— Очень надежно, — сказал я. — Я наложил на каждую по шесть заклинаний.
      — В таком случае, поцелуй меня еще раз.
      Я повиновался. Алегрия провела по моим губам одетой в варежку рукой.
      — Прими мои поздравления, — сказала она.
      — С чем?
      — С тем, что ты перестал дуться на весь свет, как делал с тех пор... в общем, сам знаешь.
      — Я устал жалеть самого себя, — искренне признался я.
      — Тогда давай вставать. Ты опять меня обманул. Снег лезет за шиворот.
      Я помог Алегрии встать, и она снова посмотрела на неказистое деревянное строение.
      — Что это такое? спросила она.
      — Это тайная явка, где встречаются нумантийские шпионы с майсирскими изменниками.
      — Откуда ты о ней проведал?
      — Я спросил у лигабы Салы, не знает ли он какое-нибудь тихое, уединенное место, куда можно было бы пригласить девушку.
      — Полагаю, — сказала Алегрия, — если Сале известно об этой явке, век майсирских изменников недолог.
      — Наверное, ты права. А теперь помоги мне перенести запасы еды.
      Я протянул Алегрии две сумки с провизией. Она снова подозрительно посмотрела на дом.
      — Забавное сооружение, — заметила девушка. — Думаю, именно это подразумевают, говоря о доме, через которое растет дерево.
      — Два дерева, — поправил ее я. — Смотри, вон и второе.
      — Замечательно. Интересно, а печь здесь есть? Кажется, снова пойдет снег.
      — Сходи посмотри. В посольстве сказали, в коробочке у двери висит заколдованный брелок, который используется вместо ключа.
      Я перенес наши припасы на крыльцо, а затем отвел лошадей в сарай. Поблизости протекал не затянутый льдом ручеек, и я покормил, напоил и вытер уставших животных. К тому времени, как я закончил, снова пошел снег. Сезон Бурь подходил к концу, и весна была уже не за горами. Но по-прежнему было холодно, особенно для такого изнеженного тропиками человека, как я, так что в дом я вошел порядком замерзшим.
      На самом деле это был загородный дом для отдыха сотрудников нумантийского посольства. Но Сала, рассказавший мне о нем, упомянул, что в свое время дом использовался для тайных встреч. Так продолжалось до тех пор, пока королю Байрану не надоели эти глупости и одного дипломата — лигаба не уточнил, Боконнока или кого-то другого, — отправившегося на встречу со своим агентом, не встретил эскадрон майсирской конницы. Нецелевому использованию загородного дома был положен конец.
      Дом выходил окнами на замерзшее озеро. В нем было восемь спален; четыре по одну сторону от центрального зала, четыре по другую. Сам зал, хотя и с низко нависшим потолком, оказался довольно просторным. В камине, сложенном из речной гальки, я смог бы выпрямиться в полный рост. Поленницы доходили до потолка. Повсюду вместо ковров лежали и висели шкуры различных животных. Мебель была из грубо обработанного дерева. Стулья выглядели так, словно готовы были проглотить человека, опрометчиво подошедшего слишком близко, а если кто-нибудь ложился на кровать вздремнуть часок, то погружался в вечный сон.
      С одной стороны от центрального помещения располагался обеденный зал, с другой кухня. Кладовая была набита всевозможными бутылками и различными видами вяленого и копченого мяса. В каждой комнате имелся камин, топившийся дровами. Из склона холма за домом бил горячий источник, и вода отводилась в дом по системе труб. Холодная вода поступала из соседнего ручья.
      Внутри дома росли два дерева, по одному у противоположных сторон. Считалось, что эти деревья приносят удачу, — при возведении дома они получили благословение. Весьма скромное жилище было очень уютным, своеобразным обособленным мирком.
      Именно то, на что я рассчитывал.
      — Ну? — спросила Алегрия.
      За те несколько минут, что меня не было, она зажгла два светильника, наколола щепок и начала разводить огонь в камине. Поленья, сложенные пирамидой над языками потрескивающего пламени, уже дымились.
