Рассказ Гэса Лэндора

23

С 4 по 5 декабря

Всю неделю капитан Хичкок донимал меня расспросами о дневнике Лероя Фрая. Удалось ли мне обнаружить там что-то важное? Может, я натолкнулся на подозрительные имена? Может, в расследовании обозначилось новое направление? И вообще, нашел ли я там хоть что-то, заслуживающее внимания?

Ради спокойствия Хичкока я каждое утро приносил ему листы с расшифрованными записями.

– Вот очередная порция моей работы, капитан, – бодрым голосом сообщал я, выкладывая листы ему на стол.

Забыв обо мне, Хичкок тут же набрасывался на записи. Он не переставал верить, что сегодня в его руках наконец-то окажется ключ к обстоятельствам убийства Фрая. Но его вновь ждали уже знакомые сетования на порядки в академии, ностальгические воспоминания о родном доме, описания пустячных событий и плотских желаний покойного кадета. Я искренне сочувствовал капитану. Фрай писал то, что думал. А сколько кадетов думают похожим образом, хотя и не ведут дневников? Представляю, каково было Хичкоку сознавать, что их с Тайером усилия и старания преподавателей академии оставляют весьма скромный след в кадетских мозгах.

В субботу вечером По не пришел ко мне. Наверное, его организм все-таки потребовал сна. Особенно перед снегопадом. Снег повалил около одиннадцати. Он падал крупными хлопьями, торопясь покрыть землю. Если я куда-нибудь и высунул бы нос в такую метель, то лишь ради встречи с Пэтси. Но вестей от нее я не получал. Честно сказать, я не слишком тосковал. У меня имелся достаточный запас выпивки, хорошего табака, пищи и дров. Я вполне мог бы безвылазно просидеть в номере несколько дней, если б не приглашение, полученное воскресным утром.

Признаюсь тебе, читатель, приглашения в дом Маркисов я ждал давно – с того самого дня, когда встретил доктора и его жену в саду Костюшко. Времени прошло достаточно, и я решил, что миссис Маркис либо забыла о своих словах, либо раздумала меня приглашать. И вот теперь эта записка. Разве откажешься от возможности понаблюдать за Артему сом в «родных пенатах» (как выразился бы По) и увидеть такое, чего никогда не увидишь в стенах академии?

Разумеется, я принял приглашение. Без четверти шесть, когда я уже натягивал сапоги, послышался знакомый стук в дверь. Конечно же, это был По. Весь мокрый от снега, с такими же мокрыми, прилипшими ко лбу волосами. Он молча вручил мне очередной коричневый пакет и быстро удалился. Если бы не великолепная акустика коридора, я бы так и не услышал его единственной фразы, произнесенной у самой лестницы:

– Сегодня я пережил самое удивительное приключение.

Отчет Эдгара А. По Огастасу Лэндору

5 декабря

С первым снегом вас, Лэндор! Какое редкое блаженство – проснуться и увидеть каждое дерево и камень под густым покрывалом снега. А снежинки, словно горсти монет, продолжают падать с хмурых небес. Видели бы вы меня и моих «собратьев по оружию» сегодня утром! Настоящая толпа розовощеких малышей, у которых только что закончились уроки в школе. Кое-кто сразу же вступил в схватку за право первым слепить и бросить снежок. Очень скоро забавная потасовка по накалу страстей стала приближаться к битве при Фермопилах[136]. Только своевременное вмешательство кадетских командиров восстановило хоть какой-то порядок.

Итак, к воскресному богослужению мы явились, щедро глотнув «ледяного супа», а пение гимна «О Ты, сошедший к нам с небес»[137] сопровождалось снежной «манной небесной», падавшей за окнами. Настроение у кадетов было далеко не возвышенное, и лишь немногие, наделенные поэтической восприимчивостью, ощутили… необыкновенную тишину, воцарившуюся за стенами церкви. Всего за ночь наша маленькая академия преобразилась в сказочное королевство, исполненное покоя. Даже грохот кадетских сапог снежная вата превратила в легкое поскрипывание.

