Рассказ Гэса Лэндора

15

С 7 по 11 ноября

С того момента участие кадета По в расследовании приобрело совершенно иной характер. Теперь он должен был найти способ сблизиться с Артемусом Маркисом, узнать об этом кадете все, что возможно, и регулярно сообщать мне обо всех новостях. Я думал, новое задание понравится ему, однако мой юный шпион вдруг побледнел.

– Мистер Лэндор, при всем уважении к вам… это просто невозможно.

– Почему?

– Не стану отрицать: я пользуюсь некоторой известностью среди одногодков, однако кадет Маркис вряд ли знает обо мне. Мы можем ходить в одной шеренге и не быть знакомыми лично. Будучи плебеем, я обладаю весьма скудными возможностями обратить на себя внимание кадетов старших классов.

Он стал меня уверять, что мой замысел неосуществим. Одно дело выудить имя Маркиса-младшего у туповатых парней из молитвенной команды и совсем другое – завоевать расположение кадета первого класса.

– А я уверен, что вы найдете способ, – сказал я в ответ на его возражения. – Когда вы захотите, кадет По, вы можете быть очень обаятельным и учтивым.

– Допустим, познакомлюсь я с Маркисом-младшим. Что дальше? У вас есть хоть какой-то план действий?

– Нет, иначе я бы вам сразу о нем рассказал. Я пока сам не знаю, в каком направлении нам действовать. Сначала вам нужно завоевать доверие Маркиса-младшего. А когда вы станете для него своим человеком… достаточно держать глаза и уши открытыми.

По все еще отнекивался. Я опустил руку на его плечо и сказал:

– Честное слово, кроме вас, никто больше на такое не способен.

Я говорил это не для красного словца и не затем, чтобы потешить юношеское тщеславие. Я действительно верил в его способности и каждый день терпеливо ждал вестей.

Наступил вечер четверга. И вот тут-то меня начали одолевать сомнения в успехе задуманного. Впереди замаячил неприятный разговор с Хичкоком, и я загодя стал выстраивать линию защиты. В это время в дверь номера постучали.

Я бросился к двери и распахнул ее. Коридор был пуст. На пороге лежал пакет, завернутый в обычную коричневую бумагу.

Я ожидал найти внутри торопливые заметки, обрывочные наблюдения и нечто подобное. Боже милосердный! Там лежало целое повествование! Уму непостижимо, когда только По ухитрился все это написать. Стараниями Тайера день кадета заполнен до предела: побудка на рассвете, утренние маневры, завтрак, занятия в классах, обед, приготовление заданий, вечерний парад, ужин и в половине десятого – отбой. Сон кадетов ограничивался в лучшем случае семью часами. Глядя на скрупулезный отчет По, я подумал, что в течение этой недели он спал меньше своих обычных четырех часов.

Я прочитал его листы за один присест и получил громадное удовольствие. Как и любое повествование, оно рассказывает об авторе намного больше, чем того желал бы сам автор.

Отчет Эдгара А. По Огастасу Лэндору

11 ноября

Представляю вам краткое описание моих исследований, предпринятых за минувшие дни…

Я всемерно старался не выходить за рамки фактов (я помню ваши слова о точности, мистер Лэндор) и не мучить вас лирическими отступлениями. Но если где-то мне этого не удалось, прошу вас великодушно меня простить. Временами моя поэтическая сущность одерживает верх над суровой прозой бытия, и мне никак ее не укротить.

Полагаю, вас впечатлит то, как мне удалось совершить почти невозможное – завязать приятельские отношения с Артемусом Маркисом. Всю ночь с воскресенья на понедельник я провел в напряженных раздумьях, изыскивая способ познакомиться с ним. Наконец я пришел к выводу, что лучше всего это сделать на глазах у других кадетов. Такая выходка наверняка заставит Маркиса-младшего обратить на меня внимание. Но она должна быть созвучна с его собственными пристрастиями, и в первую очередь – с темной, потаенной стороной этих пристрастий. Возможно, вам покажется, что я слишком много на себя брал, но повторяю: иного выхода у меня не было.

Едва прозвучал сигнал, созывающий на утреннюю поверку, я, не теряя времени, отправился в госпиталь, явившись прямо к доктору Маркису. Наш эскулап поинтересовался, что у меня болит. Я сослался на боли в животе.

