала идти в постель. Алекс чувствовал себя виноватым перед дочерью. Она целый день не видела отца и вынуждена была слоняться по дому и парку под бдительным присмотром пожилой няни, которая почему-то очень боялась местных жителей и не отпускала свою подопечную от себя ни на шаг.

Алекс решил прогуляться с девочкой по холмам. В вечернем свете они выглядели совсем иначе, нежели днем. Их покрытые вереском склоны в лучах заката блестели серебряным светом.

Какая живописная картина, думал Алекс, сжимая в руке маленькую ладошку дочери и окидывая взглядом долину, реку и холмы, сбегавшие к ней. Как не похожи эти края на то, что ему доводилось видеть раньше. Как будто океаны и континенты отделяют его от того, другого, мира. Непонятно почему, но ему было на удивление хорошо здесь. Даст Бог, со временем он поймет премудрости производства, от которого зависит процветание этой земли. Может статься, научится понимать людей, которые живут и работают здесь. И возможно, даже посвятит им какую-то часть своей жизни.

— Папа, что они делают? — спросила Верити, показывая пальцем в сторону подножия холма.

Алекс улыбнулся. Он тоже приметил эту влюбленную парочку внизу, однако старался не обращать на них внимания. Те явно предпочли бы считать, что они здесь одни.

— Они целуются, — сказал он. — Мужчина и женщина, решив пожениться, целуются. Или если уже женаты. Это значит, что они любят друг друга.

— Ты тоже целуешь меня перед сном, — сказала Верити. — Но не так. Не так долго.

— Видишь ли, между взрослыми мужчиной и женщиной это бывает немного по-другому, — ответил Алекс. — Хочешь, я открою тебе маленький секрет? Они пришли сюда, потому что здесь нет людей, не желая, чтобы за ними кто-нибудь наблюдал. Поэтому давай и мы не будем обращать на них внимания, ладно? Посмотри-ка лучше вокруг. — Он обвел рукой склоны холмов и долину, утопающую в лучах заката. — Тебе нравится здесь?

— Да, здесь очень красиво, — сказала Верити. — Бабушка неправду говорила. Она говорила, что здесь край света, мне даже не хотелось ехать сюда.

Алекс улыбнулся. Заходящее солнце оранжевым светом залило все небо над холмами и проложило золотую дорожку на водной глади реки. Он невольно покосился и снова увидел влюбленную парочку. Они уже не обнимались, но стояли, прильнув друг к другу. Высокая, стройная женщина с длинными темными волосами и широкоплечий темноволосый мужчина ростом чуть повыше ее. Если вечернее солнце не шутило над его зрением, он уже видел их. Этот мужчина выступал прошлой ночью на сходке, он узнал его в толпе рабочих на заводе. А она — та самая девушка из Кембрана. Хотя чего уж там, возможно, уже и не девушка.

Неожиданно Алекс почувствовал в сердце легкий укол ревности. Ему вдруг стало очень одиноко. Эти двое внизу удивительно гармонично вписывались в представший его взору пейзаж, они казались неотъемлемой частицей этой живописной уединенной уэльской долины, отрезанной горами от остального мира.

Солнце тем временем спряталось за холмами, и небо из оранжевого стало багрово-красным. Над долиной спускались сумерки. Еще чуть-чуть, и темнота скроет окрестности. Алекс почувствовал, как его охватывает безотчетная тревога, какая-то щемящая тоска, которую он не мог ни понять, ни обозначить словами. Оттого ли это, что он чужой здесь, чужой этой красоте и гармонии, что он не вырос на этой земле и не в силах ощутить свое родство с ней? Или это тоска… по дому? Нет, вряд ли. Он не мог найти ни объяснения, ни подходящих слов. Эта долина восхитительна, и он видит ее во всей ее красе, в летний вечер, залитую отсветами заката. Что ж удивительного в том, что красота природы так тронула его, — он просто досадует, что рядом нет никого, кроме маленькой дочери, кто мог бы разделить с ним эту радость.

