Король-Воитель

      — Это значит — убить его? Без суда?
      — Да, это значит — убить его, — твердым голосом повторил я. — Или, если вас больше устроит такая формулировка, помочь ему воссоединиться с его возлюбленной богиней, окаянной Сайонджи. Возможно, это и впрямь звучит помягче. Если вы считаете, что без этого никак не обойтись, мы можем устроить суд, но только после того, как погаснет погребальный костер.
      — Генерал Дамастес, — сказал Скопас, — я понимаю, что как солдат вы занимаете — и, наверно, должны занимать — очень суровую позицию. Но…
      — Не может быть никаких «но», — отрезал я. — Такова наша позиция; не только лично моя, но и всей моей армии. У нас нет девиза, но если бы он нам понадобился, то звучал бы так: «Или Тенедос, или мы». А погибнуть — куда лучше, чем позволить ему снова завладеть нашей страной, нашими душами.
      Скопас глубоко вздохнул, в то время как Трерис пожирал меня мрачным взглядом.
      — Я понимаю вашу точку зрения, — сказал Скопас. — И, возможно, это именно то, чего нам недостает… недоставало. Вероятно, вы правы, и нам следует занять более твердую позицию и решительнее выступать против экс-императора. Может быть, ваша огромная военная сила является тем самым последним штрихом, который придаст законченный вид нашему правительству.
      Теперь уже я отвел взгляд в сторону.
      — А теперь перейдем к главному вопросу, который мы намеревались с вами обсудить, — продолжал Скопас. — Жителям Никеи давно уже не доводилось праздновать победы. Так нельзя ли устроить праздник — как можно скорее показать им вашу армию? Люди хотят видеть победителей битвы при Латане — вот как они теперь называют вас и ваших солдат. Они хотят видеть вас, Дамастес.
      — Это можно очень просто устроить, — подхватил Трерис — Местность, где вы расположились, годится только для временного лагеря. А между тем к западу от Никеи есть более просторная территория с хорошей. системой отводных канав на случай дождей и уже готовыми постройками. Вы, генерал, вероятно, знаете это место по тем временам, когда служили в армии. Это старый учебный и парадный загородный полигон.
      Я помнил его, помнил, как отдыхал в тени густых деревьев и потел на строевых занятиях. Это место располагалось на большом острове и отделялось от столицы широким рукавом Латаны, через которую регулярно ходил паром.
      Я задумался, но не заметил в предложении никаких скрытых подвохов, зато увидел очевидные преимущества.
      — Что ж, — сказал я. — Мы могли бы это сделать. Пожалуй, это принесет некоторую пользу и моим солдатам, ведь большинство из них и понятия не имеют, за что мы боремся.
      На этом переговоры закончились. Но после того как я распрощался с визитерами и они со своей свитой отправились восвояси, я обнаружил на своем столе клочок бумаги, которого до их появления там не было.
      На нем изящным почерком Скопаса, который я хорошо знал еще с тех пор, когда служил Совету Десяти, было написано:
 
       «Нам необходимо как можно скорее подробнее обсудить с вами мое предыдущее предложение. Я подготовлю условия».
 
      — Любопытно, — заметил Йонг. — Тебе не кажется, что эти воры намереваются надуть друг друга?
      Кроме меня в палатке находилось еще пять человек: Линергес, Йонг, Кутулу, Симея и Синаит. Каждая из волшебниц наколдовала по Стене безмолвия вокруг палатки, чтобы наверняка обезопасить нас от подслушивания.
      — Ничего удивительного, — отозвалась Синаит. — И Бартоу, и Скопас стремятся лишь к тому, чтобы сохранить власть для себя, и готовы пойти на союз с кем угодно, кто поможет им в этом.
      — Мне кажется, — вступил в разговор Линергес, — что у них есть три варианта поведения: попытаться удержаться теми силами, которыми они располагают, что на сегодняшний день представляется невозможным; примкнуть к Тенедосу — ну, об этом они вряд ли могут думать всерьез, потому что в случае своей победы он предложит им разве что освященный нож; и еще — залезть в постель к Дамастесу.