«Голова кружится? – спросил доктор Маркис – Дайте-ка мне пощупать ваш пульс… Учащенный. Что ж, кадет По, придется вам отправиться к себе в комнату и лечь. Служительница даст вам лекарство. Завтра мне покажетесь. А вообще нужно повнимательнее к себе относиться. Двигаться, не отлынивать от упражнений. Это помогает лучше всего».

Вооружившись снадобьями и запиской, освобождающей меня от занятий, я проследовал в столовую. Там я, как требуют правила, доложился лейтенанту Джозефу Локку, который вместе с кадетскими офицерами наблюдал за порядком. В числе кадетских офицеров был и Артемус Маркис.

Опишу вкратце, как он выглядит. Роста в нем примерно пять футов десять дюймов. Худощав, недурно сложен. Глаза у него зелено-карие, волосы каштановые, причем настолько курчавые, что цирюльникам академии так и не удалось совладать с ними. Зная о привилегиях кадета первого класса, Маркис-младший даже отпустил усики, за которыми тщательно ухаживает. На его полных живых губах всегда играет улыбка. Его считают чертовски обаятельным. Какая-нибудь более мечтательная и восприимчивая личность вполне могла бы поверить, что сам Байрон воплотился во всей своей красе.

Прочитав записку доктора, лейтенант Локк заметно нахмурился. Сознавая, что сейчас у меня достаточная аудитория (а главное – Маркис-младший), я сказал:

– Мое состояние осложняется еще одной болезнью, и она серьезнее головокружения.

– Какая еще болезнь? – насторожился лейтенант Локк.

Приступы grand ennui[91].

– Grand ennui? – переспросил Локк.

– Да, причем ярко выраженного характера.

После этого наиболее сообразительные кадеты зашептались между собой. Однако другие – весьма приземленные натуры – стали выражать недовольство задержкой завтрака.

– Что это еще за зверь? – кричали они. – Хватит болтать о своих болячках, папаша! Нам лопать охота!

Здесь, мистер Лэндор, я поневоле должен сделать отступление и объяснить происхождение этого дурацкого эпитета. Своим одногодкам я кажусь совсем взрослым мужчиной. Отчасти так оно и есть: по возрасту я старше многих из них. Например, Гибсону – моему товарищу по комнате – всего пятнадцать. В свое время кадеты даже распустили отвратительный слух: будто бы учиться в академии собирался… мой сын, но он скоропостижно умер, и я поступил вместо него.

К счастью, один из кадетских офицеров быстро прекратил эти идиотские выкрики. Мне было приятно, что старшие кадеты (в том числе и Артемус Маркис) не опустились до перешептываний и только молча наблюдали.

Однако моя выходка раздразнила лейтенанта Локка. Как я ни пытался убедить его, что и впрямь серьезно болен, он отмел все мои заверения и потребовал вести себя подобающим образом, иначе обо мне будет доложено вышестоящему начальству. Продолжая разыгрывать невинного младенца, я крикнул, что он может пойти и сам спросить у доктора. Произнося эти слова, я, мистер Лэндор, совершил на редкость безрассудный поступок: отыскав глазами Артемуса Маркиса, я ему подмигнул.

Будь Маркис-младший более благочестивым и послушным сыном, он бы счел мой жест неприкрытым оскорблением. Тогда мои надежды сблизиться с ним были бы обрублены на корню. Почему же я решил рискнуть? Просто я предположил: если человек склонен глумиться над религиозными устоями, он, скорее всего, презирает и семейные устои. Вы возразите, что мое предположение могло и не оправдаться, однако мне продолжало везти. Судя по лицу Маркиса-младшего, мое издевательство над Локком ему понравилось. Вскоре я услышал, как он сказал тому:

– Это правда, лейтенант. Отец говорил мне, что в своей практике еще никогда не сталкивался с подобными случаями.

Довольный таким поворотом событий, я пошел на новый грех. Когда лейтенант Локк повернулся к Артему су, чтобы отчитать его за вмешательство, я достаточно громким голосом произнес:

– Боюсь, что мне теперь придется пропускать и воскресные богослужения. Во всяком случае, в течение трех ближайших воскресений не надейтесь увидеть меня в церкви.

