Встреча

В день погрузки полка на товарняк в Краснодаре погода на редкость была противной: сильный порывистый ветер швырял крупные хлопья мокрого снега, который тут же таял. Пронизывающая до костей холодная сырость, угроза очередного налета вражеских бомбардировщиков подгоняли личный состав с погрузкой, каждый выполнял свои обязанности, расписанные Березовским, предельно четко. С наступлением темноты все было готово, и поезд тронулся.

Где-то в полночь Маслов, а вслед за ним и Емельянов проснулись от нестерпимого холода. По стуку колес на стыках рельсов Тимофей определил, что поезд идет медленно.

– Если так будем ползти, в вагоне и Первое мая отпразднуем, – сонно ворчал он. – А холодина – окоченеть недолго.

Емельянов подошел к двери, подставил плечо, поднатужился, и она со скрипом и визгом немного отодвинулась. В узкий просвет ворвался холодный ветер и стеганул Григория по лицу колючим снегом. Он поспешно ее закрыл. На дворе настоящая зима, мела метель.

Чтобы не разбудить остальных, они тихо помешали в буржуйке[17] дотлевавший уголь и сверху насыпали свежего. Вскоре печка начала краснеть, по вагону расплылось приятное тепло. Снова все утихло, только колеса продолжали отстукивать свою однозвучную, бесконечную песню.

И утром длинный товарный поезд в пути сопровождала метель. Но в трех вагонах, которые занимал 103-й, было тепло и весело. Подходило время завтрака, каждый доставал из вещмешка пачку концентрата гречневой каши, полученную по продаттестату, высыпал в стоявший на буржуйке котелок с кипятком – и через пять-семь минут завтрак был готов.

– И почему мы до войны не знали, что на свете есть такое замечательное блюдо? – удивляется Жорник, тщательно соскребая со дна котелка остатки подгоревшей каши.

На каком-то полустанке поезд сделал первую остановку.

Немтинов обошел «свои» вагоны. Военкомы эскадрилий Валерий Плотников и Иван Аладинский доложили, что все в порядке. Комиссар полка решил размять кости, соскочил на землю и бесцельно, просто так, направился к киоску, приютившемуся под станционным зданием. Возле него стояла небольшая группа людей. Еще издали он заметил мужчину в кожаном летном реглане. Чем ближе подходил к киоску, тем пристальнее всматривался в него. Уж очень знакомая эта слегка сутуловатая фигура. Немтинов зашагал теперь уже решительнее. Опершись на палку, человек стоял к Немтинову спиной, и комиссар увидел, что сзади его реглан весь изорван. «Батюшки, да неужели это он?» – подумал Алексей Николаевич, и его сердце заколотилось тревожно и радостно.

– Борисов! Толя! – крикнул Немтинов.

На зов человек в реглане повернулся, и они узнали друг друга. На бледном осунувшемся лице Борисова засветилась так знакомая всему полку открытая улыбка. Опираясь на палку, Анатолий заспешил к комиссару, и на глазах у всех незнакомых им людей два авиатора застыли в крепких объятиях.

– Откуда ты взялся, как сюда попал? – задавал бессвязные вопросы Алексей Николаевич.

– Бежал из госпиталя, товарищ батальонный комиссар. А теперь ищу первых попавшихся пилотяг и буду просить, чтобы взяли к себе. Неважно, на чем они летают – я готов на любой самолет.

Немтинов так внимательно слушал, что, казалось, он впервые видит этого человека. А потом спохватился:

– Да чего же мы стоим здесь столбами? Идем, Толя. Вон там вагоны нашего полка. Ты уже нашел, кого искал, – друзья твои здесь!

От радости бесстрашный летчик не мог удержать слез. Забыв о еще незаживших ранах, он так зашагал к поезду, что Немтинов едва поспевал за ним. В вагон расположения второй эскадрильи, куда они вошли, прибежали все. Какое было ликование! Ведь не осталось ни малейших надежд на его возвращение, и вот Анатолий здесь, в кругу своих товарищей! Со всех сторон Борисова засыпали вопросами.

