«Воздушные танкисты»

Под ударами Советской Армии на юге враг отступал. Однако после длительного отхода с Северного Кавказа, опираясь на естественные рубежи, он создал крепкую неподвижную оборону, которую назвал «Голубой линией». Она протянулась от Новороссийска до Азовского моря. Эта сильно укрепленная полоса была до предела насыщена полевой и зенитной артиллерией. Перед нашим командованием стояла задача – в тесном взаимодействии всех родов войск прорвать «Голубую линию» и полностью очистить Таманский полуостров.

В глубоком тылу полк был укомплектован летчиками и самолетами и в начале апреля перелетел на аэродром Тихорецк. Наш полковой штурман капитан Буханов пошел на повышение – его назначили штурманом дивизии. Хорошо, когда на глазах растет товарищ! Сергей Попов поднялся на ступеньку штурмана полка, а его место командира первой эскадрильи занял Сергей Аверьянов.

Обстановка менялась явно в нашу пользу. Давно ли в полку оставался единственный самолет, да и тот одноместный? А сейчас на аэродроме более тридцати новеньких штурмовиков и почти все двухместные.

Я получил приказание возглавить группу и вторично улететь в тыл за получением самолетов. В это время командир полка распределил боевые машины между эскадрильями. Теперь предстояло оставшиеся закрепить за теми, кто прилетел из глубокого тыла. Этому не придали бы никакого значения, если бы не одно курьезное обстоятельство: среди самолетов была машина с номером 13. Хотя никто и не осмеливался прямо отказаться от нее, но каждому этот самолет казался хуже других, каждый находил в нем какой-то дефект.

– Не нравится мне что-то работа мотора, «сухая» очень. Разрешите, товарищ командир, мне другой самолет.

– Уж больно он в управлении тяжелый, а я люблю, чтобы самолет «за ручкой ходил». – Итак, все «претензии», какие только можно предъявить этому самолету со злополучным номером, названы, и пока до меня дошла очередь, изобретать было уже нечего. А командиру, наверное, надоело выслушивать все эти придирки, он знал, что «тринадцатый» отличный во всех отношениях, поэтому сразу сказал:

– Лейтенант Белоконь, «тринадцатый» закрепляю за тобой.

Филипп Тополя, сдвинув на лоб пилотку, почесал затылок.

– Товарищ командир, а можэ мы цэй номер закрасымо и намалюемо якыйсь иншый, – сказал он негромко, когда Ермилов ушел.

Дело, конечно, не в предрассудках: просто лучше себя чувствуешь, когда в полете не мешают тебе ненужные мысли, а то ведь нет-нет да и вспомнишь в бою про этот номер, отвлечешься на миг, а это может решить исход боя и стоить жизни.

– Закрасымо-закрасымо, – передразнил я Тополю, – номер как номер. Ты бы лучше, Филипп, мотор посмотрел.

Мотор работал великолепно. К нам подошел наш будущий воздушный стрелок Семен Кныш, никогда не унывающий, весельчак.

– Хороша машина… – как-то неопределенно сказал он, – особенно номер мне нравится.

Через день на «чертовой дюжине» мы полетели на боевое задание в район Киевское. С воздуха эта станица в садах и зелени почти не просматривалась, а совсем рядом немецкая оборона, которую надо взламывать. Полковник Гетьман по радио сообщил нам обстановку над полем боя. Здесь, на Кубани, впервые в дивизии было использовано радио для управления самолетами с земли непосредственно в районе боевых действий. Замечательный опыт летчиков Сталинграда, впервые применивших радио для наведения с земли, сейчас стал достоянием всей нашей авиации.

Над целью плотный зенитный огонь. Ох, эти зенитки! Был ли у штурмовика вылет, когда он не встретил бы зенитного огня? Бьют, проклятые, со всех сторон. И Емельянов вошел в крутое пикирование, за ним поочередно пошли в атаку остальные.

Второй заход. Зенитки бьют из пунктов Киевское, Новый, Красный, Арнаутский, Гоголя, Молдаванское. Кажется, невозможно пробиться через такой огонь. Но все летчики снова пошли в атаку вслед за своим командиром.

На выходе из пикирования мой самолет резко вздрогнул. Мотор заметно сбавил обороты, но мы летим. Машинально даю сектор газа вперед и назад – это помогло: после непродолжительных перебоев мотор снова заработал ровно, а вместе с ним ровнее заработало и мое сердце.

– Делаем еще заход, и домой, – слышу в наушниках шлемофона.

И в третий раз идем в атаку.

