Дальше стало полегче, дорога, кружа и петляя по ущельям и распадкам, поднималась полого и можно стало ехать верхом. Но немногие воспользовались этой возможностью — на ходу они быстрее согревались. Гили тоже грелся движением, и поэтому, когда объявили стоянку, готов был опять свалиться где стоит и заснуть. Но нет — все пошли собирать сухие ветви кустарника, чтобы развести огонь и согреться, потому что никто еще не подсох окончательно и все замерзли.

Сухой и ломкий мертвый стланик обещал сгореть быстро и жарко — а значит, чтобы обогреть отряд, понадобятся целые стога. Руско собирал его огромными охапками — они страшно затрудняли спуск и почти ничего не весили — и стаскивал их в общую кучу. Куча быстро вымахала в здоровую копну.

Здесь еще можно было шуметь и жечь костры без опаски — заметить их могли разве что орлы Фаррована, что расселись на высоких утесах — даже отсюда было видно, какие это громадные твари. А вот завтра, сказали эльфы, придется держаться тихо и без огня: перевалив через водораздел, они окажутся там, где бывают орочьи отряды.

Гили делал уже, как он решил, последнюю ходку — как вдруг раздался звук, заставивший его похолодеть: короткий и пронзительный женский крик.

Он бросил стланик и бегом, рискуя свернуть себе шею, помчался вниз, к речке, откуда крик доносился.

— А вот и ты, — услышал он мрачный голос Берена, протолкавшись сквозь толпу стрелков. — Вовремя. И как ты это объяснишь: — он встряхнул за шиворот… Даэйрет.

— Ты что здесь делаешь, — в ужасе выдохнул Руско. — Я же оставил тебя там!

— Стало быть, тебя вешать я обожду; да здесь и негде. Ну, красавица, отвечай мне, почему ты надумала удостоить нас своим обществом и как это тебе удалось.

— Ты дурак, — прошипела Даэйрет. — Ты велел десятникам проверить своих людей, но никого не проверил сам. Каждый думал, что я из чужой десятки.

Берен окинул ее беглым взглядом. Да, принять ее за мальчишку было куда как просто. Среди Бретильских драконов половина еще не брила бороды, а свою уже не девчоночью грудь она, видимо, стянула повязкой. После того как все оставили горскую одежду и набросили плащи и шапки морготовцев, она в черном мужском платье и сером плаще, затерялась среди прочих.

— Дурак я, что не зарубил тебя сразу. Ничего, зарублю, как только услышу ответ на второй вопрос: зачем ты с нами увязалась?

— Я… — Даэйрет беспомощно заоглядывалась кругом и взгляд ее остановился на Руско. — Ты сегодня утром велел всем женатым, у кого еще нет детей, покинуть отряд и возвращаться домой…

Берен кивнул. Он и вправду не хотел брать с собой никого, чья гибель была бы для семьи невосполнимой потерей: ни единственного оставшегося в роду сына, ни молодого отца, ни только что женившегося юношу. Когда утром на его призыв отозвалось более пятисот человек, десятники, родичи и друзья называли имена тех, кто не может поехать — и так из пяти сотен остались полторы. Но эта сопливка всяко не имела к делу никакого касательства.

— И что? — подтолкнул он умолкшую было Даэйрет.

— Один такой не покинул отряд.

— Да ну?

Даэйрет показала пальцем на Руско.

— Он — мой муж, — сказала она. — Вчера вечером и ночью он лежал со мной как с женой. Я его не оставлю.

Берен какое-то время переводил взгляд с одного на другого, приоткрыв рот, и был в это время страшен — с прищуренными воспаленными глазами и черной, разбитой скулой.

— Ты что, — прошептал он наконец, — думаешь, что я тебе поверю? Тогда ты еще глупее, чем мне казалось.

— Думай что хочешь! — взвизгнула Даэйрет. — Убей меня, если хочешь, но я туда не вернусь!

