По ту сторону рассвета (№1) - Тени сумерек

— Ты врешь, колдун, — прошипел Харраф. — Только Великий может слышать мысли, да еще Гортхауэр!

— Считай так, если хочешь, — пожал плечами Финрод. — Кто послал вас на юг и зачем?

— Сейчас я тебе скажу, — фыркнул орк. — Ты, горец драный — тащи свои колья.

Но в мыслях его бился страх и мелькнуло название: Нарогард.

— Сколько вас было? Кому вы служите, кому подчиняетесь? — продолжал допрос Финрод.

Орк только скрипнул зубами — но мысли его снова хлынул потоком: только успевай вылавливать имена.

— Приказ о разведке на Юге отдавал Болдог? Не Саурон?

— Не скажу! Не скажу, колдун!

Болдог. Медный знак, успел разглядеть — Корона и Камни… Приказ с самого верха…

Приказ разведать Юг был получен Болдогом через голову Саурона, от самого Моргота. У Берена сжалось нутро. Будь приказ отдан Сауроном — это могло означать только сиюминутную военную надобность… Но Моргот!!!

— Как вы двигались и что видели по дороге?

Анах… Димбар… Эльфы… Стрелы из-за кустов, страшные сияющие мечи во мраке… Бегство… Дневки в перелесках. Всадники вдалеке. Не пройти… Добить раненых. Унгал, братишка… Двигаться ночью… Ни добычи, ни развлечений… Кормить волков нечем. Перебить… Вдоль Сириона… Кочевники… Дурачье, ублюдки! Так хотелось отдохнуть хоть немного, так хотелось теплой бабьей плоти… Драка, мечи и топоры, Сарнах убит… В костер — зарывать некогда. Из-за недоумков сейчас сюда припрется половина эльфийских пограничников…

— Мы нашли вас по дыму, — усмехнулся Финрод.

— Скоты! — не выдержал орк. Проклятие явно относилось к кочевникам. — Мы ничего там не сделали. Ничего… Помешать хотели… Это правда.

— Но не вся. Я ведь знаю, зачем вы хотел им помешать.

— Он слышит твои мысли, мразь, — напомнил Берен.

Мысли… Мысли, будь они прокляты, куда их спрятать? Как не думать о Михуре, Нарваге, о Владыке?

— Какой гарнизон держит ваш Владыка в замке на острове?

Не думать! Сотни полторы, или хрен его знает: эти недоноски из Росомах со своего острова не очень-то любят высовываться…

— Где ходят разъезды? Как часто меняются караулы? Какие слова для прохода?

Не знаю! Как ему, колдуну, сказать, что не знаю — ведь не поверит, отдаст человеку, а тот натянет на кол…

Финрод вздохнул.

— Все. Больше с ним нечего делать.

Ни Берен, ни орк не уловили его движения. Орк дернулся и затих, оскалив зубы.

Финрод вытащил у него из-под челюсти длинный и тонкий нож, несколько раз вонзил в землю, счищая кровь. Берен облизнул разом пересохшие губы.

— Ты мог бы и не делать этого… сам, — сказал он.

— Да, — Финрод сунул нож в голенище. — Приказать тебе и не пачкать чистых до сих пор рук… Оставим этот разговор. Раздень труп и брось его в овраг.

Берен принялся расшнуровывать куртку орка. Поймал на себе пристальный взгляд Нэндила, срезающего тесьму со своей рубахи.

— Я не собирался его пытать, — сказал он. — Правда.

— Я знаю, — ответил бард.

— Если мне нужно было что-то знать, я выбивал это очень быстро. Не грозил долгими мучениями.

— Почему ты оправдываешься?

Берен вскочил, хлопнул о землю скомканной курткой.

— Я не орк!

— Знаю.

Берен снова встал на колени возле тела и принялся стаскивать с него сапоги.

— Он дерьмо, — сказал горец сквозь зубы. — Он тридцать раз заслужил смерть. Но почему я чувствую себя так, словно…

— Словно истязал калеку? — подсказал Нэндил.

Берен на миг задумался, а потом сказал:

— Да… — и тверже: — Да.