– Да тише вы, черти! – не то в шутку, не то всерьез крикнул военком эскадрильи Иван Аладинский. – Хотя бы кто-нибудь спросил, ел ли человек сегодня.

– Если по-честному, то не только сегодня, а третий день во рту ничего не было. Аттестата-то у меня нет, я же госпитальный дезертир.

– Не падай духом, Толя, сейчас наверстаешь упущенное, – раздались в толпе голоса, и с разных сторон потянулись к Борисову руки с пачками гречневого концентрата, галетами, кусками сахара.

…Три товарных вагона в пути несколько раз прицепляли к другим составам, и только на седьмые сутки поезд, наконец, прибыл в место назначения. Разместились в обычных армейских казармах. Но сейчас они казались необычными, из иного мира, потому что в них был электрический свет, а мы за эти полгода совсем отвыкли от него.

Командование запасной авиабригады, в состав которой временно вошел полк, разрешило личному составу недельный отдых. Это тоже обрадовало: шутка ли, после того, что пришлось пережить, вдруг не бьют по тебе зенитки, не сыпят гитлеровцы бомб на аэродром, да еще целую неделю можно ничего не делать.

– Думалось ли, гадалось ли, что мы Новый год встретим так далеко от фронта, – удивлялся Сергей Попов.

Настроение у всех было приподнятое. Кто знал адреса своих семей, писали письма, а Плотников рискнул даже телеграмму послать жене.

– Чем черт не шутит, когда дети спят. А вот и дойдет, тогда Нина обязательно приедет к Новому году, – убеждал Валерий Попова. – Не все же ей похоронки получать обо мне. Пусть приедет и убедится, «что солдат еще живой».

Время летело так быстро, что незаметно подошли последние два дня 1941 года. До подъема было еще не меньше часа, а дневальный разбудил Плотникова.

– Товарищ младший политрук, вставайте, к вам жена приехала.

Валерия как ветром сдуло с кровати. Кажется, ни по одной тревоге он так быстро не одевался, как сейчас.

– А где же она? – опомнившись, спросил дневального.

– Стоит возле моей тумбочки! – отчеканил моторист.

Плотников вихрем помчался к выходу, и через какое-то мгновение Нина была в объятиях мужа, которого уже дважды оплакивала, получая с фронта известия о его гибели.

В тот же день однополчан молнией облетело радостное известие: в полк возвратились Андрей Буханов и Иван Малышенко. Представ перед командиром полка, они начали было докладывать по всей форме, но Павел Иванович махнул рукой: «Оставить доклад», и крепко, по фронтовому обнял Андрея и Малышенко. Первым в штаб прибежал, запыхавшись, Попов. Затем как из-под земли выросли Маслов и Емельянов, а через несколько минут комната была битком набита: каждому хотелось «из первоисточников» узнать о странствиях этих двух мужественных летчиков. И когда воцарилась тишина, они рассказали…

Через два дня после того, как их навестили в Симферополе Попов и Вендичанский, оба вместе с госпиталем были эвакуированы в Керчь, оттуда через пролив на Таманский полуостров, а затем санитарным поездом в глубокий тыл. Перед отправкой их чуть было не разлучили, хотели разместить в разные эшелоны. Пришлось обращаться к самому начальнику госпиталя. Убедили все-таки, что они не просто летчики одного полка, а настоящие друзья, и разлучать их никак нельзя.

Как только обоих подремонтировали так, что могли ходить с помощью палок, они начали осаждать начальника госпиталя просьбами о выписке в часть. Осада продолжалась больше недели, пока, наконец, начальник госпиталя не пошел на компромисс: он согласился обоих выписать с направлением в свой полк, но с обязательным предварительным трехнедельным отпуском. Они и этому были рады. В тот же день получили необходимые медицинские документы, продаттестаты, поблагодарили лечащих врачей и сестер и оставили стены госпиталя.

