По ту сторону рассвета (№1) - Тени сумерек

— В прежние времена, — в тон ему ответил Берен. — Моргот сидел за Железной Грядой и боялся высунуть нос наружу. В прежние времена нечего было опасаться его лазутчиков и предателей. Хэлди, у тебя одна голова и один язык, и диргол ты носишь на одном плече. Двум господам ты служить не сможешь. Решай же, кому ты в конце концов служишь — мне или Маэдросу.

— Тебе, ярн — глухо ответил Фарамир.

— Ну так верь же мне. Не спрашивай сейчас, а просто верь. Неужели это так трудно?

— Ты и представить себе не можешь, как трудно, ярн, — Фарамир коротко поклонился, прижав руку к груди, а потом развернул коня и поскакал обратно, к горской деревне.

* * *

— Мне надо было помнить, что ты за игрок, — Маэдрос сгреб нефритовые фигурки в горсть и ссыпал в шкатулку. — Со многими можно с удовольствием играть, но тебе, Инглор, можно с удовольствием проигрывать. Карантир был бы хорошим партнером, но он слишком тяжело переживает поражения.

— Еще один круг? — предложил Финрод.

— Нет. После третьего проигрыша подряд у меня портится настроение, и ты это знаешь. Ты всегда видел всех нас насквозь, Инглор. И сдавал мне одну игру из трех, чтобы я не бесился. Хватит, уже не те времена, когда мне нужна была такая лесть.

— А если ты выиграешь честно?

— Перестань. Честно выиграть у тебя я не могу. Ты был единственным, кто мог обыграть этого… — Маэдрос кивнул в сторону северного окна. — Мне это не удавалось ни разу.

— Ты заранее уверяешь себя в будущем проигрыше. Это плохо, — Финрод расставил фигуры на доске, давая Маэдросу преимущество выбора позиции для своих фигур.

— Я трезво смотрю на вещи.

— Я выигрывал у Мелькора только одну партию из трех. Но я никогда не знал, которую именно выиграю, и поэтому садился за каждую.

— Не называй при мне его прежнего имени. Он Моргот, черный враг, и другого названия ему нет.

— Я только хотел сказать, что было время, когда я ни одной партии у него не выигрывал. И положение никогда не изменилось бы, если бы я однажды раз и навсегда признал себя побежденным.

Маэдрос сел за доску, сделал ход.

— Пятнадцать тысяч в Дортонионе, — сказал он. — И будет еще столько же. А у меня здесь — три тысячи эльфов, пять тысяч вастаков и четыре с половиной тысячи дортонионцев. Они — единственные, кого я могу послать: орки не дают мне отдыха. Тебе удавалось обыгрывать Моргота — скажи, как нам быть с этой игрой?

— Едва ли хоть треть из людей Саурона будет тем, что можно назвать настоящими воинами.

— Нам и ее хватит.

— Это должен быть мощный удар. Нанесенный всеми силами одновременно, неожиданный и жестокий. Вроде этого, — белый король убрал с доски темно-зеленого мага.

— Проклятие! — Маэдрос ударил раскрытой ладонью по столу. — Инглор, мои мысли совсем не на этой доске.

— Мои тоже.

Маэдрос какое-то время молчал, потом решительно передвинул короля на поле «уэста». Здесь ему предстояло сойтись с белым рохиром.

— Ты не можешь от меня этого требовать, — не дождавшись, пока заговорит Финрод, Маэдрос порывисто встал и обошел вокруг доски и друга-противника. — Не можешь требовать союза с Беорингом.

— Почему? — Финрод увел рохира из-под удара. Теперь, если бы Маэдрос выдвинул короля, ему угрожала бы нэрвен.

— Я сделаю для тебя все. Приструнить Куруфина и Турко, вернуть тебе Нарготронд? Пожалуйста. Вывести армию против Моргота? Я готов. Но не проси меня отступиться от клятвы. Это больше, чем я могу.

— Твой ход, — сказал Финрод.

Маэдрос снова сел за доску. Темный рохир, перейдя на поле «анга», сразил белого короля. Ответным ходом белая нэрвен убрала его с доски, готовясь замкнуть темную башню в безысходное кольцо.