— Слышать этого не могу, — Берен толкнул ее в грудь так, что она села на гальку. — Руско! То, что она сказала — правда? Ты и в самом деле жарил свою колбасу в ее печке?

Горцы переглянулись и удивленно зашумели. Большинство из них считало, что Гили свою пленницу «того» еще в тот день, когда девиц захватили, и для Берена это не тайна, раз они спят в одной палатке.

Хотя Гили не прятал глаз, лицо его сделалось от смущения темнее волос, и это выдало его прежде, чем он сказал:

— Да.

Берен немного покусал нижнюю губу, потом спросил:

— Ну и как ты считаешь, ты в ответе за нее?

— Да, — снова сказал Руско.

— Что же нам с ней теперь делать?

— Привязать к коню и пустить обратно, — буркнул кто-то.

— Тебя не спрашивают, — бросил ему Берен. — Руско, говори.

— Если ее отослать — она ведь не найдет дороги назад… — сказал Гили.

— Верно, — согласился Берен.

— И проводник у нас всего один, — продолжал юноша.

— Что ни слово, то золото, — ухмыльнулся Берен.

— Ее нужно или взять с собой, или убить на месте, потому что это милосердней, чем оставлять ее здесь умирать с голоду. Но если ты надумаешь убить ее, тебе придется вместе с ней убить и меня, потому что я буду ее защищать, — с этими словами Руско взял Даэйрет за руку и завел ее себе за спину.

Берен снова покусал губы.

— Как ты полагаешь, Руско, если я нарек тебя своим братом, смогу я поднять на тебя меч или нет?

Гили ответил не сразу.

— Полагаю, что сможешь, ярн, потому что для тебя сейчас главней всего — государь Фелагунд, а страшней всего — предательство.

— Что ж, хорошо, что ты это понимаешь, — Берен почти шептал, а это значило, что он убийственно серьезен. — Итак, ты в ответе за нее. Если она нас предаст, словом ли, делом — взыщу я с тебя. Теперь слушай, ты, — обратился он к Даэйрет. — Руско мне дороже, чем десяток коз вроде тебя. Если его медведю понравился твой улей, это его дело — хотя ты не та невестка, которой я себе хотел бы. Но если ты просто заморочила ему голову, чтобы предупредить о нас Саурона — клянусь мечом, ты переживешь Руско ненамного. Ты мне ответишь за его кровь, да так, что лучше бы тебе не родиться на свет, потому что я и в самом деле люблю его как своих потерянных братьев. Ты слышала меня?

— Да, — процедила Даэйрет сквозь зубы.

— Вот и славно. А теперь садись у того же костра, что и он, и держи себя тихо.

…На ночь Гили связал Даэйрет руки и лег с ней так, чтобы связанные, они находились у него за спиной, словно бы обнимали его.

— Зачем? — спросила она. — Все равно здесь некуда бежать.

— Откуда я знаю, — зло сказал он.

— А если мне понадобится отойти?

— Разбудишь меня и сделаешь все свои дела со мной об руку. Думать было надо, за кем увязываешься.

— Почему ты такой злой?

— Потому что ты обманула меня. Ты знала, что я не дам тебя убить, раз ты моя жена.

— Мог бы и не признаваться, — пожала она плечами.

— Он мой лорд. Он мой брат. Как я мог ему солгать?

— Но ты же не сказал ему накануне, что лежал со мной.

— Я думал, что ты меня хоть немножечко… что я тебе нравлюсь. Что ты сделаешь как обещала — останешься в лагере, поедешь к Эйтелингам. А ты… как я теперь поверю, что ты не хочешь предупредить Саурона?

— А если ты не веришь — почему не убьешь меня?

Гили посмотрел ей в глаза и спросил:

— Ты этого хочешь?

И что-то в его лице заставило ее прикусить язык, больше не дразнить его и не подзуживать.

— Нет, — холодея, сказала она.

— И покончим на этом.