На земле нам не терпелось узнать, куда угодил зенитный снаряд. Долго искать не пришлось. Справа внизу на бронированном капоте мотора глубокая вмятина.

– Вот это броня, даже прямым попаданием не пробили, – с восхищением говорил Тополя.

– А что же, дорогой, думаешь зря бы нашего «ильюшу» назвали непревзойденным штурмовиком, – сказал Кныш. – У фашистов кишка тонка создать такой самолет.

Тополя нежно провел рукой по капоту. Я спросил его:

– Так, может, перекрасим номер, Филипп?

– Нэ трэба, – ответил он. – Номер як номер.

По три раза летали в бой все эскадрильи в этот день. И только с наступлением сумерек летчики прямо с аэродрома направлялись на ужин. Но и в летной столовой продолжали разбор полетов. Перебивая друг друга, делились впечатлениями. До конца ужина в столовой не умолкали шутки. А завтра эти веселые жизнерадостные ребята снова пойдут в бой. И кто-то из них, может быть, не вернется на родной аэродром.

Шли дни. В небе Кубани продолжались ожесточенные сражения: в борьбе за господство в воздухе столкнулись массы авиации двух сторон и в упорнейших боях, наконец, инициатива перешла к нашим истребителям. В этот период нам часто случалось за время одного вылета вступать в единоборство и с зенитками, и с истребителями противника. Очень часто ситуация в бою складывалась так, что приходилось принимать мгновенное решение да такое, которое не было записано ни в одном курсантском конспекте, ни в одном учебнике по тактике авиации, ни в одном уставе. Случалось, это неожиданное решение потом становилось правилом, записывалось в официальные документы. Не зря тогда говорили, что наставления по производству полетов написаны кровью летчиков.

…Повел я четверку на задание. Обычный полет: надо было нанести удар по танкам и автомашинам, замаскированным в садах одной кубанской станицы. Небо безоблачное. Через Анапу ушли километров на пятнадцать в море, развернулись и со стороны солнца взяли курс на цель. Бомбы сбросили удачно. Но после выхода из пикирования попали в сплошные зенитные разрывы. Мы оказались в крайне невыгодном положении: потеряна скорость, высота не более трехсот метров.

– Одного нашего сбили! – передает по СПУ воздушный стрелок Артем Вершинин.

Решаю разворотом вправо кратчайшим путем выйти на свою территорию, но тут же отказываюсь от этого намерения: на пути – огненная завеса. Даю команду на левый разворот, чтобы выскочить над морем. Мельком взглянул вправо, и в этот миг словно кто-то ножом полоснул по сердцу: от прямого попадания снаряда отваливается полфюзеляжа самолета первого ведомого, и машина камнем падает на землю. Вдвоем с младшим лейтенантом Николаем Лебедевым, прокладывая путь пушечно-пулеметным огнем, идем к морю. Оно уже совсем близко, сейчас нырнем вниз, за крутым берегом прижмемся к самой воде и – на свою территорию! Но самолет Лебедева настигает зенитный снаряд, и я успеваю услышать в последний раз голос Николая:

– Прощайте, умираю за Родину!

Я видел, как Николай резко развернул самолет вправо и пошел на стреляющую батарею. В голубое небо взметнулся огромный черный взрыв… Наконец, подо мной море. Иду вдоль обрывистого берега на такой высоте, чтобы только не коснуться воды. Зенитки стрелять по мне не могут. Вот и своя территория. Выскочил на сушу и не успел прийти в себя, как слышу Вершинина:

– Нас атакуют два «худых», один в хвосте!

В этот миг слева проскакивает самолет с черным крестом на фюзеляже и резко уходит влево. Машинально ввожу самолет в глубокий левый разворот и посылаю длинную пушечную очередь. Мимо! Атакующий сзади оказался далеко справа.

«Ага, понятно! – думаю, – теперь черта с два вы меня возьмете!»

Подо мной наши траншеи. Становлюсь в глубокий вираж. Левое крыло чертит по земле невидимый круг, правое – уперлось в голубое небо.

«Мессы» попытались атаковать сзади, но безуспешно: радиус моего разворота намного меньше, и немцы никак не возьмут меня на прицел. С земли взметнулось множество огненных пунктиров – это наши пехотинцы открыли дружный огонь по фашистским истребителям. Те круто взмывают вверх, чтобы с высоты повторить атаку. Вот один уже вошел в пикирование, я ближе прижимаюсь к земле и еще больше увеличиваю крен. Смотрю то влево, чтобы не врезаться в землю, то вправо – за пикирующим немцем. С большой дистанции он дал длинную очередь и тут же ушел вверх, трасса прошла далеко справа.