      — Но ведь они уже обращались к Дамастесу с предложениями… — размышляла вслух Синаит. — Так по чему они так хотят, несмотря ни на что, все же уговорить его?
      — Их вынуждает отчаяние, — категорически заявил Йонг.
      — Я бы, пожалуй, с этим согласился, — поддержал его Линергес.
      Я посмотрел на остальных. Симея кивнула, Синаит тоже. Кутулу помолчал, раздумывая.
      — Самое простое объяснение, которое предлагает Йонг, по-моему, самое вероятное, — в конце концов сказал он.
      — Значит, мы пришли к единому мнению, — подытожил я. — А что дальше?
      — Я думаю, — сказал Йонг, — что нам не следует игнорировать Никею. Победителям полезно показаться людям, которыми они собираются управлять, — извини, Дамастес, — за которых они сражаются, раз уж ты так настаиваешь на том, чтобы мы играли во все эти безумные игры из одного лишь благородства. Я-то сполна получил свою долю парадов и тому подобного после того, как убил ахима Бейбера Фергану и взял власть в Сайане. Но ведь здесь все по-другому, не правда ли? Не подвергнемся ли мы опасности, если действительно согласимся размахивать знаменами, отбивать ноги о мостовую и заниматься всеми прочими пакостями, которые они нам предлагают?
      — То бишь парадом? — переспросил Линергес. — Не могу понять, с какой стороны эта опасность может взяться. Я расположу армию так, чтобы мы могли оказать самое серьезное сопротивление, если на нас нападут в городе. Оружие у нас будет, как всегда, наготове, ну и поскольку парадная форма нам не по карману, то пойдем в том, в чем всегда ходим. Горожане ничего не поймут, они будут думать только о том, что видят настоящих воинов в настоящей боевой одежде.
      Если какие-нибудь признаки опасности появятся в начале шествия, то мы сможем отступить за город, а в центре города можно собраться в каком-нибудь из парков. А как только мы попадем в лагерь на той стороне города, то окажемся практически неуязвимы.
      — А как насчет волшебства? — спросил я.
      — Все, что я смогла ощутить, — ответила Синаит, — это отзвуки мелких заклинаний. Похоже, что у них нет ни одного более или менее сильного волшебника вроде тех, какие есть у нас и у Тенедоса. Симея, а вы что-нибудь заметили?
      — Ничего, — ответила она. — То же самое подтверждают и наши братья и сестры, пришедшие к нам в лагерь.
      — У меня тоже есть в городе несколько агентов, — добавил Кутулу. — И донесения Товиети я читал. Похоже, что ничего серьезного ожидать не приходится.
      — Значит, все это связано с их собственными интригами, — сказал я. — В таком случае мы будем вести себя так, будто этой записки никогда не было, и посмотрим, что из этого выйдет. Согласны?
      — По-моему, это самый верный план, — согласился Линергес.
      — И все равно мне это почему-то не нравится, — добавил я.
      — Мне тоже, — отозвался Йонг. — Но, похоже, у нас нет выбора.
      Незадолго до парада, ночью, мне в голову пришла одна мысль.
      — Симея, — негромко сказал я, — мне бы хотелось, чтобы ты сделала одну вещь.
      — Какую это? — спросила она с подозрением в голосе. — Знаешь, я по твоему тону сразу поняла, что ты что-то затеял.
      — Все очень просто, — ответил я. — Ведь у тебя есть связь с Товиети в городе. Я хотел бы отправить им со общение. Только, пожалуйста, сделай так, чтобы Джакунс, Химчай и Джабиш тоже узнали об этом. Попроси своих братьев и сестер, чтобы они, когда армия будет проходить по городу, не приветствовали нас слишком уж восторженно, особенно в тех случаях, когда они узнают среди солдат кого-нибудь из своих.