На следующий день Гили связал вместе их коней чомбуром, а свою пленницу привязал к седлу. У нее не было ножа, чтобы разрезать веревки, и все время за ней кто-нибудь следил. А прочем, бежать пока и вправду было некуда: вейдх петляла по горам так затейливо, что Даэйрет и назад-то вернуться не смогла бы. А в небе, в синем проеме скал, кружили громадные орлы, на которых Берен показал ей рукояткой плети и не без удовольствия сказал, что эти пташки только и ждут, как бы кто-нибудь отбился от гурта — лошадь ли, человек… Только отстанешь — они тут как тут…

— Орлы Манвэ не убивают людей, — бросил проезжавший мимо эльф.

— Ну, Диргель, что за охота была испортить мне музыку! — Берен разозлился вроде бы в шутку. — Я ее совсем было напугал… К тому же, я не говорил, что пташки ее убьют. Просто остерегаю. Боюсь… поседеет наша красавица в тот же способ, что и ее… Учитель.

Видимо, в этой шутке был какой-то особенный смысл, потому что Берен расхохотался. Смеялся он сейчас тоже жутковато: короткие беззвучные выдохи через кривую усмешку. А вот Даэйрет как-то съежилась и заплакала.

На привале Руско оставил ее с Брандиром и Нимросом, чтобы поговорить с Береном один на один. Тот сидел на седле, снятом с Астэ, и пытался есть. Кусок вяленого мяса он щепал ножом, как дерево, отрывая по маленькому кусочку, и держал эти кусочки во рту, пока он не становились достаточно мягкими, чтобы их проглотить.

— Ты сердишься на меня? — спросил он, садясь напротив.

Берен послал ему мрачный взгляд.

— На тебя — почти что нет, — сказал он. — А вот на эту бестолочь…

— Ты думаешь, она и вправду хочет нас предать?

Князь вздохнул, повел плечами, поморщился.

— Беда не в том, что она хочет нас предать, — проговорил он. — Если бы оно было так, я бы знал, что с ней сделать. Беда в том, что она сама не знает, чего хочет. Про иных людей говорят: «душа из воска», но воск все-таки застывает, у этой же что ни минута, то в новую сторону лежит душа. Говорит она одно, делает другое, думает третье и все это называет «быть самим собой». Диргель сказал, что порчи на ней нет, Моргот не успел поставить свое клеймо — но он, по всему видно, уже постарался сделать ее душу пожиже, чтобы отлить по своей форме, когда придет срок. Я охотно верю, Руско, что она подалась с нами не потому что все еще любит Саурона, а потому что ей в одно место ударила кровь, но я не знаю, куда она ударит, когда мы спустимся по ту сторону Криссаэгрим. И поэтому боюсь. Шкурой я чую, Руско, что удача отвернулась от меня, и все мои несчастья случались из-за женщин.

— Тогда почему ты…

— Не убил ее? — Берен сжал кулак. — Послушай, малый. Я убиваю тех, кого я ненавижу. Тех, кто называет себя моим врагом. Тех, кто заслужил. Но я никогда не убиваю тех, кто всего лишь может мне помешать. Лишь однажды я поступил противно себе — и, наверное, за это Судия с меня взыскал, почти лишив руки, когда она так мне нужна… Нет, Руско, я больше не буду его гневить и убивать для пользы дела. Будь что будет.

— Спасибо.

— Не за что. Я это делаю больше ради себя, чем ради тебя или нее.

Он покосился в ту сторону, где, сгорбившись, сидела у огня девица.

— Ты и в самом деле в нее влюбился по уши?

— Не знаю, — признался Гили. — Когда я… ну… я и сам себя не понимал.