— Зачем ты с ним связался? — вздохнул Маэдрос. — Что тебе в нем?

— Он мой друг, — Финрод посмотрел Маэдросу прямо в глаза. — Возможно, ты будешь удивлен, но это так.

— Удивлен? — Маэдрос взял темную нэрвен, задумчиво поиграл ею и вернул на то же поле. — Я думал, что наша семейка — самая сумасшедшая среди нолдор.

— Оспаривать это звание у феанорингов действительно никто не будет, — улыбнулся Финрод. — Хотя я бы не сбрасывал со счета ни затворника Турондо с его свояком, ни Финакано, ни, в самом деле, себя. Как говорят атани, — он перешел на синдарин. — «У каждого в подполье свои мыши».

— Ты сказал тогда… — Маэдрос решился наконец и поставил свою нэрвен против белой башни. — Что если ими не займемся мы, ими займется Моргот. Ты был прав. Инглор, я ничего против них не имею, они прекрасные воины и верные вассалы. Но… по-моему, это зашло слишком далеко. Если ты в самом деле друг Берену — не делай его моим врагом. Пусть он отступится от Камня. Это — не для него. Это невозможно…

— Майтимо, — Финрод, сжав белого мага в ладони, гладил большим пальцем бархатную «подошву» фигурки. — Как ты думаешь, когда Финакано собрался выручать тебя туда, в Тангородрим, как часто он слышал от других — «это невозможно»?

От резкого движения пальцы железной руки с лязгом сжались в кулак.

— Сколько можно попрекать? — сквозь зубы выдавил медноволосый эльф. — Я помню, что вы ждали нас на самой границе, с отрядом и запасными конями — ты, Артанис, Айканаро… Я помню, что ты исцелил меня… помню все, не утруждай себя лишними словами…

— Я не собирался попрекать никого, — Финрод встал из кресла, обошел его и, опираясь скрещенными руками на спинку, печально посмотрел на Маэдроса. — Я просто хочу напомнить, что своих границ не знает никто. Чужих — тем паче.

— Ты все еще веришь в свою Судьбу, — криво усмехнулся феаноринг. — В то, что именно смертные принесут нам победу в Дагор Дагорат и исцелят Арду Искаженную.

— У тебя есть на этот счет другие мысли?

— Нет. Вселенские вопросы я оставляю Валар.

— Одному из Валар мы уже бросили вызов. Получается, взяли на себя решение некоторой части вселенских вопросов.

— И ты считаешь, что именно твой Берен, лично, и есть тот Спаситель, который исцелит Арду и принесет всем — как там пел Маглор? — надежду и жизнь?

— Если я останусь в стороне, я так никогда этого и не узнаю.

— А если погибнешь? Если тебя затянет под колесо?

— Узнаю после Возрождения.

— И окажется, что ты ошибся.

— Тогда я попытаюсь снова. И снова.

— Если бы это было не так зыбко, Инглор… Если бы ты мог найти и предъявить какие-то доказательства…

Финрод покачал головой.

— Никаких доказательств, Майтимо. Возможно, это и есть испытание — поверить без доказательств. Просто поверить. Неужели это так трудно?

— Почему, Инглор? Почему ты веришь в них?

— Я знаю их двести солнечных лет. Они пришли из мрака, а мы лишь заглянули в него — и отшатнулись в ужасе. Они знают лишь отчаяние — но на их языке «отчаяться» и «решиться» — одно и то же слово. Когда у них нет надежды — их можно брать и вести куда угодно. Мы и Моргот делаем это с равным успехом, ибо, не имея надежды, они легко поддаются земным соблазнам. Мы можем победить Моргота сейчас — но военная победа мало что нам даст, ибо он бессмертен, а его зло пустило корни в будущее. Я хочу обрубить эти корни. Сделать это можно лишь дав людям надежду. Объяснив им смысл смерти. А у нее должен быть смысл — я исхожу из того, что Единый знал, что делал, создавая их смертными, не принадлежащими Арде — это не кара за какие-то злодеяния и не злосчастная ошибка. Полвека назад я думал, что нашел. Но… тогда кое-кому не хватило сил. Мне в том числе. Я ждал дальше. Ждал знака Судьбы, который укажет мне, прав я или нет…

— А вдруг ты все же не прав? — горькими, как полынная настойка, были слова Маэдроса. — Вдруг это не знак Судьбы, а простая случайность? Вдруг их смертность — действительно ошибка или кара? И в смерти нет смысла — что тогда?

