Всевидящее око

Я понял, что он не впервые проигрывает (а при его неумении играть будет проигрывать и дальше). Вместе с его раздраженностью росла и моя тревога. Потратив столько сил, чтобы добиться его расположения, я не мог себе позволить пустить все насмарку из-за такой ерунды, как карты. Поэтому, мистер Лэндор, я запихнул гордость подальше, сделав выбор в пользу дружеских отношений с Маркисом-младшим. Я дал Артемусу пару раз выиграть и закончил вечер с карточным долгом в три доллара и двадцать центов.

(Мистер Лэндор, здесь я вынужден отвлечься и покорнейше просить вас ссудить мне деньги для уплаты карточного долга. Как вы понимаете, я играл не ради собственного удовольствия, а в интересах сохранения доброго имени академии. Если бы мистер Аллан выполнял свои обещания, мне бы не понадобилось затруднять вас подобными просьбами, однако мое плачевное финансовое положение вынуждает меня делать это.)

Не так-то легко человеку отказаться даже от малой толики мирских благ, если они находятся в пределах досягаемости. Но наше общее дело того стоило. Никто из собравшихся даже не заметил, что проигрыш Артемусу был сознательно подстроен мною. Зато все сокрушались о моих «потерях» (в особенности Маркис-младший). Как ни странно, после этого кадеты стали относиться ко мне еще дружелюбнее. Я почувствовал: настал момент вплотную заняться тем, ради чего я все это затеял. С величайшей осторожностью, обдумывая каждое слово, я перевел тему разговора на Лероя Фрая.

Я поведал кадетам, что вы, мистер Лэндор, ошибочно посчитали меня человеком, близко знавшим Фрая, и потому вызывали для беседы. Естественно, тут же вспыхнул спор вокруг вашей личности. Не буду тратить ваше время и бумагу на изложение всех услышанных глупостей. Скажу лишь, что вы стали легендарной фигурой, сравнимой, пожалуй, с Бонапартом или Вашингтоном. Оказывается, в прошлом вы заставили преступника сознаться, всего лишь… откашлявшись в его присутствии. Вы еще не держитесь за живот? А как вам понравится другой ваш «подвиг», когда вы якобы нашли убийцу по запаху, понюхав подсвечник, который он держал в руках? Но вот что важно, и об этом я считаю своим долгом вам сообщить: Артему су вы видитесь благообразным джентльменом, безобидным собирателем раковин или бабочек, а вовсе не офицером полиции, привыкшим ловить и изобличать преступников. Если вас не позабавила эта «детская непосредственность» (довольно странная для кадета первого класса), вы все же согласитесь, что его наивность нам как нельзя на руку.

Постепенно разговор вернулся к бедняге Фраю. Один из присутствующих (видимо, претендуя на остроумие) сказал, что Фрай никогда ничего не умел делать по-настоящему. Он даже теодолит не мог нести так, чтобы не уронить. Поэтому смерть Фрая явилась его первым и последним достижением. Собравшиеся с редким единодушием утверждали: кадет Фрай занимал столь незаметное место, что даже странно, как это он решился на поступок, требующий изрядного мужества, – самоубийство. Как видите, мистер Лэндор, кадеты по-прежнему верят, будто Фрай покончил с собой. По их мнению, в тот злополучный вечер он собирался на какое-то тайное свидание. Я хотел их спросить: уж не думают ли они, что Фрай решил вначале с кем-то встретиться, а потом повеситься? Возможно, кадеты именно так и думают. Один из них высказал предположение: Фрай повесился от отчаяния, когда некая девушка обманула его и не пришла на свидание.

– Да какая девушка согласилась бы встречаться с ним? – воскликнул кто-то из кадетов.

Все громко засмеялись, а улыбающийся Боллинджер сказал:

– А как насчет твоей сестры, Артемус? Разве она не дразнила Лероя?