Он снова посмотрел вниз, ища глазами влюбленную пару. Рука об руку они спускались по склону, направляясь к поселку.

— Ну что, малыш, — Алекс склонился к притихшей дочери, — не пора ли и нам домой? А то, глядишь, скоро стемнеет и маленькая девочка может заблудиться.

— Но ведь я же с тобой, папа, — сказала она, стискивая ручонкой его ладонь. — А мы всегда будем жить здесь?

— Может, и не всегда, но какое-то время поживем, если ты не против, конечно, — сказал Алекс.

— Я не против, — ответила она и со всей прямотой шестилетнего ребенка добавила: — Мне не нравится жить с бабушкой. Она всегда сердится на меня. Когда я смеюсь, она меня ругает. Она говорит, что девочка должна быть тихой и скромной. Но ведь это же глупо, правда, папа?

Да уж, подумал про себя Алекс. Но вслух сказал:

— Твоя бабушка хочет, чтобы ты стала настоящей леди.

— Ну, если леди все время ходят надутые, то я не хочу быть леди, — заявила Верити.

Алекс промолчал, решив, что благоразумнее будет не продолжать разговор на эту тему. Однако Верити еще не все высказала.

— И няня тоже такая скучная, — сказала девочка, — она сегодня не разрешила мне даже спуститься вниз, к слугам, а мне так хотелось поговорить с ними. И когда мы гуляли вокруг дома, она не разрешила мне бегать, велела идти рядом с ней. А ты же знаешь, папа, как медленно она ходит! И еще она сказала, чтобы я не выходила из парка, она говорит, что меня съедят волки. Что за чушь! Здесь ведь нет волков, правда? Няня просто ленится ходить пешком. Она лентяйка!

И к тому же очень немолодая, подумал Алекс. Он терпел ее только оттого, что она знала Верити с самого рождения, и еще потому, что ее нашла мать его покойной жены. Но Верити растет, и ей нужен человек, который бы не просто присматривал за ней, но и разговаривал бы с ней; у него самого на это, к сожалению, никогда не хватает времени.

— Наверное, пора подыскать тебе гувернантку, — сказал Алекс. — В конце концов, тебе уже целых шесть лет. Я обязательно подумаю об этом.

Об этом следовало задуматься раньше, до того, как они приехали сюда, ругал себя Алекс. Он должен был сделать это еще в Лондоне. Нужно было найти там подходящую женщину и взять ее с собой.

— Я умею читать и складывать числа. Бабушка научила меня, — затараторила Верити. — Мне не нужна гувернантка, папа. Мне нужно, чтобы кто-нибудь гулял со мной. Ну… и играл бы, — немного смущаясь, добавила она.

Да, решено. Он наймет гувернантку.

— Хорошо, малыш, я постараюсь что-нибудь придумать, — согласился Алекс.

«А мне-то самому что нужно… или, вернее, кто?» — неожиданно подумал Алекс. И снова перед его глазами возникла стройная темноволосая женщина в объятиях молодого крепкого валлийца, женщина, которую он поцеловал прошлой ночью.

Она пробудила в нем желание. Он до сих пор чувствовал его.

Алекс спал, как всегда, при настежь открытых окнах. Посреди ночи он неожиданно проснулся. Он чувствовал, что его что-то разбудило, но что именно, не мог понять. Наверное, луна, решил он спросонок, открывая глаза и обводя медленным взглядом залитую лунным светом комнату. Еще минута — и полоса света подберется к его лицу.

Можно просто перевернуться на другой бок. Пожалуй, надо бы поплотнее задернуть шторы, но так не хочется выбираться из-под теплого одеяла. Он полежал еще минуту, но наконец решился и, вздохнув, поднялся с постели.