Думаю, мистер Лэндор, вы догадались: мои слова были не только сумасбродной бравадой. Мне требовался удобный повод, чтобы отдалиться от своих новых «друзей» из молитвенной команды.

Артемус поднес ладонь к губам – то ли он хотел скрыть довольную улыбку, то ли был несколько испуган. Не стану гадать, тем более что в тот момент лейтенант Локк переключился на меня. На редкость тихим голосом, тщательно выговаривая каждое слово, он обвинил меня в «неслыханно наглом поведении» и сказал, что один-два внеочередных похода в караул «излечат меня от этой болезни». Достав свою пухлую записную книжку, лейтенант записал мне три замечания, добавив четвертое за плохо вычищенные сапоги.

(Мистер Лэндор, я должен прервать свое повествование и самым настоятельным образом просить вас переговорить от моего имени с капитаном Хичкоком. Я ни за что бы не отважился на столь дерзкие нарушения правил, если бы не наше расследование и в конечном итоге – репутация академии. Меня не особо волнуют замечания, однако наряд в караул существенно помешает нашим изысканиям и не самым лучшим образом скажется на моем здоровье.)

Лейтенант Локк велел мне немедленно отправляться в комнату, посоветовав не спать до утреннего офицерского обхода. Я последовал его совету и вернулся к себе в двадцать вторую комнату Южной казармы. Вскоре после десяти утра в дверь постучали. Представьте мое изумление, мистер Лэндор, когда я увидел на пороге нашего коменданта. Я вытянулся по стойке «смирно», с удовлетворением отметив, что мундир и шляпа висят на вешалках, а спальная подстилка свернута надлежащим образом. Капитан Хичкок не ограничился беглым осмотром: из передней он направился в спальню, успев заметить, что моя сапожная щетка никуда не годится. Закончив осмотр, он необычайно ироничным тоном осведомился, как обстоит дело с моим головокружением. Я произнес несколько бесцветных слов, стараясь не давать пищу его подозрениям. Далее Хичкок потребовал, чтобы я прекратил дальнейшее пикирование с лейтенантом Локком. Я назвал стычку в столовой досадным недоразумением и заверил капитана, что у меня и в мыслях не было пререкаться с командиром. Не знаю, устроил ли Хичкока мой ответ, но вскоре я остался один.

Мое положение отчасти напоминало домашний арест. Я честно решил подтянуть свои «хвосты» по алгебре и стереометрии, где никогда не блистал успехами. Затем, отложив быстро наскучившие мне математические премудрости, я взялся за перевод достаточно банального отрывка из «Истории Карла XII» Вольтера. К полудню я так возжаждал развлечений, что даже позволил себе сочинять стихи. Как ни печально, но мне удалось набросать лишь несколько бесцветных строк. Я не могу назвать их даже отблеском того стихотворения, что диктуется мне свыше (вы знаете, о чем, точнее, о ком речь).

Так я дожил до трех часов пополудни. Мое мрачное ничегонеделание было неожиданно прервано камешком, слегка ударившим по оконному стеклу. Вскочив со стула, я открыл окно. К моему удивлению, внизу (всего в ярде от меня) стоял… Артемус Маркис!

– По, это ты? – крикнул он.

– Да.

– В одиннадцать жду у себя. Северная казарма, восемнадцатая комната.

Не дождавшись моего ответа, он быстро удалился.

Мистер Лэндор, я стоял с разинутым ртом, веря и не веря в услышанное. Нужно быть кадетом, чтобы оценить всю значимость подобного приглашения. Вы только представьте: кадет выпускного класса зовет плебея на запретную пирушку, устраиваемую после отбоя! Зная о строгих правилах, он тем не менее созывает у себя a gorge deployee[92]. Может, Артемус считает, что он, как сын доктора Маркиса, в какой-то мере неуязвим? Правда, все это – не более чем мои теоретические допущения, не имеющие отношения к нашему делу.

Не стану утомлять вас, мистер Лэндор, описанием всех ухищрений, какие мне пришлось предпринять, чтобы вскоре после отбоя покинуть свою комнату. К счастью, оба моих соседа мгновенно засыпают. К тому же они привыкли к моему обыкновению засиживаться по ночам. Короче говоря, за несколько минут до назначенного времени я уже был в восемнадцатой комнате Северной казармы.