В комнате установилась гнетущая тишина. Похоже, этот гнусный Боллинджер зашел слишком далеко. Он оскорбил женщину. В такой ситуации любой уважающий себя джентльмен должен был бы встать и потребовать объяснений. Я инстинктивно вскочил и вдруг почувствовал руку Артемуса, дернувшую меня за рукав. Лицо Маркиса-младшего было удивительно спокойным, но слова давались ему нелегко.

– Довольно, Ренди, – сказал он. – Ты знал Фрая лучше, чем кто-либо из нас.

– Вряд ли я был столь близок с ним, как ты, Артемус, – спокойно возразил ему Боллинджер.

Поскольку Маркис-младший не ответил на его выпад, в комнате вновь стало тихо. Тишина была неестественно глубокой и очень напряженной. И вдруг Артемус… захохотал. Думаю, его смех поразил не только меня. Вскоре засмеялся и Боллинджер. В их смехе не было ни веселья, ни заразительности. Я бы назвал этот смех истерическим: так смеются люди, у которых нервы на пределе. Кое-как Артемусу удалось восстановить непринужденную обстановку. Однако никто больше не отваживался тревожить призрак Лероя Фрая. Был первый час ночи. Мы все порядком устали, и разговор перешел на какие-то пустяки.

В начале второго кадеты постепенно стали расходиться. Нас осталось четверо. Я тоже собрался уйти. Артемус встал и предложил… нет, правильнее сказать, навязал себя в провожатые. Он пояснил, что лейтенант Кейс с недавних пор обзавелся сапогами на каучуковых подошвах. Всего за неделю этот дотошный Кейс застукал пятерых кадетов, накрыл три сборища курильщиков и отобрал шесть пеньковых трубок. Без сопровождения, уверял меня Артемус, я и сам не замечу, как попаду в лапы к лейтенанту.

Я искренне поблагодарил его, заверив, что постараюсь добраться самостоятельно.

– Тогда спокойной тебе ночи, По, – сказал Артемус. Он пожал мне руку и добавил: – Приходи в воскресенье на чай. Нет, не сюда. В родительский дом. Там и другие наши ребята будут.

То, что произошло дальше, тоже имело отношение к Артему су. Хотя бы косвенное. В принципе, я мог бы вам об этом и не сообщать, однако я помню свое задание: докладывать обо всем. И потому продолжаю.

Лестница Северной казармы была погружена в кромешную тьму. Спускаясь по ней, я зацепился пяткой за подступенок и, скорее всего, покатился бы кубарем вниз, если б над головой не оказалось скобы с погашенным фонарем.

Я нащупал перила и, вцепившись в них, стал медленно спускаться. К счастью, больше я ни разу не споткнулся. Пройдя несколько шагов, я взялся за ручку входной двери. И вдруг меня остановило странное, парализующее ощущение. Я почувствовал, что здесь я не один, что в темноте кто-то есть.

Конечно, будь у меня фонарь или свеча, свет легко рассеял бы мой страх. Но поскольку ни того ни другого я не имел, невозможность видеть в темноте компенсировалась необычайной обостренностью других чувств. Уши уловили негромкий, глухой звук, похожий на тиканье завернутых в вату часов. Я мгновенно понял, что за мной наблюдают. Нет, меня выслеживают. Так хищник, затаившись в сумраке джунглей, следит за приближающейся добычей. Мое понимание исходило не от разума. Мне подсказывал звериный инстинкт, пробуждающийся у человека в минуты величайшей опасности.

«Он меня убьет» – вот какая мысль пронзила меня.

Я даже не знал, кто этот «он» и какие у него основания желать моей смерти. Мне оставалось лишь ожидать удара судьбы с отчаянием обреченного.

Потянулись секунды. Я вновь попытался открыть дверь, и тут… Чья-то рука схватила меня спереди за горло. Другая рука впилась мне в затылок.

Добавлю, что вовсе не сила нападения, а его внезапность сделала меня беспомощным и неспособным противостоять напавшему. Я извивался всем телом, стараясь вывернуться из цепких рук, но все было напрасно. Потом руки исчезли столь же неожиданно, как и возникли, и я с пронзительным криком упал на пол.

