Рассказ Гэса Лэндора

30

Впрочем, я забегаю вперед. Поначалу я совершенно не знал, чья эта форма. Но затем По снял плащ, заботливо накинул его Лее на плечи, а сам оказался в пятачке света. Вот тогда-то я и узнал, в чьей форме мой влюбленный поэт явился в гости к Кемблу. И лишь одна маленькая деталь прибавилась на офицерском одеянии покойного Джошуа Маркиса – желтая нашивка. Она помещалась там, где ей и положено быть – на рукаве, почти у самого плеча.

– Мистер Лэндор! – воскликнула Лея.

Чувствовалось, мое присутствие ее заметно удивило, но она не смутилась.

– Позвольте мне представить вам дорогого друга нашей семьи, лейтенанта Ле-Реннэ. Анри Ле-Реннэ.

Я едва обратил внимание на имя. Я смотрел только на форму. Казалось, она сшита хорошим портным специально для По – до того ладно сидела на нем эта форма.

От пристального разглядывания у меня начала кружиться голова. Мне казалось, что меня несет вниз и я, виток за витком, лечу по длинной спирали. Спираль эта состояла из… слов. Из стихотворных и прозаических фраз По. Здесь были слова его любовных стихов и слова его многостраничных отчетов, на которые я возлагал столько надежд. Я впервые задался вопросом, насколько они правдивы. И дело не в подозрительности Хичкока. Откуда я знаю, был ли правдив По со мной или же он искусно мне лгал? А вдруг он уже давно знаком и с Артему сом, и с Леей? Но самой ужасной мыслью была не эта. Я отгонял пугающую мысль, однако она вилась и вилась у меня в мозгу с назойливостью августовской мухи: что, если сердце из тела Лероя Фрая вырезал не кто иной, как По?

Безумие какое-то. Я это понимал и пытался спорить с самим собой, выставляя логические доводы.

«Лэндор, – говорил я себе, – парень всего-навсего надел чужую форму. С таким же успехом он мог надеть любой другой костюм. Он не знал, что связано с этой формой. Лея предложила ему развлечься, и он с удовольствием включился в игру. Ну не будь таким подозрительным, Лэндор. Это просто игра…»

Я смотрел на его лицо и уверял себя, что ничего особенного не случилось. Когда-то По носил солдатскую форму, теперь на время нарядился офицером.

Я проглотил комок слюны и заставил себя сказать:

– Очень рад с вами познакомиться, лейтенант.

– И я тоже очень рад знакомству с вами, мистер Лэндор.

Он говорил с легким акцентом, где-то подражая манере мсье Берара. Но меня больше поразил не акцент, а изменившееся лицо. Лея (или кто-то другой) соорудил ему усы из конского волоса. Эти усы, для большей черноты намазанные сапожной ваксой, торчали над верхней губой По. Грим получился достаточно грубым, однако нужная цель была достигнута – усы делали парня старше, прибавляя ему лет десять-двенадцать. Кстати, с усами он выглядел даже обаятельнее.

Подошла вторая барка с гостями. Прости, читатель, но я не запомнил всех имен. В числе приглашенных был один из издателей «Нью-Йорк миррор»[151]. Был еще художник, кажется, его звали Коул. Помню плотника из общины квакеров[152], а также женщину – сочинительницу религиозных гимнов. Ко всем своим гостям Кембл относился одинаково, не делая различий между полами: брал их под локоть и двигал их руками, словно то были рычаги насосов. Каждому он предлагал кофе, мадеру или иные вина из собственного погреба, прося не бояться опустошить оный. У всех спрашивал, не нужна ли одежда. Рот у Кембла не закрывался. Со стороны могло показаться, что силой своих легких он выдувал гостей с крыльца, перемещая их прямо в гостиную.

