Синяя пилотка

На следующий день после приезда в Харьков Немтинов явился на авиационный завод оформлять документы на получение самолетов. Оказалось, что это не так просто сделать, таких, как Алексей Николаевич, там было много с разных фронтов. Но все же на третий день тринадцать экипажей подняли новенькие, еще пахнувшие лаком и краской самолеты Су-2 и взяли курс на Новозыбков. Вели группу Павел Грабовьюк и его штурман Григорий Гузь.

А на аэродроме Новозыбков продолжалась напряженная фронтовая жизнь. От нестерпимой жары и бесконечных схваток с врагом, от сверхчеловеческого напряжения нервов к вечеру летчиков и штурманов одолевала неимоверная усталость, но в эти короткие летние ночи спать приходилось всего-то по три-четыре часа. А когда спал технический состав, не мог ответить и сам инженер полка Николай Дмитриевич Романков. 38 самолетов вернули к жизни за это время техники-работяги. И это тогда, когда исправные машины производили по нескольку вылетов в день и каждую надо было тщательно подготовить, когда аэродром сотрясался от вражеских бомб.

Ежедневно вражеские разведчики на большой высоте пролетали над аэродромом. Они наверняка уже не раз его сфотографировали. Предвидя возможные налеты, Павел Иванович приказал как можно больше рассредоточить самолеты, у каждой стоянки вырыть щели, строжайше соблюдать маскировку. Комиссары эскадрилий и агитаторы провели беседы о бдительности. Несколько раз посты ВНОС[12] подавали команду «Воздух!», по которой все прятались в щели и другие укрытия. Но немецкие бомбардировщики пролетали куда-то на другие цели, и это многих быстро успокоило. Услышав команду «Воздух!», люди, как ни в чем не бывало, продолжали заниматься своими делами.

Но однажды произошло иначе. Утром полуторка, как всегда, привезла на аэродром завтрак. Разрумянившаяся молоденькая официантка мило улыбалась, ее красивые белые зубы сверкали, глаза искрились. На какой-то миг летчики забыли о тяготах войны: в адрес девушки слышались комплименты, все шутили, смеялись и незаметно для себя ели с превеликим удовольствием.

Прозвучала команда «Воздух!», но на нее никто не обратил внимания. Вдруг – сильнейший взрыв, один, другой! Аэродром загрохотал, все вокруг залихорадило. Одна бомба разорвалась совсем близко от «столовой». Звякнули осколки битых тарелок, кто-то истошно закричал, взывая о помощи, а грохот продолжал раскатываться по аэродрому. На противоположной стороне летного поля высоко в небо взметнулся черный столб дыма – прямое попадание бомбы в стоящий самолет, пламя охватило другую машину. Люди бегали по аэродрому, пытаясь где-нибудь укрыться.

Наконец, девятка «Юнкерсов-88» и шесть «Мессершмиттов-109» ушли на запад, и на аэродроме все затихло. Гитлеровцам удалось уничтожить только два самолета, но были раненые, убитые. На третий день удар повторился, потом еще и еще. Однако последующие налеты аэродром перенес без потерь: самолеты хорошо рассредоточились, а люди теперь уже с большим уважением относились к вырытым щелям, которыми недавно так пренебрегали.

После первой бомбежки аэродрома для ночного отдыха летного состава в селе оборудовали большой сарай на колхозной ферме. Техники продолжали жить возле самолетов. Хотя за это короткое время они уже успели приобрести немалый опыт восстановления поврежденных в бою самолетов, но каждый день возникали новые вопросы, которые требовали немедленного решения, а ответов на них в довоенных технических инструкциях не было.

При нанесении удара по переправе через Днепр севернее Жлобина на нашу группу напали до пятнадцати фашистских истребителей. В ходе боя им удалось «отколоть» от группы командира звена Кузнецова. Григорий со своим штурманом вступил в затяжной бой против двух «мессеров». Наш экипаж дрался отчаянно. Немцы устремлялись в атаку поочередно сверху, брали одиночку «в клещи», пытались зайти снизу, но экипаж Кузнецова, отстреливаясь, все дальше уходил в глубь своей территории. В крыльях уже много сквозных пробоин, мотор трясет, а летчик со штурманом продолжают отбиваться. Когда же вражеские истребители после очередной атаки боевым разворотом взмыли вверх и ушли с противоположным курсом, Кузнецов взглянул на бензиномер и ахнул: его стрелка подходила к нулевой отметке. Раздумывать некогда, надо садиться. И тут оказалось, что из-за повреждений шасси не выпускаются, пришлось садиться на «живот».