      — Но почему?
      — Ведь сейчас никто не знает, кто из жителей Никеи является Товиети, правильно?
      — Полагаю, что нет, — согласилась она. — Иначе стражники уже арестовали бы их, а то и поубивали бы.
      — Вот и пускай они не выдают себя. Нам предстоит всего лишь парад, а война закончится еще не скоро. Очень может быть, что они понадобятся нам, понадобится их подпольная организация.
      Она задумчиво посмотрела на меня.
      — Ты действуешь все хитрее и хитрее, любовь моя.
      — Ничего подобного. Все остальные соревнуются в подлости, а я всего лишь пытаюсь не отставать от них.
      — Я вижу в тебе хорошие задатки будущего Товиети, — сказала Симея. — Ты не хотел бы получить ко дню рождения шелковый шнурок?
      Я был так горд собою и той оценкой, которую дала мне Симея, что даже захихикал, вместо того чтобы разозлиться.
      — Да, — добавила она после короткой паузы. — Да, я тоже думаю, что это хорошая мысль. Я сообщу Джакунсу, и если он и другие согласятся, то мы попросим наших братьев, чтобы они просто стояли и смотрели, когда мы будем маршировать мимо них.
      — Только пусть не перестараются, — заметил я. — Разок-другой махнуть рукой — вот это будет в самый раз.
      Рано утром в лагере появилась делегация никейских портных. С ними прибыл Скопас. Он был одет почти так же, как и все остальные, с одним лишь отличием: его одежду сшили из материи такого качества и стоимости, что вряд ли хоть один самый богатый мастер мог себе такое позволить. Он сразу же спросил, что я думаю о его предложении.
      — Не могли бы вы сформулировать его как можно точнее? — попросил я.
      — Мы, как прежде, хотим, чтобы вы стали верховным главнокомандующим.
      — А как же Трерис?
      Любой другой человек на месте Скопаса от неловкости провалился бы сквозь землю.
      — Если он не пожелает служить под вашим командованием, то… то тогда его придется сместить.
      — А другие ваши генералы? Драмсит? Тэйту?
      — Они будут выполнять наши приказы.
      — Давайте обсудим еще один вопрос, — предложил я. — Что произойдет после того, как мы разобьем армию императора? Кто будет управлять Нумантией?
      — Вы получите самую высокую награду за свои под виги. Мы с Бартоу учредим титул третьего советника. Специально для вас. Втроем мы возродим Нумантию.
      Мне захотелось спросить, почему все говорят о «возвращении» к прекрасным временам, а не о новых будущих успехах, но воздержался. Немножко помешкав для виду, я сказал Скопасу, что приму решение после того, как мы расположимся в нашем новом лагере.
      Скопас возвратился к остальным, старательно делая вид, что он всего лишь один из горожан. Очевидно, он считал, что окружающие не замечали ни на шаг не отходивших от него четверых молодцов с холодными внимательными глазами, не снимавших рук с рукояток мечей. Мне оставалось лишь надеяться, что, выезжая из Никеи, ему удалось лучше сохранить свою тайну.
      Что же касается того дела, по которому к нам притащились портные… Мы немало повеселились. Выяснилось, что они были потрясены, когда увидели разношерстность и запущенность обмундирования моих солдат.
      — Вы предлагаете поставить армии полный комплект обмундирования? — ошарашенно спросил я. — Сейчас, за несколько дней до большого парада? Да у вас для этого должно быть куда больше мастеров иглы и ножниц, чем я в состоянии себе представить. И еще: хочу заранее предупредить вас, что у нас нет сундуков, полных золота.
      — Понимаю, понимаю, — отозвался старший портной (как оказалось, цеховой мастер). — А такой подарок, при всем том, что вы и ваши люди, несомненно, заслуживаете его, даже больше того, заслуживаете самых пре красных одеяний, сплошь расшитых золотом, напрочь разорил бы всех нас. Так вот, учитывая все это, мы предлагаем всем вашим воинам вот такие куртки и штаны.