— Он и был калекой, — пояснил Нэндил. — Все они страшно искалечены. Ты заметил: у него нет avanire. Обратная сторона: он не может «слышать». Только «говорить».

— И что?

Лицо барда слегка напряглось, и эхо внутренней боли донеслось до Берена.

— Они ведут свой род от искалеченных Мелькором эльфов. В их крови живет память о том, что они «слышали». И имели второе зрение. Они хотят «слышать» — но их искалеченные samar не улавливают слов. Только крик. Поэтому свою тоску по чужому голосу они утоляют мучительством. Только на пределе страданий живое и разумное существо становится им слышно. Они терзают других, потому что иначе терзаются сами.

— Это им не оправдание, — отрезал Берен.

— Да, — согласился Нэндил. — Но если мы уподобимся им хоть на миг — наша вина будет стократ тяжелее их вины.

— Ты хочешь сказать, что их нужно убивать хотя бы из милосердия?

— Это лучше, чем убивать из ненависти…

Он помолчал и добавил:

— По законам государя Финголфина, тот, кто заражен скверной и не желает исцеляться — повинен смерти.

— А вы еще удивляетесь, что иные люди боятся вас едва ли не больше, чем их, — проворчал Берен.

Вдвоем они взяли мертвеца за руки и за ноги, оттащили к оврагу и зашвырнули в темноту.

Потом вернулись к костру.

— Итак, в последний раз подумаем, — сказал Финрод, когда все сели в круг, кроме двух часовых (но слушали и они). — Никто не хочет оспорить моего решения?

— Не о чем говорить, — тряхнул головой Эллуин. — Как ни противно влезать в их шкуры — а лучшего способа пройти Тесниной я не придумал бы.

— И отпадают трудности с переправой. Мы просто перейдем по Ангродовым Гатям, — вставил Лауральдо.

— Что ж, — Финрод вынул из волос заколку и бросил ее на расстеленный у костра плащ. — Начинаем.

Эльфы и Берен не оставляли на себе ничего такого, что не могло быть захвачено в бою или снято с убитого. Орки-кочевники были меньше ростом, их обувь эльфам не подходила — пришлось измять, перепачкать и искалечить свои сапоги. С нижних рубашек (надевать орочьи все-таки было выше сил) срезали тесьму и вышивку. Штаны (трое орков были такими мелкими, что их штаны не подошли даже Айменелу) топтали ногами в пыли, и после надевали, отрезав тесьму и застежки. Какое-то время колебались: брать или не брать с собой эльфийский припас…

— У меня есть еще лембас, — сказал Нэндил. — Всего три штуки, но…

Он протянул эльфийские лепешки королю.

— Да, — сказал Финрод. — Там они нам не пригодятся.

Каждую из лепешек он разломил ровно пополам и еще пополам. Двенадцать четвертинок легли в протянутые ладони, но есть никто не торопился. Все повернулись к Западу, скрытому полночной тьмой.

— Пусть мужество не покинет нас, — тихо сказал Финрод. — И надежда наша исполнится.

— И мы узнаем прощение, — промолвил Лауральдо.

— И судьба обернется милостью, — добавил Нэндил.

— И мы снова встретимся с теми, кто нас ждет, — Кальмегил укрывал лембас ладонью так заботливо, словно кусочек хлеба был живым существом.

— И останемся верны, — опустил ресницы Менельдур.

— Даже когда… если все будет совсем плохо, — голос Айменела слегка дрогнул, как показалось Берену.

— Будем помнить наши песни, — прошептал Вилварин.

— И наши клятвы, — сурово сказал Лоссар.

— И будем тверды на своем пути — во имя всего, что нам дорого, — вскинул голову Эллуин.

— И сохраним в сердце любовь, — в свете костра волосы Аэглоса отливали алым.

— И постигнем самую последнюю из истин, — выдохнул в темноту Эдрахил.

— И она сделает нас свободными, — закончил Берен.