Лежа на спине, я очумело глядел на пару босых ног – настолько бледных, что их бледность словно просвечивала в темноте. Сверху послышался вкрадчивый шепот:

– О, какая это женщина.

Голос! Я узнал его. Мерзавец Боллинджер – это он напал на меня!

Некоторое время он, тяжело дыша, возвышался надо мной. Затем повернулся и стал подниматься по лестнице, оставив меня в состоянии почти неописуемого возбуждения и, признаюсь честно, почти неописуемой ярости. Поверьте мне, мистер Лэндор: есть такие обиды, такие оскорбления, которые невозможно стерпеть даже во имя высшей справедливости. Попомните мое слово! Придет день, когда ягненок проглотит льва, а охотник превратится в добычу!

Вот так, мистер Лэндор, грубая жизнь вышибает нас из эмпиреев умозрительной философии… Да, забыл написать вот о чем. Когда в коридоре я прощался с Артемусом, он сказал, что очень хочет познакомить меня со своей сестрой.

Рассказ Гэса Лэндора

16

С 11 по 15 ноября

Итак, я располагал… нет, не отчетом. У меня была версия событий в изложении кадета По. Годы службы в полиции научили меня никогда полностью не доверять рассказам других людей. Взять, к примеру, столкновение По с лейтенантом Локком. Готов держать пари: там не было и капли холодной сосредоточенности, в чем меня пытался уверить мой помощник. Что же касается его намеренного картежного проигрыша Артемусу – по собственному опыту скажу: молодые люди только думают, будто играют в карты. На самом деле это карты играют ими, и пусть кто-нибудь докажет мне обратное.

Мое внимание привлек эпизод, который, как мне думается, По передал с максимальной достоверностью, избегнув своих приукрашиваний. Я говорю о загадочных фразах Артемуса и Боллинджера. Я перечитывал их снова и снова, пытаясь проникнуть в суть этого краткого диалога:

«Ты знал Фрая лучше, чем кто-либо из нас…» «Вряд ли я был столь близок с ним, как ты, Артему с…» Меня зацепили два слова: «лучше» и в особенности «близок». Я спрашивал себя: а вдруг эти разудалые парни имели в виду… близость по расстоянию? Вдруг скрытый смысл их нервозных шуток касался того, насколько близко от мертвого тела Фрая они тогда находились? Мелькнувшая мысль была лишь жалкой соломинкой, но я ухватился за нее. А перед обедом решил навестить кадетскую столовую.

Приходилось ли тебе, читатель, видеть стаю орангутангов, выпущенных из клетки? Это сравнение немедленно посетило мой мозг, едва я оказался в кадетской столовой. Представь себе две с лишним сотни голодных молодых парней, которые молча расходятся по рядам и замирают перед своими столами. Они стоят навытяжку, ожидая краткой команды: «Сесть по местам!» А теперь вообрази нарастающий гул, когда они усаживаются на скамьи и буквально набрасываются на содержимое оловянных тарелок и кружек. Чай не успевает остыть, исчезая в кадетских глотках, хлеб пожирается целыми ломтями, вареные картофелины постигает та же участь, а ломти говядины… тут вообще начинаешь сомневаться, присутствовали ли они на столах. В течение ближайших двадцати минут зал содрогается от поистине обезьяньих криков. Неудивительно, что именно здесь, в кадетской столовой, чаще всего происходят стычки и даже потасовки. Да-да, эти будущие офицеры и джентльмены, с остервенением орангутангов сражаются за лишний кусок свинины и дополнительную порцию подливы. Удивительно, как двуногие звери еще не догадались съесть столы и скамейки и не устроили охоту на обслугу или дежурного офицера!