Вышли на улицу и вдруг остановились:

– А куда же мы поедем? – спросил Буханов.

– Не знаю, Андрюша. Я как-то раньше об этом не подумал. – Между бровей у Малышенко пролегла глубокая складка, губы поджались и он глухим голосом добавил:

– Мне ехать некуда. Каховку немцы захватили, а там у меня все: отец, мать, три сестренки, – Ваня немного помолчал, а потом с грустью продолжал: – Были, конечно, а сейчас – не знаю.

– Знаешь что? – обратился Андрей к другу. – Поедем в Сталинград, туда моя Галина с Аллочкой эвакуировалась. Ну, чего молчишь? Да тут и думать нечего – решено!

Для Галины Ивановны как гром среди ясного неба был приезд мужа со своим другом.

– Андрюша, хотя бы письмо или телеграмму прислал. Я бы что-нибудь продала и купила продуктов, – взволнованно говорила она. – А то у нас с продуктами… – потом спохватилась и умолкла, не досказав то, что чуть не сорвалось с языка.

Но Андрей и так все понял.

– А ты же писала, что вы с Аллочкой сыты, да еще убеждала, чтобы я не беспокоился о вас, – ласково сказал Андрей.

Наступила тишина. Они встретились взглядами и улыбнулись. Да и что было говорить? Без слов поняли друг друга. На фронте и в госпитале не один Буханов получал письма из тыла от родных и близких, в которых никто не жаловался, что сутками не отходил от своих рабочих мест, спал там, где работал, что питание было крайне скудным. Туда шли письма с заверениями: «О нас не беспокойтесь, у нас все хорошо, мы сыты и ни в чем не нуждаемся. Бейте фашистскую гадину и скорее возвращайтесь домой». Так писала и Галина Буханова.

Две недели выхаживала она дорогих гостей, и все это время Андрей не выпускал из рук свою дочурку. Аллочка уже подросла, научилась говорить много новых слов, и это было лучшее лекарство для отца. Малышенко был согрет этим семейным теплом и старался убедить себя, что с родными в Каховке все будет хорошо. Галине из вещей продавать ничего не пришлось – достаточно было тех продуктов, которые получали на два аттестата. Дело быстро пошло на поправку, и отпуск незаметно подходил к концу, надо было собираться в путь.

Нелегко было им узнать, где находится полк, но все уже позади, Буханов и Малышенко снова вернулись в свою фронтовую семью. С великой душевной болью они узнали о гибели боевых товарищей. Особенно тяжело перенес Андрей известие о том, что нет в живых Ивана Вендичанского.

По случаю приезда жены Плотников устроил торжественный ужин. У какого то прощелыги купил за баснословную цену литр спирта, на закуску принес из столовой пшенной каши. Но когда в торжественный момент наполнили понемножку алюминиевые кружки, дружно чокнулись за встречу Валерия с Ниной, за возвращение в полк Ивана и Андрея, за Новый год, то оказалось, что никакой это не спирт, а черт знает какая жидкость, смешанная с керосином. От участников этой встречи даже на второй день так несло керосином, что от них отворачивались.

Но, тем не менее, вечер прошел весело. Поднимая кружку, Нина сказала: «Теперь, кто бы что ни говорил, какие бы извещения не получала – никогда и никому не поверю, что Валера может погибнуть».

1942 год для летного состава 103-го полка начался напряженной учебой. Летчики анализировали свои промахи в прошедших боях, тактику действия авиации противника, особенно его истребителей, искали свои тактические приемы, совершенствовали летное мастерство. Технический состав изучал случаи отказов материальной части, оружия. Много внимания уделялось грамотной эксплуатации самолета, мотора и различного оборудования.