У лембас был вкус земляники с молоком и медом…

Закончив переодевание, Финрод, нелепый в куртке и плаще орочьего вожака, распустил волосы, зачерпнул немного черного жира и провел рукой по голове, превращая свои волосы, красота которых дала ему имя, в нечто, приличествующее орку: черные, грязные лохмы-сосульки, заплетенные тремя неопрятными косами… Берен тихо ахнул: такое поругание красоты было трудно оправдать даже словами «так надо». То же проделали над собой другие, кому это требовалось: Лауральдо, Аэглос, Айменел, Вилварин, Кальмегил и Менельдур…

Лоссар ничего не сделал с волосами — они и так были как смоль; но он вычернил себе лицо, шею, грудь и руки соком ореха. Его примеру последовали Финрод, Вилварин и Лауральдо.

И все же — эльфы не походили на орков. Они походили на эльфов — хоть и грязных, одетых в вонючее отрепье, с кое-как искромсанными волосами — но все-таки эльфов.

Свои вещи, украшения, оружие они сложили в яме, вырытой под корнями вяза.

— В круг, — велел Финрод.

Еще не понимая толком, в чем дело, Берен встал в круг между Нэндилом и Эллуином. Они положили руки ему на плечи, он — на плечи им. Его пальцы встретились с пальцами стоявших дальше — Кальмегила и Аэглоса. Сплетенные руки образовали плотное кольцо, соединив двенадцать воедино…

И тогда Финрод бросил что-то в огонь, присоединился к кругу и запел.

Он пел на человеческом языке, как тогда, над чашей — но эта песнь была быстрой, дикой, и Берен не запомнил из нее почти ни слова — только резкий, скорый ритм, который они выбивали ногами в пыли, кружа над костром страшный хоровод. Из костра пахло паленым волосом — и чем-то сладким, источающим едкий белесый дым. В кольцах этого дыма лица друзей дрожали и изменялись — а может, у Берена просто слезилось в глазах? Глотку резало, голос сделался низким и хриплым. Плечи налились неведомой прежде тяжестью — его словно пригнуло к земле, и одновременно он ощущал силу; силу и восторг. По жилам мчался ледяной огонь, мышцы напряглись так, что казалось — вот-вот треснут кости. Пальцы, лежащие на его плечах, затвердели и впились в его плоть, и он сам сжал чьи-то плечи до хруста в суставах кисти. Причинял ли боль он, причиняли боль ему — было все равно. Жирная, желтая луна текла сквозь голые ветки и хохотала над танцующими. Хохот… Резкий, страшный хохот примешался к песне — еще, еще… Берен вдруг понял, что хохочет, улюлюкает и воет сам, запрокинув лицо к луне, как… как…

Как орк!

Финрод крикнул, костер вспыхнул и погас — и Берен сумел наконец расцепить руки. Ноги не удержали его — он упал на колени. Рядом, точно так же тяжело, опустился на бревно Эллуин. Кто-то в темноте глухо стонал, словно его тошнило — Берен узнал голос Айменела.

Горсть свежего хвороста в угли — и языки пламени осветили орочью морду. Раскосые глаза горели недобрым огнем из-под нависших бровей, зубы скалились в усмешке, вывороченные ноздри раздувались… Но что-то в очертаниях лица оставалось прежним, что-то позволило Берену узнать…

— Вил… Вилварин?

Эльф улыбнулся… Орк оскалился…

— Я… тоже? — Берен тронул свое лицо. На ощупь оно было прежним: узкие губы, длинноватый прямой нос с небольшой горбинкой — сломал в детстве…

— Ты тоже, — сказал Вилварин.

Пламя разгорелось ярче, и теперь Берен видел всех. У костра сидела орочья шайка. Слишком тихая для обычной орочьей шайки — ни перебранок, ни понуканий — но все же орки орками. Пятеро уруг-ай: Берен, Финрод… Нет, Унгал и Харраф, Михур и Сарнах, Дугуш… И семеро кочевников, более мелких и легких: Нэхмар, Вадра, Риш, Лашан, Ивур, Мейдра и Вох.

Песнь Финрода, творящая чары личин, впечаталась в разум особым образом: им легко и привычно было думать о себе как об орках…

— А теперь спать, — голос Финрода тоже сделался низким и хриплым.

— Не так, — поправил его Берен. — Спать, лошачьи дети!