      — Что ну?
      — Разве ты не удивлен, что женщина, особенно далриада, может развести огонь в суэби, среди волков и драконов?
      — Нисколько не удивлен. Ты же говорила мне, что далриады умеют все.
      — Будем считать, я несколько преувеличила. Ну же, Дамастес, похвали меня.
      — Я тобой восхищаюсь.
      — Вот как?
      Алегрия сидела на шкуре белого медведя перед камином, подобрав под себя ноги. Сняв шубу, она осталась в свободных шароварах из мягкой ткани и блузке из материи под леопардовую шкуру, схваченной сбоку застежкой. Встав, Алегрия повернулась так, что свет пламени в камине обрисовал ее силуэт, и снова прошептала:
      — Вот как?
      Расстегнув застежку, она сбросила блузку. Ее тело было гладким, упругим. Соски затвердели.
      Алегрия приблизилась ко мне, и я попытался ее обнять.
      — Нет, — едва слышно прошептала она. — Не надо спешить, не надо торопиться.
      Я послушно опустил руки. Алегрия медленно расстегнула мою тяжелую шубу, развязала шнурки меховых штанов, и они сползли на пол. Сбросив сапоги, я перешагнул через одежды, на мне осталась только набедренная повязка.
      — А ты очень красивый, — заметила Алегрия.
      — Не такой красивый, как ты.
      Нагнувшись, она поцеловала меня в сосок. Я провел ладонью по ее гладкому плечу.
      — Я хочу тебя поцеловать, — прошептала Алегрия, и ее губы призывно раздвинулись.
      Наши языки переплелись, я обнял ее за плечи, прижимая к себе. Но Алегрия, учащенно дыша, оторвалась от меня.
      — Меня научили... первый раз это должно произойти медленно, — сказала она. — Но, клянусь, я не могу больше ждать.
      — И я не могу, — хрипло произнес я, подхватывая ее на руки.
      Колени Алегрии подогнулись, словно не в силах больше держать вес тела. Я осторожно опустил ее на шкуру.
      — Я хочу, чтобы ты полюбил меня, полюбил прямо сейчас, — прошептала девушка. —Дамастес, все мое тело изнывает от желания. Не останавливайся до тех пор, пока я не получу полного удовлетворения.
      Я поцеловал Алегрию в крохотный пупок, проведя языком внутри, а ее пальцы завозились с завязками шаровар. Она приподняла бедра, и я стащил их с нее. Сокровенный треугольник между ног Алегрии зарос пушком; я прикоснулся к нему нежным поцелуем, затем спустился ниже, проникая языком внутрь, лаская твердый узелок.
      Откликаясь на мои поцелуи, Алегрия вцепилась руками мне в волосы, ее дыхание участилось, стало хриплым. Застонав, она дернулась, прижимаясь ко мне, но я и не думал останавливаться.
      — Иди же ко мне, пожалуйста, скорее! — взмолилась Алегрия.
      Поспешив исполнить ее просьбу, я стал тереться членом о призывно раскрытые губы, мокрые от собственных выделений и от моей слюны. Затем я медленно надавил вперед, преодолевая сопротивление, и вдруг оно разом прекратилось. Алегрия вскрикнула. Я не стал проникать дальше, просто раскачивался из стороны в сторону, всего на какие-то доли дюйма, и она со стонами начала откликаться на мои движения. Наконец я углубился внутрь, и Алегрия обвила меня ногами, прижимая к себе. Я поцеловал ее, и она принялась неистово ласкать мое лицо своим языком. Я отпрянул назад, едва не выйдя из нее, а затем резко нырнул вперед, и Алегрия снова вскрикнула, на этот раз от радости. Я повторял и повторял эти движения, расплачиваясь за долгие месяцы воздержания и глупости, — и в конце концов, не выдержав, взорвался в ее чреве.
      — Черт, — пробормотал я.
      — Молчи, прошептала Алегрия.