– А, гад, боишься снижаться, чтобы самому в ящик не сыграть, – со злостью крикнул, не знаю и сам для чего.

Второй повторил тот же маневр и с тем же результатом. Затем оба, набрав высоту, ушли в сторону моря.

Горючее уже кончалось, когда я подходил к своему аэродрому. Пришлось садиться с ходу. Заруливаю на стоянку, выключаю мотор и продолжаю сидеть. В кабине тихо-тихо, только слышу монотонное, постепенно утихающее жужжание приборных гироскопов. С трудом поднял руку, чтобы вытереть вспотевшее лицо и замер от удивления: утром так выбрился, что не подкопался бы самый строгий старшина, а сейчас… борода была такая, словно неделю в руках бритвы не держал. Почему она выросла за один полет, пусть разбирается медицина, мне тогда было не до бороды. Полетели вчетвером – пришел один. Что может быть тяжелее, чем терять товарищей в бою?!

После моего доклада штурмовики, летевшие в этот район, выходили из атаки в сторону моря и скрывались от обстрела зениток за обрывистым берегом, потери уменьшились. А я каждый раз, как только представлялась возможность, взлетал, уходил от аэродрома и у самой земли крутил глубокие виражи… Постепенно этот маневр освоили многие летчики полка и не раз применяли его в последующих боях.

Раздумывая над тем, как уменьшить потери от зенитного огня, я решил обратиться за помощью к нашим зенитчикам, которые прикрывали аэродром. Спрашивал о многом, разговор затянулся до поздней ночи. Но теперь я уже знал, сколько уходит времени от обнаружения вражеского самолета до первого выстрела, как берется поправка при последующих выстрелах, какой режим полета наиболее трудный для ведения прицельного зенитного огня.

«Как же мне раньше в голову не приходило, что прицел зенитной пушки рассчитан только на определенные высоты? Теперь я буду не просто бросать самолет вверх-вниз, а маневрировать по высоте так, чтобы немецкие зенитчики не смогли вести прицельного огня», – размышлял я, возвращаясь в свою землянку. О своем ночном разговоре с зенитчиками утром доложил командиру полка.

– Значит, в самоволке был? – серьезно спросил Иван Афанасьевич, а потом улыбнулся и добавил: – За такую самоволку поощрять надо, а не наказывать.

Вскоре выдался нелетный день, майор Фомин собрал весь летный состав и представил нам капитана-артиллериста. Командир зенитного дивизиона прочитал целую лекцию о действиях зенитной артиллерии. Летчики задали много вопросов, на которые зенитчик ответил со знанием дела. Как пригодилась эта учеба в последующих вылетах!

В конце мая на небольшом участке Киевское – Молдаванское наши войска готовились к прорыву немецкой обороны. Перед штурмовой авиацией была поставлена задача наносить удары по врагу в непосредственном взаимодействии с наземными войсками. Чтобы наиболее эффективно выполнить ее, командир дивизии принял решение – вместе со всеми командирами, которым предстоит водить группы, выехать на передний край и изучить на месте предполагаемые цели. Ночью две автомашины были в пути. Мы, поеживаясь от ночной прохлады, тесно прижались друг к другу и дремали. На ухабах вздрагивали и снова погружались в крепкий предрассветный сон.

В прифронтовой полосе дороги беспорядочно пересекались и уходили в разных направлениях. При такой путанице дорог и дорожек недолго попасть и на вражескую территорию. Но пехотинцы все предусмотрели, поставив в наиболее трудных местах дозоры. Когда наш шофер начал петлять и сбился с пути, из темноты послышался окрик: «Стой!» На дорогу вышли два автоматчика, проверили документы и объяснили, как следовать дальше. С наступлением рассвета мы были уже на месте.

Брызнули первые солнечные лучи. Вдали виднелись лесистые сопки, размытые утренней синевой. Кажется, что войны и близко нет. Но сотни внимательных глаз по обе стороны фронта зорко следят друг за другом. Артиллерийские разведчики, наблюдая в стереотрубы, наносят на схемы все замеченное в своем секторе. Вчера в этом месте у противника не было ничего, а сегодня стоят копны сена. Беглый артиллерийский огонь – и уничтожено замаскированное немецкое орудие… Там, далеко внизу, поизвилистей дороге, на большой скорости несется вражеская автомашина. Выстрел – разрыв снаряда рядом, второй выстрел – от машины щепки. Ас той стороны над нашими головами просвистела мина и упала где-то невдалеке. И снова тишина…

Командир стрелкового полка непосредственно на местности показал нам построение немецкой обороны, расположение огневых точек. Мы приникли к стереотрубам. Рассматривали населенные пункты, запоминали конфигурации лесных массивов, расположение сопок, ориентиры, по которым можно с воздуха определить передний край вражеской обороны, обсуждали наиболее выгодные направления захода на цели и выхода из атаки.

