В пылающем небе

– Ну что, Чилитка, до свидания или прощай? – И подумал: «Вернусь – угощу сахаром».

– Товарищ командир, самолет к вылету готов! – доложил Тополя. – Бомбы и «эрэсы» подвешены, пушки и пулеметы заряжены…

– Хорошо, спасибо, браток, – произнес я любимое Федино слово.

Стоя на плоскости и надевая парашют, я взглянул на солнце. Оно показалось мне необычайно ярким…

– Ты посмотри, Филипп, какое ослепительное сегодня солнце.

– А оно и вчера, и позавчера, и все эти дни такое, товарищ командир.

И все-таки мне показалось, что давно не видел его таким.

…Под нами Темрюкский залив. Высота 700 метров. Северо-западнее Голубицкой от берега на запад идут шесть барж. С Голубицкой нас встретили огнем три батареи крупного калибра. Сообщаю об этом по радио на командный пункт «Арка».

Пройдя Пересыпь, делаю разворот и выхожу на Ахтанизовскую. Из станицы ведет огонь средне – и малокалиберная зенитная артиллерия.

– На западной окраине Ахтанизовской – штук двадцать машин, очень много пехоты, – сообщаю на КП, и один за другим идем в пикирование. Все заволокло дымом.

Берем курс на Семенюк и Тамань. По дорогам, ведущим на юг, по берегу Таманского залива снова видим множество машин. Бьют крупнокалиберные пулеметы и малокалиберная артиллерия. Сосчитать невозможно – очень много. С порта Семенюк открыли огонь до тридцати орудий. В заливе, севернее Тамани, плавсредств не видно. Переходим на снижение.

Слышу голос Вершинина:

– Снизу атакуют два «месса».

Стрелки всех самолетов ведут дружный огонь. Нам помогают истребители.

– Товарищ командир, один «месс» готов!

– Молодец, поздравляю!

– «Ворон-два», я – «Ястреб». Твой стрелок сбил одного «худого», второй на бреющем ушел в море. Выполняй задание – прикрою.

Переходим на бреющий. Вижу, что в плоскостях нашего самолета уже несколько пробоин. Ничего, бывало хуже! Идем к южному побережью Ахтанизовского лимана. Море огня. Воздушные стрелки ведут ответную стрельбу. Весь берег – сплошная оборонительная полоса, она густо усеяна проволочными заграждениями и траншеями. На высоте десяти-пятнадцати метров прочесываем огнем пехоту, засевшую в траншеях.

Лиман позади. Вот и своя территория. Набираю высоту и уменьшаю скорость. Все ведомые – возле меня. Хорошо, когда все.

Снова связываюсь с «Аркой» и передаю последние разведданные. Только после того, как «Арка» сообщила, что все поняла и поздравила с отличным выполнением задания, я почувствовал сильную усталость, но облегченно вздохнул, подумав, что в бою ни разу не вспомнил о дурных предчувствиях, которые лезли в голову перед вылетом. В бою думаешь только о противнике, о том, как его лучше бить.

На земле Ермилов крепко обнял меня.

– Ну, Филимоныч, ты родился в рубашке. Ведь когда я давал это задание, думал, что не увижу тебя больше, честное слово.

– А вы знаете, я тоже почти был уверен, что это задание будет для меня последним, но об этом никому не сказал.

И мы еще раз обнялись.

– По вашим разведданным уже повели свои четверки Тришкин, Аверьянов и Некрасов, – сообщил мне командир полка.

– На какую цель ушли? – спрашиваю, тревожась за товарищей.

– Тришкин и Аверьянов будут бить по пехоте на северо-западной окраине Ахтанизовской, а Некрасов – по обороне на побережье Ахтанизовского лимана.

– Вы не представляете, сколько там зениток.

– Понимаю… – только и мог ответить Иван Афанасьевич.