Только после приземления они узнали, что сели возле Карачева.

На второй день Кузнецов со штурманом с трудом добрались в полк, доложили все, как было. Подполковник Мироненко приказал инженеру полка организовать доставку самолета с вынужденной посадки.

Романков вызвал к себе техника звена Алексеенко:

– Вот что, Иван Андреевич, даю тебе машину, пять человек из БАО[13] и Павла Фабричного возьмешь с собой. Езжай в Карачев и без машины Кузнецова не возвращайся. Самолет лежит на «брюхе». Как его поднять и как доставить сюда, там, на месте, сам решишь.

– Есть, товарищ военинженер третьего ранга! – бойко ответил Алексеенко, а про себя подумал: «Вот это попал Иван. Как же я его с «брюха» поднимать буду – у нас еще никому не приходилось этим заниматься, в НИАСе[14] ничего не сказано на этот счет». Но, подбадривая себя, громко выпалил:

– Еще никто в полку не поднимал самолет в полевых условиях, надо же быть кому-то первооткрывателем!

– Вот ты им и будешь, – улыбнулся Романков.

На второй день Алексеенко со своей командой остановился у паромной переправы через Десну.

– Дедушка, перемахни нас на тот берег, – обратился Иван к старику, командовавшему паромом.

– Не могу, не выдержит, – строго ответил дед, подозрительно глядя на стоящих перед ним людей в вылинявших гимнастерках.

– Папаша, нет безвыходного положения, – осторожно начал Алексеенко уговаривать старика, чтобы тот не обиделся. – Давайте два рейса сделаем; отправим разгруженную машину, а потом мы с грузом отправимся, согласны?

В это время деда подозвала пожилая женщина, невдалеке стиравшая белье в реке. Они долго о чем-то говорили, потом старик подошел к Алексеенко и, насупив брови, спросил:

– А у вас какие-либо документы есть, что вы за люди?

Иван Андреевич предъявил командировочное предписание. Дед долго крутил его в руках и все время присматривался к печати.

– Ну что? – спросила старуха.

– Да все в порядке, и печать есть! – громко ответил тот. – Раз бумага с печатью – все перевезу одним разом.

Самолет не пришлось долго искать, он лежал в открытом поле, глубоко воткнувшись в мягкую пахоту искореженными лопастями винта. Алексеенко и Фабричный несколько раз обошли вокруг него, поглядывая друг на друга, и каждый ожидал ответа на вопрос: «Что будем делать?» Однако первым должен дать ответ Алексеенко – он здесь командир.

Иван Андреевич нахлобучил видавший виды облезлый летный шлем, еще в Харькове подаренный ему капитаном Ермиловым, долго чесал затылок – и вдруг его лицо засияло:

– Нашел! – крикнул Иван так, словно открыл закон всемирного тяготения. – Нашел, как поднять его, бедолажку. Подкопаем под ним яму, чтобы держался только на плоскостях, выпустим шасси и машиной на буксире вытащим на ровное место.

Всей командой дружно взялись за работу, и вскоре яма была готова. Вперед по ходу самолета сделали пологий срез. Оставалось только выпустить колеса и взять самолет на буксир. Но команду постигло горькое разочарование: шасси так заклинило, что выпустить их было невозможно. Но теперь уже Фабричного осенила добрая мысль:

– Давайте, – предложил он, – расширим яму, чтобы под самолет подогнать машину с опущенными бортами. Отсоединим плоскости и самолет окажется на машине.

– Отлично соображаешь, Павел, – поддержал Алексеенко.

В накаленном знойном воздухе стояла мертвая тишь. Ни малейшего дуновения ветра. В насквозь пропотевших гимнастерках, с почерневшими от солнцепека, заросшими лицами люди снова заработали лопатами.

Потом под самолет подъехала машина. Отсоединили плоскости, и он оказался в кузове. С помощью всей команды шофер выехал на ровное место. Самолет и крылья надежно увязали, и теперь смело можно было отправляться в Новозыбков.

