Побывав на Промышленной выставке, проходившей в Нижнем Новгороде с 17 по 20 июля 1894 года, августейшая чета убедилась в том, что Россия уверенно крепнет и выходит в первую пятерку наиболее развитых держав мира. С этим ощущением царь и царица отправились в свое первое после коронации путешествие по Европе. Их путь лежал через Киев, где императорская чета присутствовала при освящении Владимирского собора – столь же выдающегося памятника русского зодчества, как и храм Христа Спасителя в Москве. Оттуда они поехали в Бреславль и Герлиц, где проходили крупные маневры германской армии.
      Там произошла первая встреча Вильгельма II и Николая II – последних императоров Германии и России. Уже тогда Вильгельм намеревался сделать своего кузена союзником, но Николай понимал, что это невозможно, ибо впереди его ждал Париж, и его союзники находились именно там. Однако прежде чем уехать, царская чета побывала в Дании и в Лондоне у родственников Александры Федоровны и лишь после этого прибыла в Париж, с нетерпением ожидавший могущественнейшего восточного друга.
      Раймон Пуанкаре, блистательный депутат парламента, произнося речь перед торгово-промышленными и финансовыми тузами страны, сказал: «Предстоящий приезд могущественного монарха, миролюбивого союзника Франции... покажет Европе, что Франция вышла из своей долгой изолированности и что она достойна дружбы и уважения».
      Французы готовились к приезду Николая. Железнодорожные билеты в Париж ко дням торжеств стоили на 25 % больше против обычной цены, занятия в школах были отменены на неделю. Для тех, кто хотел наблюдать за проездом царской четы от вокзала Пасси до здания русского посольства на улице Гренель, владельцы домов сдавали места у окон, причем одно окно стоило 5000 франков.
      23 сентября Николай и Александра Федоровна прибыли на пароходе в Шербур, где их встретил президент республики Феликс Фор. Восторг и искренняя любовь парижан к царю и России были совершенно неописуемыми и порой не поддавались объяснению. Дело даже дошло до того, что во время богослужения в Соборе Парижской Богоматери органист вдруг заиграл русский гимн.
      Не желая раздражать «кузена Вилли», Николай почти все время осматривал достопримечательности великого города, стараясь воздерживаться от политических речей. Царь и царица побывали в парламенте, Большой опере, Соборе Парижской Богоматери, Пантеоне, Доме Инвалидов на могиле Наполеона, Французской Академии, театре Комеди Франсэз, на Севрской фарфоровой мануфактуре и Монетном дворе, в Лувре и Версале. В последний (пятый) день пребывания в Париже царская чета уехала в Шалон, где в их честь состоялся большой военный парад. Здесь Николай уже не мог молчать и на банкете, данном офицерами и генералами Франции, сказал: «Франция может гордиться своей армией... Наши страны связаны несокрушимой дружбой. Существует также между нашими армиями глубокое чувство братства по оружию».
      После этого царь и царица на три недели уехали в Дармштадт – к родителям Александры Федоровны. А в Париже долго еще вспоминали об этом визите, так как он, по всеобщему признанию, способствовал тому, что Франция вышла из оцепенения, в котором она находилась четверть века после разгрома во Франко-прусской войне, и снова почувствовала себя могучей великой державой.

      Возвратившись из Дармштадта в Петербург, Николай узнал, что за время его отсутствия организовалось и широко развернулось социалистическое движение, руководимое в столице Петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», во главе которого стоял Владимир Ульянов с группой своих товарищей.
      Борьба с революционным движением, несомненно, была одной из важнейших задач Николая II и всего государственного аппарата России. В то время одним из главных экономических требований рабочих, руководимых социалистами, было установление 8-часового рабочего дня и обязательных ежегодных отпусков. Понимая законность этих требований, царская администрация пошла навстречу рабочим, и 2 июня 1897 года был издан закон, установивший 66 обязательных праздничных дней. Что же касается праздников местных, то объявление их рабочими или нерабочими днями закон предоставил усмотрению заводчиков и фабрикантов.
      К тому времени и рабочий день снизился до 10 часов и только наиболее отсталые рабочие соглашались трудиться по 12 часов в смену за мизерные сверхурочные надбавки.
      Вследствие всего этого борьба за 8-часовой рабочий день и дополнительные дни отдыха отступила на второй план. И все же там, где влияние социалистов было сильным (традиционно это были наиболее развитые в промышленном отношении города Петербург, Москва, Иваново-Вознесенск, Екатеринслав, Киев, Лодзь), забастовки и стачки продолжались.
      Тем не менее бурное экономическое развитие России происходило далее. Этому способствовали введение государственной монополии на торговлю вином, когда все доходы от продажи алкоголя шли в казну; установление твердого курса рубля, получившего золотую основу; активное железнодорожное строительство, быстрый рост флота (как торгового, так и военного) создание множества новых заводов и фабрик. Но при всей привлекательности такого хода развития возник опасный крен, при котором за бортом народнохозяйственного корабля оказалась деревня, пережившая к тому времени неурожайные 1898 и 1899 годы.