— Ага… Будь это в другое время, в другом месте, я бы слова не сказал. Но сейчас, Руско, мне очень нужно, чтобы ты не терял головы. Я знаю, что мед в этом дупле сладкий — но уж больно пчелы злые. Если бы ты начал лазить за ним немножко раньше, ты бы уже знал, что пасека большая, есть из его выбирать. Но по первому разу всегда кажется, что рыба есть только в одной речке, а в другие не стоит и удочку забрасывать. И из-за этого мужчина начинает делать глупости… А иной раз — и подлости… — он помрачнел. — А, вот и лорд Даэрон идет. Присаживайся, певец Тингола. Есть эль и вяленое мясо, угостись.

— Не хочу, — Даэрон сел рядом на камень. — Берен, я слушаю, о чем говорят твои люди, и мне это не нравится.

— О чем же они говорят?

— Они болтают, что твой названый брат обезумел от любви, а ты не решаешься принудить его бросить здесь морготову девицу. Болтают, что она — кхайрэт, демон, посланный вам на соблазн и раздор.

— Я им сейчас покажу соблазн и раздор, — оскалился Берен и, вскочив, крикнул: — Брандир! Мерет! Поднимайте людей! Лорд Элвитиль, командуй эльфам в седла, мы едем дальше! Засиделись.

— Ярн, лошади устали, — несмело возразил Мерет. — Они падут, едва мы перевалим через Анах.

— Значит, бросим их и поскачем на запасных. Время дорого!

Элвитиль не зря срезал путь — тропка вывела отряд на самую середину перевала Анах, верхнюю точку водораздела. Узкая тропка шла меж стеной и пропастью, и лошадям обматывали головы плащами, чтобы они не боялись шагать, но когда страшная дорога осталась позади, им открылся ровный, почти пологий широкий спуск в Нижний Белерианд. Здесь брала начало река Миндеб.

— Даэрон, — конь Берена поравнялся с конем эльфа. — Я так понял из твоих слов, что на Тол-и-Нгаурхот ты с нами не пойдешь.

— Мне нечего там искать. Мой король послал меня за своей дочерью.

Берен кивнул.

— Тогда у меня будет к тебе просьба. Прихвати девчонку, доставь ее в Бритиах.

— Ты меня с кем-то путаешь, князь Берен, — Даэрон повернул к нему холодное неподвижное лицо. — Я не сторож сумасбродным человеческим девицам, не твой вассал, которого можно гонять с поручениями, и не наемник.

Берен сжал зубы, насколько это позволяла разбитая скула, но удержал себя в руках.

— Даэрон, я сейчас говорю о жизни или смерти. Если эта дурочка что-нибудь выкинет, мне или Руско придется ее убить, и его сердце будет разбито, потому что он любит ее, а я его люблю как брата. Есть в тебе хоть капля милосердия, Даэрон? Ты же сам знаешь, что такое любовь — мыслимо ли заставлять человека выбирать между возлюбленной и братьями по оружию. Лучше смерть, чем такая мука.

— И ты смеешь напоминать мне о любви?

— Смею, Даэрон — я ведь ухожу, а любовь оставляю тебе. Слушай, ну что тебе стоит — ведь все равно ты едешь туда, раз не нашел ее здесь!

— Я полагаю, это лишний разговор, Берен. Она будет задерживать меня, а любое промедление в этих поисках подобно смерти.

— Проклятье, — горец стегнул коня и обогнал Даэрона.

Они скакали весь день — так, что несколько коней пало, и тем, кто на них ехал, пришлось пересесть на запасных; а на ночь они остановились в месте, называемом Кирит-Мегил, Ущелье Меча. Мало кто знал о нем. По преданию, здесь Астальдо бился с Морготом, ударил врага мечом, промахнулся и проложил лезвием это ущелье в гряде Криссаэгрим.

Ущелье и вправду было прямое, а стены его — отвесные, словно вырубленные исполинским мечом. По дну ущелья пролагало песчаное русло речки, наполнявшейся только во время дождей — она так и звалась: Сухая речка.

Это была предпоследняя ночевка — послезавтра их поход завершался победой или гибелью. Послезавтра на закате они должны были брать Тол-и-Нгаурхот.