Смело, да не совсем. Гитлеровские войска быстро продвигались на восток. «Можно попасть не в Новозыбков, а к самой фашистской сатане в зубы», – подумал Алексеенко. Тут же решил перегрузить самолет на железнодорожную платформу и поручить Фабричному отправить его в Харьков на завод. На станции Карачев железнодорожники отказались от такого груза. Только через начальника дороги Иван Андреевич добился разрешения на отправку. С помощью солдат, находящихся на станции, Су-2 с большим трудом был погружен на железнодорожную платформу – ведь под руками никаких приспособлений!

Два труженика фронта по-мужски обнялись, пожали друг другу руки и разъехались. Фабричный с самолетом – в Харьков, Алексеенко со своей командой – в Новозыбков. Прибыв на место, Алексеенко доложил Романкову о выполнении задания и представил документы «по форме» о списании самолета из части.

– Молодец, Алексеенко, сегодня же на техническом разборе поделишься опытом, как в полевых условиях поднимать самолеты, севшие с убранными шасси. Спасибо тебе за сообразительность, – сказал Николай Дмитриевич и крепко пожал руку технику звена.

По-прежнему не давали покоя гитлеровские истребители. Наша воздушная разведка зафиксировала больше всего немецких самолетов на аэродроме Старый Быхов. Командование решило нанести удар именно по нему. Но теперь уже учли урок неудачного налета на аэродром Бобруйск.

Вся подготовка велась очень скрытно. Чтобы достичь внезапности и застать вражеские самолеты на земле, было решено удар нанести рано утром. В боевой расчет командир полка отобрал лучших летчиков. И конечно же, Попова, Буханова, Володина, Аладинского, Малышенко, Емельянова, Маслова.

Поздним вечером самолеты стояли в полной боевой готовности. 13 июля в предрассветные сумерки замерший аэродром вдруг вздрогнул, зарокотал, заревел. Первым выруливает на старт подполковник Мироненко, он поведет группу. За ним, вспыхивая красно-синим пламенем от выхлопных патрубков, пошли остальные самолеты.

Девятка Су-2, возглавляемая командиром полка, собралась над аэродромом и ушла курсом на Старый Быхов. По радио – ни звука: каждый четко знал свои действия.

Высота три тысячи метров. В небе ни облачка. Далеко внизу лесные массивы как бы размылись в голубоватой дымке. Впереди река Сож еле просматривалась серо-голубоватой полоской. По левому борту самолета у реки крупный населенный пункт.

– Подлетаем к Корме, – передает по СПУ ведущему штурман Белоусов.

– Вижу. Идем точно по курсу, – уверенно отвечает Мироненко.

Еще восемь минут полета, и в густой серой дымке показалась цель. В воздухе спокойно: ни зениток, ни истребителей. К такому наши летчики не привыкли. Белоусов прильнул к прицелу и дает Мироненко отрывистые команды на выдерживание курса. На боевом курсе команды штурмана – закон для летчика. В прицеле он хорошо видел вражеские самолеты, которые рядом, один в один – какая самоуверенность! – выстроились на стоянке. Их не менее сорока.

Как только бомбы отделились от самолета ведущего, тут же пошел к земле смертоносный груз одновременно всей группы.

И там, где стояли ряды вражеских самолетов, мгновенно все изменилось: засверкали ослепительные вспышки, в небо взметнулись столбы пыли, черного дыма, во многих местах взрывы были огромные – то взрывались самолеты.

Все наши машины – хорошо, когда все! – отходили от аэродрома, а на стоянке продолжались взрывы. Только сейчас в безоблачном небе появились то здесь, то там одиночные шапки разрывов зенитных снарядов, но они оставались далеко позади уходящей девятки – проспали немецкие зенитчики.

Техники с нетерпением ждали своих командиров. А когда сел последний самолет, все были так рады удачному завершению полета. В полдень фоторазведка подтвердила двадцать семь уничтоженных вражеских самолетов.

– Вот это вылет! – то и дело можно было слышать в этот день.

Действительно, удар был очень эффективный. Но у гитлеровцев слишком много истребителей, уже на второй день они перебросили их сюда с других участков.