Когда я вошел в столовую, лихорадочно насыщающиеся кадеты не обратили на меня ни малейшего внимания. Воспользовавшись своей «невидимостью», я завел разговор с одним из служителей – весьма смышленым негром. За десять лет службы при столовой он немало повидал и узнал. Он мог безошибочно назвать тех, кто имел обыкновение щипать хлеб, знал, кто лучше всех способен разрезать и разделить мясо и у кого самые скверные манеры за столом. Этот чернокожий служитель знал даже такие подробности, как финансовое положение кадетов. Оказалось, что не все с жадностью набрасываются на казенную еду. Кое-кому имеющиеся деньги позволяли навещать закусочную «У мамаши Томпсон» и лакомиться домашними булочками или маринованными огурчиками. Но наблюдательность моего собеседника простиралась дальше потребностей желудка. Он был способен предсказать, сколько кадетов окончат академию (оказалось, не так-то много) и кому из выпускников суждено полжизни промаяться во вторых лейтенантах[102].

– Цезарь (так звали служителя), не могли бы вы показать мне кое-кого из кадетов? – спросил я. – Только постарайтесь не привлекать их внимания.

Желая проверить его способности, я вначале попросил Цезаря найти мне кадета По. Он без особого труда указал на стол, где сидел мой юный помощник, хмуро склоняясь над тарелкой и вылавливая среди кусков тушеной репы маленькие кусочки баранины. Я назвал Цезарю еще нескольких кадетов, чьи фамилии слышал, но с ними самими не встречался. Затем, стараясь говорить как можно непринужденнее, я сказал:

Я совсем недавно узнал, что в академии учится сын доктора Маркиса. Интересно бы на него взглянуть.

Это еще проще, ведь его сын – начальник стола.

Кивком головы Цезарь указал мне направление. Так я впервые увидел Артемуса Маркиса.

Как и положено начальнику, Маркис-младший сидел с торца и сосредоточенно орудовал вилкой. Осанкой своей он напоминал прусского офицера, а его профиль вполне мог бы красоваться на монетах. Серый кадетский мундир был безупречно подогнан. Если другие начальники столов вскакивали с места или покрикивали на кадетов, Артемус управлял своей ордой, не прилагая никаких внешних усилий (здесь По оказался совершенно прав). На моих глазах двое кадетов заспорили о том, кто должен разливать чай. Качнувшись назад, Артемус прислонился к стене и молча стал наблюдать. Он смотрел на них не как начальник, а как прохожий, остановившийся взглянуть на уличную склоку. Он дал им вдоволь напрепираться, после чего качнулся в обратную сторону. Всего-навсего. Но спор прекратился столь же внезапно, как и вспыхнул. Более того: оба спорщика с благодарностью взирали на Артемуса.

Единственным, кого сын доктора Маркиса удостаивал разговором, был кадет, сидевший слева от него. Эдакий тевтонский воин: губастый веселый блондин. Он болтал с полным ртом, отчего щеки раздувались наподобие рыбьих жабр. Голова «тевтонского воина» покоилась на толстой шее. Цезарь услужливо подсказал мне, что кадета зовут Рендольфом Боллинджером.

Я мог бы наблюдать за ними дни напролет и все равно не заметить ничего настораживающего. Они не перешептывались, а говорили по-мужски открыто. Их улыбки были искренними, а манеры – непринужденными. Ни один их жест не таил в себе угрозы. Оба кадета смеялись над шутками друг друга. Когда прозвучала команда встать, они послушно встали и столь же послушно построились, чтобы покинуть столовую. Они не воздвигали никакого барьера между собой и сверстниками.

И все-таки чем-то они отличались от других кадетов. Я ощущал это всеми фибрами своей души, хотя у меня не было никаких доказательств. Только ощущения.

Артемус? А почему бы и нет? Разве не мог этот спокойный, уверенный в себе парень вот так же спокойно и уверенно вырезать сердце у мертвого Фрая?

Как говорили у нас в полиции: «Предположение настолько убедительно, что почти невероятно». Сын хирурга, имеющий прямой доступ к отцовским инструментам и медицинским книгам. Наконец, в его распоряжении отцовский опыт. Ну кто лучше Артемуса мог бы справиться со столь непростой задачей?

Забыл упомянуть еще один примечательный момент. Начальствуя за столом и беседуя с Боллинджером, Маркис-младший нашел-таки время повернуть голову в мою сторону. Не берусь утверждать, что он почувствовал мое присутствие (но и не отрицаю такой возможности). Голову он поворачивал медленно, даже слишком медленно. На лице Артемуса я не заметил и тени удивления. Он просто смотрел на меня своими ясными серо-карими глазами. Но я почувствовал напряжение его воли, которую он противопоставил моей, как бы вызывая меня на поединок.