После богослужения я вернулся к себе в комнату, где затопил камин и погрузился в чтение «Средств отображения» Колриджа[138] (в следующую нашу встречу, Лэндор, мы должны обсудить различия, проводимые Кантом между «способностью к восприятию» и «разумом»; я уверен, что мы опять займем диаметрально противоположные позиции). Было минут десять второго, когда в дверь неожиданно постучали. Решив, что это один из офицеров, совершающий обход, я тут же спрятал запретную книгу и встал навытяжку.

Дверь медленно распахнулась, и моему взору предстал отнюдь не офицер, но… кучер. До чего же скупо это слово передает всю необычность его появления и столь же необычный наряд. На нем была шинель из темно-зеленого сукна, имевшая красную подкладку и украшенная серебристыми аксельбантами. Его жилет и бриджи также были красного цвета, с серебристыми кружевными вставками. Насколько вы заметили, в здешних местах так одеваться не принято. Но мало того, экзотичность кучера еще сильнее подчеркивала бесподобная широкополая шляпа. Можете себе вообразить – она была сделана из бобровой кожи! Из-под шляпы выбивались великолепные черные волосы. Ни дать ни взять – цыганский разбойник, некогда служивший очередному герцогу из династии Букклеев и затем бежавший в Америку, где он примкнул к Дэниелу Буну[139].

– Сэр, меня послали за вами, – объявил он.

Его голос по высоте я бы отнес к тенору (достаточно грубому и хриплому). Интонации же подсказывали мне, что этот человек – выходец из Центральной Европы.

– Кто вас послал и для какой цели? – невзирая на свое изумление, спросил я.

Он поднес палец к губам, наполовину скрытым усами.

– Следуйте за мной.

Естественно, я колебался, как и любой человек, окажись он на моем месте. Но колебания мои были недолгими. Вы спросите, что побудило меня, забыв всякую осторожность, отправиться с этим диковинным кучером? Любопытство, Лэндор. Да-да, именно оно. Любопытство (как и своенравие) – это prima mobilia[140] человеческого поведения.

Выйдя из казармы, кучер уверенно двинулся в северном направлении. На дворе было полно кадетов, играющих в снежки. Представляю, какие дикие домыслы рождались в их головах при виде моего импозантного спутника. Никто не пытался меня расспрашивать, однако все смотрели с нескрываемым изумлением. Столь же нескрываемым было и плачевное состояние моих сапог. После утреннего соприкосновения со снегом они промокли насквозь. (Из Вирджинии я привез пару неплохих сапог с ботфортами, но, к великому сожалению, был вынужден продать их своему однокашнику Дарри, чтобы отдать долг майору Бертону.) Боясь обморозить ноги, я умолял кучера раскрыть мне цель нашего путешествия. Увы, тот молчал, будто каменная статуя.

Наконец кучер, отважно шествовавший в своем облачении сквозь глубокий снег, завернул за стену портняжного заведения. Не зная, что меня ожидает (в голове роились самые фантастические мысли), я сделал то же самое.

Реальность опрокинула все мои фантазии. За углом стояли… сани.

Это были олбани – легкие двухместные сани. Своим грациозным обликом они напоминали большого лебедя. Таинственный кучер взял в одну руку поводья, а другой поманил меня, приглашая садиться рядом. Он вкрадчиво улыбался. В этой улыбке и во всей его манере держаться (особенно в движениях длинных, почти призрачных пальцев, обтянутых перчатками) было что-то знакомое. У меня похолодела спина. Мне вдруг почудилось, будто сам Плутон явился за мной, дабы увезти в мрачные глубины своего подземного царства.

«Беги, По! – требовал мой разум. – Почему ты медлишь?»

Почему я медлил? Наверное, оттого, что беспокойству, наполнявшему мою душу, противостояло любопытство. Я замер, устремив глаза на кучера.

– Вот что, кучер, – наконец сказал я, придав своему голосу твердость и строгость. – Я не сделаю и шага, пока не узнаю, куда вы собираетесь меня везти.