— Их около полутора сотен, — сообщил Хисэлин. — Люди, ни одного орка. Костров не жгут, караулы стоят у входа в ущелье.

— Больше ничего не видели? — спросил Фейнарин.

— С ними есть темноволосая женщина небольшого роста, — решительно сказал Линдо, разведчик.

Он долго думал, говорить это Фейнарину или нет — подобраться ближе и наверняка разглядеть, кто она, не сумел, уверенности в том, что это Лютиэн — не было, но и твердо сказать, что это не она, Линдо не решился бы.

— Ты видел ее?

— Мельком, — нолдо глядел в глаза своему вождю прямо и твердо. — Ее стерегли двое. Лица не видно. Короткие черные волосы. Ее охраняют, очень похоже, что она пленница, хотя и не связана.

— А пес? — как можно спокойнее спросил Хисэлин. — Пса ты заметил?

— Хуан никогда не позволил бы взять ее, будь он жив, — Фейнарин ломал в пальцах сухую веточку.

Чем дольше он находился рядом с Хисэлином, тем больше ему казалось, что тот ищет не Лютиэн, а банду орков, с которыми можно было бы славно подраться. Это ему не нравилось. Не нравилось и смутное ощущение беды, исходящее от Хисэлина. Не то чтобы Фейнарин верил в морготову скверну, о которой говорят барды — но в беглых пленниках и в самом деле порой было… нечто. Фейнарин знал одного такого, еще там, на востоке. Он был удачлив, странно удачлив. Захваченный во время разведывательной поездки через шесть лет после Аглареб, бежал на девятом году плена… Присоединился к Маэдросу, хотя сам был из нолфингов. И несколько раз чудом спасался во время рейдов в Синие Горы, сталкиваясь с превосходящими силами орков. Все, кто был с ним — гибли, а он — спасался…

Хисэлин был не такой, но… чем-то похож. Никто из охотников не зашел так далеко на север, как они. Здесь было опасно, здесь свободно чувствовали себя орки и волколаки, и если что и можно было найти скорее — то именно драку. Однако они отыскали все разом. Отряд в полторы сотни всадников так просто королевну не отдаст.

— Кано, мы не можем рисковать, не зная, она это или нет, — Линдо словно прочел мысли своего вождя.

Фейнарин покосился на друга.

— Только Враг знает, сколько сейчас у него отрядов вокруг. Если придет подкрепление — оно придет к ним, а не к нам.

— Не можем рисковать? — вскочил Хисэлин. — А если это она, и еще до завтрашнего вечера ее доставят на Волчий Остров? Я не вижу риска: это вояки, набранные Морготом из горских предателей, мы перебьем их сонных.

— Все это странно, — качнул головой Фейнарин. — Они сейчас в своей земле — отчего же они боятся разжечь огонь?

— Что они вообще здесь делают? — поддержал Линдо. — Это горские наемники Саурона: зачем они торчат в предгорьях Криссаэгрим?

— Здесь начались какие-то странные дела, а Нарготронд остался в стороне. — Хисэлин всмотрелся в пасмурную темноту на северо-востоке. — Когда мы проезжали, Бретиль гудел, как растревоженный улей, а между тем ни одной орочьей банды не показывалось… Неужели Саурон начал свое наступление?

— Это никак не объясняет, почему и зачем этот отряд оказался здесь, в Кирит-Мегил. Если он — часть армии — то где армия?

— Какая, будь оно все проклято, разница?! — чуть не взвыл Хисэлин. — Если мы возьмем одного из них живым, мы расспросим его, кто они, куда шли и зачем! Сейчас мы знаем главное — это враги, это люди Моргота и у них дочь Тингола.

— Мы не знаем, она это или нет.

— А кто это еще может быть? Кого еще они могли захватить здесь в плен, скажи? Или мы боимся? — Хисэлин обернулся кругом, оглядев тесный круг эльфов. — Или наши луки стали бить мимо цели, а мечи затупились? Их всего в три раза больше и они спят. Они служат Морготу — разве это не причина убить их?