      Ее пальцы скользнули вниз, по моим бедрам, ощупывая мошонку, основание члена, прикасаясь к этому месту, к тому, и вдруг я снова почувствовал себя готовым. Теперь мы стали двигаться вместе. Казалось, у нас за плечами огромный опыт и мы повторяем давно знакомый танец, хотя в действительности мы лишь совсем недавно впервые познали друг друга. Вдруг Алегрия громко вскрикнула, откидывая голову назад, судорожно напрягая мышцы, и я вторично достиг вершин блаженства. Ее лицо исказилось в сладостных муках, глаза закрылись. Я долго гладил мокрое от пота тело Алегрии, пока наконец она не открыла глаза.
      Я не ошиблась, сказав еще много месяцев назад, что мне очень повезло.
      — Нет, — возразил я, — это мне повезло.
      — Быть может, когда-нибудь твои слова станут правдой, — прошептала Алегрия, переворачивая меня на спину.
      — Так, это было один раз, — сказала она, вставая на колени и начиная ласкать мой член. — Вот, малыш, что значит так долго не тренироваться. Как ты быстро утомился. Тебя надо немного подбодрить.
      Облизнув языком кончик члена, она оттянула крайнюю плоть и осторожно провела зубами по головке. Ее язык прикасался ко мне тут, там, а руки тем временем поглаживали яички и нижнюю часть живота. Мое естество опять затвердело в готовности, а Алегрия скользила ниже и ниже, забирая его в рот, проводя по нему шершавым языком. И снова весь мир закружился передо мной. Настала моя очередь вскрикнуть от наслаждения. Алегрия, подняв голову, сглотнула.
      — Настоящее семя гораздо вкуснее всего того, что нам давали на занятиях, — заметила она. — По крайней мере, это относится к твоему.
      Приподнявшись, я поцеловал ее.
      — Два раза, — улыбнулась Алегрия.
      Мы лежали рядом, лениво лаская друг друга, наслаждаясь теплом огня в камине и жаром невидимого пламени, бушующего в нас.
      — Буду я похож на дурака, если скажу, что люблю тебя? — спросил я.
      Алегрия изумленно раскрыла глаза.
      — Н-нет. Конечно же нет. Но...
      — Что?
      — Я... Этого не должно быть... Проклятие, я растерялась!
      У нее навернулись слезы, но она решительно вытерла глаза.
      — Извини, — неудачно пошутил я. — Я больше никогда не произнесу эти слова.
      — Не будь ослом. — Алегрия глубоко вздохнула, собираясь с силами. — Дамастес, я тебя люблю.
      — Хорошо, что мы пришли к единому мнению. Мы поцеловались.
      — Знаешь, когда я в тебя влюбилась? — спросила Алегрия. Я покачал головой. — В ту самую первую ночь, когда ты выбросил таблетку в окно.
      — Так, обожди-ка минутку, — возразил я. — Бессмыслица какая-то получается. Я же сказал, никаких цепей, так что...
      — А я добровольно надела их на себя. Но только кто сказал, что любовь — это цепи?
      Скорчив гримасу, я промолчал.
      — Забудь о ней, — сказала Алегрия. — Все это прошло. Осталось позади. Думай о чем-нибудь другом.
      — Ну хорошо, — смущенно протянул я, все же охваченный любопытством. — У меня есть к тебе один вопрос, но тебе необязательно на него отвечать. Помнишь, в первую ночь ты порезала себе палец, чтобы никто не сплетничал о том, чего не было.
      — Да. И что?
      — Но сегодня мне показалось... я почувствовал, что ты впервые занималась любовью.
      — Кажется, ты говорил, что вырос в деревне.
      — Это действительно так, — подтвердил я. — Но я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору?
      — Разве ты не слышал шутку про бедную девушку, любившую сеновалы и деревенских парней, которых она там встречала? А потом один богатый старый крестьянин решил на ней жениться, но только в том случае, если она девственница?
      Я действительно слышал подобные шутки, неизменно заканчивавшиеся тем, что какой-нибудь молодой парень оказывался в том месте, которое старый богач считал своей собственностью.