Он стоял у окна, глядя на темные верхушки деревьев и вдыхая свежий ночной воздух. Ночь сегодня такая же лунная и яркая, как вчера, хотя и прохладнее, подумал Алекс, поеживаясь, и протянул руку к шторе.

Его рука застыла в воздухе. Вот оно, то, что разбудило его. Какой-то звук. Он понял это только что, когда вновь услышал его. Протяжный, заунывный вой. Волки? Алекс нахмурился. Неужели здесь водятся волки? Похоже, что там не только волки. Вой не мог заглушить отчетливый звон колокольчиков: там как будто брело стадо.

У него по спине даже мурашки пробежали — таким неуместным был этот вой в напоенной безмятежным покоем долине, и в нем слышалась почти человеческая тоска. Завтра нужно будет расспросить экономку, мисс Хэйнс, и Барнса тоже. Если здесь водятся волки, то ни в коем случае нельзя выпускать Верити за пределы парка, хотя бы даже и с гувернанткой.

Он задернул шторы и вернулся в постель, еще хранящую тепло его тела. И еще три раза он слышал этот вой, прежде чем забылся тревожным сном.

Шерон, вздрогнув во сне, проснулась и села в постели. «О нет! Господи, сжалься надо мной, сделай так, чтобы это был только сон!» Глядя широко открытыми глазами в темноту, она прислушивалась. Было тихо до звона в ушах. Да, ей приснилось, это был всего лишь сон.

Выждав минуту-другую, она снова легла, но лежала с открытыми глазами, настороженно вслушиваясь в тишину, со страхом ожидая повторения кошмара. Она боялась за Йестина, дорогого, милого Йестина. Она всегда любила своего мягкого, деликатного деверя. Они познакомились, когда он был двенадцатилетним мальчиком, а она совсем юной девушкой, но уже замужем за Гуином. Уже в те времена Йестин жадно стремился к знаниям, хотя не учился нигде, кроме воскресной школы, и она как могла старалась помочь ему, рассказывая обо всем, что помнила сама, что осталось в ее памяти от учебы в престижной английской школе. Ей он поверял свои мечты, с ней делился своими надеждами. Она слушала его, и сердце ее разрывалось от жалости; она понимала, что мечтам этим никогда не суждено сбыться. Подобно другим мальчишкам Кембрана, Йестин был обречен на тяжелую жизнь шахтера. Сегодня она целый день думала о нем, поэтому ей и приснился этот кошмар.

Но в следующее мгновение она опять вскочила, обливаясь холодным потом. Вой, улюлюканье, звон колокольчиков. «Бешеные». Господи, милостивый Боже, не допусти!

«Бешеные!»

Ей уже приходилось слышать их клич прежде, но всякий раз этот вой наводил на нее ужас. Она вся сжималась от страха, она натягивала на голову одеяло и затыкала пальцами уши, только бы не слышать этих звуков. Но сегодня она не может просто спрятаться от того, что происходит на улице. Сегодня это может касаться Йестина. Сегодня они, возможно, пришли за ним.

Боже, ведь он еще мальчишка. И он в конце концов подписался под хартией. Неужели они накажут его только за то, что он не сделал этого сразу? Нет, скорее всего они наметили жертву покрупнее.

Но эта мысль не успокоила ее.

«Бешеные быки» — так они называли себя, мужчины из нескольких долин, собирались вместе, чтобы наказывать непослушных и мстить неугодным, собирались тайком, по ночам и всегда в масках. Говорили, что «бешеному» не разрешается выходить на дело в своей долине, чтобы не быть узнанным и чтобы жалость к жертве не смягчила его сердце. Говорили и многое другое, но все это были только слухи, утверждать что-либо наверняка никто не брался.

«Бешеные» всегда появлялись в долине, когда кто-то из ее жителей отказывался принимать участие в какой-либо заварушке. Поначалу отщепенца предупреждали — либо к нему приходили ночные гости, либо просто подбрасывали записку с угрозами. Если он не внимал предостережениям, следовало наказание — ночной налет, погром, а зачастую и избиение в горах.