Эльфы молчали, но сердца их исполнялись решимости. Всем уже надоело гоняться за девицей, и служить мишенью для насмешек. Всем хотелось честного боя и победы либо гибели — довольно уже шепчутся о том, что Феаноринги и их вассалы горазды воевать только против своих.

— Мы клялись бить Врага там, где увидим его, — тихо сказал Фейнарин. — Будь по-твоему, Хисэлин: ударим по ним! Разум говорит мне, что нужно пользоваться всяким случаем нанести Врагу урон — а сердце подсказывает не делать того, о чем мы потом можем пожалеть…

— Если ты боишься, Фейнарин — оставайся здесь, — бросил Хисэлин. Нолдо вспыхнул.

— Если я и боюсь, то не ран и не смерти, — ответил он. — И я иду с тобой.

Эльфийский лагерь пришел в движение, и меньше чем через пять минут нолдор, разделившись на два отряда, отправились к Кирит-Мегил, и лесистый склон бесшумно поглотил их — только дюжина осталась стеречь лошадей и следить за тылом.

Гили разбудил звук, ставший кошмаром последних дней: свист рассекаемого стрелой воздуха и глухой, влажный удар, с которым стрела входит в тело.

— Тревога! — заорал кто-то. — Трево…

На Гили обрушилось бьющееся тело, в живот ткнулось оперение стрелы.

— К укрытию! — крик Берена перекрыл шум суматохи. — Под стены, берите щиты!

К счастью, люди еще не успели запаниковать по-настоящему: большинство расслышало приказ и, как Гили, осознало его смысл: стрелы летели с отвесных скальных стен, и, чтобы вырваться из-под перекрестного огня, нужно было искать укрытия под любой из них, прикрываясь щитами от стрел, летящих сверху, полагаясь на то, что от лучников с другой стороны их защитит подлесок.

Гили дотянулся до своего щита, выбрался из-под трупа и кинулся туда, куда бежали все остальные. Стрелы сыпались дождем, тот, кто бежал впереди Гили — кажется, Дэрвин — упал, так что Руско едва не споткнулся о него.

— Даэйрэт! — крикнул он, задыхаясь от бега и страха.

— Я здесь! — откликнулся голосок неподалеку.

Даэйрет спала с Береном и эльфом Элвитилем, потому что прошел слух, будто среди горцев бросили жребий, кому ее убить. Видимо, зажатая между страшным князем и не менее страшным эльфом, она так и не уснула.

— Разбежаться, не сбивайтесь в стадо! — командовал Брандир. — Вперед, к расселине!

Главное было — вырваться из-под перекрестного огня, из-под смертельного ливня. Никто не обращал особого внимания на то, какие летят стрелы.

Даэйрэт бежала рядом с Береном, укрытая его щитом — но в них никто не стрелял. Стрелы снимали свой урожай вокруг — но эти двое словно были очерчены волшебной линией… Некогда было задумываться, почему и отчего.

— Брандир! Хоть кто-нибудь сохранил оружие?!

— Обижаешь, ярн! Почти что все.

— Стрел мало! Мало стрел!!!

— Делитесь с теми, у кого нет! На выходе из ущелья — сколачивайте строй, бейте по стрелкам! Ты! — Берен остановил Даэйрэт и развернул ее, толкая к скале. — Бери щит и стой здесь. Руско!

— Я, господин… — Гили остановился, с удивлением обнаруживая, что тоже сохранил свой самострел.

— Стереги ее. В рукопашной от вас все равно никакого толку, — Берен исчез, только голос его доносился из темноты, резкими, короткими командами превращая бегство в подготовку к бою.

— Это эльфы, — упавшим голосом сказала Даэйрэт.

— Чего? — не понял Гили.

— Погляди на стрелы. Это эльфийские стрелы, нас убивают ваши хваленые друзья!

— Ой, матушки, — спохватился Гили. — Откуда ж им тут взяться?