Время тянулось мучительно долго. Наконец, на горизонте показались темные точки – наши товарищи возвращались с боевого задания. По мере приближения их к аэродрому все более четко становилось видно, что возвращаются не все…

Погибли четыре экипажа… При подходе к цели группы были встречены мощным зенитным огнем. Они выполнили задание, но полк понес очень тяжелую утрату… На втором заходе прямым попаданием снаряда сбит Георгий Тришкин. Погиб один из лучших ведущих полка, признанный мастер штурмовых ударов. Он не знал страха в борьбе с врагом, ему доверяли самые сложные и ответственные задания. И всегда Тришкин выполнял их только отлично. Совсем недавно, 8 июня, он водил 46 самолетов на штурмовку автомашин, танков и пехоты в район Калабатка. В сложной метеорологической обстановке при сильнейшем противодействии зенитной артиллерии мы в течение получаса держали гитлеровцев под непрерывным огнем. 23 августа ему, молодому коммунисту, исполнилось только двадцать два года. Свою жизнь сибиряк Георгий Тришкин отдал за освобождение кубанской земли.

В группе Аверьянова на первом заходе прямым попаданием сбит младший лейтенант Крынкин, а на втором Аверьянов с дымящимся мотором ушел на вынужденную посадку и сел на территорию противника совсем близко от южного берега Ахтанизовского лимана. Никто не мог сказать о его дальнейшей судьбе. Сбили и лейтенанта Некрасова. Он упал в Кызыл-Такский лиман, а его воздушный стрелок старший сержант Аркадий Романов выбросился на парашюте.

С вывихнутой рукой восемь суток пробирался Аркадий по занятой врагом территории к своим, пока не встретился с нашими разведчиками. Через три недели Аркадий был снова в строю.

Потеря командиров эскадрилий, классных мастеров штурмовых ударов Тришкина и Аверьянова сказалась на боевой работе. Но прошло немного времени, и летчики Коваленко, Назаров и другие зарекомендовали себя умелыми ведущими. Третью эскадрилью возглавил старший лейтенант Коваленко, вторую – старший лейтенант Леонид Поликарпов, а первую было приказано принять мне.

– Ну, Филипп, жаль, конечно, а приходится расставаться. Ермилов не разрешил переходить в первую вместе с тобой. В экипаже Поликарпова теперь будешь.

– И тринадцатого нэма, и вас нэ будэ.

– Ты що? Як цэ нэ буду?

– Та ни, в другий эскадрильи нэ будэтэ, – виновато ответил Тополя и, как бы оправдываясь, добавил: – А чого вас нэ прызначилы командиром другой эскадрильи?

– Не знаю, начальству виднее. А тебе, дружище, желаю для своего нового командира так готовить самолет, чтобы он в бою не подорвал твой авторитет.

– Буду стараться, товарищ командир.

Вот и расстался я с Филиппом Тополей, замечательным тружеником и добродушнейшим человеком.

В этот период по предложению летчиков командование начало принимать меры к тому, чтобы нас по возможности сопровождали одни и те же истребители. Это сразу дало свои результаты. Еще лучше мы стали понимать друг друга после того, как стали совместно разбирать полеты. Если при выполнении задания был воздушный бой, то после полета все командиры, водившие штурмовики, ехали на аэродром истребителей и вместе анализировали результаты боевого вылета. Мы уже знали истребителей не только по почерку полета, но и лично. Такие совместные разборы нас сближали, со временем мы стали очень близкими друзьями-товарищами. А разве может товарищ подвести в бою?

9 октября 1943 года наши войска вышли к Керченскому проливу. Таманский полуостров был полностью очищен от фашистских захватчиков. За активное участие в боевых действиях по освобождению Кубани, за образцовое выполнение боевых заданий нашей 230-й штурмовой дивизии было присвоено наименование – «Кубанская».

В эти дни меня ожидала большая радость. Как-то вечером вызывает Иван Афанасьевич. Вижу по выражению лица – что-то приятное собирается сообщить командир полка.

– Хочешь повидать родных?

Я даже ушам своим не поверил.

– Мало ли что я хочу, но это же невозможно!