      Из группы вышел человек, облаченный в очень прилично скроенную темно-бордовую форму и обутый в ботфорты с отвернутыми голенищами. Костюм выглядел неплохо, но я тут же решил, что тот, кто его изобрел, конечно же, не подумал о том, что солдатам порой приходится прятаться, например, в лесу.
      — Интересно, — сказал я, сохраняя на лице нейтральное выражение.
      — Наши — ну, вообще-то, не наши, но люди, с которыми нам доводилось работать в прошлом и, надеемся, доведется и впредь, — волшебники смогут изготовить копии этой формы, и через два, ну, самое большее три дня вы получите тысячи, даже миллион комплектов.
      Я пристально посмотрел в глаза представителю портновского цеха. Он, несомненно, был совершенно искренен и желал нам только добра, и потому я испытал крайне неприятное чувство, произнося то, что должен был сказать:
      — Мой господин, вы имеете какое-нибудь представление о волшебстве?
      — Нет, вернее будет сказать, не слишком разбираюсь. Разве что могу быстро сделать дубликаты выкройки для моих швей да еще, пожалуй, превратить один кусок материи в образцы различных тканей… Но, честно говоря, так, очень поверхностно.
      — Когда армии идут на войну, — объяснил я, — каждая сторона, как правило, берет с собой волшебников, а те творят магию, чтобы причинить наибольший вред другой стороне.
      — Это-то я знаю, — с несколько обиженным видом ответил портной. — Не такой уж я остолоп.
      — Но эти волшебники также все время следят за действиями магов противника и творят заклинания, чтобы воспрепятствовать вражескому колдовству, — продолжал я.
      Моего собеседника это явно озадачило.
      — Как вы думаете, что случится с вашими нарядами, сотворенными волшебством, если против армии обратят заклинание, которое должно будет приостановить действие любой магии?
      Кто-то из стоявших поблизости захихикал, а портной, наконец-то поняв, что я имею в виду, багрово покраснел и начал запинаясь бормотать извинения за то, что посмел занимать такой ерундой мое бесценное время. Я очень вежливо, с поклонами проводил гостей и только после этого дал волю одолевавшему меня смеху.
      Но я еще не раз в самые неподходящие моменты представлял себе, как целая армия в разгар битвы вдруг оказывается голой, и неприлично посмеивался.
      Рукава Латаны, как паутина, разбегались по Никее, но большинство из них были достаточно узкими, и потому их берега соединялись между собой мостами. Но на двух мостов не было — на проходившем через восточную часть города главном русле, по которому осуществлялось основное судоходство, и на широченном рукаве, ограничивавшем Никею с запада. Почти на самом берегу главного русла находился императорский дворец, а неподалеку от него тот особняк, в котором когда-то я жил вместе с Маран. Западный рукав огибал вытянутый полуостров в треть лиги шириной, куда по мере расширения города перемещались различные конторы и торговые склады.
      Мы переправились через Латану на паромах, выстроились в колонны на берегу и двинулись в город.
      Парад был самым странным из всех, в которых я когда-либо участвовал, не говоря уже о том, чтобы ими командовать. Парады всегда проводятся в мирное время, на худой конец в самом начале или в самом конце войны, но уж никак не в самый ее разгар. Крайне редко в парадах принимает участие вся армия, то есть кавалеристы и разведчики, маркитанты и кузнецы, обозы в полном составе и даже проститутки, которые неизбежно прибиваются ко всякому войску. Так вот все они шли в едином строю, поскольку мы не оставили в старом лагере ни единого человека. И, самое главное, я никогда не слышал о параде, командиры которого в любую минуту ожидали бы нападения противника.
      Мы производили впечатление толпы оборванцев; лишь немногие командиры были одеты хоть в какую-то форму, не говоря уже о нижних чинах. Исключение составляли полсотни кавалеристов Ласлейга, барона Пилферна из Стова, в своих зеленых с черным одеяниях, но даже их наряды были изрядно потрепаны, заплатаны и выцвели от многочисленных стирок.
