Король-Воитель

      — Об этом узнает вся страна, — пообещал я.
      — А ты сам? — обратилась ко мне Касса. — Куда пойдешь ты?
      — На юг, — ответил я. — На юг, на войну.

9
ПОХОД НА ЮГ

      Первые три дня я ехал как можно быстрее, стремясь уйти подальше от имения и его обитателей. Затем я выбрался из джунглей Симабу в бескрайние саванны Тагила. Сначала ехать приходилось по извилистым разбитым проселкам, но затем дороги стали шире, а по мере того как я забирал на восток, приближаясь к Латане, кое-где в городских предместьях стали попадаться даже мощеные тракты.
      Мне встречались и другие путешественники — торговцы и фермеры, направляющиеся на рынки. Точно так же, как и во время моего первого путешествия по Кальди и Симабу, в большинстве своем это были пожилые или очень молодые люди. Для вящей безопасности они передвигались группами.
      Но здесь на дорогах попадались и другие странники, каких мне прежде не доводилось видеть. Кое-кто из них особенно тревожил меня: отставные солдаты, путешествующие по двое или небольшими группами. Часть из них имела лошадей, часть передвигалась пешком. В основном они были одеты в остатки своего обмундирования, и некоторые из них — впрочем, очень немногие — не имели руки, ноги, глаза или были изуродованы каким-то иным образом. Все были вооружены и отличались твердым взглядом, характерным для людей, которым слишком часто приходилось видеть смерть.
      Я старался избегать ночлегов рядом с такими людьми, хотя всегда держал меч и спрятанный кинжал наготове.
      Куда они шли? Они сами этого точно не знали. Возможно, в Куррам, а возможно, южнее, в Чалт. Что они рассчитывали найти? Работу, сказал один, а другой скривил рот в скептической ухмылке.
      — Работы везде много, если, конечно, ты не слишком привередлив, — сказал он. — Любой фермер будет рад лишней паре сильных рук. Впрочем, мы забросили эти дела, когда завербовались в армию.
      — И не собираемся к ним возвращаться, — добавил второй.
      — А почему бы и нет? — спросил я. — Это достойная жизнь.
      — Плевать мне на достоинство, — грубо откликнулся третий. — Пусть о нем думают знать да те генералы, которые замочили нас в майсирском нужнике, и пусть это достоинство у них изо всех дырок повылазит.
      — И все-таки ответь, — настаивал я. — Что ты ищешь?
      Он начал было что-то говорить, умолк и некоторое время молчал, пошевеливая палкой горящие головни в костре.
      — Сам не знаю, — пробормотал он после долгой па узы. — Смотри, какое дело получается. Ежели подумать, то война будто перерезала что-то во мне, так что мне кажется, будто и не было никакого дома, где я родился и куда мог бы вернуться. Люди все время пялят на меня зенки и впрямь боятся меня, будто я хищник какой и собираюсь на них наброситься.
      А может, и собираюсь. Так что приехал я домой и уехал. Встретился по дороге с другими такими же говноедами, и теперь мы все вместе ищем, сами не знаем что.
      — Вы могли бы вернуться под знамена, — предложил я и тут же цинично добавил: — Их теперь много, есть из чего выбрать: или миротворцы, или бывший император, или те, кто не желает позволить ему вернуться на трон.
      — Пусть они грызутся между собой, — вступил в раз говор другой бродяга. — Если человек слушается генералов, то его, скорее всего, убьют. Ты, похоже, был офицером, тоже в некотором роде солдат. Неужто ты так и не усек этого?
      Я заставил себя непринужденно расхохотаться.
      — Не слишком крепко.
      — Мы всегда можем присоединиться к бандитам, — заметил еще один. — Разгульно пожить год-другой, пока нас не поймают и не размотают кишки вдоль тракта. Ты, наверно, ищешь банду?
      Я отрицательно покачал головой.
      — Так куда же тебя несет?
      Я сказал им правду.