* * *

Они шли беспрепятственно почти весь следующий день. Дважды им встретились орочьи разъезды с волками — и, обменявшись знаками приветствия, пропускали без слова. Но на третий раз более многочисленный отряд — тридцатка, «ранк», как это называли орки Болдога — задержал их.

— Сука удача, — проворчал Берен себе под нос.

— Кочевнички! — осклабился ранкар (48). — И куда ж это вы идете, э? Домой, к своим вонючим бабам задницы уносите? А кто вам позволил, э?

— А ты что за хрен с горы, что мы тебе должны отвечать? — рыкнул в ответ Финрод. Берен даже удивился — откуда такая сноровка в беседах с орками?

— А я такой хрен с горы, что могу твою задницу пополам порвать, и ничего мне за это не будет! Я — Тэврах, ранкар Волчьей Стражи, и если ты зенки еще не залил, то вот этот знак должен бы узнать!

— А ну, погляди тогда на эти знаки, — Берен ткнул пальцем в свой нагрудный значок, потом — в значок Финрода. — Мы — не кочевники, мы с Севера, а этих недотеп прихватили по дороге, чтобы веселее идти было. Нас ждут с докладом, а ты на дороге стоишь! Отвали, пока не получил.

Орки Саурона зашумели, но командир поднял руку.

— С докладом, говоришь, э? Ты что же, не знаешь, что все, кто здесь идут, обязаны Повелителю Воинов докладываться в первую голову?

— Время дорого, — Берен посопел. Это и в самом деле был просчет.

— А что ж мы вас раньше тут не видели, а, разведчики? — спросил десятник.

— А мы через Анах шли, дурья твоя башка. Мы бы и вернулись туда, ежели бы нас в Димбаре не поприжали. Лично Вождь Болдог нас послал, а ты тут из себя большую шишку строишь…

— Ну и славненько, — Тэврах гоготнул. — И пойдете с нами. Потому как ваш Болдог должон не сегодня-завтра здесь быть. Так что вперед, кочевнички-разведчики, и с песней!

— Да пошел ты знаешь куда! — взвился Финрод, но тридцать луков, наставленных на их отряд, по два на каждого, а на кого — и по три, заставили его поникнуть. — Ладно, ладно…

— Вот это мы попали, — прошептал Нэндил.

— Отбрешемся, — сквозь зубы ответил Берен, не особенно на это рассчитывая.

Глава 10. Саурон

К Тол-и-Нгаурхот прибыли вечером, бежали весь оставшийся день без остановки. Берен отчаянно искал возможности побега — их не было. Ранк Тэвраха почти сразу же соединился с другим ранком, сменявшимся после недельного патрулирования, и теперь за дюжиной задержанных присматривали почти шестьдесят пар глаз. Присмотр был плотным: орки и вообще-то не любили друг друга, так теперь это накладывалось и на распри между племенами, и на тщательно подогреваемое Сауроном соперничество разных частей его армии. Волчьи Отряды не любили Стражу Росомах, полагая тех бездельниками и трусами, Росомахи презирали Волчьи Отряды, недоумков, которым нельзя было поручить почетную и ответственную охрану Аст-Алхор, так что годны эти дураки лишь по лесам за мятежниками бегать… Одним словом, пограничники Росомах не могли упустить возможности поунижать разведчиков Волчьего Отряда, а уж издеваться на таким быдлом, как кочевники, им и сам Моргот велел.

У подвесного моста на Остров Тэврах и Урвег, командир второго ранка, долго препирались с тамошней стражей — не столько по делу, сколько потому что командиру охраны моста тоже охота было показать себя важной особой.

Берен от всей души надеялся, что их сейчас бросят до утра в какую-нибудь яму, где можно будет лечь и ненадолго забыться сном, после чего на свежую голову состряпать подходящую сказку. Рауга с два: полчаса во внутреннем дворе тюрьмы Тэврах ругался с местной охраной, требуя «самого главного» для доклада.

— Кого тебе еще главного? Повелителя Гортхауэра, что ли? — отбивался тюремный сотник. Но потом сдался — как видно, и в самом деле мог сам принять задержанных. Появился высокий, одетый в черное человек, который выслушал Тэвраха и увел его с собой. Через десять минут они вернулись, и орков-пограничников по кивку человека сменила тюремная охрана — только ранкар их сопровождал.