После занятий нас окружили пехотинцы и артиллеристы. Слово за слово – завязался разговор. Когда узнали, что мы штурмовики, – глаза у всех потеплели. Наша работа проходит у них на виду: подожгли перед окопами немецкий танк – и пехотинцам облегчение; уничтожили вражеское орудие – и его снаряды не рвутся в окопах; проштурмовали траншеи, в которых гитлеровцы готовились к атаке, – и атака сорвана. Наземные войска всегда считали штурмовиков своими ближайшими помощниками, называя нас «воздушными танкистами». В наш адрес сыпались комплименты, мы чувствовали себя даже неловко. Война – это работа, трудная и опасная. Мы работаем в небе, они – на земле. Всем нелегко. И когда нас расхваливали те, которые сами ежедневно смотрели смерти в глаза, нам было не по себе.

Расспрашивали, у кого какой номер самолета.

– Завтра будете носиться над нашими головами, так разве не интересно знать, кто надо мной пролетает?

Летчики охотно называли номера своих боевых машин, и это как-то сблизило всех. Назвав номер, каждый из нас, конечно, затаил мысль показать пехотинцам в бою, на что способен его штурмовик и он сам, летчик. Когда я сказал, что летаю на самолете под номером тринадцать, посыпались вопросы.

– Зачем летаешь с таким номером?

– Назло немцам, – ответил я.

– А ведь правда, – поддержал меня кто-то из пехотинцев, – увидит гитлеровец в воздухе такую цифру и будет стараться держаться от нее подальше. – Сколько же вылетов сделал на этом самолете?

Я сказал, что всего на «чертовой дюжине» сделал более двадцати вылетов, и в шутку заверил, что на этом самолете думаю воевать до Берлина.

– Смотри, в Берлине проверю, – подмигнул пехотинец.

– Хорошо, – в тон ему ответил я.

Перед посадкой в машину мы распрощались со своими новыми боевыми товарищами, как с близкими и давними друзьями.

«Как леталось, браток?»

26 мая советские войска перешли в наступление. Всем полкам дивизии было приказано наносить удары по пехоте противника в траншеях, по танкам и позициям артиллерии. Сразу 60 штурмовиков в сопровождении 52 истребителей атаковали врага – такую мы теперь имели технику!

Дивизионную колонну «илов» повел штурман нашего полка Сергей Попов. На поле боя из этой огромной колонны Попов замкнул круг, и на небольшой участок фашистской обороны штурмовики обрушили всю мощь своего огня. Вот спикировала первая четверка: от самолетов к немецким траншеям протянулись огненные шлейфы – ударили «катюши», посыпались бомбы. Мгновенно вздыбилась земля! Продолжая пикировать, летчики бьют из пушек и проносятся над самыми головами гитлеровцев, а затем со страшным ревом самолеты вновь взмывают в небо. Но тут же устремляется в атаку вторая четверка! Третья!.. Десятая!.. Пятнадцатая!.. Над головами врага повис настоящий круг смерти!

При выходе из второй атаки от прямого попадания зенитного снаряда загорелся самолет Попова. Ведущий колонны вынужден был выйти из боя. На самолете заместителя ведущего отказал передатчик, и он не мог принять командование на себя. Более полусотни штурмовиков в самом разгаре боя лишились управления. Вот-вот начнется неразбериха: в воздушной карусели смешаются ведущие звенья с замыкающими, нарушится огневое взаимодействие, и тогда неминуема гибель многих экипажей от немецких истребителей.

И в этот критический момент в эфире раздалась четкая команда: «Березы», «Березы»! Я «Береза-один»! Делаем третий заход. Слушайте внимательно команды!

Кто мог подумать, что это голос младшего лейтенанта Ивана Харлана?! Он был в ведущем звене и смело взял на себя командование всеми штурмовиками. Они пошли в третью атаку, четвертую! А рядовой летчик настолько четко руководил боем, что многие экипажи и не заметили отсутствия Попова.

После выполнения задания мы горячо поздравляли Ивана.

– Ну ты, друг, – смеялись мы, – всех летчиков полка обогнал: водить начал не с пары, а сразу с дивизионной колонны!

– Та в нашему сэли вси таки, – отшутился Харлан.

В полку многие знали, что родился Харлан на Черниговщине в селе Яблуневка, даже кто-то «окрестил» его «яблунивськым парубком», на что Иван никогда не обижался.