Финрод взъерошил волосы, летящая усмешка блеснула на губах — и погасла, глаза же оставались печальными.

— Возможно, — сказал он. — Но думать так — значит заранее отдавать победу Морготу. А я не хочу.

* * *

Здесь все было и так, и не так, как в Барад-Эйтель. Почти не слышно было синдарской речи, к которой Гили привык настолько, что уже едва ли не все понимал — между рыцарями феанорингов было принято говорить на квэньа. Эльфийской молодежи и эльфийских женщин здесь, к примеру, или совсем было мало, или вовсе не было — Гили с Айменелом еще никого не встретили. Зато было больше людей. Женщины работали на кухнях, прибирались в комнатах, дети носились по всему замку. Радруин дин-Хардинг, какой-то шестиюродный племянник лорду Хардингу и его же второй слуга-оруженосец, объяснил Гили, что, когда наступает очередь кого-то из мужчин в поселениях нести службу в окрестностях замка или на заставах, семья его нередко перебирается в замок на это время. Сейчас, летом, когда идут работы в поле, здесь еще мало народу, — небрежно бросил он. Гили удивился: что же тут творится, когда народу много?

Дальше: здесь не было синдар и ничего синдарского. Гили не смог бы объяснить, хотя и четко осознавал разницу между Барад-Эйтель и Амон-Химринг, если бы Айменел не сказал, что тут все слишком нолдорское. А когда Айменел это сказал, Гили сразу понял, что он имеет в виду: в рукотворных предметах и в манере общения не было той бесхитростной простоты, которая отличает синдар и все синдарское. Если синдар хотели, к примеру, сделать простой ковер, они ткали его простым: из грубой нити, в полоску. Если они хотели сделать роскошный ковер, они ткали гобелен с невиданным рисунком о всех цветах земли и неба. Если же нолдор хотели сделать роскошный ковер, они делали его роскошно простым: ткали из самой тонкой черной шерсти так, чтобы в нем по щиколотку утопали ноги, и украшали какой-нибудь единственной белой завитушкой. Здешние изделия были как венец лорда Маэдроса: простое и скромное серебро украшено камнями, которые и драгоценными-то не считаются, но вот отделаны эти камни так, что дыхание замирает. И так во всем, даже в том, как замок выглядел снаружи. В здешней скромности было слишком много гордости. Обычной одеждой эльфийских воинов были простые черные рубахи, но более пристальный взгляд различал, что сотканы они из самого лучшего льна. В других местах, где нолдор долгое время жили рядом с синдар и слились в один народ — в Нарготронде или в том же Барад-Эйтель — мастера перенимали приемы друг у друга, и вскоре синдар научились делать изысканно простые вещи, а нолдор — роскошно прекрасные. Но здесь, где влияния синдар почти не было, искусство нолдор оставалось изысканно простым, и было в этом что-то натужное, словно тут хотели перенолдорить всех нолдор. Айменел, сын Кальмегила, считал себя нолдо, но здесь, среди чистых нолдор, было ясно видно, насколько он синда. В синей своей рубахе и желтых кожаных штанах он среди воинов Маэдроса походил на синицу, затесавшуюся к стрижам-красногрудкам. Его квэнья звучал слишком мягко, не так звонко и гортанно, как квэнья здешних суровых нолдор. Его одежда казалась вызывающе яркой, и даже человеческому глазу теперь было видно, насколько он юн.