      Мы шли единой колонной, но большинство солдат имело, мягко выражаясь, очень слабую строевую подготовку, и потому, возможно, барабаны и трубы играли в одном ритме, а солдаты маршировали в другом.
      Некоторые подразделения прошли хорошо, некоторые едва волочили ноги и спотыкались. Говорят, что строевая подготовка — это отличительная черта хорошего солдата, но, однако, разведчики — самые опасные люди во всей армии, да и, пожалуй, во всей стране — маршировали, если это можно так назвать, хуже всех — да и выглядели, несмотря на сравнительно чистую одежду, просто безобразно. Они то и дело окликали хорошеньких женщин или мальчишек, просили поднести попить и частенько выбегали из строя, чтобы кого-нибудь поцеловать, хлебнуть винца или откусить кусок-другой колбасы или пирога — в зависимости от того, что попадалось на глаза, — все время жевали и громко смеялись.
      Толпы приветствовали нас, тут и там играли оркестры, но я частенько замечал кучки людей, старавшихся показать, что им, в общем-то, все это малоинтересно. Впрочем, когда мимо проходили части, во главе которых шли Джакуне, Джабиш, Химчай, Икли или другие Товиети, то часть людей в этих кучках то и дело одергивали своих товарищей, чтобы те не забывали о спокойствии.
      Боюсь, что я слишком много замечал вокруг и слишком мало следил за парадом, так как постоянно смотрел по сторонам, пытаясь угадать, какие намерения у то и дело попадавшихся в толпе солдат: то ли приветствовать нас, то ли напасть, повинуясь тайному приказу.
      Войска все шли и шли; проход через город с востока на запад по улицам и через мосты занял почти целый день. На западной окраине города нас ждала целая флотилия больших речных паромов. Они доставили нас на противоположный берег, на новое место нашего расквартирования.
      За весь день не произошло ничего неприятного, и я спросил себя: а не стал ли я за все эти годы, наполненные злодеяниями и интригами, излишне мнительным?
      Впрочем, я постарался отбросить все сомнения и занялся работой по устройству нового лагеря.
      На следующий день в нашем лагере появился курьер, доставивший письмо о том, что Великий Совет считает своей приятной обязанностью организовать банкет в честь генерала Дамастеса а'Симабу, но намерен устроить его в удобное для меня время. В том же конверте лежала записка, написанная рукой Скопаса:
 
       «Мы с Бартоу рассматриваем предстоящий обед как предлог для того, чтобы обсудить кое-какие интересные соображения. Поэтому было бы хорошо, если бы вы взяли с собой ваших помощников и штабных офицеров, чтобы соблюсти протокол и обеспечить достаточную безопасность. Но прошу вас, по очевидным причинам, запланировать встречу на самое ближайшее будущее».
 
      — Если бы они звали в гости меня, — заявил Йонг, щелкнув по записке так, что она перелетела через весь стол, — то я взял бы с собой два полка пехоты, и это только на первое, а ведь надо подумать еще и о десерте. Я нисколько не доверяю этим ублюдкам.
      — Я тоже, — согласился я. — Но неужели, по их мнению, армия спокойно стерпит, если они меня убьют?
      Йонг со скептическим видом посмотрел в пространство.
      — Если ты думаешь, что такое опасение может их удержать, — сказал он, — то, значит, ты с возрастом ни сколько не поумнел. Бартоу и Скопас всегда презирали солдат и потому не имеют никакого понятия о том, чего можно ждать от армии. Впрочем, и ты тоже. Посуди сам: что получилось после того, как я убил ахима Бейбера Фергану? Ты думаешь, что его солдаты безумно разъярились, принялись рвать на себе волосы и с бешеными криками кинулись мстить мне за него? Ничего подобного! Они принялись наперебой заверять меня, как они рады, что этот поганец наконец сдох, и что они сами, и их сыновья, и сыновья их сыновей, и сыновья сопливых сыновей их сыновей будут преданнейшим образом служить мне, покуда над землей восходит солнце.