      В конце 1901 – начале 1902 года находившиеся в глубоком подполье разрозненные группы народников предприняли ряд энергичных попыток объединиться в политическую партию социалистов-революционеров. По первым буквам этих двух слов возникла аббревиатура – «эсеры». Партия сохранила и основные положения программы «Народной воли», и верность методам ее борьбы, поставив во главу угла политический террор.
      Организации «Народной воли» существовали и в России, и за границей. В Берне, благодаря усилиям супругов Житловских, обосновалось руководство «Заграничного союза социалистов-революционеров», члены которого жили во многих странах Европы и Америки. В России до объединения существовало несколько не имевших единого центра, но все же связанных между собою организаций – «Южная партия социалистов-революционеров», «Северный союз социалистов-революционеров», «Аграрно-социалистическая лига» и еще несколько более мелких.
      Члены этих организаций исповедовали и индивидуальный террор. Первый выстрел, прозвучавший после долгого перерыва 14 февраля 1901 года, был направлен в министра народного просвещения, профессора римского права Н. П. Боголепова. Его смертельно ранил эсер Петр Карпович, 27-летний нигилист, недоучившийся студент – тот социальный элемент, о котором виленский генерал-губернатор, князь П. Д. Святополк-Мирский сказал так: «В последние три-четыре года из добродушного русского парня выработался своеобразный тип полуграмотного интеллигента, почитающего своим долгом отрицать семью и религию, пренебрегать законом, не повиноваться власти и глумиться над ней». Боголепов умер 2 марта, а Карповича приговорили к 20 годам каторги, но уже в 1907 году он был переведен на поселение, откуда благополучно бежал за границу, и вскоре же, нелегально вернувшись в Россию, принялся за прежнее дело – подготовку террористических актов.
      После убийства Н. П. Боголепова эсеры поняли, что эпоха смертных казней отошла в прошлое и вплотную занялись созданием партии. Инициатором этого стал руководитель московских эсеров А. А. Аргунов. Однажды у него на квартире появился приехавший из-за границы эсер Евно Фишелевич Азеф, пользовавшийся репутацией честного и стойкого революционера, на самом же деле – агент московского Охранного отделения. Полностью доверяя Азефу, Аргунов вскоре узнал, что его новый товарищ уезжает за границу, и тут же вручил ему все адреса, явки, пароли и фамилии и отрекомендовал Азефа с самой лучшей стороны как представителя эсеров-москвичей. Одновременно поехал за границу с той же целью представитель эсеров-южан и северян Григорий Андреевич Гершуни. Встретившись, Азеф и Гершуни быстро обо всем договорились и в дальнейших переговорах – в Берлине, Берне и Париже – держались вместе и выступали заодно.
      Временным центром партии был объявлен Саратов, где находилась старая народоволка Е. К. Брешко-Брешковская, названная впоследствии «бабушкой русской революции». Главный печатный орган, газету «Революционная Россия», решено было выпускать в Швейцарии. Ее редакторами стали А. Р. Гоц и В. М. Чернов. Читателю может показаться излишним подробное перечисление эсеров – основателей партии, однако здесь названы только те, кто впоследствии сыграет важную роль в революции и в гибели династии Романовых. Эти люди составили руководящее ядро новой партии, и Азеф оказался тесно связанным с каждым из них.
      В конце января 1902 года Гершуни отправился в Россию, чтобы объехать все организации и договориться об их участии в предстоящем учредительном съезде. Разумеется, еще до выезда Азеф уведомил Департамент полиции и о сроках, и о маршруте его поездки, решительно настаивая, чтобы жандармы ни в коем случае не арестовывали его, но неотступно следили за всеми, с кем он станет встречаться. Жандармы так и сделали, надеясь, что в конце поездки Гершуни досконально выявит весь будущий актив партии. Однако Гершуни с самого начала заметил слежку и ловко ушел от преследователей.
      Первым делом он занялся подготовкой покушения на министра внутренних дел Д. С. Сипягина. Совершить это убийство вызвался киевский студент Степан Балмашов. В случае, если бы Сипягина убить не удалось, следующей жертвой должен был стать К. П. Победоносцев. Приготовления к терракту велись в Финляндии. 2 апреля 1902 года Балмашов, одетый в форму офицера, приехал в Петербург и направился в Мариинский дворец, где вскоре должен был собраться Государственный совет. Отрекомендовавшись адъютантом великого князя Сергея Александровича, он был пропущен в приемную Сипягина, и когда тот вошел, Балмашов вручил ему конверт, в котором будто бы находилось письмо от Сергея Александровича (на самом же деле там находился приговор министру). И как только Сипягин разорвал конверт, Балмашов двумя выстрелами в упор сразил его.
      По распоряжению Николая II Балмашова судил военный трибунал, а это означало, что его ждет смерть, ибо гражданские суды к смерти приговаривать не могли (потому-то Карпович в свое время и отделался каторгой). Балмашова приговорили к повешению, и 3 мая в Шлиссельбурге он был казнен. Это была первая политическая казнь в царствование Николая II.