      — Я был прав. Ты так ничего и не понял.
      Я спал той ночью вполглаза, но ни один из них не попытался сделать мне что-нибудь дурное. Впрочем, если бы они попробовали ограбить или убить меня, я был бы очень удивлен, поскольку, несмотря на разномастное оружие, дурную одежду, грубые речи, я узнал в них тех настоящих солдат, вести которых за собой некогда посчитал за честь.
      За завтраком я поделился с ними припасами из моих седельных сумок, нагрузил поклажу на двух моих вьючных лошадей и вскочил в седло.
      — И все же я повторю свое предложение, — сказал я. — Если вы не найдете ничего, подходящего вам, то… то разыщите меня. А я смогу найти для вас место.
      — Ты не назвал нам своего имени.
      — Дамастес, — сказал я, внимательно глядя на них. Мне необходимо было увидеть их реакцию. — Дамастес а'Симабу.
      Их глаза повылазили из орбит, двое потянулись к своим шапкам, а третий автоматическим движением приложил кулак к плечу в заученном приветствии.
      — Простите, сэр, — сказал один из них. — Мы не узнали вас, и…
      — Это все дерьмо, — в тон их разговорам ответил я. — Наденьте шапки. Сейчас я всего лишь такой же бродяга, как и вы. Но, в отличие от вас, знаю, куда иду. По крайней мере в данный момент. В Амур, чтобы присоединиться к мятежникам.
      Пятеро солдат обменялись взглядами, и тот, с которым я спорил ночью, грустно усмехнулся:
      — Ну что ж, вы хотя бы что-то предложили нам. Это больше, чем мы имели за все последнее время. Но нет. Мы больше не воюем.
      — Да, — согласился я. — Но Нумантия воюет. — Я по вернул лошадь. — Удачи вам всем, куда бы вы ни пошли.
      Я ударил лошадь пятками и быстро поскакал вперед.
      Прочие путники, с которыми я встречался, тоже в основном были отставными солдатами, но среди них попадались и люди, вооруженные лишь дубинками, плохонькими охотничьими луками да копьями. Чем ближе я подъезжал к Амуру, тем таких людей попадалось больше. В основном они были совсем молодыми, лет по пятнадцать — семнадцать, но среди них были и мужчины моего возраста или старше.
      Некоторые были хорошо одеты, а некоторые облачены в лохмотья. Но цель пути у всех была одна: армия мятежников.
      Они использовали именно слово «мятежники», хотя оно, конечно, было не самым подходящим. Но как еще можно было называть людей, которые не желали власти ни Великого Совета, за которым стоял Майсир, ни императора? Некоторые стремились завербоваться ради острых ощущений или даже по старой как мир причине — из желания поесть досыта и получить новую одежду. Они не понимали, что как только начнутся бои, их одежда вновь превратится в отрепья, а голодать придется даже больше, чем прежде. Но я ничего не говорил им об этом.
      Некоторые шли в армию потому, что ненавидели императора, или из-за каких-то гадостей, содеянных его фаворитами, или, что было очень часто, из-за того, что кто-то из их близких погиб или оказался калекой во время безумной майсирской кампании.
      Но самой странной показалась мне группа молодых всадников, которые однажды утром, развернувшись цепью, поскакали галопом вниз по склону холма мне навстречу.
      Их было примерно с полсотни, и вид у них был очень колоритный: все верхом на серых лошадях и одеты в форму, которой я никогда прежде не видел, — на головах зеленые кивера, того же цвета мундиры с золотыми застежками и эполетами и черные штаны, заправленные в черные сапоги. Они были хорошо вооружены, у всех были копья и сабли, а человек, скакавший следом за их предводителем, держал флажок с эмблемой, которая тоже была мне не знакома.
      Я понятия не имел, ни кто они такие, ни почему скакали в мою сторону. Если они собирались атаковать меня, то я наверняка не смог бы отбиться, но тем не менее вынул меч из ножен. Еще отъезжая от руин родного дома в Симабу, я решил, что больше не склоню головы ни перед человеком, ни перед демоном и уж тем более не допущу, чтобы меня захватили в плен.