Радруин открыл еще один секрет, который для Айменела не был секретом: очень многое здесь из простых вещей — одежда, обувь, скатерти, занавеси, тростниковые циновки — сделано людскими руками. Здесь было слишком мало эльфийских женщин, чтобы обслужить всех эльфийских мужчин, а горянкам и уроженкам Химлада нолдор хорошо платили за хорошую ткань и работу в замке. Вот, почему рыцари Маэдроса не придавали одеяниям такого значения, как большинство других эльфов: для каждого обычного эльфа на любом клочке ткани лежит печать дорогой ему женщины, сделавшей эту ткань, раскроившей ее, спрявшей нити и отделавшей ворот и рукава хоть каким простым, а все же узором; даже для человека это так, если он не вовсе скотина: не зря же Гили постарался сохранить свой кафтан, сделанный матерью. Но не то было для здешних: ткань, плетенье и обувь они либо покупали за серебро, зерно и скот, либо брали как дань. Женщины и делали все это на отдачу, либо на продажу: старательно, но без огня, не так, как ткут и шьют для мужей, сыновей или братьев. И оттого люди, носившие свои дирголы с тайным горделивым вниманием, казались даже более щеголеватыми, чем эльфы. Зато перстни и браслеты, любимые и ценимые нолдорскими мужчинами, на фоне их немудрящей одежды прямо-таки кидались в глаза.

Когда они вышли из замка и спустились к нижним укреплениям, где было совсем мало эльфов и много людей, Айменел вздохнул с заметным облегчением.

— Не знаю, почему мне здесь так тяжело, Руско, — сказал он в ответ на вопрос Гили. — Но отчего-то там мне трудно.

Гили уже увидел достаточно, чтобы не задать дурацкий вопрос: «А разве там не такие же нолдор, как ты»? Он понимал — не такие. А вот — чем не такие? — хотелось ему знать.

— О! — сказал Радруин. — Это Барни и Брего. Значит, где-то поблизости Падда, Рит и Фродда. Или уже освободились, или освободятся сейчас.

Навстречу действительно двигалось двое мальчишек — один на вид помладше Гили, другой постарше его, и даже Радруина. Дирголы у обоих были юношеские, узкие — ребята еще не вошли в тот возраст, когда женщины семьи должны дарить юноше настоящий, полный плат; юным надлежало довольствоваться половинкой отцовского или братнего. На поясе у одного паренька был только нож, у другого, постарше, — нож и ската. Радруин скату носить еще не удостоился, и Гили уловил легкую зависть в лице товарища, когда Брего, старший из оруженосцев, поприветствовал Гили как равного, послав Радруину лишь короткий кивок.

Гили удивился — почему они не здороваются с Айменелом — оглянулся и увидел, что Айменела нигде нет.

— Слинял эльф, — сказал Радруин, — с ними всегда так: то он здесь, а то р-раз! — и словно щезник его ухватил.

— Я слышал о тебе, — Брего, не обращая на его слова внимания, заговорил с Гили. — Ты — оруженосец ярна Берена?

Гили кивнул.

— Из какого ты рода? — продолжал Брего свой быстрый допрос.

— Зови меня безродным, — сказал Гили, вспомнив, как отвечал на такие вопросы в Барад-Эйтель Берен. — Моя семья убита и я еще не отомстил.

Брови Брего на миг удивленно вздрогнули, смешанное чувство уважения и удивления промелькнуло на лице. Ни один из его ровесников явно не оставался последним в роду и не давал обета сокрытия имени. Статус Гили подскочил в его глазах еще на фут.

— Как твое имя? — спросил Брего.

— Руско, — Гили, еще не успевший как следует привыкнуть к эльфийской кличке, вдруг почувствовал, что она более уместна здесь, чем его настоящее имя. — Слушайте, у меня в кармане есть серебряник, который скучает в одиночестве, точь-в-точь как я. Я подумал — если я обменяю его на бочонок пива, друзья появятся и у меня, и у него. Как вы на это… фэррим?

— Это по-нашему! — одобрил Радруин.

По дороге к пивовару их четверку догнали еще трое пареньков. Разговор как начался, так и не прекращался: Гили задавал короткие и осторожные вопросы и получал длинные, обстоятельные ответы, сопровождавшиеся обилием знаков руками, лицом и всем телом: если кто-то из пареньков рассказывал про драку или стычку, он считал своим долгом еще и показать все, что только возможно.