Мальчишеское ухарство? Возможно. Однако столовую я покидал с весьма неприятным ощущением.

Солнце светило мне прямо в глаза, вынуждая щуриться. В артиллерийском парке какой-то бомбардир начищал медный ствол пушки. Другой неспешно катил к дровяным сараям тележку с сосновыми чурбанами. Со стороны пристани вверх по крутому холму брела лошадь, таща пустую громыхающую телегу.

У меня в кармане лежала записка, адресованная По: «Хорошо сработано! Хочу узнать все, что только возможно, о Боллинджере. Тките паутину дальше».

Записку я намеревался положить под валун в саду Костюшко. Даже не знаю, читатель, почему это место назвали садом. Так, небольшая терраса, нависающая над каменистым берегом Гудзона. Груды камней, крохотные пятачки зелени, пара запоздалых хризантем и, как и рассказывал мне По, прозрачный источник, выливающийся в каменную чашу. На ней начертано имя великого поляка[103], принимавшего живейшее участие в строительстве оборонительных сооружений Вест-Пойнта. Очевидцы утверждают, что полковник Костюшко любил приходить сюда, чтобы передохнуть. Возможно, в те времена здесь можно было найти уединение, но в наши дни – особенно в летние месяцы – сад Костюшко кишит визитерами.

Я думал, что ноябрьским днем вряд ли кого-нибудь сюда потянет. Но я ошибся. На каменной скамейке я увидел двоих: мужчину и женщину, вначале показавшуюся мне юной девушкой. У нее была тонкая девичья талия и почти девичье лицо. Только складки вокруг рта выдавали ее истинный возраст. Она широко и в то же время как-то боязливо улыбалась, ухитряясь одновременно говорить с мужчиной. Если женщина была мне не знакома, то в ее спутнике я узнал… доктора Маркиса.

Впрочем, и его я узнал не сразу, поскольку меня удивила его поза. Он сидел, плотно прижав к ушам большие пальцы рук. Однако внешне все выглядело так, будто он не заслонялся от нескончаемого потока слов, а лишь придерживал свою шляпу, чтобы ее не сдуло ветром. Пальцы скользили, и доктор постоянно двигал ими, будто никак не мог найти удобное положение. Его глаза глядели прямо на меня – большие, широко раскрытые глаза с тонкими прожилками кровеносных сосудов. Взгляд у них был смущенный и виноватый.

– Вот уж не думал, мистер Лэндор, что вы сюда забредете, – сказал он, поднимаясь со скамейки. – Разрешите вам представить мою очаровательную жену.

Бывает, что мимолетный взгляд на незнакомого человека вдруг пробуждает целую лавину связанных с ним мыслей и догадок. Миссис Маркис улыбалась с исключительной приветливостью. Все ее внимание было направлено на меня. И вдруг я почувствовал, что внутри этой хрупкой женщины сокрыто немало тайн, связанных с мужем и сыном.

– Рада познакомиться с вами, мистер Лэндор, – слегка в нос произнесла она. – Я столько о вас слышала. Какая приятная неожиданность!

– Вы совершенно правы. И впрямь, приятная неожиданность.

– Со слов мужа я поняла, что вы вдовец. Эта фраза застала меня врасплох.

– Да, – только и смог ответить я.

Я взглянул на доктора. Не знаю, что я рассчитывал увидеть. Мне думалось, Маркис покраснеет или отведет глаза в сторону. Но нет, в его глазах светился неподдельный интерес, а пухлые потрескавшиеся губы уже начали произносить слова:

– Примите мои искренние соболезнования… Понимаю, это вряд ли… Позвольте узнать, мистер Лэндор, давно ли это случилось?

– Что именно?

– Я хотел спросить, давно ли ваша жена перешла в вечную жизнь?

– Три года назад. Она умерла через несколько месяцев после нашего приезда сюда.

