Когда я возвратился к офицерам, услышал их разговор:
      - А до войны? - спрашивал Заикин.
      - В ВУАПе работал. Не знаете такую организацию?
      - Не слышал.
      - Всесоюзное управление по охране авторских прав. Была такая.
      - Сколько же вам?
      - Пятьдесят седьмой.
      Он заметил меня. Спросил:
      - Взял?
      Потом как-то виновато взглянул на Заикина:
      - Вы не против, товарищ младший лейтенант, если я с собой их?.. Вам ведь все равно, вы воюете, а для меня это первый и, наверно, единственный случай...
      Заикин благородно согласился:
      - Передай документы убитых капитану.
      Я передал.
      - Вы не обижайтесь. - Капитан спрятал документы в карман. - Случай такой... Сами понимаете...
      Мы возвратились к своим и стали хоронить убитых. Сержанта. Еще двух солдат. Трое трофейщиков были ранены, но легко. Они трудились вместе со всеми. Для облегчения дела могилу решили не рыть. Положили убитых в боковую часть окопа и засыпали землей.
      Все равно этот мокрый немецкий окоп никому уже не потребуется.
      Потом попрощались:
      - Бывайте!
      - Бывайте!
      Финчасть и остатки трофейной команды пошли в одну сторону, мы - в другую.
      Начало смеркаться. С сумерками подул ветерок, пробирающий до костей. Мокрые шинели и штаны похолодели. В комбатовских сапогах и моих ботинках хлюпала вода.
      - А жаль, что я так и не спросил фамилию, - произнес Заикин.
      - Чью?
      - Да капитана этого.
      Потом мы одновременно вспомнили про то, о чем оба забыли:
      - А третий пост?
      Вернулись, благо недалеко. Развилка дорог - хороший ориентир, а свежая могила на опушке леска - теперь памятное место. Отметили его на карте. Сюда удобно тянуть ход. И обзор вокруг отличный. Вдали виден Бреслау - все в том же зареве пожаров и в темных облаках.
      - Ты не злись, - вдруг сказал Заикин. - Я же не знал, что у вас это самое, ну всерьез... Мне уже и так попало. Соколов, думал, съест. Говорит: "Иди и извиняйся, подлец!" По старым порядкам - перчатку, мол, тебе! Дуэль! Не злись! Договорились?
      - Договорились.
      Вдруг Заикин застеснялся совсем по-детски:
      - А у тебя есть ее фотография? Покажи, пожалуйста!
      - Нет.
      Фотографии ее у меня действительно не было.
      Зарево пожаров над Бреслау освещало обратную дорогу. Вот уже последняя тропка, и мы опять месили грязь, сокращая путь по полю.
      На земле лежала убитая лошадь.
      Двуколки уже не было. Видно, старшина уехал. Только лошадь - темной тушей в темноте. Блики пожаров играли на ее рыжей шкуре.
      - Слушай, я весь день тебя ищу, - обрадовался Вадя Цейтлин, когда мы вернулись к своим. - Понимаешь ли, подсунули мне тут одно задание; так я хотел посоветоваться, по секрету, конечно...
      - А что случилось?
      - Да замполит поручил наградные писать. Мне, говорит, некогда, а тебе все равно нечего делать. Я и правда сегодня болтаюсь, как у знамени отдежурил. Вот по этому списку. - И Вадя показал какую-то бумажку. Говорит, надо подвиги описывать, и покрасивей, а что писать, я просто теряюсь. И посоветоваться не с кем. Помоги!
      Я мельком взглянул на бумажку. Почему-то первой увидел фамилию Протопопов...
      - Не знаю, Вадя! Не знаю! Пиши что хочешь! А я - спать! Не могу, дико спать хочется!..
      В медсанбате, куда мы ездили с лейтенантом Соколовым, нам сняли бинты. Мне - со спины и с ноги, Соколову - с головы. Весь следующий день лейтенант, по старой привычке, без конца накручивал на палец волосы. Значит, он был чем-то озабочен.
      Мы только что закончили работу, и закончили ее быстро, не успев устать, и я не понимал, что происходит с командиром взвода.