      — Слышал.
      Как верно заметила Алегрия, многим доводилось попадать в эту затруднительную ситуацию. Но мне вдруг стало смешно.
      — Значит, во время церемонии посвящения в полноценные далриады тебе пришлось стоять навытяжку, в то время как акушерка накладывала швы на одно определенное место?
      — Да нет же, идиот! Это было сделано с помощью магии.
      — Так-так. Теперь все встало на свои места, ибо ты, несомненно, обладаешь определенными талантами, которых, на мой взгляд, нельзя встретить у девственницы.
      — Это входило в мое обучение, — призналась Алегрия, заливаясь краской. — Я обратила внимание, что ты заглянул в ту комнату с... мы их называли «соломенными лошадками». Как только девочки достигают определенного возраста, их знакомят с этими чучелами и заставляют учить множество позиций. Все то, что изобрели вы, похотливые мужчины, и еще две. Настал мой черед покраснеть.
      — Да, — продолжала Алегрия. — Эти чучела использовались именно для того, о чем ты подумал. Мы также занимались и с другими учебными пособиями, как с большими, так и с маленькими. Маленькие мы называли лиджами, принцами, так как нам было известно, что чем старше и знатнее мужчина, тем крохотнее его игрушка.
      — По-моему, вам преподавали чистую механику, без капли романтики. Не говоря о том, что вам должно было быть больно.
      — О, сестры далриады совсем не варвары, — успокоила меня она. — Первым делом, когда мы еще были совсем маленькие, нас научили удовлетворять самих себя. Затем нас обучали другим искусствам. Частично занятия проходили во сне. Один такой сон я запомнила очень хорошо. Тогда мне было, наверное, лет тринадцать. Мужчина был высокий, с пышной черной бородой, щекотавшей мне грудь, когда он на меня лег. Он доставил мне незабываемое наслаждение, и, когда я проснулась, у меня между ног было мокро, как будто я действительно познала мужчину. Но когда я поняла, что на самом деле никого не было, у меня чуть не разорвалось сердце. Исцеление пришло лишь на следующую ночь, когда колдуньи-далриады снова прислали мне чернобородого красавца.
      Я рассказала о нем одной своей подруге, и та, рассмеявшись, сказала, что он и ее навещал в эту ночь. Я была настолько глупа, что испытала ревность. На самом деле сны приходили циклами, и все мы одновременно изучали одни и те же вещи. В других снах являлись другие мужчины. Не только мужчины, но и женщины. Иногда их было несколько.
      Большинство из нас время от времени принимали настоящих возлюбленных — взрослых женщин или своих подруг. У далриад существует традиция: старшие учат младших. В течение нескольких недель мы с Зелен, той женщиной, которую ты видел, жили друг с другом. Тогда мне это не казалось чем-то плохим; не кажется и сейчас. Я читала, что люди стараются найти удовольствие, где только могут. Даже заключенные утоляют похоть друг с другом, разве не так?
      — Не знаю, — сказал я. — Мне еще никогда не приходилось сидеть в тюрьме.
      — Еще я читала, что солдаты, когда у них нет девственниц, которых можно обесчестить, и армейских шлюх, тайком прибегают к услугам своих собратьев, не обращая внимания на то, какое их за это может ждать наказание.
      — Это действительно так, — подтвердил я. — Но в Нумантии нет никакой необходимости держать это в тайне. Разве может быть противозаконным что-то естественное?
      — В Майсире все по-другому, — сказала Алегрия. — Подобное допускается только в тех случаях, когда это необходимо для того, чтобы уничтожить врага.
      — Давай переменим тему, — продолжала она. — Надеюсь, ты понимаешь, что я не должна была ничего тебе рассказывать.
      — Это еще почему?
      — Вспомни, я ведь... я была девственницей, а это главное в далриаде.
      — Ты хочешь сказать, что мужчина, которому... дарят далриаду, — эти слова дались мне с огромным трудом, — должен свято верить, что все ее мастерство, все то, что она умеет вытворять со своим телом, является даром богов?