      На место Сипягина уже через 2 дня был назначен статс-секретарь по делам Финляндии, сторонник крутых мер в борьбе с терроризмом Вячеслав Константинович Плеве – сын калужского аптекаря, выучившийся на медные деньги в университете и в душе глубоко презиравший аристократию. Существовало мнение, что Плеве, как умный администратор, притворялся перед каждым нужным ему человеком искренним слугою родины и народа и любил в туманных выражениях обнаруживать якобы таившиеся в нем залежи либерального золота, на деле бывшего лишь серным колчеданом, считали, что это была нешаблонная, сложная натура, на голову превосходившая всех влиятельных членов правительства... Плеве не был трусом и любил обуславливать свои обещания стереотипным: «Если завтра буду жив».
      Плеве поставил перед собой задачу централизовать государственный аппарат, отождествляя степень централизации с мощью государства. Своими главными противниками он считал революционеров и земства, а в дальней перспективе – самого С. Ю. Витте, после того как в августе 1903 года тот стал Председателем Совета министров.
      Созданной эсерами Боевой организацией, прототипом которой был Исполнительный комитет «Народной воли», с самого начала руководил полный смелых планов Гершуни. После убийства Сипягина он стал готовить покушение на Плеве, одновременно прорабатывая и покушение на уфимского губернатора Н. М. Богдановича, виновного в расстреле рабочих-стачечников в Златоусте, произошедшем 13 марта 1903 года. А уже 6 мая, когда Богданович прогуливался в одной из укромных аллей Соборного сада, к нему подошли два молодых человека, вручили приговор Боевой организации и расстреляв его из браунингов, скрылись. Поиски их оказались совершенно безрезультатными.
      А вот Гершуни не повезло: по дороге из Уфы в Киев он был арестован, немедленно препровожден в Петербург и отдан под трибунал, который и приговорил его к смерти. Однако по кассации смерть ему заменили вечной каторгой, после чего он повторил то, что сделал до него Карпович – осенью 1906 года бежал из акатуйской тюрьмы и через Китай и США добрался до Европы. Правда, жить ему оставалось недолго – в 1908 году он умер в Цюрихе.
      Главным же во всей истории с Г. А. Гершуни было то, что на его месте во главе Боевой организации эсеров оказался Евно Азеф.
      Когда он «принял дела», главным из которых была подготовка убийства Плеве, Россия переживала и негодовала из-за недавно произошедших в Кишиневе кровавых и широкомасштабных еврейских погромов. Главным виновником и даже организатором их называли Плеве. И таким образом, убийство министра внутренних дел становилось не просто очередной задачей, но актуальной политической необходимостью. К тому же, не следует забывать, что сам Азеф был евреем.
      После долгой и тщательной подготовки покушение было назначено на 31 марта 1903 года, но потом перенесено на 14 апреля. Однако и в ночь перед этим самым днем на собственной бомбе подорвался один из террористов – Покотилов. Плеве был убит 15 июля. Террорист Егор Созонов (недоучившийся студент, революционер-подпольщик, бежавший из сибирской ссылки за границу и нелегально вернувшийся в Россию) бросил внутрь кареты 12-фунтовую бомбу, которая разнесла на куски и министра и его карету.
      Место министра внутренних дел пустовало полтора месяца. И только 26 августа появился новый министр, чье имя не внушало особых ожиданий к переменам. Князь Петр Данилович Святополк-Мирский, генерал-лейтенант, в 1900–1902 годах товарищ Плеве по министерству и одновременно командующий Корпусом жандармов, по мнению многих, должен был проводить прежнюю линию. Однако наиболее сведущие в политических делах уверяли, что князь, хотя и бывший шеф жандармов, но является сторонником либерализации и сближения власти с умеренной оппозицией.
      Из-за того, что Плеве никогда никаких надежд на ослабление режима не подавал и был виновником и кишиневского еврейского погрома, и ужесточения содержания заключенных, и расстрела рабочей сходки в Златоусте, то и реакция общества на его убийство оказалась на редкость единодушной – интеллигенция ликовала. И как это не походило на реакцию общества, когда бомбы бросали в министров Александра II!
      Узнав об участии сына в покушении, Созонов-отец – крестьянин-старообрядец, ставший лесопромышленником, – стыдясь глядеть людям в глаза, ночью сел в поезд и из Уфы поехал в Москву, чтобы затем добраться до Петербурга. По дороге его случайно узнали, и в вагон стали заходить люди, желавшие поглядеть на отца террориста, познакомиться с ним, расспросить о сыне. Все они пожимали С. Л. Созонову руку, поздравляли его с тем, что у него такой прекрасный сын. А когда он вошел на одной из станций в буфет, то к нему с бокалами подошла компания офицеров и выпила за его здоровье: русское общество не воспринимало больше террористов, как исчадий ада, а видело в них благородных борцов за народное счастье.
      Когда отец Созонова приехал в Петербург, он узнал, что сын его жив, но тяжело ранен. Это обстоятельство смягчило участь убийцы в глазах судей, которые приговорили его не к смерти, а к пожизненной каторге.
      Впрочем каторга для Созонова оказалась недолгой: в 1910 году, он в знак протеста против порки двух каторжан, покончил с собой, приняв яд.