      Сайонджи не могла бы придумать для меня после возвращения на Колесо кару, которая сильнее изматывала бы душу, чем-то, что я уже познал, дважды побывав в заключении.
      Впрочем, приближавшиеся конники держали свои копья остриями вверх, и никто из них не пытался вытащить саблю. Когда я присмотрелся, меня немало позабавило то, что для многих из них, похоже, главная трудность состояла в том, чтобы удержаться в седле, поскольку поле под ногами лошадей было далеко не таким ровным, каким могло показаться на первый взгляд.
      — Поворот! — крикнул предводитель, и всадники начали забирать в сторону, пока не развернулись в противоположном направлении. Я подивился: неужели они собираются подниматься на холм такой же беспорядочной толпой, какой спускались с него?
      — И… стой! — Послышалось ржание лошадей, крики наездников. Отряд не без труда выполнил приказ, и всадники вновь повернулись в мою сторону.
      — Прошу прощения, — крикнул мне командир, — что я без спросу использовал вас для того, чтобы подучить моих молодцов. На этой дороге нынче попадается мало хороших наездников. — Он выглядел лет на двадцать пять — тридцать, среднего роста, крепкого сложения, с большими усами, смыкавшимися с аккуратной бородкой на смуглом лице.
      — Все в порядке, — крикнул я ему в ответ. — Но если позволите дать вам совет, то правильные команды звучат так: «Цепью в атаку!», а если вам нужно, чтобы отряд повернул, то: «Правое или левое плечо вперед!», в зависимости от того, какое направление вам требуется. Еще было бы полезно держать при себе одного-двух горнистов — помогает сберечь голос.
      Человек задумался, а затем пришпорил лошадь и подскакал ко мне.
      — Вы кавалерист? — начал было он, но вдруг умолк, разинув рот. — Сэр! Вы же первый трибун а'Симабу! Я думал, что вы погибли или находитесь в тюрьме… Хотя нет, я же слышал, что вам удалось бежать. Выскочило из головы, у меня всегда было не слишком хорошо с памятью.
      — Да, я Дамастес а'Симабу, — согласился я, — но больше не первый трибун ни для кого.
      — Да, сэр! — продолжал тараторить он, почти не слыша моих слов. — Я видел вас однажды, сэр, давно, когда был еще совсем молодым, а вы проезжали через наши земли со своими Красными Уланами. Наверно, вы ехали в Бала-Гиссар. Я никогда с тех пор не видел ничего столь же великолепного. Я точно знаю, что именно поэтому решил стать воином.
      — Тут у вас преимущество, — сказал я, слушая его восторженную болтовню.
      Я, конечно, не помнил его, поскольку когда был предводителем императорских войск, то постоянно переезжал с места на место, и многие знатные и не очень знатные дворяне желали устроить пир для меня и моих людей — кто из чувства патриотизма, а кто в надежде на то, что в дальнейшем это поможет им достичь расположения императора.
      — Ах да, прошу прощения. Я Ласлейг, барон Пилферн из Стова. А это мои люди. Я набрал отряд, снарядил его, и сейчас мы направляемся, чтобы вступить в армию.
      — В которую из армий? — осведомился я.
      — А что, разве тут может быть выбор? — искренне удивился он. — Конечно, в армию мятежников, хотя я и желал бы, чтобы они подыскали себе более благородное название.
      Это немного удивило меня. Но затем я вспомнил, какую ненависть сельская знать испытывала к императору, главным образом за то, что он уничтожил столь удобный и ставший привычным для многих поколений безмозглый Совет Десяти, а им самим запретил управлять своими землями, как будто в Нумантии имелась какая-то другая власть.
      И при этом Ласлейг не мог поддерживать Великий Совет, так как эти правители были марионетками, которыми управляли ненавистные майсирцы.
      — Отлично, — сказал я, — поскольку я направляюсь туда же.
      — Сэр! Вы окажете мне… нам честь поехать вместе с нами?
      — А почему бы и нет? — не без удовольствия ответил я. — Будет приятно снова оказаться среди солдат.
      Лицо Ласлейга помрачнело.
      — Я не знаю, можно ли назвать нас солдатами… по крайней мере сейчас, — вполголоса, так, чтобы не услышали его люди, сказал он. — Но мы учимся. Пытаемся освоить все, что в наших силах. Возможно, вы не откажетесь немного помочь нам?
      — С удовольствием, — согласился я. — Проведение занятий всегда помогает стряхнуть с самого себя ржавчину, к тому же я подозреваю, что мне тоже необходимо будет многое припомнить в самые ближайшие дни.
      Ласлейг привстал в стременах.
      — Солдаты! Приветствуйте первого… приветствуйте Дамастеса а'Симабу!
      Молодые всадники с удовольствием заорали вразнобой. Так я обрел сразу пятьдесят попутчиков.
      Очень скоро я понял, насколько это оказалось удачно, так как нетерпеливые расспросы Ласлейга вывели меня из задумчивого состояния. Я с ужасом подумал: неужели, будучи молодым офицером, я казался таким же безмозглым идиотом, как этот молодец, но потом решил, что, пожалуй, нет, поскольку мой отец Кадал научил меня, что энтузиазм — это хорошее и полезное качество, если проявляется в надлежащее время и в подходящем месте.
      Но я старался отвечать на все вопросы, которые задавали барон и его подчиненные. Они были уверены, что я возглавлю новую армию, что было вполне возможно. Но я решительно отказывался от всех честолюбивых намерений, готовый принять любую должность, которую мне предоставят, поскольку слишком часто в армии — любой армии — говорится одно, а уже в следующее мгновение все делается наоборот.
      Я и сам в первый день задал вопрос своему спутнику: почему Ласлейг не присоединился к имперской армии, когда для кампании в Майсире были так необходимы люди? Он казался ужасно смущенным и поспешно принялся объяснять, что был старшим сыном и отец не разрешил ему подвергать жизнь опасности, поскольку других наследников в роду не было. Я согласился и даже одобрил это решение, поскольку случай был далеко не единичный: старое баронство очень заботилось о продолжении своего рода, зачастую даже больше, чем о своей стране.
      — Но он отпустил в армию моего младшего брата, — продолжал Ласлейг. — Его приняли в 20-й полк Тяжелой Кавалерии.
      Мое лицо оставалось непроницаемым.
      Ласлейг вдруг отвел взгляд, неожиданно проявив глубокий интерес к самому обычному волу, щипавшему траву неподалеку от дороги.
      — Брат служил хорошо, — продолжил Ласлейг после паузы. — Он завербовался совсем незадолго до того, как император начал отступление из Джарры, и вступил в полк сразу же после возвращения армии в Нумантию. В последнем письме, которое мы получили от него, говорилось, что ему присвоили звание капитана, а ведь прошло всего лишь два с небольшим месяца.
      Это нисколько не удивило меня: в те отчаянные дни любой человек, выказывавший хоть какие-то командирские способности, продвигался по службе с невиданной быстротой; он мог просто забирать знаки различия у своих погибших командиров.
      — А потом… потом была битва при Камбиазо. — Ласлейг умолк.
      Если брат Ласлейга выехал с 20-м полком сразу же после меня и 17-го Уланского, в тот день ужасного побоища, день, когда хохот Сайонджи потряс землю, когда клинок ее заржавел от крови…
      — Мне очень недостает его, — сказал Ласлейг после долгого молчания. — Мы всегда были вместе, он был мне скорее другом, настоящим другом, чем просто братом.
      Я сменил тему разговора.
      — Ваш отец тогда не позволил вам служить в армии. А теперь?
      — Теперь я барон Пилферн, — ответил Ласлейг, — и никто на свете не может что-то запретить мне. А у меня есть кровные счеты с тем человеком, который был нашим императором и желает снова столкнуть нас между собой.
      Я мог бы сказать, что Ласлейг примкнул к хвосту очень длинной очереди желающих отомстить, но промолчал.
      Пару дней спустя мы вышли на перекресток, где должны были свернуть на восток, чтобы попасть в Амур, но Ласлейг сказал, что в его маршруте предусмотрен еще один день пути на юг. Он должен там кое-что увидеть.
      — Камбиазо? — предположил я.
      Ласлейг кивнул.
      Мне, конечно, следовало покинуть его и ехать дальше в одиночку, ибо нехорошо для воина терять слишком много времени, посещая поля сражений, на которых ему приходилось терпеть поражение. Но я этого не сделал, и мы отправились на юг все вместе.
      Мы ехали по полупустыне; стояла жара, и пересохшая сбруя громко скрипела. Шелестел обжигающе горячий ветерок, да время от времени слышались трели саранчи.
      Лагерь мы разбили около ручья с заболоченными берегами. Казалось, здесь было нечего опасаться, но по соображениям дисциплины мы все же выставили часовых.
      На следующее утро мы двинулись дальше, и вскоре перед нами возникли скалистые высоты, те высоты, которые нумантийская армия удерживала перед тем, как предпринять свою последнюю попытку наступления. Я снова видел все это перед своим умственным взором, видел знамена, под которыми толпы солдат с ревом неслись вниз по крутым склонам, даже слышал крики сражавшихся и умиравших людей.
      Но то, что представилось мне наяву, оказалось столь же ужасно, как и воспоминания, ибо поля битвы никогда не освобождаются от кошмара, который на них творился. Трупы лежали на земле с того самого страшного дня, а все раненые, которые не смогли выбраться туда, где им могли оказать помощь, были брошены здесь умирать.
      Для Нумантии имелось оправдание — мы были побеждены, большинство из нас истекало кровью, попавших в плен победители сразу же сгоняли в наскоро сделанные, огороженные частоколами загоны, где приходилось подолгу томиться, прежде чем получить свободу и отправиться в дальний путь домой, если дом еще существовал. Многим не удавалось дожить до свободы. Но Майсир, как я теперь убедился, нисколько не заботился о тех своих подданных, которые были не в состоянии продолжать сражаться.
      Трупы были брошены разлагаться в этой засушливой степи под палящим солнцем. За прошедшие годы дикие звери сделали все, что могли, а дикие травы постарались вырасти, чтобы скрыть людской позор. Но зверей в этой пустыне было не так уж много, а травы росли медленно.
      Кости устилали землю, как тот камыш и обломки деревьев, которые море постоянно выкидывало на берег под окном моей тюрьмы на острове. Повсюду валялись сломанные копья, мечи и искореженные доспехи.
      Ласлейг и его люди, не издавая ни звука, смотрели на это ужасное опустошение, более ужасное, чем рассказ любого барда о жестокости войны.
      В конце концов барон нарушил безмолвие:
      — Если… Я подумал, что если привезти сюда волшебника, то он, наверно, смог бы отыскать место упокоения моего брата, и мы совершили бы для него надлежащую церемонию.
      — Нет, — мягко возразил я. — Его дух ушел на Колесо, и если он был хорошим офицером, как я понял из вашего рассказа, то разве он не должен желать, чтобы его кости лежали вместе с останками его людей?
      Ласлейг с торжественным видом кивнул.
      — Да, — согласился он. — Он пожелал бы именно этого. Мне еще многому нужно научиться.
      Я ничего не ответил, бросил поводья моих вьючных лошадей и позволил верховому коню неторопливым галопом двинуться вперед.
      От старых солдат я слышал разговоры о том, что, когда им приходилось повторно посещать поле битвы, оно никогда не оказывалось таким, каким они его помнили. Но эта пустошь была точь-в-точь такой, какой хранилась в моих воспоминаниях. Здесь находилась передовая линия майсирцев, здесь мы нанесли удар, прорвались и во весь опор взлетели на пригорок, на котором в тот день стояли шатры и пестрело множество знамен.
      Именно здесь наша атака захлебнулась, но мы продолжали биться в пешем строю, пытаясь прорваться к королевским шатрам на пригорке. Против нас выступили демоны, демоны с лицами храбрых нумантийцев, убитых в Майсире. Но было уже слишком поздно для того, чтобы чего-то пугаться, и мы убивали их точно так же, как и смертных солдат.
      Я спешился, даже не заметив, когда это случилось, и шел пешком, погруженный в воспоминания, а вокруг меня бушевал шум сражения, и я чувствовал, как моя правая рука с мечом молниеносно двигалась вперед, назад, в стороны, непрерывно убивая, хотя на самом деле сейчас, в этой поистине мертвой тишине, она неподвижно висела вдоль туловища.
      Здесь стояли шатры майсирцев, и азаз, главный колдун Майсира, человек, наложивший на меня заклятие и заставивший убить Карьяна, вышел из одного из них. Я вынул мой кинжал, отделанный серебром кинжал, который хиллмен Йонг подарил мне на свадьбу, и, как следует прицелившись, метнул его. Он по рукоятку вонзился в живот азаза, и я увидел, как колдун с громким криком упал на землю.
      Этот момент представился мне словно наяву. Я шел очень медленно, двигаясь так, будто меня заколдовали, и вскоре увидел нечто, наполовину зарытое в рыхлую землю. Я нагнулся, поднял этот предмет и без всякого удивления обнаружил, что держу в руке кинжал Йонга.
      Лезвие покрылось пленкой ржавчины, серебро пошло темными пятнами, наборная многоцветная деревянная ручка потрескалась.
      Это было совершенно невозможно. Почему никто не подобрал его себе на память как символ того печального момента, когда величайший из колдунов Майсира, самый близкий из советников короля Байрана, был убит?
      Невозможно.
      И все же я держал его в своей руке.
      Я почувствовал, что мои губы искривились в странной усмешке, и засунул кинжал за пояс. Его можно было отполировать, изготовить для него ножны.
      Он все еще был мне нужен.
      Ему еще предстояло напиться крови.
      Он окажется достойным соседом мечу моего отца.
      Повернувшись, я увидел Ласлейга, сидевшего на лошади футах в двадцати от меня. Взглянув в мою сторону, он вздрогнул, поднял руку, словно намереваясь защититься от удара, и я понял, что выражение моего лица было ужасным.
      Я молча зашагал туда, где ждала моя лошадь, вскочил в седло, и мы покинули кошмар Камбиазо. Никто не говорил ни слова.
      Днем позже мы въехали в пределы Амура, а еще четыре дня спустя нашли армию мятежников.

10
СОЗДАНИЕ АРМИИ

      И Кутулу и Синаит устроили шумиху по случаю моего прибытия. По их словам, я должен стать главнокомандующим и все части и подразделения следует немедленно проинформировать об этом.
      Я удержал их от такой поспешности. Прежде чем принять окончательное решение, мне необходимо было кое-что узнать.
      В первую очередь меня интересовала численность наших войск. Мне сказали, что на сегодня у нас около полумиллиона человек, желавших сражаться, и это количество постоянно увеличивается. Это было очень хорошо — пятикратный прирост со времени нашей последней встречи — знак того, что наше начинание пользовалось популярностью.
      Мне требовались те же самые сведения относительно Тенедоса. Кутулу послал в расположение врага более двадцати агентов, и все они, кроме двоих, продолжали сообщать информацию. Но их сведения были не такими уж обнадеживающими — нумантийцы продолжали собираться под императорский штандарт. По оценке Кутулу — а он сказал, что оценка очень точная и должна быть близка к истине, — император располагал в настоящее время почти миллионом человек и направил несколько крупных корпусов в Бала-Гиссар и Даркот для проведения крупномасштабных учений.
      Разумно созданная армия начинается с того, что солдат обучается ходить, куда велено, не задавая никаких вопросов по поводу полученных приказов, учится бояться старших и подчиняться им. Затем он включается во взвод, роту, полк и армию. На каждом уровне необходимо проводить военные игры. Чем крупнее игра, тем ближе армия находится к состоянию боевой готовности.
      Так что Тенедос не станет долго торчать на одном месте.
      А как обстоят дела у Великого Совета? Его армия также слегка увеличилась, достигнув примерно трех четвертей миллиона, но так и не сдвинулась с занятых прежде позиций: Никея — Латана — Куррам.
      Очередной вопрос — какие вести из Майсира? Неужели король Байран решил позволить своему злейшему врагу вернуться к власти и не собирается предпринять какие-нибудь серьезные действия? Кутулу скорчил гримасу — у него было совсем немного агентов на дальнем юге, сообщения от них шли к нему едва ли не целую вечность, а сведения, приводившиеся в них, противоречили друг другу. Очевидно, Байран начал призывать дополнительные возрастные группы — таков был путь комплектования армии в Майсире, — увеличивая таким образом численность своих вооруженных сил. Но ни одно подразделение пока что не направлялось к майсирско-нумантийской границе, хотя Кутулу имел два маловразумительных сообщения, в которых говорилось, что король Байран послал большую экспедицию в Кейт, намереваясь успокоить неугомонных бандитов из племен, населявших холмы Спорных Земель. Он ничего не знал ни о численности экспедиции, ни о ее маршруте или возможностях.
      — Интересно… — сказал я. — Предположим, что Майсир еще не готов, но все же представляет определенную угрозу. — Я повернулся к Синаит: — Вопрос, который я должен был задать еще в Симабу: Тенедос не столько солдат, сколько волшебник? Какие сильные заклинания он готовит? Какие контрмеры вы можете предложить?
      — Я изучила всю магию, которую он использовал против Каллио и Майсира, — ответила она, — и изобрела контрзаклинания против большинства из них. Однако великий демон, которого он вызвал однажды и был готов вызвать второй раз, мне неизвестен. Проблема со стоит в том, что сила Тенедоса неизмеримо больше моей. Я могла бы, например, попытаться подсмотреть, что делается на его территории, но смертельно боюсь, что он сможет обратить против нас любой из способов подсматривания.
      Я вспомнил демона Тхака, появившегося в «безопасной» Чаше, и то, как он попытался дотянуться до Тенедоса и меня, прежде чем Провидец смог прервать заклинание.
      — Я собрала всех колдунов, каких смогла разыскать, и сейчас пытаюсь научить их работать в унисон, как это делали военные колдуны майсирской армии. Своей магией они, насколько мне известно, нанесли императору тяжелый удар.
      — Так оно и было, — подтвердил я. — Он тогда сказал, что трудность заключалась в том, что их было очень много и их заклинания роились вокруг него, словно пчелы. Как только он разрушал одно из них, на его месте тут же возникало другое. Но с тех пор я подумал вот о чем… Не забывайте, что я почти ничего не знаю о том, как творится колдовство… Так вот, возможно, проблема Тенедоса заключалась не столько в количестве наваливавшихся на него заклятий, сколько в том, что все они приходили из различных источников? Я знаю — и вы, и Тенедос учили меня, что волшебник изо всех сил пытается выяснить о своем враге как можно больше. Но если появляется десяток или, скажем, сотня врагов, при чем все они анонимны, разве это не делает задачу единственного волшебника намного тяжелее? Пусть даже у Тенедоса за спиной будет масса его помощников.
      Синаит медленно кивнула:
      — Интересное предположение. Над этим следует по думать.
      — Если я прав, — продолжал я, чувствуя, что во мне понемногу нарастает возбуждение, — то нельзя ли сделать так, чтобы десяток или больше людей творили отдельные части цельного заклинания? Я, правда, не знаю, как обеспечить его непрерывность, но, мне кажется, тогда его труднее будет разрушить?
      — Это тоже очень любопытная мысль, — сказала она. — По крайней мере, мне так кажется.
      Я глубоко вздохнул, ощущая, что поднялся на цыпочки и что мои слова вот-вот выбьют из-под меня опору и я рухну в совершенно новый и абсолютно неизвестный мне мир.
      — Очень хорошо, — сказал я. — Я приму верховное командование. Но не отправляйте никаких рассыльных, которые должны будут разнести эту новость. Я хочу, чтобы вы, провидица, вместе со своими магами сотворили заклинание, блокирующее «подглядывание» Тенедоса. Колдуйте неторопливо, исподволь, в таком случае все должно получиться. Когда вы решите, что станет достаточно темно, и сочтете, что все в порядке, соберите армию. Всю армию.
      — Но таким образом она превратится в одну большую удобную цель, — возразил Кутулу.
      Я очень хорошо понимал, что рискую, но это была одна из тех вещей, которые обязательно нужно сделать. Впрочем, я ничего не стал объяснять, а только повторил предыдущую фразу.
      — Да, сэр, — ответил Кутулу после короткой паузы. — Впредь я не буду высказывать сомнений в ваших приказах, — добавил он.
      — Да нет, будешь, — сказал я, — поскольку я смертен, а это означает, что в любой момент могу совершить ошибку, и об этом мне нужно время от времени напоминать. Именно это и завело императора в болото — никто, или почти никто, не спрашивал его, уверен ли он в том, что поступает правильно, и тем более не говорил, что он все глубже погружается в дерьмо. Хотя не уверен, что он изменил бы свой образ мыслей или стал поступать по-другому, если бы ему все об этом твердили, — добавил я и сам услышал в своем голосе нотку горечи.
      — А теперь продолжим. Расстановкой людей и назначениями я займусь позже. Впрочем, сейчас сделаю первые два. Кутулу, ты должен стать моим заместителем. Тебе не придется тратить время, занимаясь продовольственным снабжением или личным составом. Но я хочу, чтобы ты имел немедленный доступ ко мне с любыми новостями, касающимися Тенедоса, Байрана или Великого Совета.
      — Да, сэр. — Клянусь, щеки Кутулу зарделись, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сосредоточиться, а потом он отдал мне салют, как будто был солдатом в форме. Я вспомнил, что он мечтал когда-нибудь получить звание трибуна и совершил ошибку, обратившись с этой просьбой к императору. Тенедос разгневался на него, так как считал, что шпион ни в коем случае не может быть удостоен тех же почестей, что и солдат.
      Я не допустил бы такой ошибки. Украшенная резьбой деревянная палочка, или пояс, или кусочек метала… все эти вещи обладают только той ценностью, какую придает им тот, кто их вручает. Если они помогут привлечь на мою сторону человека, то я не пожалею ничего.
      — А вы, Синаит, займете такую же должность, что и Кутулу, только по части колдовства. Каждый из вас может принимать решения и отдавать приказания, не спрашивая предварительно моего согласия. Но все же постарайтесь не делать ничего такого, что приведет к немедленному разгрому, не предупредив меня хотя бы за пару минут.
      Синаит хихикнула, а Кутулу попытался улыбнуться. Решительно ему нравилось его новое положение.
      — Ну а теперь давайте займемся нашим безнадежным делом.
      Армии потребовалось три недели, чтобы добраться до небольшого городка, называвшегося Пестум, где расположилась моя штаб-квартира. Я выбрал это место потому, что там сходилось пять больших дорог — больших, по крайней мере, для такой бедной провинции, как Амур. Еще одной из достопримечательностей этого города была огромная гостиница, построенная кем-то в предместье, по-видимому, под влиянием грандиозного заблуждения, что Пестуму суждено стать большим торговым городом.