      — Именно так. В первую очередь Джаены.
      — Клянусь своим богом-обезьяной Ваханом, какие же мужчины глупые! — воскликнул я.
      — Возможно, но некоторых из них я нахожу очень милыми. И о них стоит заботиться.
      Я находил Алегрию близкой к совершенству, с каждым днем все сильнее в нее влюбляясь. Самым большим ее недостатком было то, что она абсолютно не умела готовить. И не потому, что не понимала природы продуктов — это входило в курс обучения далриад, — а потому, что она просто не считала нужным быть аккуратной. Чуть больше соли, чуть меньше специй, чуть дольше подержать в печи, чуть меньше помесить — Алегрия не задумывалась о таких пустяках.
      — Но в конце концов, — как-то заявила она, — далриада вовсе не обязана уметь готовить. У благородных господ, для которых мы предназначаемся, всегда есть повара, чтобы приготовить еду, и слуги, чтобы принести ее в постель. Только неотесанный варвар может затащить такой нежный цветок, как я, в суэби и заставить его заниматься такой грязной работой, как чистить горшки!
      — Покорнейше прошу меня извинить, — сказал я, отвешивая низкий поклон. — Но я действительно неотесанный варвар, войзера Алегрия, к тому же чужеземец. Быть может, тебе больше придется по душе другая работа. Будь так любезна, попробуй зажать мне уши своими щиколотками.
      Поклонившись с издевкой, Алегрия легла в кровать.
      — Как прикажете, сэр.
      Впрочем, отсутствие у Алегрии кулинарного таланта не имело никакого значения — как и положено прилежной ученице, она запомнила наизусть множество всевозможных рецептов. Следуя ее указаниям, я весело гремел кастрюлями и котелками. Не могу сказать, что я умею готовить, и все же по сравнению с Алегрией меня можно было считать непревзойденным кулинаром. С другой стороны, мы почти не тратили время на еду. По крайней мере в прямом смысле этого слова.
      Мне очень хотелось, чтобы это продолжалось не пять дней, а пять недель, но вскоре короткий отдых окончился, и нам пришлось возвращаться в Джарру. Дома меня ждало одно приглашение, прямо на этот вечер, от которого я не мог отказаться.
      Я показал это приглашение Алегрии, и она, вздрогнув, побледнела от страха.
      — Что емуот тебя нужно?
      — Не знаю. Но, не сомневаюсь, он сам мне все скажет.
      — Будь осторожен, любимый. Будь очень-очень осторожен.
      — Можете обращаться ко мне по моему титулу: азаз, — тихо произнес маленький человечек. — Ибо никто не должен знать мое имя. Уверен, вам известно, что знание имени колдуна дает другому чародею определенную власть над первым. И хотя я никого не боюсь, нет смысла предоставлять кому бы то ни было малейшее преимущество.
      Азаз, таинственный церемониймейстер, был верховным колдуном Майсира, самым могущественным чародеем королевства. Никому в нашем посольстве не было ничего известно о человеке, занимавшем эту должность, кроме того факта, что он внушал всем страх. Ни одному нумантийцу, в том числе послу Боконноку, не доводилось ни разу встречаться с ним. Нынешний азаз, как и все его предшественники, предпочитал уединение своего замка — пятиугольного здания из черного камня, расположенного на самой окраине Моритона, прямо у высокой стены, за которой начиналась чаща Белайя.
      Появляясь при дворе, азаз оставался в специальном помещении или занавешенном алькове. А если он призывал кого-то к себе, этот человек послушно являлся к нему, хотя и существовал риск, что ему не суждено будет вернуться.
      Азаз оказался очень маленького роста, лысоватым и гладко выбритым; ему было, по моей прикидке, лет сорок с небольшим. Своим умным лицом и проницательным взглядом он напомнил мне другого человека, также предпочитающего уединение и внушающего всеобщий страх, — Кутулу, Змею, Которая Никогда Не Спит. Но в то время как глаза Кутулу тщательно фиксировали все, что видели, ледяные глаза азаза, бледно-голубые, почти бесцветные, просто лучились силой и властью.