      Погода сегодня, не в пример другим дням, отличная. Солнечно, тепло! Мы шагали вдвоем по широкому светлому полю, и дышали свежим мартовским воздухом, и смотрели, как на другом берегу какой-то реки резвились дикие козы.
      Впрочем, смотрел я, а лейтенант крутил волосы и шел рассеянно.
      - Сейчас бы поохотиться, товарищ лейтенант, - сказал я, чтобы не молчать. - Смотрите! - И я кивнул на коз и на зайца, который выскочил из-за пригорка и, заметив коз, рванул в сторону.
      - Охота, говоришь? - произнес Соколов. - А я вот все думал... Ладно, на вот, прочитай. - Он достал из кармана письмо и протянул мне: Поскольку и тебя тут касается...
      - От старшего лейтенанта? - Я сразу узнал почерк Бунькова.
      - От него, от него. Да ты читай, - повторил Соколов, останавливаясь.
      "Мой дорогой Мишка! - читал я. - Ты и не представляешь себе, лохматая голова, как я обрадовался твоему письму. Спасибо тебе, триста раз спасибо! Ведь смешно сказать, но за все это время никто не вспомнил обо мне. Не говоря уже о том, чтоб приехать, хотя мы (я знаю, проверял) все время находимся по соседству - ведь 100 - 300 км - не расстояние. А главный наш мог бы и по рации связаться, если бы хотел. Но бог с ним. Главный, он дело знает, а сейчас это - первоочередное. Не до тонкостей. Война!
      А ты пишешь, строптивый приятель, и за это я еще больше люблю тебя. Ты - душа, психолог, все понимаешь. А я одного, при всем желании, не могу уразуметь: почему ты не на моем месте, как я просил, просил всех, включая главного? Впрочем, я все понимаю, конечно. И ты понимаешь. Но, ради бога, прошу тебя: не обращай внимания на перестраховщиков. Ведь не все такие!.. Поверь, будет время - их не будет!.. Ну, а то, что ты написал о моем "подменном", о его выступлении на КСМ собрании - полный идиотизм. Кстати, совершенно невзначай я познакомился тут с "первопричиной" этого выступления. Ходят к нам тут девушки из расположенных в городе "хозяйств", помогают тяжелым, утешают. И вдруг - узнаю - она. Заверяю тебя, что наш юный Ромео не ошибся. Мы говорили с ней и о нем, в частности, и я понял: тут все хорошо, честно. А она сдержанна, тактична и приятна...
      Я жив-здоров. Начинаю бегать, хотя эскулапы ворчат: покой! Но все равно я скоро вырвусь, и, надеюсь, в Берлин мы притопаем вместе. Не забывай меня и, пожалуйста, не кипятись, не хандри, не делай глупостей!
      Если вы еще не перебрались далеко от "трудного орешка" под именем Бреслау, - может, вырвешься? На час, на минутку? И Ромео возьми, если захочешь и сможешь. Он повидал бы свою Джульетту. На всякий случай я ей сообщил, что пишу тебе об этом. Здесь же в госпитале находится наш Петров. Помнишь, которого славяне зовут Макакой?
      Вот так.
      Обнимаю, а приветов пока не передаю. Не знаю, кто меня помнит.
      Т в о й М а к с и м".
      - Прочел? - спросил Соколов.
      - Прочел, товарищ лейтенант...
      - Так вот, я к комдиву не пойду, с комбатом говорить тоже не стану. А поехать к Бунькову надо. Мы - свиньи, и в конце концов Лигниц - рядом. Если хочешь, сходи сам к Катонину, отпросись. Я разрешаю. Минуя комбата младшего лейтенанта Заикина. Он человек новый, с Буньковым незнаком. И скажи, так и скажи: "Мы - свиньи, что забыли Бунькова..." Хочешь, друга своего возьми - Баринова. Он все же должность, комсорг. И замечу - хороший парень...
      - А если майор спросит, почему не вы?.. - засомневался я.
      - Наговори на меня как угодно. Скажи, что я об этом не подумал, что хочешь скажи. Только на письмо буньковское не ссылайся. Так как?
      - Я пойду, сейчас же пойду, товарищ лейтенант. Как вернемся!