Осаду Химринга помнили худо-бедно почти все, но один лишь Брего участвовал несколько раз в настоящем столкновении. Гили, чтобы он не слишком задавался, мимоходом упомянул стычку в Нан-Дунгортэб, опустив, по кратком размышлении то, что Берен мог бы запретить ему рассказывать: двоих людей в черном и то, что с эльфами был сам государь Финрод.

Дом пивовара стоял у подножия горы, возле самой дороги. Длинный, крытый соломой, с широко распахнутыми дверями (а скорее уж — воротами), он зазывал к себе всех, у кого пересохло в горле. Пивовара звали Бренна-Раскоряка, прежде он был сотником, но пять лет тому в какой-то стычке его ранили в бедро, и теперь он ходил враскоряку (правда, никто не звал его так в глаза, ибо на тяжести его кулаков ранение не сказалось). Его поставили обеспечивать замок пивом (только людей — эльфы варили свое, посветлее, и на вкус горцев — жидковатое), варить его летом и следить, чтобы оно до следующего лета не кончилось, но и не испортилось, что он и делал исправно. Сейчас, когда ячмень нового урожая вот-вот поспевал, Раскоряка распродавал излишки. Гили узнал все это, не успев отойти от пивоварни и да двадцать шагов: сведения сыпались ему в оба уха. Прежде, зная из беорингов одного Берена, да еще как-то Белгара из бретильской стражи, он только слышал, что горцы — большие любители почесать языки; теперь он убедился в этом. Пока они дошли до луга и устроились под стогом, Гили слушал уже третью историю о зимней распре между коморником и Бренной.

— …И донесли коморнику, что Раскоряка пиво разводит, а остаток — продает… Решил он, значит, самолично подстерегти, когда разбавленное пиво в трапезную понесут… Караулит с ночи во дворе, а тут мы с Хальфом выносим ведро, в которое ночью это самое… Ну, зима же, ступеньки обмерзли, скользкие, так чтобы по темному делу на лестнице себе шею не свернуть. Подскакивает он к нам, оттирает меня плечом, открывает крышку-то, черпает, отпивает глоток и орет: да разве ж это пиво? Это ж самая что ни на есть моча!

— Га-га-га!!!

Мальчишки явно слышали эту историю не в первый раз — но реготали азартно.

— А вот еще что было, — нить рассказа перехватил Фродда. — Повадился коморник ходить к жене Финндо-Рябинника, моего мардо. И так к ней и этак… И грозит, что если не подпустишь — на весь белый свет ославлю…

Бочонок пива и низка сухой рыбы обошлась им в осьмушку серебреника; полвосьмушки Бренна пообещал вернуть, когда доставят обратно пустой бочонок. Гили быстро освоил науку оттыкать чоп, подставлять рот под струю, не роняя ни одной капли, а потом переворачивать бочонок и передавать следующему. Так ему нравилось больше, чем из кружки, как в Хитлуме — никто не мог проследить, сколько он выпил.

— …И сует она ему портки, а сама его в сундук пихает. Приходит Финндо, стукнулся о сундук вроде как ненароком, пнул его ногой… Эх, говорит, и остохренел же мне этот сундук: сколь раз я тебе говорил: убери его куда-нито, я о него ноги бью, да все тебе мимо ушей. Ну, смотри же, как я все твое барахло по дороге растрясу. Берем мы этот сундучок, выносим его на двор, привязываем мою веревку за одну ручку, веревку Финндо — за другую, и рванули — только стук и пыль столбом! Сундук с боку на бок перекатывается, об каждую колдобину бьется — а не разваливается. Замок крепкий, петли хорошие, доски дубовые, скобы железные — держится. До самого Мельвина доехали, веришь? Коморника всего синего оттуда потом достали, а он нас и не видал! Сенешаль у него спрашивает: коморник, а чего это у тебя рожа вся синяя? — надулся как шкура на огне и молчит.

— Ничо, будет знать в другой раз… Он до баб охочий, из него ваше катание эту дурь не вышибло. Вот один раз заприметил он у нас в городище девчонку-сиротинку, которая за одного парня замуж собиралась… А у обоих — шаром покати. И говорит ей: девица, я человек зажиточный, и жалостно мне на твое горе смотреть, как ты замуж идешь — без приданого да за бедняка…

Истории про похотливого и скупого коморника грозили потянуться такой же длинной цепью, как и истории про пивовара, и Гили ума не мог приложить, как перевести разговор на вастаков, как вдруг судьба ему помогла: небольшой отряд чернобородых воинов с чисто и высоко выбритыми висками галопом пропылил мимо луга на юг.

— А это кто? — бухнул Гили, не бродя вокруг да около. — Говорят: вастаки, вастаки… Что это за одни?

Воцарилось довольно тяжелое молчание, потом Брего резко бросил:

— Да сволочи они, и все тут.

— Паскудный народишко, и обычаи у них паскудные, — подержал Фродда.

— Он же про Нимрет не слышал, — проворчал Радруин. — Ты расскажи ему.

Брего фыркнул.

— Нимрет — это девица? — осторожно спросил Гили.

— Ага. Если поднимешься во-он на тот холм, увидишь внизу ее могилу. Четыре года тому она за вастака замуж вышла. Сама-то она из Финнелинов, но не из старших, из простых. Полюбился ей, значит, вастак… Я уж не знаю, как такое может полюбиться — они от вшей вместо чтоб мыться, головы бреют. Ладно. Полюбился так полюбился, любовь зла… Выскочила она за него замуж. Жених отцу за нее выкуп привез, взяли они приданое и пошла она к жениху в этот его шатер…

— Они только по зимнему времени под крышей живут, — вставил Падда. — Летом гоняют по всей степи.

— Нишкни, — одернул его Брего. — Одним словом, не понравилось ей в шатре жить и с замотанным лицом ходить…

— Они своим бабам лица велят заматывать, — не удержался Падда. — Думают, раз женщина ходит с открытым лицом, то готова с каждым и под каждого. И всех наших девушек за шлюх считают.

— Я кому сказал варежку закрыть? — грозно насупился Брего. Падда опустил голову и рассказчик повернулся к Гили. — Этот парень думал, что раз он выкуп за девку дал, так он ее как корову или козу купил. Что хочу, то и делаю. Я уж не знаю, что там промеж ними было, а только захотел он после того взять себе вторую жену, из своих. А Нимрет в то время уже дитенка нянчила. Понятно, побранились они — раз он ее прибил, второй раз… Ну, взяла Нимрет мальца, увязала люльку на спину и пошла к отцу. А эти… Муженек и братцы его… Догнали ее в степи, малого отобрали, а ее… насмерть плетьми забили. И бросили там лежать, как падаль. Только у нее тоже отец был и братья. Собрали они тинг, призвали Мудрых, решили требовать у вастаков ребенка, возврата приданого и виры. Это Мудрые так посоветовали, родичи Нимрет хотели было сразу идти к вастакскому стану и на железном наречии побеседовать. Да долго раскачивались. Послали к вастакам вестника, а тот получил такой ответ: дочь ваша — прелюбодейка и убита за дело, потому виры никакой вам не будет, и еще свадебный выкуп вы нам верните, а приданое мы себе оставим. Ну, тут Финнелины взбеленились: если виру не дают деньгами, ее берут кровью. Пошли ночью и взяли вастакский стан, всех в той семье, кто мочится стоя, перебили, ребенка забрали, и скот угнали…

— Йо-о! — удивился Гили. — Как же между вами война не началась?

— Государь Маэдрос велел объявить, что если кто будет длить месть, то будет объявлен вне закона и убит на месте, где попадется любому из эльфов — если не покинет Химлад. Вастак ли, беоринг ли… Перед своими глазами заставил заключить перемирие. Угнанное стадо велел вернуть: сказал, раз вы взяли виру кровью, да еще оставили себе свадебный выкуп, то на скот права не имеете. Приданое позволил забрать, и младенца тоже.

— И еще кучку других младенцев, — фыркнул Радруин.

— Ага, — кивнул Брего. — По ихним, вастакским законам, кто убивает мужчину, должен взять его жену и детей. Чтоб с голоду не перемерли и по рукам не пошли. Так что на Финнелинов свалилась целая орава вастачек и вастачат. Мар-Финнелина теперь зовут Мар-Вастак…

— Ты только не вздумай это в глаза ему бухнуть, — предупредил Радруин.