      Только не подумайте, что они были похожи на глаза императора. Горящий взгляд Тенедоса захватывал в плен того, на кого падал, требуя беспрекословного повиновения. Глаза азаза вызывали в памяти безумный взгляд сумасшедшего. Ему не нужно было отдавать приказания, ибо могущество его было столь велико, что он просто сокрушал тех, кто становился у него на пути, — даже если азазу это только на мгновение казалось.
      Меня он встретил облаченным в штаны и рубашку из тяжелого дорогого темно-коричневого шелка. В руке азаз держал жезл из слоновой кости, покрытый затейливой резьбой. Разговаривая со мной, он постоянно крутил этот жезл.
      Азаз принял меня в маленькой комнате на первом этаже, у самого входа в свой замок. Голые каменные стены были лишены каких-либо украшений; лишь на одной висело черное знамя с незнакомым мне красным символом.
      Поклонившись, я назвал себя. Азаз не стал терять время на любезности.
      — Вы мне не нравитесь, Дамастес а'Симабу, — произнес он равнодушным тоном, словно говоря о погоде.
      Опешив, я недоуменно заморгал.
      — Почему? Потому что я нумантиец?
      — Действительно, я не питаю особых симпатий к вашему народу, но в данном случае мои чувства имеют более личный характер. Помните ли вы человека, известного вам под именем Микаэла-Повелителя духов?
      Азаз имел в виду Микаэла Янтлуса, верховного чародея Чардин Шера. Я проник в замок, где укрывались он и его повелитель, и сотворил заклятие, которому меня научил провидец Тенедос. Мне удалось бежать за считанные мгновения до того, как поднявшийся из земли демон уничтожил замок и спрятавшихся в нем бунтовщиков. Я полагал, все это осталось далеко в прошлом, но, похоже, я ошибался.
      — Разумеется.
      — В детстве мы с Микаэлом были друзьями — в той степени, в какой позволяет себе узы дружбы чародей. Микаэл решил, что, отправившись странствовать по свету, узнает больше и выучится быстрее. И действительно, он добился значительных успехов, но вы и ваш император швырнули его назад на Колесо. Я пытался связаться с его духом, узнать, в кого он перевоплотился, но ни один из вызванных мной демонов не смог мне ничем помочь. Вероятно, Микаэл до сих пор гостит у богов. Но может быть, он был уничтожен невосстановимо. Так что, нумантиец, как видите, любить мне вас не за что.
      Я считаю, что на искренность надо отвечать тем же.
      — Микаэл Янтлус находился в чужой стране, где помогал бунтовщику, восставшему против законного правителя, — холодно произнес я. — Он получил по заслугам, как и изменник, которому он служил.
      — Я вижу, что ваша дерзость, свидетелем которой я стал еще во время вашей первой встречи с моим королем, не имеет границ, — слабо улыбнулся азаз.
      Я вспомнил закрытый шторами альков за спиной короля Байрана.
      — Что касается Микаэла, не могу согласиться, что он получил по заслугам, и все же его судьба была предопределена, — продолжал азаз. — У него всегда было гораздо больше честолюбия, чем у меня. Кстати, если бы Микаэл остался жив, не сомневаюсь, он рано или поздно сбросил бы Чардин Шера, после чего началось бы такое противостояние колдунов, что боги раскрыли бы рты от изумления.
      Я молчал.
      — Но этого не случилось. Так что именно мне предстоит стать тем, кто испытает могущество вашего великого провидца Тенедоса, — сказал азаз. — Хотя бы для того, чтобы узнать, удалось ли вашему императору забрать после гибели бедняги Микаэла его силы. Я и боевые колдуны против Тенедоса и Чарского Братства.
      — Не могу представить себе, как может осуществиться подобное соперничество, если между нашими государствами установится прочный мир, — заметил я. — А так будет обязательно. Или же вы намереваетесь сорвать переговоры?