      Мне хотелось задать Соколову еще один вопрос: почему же, в самом деле, он не стал комбатом, как просил Буньков? Но я не решился.
      И сказал неожиданно для самого себя другое:
      - А знаете, товарищ лейтенант, по-моему, младший лейтенант Заикин оказался смелым человеком! Тогда, когда мы с этими фрицами столкнулись и с бронетранспортером...
      - Дорогой мой дружок! - Соколов посмотрел на меня так, словно мы сидели в классе и он был учитель, а я - его ученик. - Дорогой мой дружок! Добро и зло порой удивительно уживаются рядышком. Впрочем, это я не о младшем лейтенанте.
      Наутро мы тянули теодолитный ход. Места знакомые. Те, где мы попали с младшим лейтенантом Заикиным в переделку.
      - Хорошо! Удачно! Хорошо! - говорил Соколов.
      Судя по всему, он был доволен и выбранными нами ориентирами, и мною. Я ставил свою вешку на предельном расстоянии. Пусть колена хода будут длиннее.
      Саша, Шукурбек, Володя и Соколов шли следом.
      Конечно, наша работа - не бой. И прав Саша, когда говорил: начинается настоящее - нас просят в сторонку. Но удивительное дело: я был впереди и испытал от этого необъяснимое чувство. Превосходства? Может быть, да, и все же - нет. Просто я бежал со своей красно-белой вешкой вперед и знал, что от меня зависит работа других. Теодолитчик наведет теодолит на мою вешку, место для которой выбрал я, один я. Он снимет показатели с теодолита и вместе с вычислителем определит координаты этого места места, которое выбрал я. А потом на этих координатах будут трудиться наши звукачи и не знакомые нам артиллеристы, фоторазведчики и, может быть, даже штабные работники...
      Мы прошли уже разрушенный скотный двор, и перекресток дорог, и пустые домики, и кладбище. Вот справа лесок. Впереди на обочине два пустых мотоцикла, а трупов немцев нет. И под откосом, в канаве, нет трупов. Где же они?
      - Давай третий, - сказал Соколов, подойдя к одному из мотоциклов. Это - те?
      - Те. Но только... фрицев кто-то похоронил...
      - Так где третий пост? - спросил комвзвода.
      - Вон там, товарищ лейтенант, у леска. На опушке. Могила там свежая. Видите?
      - Вижу.
      Могила, где мы похоронили сержанта и двух солдат из трофейной команды, была отлично видна с дороги.
      - Давай дуй, а теодолит поставим на развилке дорог, - сказал лейтенант. - Засекут? Достанут?
      - Засекут.
      Пока Саша, Володя и Шукурбек возвращались с теодолитом к развилке, я уже был на опушке, чуть левее могилы.
      Комвзвода тоже направился назад. Ребята, кажется, засекли мою вешку. Я их видел хорошо. Значит, и они видели меня.
      И верно, мне уже замахали: мол, давай назад!
      Я скатился с бугра и вышел на дорогу. Припекало солнце. Воздух весенний, с запахами почек и прелых трав. Кой-где уже пробивалась зелень. Высохли песчаные бугорки и поляны. А небо голубое. Удивительно голубое. Хорошо!
      Наших я теперь не видел. Они там, за поворотом дороги, к которой подходит кладбище. Аккуратное, не похожее на наши, немецкое кладбище: я только сейчас его разглядел. Ровные ряды разнокалиберных крестов мраморных, железных, деревянных. Посыпанные желтым песком дорожки. Могилы без оград. Подстриженные деревца и кустарники.
      И все же что-то холодное, деловое, равнодушное есть в этом ровном размещении людей. Пусть не живых, покойников, но - людей. Как на военном плацу, их собрали, построили, и даже дорожки между ними не забыли посыпать песком.
      Я вспомнил Немецкое кладбище в Москве, где похоронен отец. Оно не такое. Может, слишком сумбурное, слишком заросшее зеленью, и все же в нем больше тепла, больше человеческого.
      Но это там - далеко, в Москве. А здесь?
      Здесь с краю свежая могила. Могила, не похожая на другие кладбищенские, - большая, сделанная наспех. Неужто кто-то успел похоронить убитых нами немцев? Но кто? И когда?