– Стало быть, внезапная болезнь?

– Не такая уж внезапная.

Маркис изумленно заморгал.

– Простите. Я… я не должен был…

– До самой кончины она страдала от мучительных болей, доктор. Смерть была для нее единственным избавлением.

Маркису не хотелось углубляться в эту тему. Он отвернулся к реке и забубнил слова соболезнования, обращаясь к воде, а не ко мне.

– Должно быть… один лишь Бог… если когда-нибудь вам…

Я уже собирался успокоить его, сказав, что свыкся с кончиной жены, но меня опередила миссис Маркис. Лучезарно улыбнувшись, она прощебетала:

– Мой муж пытается вам сказать, что мы почтем за честь принять вас у себя дома. Вы будете нашим именитым гостем.

– С благодарностью принимаю ваше приглашение, – ответил я. – Вы меня опередили, я собирался пригласить вас к себе.

Не знаю, какого ответа я ждал от миссис Маркис, но только не такого. Ее лицо вдруг разделилось на несколько частей, будто порвалась скрепляющая их проволока. Потом она взвизгнула… я не оговорился, читатель, – именно взвизгнула и, сама удивившись этому звуку, попыталась запихнуть его обратно в глотку.

– Собирались? Ну и хитрец же вы, мистер Лэндор. Какой же вы хитрец!

Понизив голос, она добавила:

– Простите, кажется, вам лично поручено расследование смерти кадета Фрая?

– Да, миссис Маркис, мне.

Какое совпадение! Мы с мужем только что говорили об этом бедняге. Муж сказал мне, что вопреки его, – тут она сжала руку доктора, – героическим усилиям тело Несчастного Фрая настолько изменилось, что на него невозможно смотреть без содрогания. Муж принял решение накрепко запечатать гроб.

Она не сообщила мне ничего нового. Я знал, что родители Фрая наконец получили известие о смерти сына. Доктор Маркис решил переложить тело в шестистенный сосновый гроб и запечатать крышку. Капитан Хичкок спросил меня, не желаю ли я в последний раз взглянуть на покойника.

Сам не знаю, почему я выразил такое желание.

Тело Фрая уже не было опухшим. Наоборот, оно даже сжалось. Мертвый кадет плавал в жидкости, выделившейся из его тела. Руки и ноги приобрели коричневый оттенок. Черви вполне насытились им и успели отложить личинки, которые теперь копошились под кожей, создавая жутковатое впечатление заново появившихся мышц.

Прежде чем запечатали крышку, я отметил еще одну деталь: у кадета Фрая наконец-то опустились веки. Через восемнадцать дней после гибели его желтые глаза окончательно закрылись.

А сейчас, стоя в саду Костюшко, я смотрел в другие глаза – в широко раскрытые карие глаза миссис Маркис.

– Знаете, мистер Лэндор, мой муж до сих пор не может оправиться от этого ужасного зрелища. Он очень давно не видел разложившихся трупов. Наверное, со времен войны. Я права, Дэниел?

Он мрачно кивнул и медленно обвил рукой тонкую талию жены, будто подтверждал свое право на этот трофей – не то женщину, не то птицу с восторженно-испуганными глазами.

Я пробормотал что-то о необходимости возвращаться в гостиницу. Чета Маркис тут же выразила желание проводить меня до гостиничных дверей. Так и не положив приготовленную записку в тайник, я был вынужден пойти с ними. Доктор шел сзади, а его жена – рядом со мной, держа меня под руку.

– Вы не возражаете, мистер Лэндор, если я обопрусь о вашу руку? Боже, до чего жмут эти туфли! Только представьте, на какие муки обрекает женщин мода!

Она жеманничала, точно девица из почтовой конторы, впервые попавшая на бал и познакомившаяся там с кадетом. Впрочем, и мой ответ на ее глупую фразу тоже был в духе кадетской галантности:

– Можете быть уверены: ваша жертва не напрасна.

Миссис Маркис посмотрела на меня так, будто я изрек перл мудрости. Потом моя спутница рассмеялась. Что удивительно – ее смех распался по кусочкам, как сталактит, оторвавшийся с потолка пещеры.