В первых числах марта майор Березовский был вызван в управление кадров ВВС и оттуда уже не вернулся, пошел на повышение. Жалко, что ушел, и в то же время приятно, ведь человека выдвигают. Ефима Степановича все ценили высоко. На должность начальника штаба полка вступил начальник связи капитан Фомин Сергей Александрович.

В конце апреля программа летной подготовки молодых летчиков закончилась, их распределили по маршевым полкам. В 103-й попали девять человек, среди них заметно выделялись трое. Георгий Коваленко даже представился командиру полка с гитарой в левой руке.

– Ты кто, летчик или гитарист? – строго спросил Мироненко.

– И то, и другое, товарищ подполковник, – не моргнув глазом, ответил младший лейтенант.

И уже на второй вечер Коваленко дал такой концерт, что все пришли в восторг, особенно были довольны политработники.

– Это же находка для нас, – говорил Плотников. – Сам поет, сам аккомпанирует. Вот это летчик!

– Да, положим, еще неизвестно, какой из него летчик будет, пока что только желторотый птенчик, – вмешался Маслов.

Услышав этот разговор, Георгий решительно ответил:

– Постараюсь и летчиком быть неплохим, скорее бы на фронт.

Сергей Аверьянов – статный, высокий, с красивым чубом парень, большой любитель петь, и пел прекрасно.

– Такой не одну девушку с ума сведет, – шепнул Плотников Попову.

– Свел бы, не будь войны. А сейчас ему не до девушек будет, как улетим отсюда.

Павел Назаров перед войной был авиационным техником. Но пришла лихая пора для нашей Родины, и Назаров добился разрешения овладеть трудной профессией летчика. Полюбил летное дело так, что ему казалось теперь – нет на свете лучшей работы. Но бывших своих коллег стал называть не иначе, как технарями, и ремешок летного планшета отпускал на последнюю дырку, чтобы переброшенный через плечо планшет бился по ногам. Из-за этого его в шутку называли «Чкалов номер два».

Все ждали отправки на фронт, но на какой, никто не знал.

30 апреля командир полка получил приказ перелететь на Кубань. Весь день ушел на подготовку, а 1 мая во второй половине дня летчики произвели посадку снова на аэродроме Абинская. Спустя три часа приземлились и два транспортных самолета Ли-2 с техническим составом.

Здесь самолеты были приведены в полную готовность, а 5 мая перелетели через Керченский полуостров на аэродром Багерово. Полк вошел в состав 15-й ударной группы генерал-майора Климова ВВС Крымского фронта.

Снова в Крыму

В конце декабря 1941 года, в период наибольшего напряжения боев за Севастополь, советское командование приступило к осуществлению первой за время Великой Отечественной войны крупной Керченско-Феодосийской десантной операции. Она закончилась 2 января 1942 года. Войска 51-й и 44-й армий при поддержке Черноморского флота и Азовской флотилии продвинулись в глубь Керченского полуострова более, чем на сто километров, освободили города Керчь и Феодосию.

Гитлеровцы приняли все меры, чтобы исправить положение. Бои за крымскую землю приняли критический характер. 15 января немцы перешли в наступление. Силы были неравные – наши войска вынуждены были оставить Феодосию. Усилия нашего командования возобновить наступление в марте и апреле к успеху не привели. Имея многократное численное превосходство в живой силе и технике, гитлеровцы готовились к решительному наступлению.

6 мая 1942 года штурмовики 103-го полка приземлились на аэродром Багерово, всего в 12 километрах западнее Керчи. В тот же день повели группы Мироненко, Попов, Маслов и Емельянов. Немцы их встретили сильнейшим зенитным огнем. По двадцать и более вражеских истребителей непрерывно висели над полем боя. Под вечер двенадцать «фоккеров» ударили по аэродрому. К счастью, подожгли только один самолет. 6 и 7 мая налеты повторялись по нескольку раз. Чтобы дать возможность действовать штурмовикам, наши истребители над аэродромом вступали в неравную схватку. На земле и в воздухе обстановка была накалена. Под огнем гитлеровских истребителей взлетали наши штурмовики, на маршруте вместе с истребителями вели оборонительные бои, пробиваясь к цели. Над полем боя их встречал губительный зенитный огонь, а на обратном пути вплоть до посадки снова подвергались атакам «фоккеров» и «мессершмиттов».