– Нет, возможно, – улыбнулся Ермилов. – Поедешь в отпуск вместе с Фурдуем, он харьковчанин, вам по пути.

Семь дней добирались товарняками и семь дней не верили, что едем домой, что, наконец, увидим своих родных, о которых было столько передумано за эти два года войны. В Купянске мы с Фурдуем расстались, договорились через три дня встретиться здесь же, чтобы вместе возвращаться в полк. Я пересел на другой товарняк. Еще полдня пути – и вот знакомый разъезд. Пройти 20 километров – и я дома…

Дома… Я совсем отвык от этого простого и привычного слова.

Дома… Дорога была длинной и пустынной. Все время моросил мелкий холодный дождь. Пахло прелой соломой. И все же это было несказанно приятно: дождь, и долгая дорога, и запах соломы. Уже перед самым селом на развилке свернул на ту дорогу, по которой в детстве гонял на пастбище скот. В долине нашел знакомый родник и, хотя пить совсем не хотелось, скинул вещмешок, наклонился и пил, как когда-то в детстве, из пригоршни студеную воду, пил, смакуя, не торопясь. А дождь все шел и шел.

Наша хата на самом краю села. Садок вырублен, забора нет. Кругом никого. Нет, вот идет какая-то женщина.

– Чи цэ ты… Кузя?

Слезы, объятия. И самый главный вопрос:

– А мого нэ бачыв, Стэпана, нэ бачыв?

– Нэ бачыв.

В слезах бежит куда-то причитая. А я иду к своей хате. Обшарпанная вся, смотреть больно. Сердце бьется, как перед опасным боевым вылетом. Сразу войти не осмелился – еще напугается мать. Стучу в окно.

– Хто там? – раздается родной голос.

– Цэ я, мамо.

– Господи…

Вот и мама, и Маруся, моя сестренка…

– Якый ты худый, Кузя…

– Были бы кости, мясо нарастет.

Мать суетится, что-то готовит на стол, а сестренка спрашивает:

– Ты насовсем? Ты насовсем, Кузя?

Как им сказать, что через день мне уезжать… В хате уже полно женщин. И все те же вопросы.

– А ты мого нэ бачыв?

– А мого, Кузя?

…С отпуском у людей обычно связаны самые светлые воспоминания. Я покидал родное село с болью в сердце: этим женщинам, может быть, никогда уже не придется увидеться с теми, о ком они меня спрашивали.

По возвращении в часть узнал, что Указом Президиума Верховного Совета СССР нашему полку учреждено боевое знамя. Полковое знамя – это великая воинская гордость! Мы с нетерпением ждали, когда у этого знамени на торжественный пост номер один станет первый солдат полка.

Утром 31 декабря 1943 года, когда все были заняты подготовкой к встрече Нового года, пришла весть о том, что сегодня нам будут вручать полковое знамя. Все только и говорили об этом. А во второй половине дня на летном поле выстроились летчики, воздушные стрелки, техники. У всех праздничное настроение. Командир полка подает команду:

– Сми-и-ирно-о!

Все замерли. Торжественные минуты. Заместитель командира дивизии по политчасти Тупанов передает в руки майора Ермилова полковую святыню. Принимая знамя, командир полка приник к нему губами. Штурмовики поклялись во имя Родины, во имя Победы не жалеть ни сил, ни самой жизни.

Знаменосец Владимир Корсунский, крепко стиснув древко, впервые несет алое полотнище перед застывшим строем. Слева от него чеканит шаг Семен Кныш, справа – Георгий Жорник.

Под этим знаменем мы преодолели большой и невероятно трудный путь войны. Под этим знаменем шли в свой последний бой наши боевые друзья, отдавшие Родине самое дорогое – жизнь.

Новая должность

После прорыва войсками 4-го Украинского фронта обороны противника на Перекопе и стремительного наступления 1-й Приморской армии со стороны Керчи в короткий срок значительная часть Крыма была освобождена. Враг, отступая, стягивал живую силу и технику к Севастополю. На дальних и ближних подступах к городу фашисты создали мощный оборонительный рубеж.