– Ох, мистер Лэндор! А если бы я не была замужем? Как бы вы вели себя со мной, если б я была незамужней?

Субботним вечером я поехал домой, где меня ждала Пэтси. Из всех удовольствий, которые обещало ее присутствие, одно притягивало меня сильнее остальных – возможность по-настоящему выспаться. Я искренне надеялся, что любовное слияние вытащит меня из тягучего полудремотного состояния и погрузит в глубокий сон. Однако вышло совсем наоборот: утомившись, Пэтси тихо заснула, положив голову мне на грудь. А я? А я лежал, все еще разгоряченный ее страстью, и думал, какие у нее густые и крепкие волосы. Черные волосы Пэтси по крепости не уступали корабельному канату.

С Пэтси мои мысли сами собой перекинулись на Вест-Пойнт. Должно быть, там уже проиграли сигнал отбоя. Все пространство залито лунным светом. Последние в этом сезоне пароходы плывут на юг, разрезая серебро Гудзона. Склоны холмов превратились в мозаику светлых и темных пятен. Луна заливает развалины старого форта Клинтон, делая их похожими на тлеющий конец сигары…

– Гэс, так ты мне расскажешь? – сонным голосом спросила Пэтси.

– О чем?

– О своих копаниях с расследованием. Сам будешь говорить, или мне тебя…

Она не договорила, а слегка пихнула меня ногой, ожидая ответного толчка.

– Пэтси, наверное, ты забыла, что я уже стар.

– Не такой-то ты и старый, – усмехнулась она.

Те же слова я слышал и от По: «Не настолько вы и стары, мистер Лэндор».

– И все-таки, Гэс, что ты нашел? – спросила Пэтси, вновь укладываясь рядом со мной и почесывая свой живот.

Вообще-то я ничего не собирался ей рассказывать. Как-никак, я обещал Тайеру и Хичкоку держать все в секрете. Но когда нарушишь одно обещание (я ведь обещал им не прикладываться к спиртному), нарушить другое становится намного легче. Пэтси не тянула меня за язык, однако я рассказал ей и про следы возле ледника, и про визит к профессору Папайе, и о знакомстве По с Маркисом-младшим.

– Артемус, – почти шепотом произнесла Пэтси.

– Так ты его знаешь?

– Конечно. Приятный парень. Я хотела сказать, на него приятно смотреть. Мне почему-то кажется, что он умрет совсем молодым. Даже не представляю, как такое лицо начнет стариться.

– Ты меня просто удивляешь, Пэтси.

– А ты никак меня вздумал ревновать, Гэс? – спросила она, глядя на меня исподлобья.

– Нет, – выдохнул я.

– Ну вот и хорошо. Тебя, наверное, интересует, что я о нем думаю? Наглецом или задирой его точно не назовешь. Всегда очень спокойный.

– Я с тобой согласен. Но когда я его увидел… не знаю, как лучше сказать… он какой-то… особенный, что ли? И не только он. Вся их семья.

– Расскажи-ка, – оживилась Пэтси.

– Я вчера случайно наткнулся на его родителей. Застал их за сугубо личным разговором. Может, это глупо звучит, но они оба вели себя так, будто в чем-то виноваты.

– Все родители в чем-то виноваты, – сказала Пэтси.

Я сразу вспомнил о своем отце. Точнее, о березовых розгах, регулярно гулявших по моей спине. Он ограничивался пятью ударами. Не скажу, чтобы мне было очень больно. Но свист розог, предшествующий удару… я и по сей день покрываюсь потом, вспоминая отцовские экзекуции.

– Ты права, – ответил я Пэтси. – Только степень вины разная.

Мои чаяния оправдались: я действительно уснул. На следующий день, уже в гостинице, сон пришел мгновенно, стоило моей голове коснуться подушки. Однако незадолго до полуночи меня разбудило осторожное царапанье в дверь.

– Входите, кадет По, – сказал я.