Это было самое трудное время для полка за все прошедшие месяцы войны. Казалось, такое невозможно выдержать живому человеку. Люди за эти три дня почернели от перенапряжения. Все стали молчаливее и еще злее к фашистам. Особенно тяжело было молодым летчикам, ведь они только теоретически знали про войну и сразу встретились с такими испытаниями.

Но ребята – молодцы, выдюжили эту ношу, которая свалилась на их плечи с первых дней фронтовой жизни.

И сейчас Коваленко не оставлял гитару. После ужина под ее аккомпанемент напевал «Синий платочек» или еще что-нибудь. Слушали его и хоть на какое-то время забывали о войне, отходили душой. Прав был Плотников, когда говорил, что Коваленко – находка для полка.

Как день сменяется ночью, так на войне часто радость победы – горечью неудачи. Так было и 8 мая.

К исходу 7 мая авиаразведка обнаружила на аэродроме Сарабуз до ста вражеских самолетов. Полку было приказано нанести по нему бомбардировочно-штурмовой удар. Мироненко понимал, насколько сложным будет это выполнить. Надо лететь на предельный радиус действий «илов», что не допускало никакого отклонения от курса; большая часть пути проходила над территорией, занятой противником, где можно не один раз попасть под обстрел зениток или истребителей; половина маршрута – над морем, а это сильно затрудняло пилотирование и ведение ориентировки. И, наконец, чтобы застать на аэродроме все самолеты, придется взлетать в темноте.

Вот почему командир полка решил лично возглавить этот вылет. Вечером было все готово. Перед рассветом 8 мая взлетели 10 тяжелогруженных «илов». Заместителем командира шел Андрей Буханов, вторую пятерку вел Сергей Попов.

Могли ли гитлеровцы предположить, что на них в эту рань обрушится удар такой страшной силы? Нет, не ждали. Высокомерные и наглые в тот период войны, они даже не побеспокоились о рассредоточении своих самолетов. Весь маршрут командир шел на предельно малой высоте, как говорят летчики, впритирку к земле. Подлетая к цели, Мироненко «горкой» набрал высоту. Летчики увидели на старте около 80 бомбардировщиков, стоявших крыло в крыло с работающими моторами, готовых к взлету. Но ни одному не удалось подняться. Уходя от цели, ребята видели отрадную картину: один за другим взрывались вражеские бомбардировщики, взлетали вверх обломки металла и огромные султаны черного дыма взметались в голубое безоблачное небо.

После возвращения на свой аэродром не только неугомонный Борисов по-детски радовался такой удаче, а даже Маслов и Емельянов не могли скрыть возбуждения. Техники Жорник, Алексеенко, Фабричный и другие ходили в именинниках: в то пожарище вражеских самолетов вложен и их нелегкий труд.

С задания не вернулся лейтенант Угольников, он был сбит прямо над аэродромом. Но за его смерть товарищи отплатили сполна: на следующий день партизанская разведка сообщила, что уничтожено 38 бомбардировщиков и 41 немецкий летчик.

Во второй половине дня поступил приказ ударить по высадившемуся морскому десанту северо-восточнее Феодосии в районе Дальних Камышей. Возбужденные эффективностью утреннего вылета, техники старательно, с большим воодушевлением готовили машины. В их натруженных руках работа спорилась.