      — Ни в коем случае, — заверил меня азаз. — Мой король желает мира, а я его верный слуга. Как я уже говорил, у меня, в отличие от Микаэла, совсем нет честолюбия. Больше того, я довольно настороженно отношусь к тем, кто стремится к звездам. Я имею в виду и вашего императора, и вас лично. Не хочу никого оскорблять, но, согласитесь, каких-нибудь десять лет назад Тенедос был опальным чародеем, отправленным в ссылку, а вы молодым армейским легатом.
      — Вижу, вам многое известно о нас, — сказал я. — Но хотя я ничего не могу сообщить вам о целях, которые поставил перед собой император, относительно себя искренне заявляю: все мои достижения явились для меня большой неожиданностью. Если честно, я так до сих пор думаю.
      Азаз скептически посмотрел на меня.
      — К тому же, — продолжал я, начиная распаляться, — вы заверяли меня, что не хотите никого оскорблять, но при этом ваши слова никак нельзя считать дружескими высказываниями. Если вы пригласили меня только для того, чтобы устроить словесный поединок, позвольте попросить вашего разрешения откланяться.
      — Успокойтесь, петух вы задиристый, — невозмутимо произнес азаз. — У меня была определенная причина искать встречи с вами наедине. Если бы то, что я вам сейчас скажу, исходило от моего повелителя, это очень легко можно было бы ошибочно принять за угрозу. На самом деле это не так. В действительности это скорее предостережение. Как я уже сказал, у меня нет доверия к тем, кто страдает избытком честолюбия, в чем, на мой взгляд, повинны вы, ваш император и даже, пожалуй, весь народ Нумантии.
      Если я прав, по всей вероятности, этот чудесный мир, к которому сейчас все так стремятся, не продержится больше нескольких лет.
      Назову еще одну причину моих подозрений: император Тенедос неоднократно во всеуслышание заявлял о своем преклонении перед Сайонджи, богиней Разрушения.
      — Богиней Разрушения и Созидания, — поправил его я, повторяя как попугай то, что неоднократно слышал от императора. — Иногда приходится разрушить что-то до основания, чтобы затем восстановить заново.
      — Верно. Ваш император в основном говорит о созидательной стороне богини. Но почти все жрецы утверждают, что эта сторона Сайонджи ограничивается лишь ее контролем над Колесом. Действительно, именно она определяет, как и когда нам будет позволено вернуться на землю. Но нет никаких указаний на то, что у Сайонджи созидательная натура, как у Умара-Творца. Впрочем, быть может, ваш император знаком с ней лучше нас.
      — Возможно, — нетерпеливо произнес я. — Но я не жрец, и меня мало интересуют боги.
      — Не сомневаюсь в этом. Как правило, солдаты вспоминают о боге только тогда, когда приходит их смертный час, — согласился азаз. — И все же обратите внимание на первую часть моего предостережения. Пусть ваш император поклоняется Сайонджи. Но, на мой взгляд, подобное поклонение привлекает нежелательное внимание со стороны богини. Быть может, это уже произошло. В таком случае, я буду очень удивлен, если она не потребует кровавой дани.
      — Например, объявления войны Майсиру, — заключил он, и теперь в его голосе прозвучали ненависть и угроза.
      — Вы ошибаетесь, сэр, — сказал я, прилагая все силы, чтобы сохранить спокойствие.
      — Разве? Возможно. Очень на это надеюсь, несмотря на то что мне хотелось бы испытать силу магии вашего императора. В противном случае считайте это вторым предостережением. Я знаю, вы родом из жарких тропиков, так что климат Майсира для вас внове. Воспользуйтесь тем, что вам предоставилась возможность погостить у нас. Попробуйте опустить в воду кусок льда. Вы увидите, какая небольшая часть останется над поверхностью. Так вот, Дамастес а'Симабу, лед — это Нумантия, а Майсир по сравнению с вашим королевством велик так же, как огромен в сравнении с куском льда океанский айсберг.
      Не вздумайте бросать нам вызов — это окончится плохо для вас, для вашего императора и для всей Нумантии.