Поскольку я приехал первым, хозяин дал мне возможность добираться до гостиной самостоятельно. Я стоял в передней, слушая стук шагов по великолепным дубовым полам. Они не заглушали мерного тиканья часов (пожалуй, такие громадные напольные часы я видел только здесь). Постояв еще немного, я побрел в гостиную. Вскоре к моим шагам примешались еще чьи-то: легкие, танцующие, похожие на мышиное шуршание. Я поднял голову и увидел идущую мне навстречу Лею Маркис. Она улыбалась.

– Мисс Маркис, я…

– Вы ведь не выдадите нас, правда? – торопливо перебила меня она. – Уверяю вас, наш маленький маскарад никому не причинит вреда.

– Никому, кроме самого мистера По, – мрачно возразил я. – Вы-то хорошо знаете, что офицеры и преподаватели академии регулярно бывают у Кембла.

– Не волнуйтесь, мы это предусмотрели и оба находимся en garde[153]. А пока…

Сам того не желая, я улыбнулся и сказал:

– А пока я не стану вам мешать. Мне очень приятно видеть вас здесь, мисс Маркис. А то я уж думал, что проведу вечер в сугубо мужской компании.

– Сегодня – единственный день в году, когда женщинам позволяют переступать порог Машмура. В этот день за ними признают права и обращаются как с равными. Можно сказать, что вы присутствуете при историческом событии.

– Но, будучи племянницей мистера Кембла…

– Вы слышали, как я назвала его «дядюшкой»? Родство тут ни при чем. Просто я с детства привыкла его так называть. Мистер Кембл – давний друг нашей семьи.

– В таком случае почему все семейство Маркисов не приехало к нему в гости?

– Думаю, мистер Лэндор, вас едва ли удивит, что мама снова слегла.

– Опять приступ мигрени?

– Нет, по средам ее одолевает невралгия. Отец, разумеется, всячески старается облегчить ее участь. Брат добросовестно штурмует твердыни геометрии. Так что я здесь одна представляю всю нашу семью.

– К нашему всеобщему удовольствию, – вырвалось у меня.

Я чувствовал, как у меня покраснели щеки. Такие слова она вполне могла расценить как попытку ухаживания. Я спешно отступил назад.

– Я хотел сказать, что любая мужская компания только выигрывает от женского окружения. А в доме мистера Кембла нет даже служанок. Только слуги, которые вынуждены заниматься женской работой.

– Дядя Кембл ненавидит женщин, – без обиняков ответила Лея. – И не надо делать удивленный вид. Я знаю, он любит называть нас «таинственными существами», но суть от этого не меняется. Мы так и будем оставаться для него «таинственными». Разве можно понять тех, кого в душе ты презираешь?

– Бог с ним, с дядюшкой Кемблом. У вас и без него достаточно поклонников. Надеюсь, они вполне понимают и ценят вас?

Лея отвела глаза. Когда она снова заговорила, чувствовалось, что непринужденный тон дается ей с трудом.

– Я с детства слышала, что давным-давно какая-то женщина разбила сердце дядюшки Кембл а. Раньше я верила, а теперь мне это кажется выдумкой. Такой человек, как он, не позволит, чтобы кто-то разбил ему сердце.

Она взглянула на меня и слегка улыбнулась.

– И я, и вы, мистер Лэндор, – совсем другие. Она опять улыбнулась и наклонила голову.

– Идемте к гостям, пока нас не хватились.

В отличие от миссис Маркис, заводчик Кембл не терзался, как рассадить гостей за столом. Женщин (в тех редких случаях, когда они здесь появлялись) он сажал с одной стороны, мужчин – с другой. Но, поскольку стол был круглым, минимальное соседство обоих полов все равно сохранялось. Поэтому сочинительница религиозных гимнов оказалась плечом к плечу с плотником-квакером, а я получил в соседки некую даму по имени Эммелина Кропси.