Это мог быть только он. Мой ночной гость с величайшей осторожностью открыл дверь и замер в темном проеме.

– Вот результаты моих последних наблюдений, – сказал По, опуская на пол едва заметный пакет.

– Благодарю вас. Мне не терпится прочесть ваши наблюдения.

По явился ко мне без свечи, а моя лампа была погашена, так что его лица я не видел.

– Я надеюсь… Меня беспокоит, что вы отрываете время от своих занятий.

– Не волнуйтесь, мистер Лэндор. Я помню условия нашего сотрудничества.

Мы помолчали.

– Как вам спится? – наконец спросил он.

– Спасибо, лучше, чем прежде.

– Завидую вам, мистер Лэндор. Мне что-то вообще не удается заснуть.

– Печально об этом слышать, – сказал я. Мы опять замолчали.

– Спокойной ночи, мистер Лэндор.

– И вам спокойной ночи.

По заболел. Мне не требовался свет, чтобы разглядеть симптомы его болезни. Любовь. Да, читатель: сердцем кадета четвертого класса Эдгара А. По завладела любовь.

Отчет Эдгара А. По Огастасу Лэндору

14 ноября

Вы едва ли можете себе представить, мистер Лэндор, с каким нетерпением ждал я воскресенья, чтобы отправиться на чай в дом Маркисов. Последний разговор с Артему сом еще больше убедил меня в необходимости увидеть этого кадета в домашней обстановке – там, где над ним не довлеют уставы и правила академии. Наблюдение за человеком в его родном доме может сказать гораздо больше о его виновности или невиновности, чем самые пристрастные расспросы. Если же Артему с ничем себя не выдаст, я надеялся на косвенные свидетельства. Какое-нибудь слово, необдуманно брошенное родными… любой пустяк способен оказаться ценным ключом.

Дом Маркисов стоит в ряду других таких же домов на западной оконечности Равнины. Место это называют Профессорской улицей. От соседних домов он отличается дощечкой на входной двери, а на дощечке написано… нет, не имя доктора Маркиса. «Добро пожаловать, сыны Колумбии!» – вот какая надпись красуется на ней. Как ни странно, меня встретила не служанка, а сам доктор Маркис. Не знаю, дошли ли до него рассказы о второй моей «болезни» и весьма легковесном обхождении с его именем, но на румяном лице доктора отражалась неподдельная озабоченность. Он осведомился о моем здоровье. Я поспешил заверить Маркиса, что от головокружения не осталось и следа и теперь я совсем здоров. Он радостно улыбнулся и провозгласил:

– Вот видите, кадет По, сколько неприятностей может доставить даже пустячное нарушение здоровья?

Восхитительную миссис Маркис я никогда прежде не видел, однако до меня доходили слухи о ее вздорном, легковозбудимом характере. Поскольку чужое мнение нередко бывает клеветническим, я хотел составить свое представление о жене доктора Маркиса. Ничего от «жуткой невротички» в ее поведении я не нашел, зато она очаровала меня своим радушием. С первых минут нашего знакомства она не переставала улыбаться. Просто непостижимо, что какой-то кадет-первогодок столь быстро снискал благосклонность миссис Маркис. Еще более меня удивил восторженный рассказ Артемуса обо мне. Если его мать в точности передавала слова сына… такое говорят лишь о настоящем гении.

Кроме меня на чай явились еще двое кадетов – сверстников Артемуса. Один из них – кадетский капитан Джордж Вашингтон Аптон, уроженец Вирджинии. Второй… у меня даже сердце упало, едва я его увидел… вторым был воинственный Боллинджер. Памятуя, однако, свой долг перед Богом и страной, я заставил себя не думать ни о его словесных издевательствах надо мной, ни о странном нападении в темном вестибюле и поздоровался с ним так, словно между нами ничего не было. Вы не поверите, мистер Лэндор: Боллинджера словно подменили! Либо он проникся ко мне искренней симпатией, либо (это больше похоже на правду) Артемус имел с ним разговор и велел вести себя поучтивее. Боллинджер вежливо поздоровался со мной и держался как истый джентльмен.