В конце апреля 1944 года наш полк получил приказ перебазироваться с Кубани на аэродром Чонграв. Этот маленький поселок затерялся в крымских степях севернее Симферополя (теперь он называется Колодезное). Сложилось так, что сто третий полк за время войны вот уже третий раз вступает в бой за родной Крым. Мы летели на небольшой высоте и хорошо видели, как жители Кубани и Тамани выходили из домов и в знак благодарности за освобождение махали поднятыми над головами шапками и платками. Пролетая над самыми головами провожающих, летчики покачивали крыльями.

На следующий день на аэродроме приземлился вездесущий По-2. Он подрулил прямо к КП. Из кабины вылез стройный высокий летчик в кожаном реглане. Знаков различия не видно, но, наблюдая за ним, мы догадывались, что это, видимо, большой начальник. Все даже встали, когда он проходил мимо нас, направляясь к землянке, где размещался КП. Не прошло и получаса, как подали команду построиться всем летчикам.

– Товарищ командующий! Летчики полка по вашему приказанию построены! – отрапортовал Ермилов.

Только сейчас нам стало ясно, что это генерал Хрюкин – командующий 8-й воздушной армией, которой была придана наша дивизия на время освобождения Севастополя. Глядя на него, многие ветераны полка вспомнили о Михаиле Яковенко… Они знали, какими закадычными друзьями были курсанты, а позже молодые лейтенанты Яковенко и Хрюкин. А потом, на войне, их судьбы сложились по-разному…

Командующий говорил коротко. Задача нам была ясна. Но генерал особо подчеркнул, что в районе Севастополя немцы сосредоточили огромное количество зенитной артиллерии.

Мы понимали, что освобождение Севастополя – задача для нас не из легких. В летчиках эскадрильи я не сомневался: Яков Сафонов, Василий Петров, Андрей Михеев выдержали экзамен на Кубани, Иван Бодров хотя еще не воевал, но показал себя смелым летчиком в учебных полетах. Вот только один Федор Трошенков беспокоил меня.

Как только группа подходила к линии фронта и нас окружали разрывы зенитных снарядов, Трошенков начинал метаться, ломал боевой порядок, а это нарушало огневое взаимодействие между самолетами и сильно усложняло задачу сопровождающих истребителей. В один из вылетов при таких обстоятельствах погиб летчик Михаил Одинцов.

Трошенкова нельзя было упрекнуть в плохой технике пилотирования: он пришел на фронт из летного училища, где был инструктором. А вот нервы его в бою не выдерживали. Как быть с ним? Ходатайствовать о переводе в другую эскадрилью. Но что это даст? Я решил поговорить с ним откровенно, и в то же время оттягивал этот неприятный разговор. С чего начнешь? Он рискует, как и все. Необдуманным, неосторожным словом можно вообще выбить человека из седла. Поэтому я не торопился, видел: Трошенков мучается, борется с собой. И я ему пока не хотел мешать.

Рано утром 5 мая на аэродроме вовсю бурлила боевая жизнь. Неутомимые техники в который уже раз осматривали свои самолеты. То тут, то там раздавалась короткая пулеметная очередь: воздушные стрелки проверяли надежность оружия. Я приказал адъютанту эскадрильи Андрею Фурдую построить летний состав. Полк получил первое боевое задание на крымской земле. Впрочем, какое же оно первое… Но разве можно сравнить его с теми, которые довелось выполнять сто третьему в 1941 году и в мае 1942-го?

Летчики стояли в кирзовых сапогах, начищенных до блеска (это надо уметь – настоящее искусство!), подворотнички светятся белизной, все гладко выбриты: вроде и не в бой собрались ребята, а на праздничный смотр. На правом фланге Володя Корсунский. Совсем юное, смуглое, очень красивое лицо, нежное, как у девушки. Огромные голубые глаза успели повидать и горы Кавказа, и суровое небо Кубани и не раз видели смерть. На груди три боевых ордена. Сегодня он пойдет в бой моим заместителем.

Возле Корсунского младший лейтенант Жабицкий. Он тоже очень молод. Техника пилотирования у него отличная. Но как проведет он свой первый бой? Скромен до застенчивости, и всегда на его губах доброжелательная улыбка. Кажется, он просто не способен сердиться. А в бою надо быть злым, злым до ярости. А вот и Трошенков стоит в вылинявшей полевой фуражке. Его глубоко запавшие задумчивые глаза смотрят куда-то вдаль. О чем он думает? На левом фланге шеренгу замыкает младший лейтенант Сергей Трифонов. На земле Сергей выделяется своей несобранностью. Заправка у него вечно «под деда Щукаря», а белые, как лен, волосы постоянно нуждаются в расческе. Но летает уверенно и в бою смел.

Старшина Семен Кныш привел воздушных стрелков. Каждый стал в затылок своему летчику. Среди них одна девушка, в синем берете с красной звездой, в коротенькой юбке и гимнастерке, туго затянутой армейским ремнем. На ногах большие кирзовые сапоги. Но грубоватая солдатская одежда не портила ее стройной фигуры. Щеки ее румяны, вся она пышет здоровьем и юностью. Сейчас она, единственная из девушек, служивших в полку, стоит в строю воздушных стрелков. Это – Нина Золотарева. Я смотрел на ее раскрасневшееся лицо, и мне было понятно ее волнение.

…Однажды Нина пришла домой и сказала:

– Мама, в горвоенкомате набирают девушек-добровольцев для работы на полевых почтах. Понимаешь, мамочка, письма проверять – это же очень интересно!

Татьяна Николаевна бросила на Нину тревожный взгляд:

– А эти полевые почты… далеко от фронта?

– Конечно же, далеко, – уверенно ответила Нина. – До них никакая война не достанет.

– Ну что ж, доченька, раз решила – иди, и там люди нужны.

А на следующий день после недолгих сборов Татьяна Николаевна проводила единственную дочь, куда ушли тысячи таких же, как она.

– Не беспокойся, мама, где буду служить – там не страшно, – успокоила дочь, закрывая за собой калитку.

Но Нина сказала маме неправду. Это была святая ложь. Она ушла не на полевую почту, а на курсы воздушных стрелков, чтобы своими собственными руками бить фашистов. После успешного окончания курсов младший сержант Золотарева направилась к месту назначения, на фронт. По пути заехала в Пятигорск, к маме.

– Насовсем, Ниночка? – обрадовалась Татьяна Николаевна.

– Нет, мамочка, не насовсем, но меня отпустили аж на два дня. Я так соскучилась по тебе…

– А война далеко от тебя?

– Далеко, мама, очень далеко. За меня не волнуйся.

На второй день они пошли в город, сфотографировались у знакомого фотографа. Но как ни упрашивали его сделать снимки к вечеру – ничего не вышло. Договорились, что фотокарточку мама вышлет на полевую почту.

На следующий день Нина проснулась рано, ей надо было торопиться. А мать, наверное, и совсем не спала, она уже все необходимое приготовила в дорогу.

Нина аккуратно заправила кровать, на стол поставила вазу с только что сорванными цветами, на которых еще сверкали серебристые капли росы. Потом проворно во дворе вытрясла дорожку и постелила от стола до порога. Из шкафа вынула белоснежное вафельное полотенце и повесила на стене возле изголовья кровати, придвинула стул к столу. Еще раз осмотрела свою комнату. Все было на своем месте.

– Мама, пусть вот так все и останется. До конца войны. Только цветы меняй. Правда – красиво?

– Ничего, доченька, не буду трогать до твоего возвращения… – и крупные слезы покатились по ее лицу.

Позже мать узнает, что ее дочь младший сержант Нина Золотарева погибла смертью героя в воздушном бою с ненавистным врагом. Потом окончится война, пройдут десятки мирных лет, а седая одинокая женщина в одной из комнат своей квартиры в городе Пятигорске, на улице Комарова, 18, сохранит нетронутым все, что оставила ее дочь, уходя на фронт. И только живые цветы в вазе будет менять всегда, как Нина просила, круглый год – зимой и летом.

А сегодня младший сержант Золотарева полетит в бой за родную крымскую землю.

– Товарищи летчики и воздушные стрелки! – обращаюсь к строю. – Получен боевой приказ нанести бомбардировочно-штурмовой удар по противнику в районе Мекензиевых гор.

Шестнадцать самолетов во главе с Поповым берут курс на юг и быстро тают в утренней дымке. В небе взвивается зеленая ракета – сигнал запуска моторов первой эскадрильи. Выруливаем на старт. Взлет. После сбора трех четверок отходим от аэродрома.

В наушниках шлемофонов чего только не услышишь! И среди множества команд и указаний больших и малых авиационных командиров выделяется властный голос командующего воздушной армией.

– Я – «Алмаз», я – «Алмаз»! Все находящиеся в воздухе, будьте внимательны! Над полем боя большая группа истребителей противника!

Эфир насыщен до предела: вся штурмовая и истребительная авиация, участвовавшая в освобождении Севастополя, работала на одной волне. Ночные ближние и дальние бомбардировщики – на своих волнах. Слушая, что делается в эфире я представил себе динамику боя на земле и в воздухе.

Немного выше нас занимает свое место четверка истребителей сопровождения: два слева, два справа. Это группа непосредственного прикрытия. Третья пара – ударная группа – сзади штурмовиков, идет с большим превышением.

…Мекензиевы горы. Вызываю станцию наведения, и в ответ слышу голос полковника Гетьмана:

– Бейте по заданной цели. Будьте внимательны, в воздухе немецкие истребители! Много зенитного огня!

Но я уже и сам все вижу. Над Севастополем идет воздушный бой. Выше нас группа за группой летят Ту-2. И каждый, уходя от цели, оставляет на земле огонь, дым, столбы взрывов. Ниже дальних бомбардировщиков пролетают Пе-2. В небе сотни самолетов! Идут бомбардировшики, идут штурмовики! Сколько их! В буквальном смысле – в небе тесно! Мы были уже над целью и только случайно не попали под бомбы своих бомбардировщиков, которые атаковали ту же цель с большей высоты. Вот она, силища-то! Входим в сплошной зенитный огонь. Далеко внизу, в огне и дыму, видны извивающиеся, как змеи, немецкие траншеи.

– «Зебры», по траншеям атака!

И самолет за самолетом идут в пикирование «илы». Идет в Трошенков. Так, хорошо… В перекрестии прицела вижу узкую черную полосу, которая стремительно набегает на меня, увеличиваясь в размерах. Нажимаю кнопку: раз, два, три, четыре. Выхожу из пикирования. Делаю повторный заход. Все время слежу за Трошенковым и радуюсь, что он держится молодцом. Хорошо, что я не начал с ним тот трудный разговор…

На сотни метров траншеи окутаны дымом. При выходе из пикирования два «мессера» пытаются нас атаковать, но наши истребители заставляют их ретироваться. На третьем заходе с небольшим углом планирования подхожу к земле как можно ближе, ловлю на перекрестке прицела длинную траншею. Один за другим выпускаю реактивные снаряды, которые летят точно в цель. За мною следуют остальные летчики.

– «Грачи»! «Грачи»! Прикройте задних, делаем четвертый заход.

И снова огнем поливаем врага. Но что делает Трошенков? Его самолет ушел в сторону от боевого порядка.

– «Зебра-четыре»! Трошенков! Куда ушел? Стань на место! – со злостью кричу я в эфир. – Трошенков!

Так хорошо начал бой и опять сорвался, не выдержал напряжения воздушной обстановки: на любой высоте он может быть сбит истребителем противника. Настоящее испытание нервов. Трошенков заметался, беспорядочно бросая самолет, выскочил из строя и оказался один. Этим воспользовались два немецких истребителя. В мгновенье он был атакован.

– «Грачи»! Прикройте одиночку! – подаю команду истребителям. И «лагги» отгоняют от Трошенкова двух фашистских истребителей.

Собрав группу, на бреющем полете ухожу от цели. В душе страшная досада и злость на Трошенкова.

– Ну, как леталось, Нина? – спрашиваю Золотареву после посадки.

– Хорошо, товарищ старший лейтенант. – Она еще больше покраснела и платочком стала вытирать вспотевшее лицо.

– Куда это ты стреляла, когда заходила на вторую атаку?

– Да по «мессу» же, как только увидела его – сразу начала стрелять.

– Молодец, Нина, вовремя обнаружила фашиста, не допустила, чтобы он нас атаковал.

– Спасибо, товарищ командир… – ответила Нина, еще больше смущаясь.

К ней подошла Варя Емельяненко, по-мужски пожала руку:

– Поздравляю с первым боевым вылетом на крымской земле.

– Спасибо, Варюша, скоро полетишь и ты.

Варя кивнула. И потянула подругу за рукав.

– Ну, расскажи подробно, как оно было, – попросила Варя, и они, взявшись за руки, пошли от самолета.

Я очень хорошо понимал их. Пусть поговорят по-своему, по-девичьи. Девчата-солдаты! Я долго смотрел им вслед с восхищением.

Варя Емельяненко была родом из кубанской станицы Северской. В полку служила оружейником. В этой тяжелой работе проходил весь день. А ночью, взяв винтовку, шла в караул охранять самолеты. Полковых подруг у девушки было много. Одни так же, как и она, готовили к боевому вылету авиационное вооружение, другие занимались укладкой парашютов. Эти девушки понимали, что очень часто жизнь летчика находится в их руках. Поэтому к своей работе относились как к самому ответственному боевому заданию.

Варя с восторгом смотрела на Нину Золотареву, она хотела своими руками уничтожать врага. Написала рапорт с просьбой разрешить ей переучиться на воздушного стрелка. Получила отказ, но не успокоилась. Снова писала – и снова отказ. Тогда Варя пошла к командиру полка, плакала, просила, наконец требовала удовлетворить ее просьбу… И однажды она выскочила из землянки командного пункта веселая и радостная, глаза ее горели.

– Ты что вдруг такая веселая? Уж не письмо ли получила от кубанского казака? – подлетел Кныш и, молодцевато подмигнув, добавил: – А чем я тебе не казак, вот только жаль, что на Сумщине родился.

Стоявшие возле землянки воздушные стрелки рассмеялись. Варя даже бровью не повела.

– Ну и смейтесь, теперь скоро и я буду летать вместе с вами, – вдруг посерьезнев, сказала Варя с достоинством. – Командир разрешил!

– Вот как! – уже с уважением произнес Кныш.

– Вот так, – в тон ему ответила Варя.

– Как же ты полетишь со своими косищами? Мешать будут.

– Марине Расковой не мешали, и мне не будут мешать.

– Ты не сердись, я же с сочувствием, – улыбнулся растерянно Семен. – Разве, у Расковой такие косы были, как у тебя!

А косы у девушки действительно были на загляденье. Не раз девчата советовали ей постричься, но она и слушать не хотела.

Варя настойчиво взялась за учебу, за короткое время успешно сдала экзамены на воздушного стрелка и была допущена к выполнению боевых заданий.

Как-то утром перед вылетом я осматривал самолет.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – я оглянулся и глазам своим не поверил: передо мною стояла Емельяненко, но на ее груди уже не было длинных черных кос.

– Варя, что это ты?.. А косы где?

– Нет кос, товарищ старший лейтенант, – с грустью ответила она, – вчера вечером по моей просьбе девчата их отрезали. Мешают все-таки в полете. Вот и пришлось распрощаться. Кончится война снова отрастут.

– Обязательно после войны отрасти. Таких, как у тебя, кос я никогда не видал…

Она молча кивнула головой и провела рукой по коротко подстриженным волосам.

Разговор получился какой-то грустный, а тут еще предстоял другой, трудный – с Трошенковым. Он ходил молчаливый и мрачный. Видно, почувствовал, что я жду только подходящего момента для беседы, потому что все время ходил рядом, словно ждал, когда я его окликну. Я попросил закурить. Мы сели на бревно. Закурили.

– Знаешь что, Трошенков? Давай поговорим в открытую. Сейчас я тебе не командир, а просто твой товарищ, который вместе с тобой идет в бой. И не просто идет, а отвечает за выполнение задания, за жизнь каждого ведомого в экипаже. Кого в первую очередь стремятся сбить немецкие зенитчики? Ведущего. На кого в первую очередь охотятся фашистские истребители? Опять же на ведущего. Разве в бою я в лучшем положении, чем ты?

Мы помолчали.

– И жизнь ведь мне никем не гарантирована, когда иду в бой.

– Понятно, не гарантирована, – согласился Федор.

– Но я помню твердо и всегда, что я – ведущий! И за моей спиной не только вы – ведомые, за жизнь которых я несу ответственность. На моих плечах – боевое задание, от выполнения которого зависит исход боя на земле. И это еще не все: в моей голове всегда одна-единственная мысль: за моей спиной родная земля, мой дом, весь советский народ – все, что мы называем одним словом – Родина! И свою жизнь я не отдам фашистам дешево.

Трошенков с силой затоптал окурок в землю, но не сказал ни слова.

– Как видишь, я думаю не о том, чтобы уберечь свою жизнь, а о том, как бы побольше уничтожить фашистов. А ты, браток, наверное, боишься погибнуть? Ты мне признайся… Честно.

– Нет, товарищ командир, я не боюсь.

– Тогда почему же ты при перелете линии фронта теряешь рассудок, разгоняешь группу? Тебе и невдомек, что, стремясь себя как-то обезопасить, своими действиями ты ставишь под удар не только себя, но и своих товарищей.

– Больше этого не будет, товарищ старший лейтенант, – как-то по-ребячьи виновато проговорил Трошенков.

Нашу беседу прервал инженер эскадрильи. Он доложил, что два самолета имеют большие повреждения, три – незначительные, но все они к утру будут готовы.

Севастополь взят

Шестого мая мы проводили штурмана полка майора Попова. Как лучший летчик он был назначен инспектором по технике пилотирования дивизии. Теперь уже не только Андрей Буханов, а и Сергей Попов – «работники дивизионного масштаба». Жаль, что такие летчики ушли от нас. И в то же время приятно, что наши товарищи теперь на ответственных постах. По-прежнему, как и в полку, два закадычных друга будут работать вместе. На должность штурмана полка прибыл из другой части майор Иван Рудаков.

После того, как наземные части прорвали оборону противника у Мекензиевых гор и продвигались к Севастополю, мы начали наносить удары по противнику в районе Сапун-горы – господствующей высоты на юго-восточных подступах к Севастополю. Ее крутые южные и юго-восточные склоны были буквально нашпигованы огневыми точками: полевой противотанковой и зенитной артиллерией, пулеметами, врытыми в землю танками – всем, что могло стрелять. На эти склоны штурмовики с пикирования сбрасывали бомбы, а на последующих заходах, снижаясь до бреющего полета, в упор стреляли по целям реактивными снарядами, вели пушечно-пулеметный огонь. Отворот от склонов делали на таком расстоянии, которое только предотвращало столкновение с горой. Немцы стреляли по нашим самолетам в упор, и мы несли на Сапун-горе большие потери.

Готовилась к своему первому боевому вылету Варя Емельяненко. Она словно повзрослела за эти дни, была серьезная и сосредоточенная.

– Летим, Варюша? – спросил я ее.

– Ага, – очень просто ответила она, – летим.