      Если ты позволишь убить себя, то большая часть твоей армии получит возможность делать все, что заблагорассудится. Многие тут же дезертируют, многие будут делать то, что скажут офицеры, а часть попытается присоединиться к миротворцам или к армии Нумантии, или как там они теперь себя величают. Единственные люди, на которых ты можешь целиком и полностью положиться, — это мы, твой личный штаб, болваны вроде Свальбарда, не имеющие понятия о самосохранении, и еще несколько романтических дураков.
      — Ты удержаться не можешь, чтобы хотя бы раз в день не порадовать меня каким-нибудь таким пустячком.
      — Лучше сказать, напомнить тебе о реальной жизни, — с необычной серьезностью ответил Йонг. — Но, если посмотреть с другой стороны, тебе, в общем-то, не о чем беспокоиться. У нас есть волшебники, которые могут посмотреть, не готовится ли против тебя заклинание, верно? У нас есть Товиети, которые держат пальцы на горле, я хотел сказать, на пульсе Никеи, так? Они, я полагаю, прислушиваются и к тому, что происходит во дворце Бартоу и Скопаса. Плюс к тому у тебя есть Змея, Которая Никогда Не Спит, имеющая как немало друзей среди стражников, так и своих червей, которые пробираются повсюду, навострив уши, если, конечно, у червей они есть. Тебе остается только спросить их всех, не готовится ли против тебя заговор, и если никто не скажет «да», то мы сможем со спокойной душой пойти на этот обед.
      — Мы?
      — Конечно, мы. Я хочу убедиться в том, что их повара и впрямь лучше императорских. А кто, по-твоему, будет возражать против присутствия за столом личного секретаря могущественного генерала Дамастеса а'Симабу? Вдруг потребуется помочь тебе разделаться с десертом? Ну вот. Я поделился с тобой плодами моих долгих размышлений. Что я упустил из виду?
      — Ничего, — медленно, почти по слогам ответил я. — Абсолютно ничего.
      Мы не обнаружили никаких признаков заговора. Синаит и Симея сошлись на том, что угроза исходит с юга, от Тенедоса, без особой поспешности приближавшегося к Никее. Нам необходимо было безотлагательно разрешить все вопросы с Советом, чтобы к его прибытию по-настоящему объединить силы и встретить его во всеоружии.
      Кутулу провел настоящее расследование по поводу Трериса и его армии, которая, впрочем, тревожила меня меньше всего. Как сообщил начальник тайной полиции, она находилась в лагерях, проходя там напряженную подготовку — последние слова он произнес с немалым удивлением, — и потому вряд ли может смущать советников, как то было прежде.
      Дело закончилось тем, что я отправил советникам письмо, предложив встретиться через трое суток. Хотя, конечно, у меня было много куда более важных дел.
      Я решил выглядеть франтом и выбрал сапоги в обтяжку, доходившие до середины бедер, сшитые из разноцветной, но по большей части черной кожи, такой же пестрой шляпы с белым пером, которое, ниспадая на плечо, оттеняла тщательно промытые волосы, белую шелковую кружевную рубаху с таким же ослепительно белым, пышным, тоже кружевным шарфом, ярко-алые штаны и черный плащ на ярко-красной шелковой подкладке.
      Симея надела черный костюм в обтяжку, с высоким воротником и большими буфами на плечах и бедрах. Кажущуюся скромность этого одеяния сразу же опровергала блуза с множеством огромных пуговиц, застегнутая лишь где-то немного ниже грудей. Пуговицы были заколдованы и сияли множеством цветов, отражавшихся в больших серьгах-дисках и серебряном ожерелье, сделанном в виде толстого витого шнура.
      — Обрати внимание, какие я надела хорошие, удобные и практичные башмаки, — сказала она.