— Дураков нет, дураки все поженились, — Гили кстати ввернул слышанную от Берена прибаутку.

История его потрясла, хотя виду он не подавал. В Белерианде между женами и мужьями случалось всякое, случалось даже и смертоубийство, но чтобы с женщиной расправились вот так, как не всякий хозяин расправляется с худой скотиной — этого Гили никогда не слышал и не видел.

Не меньше удивили его и вастакские понятия о милосердии. Что убийца платит виру семье, которую он лишил кормильца — это правильно. Но по-вастакски, значит, убийца должен был взять семью убитого к себе. С одной руки вроде бы не совсем глупо, а с другой руки — каково женщине идти в жены к убийце мужа, а детям — называть такого отцом? И если с законной женой, взятой по любви, вастак может обойтись хуже, чем самый паршивый из эдайн — с рабыней, то не есть ли такое милосердие прикрытым названием рабства?

Гили задал вопрос, и мальчишки закивали.

— Рабство и есть, — сказал Фродда. — И по их понятиям раб — это не слуга, а говорящая скотина. Женщина и ребенок — тоже. Пока сыну или дочери не сровнялось четырнадцать зим, отец в своем праве делать с ними что хочет. Хочет — продаст, хочет — убьет и свиньям скормит. А с женой в таком праве муж.

— Да что мы о вастаках! Тьфу! Ровно других вещей для разговора нет, — рассердился Брего. — Руско, ты бы рассказал нам лучше про ярна.

— Да я недавно у него, — смутился Гили. — Он ведь только этой весной объявился.

— Правду болтают, что он посватался к эльфийской королевне?

— Правду.

— А про то, что эльфийский король потребовал в выкуп Сильмариллы — правду?

— Правду.

— Злой смерти ищет ярн, — вздохнул Радруин.

— А то бывает добрая… — буркнул Брего.

— И чего он делать думает? — спросил Фродда.

Гили набрал воздуха в грудь, чтобы говорить как можно тверже.

— На могиле своего отца он поклялся, что будет мстить, хотя бы ему пришлось идти до ангбандских ворот. А я клялся ему в верности и буду следовать за ним. Хотя бы и туда.

Брего хотел что-то спросить, но осекся, глядя за спину Гили. Тот обернулся и увидел, что к ним легко и быстро бежит Айменел.

— Руско! — крикнул он. — Лорд Берен приехал и зовет тебя. Если ты не поспеешь за мной в полчаса, он рассердится.

Гили сунул бочонок Радруину, подхватил расстеленную на сене куртку, пояс, и побежал вдогонку Айменелу, на ходу застегивая ремень. Поравнявшись, оба перешли на скорый шаг.

— Эй! — крикнул Падда. — А бочонок? А пол-осьмушки? Где тебя искать, чтобы вернуть-то?

Гили, не оглядываясь, махнул рукой:

— Ваша!

— Вот это парень, фэррим, — Радруин хлопнул себя по бедру. — Вот это друг.

* * *

Берен не сердился, и был в самом добром духе.

— Что такой запаренный? — спросил он.

— Это… — Гили пытался отдышаться. — Ходят эльфы… Быстро очень…

— Быстро ходят? — Берен приподнял брови. — Неужто? По-моему, они не быстро ходят. По-моему, они медленно летают. Собери наше имущество и увяжи на коней, сегодня мы должны быть в доме у Хардингов. Я пойду и попрощаюсь с лордом Маэдросом и государем Финродом.

С первым заданием Гили управился скоро: имущества было не так чтобы много, самую тяжелую его часть составляло оружие. На минуту Гили призадумался, что же делать с полученной вчера красивой рубашкой — черной, шитой по вороту багряными цветами и красными стеклянными бусинами. Вчера ему дали эту рубашку после купания, чтобы он, прислуживая Берену на пиру, выглядел как оруженосец благородного господина, а не как оборванец. Сегодня он надел свою, выстиранную и высушенную, а что делать с этой — не знал. Правда, Берен оставил себе свою — тоже черную, только вышитую синими и белыми нитками. Но, может быть, одним господам такое позволено, а он должен вернуть что взял?