Она была женой корнуолльского баронета, имевшего взбалмошный характер и волочившегося за каждой юбкой. Чтобы жена не мешала его амурным приключениям, баронет спровадил ее в Америку, назначив скромное содержание. И миссис Кропси сделалась странствующим критиком. Она переезжала из штата в штат и охаивала все, что видела. Ниагарский водопад она нашла «удручающе скучным», Олбани – «на редкость отвратительным» и так далее. Ее путешествие по Нагорьям подходило к концу, и она ждала поступления очередных денег от мужа, дабы отправиться еще куда-нибудь и найти новые объекты для ниспровержения. Мы не успели приняться за еду, как я уже знал, что миссис Кропси собирает материал для книги, которая будет называться «Неудавшийся опыт Америки».

– Я вижу, мистер Лэндор, что вы характером и манерами отличаетесь от большинства обитателей этой жуткой страны. Поэтому вам я раскрою то, о чем не поведала бы вашим собратьям, которые, как мне кажется, даже во сне не перестают жевать свой гадостный табак. Итак, знайте: Вест-Пойнт станет главной мишенью, куда полетят стрелы моей критики.

– Очень интересно, – только и мог ответить я.

Мои слова подхлестнули миссис Кропси, и она продолжила свою обличительную речь. Вспомнила миф о Кадме[154], затем пересказала мне то, что сумела узнать о гибели Фрая и Боллинджера, назвав их «агнцами, принесенными на заклание американским божкам». Ее речь чем-то напоминала монологи По, но была куда утомительнее.

В какой-то момент разглагольствования миссис Кропси, равно как и хаотичная беседа за столом, начали стихать, уступая место словам одного из гостей. Нет, его голос звучал не громче остальных, но этот человек привык быть центром внимания и умел заставить других слушать собственную персону. Думаю, читатель, ты уже догадался, о ком речь. Да, о нем – о лейтенанте Анри Ле-Реннэ, с его приклеенными усами и чужим мундиром.

– Леди и джентльмены, – начал он. – Хотя Франция и является моей pays natal[155], я уже много лет служу в американской армии и достаточно хорошо знаю английскую литературу. Печально признавать, но состояние вашей литературы просто ужасающее. Да, ужасающее!

Художник, не ведая, на какую опасную тропу вступает, попробовал ему возразить:

– Возможно, не все так мрачно. Вальтер Скотт редко разочаровывает ожидания читателей.

По насмешливо передернул плечами и всадил вилку в кусок тушеной брюквы.

– При невзыскательности читательских вкусов, конечно.

– А что вы скажете про Вордсворта?[156] – спросил кто-то из гостей.

– Он грешит тем же, что и остальные поэты «озерной школы»[157], – стремлением поучать. А ведь на самом деле… – По вскинул руку, словно в ней была не вилка с кусочком репы, а путеводный факел. – На самом деле главная цель поэзии – стихотворное воспевание красоты. Красота и наслаждение – вот призвание поэзии, а смерть прекрасной женщины – самая возвышенная из поэтических тем.

– Интересно бы знать, какого вы мнения о писателях нашей страны, – спросил кто-то. – Например, как вы находите Брайанта?[158] Должен признать, он избегает дешевой аффектации, столь присущей современной поэзии. Но ни одно из его стихотворений я не назову подлинным шедевром.

Ну а как вам Ирвинг?[159]

– Ирвинга у вас слишком переоценивают, – ответил По. – Если бы Америка была настоящей республикой искусств, он бы считался весьма заурядным автором.

Здесь мсье лейтенант допустил серьезную ошибку. В этих краях Ирвинга почитали, как божество. Более того, он был другом и собутыльником заводчика Кембла. Но даже не зная этого обстоятельства, достаточно было понаблюдать за лицами и жестами гостей, чтобы понять свой промах. Однако По оставался верен себе.

Для Кембла какой-то лейтенантишка-француз был слишком мелкой дичью. Заводчик даже не взглянул на него, предоставив издателю «Нью-Йорк миррор» расправляться с дерзким выскочкой.

– Знаете, лейтенант, – начал тот, – я уже начинаю опасаться, что вы злоупотребляете гостеприимством нашего хозяина, ниспровергая всех, кто осмеливается писать на английском языке. Скажите, есть хотя бы один автор, которого вы читаете с удовольствием?

– Да. Есть.