Окна устроители пирушки плотно занавесили одеялами. На столе я увидел хлеб и масло, тайком вынесенные из кадетской столовой, а также картофель, похищенный из столовой офицерской. Жареная курица наверняка еще сегодня днем расхаживала по двору кого-либо из окрестных фермеров. Принадлежность пятнистых красных яблок в корзинке я определил сразу такие яблоки растут в саду де Кайпера.

Будучи единственным плебеем, удостоенным приглашения, я сразу же ощутил на себе любопытные взгляды собравшихся. Один из них явно не одобрял затею Артемуса пригласить меня. Назову вам его имя: это кадет первого класса, уроженец Пенсильвании Рендольф Боллинджер. Он тут же принялся насмехаться надо мной.

– А-а, папаша! Запусти нам еще что-нибудь на своем великолепном французском, – предложил он.

Я отшутился, но Боллинджер не отставал.

– Эдди, малыш, не пора ли тебе баиньки? – издевательски ухмыляясь, спросил он.

Когда же я заметил ему, что вообще-то нам всем пора баиньки, Боллинджер отпустил новую колкость:

– Конечно, приятель. И, главное, не забыть перед сном наполнить pot de chambre[93].

(Думаю, вы и так поняли эту грубую игру слов: французское pot произносится одинаково с моей фамилией.) К чести остальных гостей Артемуса, никто из них не желал подыгрывать Боллинджеру. Поначалу я никак не мог понять, с чего он прицепился ко мне. Все объяснялось просто: Боллинджер живет в одной комнате с Маркисом-младшим. Он возомнил себя стражем, оберегающим круг близких друзей Артемуса, и исполняет свою миссию с рвением Цербера[94].

В иных обстоятельствах, мистер Лэндор, я бы заставил этого Боллинджера ответить за его оскорбительное поведение. Но я слишком хорошо сознавал свою ответственность перед вами и академией, а потому решил прикусить язык. Повторяю: к счастью для меня, грубость Боллинджера не находила поддержки у остальных участников пирушки. Это я объясняю, прежде всего, влиянием Артемуса, проявившего неподдельный интерес к моей скромной личности. Разумеется, я и не заикался о своей преданности поэзии (только под жестокими пытками я бы выдал мнение миссис Сары Джозефы Хейл[95], посчитавшей возможным опубликовать несколько моих стихов и назвать их свидетельством несомненной одаренности автора). Не буду гадать, каким образом Артему су стало известно об изданных мною книжках… факт тот, что он потребовал публичного чтения стихов. Мне пришлось согласиться. Единственной трудностью было подобрать наиболее подходящее для моих слушателей стихотворение. «Аль-Аара-аф» трудно воспринимается неподготовленной аудиторией, к тому же я считаю его недоработанным. Я прочитал им заключительный отрывок из «Тамерлана»[96], явно понравившийся кадетам. Однако для пирушки требовалось нечто более веселое и легкомысленное. Мне вдруг пришла в голову мысль сочинить эпиграмму на лейтенанта Локка. Я узнал, что у старших кадетов были свои счеты с ним; каждый из них не раз попадал на заметку к этому служаке с «кинжальными» глазами. Я тут же сочинил простенькое четверостишие (которое привожу отнюдь не для хвастовства):

Не ахти какая остроумная эпиграмма, но она имела успех. Кадеты шумно смеялись. Меня начали расхваливать, и я, воодушевленный вниманием, предложил сочинить эпиграммы на других офицеров и преподавателей. Конечно, все это – чистой воды рифмоплетство, хотя моим слушателям оно понравилось. Нескольких наиболее колоритных персонажей из преподавательской среды я даже представил в лицах. По общему мнению, особенно мне удалось спародировать профессора Дэвиса. «Как живой!» – восклицали кадеты, когда я, подражая профессорской манере, сгорбился и скрипучим голосом спросил: «Что вы сказали, кадет Маркис?» Удивлюсь, если этот шквал хохота не слышали на других этажах казармы.