Снова семерку «илов» повел Павел Иванович Мироненко. Заместителем как и утром, он назначил Андрея Буханова. Сопровождали штурмовиков шесть Як-1 во главе с капитаном Каралашем. Еще при подходе к Дальним Камышам летчики увидели огромные колонны, в которых было не менее двух тысяч войск, по сторонам дорог шли танки, много артиллерии. Всю эту массу войск прикрывала большая группа истребителей.

Но только «илы» успели сбросить бомбы по одной из колонн, как где ни возьмись – новые вражеские истребители. Группа капитана Каралаша приняла бой против двадцати двух «мессеров». Наши истребители дрались бесстрашно, но при таком соотношении сил они не в состоянии были прикрыть штурмовиков.

Мироненко вдруг услышал оглушительный удар снаряда в бронеспинку, в тот же момент почувствовал, что перебито управление элеронами. Он с трудом развернулся на восток, к своим, и прижался к земле. Но за ним устремились три «месса» и поочередно продолжали атаковать. Уже отбит и руль поворота – маневрировать почти невозможно, действует пока один руль глубины. Высота несколько метров, а фашисты все атакуют. Ручка управления болтается в руке – значит, отбит и руль глубины. Если бы высота была больше, то самолет сразу вошел в пикирование и врезался в землю. Это летчик предвидел, поэтому и пошел предельно низко. Сейчас же ему ничего не оставалось делать, как убрать газ и выключить зажигание.

А когда пришел в себя, то понял, что сидит в кабине, от самолета осталась только броневая часть фюзеляжа, крыльев нет – они где-то отлетели при посадке, стволы пушек скручены в бараний рог.

Словно в тумане увидел бегущих к нему людей. Кто они? Свои или немцы? Приготовил автомат (он всегда летал с автоматом).

– Мы свои! – слышит Павел Иванович, подпускает ближе и убеждается, что не немцы.

Ему помогли выбраться из кабины, дали воды, и он совсем пришел в себя. Только тогда заметил, что на левом сапоге нет каблука: осколок, как ножом, срезал его по самую подошву, но ноги не задел. На фронте часто говорили: «Чудом спасся». Сейчас это можно было сказать и о командире полка.

Буханов на сильно поврежденном самолете с трудом дотянул до своего аэродрома. При посадке колеса жестко коснулись земли, и только опыт летчика не допустил полного разрушения машины, так как приземление было на одни обода – покрышки колес полностью иссечены осколками.

Старший политрук Иван Аладинский и лейтенант Иосиф Шкиндер сбиты над целью и погибли. Из группы истребителей сопровождения возвратился один капитан Каралаш, остальные погибли. Подполковник Мироненко возвратился в полк поздно вечером.

Немецко-фашистские войска продолжали развивать наступление. 12 мая Мироненко дважды летал на разведку один. Он видел по всем дорогам в направлении на Керчь интенсивное движение гитлеровцев. Весь этот день Ермилов, Маслов, Попов по нескольку раз водили группы на вражеские колонны войск и техники. В каждом вылете не досчитывались своих товарищей.

На второй день повторилось то же. Утром Буханов, Малышенко, Борисов, Ильин во главе с Масловым штурмовали большое скопище гитлеровской пехоты, конницы и автомашин в районе Сараймин и Джинельджи и были обстреляны сильнейшим зенитным огнем. Потом на них напали 17 «мессеров» и атаковали вплоть до посадки штурмовиков. Садились, кто как мог: все самолеты были в таком состоянии, что два даже не подлежали ремонту.

14 мая Тимофей Маслов снова повел шесть «ильюш» на штурмовку артиллерии и пехоты на южной окраине Баксы. В эту группу вошли Григорий Емельянов, Анатолий Борисов, Сергей Аверьянов, Константин Полбенников и Александр Журавлев.