По обвел глазами лица собравшихся, словно решая, достойны ли они услышать имя его избранника. Затем, сощурившись и для большего драматического эффекта понизив голос, сказал:

– Сомневаюсь, чтобы вы слышали о… По.

– По? – будто глухая старуха, крикнула миссис Кропси. – Я не ослышалась? Вы сказали, По?

– Да. Он происходит из балтиморской ветви По.

Увы, никто из собравшихся не слышал ни о По, ни о балтиморской ветви. На загримированном лице лейтенанта отражалась глубокая печаль.

– Возможно ли такое? – тихо спросил он. – Ах, друзья мои, я не осмелюсь пророчествовать, однако должен сказать: если вы еще не слышали о нем, то вскоре обязательно услышите. К сожалению, я не имел удовольствия лично познакомиться с ним, но мне говорили, что у него длинная родословная, достойная восхищения. Оказывается, его род ведет свое начало от предводителей франкских племен. Как и мой, кстати, – добавил он, скромно опуская голову.

– Он что, поэт? – спросил плотник.

– Называть его просто поэтом – все равно что именовать Мильтона торговцем стихотворными строками. Я уверен: этот По еще слишком молод. Его талант не успел войти в полную силу. Но когда его талант созреет, сколь сладостными будут эти плоды для каждого истинного ценителя поэзии.

– Мистер Кембл! Где вы отыскали этого очаровательного лейтенанта? – спросила миссис Кропси. – Я впервые встречаю в вашей стране человека, который не является ни законченным идиотом, ни откровенным безумцем.

Слова англичанки тоже были достаточно обидными, но нападение на Ирвинга задело Кембла гораздо сильнее. Он сухо ответил, что этот вопрос нужно адресовать мисс Маркис.

– Я вам с удовольствием отвечу, – отозвалась Лея. – Лейтенант Ле-Реннэ – один из боевых друзей моего отца. Они стояли плечом к плечу, защищая Огденсбург[160].

За столом одобрительно зашептались. Одна только миссис Кропси, недоверчиво покосившись на По, сказала:

– На мой взгляд, лейтенант, вы слишком молоды, чтобы участвовать в войне двенадцатого года.

По ослепительно улыбнулся ей.

– Вы правы, мадам. В то время я был всего лишь garcon[161]. Но я сражался рядом со своим приемным отцом – лейтенантом Бальтазаром Ле-Реннэ. Моя мать… как всякая мать, она пыталась удержать меня дома, но я сказал ей: «Только трусы сидят по домам, когда настоящие мужчины сражаются с врагом».

По устремил глаза к люстре и продолжал:

– Да, друзья мои, я вырвался из рук матери и присоединился к отцу. Помогал ему и другим, чем мог. А потом… потом его смертельно ранило в грудь. Я подхватил отца; мои мальчишеские руки уложили его на землю, вскоре принявшую его навсегда. Перед смертью он успел прошептать: «II faut combattre, mon fils. Toujours combattre…»[162]

По тяжело вздохнул.

– В тот момент я понял, каково мое предназначение. Я решил, что стану военным. Таким же храбрым офицером, каким был мой приемный отец. Я буду служить в американской армии и сражаться за страну, ставшую мне… второй родиной.

Он спрятал лицо в ладонях. За столом стало тихо. Гости не знали, как себя вести. Рассказанная По история была чем-то вроде оброненного платка, и собравшиеся недоумевали, то ли оставить его на память, то ли вернуть.

– Я всегда плачу, когда вспоминаю эту историю, – сказала Лея.

Глаза ее оставались сухими, но она добросовестно подыгрывала своему избраннику. Сочинительница религиозных гимнов провела рукой по глазам. Художник смущенно кашлянул, а директриса частной школы из Ньюбурга даже всхлипнула.

– Что ж, – нехотя произнес Кембл. – Ваша карьера… делает большую честь памяти вашего отца. И вашей второй родине – тоже.

Усилием воли заводчик подавил свое прежнее неприязненное отношение к По и сказал:

– Вы позволите предложить тост за ваше здоровье?