Только один человек не принимал участия в общем веселье – все тот же кадет Боллинджер. Я не помню дословно его едких замечаний, но смысл их был таков: уж лучше бы я развлекал скучающих дам в Саратоге[98], чем растрачивал себя в такой дыре, как Вест-Пойнт. К счастью, Артемус избавил меня от необходимости ответить подобающим образом. Пожав плечами, Маркис-младший сказал:

– Не один По, мы все понапрасну растрачиваем себя здесь.

Кто-то сострил, что единственной причиной для поступления в академию была возможность «встречаться с кучей женщин». Собравшиеся зашумели еще неистовее, чем после моей эпиграммы на лейтенанта Локка. Как вы понимаете, мистер Лэндор, это вечная тема в любой мужской компании. Разговор мгновенно перекинулся на обсуждение внешних качеств девиц, с которыми кадеты встречались за последние недели. Но со стороны могло показаться, будто в последний раз они видели женщину лет двадцать назад. С какой жадностью они вспоминали каждую мелочь!

Наконец кто-то предложил Артемусу «вытащить свой телескоп». Сначала я принял эти слова за дурацкую метафору, но Артемус кивнул головой и достал откуда-то небольшой телескоп. Сей астрономический прибор Маркис-младший установил на треножнике возле окна, направив трубу на юго-восток. Путем ненавязчивых расспросов я узнал, что Артемус любит смотреть на звезды. Будучи еще плебеем, однажды он со скуки принялся разглядывать находившиеся в отдалении фермерские дома и увидел в окне полураздетую женщину. Самое забавное, что эту женщину видели только он и Боллинджер и всего один раз. С тех пор она не появлялась у окна, однако сама возможность подглядывания за этой недосягаемой женщиной заставляла кадетов жадно приникать к объективу телескопа.

Только я один не пожелал заглянуть в телескоп. Боллинджер и еще двое кадетов тут же стали подшучивать надо мной. Я не считал себя обязанным отвечать на их плоские шутки. Убедившись, что кроме покрасневших щек они ничего от меня не добьются, шутники постепенно оставили свои наскоки. Как ни странно, покрасневшие щеки еще больше расположили ко мне хозяина пирушки. Когда мы прощались, Артемус пригласил меня в среду вечером на карточную игру.

– Ты ведь придешь, По? – спросил он.

Вопрос был задан тоном, пресекавшим любые возражения. Остальные кадеты молчали, и по их молчанию я понял, что Артемус для членов своего круга сродни королю. И пусть его корона небрежно держится на макушке – никто не посмеет оспаривать право на нее.

Естественно, я принял приглашение Артемуса. Меня заботили лишь истощившиеся финансы. Месячное пособие в сумме двадцати восьми долларов я успел истратить полностью (не стану утомлять вас перечислением, на что именно). Мне даже пришла в голову мысль занять денег у вас, мистер Лэндор. Но в au moment critique[99] мне на выручку пришел мой дегтярник[100] (я имею в виду товарища по комнате) и великодушно одолжил пару долларов (не преминув деликатно напомнить еще о трех, которые я брал у него в октябре). Итак, в среду вечером с двумя долларовыми бумажками в кармане я вновь оказался в восемнадцатой комнате Северной казармы. Артему с искренне обрадовался моему приходу и с непринужденным очарованием хозяина представил меня тем, кого не было на пирушке. Впрочем, представлять меня и не требовалось, ибо весть о моих эпиграммах распространилась достаточно широко. Отсутствовавшие тогда кадеты стали наперебой просить меня придумать что-нибудь и на их «любимцев». (В это число попал и капитан Хичкок. Из всего четверостишия я запомнил лишь рифму – «по казармам скок».) Добавлю также, что один из кадетов принес бутылку крепкого пенсильванского виски (хвала божественной Пэтси!). Сам вид бутылки уже достаточно разогрел мою кровь.

Играли мы в экарте[101] – мою любимую игру. Я давно играю в нее и особенно часто коротал за нею время, когда учился в Вирджинском университете. Вряд ли вас удивит, что после двух кругов я оказался в выигрышном положении, к великому неудовольствию Боллинджера. Тот, разгоряченный виски, забыл объявить, что у него на руках трефовый король. Как известно, задним числом объявления не делаются, и его ставка перекочевала ко мне. Быть может, я бы развлекался так весь вечер, освобождая его от монет, если б другой непреднамеренной жертвой моей картежной сноровки не стал Артемус. С его губ все чаще срывались досадливые замечания.