Словесного ответа я не получил. Или ответом мне были манящие движения его тонких пальцев?

– Вы меня слышали? Я никуда не поеду, пока вы не ответите на мои вопросы.

Он перестал меня манить и с загадочной улыбкой сорвал перчатки. Они упали на дно саней. Затем кучер экстравагантным жестом сбросил с головы свою немыслимую шляпу. Не успел я и глазом моргнуть, как он начал отдирать усы!

Думаю, вы уже догадались. Да, Лэндор, эксцентричный наряд скрывал мою единственную, мою любимую Лею!

При виде черт ее дорогого лица, столь мастерски загримированного под мужское и вновь обретшего привычную женственность, моя душа затрепетала от радости. Лея вновь поманила меня, но теперь ее пальцы уже не казались мне когтями Плутона, нет, то были милые, нежные, удивительно изящные пальцы божественной Астарты[141].

Я поставил ногу на порожек саней и прыгнул внутрь, задев Лею. Весело смеясь, она откинулась на мягкую спинку, обняла меня и стала медленно привлекать к себе. Ее длинные ресницы опустились, а ее губы – ее странные асимметричные губы – раскрылись…

Но в этот раз, Лэндор, я не лишился чувств. Я не посмел! Расстаться с нею хотя бы на секунду (даже если б эта секунда перенесла меня в наипрекраснейшие из райских миров)… это было немыслимо.

– И куда же мы поедем, Лея?

Снег к этому времени прекратился. Солнце прорвало серую пелену и теперь заливало белое пространство, делая его ослепительно сияющим. Но до чего же изобретательной оказалась моя Лея. Ведь где-то она сумела раздобыть сани и лошадь, откуда-то достала этот диковинный наряд и придумала себе облик, столь идеальный для моего «похищения». Пораженный ее выдумкой, ее бесконечным артистизмом и неистощимостью фантазии, я мог оставаться лишь зрителем, смиренно дожидающимся следующего действия этого удивительного спектакля.

– Куда вы меня повезете? – вновь спросил я.

Если бы она ответила, что на небеса или в ад, для меня бы это не имело никакой разницы. С нею я был готов ехать куда угодно.

– Не волнуйтесь, Эдгар. Мы успеем вернуться к обеду. Ведь мои родители ждут нас обоих.

Будущее показалось мне россыпью драгоценных камней. Нам принадлежал не только день, но и вечер. Представляете, Лэндор? И все это время мы будем вместе!

Не стану описывать подробности нашей прогулки. Но когда сани остановились на вершине холма, глядящего на Корнуолл, когда колокольчики на упряжи затихли, когда Лея откинула поводья и даровала мне счастье положить голову ей на колени… когда аромат фиалкового корня окутал меня, будто дым священных благовоний… мое счастье перешло в иную сферу, лежащую вне фантазий, реальности и даже самой жизни.

Только не думайте, Лэндор, что любовь заставила меня полностью забыть о нашем деле. Говоря с Леей, я сумел перевести разговор на погибших кадетов. Я выяснил: Боллинджер был для нее не более чем близким другом Артемуса. Лею больше печалили переживания брата; она не воспринимала убийство Боллинджера как свою личную утрату.

Заговорить о Фрае оказалось сложнее. Но я нашел способ: я сказал, что мы могли бы прокатиться на кладбище, если это благословенное место не вызывает у нее тягостных воспоминаний. Как бы невзначай я добавил, что ей, возможно, будет интересно взглянуть на могилу Фрая, присыпанную снегом.

– Эдгар, а почему вас так заботит несчастный Фрай? – спросила Лея.

Стараясь не пробудить в ней ни малейших подозрений, я придумал весьма хитроумный ответ. Я сказал Лее, что Фрай восторгался ею и я, будучи innamorato[142], считаю делом чести выразить свою признательность каждому, кто претендовал на эту высокую роль.

– Он не годился для исполнения моих жизненных замыслов, – возразила Лея, постукивая ножкой по ковру, лежащему на дне саней.

– А кто же вам годится?

Почему-то этот простой вопрос освободил ее лицо от всех мыслей и чувств. Оно превратилось в чистый лист, на котором я не отваживался провести даже крошечный штрих.

– Вы, вот кто, – наконец ответила Лея.

Затем она нагнулась за поводьями и с веселым смехом развернула лошадь. Мы тронулись в обратный путь.

Поймите меня, Лэндор: я более не могу подозревать Артемуса. Ведь он рос и воспитывался вместе с Леей. Они слушали одни и те же сказки, повторяли одни и те же молитвы. В их характере так много общих черт. Я не верю, что Артемус способен на столь жестокое и отвратительное преступление. Разве могут два плода с одного дерева… люди, которые с такой нежностью и заботой относятся друг к другу… идти в противоположных направлениях: один к Свету, а другой – к Тьме? Это просто невозможно.

Лэндор, я молю небеса о помощи.

Рассказ Гэса Лэндора

24

5 декабря

Эх, мой дорогой влюбленный петушок! Не ожидал я от тебя такой наивности. Думаешь, люди идут либо по пути света, либо по пути тьмы? А если по обоим путям сразу? Что ж, мы могли бы горячо поспорить об этом в один из вечеров. Но пока нам с тобой не до споров, ибо мы оба приглашены на обед к Маркисам.

Всю дорогу к дому доктора я раздумывал над таким внезапным поворотом сюжета. Наверное, это даже к лучшему. Даже если я ничего не узнаю, то хотя бы проверю наблюдательность своего лазутчика.

Дверь мне открыла служанка – девица с остановившимся взглядом. Чувствовалось, она явно не в духе. Вытерев рукавом нос, служанка схватила мой плащ и шляпу, неуклюже взгромоздила их на вешалку и побежала обратно на кухню. Едва она скрылась, как из двери гостиной высунулась кроличья головка миссис Маркис. Казалось, супругу доктора только что вытащили из сугроба – настолько одеревеневшим было ее лицо. Однако, заметив меня (в тот момент я стоял на коврике, тщательно стряхивая снег с сапог), она поспешила мне навстречу, всплескивая руками. Добавлю, что на ней было черное траурное платье (надо понимать, траур по лучшему другу сына).

– Как здорово, что вы пришли, мистер Лэндор! А мы тут сидим, словно пленники природной стихии. Прошу вас, проходите. Не беспокойтесь, вы великолепно отряхнули ваши сапоги.

Схватив меня под локоть (я не ожидал, что у нее такая сильная рука), миссис Маркис повела меня в гостиную. Мы успели пройти несколько шагов, когда впереди мелькнула фигура кадета четвертого класса По. До чего же он был ладен и строен в своей парадной форме. Скорее всего, парень явился сюда несколькими минутами раньше, однако миссис Маркис уставилась на него так, словно он только пришел. Неужели она страдает провалами памяти?

– Мистер Лэндор, вам доводилось встречаться с мистером По? Один раз? Одного раза явно недостаточно, чтобы оценить все достоинства этого юного джентльмена. Мистер По, я запрещаю вам краснеть. Мистер Лэндор, наш друг – удивительно талантливый поэт. Вам непременно нужно послушать продолжение его поэмы о Елене. Это просто… но где же Артемус? Ему несвойственно так опаздывать. Может, он перепутал время? Иногда он бывает преступно забывчив. И как ему не стыдно? Оставил на меня двух галантных джентльменов, которых я должна развлекать. Впрочем, я нашла выход из положения. Прошу вас, пойдемте.

Конечно же, я не ожидал увидеть миссис Маркис сломленной горем, говорящей тихим скорбным голосом. Но ее веселое и даже игривое настроение меня несколько удивило. Хозяйка повела нас в гостиную. Мы прошли по коридору, обшитому дубовыми панелями. На стенах красовались выцветшие олеографии. Одна из них, наверное, висела здесь со времен детства Леи и Артемуса – наивная картинка с назидательным стихотворением «Как пчелка, будь трудолюбив»[143]. Рядом висела другая – «Боже, благослови этот дом». Смахнув на ходу пыль со старинных напольных часов, миссис Маркис ввела нас в гостиную.

Должно быть, тебе, читатель, знакомы такие гостиные – воплощение всех представлений о семейном уюте. Кленовые кресла с витыми ножками (американский ампир), шкаф со стеклянными дверцами, на полках которого выставлены фарфоровые слоны и тигры, львиный зев и гладиолусы в вазе, украшающей каминную доску. А сам камин таких размеров, что туда можно запихнуть настоящего слона. Возле камина, держа в руках вышивальные пяльцы, сидела краснощекая молодая женщина. Это и была Лея Маркис.

Я уже собирался представиться, но миссис Маркис вдруг хлопнула себя по лбу и воскликнула:

– Боже мой! Ведь я же не продумала, кто где будет сидеть. Мистер По, могу я рассчитывать на вашу благосклонную помощь? Нам понадобится всего несколько минут, а у вас такой безупречный вкус. Я буду вам несказанно благодарна… Спасибо. Лея, ты не…

Мы так и не узнали, к чему относилось это «не». Миссис Маркис стремительно развернулась и поволокла моего юного друга в столовую.

Итак, мое официальное представление мисс Маркис не состоялось. Чтобы она не испытывала неловкости, я сел не вблизи, а на достаточном расстоянии и попытался завести разговор. Помня, в какой ужас ее повергают разговоры о погоде, я и словом не обмолвился о выпавшем снеге. Однако беседа не клеилась. Пришлось мне довольствоваться вдыханием отнюдь не божественного аромата, исходящего от моих мокрых сапог, слушать потрескивание дубовых поленьев в камине и смотреть на сугробы за окном. Когда это зрелище мне наскучило, я (соблюдая приличия) стал разглядывать Лею.

Глупо было бы ожидать совпадения ее внешности со словесным портретом, нарисованным По. Ничего удивительного: любовь затуманила ему взор, ибо его избранница была сутулой, а ее рот, столь восхищавший его, я бы назвал перезрелым. Если сравнивать Лею с Артему сом, ее лицо почти во всем проигрывало лицу брата. Нижняя челюсть, придававшая Артему су мужественности, Лею только уродовала; брови, красиво изогнутые у брата, у сестры казались излишне густыми. Но относительно ее глаз По не преувеличил – ее глаза и впрямь завораживали. Был он прав и насчет ее прекрасной фигуры. И еще в одном я согласился с его наблюдениями. Мисс Маркис отличала какая-то особая живость. Этой живостью были пронизаны все ее движения – вплоть до самых медленных. Даже когда она сидела спокойно, в ней ощущался фонтан нерастраченных сил. Лея Маркис отнюдь не собиралась покоряться судьбе.

Она избегала смотреть на меня, но ни это, ни ее упорное молчание не были раздражающими. Сам удивляюсь: в гостиной Маркисов я чувствовал себя как дома. Мне казалось, что мы с Леей давно знакомы и привыкли друг друга не замечать. Когда же наше молчаливое сидение было нарушено, это не обрадовало меня, а наоборот, только раздосадовало. Но нарушителем тишины оказался не По. В гостиную, поскрипывая сапогами, вошел Артемус.

– Женщина, – бросил он сестре, – принеси-ка мне мою трубку.

– Сам принесешь, – ответила Лея.

Наверное, это служило у них приветствием. Лея вскочила с кресла, подбежала к брату и принялась его трясти, тискать и колошматить. Только появление служанки с обеденным колокольчиком заставило молодых Маркисов вспомнить об окружающем мире. Артемус кивнул мне, и мы пожали друг другу руки. Лея тоже заметила мое присутствие. Она позволила взять себя под руку и сопроводить в столовую.

Обед получился почти семейным. Кроме нас с По, других гостей не было, и остается лишь гадать, почему миссис Маркис так мучилась с нашим рассаживанием. Она заняла место в торце стола, с другого торца сел доктор Маркис. (Он сидел, вывернув плечи, и чем-то напоминал вьючного мула.) Лею посадили рядом со мной. Напротив нас расположились Артемус и По.

Обед состоял из жареной дикой утки с капустой, горошком и печеными яблоками. Конечно, был и хлеб; помню, доктор старательно очищал свою тарелку ломтиком хлеба. И еще один эпизод остался у меня в памяти: миссис Маркис, снимающая перед обедом перчатки. Она стаскивала их дюйм за дюймом, словно собственную кожу.

Во время обеда По ни разу не взглянул в мою сторону. Парень явно боялся, что даже мимолетный взгляд может нас выдать. Зато в Лею он так и стрелял глазами. Она отвечала, но по-другому: то наклоном головы, то игрой губ. Нет, читатель, я еще не настолько стар, чтобы забыть подобные жесты.

К счастью для влюбленных, остальные не слишком обращали на них внимание. Доктор Маркис сосредоточенно поглощал капусту, а Артемус что-то мурлыкал себе под нос. По-моему, это были несколько тактов из бетховенской сонаты, которые он повторял снова и снова. Общего разговора не получалось, однако я все же сумел кое-что выведать о семье Маркисов. Я задавал ненавязчивые вопросы, направляя говорящих в нужное мне русло. Оказалось, что дети Маркисов родились не в Вест-Пойнте. Семейство доктора приехало сюда одиннадцать лет назад, когда Артемус и Лея были еще совсем детьми. Естественно, они облазили все окрестные холмы и знали столько укромных уголков и тайных местечек, что при желании вполне могли бы стать английскими шпионами. Поскольку сверстников рядом не было и им приходилось довольствоваться обществом друг друга, между братом и сестрой возникли тесные узы, о которых доктор Маркис говорил с заметным благоговением.

– Знаете, мистер Лэндор, – сказал он, – когда для Артемуса настало время выбирать жизненную стезю, он не терзался вопросами. Помнится, я сказал ему: «Артемус, мальчик мой, самим Господом тебе определено стать кадетом. Ни на что иное твоя сестра не согласится».

– А я считаю, что Артемус сам сделал выбор, – возразила Лея. – Никто его не принуждал. Он всегда решал самостоятельно.

– Он у нас очень самостоятельный, – подхватила мать Артемуса, поглаживая рукав сыновнего мундира. – Не правда ли, мистер Лэндор, мой сын – просто красавец?

– Я… я думаю, что вам необычайно повезло с обоими детьми, – ответил я.

Моя дипломатическая тонкость прошла мимо ушей миссис Маркис.

– Артемус – вылитый доктор Маркис в юности. Я не преувеличиваю, Дэниел?

– Чуть-чуть, дорогая.

Взгляните на Артемуса, мистер Лэндор. Вот таким же ладно скроенным был тогда и мой Дэниел. Должна сказать, к военным я привыкла с детства. В нашем доме постоянно бывало множество офицеров. Помню, мама всегда мне повторяла: «Нашивки и листья – для флирта в углу, а сердце отдай звезде и орлу»[144]. Думаю, вам не надо объяснять смысл этих слов. Да, мистер Лэндор, я и сама намеревалась выйти не ниже чем за майора. И тут вдруг в мою жизнь врывается молодой хирург. Но как же он был обаятелен! Уверена, перед его чарами не устояла бы ни одна девушка в Уайт-Плейнз, где мы тогда жили. До сих пор не понимаю, почему он выбрал меня. Почему, дорогой?

– Гм, – произнес доктор и раскатисто засмеялся.

Я даже не предполагал, что он умеет так смеяться. Его рот открывался и закрывался, будто сам доктор был большой куклой, а внутри сидел чревовещатель и дергал за ниточки.

– Родителям я объяснила так: возможно, доктор Маркис и не станет майором, но он – человек безграничных возможностей. Вряд ли вы знаете, что мой муж был одним из личных врачей генерала Скотта[145]. Пенсильванский университет предлагал Дэниелу профессорскую должность и мечтал видеть его в числе своих преподавателей. Но командующий инженерными войсками неожиданно предложил ему место хирурга в Вест-Пойнте, и так мы оказались здесь. Можете называть это «зовом долга».