Шерон не могла согласиться с такими методами, они были отвратительны. Жизнь и без того была нелегкой. Единственное, что хоть как-то может скрасить ее, — так это любовь. До недавних пор люди в долине жили хотя и бедно, но весело и счастливо, помогая ближнему и поддерживая друг друга в тяжелую минуту. Теперь же все изменилось: жители долины стали подозрительными, они больше не могут доверять друг другу и по ночам просыпаются от страха.

Однако некоторые — и среди них есть даже женщины — считают, что безобразия бешеных идут на пользу долине. И Оуэн не исключение из их числа. Он постоянно повторяет, что надо всем сообща добиваться лучшей жизни. Но неужели для этого необходимы жестокость и насилие?

И снова стекла задрожали от нарастающего воя. Шерон зажала ладонями рот; она чувствовала, что еще минута такого напряжения — и она завизжит от страха, разрыдается в голос.

Заскрипели ступени лестницы, ведущей на второй этаж.

— Шерон? — Это был Эмрис.

Она сбросила одеяло и босиком выскочила на кухню.

— Дядя Эмрис, что это? — дрожащим голосом спросила она. — «Бешеные»?

— Да, — сказал он. — Ты испугалась?

Высокая фигура Эмриса темнела на фоне окна. Шерон подошла к нему и крепко вцепилась в его большую сильную руку, инстинктивно ища защиты.

— Я ненавижу их, — прошептала она в отчаянии.

— Они делают свое дело. — Эмрис высвободил руку и задернул занавеску. — Ничего не видать. Кажется, они не на нашей улице.

— Дядя Эмрис, за кем они пришли сегодня?

— Не знаю. И знать не хочу. Нас это не касается. — Он ободряюще похлопал ее по плечу. — Ложись спать. Завтра рано вставать.

— Да, конечно.

Она забралась в постель, натянув до подбородка одеяло. Ей не хотелось, чтобы Эмрис уходил, ей необходимо было чувствовать кого-то рядом, но она слышала, как он поднимается по лестнице, и не решалась остановить его.

А затем она опять услышала вой. Вся дрожа, она спрятала голову под одеяло и зажала ладонями уши.

Йестин, милый Йестин! Боже, убереги мальчика, защити его от их гнева!

И в довершение всего она вспомнила о графе Крэйле, об опасности, которая нависла над ними, и тихий стон вырвался из ее груди.

День выдался хлопотным. Утром Алекс, как и собирался, посетил шахту, а днем к нему пожаловали с визитом соседи.

Но еще до этого, утром, за завтраком, он пытался узнать, крики каких животных беспокоили его ночью.

Однако ни экономка, ни дворецкий будто и не слышали ночью ничего подозрительного. Они замялись, когда он напрямик спросил их, водятся ли в этих краях волки. У Алекса возникло ощущение, что они что-то скрывают от него. Но почему? Может, они считают, что он, испугавшись диких зверей, тут же соберет пожитки и поспешит вернуться в Англию и тогда они лишатся работы?

Мало-мальски вразумительного ответа он добился только днем от Джошуа Барнса, но то, что он услышал, и удивило, и встревожило его.

— Это «бешеные быки», милорд, — сказал тот коротко. Алексу тут же представились ужасные рогатые чудища, которые бродят по ночам в горах, оглашая своим воем окрестности, но следующие слова Барнса развеяли эту жуткую картину.

— На самом деле это, конечно, люди, милорд. Они ходят в масках, глухой ночью и запугивают тех, кто пытается отстаивать свое мнение.

Алекс нахмурился. Он молчал, ожидая продолжения.

— Судя по всему, рабочие что-то затевают, — сказал Барнс, недовольно поджав губы. — «Бешеные» выходят перед большой заварушкой. Хотя в последнее время здесь было спокойно.