      Я обогнул кладбище и увидел на дороге теодолит. Возле него никого не было, и я невольно прибавил шаг. Впереди раздался выстрел. И еще один. И автоматная очередь.
      Сначала я заметил длинную фигуру Соколова, а уже за ним Сашу. Они бежали по обочине дороги к пустым домикам. Вон и Володя. Все опустились на колено и стреляли.
      Пока я подбежал, стрельба стихла.
      - Что случилось?
      Володя снимал с убитого цивильного автомат. Второй немец, тоже в штатском, лежал на пороге дома.
      - Шукурбека убили, мерзавцы! - сказал Саша.
      - Сволочи! Или переоделись! - Лейтенант Соколов лохматил волосы. Так глупо...
      Шукурбек лежал в придорожной канаве. Автоматная очередь свалила его сразу.
      - Что? На кладбище? - спросил Володя, раздобыв в одном из домов лопату и зачем-то грабли. - А может, лучше там?
      Мы отнесли тело Шукурбека туда, где я только что стоял с вешкой. Положили рядом со свежей могилой трофейщиков. Засыпали. Подровняли песок. Теперь это была одна могила.
      - Надпись бы, - сказал Саша. - Хоть вот на этом. - Он раздобыл щепку.
      Чернильным карандашом Саша нацарапал: "Шукурбек Ахметвалиев. 1926 45. И еще - сержант, два солдата".
      Фамилий сержанта и солдат из трофейной команды, погибших здесь два дня назад, я не знал.
      ...Они только час назад вырвались из города.
      - Как?
      - И не спрашивайте! - Они смеялись, и плакали, и опять смеялись. Свои! Родные! Свои!
      Грязные лица, затянутые по глаза платками, замызганная одежда, мокрые ноги - они были одинаковые, как серые тени, без возраста и имен. И лишь одна из них молчала, испуганно жалась в сторонке. И глаза ее - пустые, бегающие - ничего не выражали, кроме страха.
      - А ты чего? - Володя подошел к ней. - Иль от счастья онемела?
      Она рванулась к забору и задрожала, словно ее собирались ударить.
      Володя да и все мы ничего не поняли.
      - О, мы и забыли! - сказала одна из женщин. - Это Хильда, она немка. Но хорошая. Несчастная только. Мать погибла, отец неизвестно где. А там, в Бреслау, такой кошмар, того гляди, свихнется девка. И солдатня ихняя... А девчонке-то шестнадцать... Вот и маялась с нами. Две недели в подвале вместе сидели, а сегодня собрались бежать. "С вами, говорит. Не могу здесь, не могу..." Фюрхте нихт, Хильда! Фюрхте нихт! - добавила она, обращаясь к Хильде. - Зи лассен дих ин руе! Дас зинд дох унзере, унзере!*
      _______________
      * Не бойся, Хильда! Не бойся! Они тебя не тронут! Это же наши, наши! (нем.)
      - Немецкий знаете? - удивился Заикин.
      - Небось не первый год здесь горе мыкаем, - сказала женщина. Научили!
      - И давно вас?
      - Я вот уже три года с лишним, а они больше двух.
      - Из каких же мест сами?
      - Брянская я...
      - Из-под Пскова, село Никольское. Не слыхали?..
      - А я из Орла...
      Их было трое, кроме немки. Младший лейтенант Заикин приказал накормить их и устроить с жильем.
      - Чего-чего, а жилья у нас хоть отбавляй! - сказал Володя.
      Наш дивизион размещался в большом дачном пригороде Бреслау. Четыре дома занимали мы, остальные пустовали. А их было, наверно, не меньше сотни.
      - Нам помыться бы.
      Мы провожали их целым табуном - Заикин, Володя, Саша, еще несколько ребят.
      - И помоетесь. И переоденетесь. Здесь полный комфорт.
      Немка молча семенила за женщинами.
      Возле одного из особняков мы остановились:
      - Здесь вам будет хорошо. А потом приходите. Не позже чем через час. Если тут одежды не хватит, рядом дома...
      Володя скрылся в доме вместе с ними.
      Наконец появился.
      - Сколько тебя ждать?
      - Да что вы, ребятки! Дайте с девочками поговорить!