Чтобы уменьшить потери от авиации, командир полка по своей инициативе решил наносить и ночные удары по вражеским колоннам. Как жаль, что накануне войны успели самостоятельно летать ночью на Су-2 только Попов, Буханов, Грабовьюк, Вендичанский, Маслов, Володин и сам командир полка. Но Павел Иванович решил использовать и эту возможность.

На участке фронта Быхов – Жлобин, где действовал полк, немцы в нескольких местах форсировали Днепр и большими механизированными колоннами продолжали движение на восток.

К концу 27 июля Вендичанский, Михалева, Борисов, Болдырихин, Емельянов, Кузнецов и другие – всего тринадцать экипажей, возглавляемые капитаном Грабовьюком, прилетели из Харькова. Вечером Грабовьюк, Маслов и Вендичанский получили приказ в эту ночь нанести удар по вражеской колонне, которая подходила к Пропойску с юго-запада.

Как только аэродром накрыла ночная темень, первым взлетел подполковник Мироненко с капитаном Белоусовым. Гул его самолета постепенно растворялся, таял в безмолвном звездном небе, пока совсем не затих.

Фашисты были настолько самоуверенные, что пренебрегли элементарными правилами светомаскировки: с включенными фарами шли машины плотной колонной. Штурман, прильнув к прицелу, в перекрестие неплохо видел цель. В небе спокойно, зенитки молчат, истребителей нет, и на боевом курсе Мироненко точно выдерживает расчетный режим полета.

– Бросаю! – крикнул Белоусов, и в этот миг Мироненко почувствовал, как самолет «вспух», освободившись от бомбового груза.

Разворачиваясь курсом на восток, летчик и штурман видели, как вздыбилась дорога, а на ней в ослепительно ярких огненных вспышках взлетели в ночное небо обломки вражеской техники.

Мироненко возвращался с боевого задания, когда командир 4-й эскадрильи Павел Грабовьюк, а за ним Маслов и Вендичанский вырулили на старт. Им предстояло нанести удар по скоплению вражеских войск в небольшом населенном пункте Зимница, что западнее Пропойска. Ведущим назначен Грабовьюк, штурман у него Гузь. Это опытнейший командир эскадрильи и лучший в полку штурман. По этому экипажу равнялись, по нему сверяли свои действия, а Григорий Гузь был любимцем полка. Многие учились у него не только нелегкому штурманскому искусству, которым он владел в совершенстве, но и житейской мудрости, умению быть задушевным товарищем, принципиальным и справедливым командиром. Григорий Алексеевич никогда не кичился своими успехами, хотя они были общепризнаны: накануне войны он бомбил днем и ночью только на «отлично», являлся снайпером по воздушной стрельбе, безукоризненно выполнял маршрутные полеты. Он всегда стремился свои «тайные успехи» передать товарищам и искренне радовался, если эти «тайны» постигали другие штурманы. Даже для летчиков, таких, как Маслов, Григорий Гузь был человеком, с которого стоило брать пример.

Боевые задания Павел Грабовьюк со штурманом Григорием Алексеевичем всегда выполнял только на «отлично». Вот почему Вендичанский и Маслов были уверены в успехе этого вылета ночью.

Тройка Су-2, возглавляемая Грабовьюком, приближалась к цели. Высота четыреста метров. Справа горел Пропойск. Яркие языки пламени взлетали в темное небо, и это пламя обжигало сердца советских летчиков.

Вот и цель: деревня Зимница забита людьми и техникой. Никакой маскировки. Дымили походные кухни, возле которых стояли очереди солдат, их очень хорошо видно. Очереди освещались лучами включенных фар автомашин. Высота 200 метров. Вероятно, наших самолетов не ждали – в воздухе спокойно. Все три бомбардировщика одновременно сбросили АО-25[15] на это скопище.

Но как только отошли от цели, сразу ударили зенитки. Огненные пунктиры крупнокалиберных пулеметов и МЗА[16] расписали темное небо. Снаряды, как шальные, проносятся рядом с самолетами. Гаснут все бортовые огни. Грабовьюк делает резкий отворот от пулеметных трасс, экипажи разомкнулись и сразу потеряли из виду друг друга. Новиков дает Маслову курс и время полета на свой аэродром. Через несколько минут штурман увидел сзади чей-то самолет и сразу приготовился к бою. Но он не зашел в хвост, а пролетел левее. Огонь от выхлопных патрубков осветил его правую сторону, и Новиков опознал, что это Су-2. Да еще на фюзеляже блеснула цифра «10».