По не возражал. Все заулыбались и подняли бокалы.

Я заметил, как легкий румянец тронул его бледные щеки.

Вот так незаметный плебей из Вест-Пойнта за короткое время ухитрился вызвать у одного из величайших людей Америки сначала искреннюю ненависть, а затем такое же искреннее восхищение. По упивался своим триумфом, забыв, насколько коварными бывают такие мгновения славы. Лицо, спрятанное в ладонях, – впечатляющий театральный жест едва не привел его к провалу. По задел свои приклеенные усы, и те начали отрываться.

Первой этот конфуз заметила Лея, которая стала подавать мне отчаянные сигналы. Миссис Кропси как-то странно поглядывала на бравого лейтенанта, словно тот таял у нее на глазах. Наконец я понял, в чем дело: один ус навис у По над губой и вздрагивал, словно мышиный хвостик. Еще немного, и тепло дыхания вовсе сорвет эту маскарадную фальшивку.

Я быстро встал.

– Лейтенант Ле-Реннэ, могу я перекинуться с вами парой слов наедине?

– Конечно, – с некоторым сожалением ответил По, которому не хотелось покидать место своей славы.

В доме Кембла было не так-то просто найти помещение, где бы не торчал кто-то из слуг. Я вспомнил, что одна из комнат имеет выход на веранду, и потащил мсье лейтенанта туда.

– Лэндор, что вы затеяли? – сердито прошипел По.

– Что я затеял?

Протянув руку, я поддел пальцем его фальшивый ус.

– В следующий раз, мсье лейтенант, не жалейте гуммиарабика.

Его глаза были готовы выскочить из орбит.

– Боже!.. Лэндор, кто-нибудь еще это заметил?

– Думаю, только Лея. Впрочем, нет, миссис Кропси тоже. Но, к счастью для вас, эта дама пришлась здесь не ко двору.

По стал лихорадочно шарить в карманах.

– У меня еще остался…

– Что?

– Нюхательный табак.

– Зачем он вам сейчас?

– Неужели не догадываетесь? Табачный сок клейкий. Сгодится вместо гуммиарабика.

– Ну, если вам нравится благоухать, как плевательница… Хватит, По. Вы разыграли отличный спектакль. Пора опускать занавес и…

– Вы хотите, чтобы я трусливо ретировался и поставил в неловкое положение Лею? – Его глаза блестели, как у волка. – Это наш первый вечер. Здесь нам никто не мешает. Я скорее уйду из академии, чем отсюда. Я остаюсь, и мне все равно, будете вы мне помогать или нет.

– Не буду. И, пока я еще не успел на вас рассердиться, объясните, где вы раздобыли эту форму.

– Эту? – По оглядел себя с ног до головы, словно только что ее надел. – Форму мне дала Лея. Сказала, что осталась у них от покойного дяди. Кстати, посмотрите, как здорово эта форма на мне сидит.

По смотрел на мое лицо, и его улыбка медленно гасла.

– В чем дело, Лэндор?

Я ухватил край мундира и провел пальцем в том месте, где прежде были следы крови. Ткань оказалась чистой.

– Я не понимаю вас, Лэндор. Что случилось?

– Вы хоть догадались почистить этот наряд? – едва сдерживая бешенство, спросил я. – Может, у вас все-таки достало ума пройтись по нему щеткой, прежде чем надевать?

– А зачем? Форма и так вполне чистая.

– Значит, Лея догадалась вычистить форму.

По выпятил губы.

– Я… я ничего не понимаю… Лэндор, что с вами творится?

Я собрался ему ответить, но не успел. Мне помешал голос, раздавшийся у нас за спиной. Очень знакомый голос.

– Добрый вечер, мистер Лэндор.

Он стоял в дверном проеме, не сняв плаща. Его сапоги были покрыты ледяной коркой. Свет падал так, что я видел только силуэт. Но мне хватило и силуэта, чтобы узнать Этана Аллена Хичкока.