Их вели по коридорам куда-то вверх, и Берен скосил глаза на Финрода: узнает ли тот свой собственный замок? Лицо эльфа — точнее, морда орка — было непроницаемо.

Светловолосый человек в черном с серебром сидел в простом высоком кресле у камина — кроме него и охраны в зале, куда их привели, никого не было. На нагрудном знаке человека были выбиты корона и три молнии — корна-таэро (49) войск Моргота.

— Кто такие? — спросил человек.

— Харраф меня зовут, — ответил Фелагунд на той грубой смеси синдарина с талиска, что была в ходу между людьми, — а это брат мой по отцу, Унгал. Мы из Волчьего Отряда, господин, посланы с разведкой в Бретиль и к границам Нарогаста луну тому назад. Было нас полтора десятка, да все погибли.

— А остальные?

— Кочевники, сволочь. Их в Димбаре пощипали, так они прибились к нам.

Человек кивнул — видимо, потери и похождения кочевников его не волновали. Сколько их ушло и сколько вернулось — всем было безразлично: становища в Лотланне исправно возмещали урон, а большого толку от них не ждали — главное было удерживать границу в постоянном страхе.

— Отчего без доклада? — на сей раз человек обратился к Берену. — Почему обходили заставы?

Тот прочистил горло и ответил то, что успел придумать:

— Урух не любим. Сами мы уруг-ай…

— Я вижу это по вашим мордам, — перебил человек. — Кого вы не любите, меня не волнует. Есть порядок. Все, кто следуют на Север мимо Аст-Алхор, должны докладываться. Или вы там, в Волчьем Отряде, особенные? Для вас порядки не писаны? Чего молчишь, Унгал — язык проглотил?

— Никак нет, господин… А только мы ж не собирались на Север идти, мы через Димбар хотели вернуться… там нас и прижали — еле мы ноги унесли.

— Кто, сколько?

— Бретильская пограничная стража. Недобитки эти горские, — покривился Фелагунд. — Мало мы их резали…

— Потому что вы больше баб да щенков били, — встрял Тэврах. — А как воина увидите, сразу кучу под себя и бежать.

— А ну, заткни хайло! — огрызнулся Берен.

Человек с силой ударил хлыстом по ножке кресла — резкий звук оборвал свару.

— Здесь вам что, базар? — нахмурился корна-таэро. — Тэврах, не можешь держать язык за зубами — откуси его. Будешь говорить, когда я спрошу, а пока… — он оборвался на полуслове, вскочил с кресла и согнулся в поклоне.

На вошедшем были по-простому расстегнутая куртка, темная рубашка, кожаные штаны для верховой езды — ни одежды, ни знака, выделяющего начальника. Кроме царственной осанки да взгляда.

Он был по-настоящему высок, на пол-головы выше Финрода, если бы тот выпрямился — а тот и по-орочьи скрюченный не был маленьким. Очень похожий на нолдо: темные волосы, светлые, почти прозрачные глаза. Закатанные рукава открывали мощные предплечья и тонкие запястья: руки мечника.

Точеные эльфийские черты играли улыбкой — не только рта, но и всего лица — глаз, чуть приподнятых бровей. Но Берен сомневался, что эта улыбка выдает истинные мысли — скорее, прячет их. Вошедший казался опасным, и опасность завораживала, как танец змеи. Простота и легкость манер только усиливали страх: противник был настолько уверен в себе, что не находил нужным как-то подчеркивать свое положение при помощи одежд или спесивого надувания щек. Его губы улыбались, ибо не было ему нужды в грозных гримасах: и так все понимали, кто здесь хозяин.

Саурон Гортхаур…

Он сел в кресло, которое освободил корна-таэро, с веселым любопытством оглядел Финрода и Берена.

— Ну, Альфанг, и кто же они?

Человек вкратце изложил ему то, что рассказали «орки». Саурон кивнул, потом обратился к Финроду напрямую.

— Как далеко вы продвинулись к Нарготонду?

— Мы остановились в виду Амон Руд, Повелитель, — Фелагунд встал с колен, поклонился. Его примеру последовал Берен. — Дальше идти никак было не можно.

— И что же вы там видели?

— Войско собирают в Нарогасте, господин. В приграничных фортах шевеление. Не иначе как хотят воевать Остров.

— У меня иные сведения… Я слышал, там был мятеж и король Фелагунд изгнан. Там теперь правят сыновья Феанора.

— Там правит Ородрет! — не выдержал Айменел. Эдрахил треснул его по уху.

— Не разевай пасть не в свой черед, — прошипел он. — Простите, господин…

— Ородрет там правит, — поддержал эльфа Берен. — Вроде бы Фелагунда и взаправду поперли, но правит там Ородрет, а не феаноринги.

— Много же вы знаете — особенно если учесть, что в Нарогарде не были.

— Поймали одного, да язык ему и развязали, — осклабился орк-Финрод, да так правдиво, что у Берена мурашки по коже пошли от этой усмешки.

— Вы расспросили его о делах в Подгорном Королевстве, узнали, что там собирают войско — но не выведали пути проникнуть туда?

— Не успели, — зло бросил Берен. — Сдох.

Тэврах символически сплюнул. «У меня бы не сдох» — было написано на его морде.

— Скверно, — покачал головой Саурон. — Так значит, они собирают войско, идти и воевать со мной? Когда?

— Через год, после сбора урожая, как они смогут вывести в поле всех, кто может держать меч, — напропалую врал Берен. — Надоело им, видать, в своих укрывищах отсиживаться, — он захохотал, остальные орки — даже Тэврах — его поддержали.

— Ну что ж, я желаю им удачи, — Саурон встал, обошел Берена и Финрода кругом, цепко всматриваясь. — Потому что за последнее время было не так много веселого. А вы мне по нраву, уруг. Вы кажетесь хорошими, верными ребятами. Я даже подумываю переманить вас у Болдога. Как вы на это?

— Воля твоя, Повелитель, — пригнул голову Финрод, — а только не больше ли мы пользы принесем на службе у Вождя Болдога? Мы к разведке, к слежке привычные — не к охране…

— Такие головастые ребята да чтобы не научились новому делу? — Гортхаур как будто ускорял шаги. — Но верность ваша Болдогу мне по душе. Да, поистине, верность — великое благо и заслуживает награды, а предательство — кары. Вероломство точно ржа, разъедает изнутри и сердца, и города, заражая души злом. Ледяная пустота проникает в мир живых, обращаются в ничто их творенья, их награды, обволакивает ядом, и в глаза ей заглянув — устрашишься ты и дрогнешь, и растают твои чары, и надежда твоя рухнет, как трухлявый старый ствол, что внутри изъеден гнилью…

Сказав последние слова, он остановился и глянул прямо в глаза Финроду, пронзив — Берен почувствовал это — обманную оболочку в виде орочьей шкуры. Казалось, миг — и Ном действительно дрогнет и упадет. Берен дернулся было — но почувствовал, что двинуться не в силах, что как будто бы вмерз в воздух и даже дышать способен еле-еле.

Фелагунд действительно дрогнул — но лишь на миг. Орочья морда сползала с него, он распрямлялся, волосы трепал ветер — откуда здесь ветер?

— Кто полон душой и горяч, ледяной пустоты не убоится. Кто светел — тот и во Тьме останется светлым. Кто верен и смел — не устрашится, ни боли, ни смерти. Кто все потерял, но сберег незамаранной душу, за краем Земли для того есть иная надежда. Надежда, что выше бренных земных соблазнов — звонче золота, ярче камней драгоценных, прекрасней пения женщин, пьянее вина и слаще любого яства. В ее огне сомненья и страх выгорают, десятикратно в бою прибывают силы, рождается твердость в сердце плененного телом, а тем, чей свободен дух — не страшны и цепи, — краем зачарованного разума Берен понял, что Финрод перешел на квэнья, и слова Высокой Речи звучали в этих стенах такой музыкой, что дрогнули оконные витражи — словно замок вспомнил своего прежнего хозяина и потянулся к нему, как старый, полупарализованный пес. Не диво, что Саурон поспешил перехватить напев и повести его в свою сторону:

— Ты о какой надежде поешь здесь, жалкий? Кто из Великих, когда ее пообещал тебе? Тюремщик, что собирает бездомные души, тащит к себе в подпол, как крыса амбарная? Воистину только там у тебя надежда есть — в серых покоях мертвых, без звука, без памяти — здесь же, на Волчьем Острове, раб мой, нет ее: в муках и ужасе, нолдо, ты будешь корчиться, Тьма поглотит тебя и изгложет разум твой, брат здесь брата предаст лишь за призрак спасения, огненной цепью тело твое будет сковано, холодом страха душа твоя будет стиснута — вот тогда и поймешь, кто хозяин твой — жизни и смерти твоей, самой души твоей…

— Не хозяин ты мне, Саурон, не Владыка душе моей, ни душам друзей моих, ни эльфов, ни смертных людей. Бессильна злоба твоя, смешна гордыня твоя. И тем, кто в твоих руках, не волен ты повелевать, так что говорить о тех, кого ты не в силах взять? Помню — стоит на высоком холме белокаменный гордый город. Помню — ласкает берег живое зеленое море. Помню — лежит за морем прекрасный край, неподвластный Тени. Помню — поют, сливаясь, лучи светоносных деревьев… В этом краю мастерство сильнее времени, светлая радость любви — сильнее боли… Сладки холодные воды ручьев прозрачных, рвутся в небо стволы корабельных сосен, в гавани волны перебирают гальку, белые корабли дремлют у пирса, гордые кони волны — в ожидании странствий… Помню — капли росы на ладонях листьев. Помню — песни дев на Слиянии Света…

Валинор, — видение было явственным, у Берена даже дыхание перехватило. Стены замка мелко дрожали, он слышал этот гул — замок помнил тот город, с мыслью о котором строил его Финрод, и стряхивал с себя то, что наложил на эти стены Саурон. Прямо здесь, под ногами Берена трава побережья обрывалась к морю глинистым склоном — а берег в двух саженях внизу пестрел галечной мелочью, и за спиной шумел сосновый лес, а свет был незнакомый — расплавленное золото и серебро, смешанные в одном небе, сполохами перетекающие одно в другое… Аман, благословенная земля… Дом, которого у меня нет…

— Серебряный свет померк, золотой — задохнулся. Тьма непроглядная пала на стены белые, красен огонь факелов, красны клинки в ночи — кровью зайтись морю в Лебяжьей Гавани! Нет больше песен дев, ни нолдор, ни тэлери — крики, предсмертный хрип, стали звон да стрел свист. Мертвым удел — сумрак покоев Мандоса, выжившим тяжкий рок — вражда и предательство. Где та надежда, которой ты пугал меня? В Альквалондэ она, кровью горячей пенится, в Хэлкараксэ она — с криком под лед ушла, в заливе Дренгист она жарким сгорела пламенем, в Тангородрим она — в сырых подземельях скована, нет надежды для вас, нолдор — навеки вы прокляты!

Нет! — молча крикнул Берен — Он лжет, все совсем не так, Финрод, не сдавайся!

Поздно…

С последними словами Саурон вскинул руки — и истаяли видения, стихла дрожь пола и стен. Неведомое нечто, сковавшее Берена неподвижностью, отпустило — и он рухнул на застеленный соломой пол, лицом вниз. В глазах запеклась темнота.

Когда помутненное сознание опять сделалось прозрачным, словно лед перед тем, как вскрываться, Берен понял, что лежит на боку, что под его щекой камень и солома, а темно не у него в глазах, темно вокруг…

Саурон дышал как старый мерин после часовой пробежки. Финрод, распростертый на полу, как будто не дышал вовсе.

Пошатываясь, опираясь руками о спинки кресел, Саурон прошел к окну, высунулся в проем едва ли не по пояс. Кроме него, никто в зале не стоял на ногах — все, как и Берен, как и Финрод, лежали на полу. Один из стражников тихо стонал, сжимая ладонями виски. У второго носом шла кровь, черная в заливающем зал лунном свете — и камин, и факела погасли.

Дробный топот ног по коридору.

— Повелитель!!!