— Оставь себе, — раздался голос от дверей. — Это подарок от лорда Маэдроса.

Айменел шагнул в комнату.

— Государь послал меня помочь тебе, — сообщил он.

— Спасибо, — Гили действительно нужна была помощь. Он закинул за спину щит, взял в одну руку копье, в другую — седельную сумку с вещами Берена.

А ведь в бою, подумал он, воин все это надевает на себя. Так, конечно, легче… Но все же Гили поначалу страшно мучился из-за кольчуги и шлема, хоть и легкого, кожаного. А Берен надевал еще и поножи, и наручи, и тяжелый шлем с кольчужной сетью, прикрывающей шею, и брал щит, под которым Гили сгибался, шагая вниз по лестнице. И это еще был не полный доспех, а легкий, походный — полный включал наплечники и набедренники, и личину на шлем, и пластины на грудь и на спину кольчуги, и железные латные перчатки — а не проклепанные с тыльной стороны кожаные. И во всем этом нужно было драться. А если я сделаюсь рохиром, то и мне придется.

Айменел подхватил узел с вещами Гили, лук и колчан со стрелами.

— Я бы с тобой поменялся, — тихо сказал он. — Мне здесь не нравится.

— А с людьми? — спросил Гили. — Ты почему убежал?

— Не знаю… Когда людей слишком много вокруг, становится… как бы шумно.

— Да, поболтать они любят, — согласился Гили.

— Я не об этом.

— А о чем?

Айменел не ответил.

Спустившись в конюшню, они застали там Радруина. Гили ругнул себя за то, что не сообразил позвать за собой и его: ведь Берен наверняка мог приехать только вместе с Хардингом. А впрочем, Радруин ведь и сам понял, что к чему.

— А, это вы, — обрадовался он. — Рыжий, я смотрю, ты сухой как пыль! А мне вдули за пиво.

Судя по его виду, он нимало этим не был огорчен. Работы для него не было почти никакой: вещей Хардинг с собой не брал, а поилку, из которой сейчас похлебывал гнедой жеребец Хардинга, наполнил конюх.

— Слушай, ты это… подержи коня, — попросил Радруин. — я это… сбегаю.

— Дай поводья и иди, — сказал Айменел. По его лицу было видно: он едва не смеется.

— Пиво, — сказал Радруин, возвращаясь, — это такая штука… подлая. Хочешь полежать, а бегаешь.

— Тебе бы все равно не дали полежать, — Гили подергал за ремень сумки, чтобы проверить, хорошо ли он закрепил ее.

— Это верно. Завтра мы поедем на заставы, Рыжий! Может, и врага встретим, ого!

Гили оседлал своего жеребчика.

— Мы ведь еще увидимся, — сказал он Айменелу.

— Конечно, — согласился эльф. — Но только для того, чтобы снова расстаться. С вами, людьми, приходится все время расставаться… Утром вы просыпаетесь иными, чем легли вечером.

— Тебе поэтому с нами тяжело? — Гили взял его за руку. Айменел улыбнулся.

— Поэтому — тоже. Я сегодня подумал: ты ведь станешь стариком, когда меня только начнут считать мужчиной, а когда у меня будет ребенок, уже будут мужчинами твои внуки… И сам ты… Ты не представляешь себе, как ты изменился со времени нашей встречи.

— Да ну, — смутился Гили. — Брось ты это.

— Возьми, — вдруг сказал Айменел, вынимая из уха серьгу. — Возьми, надень.

Он так решительно ткнул украшение Гили в ладонь, что тот поневоле взял.

— Зачем? — удивился он.

Айменел сначала посмотрел грустно, а потом засмеялся:

— Чтобы я узнал тебя при следующей встрече, как бы ты ни изменился.

Он развернулся и убежал.

— Это они так шуткуют, — сказал Радруин, глядя ему вслед. — Вроде как они смертных в лицо не различают. Ага, поверил я сейчас. Мы их хуже различаем, чем они нас. Лорд Маэдрос помнит в лицо всех людей, кто ему служит. Даже вастаков, хотя побей меня гром, если я понимаю, как: они и вправду все на одно лицо, полуорки косоглазые. Дай посмотреть.