      Они вернулись, когда мы уже ужинали.
      - Вот это да! - первым воскликнул Володя. - Садитесь, девочки. Только электричества нет, а так - полный комфорт! Со свечами даже уютнее!
      Они и в самом деле были неузнаваемы. Даже немка.
      Тоненькая, еще девочка, она выглядела нарядно и смущалась.
      - Их данке инен!* - прошептала она, когда Заикин подставил ей стул.
      _______________
      * Я благодарю вас! (нем.)
      Вошедшие представились:
      - Люся.
      - Клава.
      - А вас как зовут? - спросил я свою соседку - светловолосую, голубоглазую женщину лет под тридцать, когда мы сели за стол.
      - Валя, - ответила она.
      - А по отчеству?
      - Зачем по отчеству? Просто Валя, Валентина...
      - Так давайте, - перебил наш разговор сидевший рядом младший лейтенант Заикин, - поднимем эти стаканы и осушим их разом за вас и ваших подруг, за то, что вы благополучно вырвались... И... - Заикин на минуту запнулся, взглянул на Хильду. - И за вас, девушка. Мы хотя, так сказать, и противники в настоящее время, но будем надеяться, что вы, как молодое поколение, вернее - как представительница этого поколения, не пойдете по стопам...
      - Простите, - шепнула мне Валентина, - я переведу Хильде...
      И она стала шепотом переводить немке слова Заикина.
      - Итак, за вас, - повторил младший лейтенант.
      Сев, Заикин пробовал что-то узнать у Хильды, с трудом подбирая немецкие слова.
      Но она махала головой:
      - Их ферштее нихт!
      - Я спрашиваю, что она будет делать, куда пойдет. - Заикин обратился через стол к Клаве.
      - Она говорит, что будет работать, много работать, чтобы искупить грех своей Германии, - сказала Клава. - Может, в госпиталь ее пристроить по пути или в пекарню, в прачечную? Она говорит, что хочет работать только на русских солдат, пока идет война. В Бреслау она не хочет возвращаться...
      За столом стало шумно.
      - Валька у нас красавица. Не то что мы, - говорила Володе сидевшая рядом с ним Люся. - Ей даже сажей мазаться, безобразить себя приходилось, когда мы прятались. Ну, чтоб немцам не бросаться в глаза.
      Она о чем-то задумалась, глядя на Валю, и лицо ее - обычное, чуть курносое, широкоскулое и не броское русское лицо - стало сосредоточенным.
      - Да ты ешь, ешь, подкрепляйся. - Володя подсовывал Люсе то масло, то галеты, то колбасу, то разогретые консервы.
      - А глядишь, и лучше, что мы с Клашей такими уродились, - продолжала она, не слушая Володю и уже обращаясь ко всем. - Там, где мы горе мыкали, только таким и выжить. Ведь шутка сказать, два года мы с Клашей, два года... А хозяин, боров такой! Успевай поворачивайся. И лютый, гадина! Помнишь, Клаша, как он нас прошлую зиму в пролетку свою впряг? Мол, катай-катай! И катали. А что поделаешь?..
      И Люся и Клава были моложе Вали, но выглядели, пожалуй, старше. И руки - большие, красные... Руки крестьянок...
      - Домой бы теперь, домой! - мечтательно произнесла Люся. - Вот поднимемся завтра и в дороженьку. Не верится! И что-то там у нас, что осталось?..
      - А вы давно познакомились? - поинтересовался я у Вали.
      - Нет, недавно, - сказала она. - Уже во время штурма Бреслау. А так работали в разных местах...
      Мне надо было заступать на пост, сменять Сашу.
      Я вышел на улицу. Моросил дождь. Над Бреслау, который казался сейчас очень далеким, полыхали зарницы. А у нас тишина.
      Саша ждал меня:
      - Там весело?
      - Иди. Только началось.
      - Пойду, а то холодно.
      - Иди, иди...
      Я заступил на пост и стал прогуливаться по улице, чтобы не слышать доносившихся из нашего дома веселых голосов. А там уже вовсю шумели, и пели, и звучала музыка...
      Когда ходишь, время идет быстрее и не так скучно.