— Оставьте… — прошатавшись от окна к креслу, Саурон сел — а точнее, упал в него. — Вы бы ничем не помогли… Соберите ребят, отнесите в хэссамар… Завтра все они отдыхают… Выдать по кружке красного вина… И этим тоже… Я не хочу, чтоб они подохли… раньше времени…

— Повелитель, а если…

— Нет, — мотнул головой Саурон. — Уже нет. Он сделал попытку, теперь он в моей власти… А было неплохо начато… Финарато Атандил… Я угадал? Гордись… Ты меня почти достал… почти…

Больше он не говорил ничего. Слуги знали свое дело. Последнее, что помнил Берен — как его волокли под локти вниз по лестнице.

* * *

Камера была достаточно большой, чтобы лежать, вытянувшись во весь рост. И достаточно маленькой, чтобы, сидя на соломе в одном углу, сплевывать горечь в поганое ведро, стоящее в другом. Но в основном Берен все-таки лежал: силы вышли все, без остатка, и восстанавливались медленно. Хотя приказание Саурона выполнили, и свою кружку разбавленного красного вина Берен получил. Сил оно не прибавило, но сделало жизнь сносной — настолько, насколько может быть сносным ожидание скорой и страшной смерти.

Стража сменилась четырежды, один раз приносили еду — чашку с пресным месивом, которое доброжелательно настроенный едок назвал бы ячменной кашей. Берен не был доброжелательно настроен, но был очень голоден, съел все, и теперь плевался от привкуса гнили, никак не желавшего уходить. Вина больше не приносили, принесли воду. Тут жаловаться не приходилось: отличная колодезная вода.

Время текло медленно, и торопить его было бы глупостью. Раскаленные клещи, дыба и крючья ждали его несколько лет — подождут еще немного, не заржавеют. Он уже перенес однажды ужас и позор пытки — перенесет и еще раз. Страх занимал в сердце не главное место — Берен за десять последних лет привык к мысли, что умрет не своей смертью. Боль причиняла досада: Финрод… Да, это была честная попытка — но она провалилась. Если ты шел над пропастью и сорвался — то какая разница, на последнем шаге или нет? Боль причиняли мысли о Тинувиэль… Берен знал, что еще не дошел до настоящего отчаяния, до полного равнодушия к жизни. Еще готов рыдать, биться о камень и проклинать судьбу. А значит, силы еще есть, и надобно пустить их на что-нибудь полезное: к примеру, на размышления. Когда, где, как он допустил роковую ошибку?

Он все-таки должен был идти через горы. Обессиленный, голодный, полуслепой — попался бы, конечно. Но попался бы один, без эльфов…

Крохотная ниточка, что сплели они с Финродом — поможет ли? Заклинание ложного облика Саурон сорвал легко. Сумеет ли разгадать ложную память? И захочет ли? Берен вспомнил советы, которые давал Руско, и усмехнулся: если он собирается пустить эту выдумку в ход — то придется делать все ровно наоборот. Самому затеять опасную игру, и выиграть ее, помня, что ставкой — жизнь Короля.

Но если играть — то помнить все. Ложная память соткана для того, чтобы продержаться до конца и быть уверенным, что даже в бреду он не сболтнет и не помыслит того, что всех погубит. Если играть, то ключ говорить нельзя.

Играть, решил он. Иначе это бесчестно — ведь эльфам никто не поможет хранить молчание.

…Наконец, ожидание кончилось. Открылась дверь, приказали выходить. Орки, двое, здоровые, как бугаи, — и ними волк, матерый вышколенный гаурище.

Он ждал увидеть в застенке Саурона — и ошибся. Только орки — двое стражников, палач и подручный.

— Ну чего, сам разденешься или помочь?

От запоздалого страха свело челюсти. Быстрым, змеиным движением Берен выдернул цепь из рук орка-охранника, и ударил ею вправо, в то время как сам скользнул влево…

Он не учел, что и это предусмотрено — пленники далеко не всегда были безучастны и безропотны, попадая в эту камеру. При виде нехитрых, но действенных приспособлений даже у самых робких порой прорезался бойцовский дух. И на этот случай у каждого стражника к запястью крепился туго набитый песком кожаный мешочек, что обрушился на затылок Берена при первом же резком движении.