После сбрасывания бомб Маслов обнаружил северо-восточнее Еникале на лугу видимо-невидимо автомашин и устремился туда. Были пущены в ход «эрэсы», пушки, пулеметы. Но ребята попали в огненную западню. От сотен разрывов небо почернело. А ведущий снова идет в атаку. Это было невиданное единоборство шестерых советских летчиков со множеством фашистских зенитчиков. Штурмовики устремились в последнюю атаку, но тут вдруг взрывается самолет Борисова и падает в фашистское скопище. В адском пламени войны сгорел еще один мужественный воздушный боец. В памяти товарищей-однополчан он и поныне остался веселым, неугомонным, а порой и бесшабашным, но в бою бесстрашным летчиком – юный Толя.

Это был последний боевой вылет полка в трагические дни отхода наших войск с крымской земли в мае 1942 года.

К вечеру 14 мая вражеские войска прорвались к окраинам Керчи. В это время аэродром закрыл плотный туман, а гитлеровцы уже подошли к Багерово и в некоторых местах обошли его. В полку осталось четыре «ила», которые могли взлететь, их во что бы то ни стало надо перегнать за Керченский пролив, снова на аэродром Абинская. Но как? Из-за тумана – видимости никакой, надвигалась ночь.

Уже в темноте весь личный состав пешком отправился в направлении переправы через пролив, на машины погрузили только специмущество и самые необходимые личные вещи. Для спасения самолетов остались Мироненко, Бухалов, Попов, Малышенко и их механики.

В чернильной непроглядной темени вокруг грохотали взрывы, бухали пушки, ревели мощные моторы танков, слышен душераздирающий скрежет и лязг гусениц. И от того, что ничего этого не видно, делалось жутко.

Командир полка приказал во все самолеты заложить взрывчатку, и если ночью фашисты начнут занимать аэродром – машины взорвать, а самим отправляться к переправе. Ночь прошла в предельном напряжении, никто не спал. Утром туман по-прежнему не рассеивался.

Мироненко окружила небольшая группа людей и с тревогой ждала его слова. А он стоял неподвижно, словно окаменел, только на скулах нервно ходили желваки: думал, что делать сейчас, сию минуту, иначе любое его решение может оказаться бесполезным.

Вдруг Павел Иванович резко встряхнул головой, как бы пришел в себя, и жестко, тоном, не допускающим никаких возражений, сказал:

– Будем взлетать. После взлета – курс 90 градусов, возможно, на Кубани нет этого проклятого тумана. Другого выхода у нас нет. Или взлетим и спасем машины и себя, или здесь погибнем. Третьего нам сейчас не дано. Я взлетаю первым, за мной капитан Попов, потом лейтенант Малышенко, последним – капитан Буханов.

– Слушаюсь… Слушаюсь, – недружно ответили летчики, и этим одним словом каждый подтвердил свою готовность идти сейчас на верную смерть.

Но когда Павел Иванович ушел от самолетов, чтобы выбрать направление для взлета, его охватил ужас: летное поле было вспахано. Не вызывало сомнения, что это сделала уходившая последняя команда БАО, чтобы не дать немцам готового аэродрома, а в ночном грохоте никто не слышал трактора. В страшной ярости Мироненко выхватил пистолет и, вспоминая всех святых, побежал к летчикам и что есть силы повторял:

– Застрелю! Застрелю!

Но стрелять было не в кого. Кроме четырех летчиков и их механиков, на аэродроме не было никого. Уже где-то совсем рядом слышен лязг гусениц немецких танков. Выбрав на окраине аэродрома невспаханную узкую полоску, Павел Иванович решил взлетать. Он взял в фюзеляж механика, взлетел и сразу исчез в плотном тумане, а вскоре не стало слышно и гула мотора. Остальные взлетали со своими механиками в установленной очередности.

Только от траверзы Темрюка туман начал рассеиваться, а в районе Варениковской в голубом небе ярко светило солнце. Первые три самолета благополучно приземлились на аэродроме Абинской. А Буханову и сейчас не повезло: перед взлетом он запустил мотор, но развернуться не мог – тормоза не действовали.