      Приблизительно через час веселье в нашем доме закончилось, и ребята высыпали на улицу.
      - Опять слякоть.
      - Завтра помесим тесто!
      Несколько ребят пошли провожать женщин. Хильда семенила за ними.
      Последними из дома вышли Володя и Валя. Володя держал ее под руку.
      - Ах вот где вы, юноша! - воскликнула она. - Адью! Зай гезунд, кнабе!*
      _______________
      * Будь здоров, мальчик! (нем.)
      Валя да и Володя были порядком навеселе.
      Они направились в сторону дома, где остановились женщины. До меня донеслись их голоса.
      - Нет, сейчас нельзя. Позже. После отбоя... - говорил Володя.
      - Я усну. Я так устала...
      - В конце концов можешь ты подождать полчаса?
      Я не заметил, как подошел лейтенант Соколов, возвращавшийся с дежурства в штабе.
      - С кем это там Протопопов?
      - Простите, товарищ лейтенант! Здесь три женщины из Бреслау вырвались, - объяснил я, - из наших угнанных. И еще немка с ними. Ужинали вместе, сейчас домой пошли...
      - Это я слышал, а Протопопов с кем из них? Как ее зовут? Не слыхал? В голосе Соколова вдруг прозвучало беспокойство.
      - Это Валя такая, Валентина, - сказал я. - Она из Орла, кажется.
      - Валентина?
      Я не успел сообразить, как Соколов решительной походкой направился туда, где только что стояли Володя и Валя.
      Потом я услышал дикий женский крик. В испуге ко мне подбежал Володя:
      - Что он, рехнулся? Что случилось? Сумасшедший!
      Я тоже ничего не мог понять.
      - Он спросил, как зовут ее. Я ответил...
      Володя был похож сейчас на обиженного ребенка. Губы надуты, и в глазах чуть ли не слезы.
      - Да брось! - сказал я. - Давай лучше закурим.
      - Тебе хорошо говорить... А у меня все на мази было... И все из-за этого...
      Меня не меньше Володи беспокоило случившееся.
      - Придет лейтенант - наверно, скажет, что и почему.
      Возвратились ребята, провожавшие Люсю и Клаву.
      - Что произошло? Она бежит, орет, а он идет за ней и кричит: "Стой! Не трону! Стой!"
      Володя продолжал ворчать:
      - И надо же в такой момент...
      Наутро Люся и Клава недоумевали:
      - Может, они знакомые были? С Валькой-то?
      - Как убежала вчера, так и не пришла. Не ночевала!
      - А ваш лейтенант ничего вам не сказал?
      - Куда же она денется теперь? Неужто одна ушла?
      - Не ровен час, путалась с немцами...
      - И такие были... Одним каторга, а другим удовольствие. Пристраивалась...
      - Красавица! Нечего сказать!
      - Нет, что-то здесь... Не может так...
      - А ведь какой прикидывалась!
      Мы недоумевали не меньше женщин. Лейтенант Соколов ни вчера, ни сегодня, после подъема и когда мы завтракали, не проронил ни слова.
      И вдруг Хильда, молча стоявшая с женщинами, тихо произнесла:
      - Зи вар ди фрау айнес дойчен СС оффициере! Зи загте мир зелбст унд бат швайген! Абер их каните зи фрюер бис цум айнтритт дер руссен!*
      _______________
      * Она была женой немецкого офицера СС! Она сама мне сказала и просила молчать! Но я знала их и видела раньше, до прихода русских! (нем.)
      Через два дня нам с лейтенантом Соколовым удалось вырваться в Лигниц. Мы ехали на попутных, и всю дорогу комвзвода молчал. Обронил лишь несколько слов:
      - Проголосуем!
      - Влезай!
      - Здесь сойдем...
      - Теперь близко...
      Я смотрел на Соколова и не узнавал его.
      Он постарел за эти дни, осунулся. Морщины под глазами. Седина. Или я не замечал ее прежде? Нет, прежде у него не было ни одного седого волоса. Да и рано: ведь лейтенанту тридцать два.
      Когда мы сошли на повороте, чтобы поймать следующую машину, Соколов долго тер глаза. Видно, они болели от бессонницы. И потом, в Лигнице, тоже тер их. И глаза его стали красными, воспаленными и еще более старыми.