— Я знаю? — разозлилась Даэйрэт.

— Нужно ярну сказать. Стой здесь! Если попробуешь убежать, тебя-то точно убьют.

— Что ты делаешь?

— Морготовские лохмутки скидываю! Они же не разбирают, что мы свои, мы же одеты как черные!

— Тебя будет видно!

— Так я ж того и хочу, — голый до пояса, он сунул девушке в руки кольчугу, куртку и рубаху и побежал на звон начинающейся рубки. Что-то подвернулось под ноги, Гили упал, услышал надрывный мучительный стон — он споткнулся о раненого.

— Фэрри, — проклекотал тот. Одна стрела пробила ему плечо, вторая вонзилась в живот и вышла через позвоночник. — Фэрри… братишка… добей…

— Я… я не могу, — Гили в ужасе вскочил. — Мне… нечем… некогда!

— Сука… сво… лочь…

На звук выстрелили — раненый выгнулся и обмяк: стрела поразила его в лицо. Следующая не убила Гили только потому что стрелявший предполагал в нем рост мужчины, а не мальчика — просвистев над головой, она вонзилась в гальку. Гили выдернул ее и снова побежал.

— Ярн! — Орал он во всю глотку, проламываясь через кустарник.

— Ты что, спятил? — к нему повернулись сразу несколько человек.

— Что ты здесь делаешь? Почему снял доспех? — заорал Берен, увидев своего оруженосца. — Я тебе что приказал?!

— Эльфы это! Эльфы нас за черных приняли, понятно? Стрелы! На стрелы смотрите, стрелы эльфийские!

— Мать твою, — сказал кто-то. В этой сумятице, где всех заботило в первую очередь — выжить, а во вторую — разделаться с нападающими, на стрелы никто и не подумал обратить внимание.

А тем временем лучники прекратили стрельбу. В подлеске возникло движение…

У эльфов было слишком мало лучников, поэтому главные силы — вооруженная мечами пехота — перекрывали нижний выход из разлома, ведь от морготовцев совершенно естественно было ожидать бегства в сторону Тол-и-Нгаурхот. Когда же враги побежали совершенно в другую сторону, эльфам ничего не осталось, кроме как погнаться за ними, чтобы перебить прежде, чем они успеют собраться и дать осмысленный отпор. И сейчас они бежали по ущелью, обнажив мечи — почти неслышные смертоносные тени.

— Самострелы опустить! — как можно громче крикнул Берен, выступая вперед, пытаясь в движении среди ветвей различить хоть чью-то фигуру, хоть чье-то лицо… — Эльдар, остановитесь! — он перешел на синдарин. — Своих же бьете!

Копье ударило его в грудь и он упал. Брандир отчаянно крикнул:

— Я-а-арн!!! — и спустил собачку самострела, его примеру последовали остальные. Второго залпа они сделать не успели: эльфы кинулись вперед.

— Стойте! — Гили встал над Береном, раскинув руки, спеша подобрать синдаринские слова, которые рассыпались в его сознании мелкими стеклянными бусами. — Мы свои, эльдар, мы…

Высокий, невозможно красивый эльф сделал быстрое движение — и Гили ощутил пронзительный холод в груди. Опустив глаза, он увидел лезвие меча, что до середины погрузилось в его грудь, как раз под левым соском, точно и легко войдя между ребер и выйдя под лопаткой.

Эльф сделал обратное движение, рванул меч на себя — и с этим обратным движением пришла боль, и хлынула кровь, но Гили уже не видел этого и не чувствовал: меч поразил его точно в сердце.

Он упал на тело Берена — и над ними железо ударило о железо…

Подарок короля Мельхара во второй раз спас Берену жизнь, но удар копья — это удар копья. Горец пребывал на грани потери сознания, в состоянии той странной раздвоенности, которую вызывают сильное опьянение или сильная боль: воспринимая почти все происходящее, он не мог ничего поделать, потому что тело не повиновалось — копье выбило из него дыхание.