      Я поклонился, едва сдерживая ярость.
      — Сэр, мы оба должны испытывать огромное облегчение, — сказал я. — Ибо я торжественно даю вам свое слово, которое, если вам что-нибудь известно обо мне и моем роде, никогда не нарушалось: Нумантия не желает войны, не претендует ни на пядь майсирской земли и не хочет смерти ни одного солдата, мужчины, женщины или ребенка, не важно, майсирца или нумантийца.
      Холодные глаза азаза сверлили меня насквозь. Никто из нас не отвел взгляда. Вдруг азаз кивнул, и я понял, что он меня отпускает. Выйдя из его дворца, я сел в свои сани.
      Всю дорогу домой я думал над словами азаза. Я пришел к выводу, что в его лице мы имеем очень опасного врага, но, по крайней мере, он открыто высказал свои чувства.
      Через три дня, на восьмой день Сезона Туманов, мы встретились с королем Байраном, чтобы обсудить последние детали предварительного договора. Я уже научился улаживать любые противоречия. Но на этот раз все прошло гладко, и подготовленный проект можно было отправлять императору. У меня мелькнула мысль, где на этот раз прячется азаз, но я от нее отмахнулся.
      Перемирие было уже у нас в руках, нам оставалось только ухватить его. И я надеялся, что после того, как будут усмирены пограничные районы, на смену временному перемирию придет мир на веки вечные.
      — По-моему, этот способ отпраздновать столь знаменательное событие гораздо лучше, чем пышный стол, обильное возлияние вина, громкие крики и песнопения, — прошептала мне на ухо Алегрия. — Ты не находишь?
      Устроившись надо мной на коленях, она ввела в себя мой член. Я приподнял бедра, проникая в глубь нее, и она, застонав, опустилась на меня. Наши губы слились воедино. Потом Алегрия уселась, а я продолжал двигаться у нее внутри. Она вытянула ноги вперед, к моей голове, а сама откинулась назад.
      Ее дыхание участилось, стало хриплым. Алегрия прижалась ко мне бедрами, стискивая мое естество мышцами своего чрева. Я едва не кончил, но, собрав все силы, сдержался. Она развернулась, вытягивая свои ноги вдоль моих, и нагнулась вперед, хватая меня за икры. Судорожно дернувшись, я разрядился. Алегрия соскочила с моего члена, сползла назад и взяла его в рот, а я принялся ласкать ее языком. Наши тела одновременно забились в сладостных судорогах, и мой рассудок захлестнула горячая влага.
      Через какое-то время я пришел в себя.
      — О великие боги! — с трудом вымолвил я. — Ну и заставила ты меня потрудиться! Кажется, у меня не осталось ни одной целой кости. Ты что, думаешь, я цирковой акробат?
      — Замолчи! — возмутилась Алегрия. — Это я проделала всю работу.
      — Если мой член еще когда-нибудь затвердеет, а я думаю, этого больше никогда не произойдет, — сказал я, — я покажу тебе одну из своихлюбимых поз. Для этого потребуются всего лишь лебедка, двенадцатифутовые доски, двести ярдов крепкой веревки и шестнадцать баранов.
      — Болтун! — улыбнулась Алегрия. — Но я знаю, где взять очень мягкую шелковую бечевку. Если тебя это интересует.
      Прошло больше трех недель, а ответа из Никеи до сих пор не было. Я уже начинал беспокоиться, хотя мне следовало помнить о капризах неустойчивой весенней погоды и других препятствиях, затрудняющих сообщение с Нумантией. Но до сих пор все проходило на удивление гладко, и я начал считать везение чем-то постоянным, чего, разумеется, никогда нельзя делать.
      Я не находил себе места от беспокойства, а Сезон Туманов приближался к концу.
      Только на сороковой день мы получили сообщение из Нумантии. Император в целом одобрил договор. У него осталось несколько мелких замечаний. Как только они будут учтены, можно будет договариваться о том, чтобы он приезжал в приграничный район, где и состоится встреча двух великих правителей.