      По существу, я совсем не знал Соколова, но в нем было для меня что-то притягательное. Люди, ясные с первого взгляда, наверное, не так интересны.
      Но вот что происходило сейчас с Соколовым? О чем он мучительно думал? Чем терзался? И что значила для него эта встреча с Валей-Валентиной?
      Уже когда мы сидели в госпитале у Бунькова, я все ждал: вот сейчас он заговорит об этом, ведь друзья...
      Но разговор шел обычный - о здоровье старшего лейтенанта, о дивизионе, о делах на фронте, о союзниках, которые наконец-то раскачались со вторым фронтом. И Соколов не вспоминал случившегося.
      Я ёрзал на стуле рядом с койкой старшего лейтенанта, без конца поправляя сползавший с моих плеч халат. Палата выздоравливающих, в которой лежал Буньков, гудела. Забивали "козла". Сражались в шахматы. Смеялись, рассказывая что-то забавное. Шелестели газеты. Стучали костыли. Скрипели койки.
      Дважды зашла сестра, сказав предостерегающе:
      - Мальчики!
      Ее не слушали. Только один из выздоравливающих оторвался от домино и бросил:
      - Гоните! Хоть сейчас! С радостью превеликой!
      Буньков рассказывал:
      - ...А затем вот сюда перевели. Здесь поживее, сам видишь. И народ хороший, веселый. Надоело только всем. И в самом деле обидно. Война к финишу идет, а мы тут загораем! Бока пролеживаем...
      Потом взглянул на меня:
      - Миш, чего мы парня мучаем? Смотри, извелся совсем. Давай отпустим. А обратно вы завтра?
      - Завтра утром, - подтвердил Соколов. - Куда же сегодня?..
      - Да, поздно, - согласился старший лейтенант. - Так ты беги. Вот и адрес припас.
      Он достал из тумбочки клочок газеты.
      - Я еще к Петрову зайду, - сказал я, принимая бумажку.
      - А Петров, он в третьем отделении, двадцать седьмая палата. Это соседний корпус слева. Третий этаж. Забеги да и привет передай от нас.
      Мы договорились с Соколовым встретиться утром, в восемь, у госпиталя.
      Макака, увидев меня, пустил слезу.
      - Через часок к тебе еще лейтенант Соколов зайдет. Он здесь, сообщил я.
      Витя поправился на госпитальных харчах и даже как-то посолиднел.
      - Дней через десять обещают отпустить. Представляешь? А Буньков! О, какой Буньков! Я просто влюбился в него. Представляешь, ранение у него серьезное, не то что у меня, а он мне каждый день записки присылал. Смешные такие: мол, не унывай, Макака, мы еще с тобой повоюем, даже после операции. А потом заходить стал, и во дворе мы каждый день встречаемся. Я прямо не знаю, как его и благодарить. Никогда не думал, что он такой!
      Макака рассказывал взахлеб, и взахлеб спрашивал, и опять рассказывал.
      - А у нас Шукурбек... И так глупо... - сказал я.
      За окном, будто отдыхая от прожитого трудного дня, тяжело дремал город. Огромный, почти не тронутый войной, он вяло дымил трубами заводов и фабрик, стучал сапогами солдат, трепетал флагами и транспарантами, шелестел метлами - немцы подметали мостовые и тротуары. Шли по улицам люди - взрослые и дети. Закрывались ставни уже работающих магазинов. Проносились штабные машины. Шумели воробьи. И вороны на огромных старых деревьях галдели, готовясь на ночной покой. А в окнах домов, где уже жили люди, опускались шторы. Сейчас электростанция даст ток.
      В ворота госпиталя, а их трое, въезжали и выезжали санитарные машины. Из машин прибывающих выносили и выводили раненых.
      - Осторожно. Берем. Заноси влево. Осторожно, осторожно! Давай. Беру, - глухо аукал двор.
      Санитарный порожняк уходил обратно, обгоняя армейские колонны, шедшие через город к автостраде Бреслау - Берлин. И пустые санитарные машины, и войсковые колонны спешили к фронту.
      А когда над Лигницем опустился вечер, из ворот госпиталя выехала крытая машина. Никто не видел, как она была загружена, как трое солдат с лопатами и фонарем сели в кузов. Выбравшись за черту города, машина свернула на грунтовую дорогу и остановилась у небольшой высотки. Здесь уже был готов ров, напоминающий несколько увеличенный в поперечнике окоп.
      Трое солдат и водитель вынули из машины пять мешкообразных тел и осторожно положили их в ров, с самого края, одно на другое. Затем взяли лопаты и присыпали их чуть-чуть землей.
      - Бумажка где? - спросил один из них, спустившийся на дно рва.
      - Тут, - прозвучало сверху. - На!
      Он положил бумажку на землю. Потом покопался вокруг, нашел камешек и придавил им бумажку:
      - Фонарь подайте-ка, проверю.
      Ему опустили фонарь. Солдат рукой подровнял землю, присыпав торчащие из нее волосы, и еще раз перечитал бумажку: "4.03.45 г. Похоронены к-цы Хомутов, Анжибеков, Свирлин, с-т Савинков, мл. сержант Сойкин. Место свободно".
      - Кажись, все верно. Подсобите подняться.
      Солдат вылез из рва, и все молча закурили. Затоптав сапогами окурки, пошли к машине.
      - Небось на сегодня всё.
      - Посмотрим. До утра-то еще вон сколько!..
      Мне все хотелось сказать ей, что я свободен до утра. Но я видел ее усталое лицо и помимо воли поглядывал на руку. Десять часов. Двадцать минут одиннадцатого. Без десяти одиннадцать. Пятнадцать минут двенадцатого. Двадцать пять...
      Пролетело уже три часа, но я не заметил их. Мы сидели совсем одни в большой квартире, и мне казалось, что мы только что встретились и ни о чем еще не успели поговорить. Она старалась быть хозяйкой этой чужой для нее и непривычной для меня квартиры и угощала меня чем-то, и поила чаем, и опять бегала на кухню. А я все думал и думал об одном: идет время, время идет... и - уходит.
      - Мне пора, пожалуй, - наконец сказал я, еще раз взглянув на часы: Без двадцати двенадцать...
      - Ну что ж. - Она тоже встала. - Спасибо тебе большое, что ты приехал. Ты знаешь, как я рада...
      Мы вышли из комнаты в прихожую и стояли у двери, вдруг она вспомнила что-то и смутилась:
      - Ах, какая же я! Ведь у меня есть что-то... Специально берегла... И забыла. Может, на дорогу?
      Не снимая шинели, я вернулся вместе с ней в комнату, подождал, пока она принесет из кухни это "что-то", и мы подняли стаканы:
      - За встречу! Нашу... - сказала она. - И не сердись, что я - такая...
      - За встречу! И... - Мне хотелось сказать ей еще какие-то слова. - И за то, чтоб мы встретились еще!
      Мы опять попрощались у двери. Она вышла на лестницу проводить меня.
      - Ты куришь? - Кажется, она удивилась, когда увидела, что я скручиваю самокрутку. - Да, а ты куда сейчас? Неужели обратно, так поздно?
      Я остановился, не зная, что ответить.
      Куда я?
      Бродить по улицам до утра, но на улицах наверняка ночные патрули, и что я буду объяснять им, показывая свою увольнительную? Или шмыгнуть в какой-нибудь дом, где есть пустые квартиры? Квартир таких много, но как я найду сейчас такую? Ведь можно напороться?
      - Так почему ты молчишь? - спросила она.
      - А я не знаю куда, - признался я. - У меня до утра... До восьми ноль-ноль... Свободное время. Так мы договорились.
      - Ты с ума сошел! - Она потащила меня обратно в квартиру. - Какой же ты, право. И я хороша. Ну как ты так можешь! Неужели мы не устроимся? Здесь пять комнат. И мне не так будет страшно... Ведь я трусиха!..
      - Но ты же не одна, - сказал я, вспомнив ее слова о подругах, с которыми она квартирует.
      - Девочки сегодня дежурят, я смерть как боюсь одна, да в такой квартире!
      Она стянула с меня шинель, потащила в комнату.