– Тима, смотри, это Грабовьюк! – крикнул Новиков по СПУ. Маслов утвердительно кивнул головой. Из-за неисправности СПУ Маслов мог только слушать. Он уже и сам определил, что это самолет командира, и сразу «прилип» к нему на своем месте справа.

Но Грабовьюк идет явно не тем курсом, что надо. Об этом Новиков сообщил Маслову, однако тот молчит и по-прежнему идет рядом с командиром.

– Курс не тот, понял? – спрашивает Новиков.

Маслов кивает головой: «Понял».

– Выходи вперед и иди ведущим! – настаивает Новиков.

«Нет», – крутит головой Маслов.

– Мы идем неправильно! Стань ведущим и бери прежний курс! – со злостью снова кричит Новиков, а сам думает: «Что с ним происходит? Как будто там и штурмана нет в кабине. Куда же Гузь смотрит?»

Маслов снова крутит головой: «Нет!»

Так они вышли на Унечу. Затемненный город ощетинился мощным зенитным огнем. Новиков дает сигнал «Я свой» – выпускает две зеленые ракеты, но наши зенитки бьют по-прежнему. Маслов гасит бортовые огни, пытается уйти от зениток и теряет из виду самолет Грабовьюка. Пролетели еще несколько минут, и он подает штурману записку: «Кончается горючее!»

– Что будем делать, прыгать? – спрашивает Новиков.

Маслов отрицательно покрутил головой.

– Садимся?

Кивает: «Да!»

Новиков начал стрелять ракетами, освещая землю, чтобы найти подходящую площадку. При очередном выстреле ракета осветила ровное поле. Тимофей готовится к посадке, Новиков продолжает стрельбу из ракетницы. Перед приземлением они увидели в нескольких километрах справа большой взрыв, Маслов, как всегда, и в этих условиях сел мастерски, но, конечно же, не на колеса, а на «живот». Это было ровное цветущее гречишное поле.

– Почему ты не послушался меня – не вышел вперед и не стал ведущим? – был первый вопрос Новикова, как только оба вылезли из самолета.

– А ты кто такой? – на вопрос ответил вопросом Маслов. – Салага, вот кто ты. А там вел ас, сам Гузь! Понимаешь?

Недалеко от места вынужденной посадки они услышали лай собак – значит, близко деревня – и пошли. В первой же хате узнали, что это Лизогубовка. Новиков взглянул на карту:

– Отсюда двадцать километров на восток – Почеп. Видишь, куда мы залетели вместо Новозыбкова?

– Вижу-то вижу, – в раздумье начал Маслов. – Но почему они пошли таким курсом? Здесь что-то не то. Подобного у Грабовьюка и Гузя никогда не было. Куда же они делись? – с большим беспокойством рассуждал вслух Тимофей. – А Вендичанский где?

– Отдохнем до утра, а завтра все прояснится, – ответил Новиков с неменьшей тревогой в голосе.

Хозяйка дома зажгла каганец, поставила на стол летчикам кувшин парного молока, положила полбуханки мягкого ржаного хлеба, а сама достала из старого сундука накрахмаленную полотняную простыню и стала застилать скрипучую самодельную кровать.

– Хозяюшка, может быть, мы на дворе где-нибудь примостимся? – спросил Маслов.

– В сарае лежит свежескошенное сено, так вы ж летчики, разве можно… – нерешительно ответила женщина.

– Так это то, что надо, – обрадовался Новиков. – Спасибо за простыню, но вы ее спрячьте. Сено есть – больше нам ничего не надо.

В это время, несмотря на поздний час, в хату вошла женщина средних лет. В углу возле печки они о чем-то поговорили, затем она попросила у хозяйки спичек и сразу ушла.

В сопровождении хозяйки Маслов и Новиков вошли в сарай. Пьянящий запах свежего сена перенес их из только что пережитого в домашний уют. Вот так же когда-то в детстве они все лето спали кто в сарае, а кто и просто во дворе на соломе, подолгу любовались красотой звездного неба, мечтали о далеких загадочных мирах. Но сейчас летчиков так одолела усталость, а еще больше нервное напряжение, что они сразу уснули.

Однако спать пришлось недолго. Их разбудила хозяйка, вошедшая в сарай с тем же каганцом. В тусклом мигающем свете летчики увидели старика с берданкой на изготовку, троих подростков и женщину, которая приходила за спичками.

– Документы у вас есть? – строго спросил старик. Новиков первый подал удостоверение личности.

– Ану-ка, Егорка, читай, да повнимательней, – тоном приказа обратился дед к стоящему рядом пареньку, – а то при этом свете да еще без очков не вчитаю.

Прильнув к мигающему каганцу, мальчик с серьезным видом взрослого перечитал всю маленькую книжечку и вскрикнул:

– Деда председатель, это же свои! Наши летчики!

– Ну, тогда другое дело, это хорошо, когда свои, – просветлел дед и отрекомендовался: – Председатель я сельсовета здешнего. Да что же это так не везет нашим? – уже сочувственно продолжал. – Тут недалеко только сейчас разбился самолет, и с вами беда стряслась.

Как сильный электрический ток ударила эта весть Маслова и Новикова, сон и усталость мгновенно пропали.

По распоряжению председателя сельсовета ребята сейчас же снарядили подводу и все поехали к месту происшествия. Невдалеке от села нашли обломки Су-2 и тела двух летчиков. Это были… Павел Ануфриевич Грабовьюк и Григорий Алексеевич Гузь. Штурман лежал недалеко от летчика с перебитыми ногами. Но что это? Обе ноги забинтованы! Сомнений не было, что Григория над целью тяжело ранили, перевязку смог сделать, но, видимо, скончался еще в воздухе. Истекая кровью, Грабовьюк летел сколько мог, затем его силы иссякли… Трудно, невозможно передать состояние Новикова и особенно Маслова. Они были ошеломлены случившимся.

На второй день Маслов и Новиков вместе с местными жителями похоронили своих товарищей, любимцев всего полка. На краю села вырос небольшой холмик. Надгробных речей не было. Плакали женщины, по щекам катились скупые слезы двух боевых друзей, по-взрослому серьезные стояли детишки.

Из двух пистолетов в накаленном знойном воздухе трижды сухо треснули выстрелы – последняя дань солдатам, отдавшим жизнь за Родину.

В ту ночь Иван Вендичанский благополучно возвратился на свой аэродром.

Механик самолета Георгий Жорник до утра не сомкнул глаз: он всю ночь прокоротал на стоянке самолета, с которой проводил в бой своего командира Павла Грабовьюка, все ждал его возвращения. И весь день ему все казалось, что вот сейчас в небе появится одиночный самолет, зайдет на посадку и он увидит на фюзеляже большую цифру «10», потом встретит и будет сопровождать самолет до самой стоянки. Павел Ануфриевич выключит мотор, вылезет из кабины и скажет свое привычное: «По работе материальной части замечаний нет».

Вечером возвратились в полк Маслов и Новиков. Они рассказали все, как было. Весть о гибели товарищей потрясла весь полк. Был митинг, посвященный их светлой памяти. А Жорник, глотая слезы, только и мог сказать:

– За гибель моего командира и его штурмана я не буду щадить себя ни в чем, чтобы самолет, который мне доверят, никогда не подвел летчика в бою.

После митинга Георгий пошел на опустевшую стоянку, долго стоял с поникшей головой и все смотрел на самолетный чехол, что лежал перед ним. Потом нагнулся к ящику из-под патронов, открыл крышку и что-то извлек. Прижимая небольшой предмет к губам и никого не стесняясь, обливал его слезами и горячо целовал.

Это была темно-синяя с голубой окантовкой, но уже изрядно изношенная и пропитанная потом пилотка, которую оставил на земле Павел Ануфриевич перед вылетом.

Расстались боевые друзья

Прибывшее из Харькова подкрепление самолетами заметно убывало. Безоблачное белорусское небо по-прежнему дышало огнем. Ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, как это было 15 июля, аэродром подвергался бомбардировке гитлеровской авиацией.

Техники уже почернели от недосыпания и усталости, лица у них осунулись. Но и под грохот бомб они весь день исправные самолеты снаряжали в бой, легко поврежденные восстанавливали, а в короткие ночи возвращали к жизни, казалось, безнадежно изуродованные машины. Утром все повторялось.

Командир полка понимал, что люди работают (бой – это тоже работа) с невероятным напряжением физических и моральных сил. Но возможности человеческого организма имеют свой предел. Чтобы не перейти его, необходима какая-то психологическая разрядка. И Павел Иванович нашел ее. Когда поздно вечером пришел на командный пункт Немтинов, Мироненко предложил.

– Давай попробуем вечером организовать танцы. Да, танцы. Пусть хоть на часок люди отвлекутся от войны. Как ты на это смотришь? – он поднял на комиссара усталые глаза и ждал ответа.

– А что, дельно говоришь. Пусть товарищи расслабят нервы. Завтра же и организуем. Посмотрим, как летчики это воспримут, – с охотой согласился Алексей Николаевич.

На следующий день на командном пункте командиров эскадрилий появилось написанное фиолетовыми чернилами на разорванной пополам газете объявление:

– Хорошо кто-то придумал, а то война да война, – искренне обрадовался летчик Борисов. Все ждали вечера с заметно приподнятым настроением.

Когда стемнело, летчики и штурманы потянулись на «танц-площадку». Даже некоторые техники, кому позволила обстановка, умудрились прийти. Шофер командира полка Василий Акулов прошелся пальцами раз-другой по клавиатуре баяна, взял несколько аккордов, и в вечернюю тишину (да, в этот вечер было тихо в небе) ворвалось танго «Утомленное солнце нежно с морем прощалось».

И закружились в танце те, кто днем сквозь шквал зенитного огня, отбивая атаки гитлеровских истребителей, пробивался к цели и взрывал вражеские переправы, уничтожал змеями ползущие колонны танков, машин и другой техники.

Необычный вид был у танцоров: летные планшеты отвисали чуть ли не до пяток, на поясных ремнях висели шлемофоны, из некоторых торчали замшевые летные перчатки, у многих под ремнями были подоткнуты пилотки. Кирзовые сапоги поднимали облака пыли, от пропитанных солью гимнастерок пахло потом.

Василий так разыгрался, что казалось, все эти дни он только и занимался репетицией своей музыкальной программы. Ребята, забыв о войне, танцевали вдохновенно.

На второй день полк получил задачу всеми самолетами наносить удары по фашистским колоннам, движущимся из Рогачева в направлении на Чечерск. В одной группе, возглавляемой Яковенко, пошли Попов, Буханов, Вендичанский, Емельянов. Над Меркуловичами самолеты попали в огненную западню: небо сплошь было в разрывах зенитных снарядов.

А там, на земле, по всей дороге от Меркуловичей до Гадуловичей, поднимая облака пыли, шла плотная колонна вражеской техники. Яковенко успешно вывел группу из огня и по сигналу штурмана лег на боевой курс. По команде ведущего все экипажи сбросили бомбы. Большая площадь затянулась дымом. Но не успел командир группы развернуться на обратный курс, как на них навалились «Мессершмитты-109». И снова воздушный бой. В первой же атаке штурман Попова Василий Щеголев одного сбивает. В пылу атаки второй «месс» проскакивает вперед самолета ведущего. Яковенко прошивает его меткой пулеметной очередью из всех пулеметов, и тот, переворачиваясь через крыло, объятый пламенем, пошел к земле.

Нашим ребятам с каждой минутой становилось все труднее: вражеских истребителей много, их пушечно-пулеметный огонь сильнее огня ШКАСов на Су-2. Штурманы отчаянно оборонялись. Очередной навал фашистских стервятников, и один Су-2, словно факел, в крутом пикировании пошел к земле и взорвался. Самолет Вендичанского отвернул от группы вправо, из выхлопных патрубков повалил дым, он со снижением пошел в направлении своей территории и далеко внизу потерялся в дымке.

Было ясно, что Иван идет на вынужденную посадку. Но удачно ли сядет и где – на своей территории или там, где уже хозяйничают фашисты – на эти вопросы никто не мог ответить.

На сильно искалеченном самолете оттуда же прилетел и ведущий другой группы Мария Михалева. При заходе на посадку самолет шел под углом к посадочному «Т» и расчет был неточный – с Марией Григорьевной такого еще не случалось.