      — Практичные? — переспросил я.
      Башмачки сверкали, как покрытые серебром, хорошо начищенные парадные доспехи.
      — Они без каблуков, — пояснила Симея. — Легче бегать.
      — А-а!
      Дополнял костюм Симеи широкий замшевый пояс, к которому она прицепила двое ножен — одни с волшебной палочкой, а другие — с тонким, как игла, длинным стилетом.
      — У меня есть еще один кинжал — на специальной подвязке с внутренней стороны бедра. Так что будьте поосторожнее, сэр, когда полезете меня лапать.
      Я тоже не был безоружным: под плащом был спрятан кинжал Йонга, а на виду у всех болтался мой любимый меч. В специальном кармашке на поясе лежали две железные болванки, которые я при необходимости неплохо кидал, а также любил зажимать в кулаке — от этого удар сразу становился намного мощнее и, как правило, ломал кости.
      Свальбарда я решил произвести в капитаны, а Йонга мы решили, напротив, понизить до того же самого звания. В качестве охраны я взял с собой только людей Ласлейга. Они оделись в самые лучшие свои одежды, но тоже были вооружены до зубов.
      Заметив, что в стороне переговариваются Синаит с Линергесом, я решил, что они предпринимают и другие меры предосторожности.
      И как озарение мелькнула мысль — если бы у меня были мозги, я без труда нашел бы повод, чтобы отменить банкет.
      Но, поскольку мы предусмотрели все возможные опасности, а укреплять отношения с союзниками все равно было необходимо, я отправился на банкет.
      За последние двадцать лет дворец переименовывался трижды. Сначала его называли Дворцом Совета Десяти, затем, после серьезной перестройки, он превратился в Императорский Дворец. Теперь, как я заметил, его называли просто «дворец», что свидетельствовало либо о пресыщенности, либо о реалистическом или циничном отношении к существующему режиму.
      На подходах к дворцу я увидел не так уж много солдат — не больше, чем требовалось для того, чтобы выстроить почетный караул, и потому позволил себе немного расслабиться.
      Гофмейстер сообщил, что для моего эскорта накрыты отдельные столы, и Ласлейга с его полусотней — многие заранее облизывали губы, предвкушая тот урон, который они нанесут запасам королевской кухни, — препроводили туда.
      Нашу делегацию встретили у главного входа без остановки болтавшие кавалеры и непрестанно кланявшиеся слуги и под приветственный гром труб проводили по широкой лестнице в большой зал на втором этаже. Я хорошо знал это место, так как мне довелось вытерпеть здесь множество пиров, которые устраивал Тенедос. Эти посиделки не привлекали меня даже своим чрезмерным обилием пищи и невероятно утомляли необходимостью все время пялить глаза на болтунов, которые, почти без перерыва сменяя друг друга, произносили бесконечные и скучные речи.
      Это была длинная комната с очень высоким потолком и тремя открывавшимися в обе стороны двустворчатыми дверьми, выходящими в кухню, в дальнем торце. Над ними, на маленьком балконе, находившемся примерно в пятнадцати футах от пола, помещался небольшой оркестр, уже услаждавший собравшихся своей музыкой. Площадь зала можно было уменьшить или же выгородить в нем несколько отдельных комнат при помощи больших тяжелых ширм. Сегодня здесь был расставлен только один длинный стол в глубине зала, неподалеку от кухни. Вдоль стен стояли многочисленные тележки с чашами для пунша, бесчисленными бутылками бренди и вина, а вокруг суетились лакеи.
      Здесь уже собралась вся городская знать, разодетая в свои лучшие наряды. Среди подавляющего большинства мужчин можно было увидеть лишь несколько женщин — жен или официально признанных любовниц. Увы, таковы были нумантийские обычаи, касающиеся деловых приемов.