Руско упал сверху, заливая его кровью. Вверху шла рубка, железо высекало искры, падали убитые и раненые, эльфы теснили — им, опытным мечникам, противостояли мальчишки… И вдруг — над звоном оружия, над криками и стонами поднялась песня. Высокий, чистый голос заполнил собой теснину, перекрыв шум схватки — и слова высокого валинорского языка отразились от гранитных стен…

"А Даэрон-то, оказывается, знает «Нолдолантэ…» — промелькнуло у Берена в голове, и тут еще несколько голосов подхватили песню: Элвитиль и те, кто был с ним.

Битва остановилась. Даэрон знал, что делал: горше всего терзались своим падением нолдор из народа Феанора. Берен слышал, как Брандир, Элвитиль и Даэрон усмиряют Бретильских Драконов.

Наконец, вернув себе дыхание, он смог подняться. Руско безжизненной куклой сполз к ногам своего лорда и брата. Неподвижные карие глаза смотрели в ничто.

— Ярн… — кто-то подбежал, скрипя сапогами по каменной крошке. Рудвег и Мерет. — Так ты чего, живой?

— Да, фэррим, — прошептал Берен, поднимая мальчика и слегка встряхивая, словно он спал и мог проснуться. — Я живой…

Даэйрэт, скорчившись у скалы, сдавленно выла.

Горцы потеряли убитыми тридцать два человека, ранеными — сорок семь. Из них выжить могло не больше дюжины: нолдор, атакуя превосходящий отряд, воспользовались отравленными стрелами.

У эльфов погибло пять и было ранено восемь бойцов.

— Радуйтесь, нолдор, — сказал Берен одному из их командиров, синеглазому эльфу по имени Фейнарин. — До сих пор Бретильских Драконов не бил еще никто.

— Ты не ранен? — спросил эльф.

— Если ты думаешь, что твое копье прибавило мне здоровья, то ошибаешься. Однако меч твоего друга нанес мне худшую рану.

Фейнарин поднял глаза от маленького холмика, возле которого Берен стоял на коленях — земля, песок и мелкий щебень… И простой серый камень безо всяких знаков…

— Если я могу что-то сделать, чтобы искупить свою вину — я это сделаю, — ответил он.

Берен посмотрел ему в глаза.

— Ни от какой помощи я сейчас не откажусь, кано Фейнарин, и слова твои запомню.

— Кем он был? — эльф встал на колено и коснулся камня.

— Моим братом. Самым смелым парнем отсюда до Синих Гор.

— Я не слышал, что у тебя есть брат, — удивился нолдо.

— Мы смешали кровь десять дней тому. Недолго живет моя родня…

Он схватился за голову, вцепился пальцами в волосы.

— Как вы могли не разглядеть эльфов среди нас? Где были ваши глаза?

— Они держались как люди.

— Вы могли послать еще одну разведку… Трижды все перепроверить!

— Могли, — нолдо кивнул. Что проку было объяснять? Как он мог высказать ту досаду, давно копившуюся ярость и боль, что толкнули их на это дело? Что помешало им быть осторожнее?

Отчаяние.

Берен поднялся и сказал:

— Пойдем.

После драки оставаться здесь нельзя было. Шум мог привлечь одну из орочьих банд, а те, даже если бы не решились ввязываться, могли привести Волчью Стражу из Тол-и-Нгаурхот. Берену предложение перебираться на эльфийскую стоянку нравилось не больше, чем всем остальным, но более разумного решения он не видел.

В молчании эльфы и люди похоронили мертвых. Влажный песок и мелкая галька поддавались легко, даже такой мало приспособленный для рытья инструмент, как меч, быстро справлялся с задачей. Берену приходилось рыть и более глубокие могилы, и в менее податливой земле — в промерзший суглинок у Тарн Аэлуин он схоронил двенадцать человек. А валунов — чтобы до мелкой ямы не дорылось зверье — и здесь, и там было предостаточно.