      Бартоу и Скопас на сей раз не стали демонстрировать свое невежество, напяливая псевдовоенное обмундирование, а надели почти одинаковые белые одежды с красной и золотой отделкой, а на груди у каждого висел на толстой цепи огромный, пестрый, незнакомый и потому ничего не говорящий мне нагрудник.
      Они с преувеличенным восторгом приветствовали меня, проявили должную вежливость, правда с несколько снисходительным оттенком, по отношению к Симее и полностью игнорировали Йонга. Я поискал взглядом Свальбарда, но он исчез. Я пожал плечами, решив, что он поступил куда разумнее меня и предпочел остаться с солдатами на первом этаже и поэтому будет избавлен от необходимости переносить напыщенное красноречие ораторов, мешающее насладиться вином и говядиной.
      Я шел по залу, перекидываясь одним-двумя словами чуть ли не с каждым из присутствующих и принимая поздравления с тем, что мне удалось «покончить» с королем Байраном, хотя было ясно, что ни один из них не имел никакого представления о том, насколько грязным и кровавым было это дело. Без сомнения, все были уверены в том, что мы сошлись на поединок в сверкающей броне на поле битвы и рубились, пока не победил сильнейший. Если мне удастся пережить войну, думал я, то я смогу увидеть множество огромных живописных полотен, ни на одном из которых я не буду изображен тем грязным и вонючим оборванцем, каким я был тогда, и не увижу цену того омерзительно жестокого убийства, которое совершил, выскочив из-за занавески.
      Меня немало позабавило то, как нежно ворковали отцы города, столпившиеся вокруг Симеи. Было бы очень забавно, если бы она вдруг нацепила на шею вместо серебряного ожерелья желтый шелковый шнур и начала рассказывать им о подвигах своих братьев и сестер.
      Через полчаса лакеи препроводили нас на заранее отведенные места. Меня посадили между Бартоу и Скопасом, Симея оказалась посередине стола рядом с каким-то довольно молодым бароном, который, похоже, испытал чуть ли не священный трепет, увидев свою соседку. Йонга же засунули, как и подобало секретарю, куда-то на самый дальний конец стола.
      Естественно, обслуживание было идеальным. Банкет начался с искрящегося вина — я не без удовольствия увидел, что кто-то позаботился сказать гофмейстеру о моих вкусах и мне вместо вина подали минеральную воду, — и мясистых креветок с огурцом, отваренных с укропом. Затем последовало другое вино и грибной суп — он понравился бы мне, если бы в тарелки не подлили кисло-сладкого вина.
      Когда мы покончили с супом, со стола убрали. Бартоу и Скопас, следя за тем, чтобы я не ощущал недостатка в гостеприимстве с их стороны, развлекали меня, пересказывая самые последние придворные сплетни. Я вежливо слушал, естественно, не говоря им о том, что не дал бы и хвоста дохлой крысы за то, чтобы узнать, кто кому что сказал и кто с кем спал или не спал. Тем более что большинство имен все равно были мне не знакомы. В течение нескольких последних лет меня, как вежливо говорили, «не было в городе», и я очень мало знал о том, кто завоевал благосклонность Великого Совета, а кто, напротив, был отправлен им в изгнание или заточен в тюрьму.
      Пауза перед следующей переменой блюд почему-то стала затягиваться, и обедающие все чаще посматривали в сторону кухни, сначала с любопытством, а потом и сердито. Оттуда послышались звуки ударов, и едва я успел подумать, что то ли повар напился раньше времени и теперь крушил все вокруг, а может быть, поваренок сжег следующее блюдо и получает за это заслуженное наказание, как центральная дверь распахнулась настежь и ворвался домициус Кофи в парадной форме при всех медалях, высоко воздев обнаженный меч.
      — Предатели! Никому не шевелиться! От имени армии Нумантии мы, хранители сердца Нумантии…
      Он умолк на полуслове. Я вскочил на ноги, выхватывая меч.
      Лицо Кофи вдруг резко побледнело. В огромном зале царила полная тишина. Потом он воскликнул: