Спасти Фейт

Сделав ещё несколько телефонных звонков, Бьюканан изучил сотни страниц с материалами по брифингу и наконец решил, что на сегодня хватит. Закончился ещё один многотрудный, но вполне обычный день в жизни типичного вашингтонского лоббиста. И больше всего на свете Бьюканану хотелось рухнуть на кровать и спать, спать, что он бы и сделал, но только сегодня не мог позволить себе такой роскоши. Вместо этого Бьюканан отправился в отель в центре города, чтобы присутствовать на очередном мероприятии по созданию очередного фонда. Истинной причиной визита был человек, стоявший в укромном углу с бокалом сухого белого вина и утомлённо взирающий на происходящее. Бьюканан подошёл к нему.

— Судя по выражению лица, ты предпочёл бы напиток покрепче, чем сухое белое вино, — заметил он.

Сенатор Рассел Уорд обернулся, увидел Бьюканана и расплылся в улыбке.

— Как приятно видеть лицо честного человека в этом море порока и беззакония!

— Что, если поменять это место на «Монокль»?

Уорд поставил бокал на столик.

— Лучшее предложение, что я слышал за день.

Глава 27

«Моноклем» назывался старый ресторан на Капитолийском холме со стороны здания сената. Некогда здесь тянулся длинный ряд строений, теперь же остался только «Монокль» и ещё полицейское управление, в здании которого прежде размещался центр по иммиграции и натурализации. Ресторан был любимым местом политиков, лоббистов и разного рода VIP-персон, которые собирались на ленч, обед или же просто приходили выпить.

Метрдотель тепло приветствовал Бьюканана и Уорда, назвал каждого по имени и отвёл к столику в тихом уголке. Декор в ресторане был консервативен, на стенах висели фотографии политиков прошлого и настоящего. Еда подавалась очень хорошая, но люди собирались здесь не ради неё. Они приходили делать бизнес, вести переговоры, ну и ещё для того, чтобы их заметили здесь. Бьюканан и Уорд были тут завсегдатаями.

Они заказали выпивку и погрузились в изучение меню.

Пока Уорд изучал меню, Бьюканан изучал сенатора.

Насколько ему помнилось, Рассела Уорда всегда называли просто Расти. А знал он его давно, поскольку они выросли вместе. Как председатель сенатского комитета по делам разведки, Уорд оказывал огромное влияние на финансирование всех разведывательных агентств страны. Он был умен, честен, обладал незаурядным политическим нюхом, работал как вол. Уорд происходил из очень богатой семьи с северо-востока, которая разорилась, когда он был ещё юношей. Уорд отправился на юг, в город Роли и начал методично строить политическую карьеру. Стал сенатором от Северной Каролины, и все жители штата буквально боготворили его. Согласно созданной Бьюкананом системе классификации, Уорда с уверенностью можно было отнести к «верующим». Он был хорошо знаком с политическими играми. Он знал подноготную каждого обитающего в Вашингтоне политика. Он знал, в чем сила каждого человека и, что ещё важнее, его слабость. С чисто физиологической точки зрения, сейчас Расти был настоящей развалиной и страдал от множества болезней, начиная от простатита и кончая диабетом. Но ум сохранил по-прежнему острый. И те, кто по неосмотрительности недооценивал незаурядный интеллект этого человека, всю жизнь потом сожалели об этом.

Уорд поднял глаза от меню:

— Ну а что интересного у тебя на тарелке за последнее время, а, Дэнни?

Уорд говорил низким и звучным голосом с приятным южным акцентом; такие рафинированные янки нынче уже почти перевелись. Бьюканан мог часами слушать этого человека.

— Да все по-старому, все то же самое, — ответил он. — А что у тебя?

— Сегодня состоялись очень интересные слушания. По ЦРУ.

— Вот как?

— Слыхал когда-нибудь о джентльмене по фамилии Торнхил? Роберт Торнхил?

Лицо Бьюканана оставалось невозмутимым.

— Не могу сказать, что знаю этого человека. Так, только слышал. А что?

— Он из старой гвардии. Один из заместителей директора, из оперативного отдела. Умен, хитёр. Я не доверяю ему.

— Ты вроде бы и не должен.

— Хотелось бы все же разобраться, что он за тип. Работу проворачивает огромную, пережил многих директоров ЦРУ. Как будто действительно на совесть служил своей стране. Стал почти легендой. Ну и ему позволено делать то, что хочется. И это, как мне кажется, опасно с чисто политической точки зрения.

— Это почему? Ведь, судя по всему, он зарекомендовал себя истинным патриотом.

— Это-то меня и беспокоит. Люди, считающие себя истинными патриотами, очень часто оказываются фанатиками. А фанатики, по моему мнению, в одном шаге от лунатиков, то есть абсолютно безумны. В истории немало тому примеров. — Уорд усмехнулся. — Сегодня он пришёл, и весь его отчёт был, как всегда, полной чушью. А выглядел при этом весьма самоуверенно. Вот я и подумал, не мешало бы маленько сбить с него спесь.

— И как ты это собираешься сделать?

— Я задал ему вопрос об эскадронах смерти. — Уорд выдержал паузу и огляделся. — В прошлом были у нас с ЦРУ проблемы по этому вопросу. Они сколачивали небольшие группы боевиков, финансировали их, тренировали, выдавали все необходимое обмундирование, а потом выпускали на волю, точно стаю енотов. Но в отличие от обычных енотов, боевики вытворяли совершенно недопустимые вещи. По крайней мере, не предусмотренные официальными законами и правилами этого ведомства.

— Ну и что же он на это ответил?

— Он явно не ожидал такого вопроса. Это не вписывалось в его сценарий. И смотрел на свою папку с записями с таким видом, словно собирался вытрясти из неё маленькую мобильную банду хорошо вооружённых головорезов. — Уорд рассмеялся. — Ну а потом попытался отделаться пустой болтовнёй. Уверял, что «новое» ЦРУ просто собирает и анализирует информацию, а других задач у них нет и быть не может. А когда я спросил, было ли что-то не так со «старым» ЦРУ, Торнхил посмотрел на меня так, точно собирался наброситься и порвать на части. — Уорд снова рассмеялся. — Так что все та же старая песня.

— Наверное, ты считаешь, что он что-то снова затевает, иначе не стал бы поднимать этот вопрос?

Уорд улыбнулся:

— Хочешь, чтобы я разгласил конфиденциальную информацию?

— Конечно!

Снова оглядевшись, Уорд подался вперёд и тихо заговорил:

— Он утаивает информацию, что же, по-твоему, ещё? Сам знаешь всех этих шпионов, Дэнни. Им подавай все новые и новые финансовые вливания, но как только начинаешь задавать вопросы о том, что они делают с этими деньгами... Бог ты мой, тут такой шум поднимается, словно ты их маму родную убил! Что ещё прикажешь мне делать, когда от генерального инспектора ЦРУ пришли отчёты, в которых столько помарок и правок, что в глазах чёрным-черно? И я довёл этот факт до сведения мистера Торнхила.

— И как он на это отреагировал? Струхнул? Или принял удар, не моргнув глазом?

— А с чего это вдруг ты им так заинтересовался?

— Ты сам затеял этот разговор, Расти. И не стоит винить меня в том, что я нахожу твою работу чрезвычайно интересной.

— Так вот, он ответил, что эти доклады следует пропускать через цензуру, чтобы защитить свои источники информации. Здорово отвертелся. На это я возразил, что подобное сравнение приемлемо только при игре в «классики», которую так любят мои внучки. Если девочка не попадает камешком в какие-то квадратики, она просто пропускает их. «Очень умно с вашей стороны», — сказал я ему. О таком приёме знают даже маленькие дети.

Бьюканан задумчиво кивнул.

— Вообще-то следует отдать должное этому человеку, — продолжил Уорд. — Определённый резон в его словах был. Сказал, будто это иллюзия, что мы можем одолеть окопавшихся в своих странах диктаторов с помощью снимков со спутников и разных там модемов. Нужны более старомодные и надёжные средства. Необходимо внедрять своих людей в их организации, в самое, как говорится, ядро. Только так можно их победить. Я и сам это хорошо понимаю. Но самоуверенность этого типа меня просто доконала. Ещё я убеждён, что даже если у Роберта Торнхила нет причин лгать, он все равно никогда не скажет всей правды. И тут у него разработан целый ряд приёмчиков. Стучит, допустим, ручкой по столу, и один из помощников наклоняется и делает вид, что шепчет ему на ухо. А на самом деле он только выигрывает время, чтобы придумать новую ложь. Все эти годы Торнхил пользовался одним и тем же приёмом. Наверное, считает меня круглым идиотом.

— Я не склонен думать, что Торнхил тебя недооценивает.

— О да, он весьма умен. Должен признать, в сегодняшней дискуссии Торнхил вышел победителем. Этот человек может произносить совершенно пустые слова, а впечатление создаётся такое, словно он поведал нам десять заповедей Христовых. А когда его загоняют в угол, начинает рассуждать о национальной безопасности и может каждого напугать до полусмерти всей этой пустой болтовнёй. Ну да ладно. В конце концов, он обещал прислать мне все ответы на мои вопросы. А я заявил, что с нетерпением буду ждать. — Уорд отпил глоток минералки. — Да, сегодня он выиграл. Но ведь всегда есть ещё и завтра.

Подошёл официант, подал выпивку, и они сделали заказ. Бьюканан принялся за виски с содовой, Уорду принесли коньяк.

— Как поживает твоя лучшая половина? Днём с огнём выискивает очередного клиента, который спит и видит, как бы помочь несчастным и обездоленным?

— Вообще-то в данный момент её нет в городе. Уехала по личным делам.

— Надеюсь, ничего серьёзного?

Бьюканан пожал плечами:

— Жюри присяжных пока рассматривает вопрос о возбуждении дела. Но думаю, все обойдётся. Прорвёмся.

«Где же Фейт?» — эта мысль не давала ему покоя.

— Да, все мы борцы за выживание. Сам не знаю, сколько ещё протяну, развалина хренова.

Бьюканан приподнял бокал:

— Ты ещё всех нас переживёшь. Даю честное благородное слово.

— Бог мой! Надеюсь, что нет. — Уорд взглянул на него с каким-то особым выражением. — Знаешь, просто не верится, что вот уже сорок лет прошло с тех пор, как мы с тобой уехали из Мэйн-лейна. До сих пор иногда завидую тебе, что ты жил в той квартирке над гаражом.

Бьюканан улыбнулся:

— Забавно. А я завидовал тому, что ты вырос в прекрасном особняке, в богатстве, тогда как моя семья полностью зависела от твоей. Ну, кто из нас быстрее напился?

— Ты мой самый лучший на свете друг.

— И вы знаете, что это взаимно, сенатор.

— Самое замечательное, что ты никогда меня ни о чем не просил. А ведь тебе, черт возьми, известно, что я заседаю в двух комитетах, которые могли бы помочь решению твоих вопросов.

— Знаешь, как-то устал выступать в роли просителя.

— Ты такой один-единственный во всем городе, — усмехнулся Уорд.

— Скажем так: сегодня твоя дружба для меня особенно важна.

Уорд сказал совсем тихо:

— Никогда прежде не говорил тебе этого, но речь, которую ты произнёс на похоронах моей матери, глубоко тронула меня. Клянусь, в тот момент я подумал, что ты понимал эту женщину куда лучше, чем я.

— О, она была поистине замечательной, великой женщиной! Так многому меня научила. И заслужила куда более возвышенных прощальных слов. Я и половины не сказал того, что должен был сказать.

Уорд опустил глаза.

— Если бы отчим просто промотал наше семейное состояние, но не лез бы в бизнес, мы могли бы сохранить имение. И он бы не застрелился. Тогда, возможно, мне не пришлось бы разыгрывать роль сенатора все эти годы. Начал бы своё дело, создал бы какой-нибудь трастовый фонд и...

— Если бы все люди играли по твоим правилам, Расти, — перебил его Бьюканан, — наша страна процветала бы.

— Я не напрашивался на комплимент. Однако все равно спасибо.

Бьюканан забарабанил пальцами по столу.

— А знаешь, пару недель назад я навестил наше старое гнездо.

Уорд удивлённо вскинул на него глаза:

— С чего бы это?

Бьюканан пожал плечами:

— Ну, не специально. Просто оказался неподалёку, и выкроилось немного свободного времени. Там почти ничего не изменилось. Все так же красиво.

— Не был со времён колледжа. Даже не знаю, кто там теперь владельцы.

— Какая-то молодая пара. Видел женщину и ребятишек, играющих на лужайке перед домом. Какой-нибудь банкир по инвестициям или интернетовский магнат. Сегодня у тебя десять баксов в кармане и одна блестящая идея, завтра ты владелец могущественной корпорации с прибылью в сотни миллионов долларов.

Уорд приподнял бокал:

— Господь да благословит Америку.

— Если бы у меня тогда были деньги, твоя мать не потеряла бы дом.

— Знаю, Дэнни.

— Но ничего просто так не бывает, Расти. Ты ведь сам только что говорил, что мог бы и не пойти в политику. И сделал бы блистательную карьеру. Ведь ты у нас «верующий».

Уорд улыбнулся:

— Меня всегда страшно интриговала эта твоя классификационная система. Скажи, а у тебя где-нибудь она записана? Хотелось бы сравнить с собственными выводами о моих высокопоставленных коллегах.

Бьюканан похлопал себя по лбу:

— Все здесь.

— И все эти сокровища хранятся в голове одного человека? Вот жалость!

— Да ты и без этого обо всех все знаешь, — сказал Бьюканан и добавил: — Интересно, что тебе известно обо мне?

Уорда, похоже, удивил этот вопрос.

— Только не говори, что величайший в мире лоббист вдруг усомнился в своих доблестях! Думаю, в биографическом романе о Дэниеле Дж. Бьюканане непременно напишут о его непоколебимой уверенности, энциклопедической образованности, остром уме и фантастическом чутьё, позволяющем видеть насквозь всех политиканов, замечать их слабости, использовать их и прочее, прочее.

— У каждого есть сомнения, Расти. Даже у таких людей, как ты и я. Именно поэтому мы все ещё на плаву. Вечно в каком-то дюйме от края пропасти. И можем погибнуть в любую минуту, стоит только потерять бдительность.

Бьюканан произнёс это таким тоном, что улыбка исчезла с лица сенатора.

— Есть о чем рассказать? — тихо спросил он.

— Ни за что и никогда. — Бьюканан как-то странно улыбнулся. — Стоит только начать говорить обо всех своих постыдных секретах и тайнах, и конца края этому не будет. Тебе первому надоест. И потом, я слишком стар для этого.

Уорд окинул старого своего друга испытующим взглядом:

— Что заставляет тебя делать это, Дэнни? Ведь не из-за денег же, верно?..

Бьюканан кивнул:

— Если бы я занимался этим исключительно ради долларов, меня бы стёрли с лица земли лет десять назад. — Он залпом допил все, что оставалось в бокале, и покосился на дверь, через которую только что вошли новые посетители: посол Италии со свитой, несколько высокопоставленных чиновников с Капитолия, пара сенаторов и три женщины в коротких чёрных платьях, выглядевшие так, словно их наняли на этот вечер, что вполне могло оказаться правдой. В «Монокле» собралось столько важных персон, что просто плюнуть было некуда. И все они жаждали властвовать над миром. Им ничего не стоило сожрать тебя дочиста, не оставить ничего, а потом начать называть своим другом. Бьюканан слишком хорошо знал слова этой песни.

Он взглянул на старую фотографию на стене. Со снимка на него смотрел лысый мужчина с крючковатым носом, кислым выражением лица и злобными глазками. Он давно уже умер, но некогда на протяжении десятилетий был одним из самых могущественных людей в Вашингтоне. И все его страшно боялись. Власть и страх всегда ходят здесь рука об руку.

Теперь же Бьюканан даже не мог вспомнить имени этого человека. Разве это не о многом говорит?..

Уорд поставил бокал на стол.

— Кажется, я догадываюсь. Год от года твои дела принимали все более яркую благотворительную окраску. Ты решил один спасти этот мир, до которого нет дела почти никому. Ты единственный знакомый мне лоббист, который занимается этим.

Бьюканан покачал головой:

— Нищий мальчишка-ирландец, который вытянул себя из нищеты за шнурки собственных ботинок, сколотил немалое состояние, а потом потратил лучшие годы на помощь менее удачливым? Черт побери, Расти! Клянусь, мной двигал скорее страх, нежели альтруизм.

Уорд окинул его любопытным взглядом:

— Как прикажешь понимать?

Бьюканан выпрямился, сложил ладони, откашлялся. Он никогда никому прежде не говорил этого. Даже Фейт. Возможно, просто пришло время. Да, он может показаться безумцем, но Расти должен знать. И он никому не расскажет.

— Меня всегда преследовал этот сон. В нем Америка становилась все богаче и богаче, все больше жирела. Страна, где спортсмен получает сотню миллионов долларов за то, что гоняет по полю мяч, где кинозвезда получает двадцать миллионов за съёмку в дурацком фильме, а модель — десять миллионов за то, что разгуливает по подиуму полуголая. Где девятнадцатилетний сопляк способен запросто сколотить миллиардное состояние, торгуя на бирже с помощью Интернета вещами, без которых прекрасно можно обойтись... — Бьюканан на секунду умолк, перевёл дух. — Страна, где лоббист зарабатывает столько, что вполне может позволить себе купить собственный самолёт. — Он перевёл взгляд на Уорда. — Мы продолжаем сгребать богатства всего мира. Любого, кто встанет на нашем пути, раздавят тем или иным способом. Есть сотни таких способов. И мы, уничтожая людей, продолжаем распевать о прекрасной Америке. Супердержава, так, кажется, называют нашу страну?

Он снова сделал паузу.

— Но мало-помалу мир пробуждается и начинает понимать, кто мы такие на самом деле. Обманщики! И все они поднимаются против нас. Идут на нас, сначала на плотах, лодках и самолётах с пропеллерами и бог знает на чем ещё. Сначала тысячами, потом миллионами и миллиардами. И они сотрут нас с лица земли. Швырнут в сортир и спустят воду. Тебя, меня, игрока в мяч, кинозвезду, модель, весь Уолл-стрит, Голливуд и Вашингтон.

Уорд смотрел на него, удивлённо расширив глаза:

— Господи!.. Это сон или кошмар?

— Это ты мне скажи.

— Твоя страна, Дэнни. Тебе и выбирать, любить её или покинуть навсегда. Доля истины в твоих кошмарах есть. И все-таки мы не настолько ужасны.

— Нам принадлежит непропорционально большая доля богатств и энергии мира. Мы загрязняем окружающую среду больше, чем любая другая страна. Мы походя разрушаем экономику другой страны и двигаемся дальше, даже не оглядываясь. И все равно по множеству разных причин, порой совсем незначительных, я люблю свою страну. Вот почему я так встревожен своими ночными кошмарами. Я не хочу, чтобы это случилось. Но все труднее сохранять надежду.

— Тогда почему ты продолжаешь заниматься всем этим?

Бьюканан ещё раз взглянул на старую фотографию.

— Тебе нужен философский ответ или что-нибудь жалостливое?

— Как насчёт правды?

Бьюканан перевёл взгляд на старого своего друга:

— Я безумно жалею, что у меня никогда не было детей. У одного моего доброго друга целая дюжина внуков. И он иногда рассказывает мне о собраниях родительского совета в начальной школе, где учится его внучка. Как-то я спросил, зачем он ходит туда, тратит время. Разве в этом заключается обязанность родителей?.. И знаешь, что он мне ответил? Судя по состоянию, в котором находится наш сегодняшний мир, нам всем необходимо всерьёз задуматься о будущем. О том времени, когда нас уже не будет. О том времени, когда уже не будет и наших детей. «Это наше право и наш долг!» — так сказал мне мой добрый друг. — Бьюканан расправил салфетку, разгладил уголки. — Так что, возможно, я занимаюсь этим потому, что сумма мировых трагедий перевешивает сумму счастья. И это неправильно. — Он умолк, глаза его увлажнились. — А вот как это исправить, понятия не имею.

Глава 28

Брук Рейнольдс закончила слова благодарственной молитвы, и все дружно принялись за еду. В дом она вошла минут десять назад, твёрдо вознамерившись хоть раз в кои-то веки отобедать с семьёй. Официально рабочий день у неё продолжался с восьми пятнадцати утра до пяти вечера. Но среди сотрудников Бюро само словосочетание «официальный рабочий день» вызывало улыбку. Придя домой, Рейнольдс переоделась в джинсы и свитер, сменила замшевые лодочки на плоской подошве на кроссовки «Рибок». Она с удовольствием накладывала на тарелки щедрые порции фасоли с картофельным пюре. Розмари налила малышам молока, а её дочь-подросток Тереза помогла трехлетнему Дэвиду нарезать мясо. Словом, получились очень милые тихие семейные посиделки, которые последнее время так ценила Рейнольдс и из-за которых так стремилась вечерами домой, даже если позже ей снова приходилось ехать на работу.

Она поднялась из-за стола и налила себе бокал белого вина. Половина её сознания была занята мыслями о поисках Фейт Локхарт и её нового союзника, Ли Адамса, вторая половина сосредоточилась на наступающем через неделю Хэллоуине. Сидни, шестилетняя дочь, собиралась выступить на нем в роли Злой Феи вот уже второй год подряд. Дэвид мечтал стать прыгающим Тигрёнком, эта роль как нельзя более подходила подвижному малышу. А вскоре после этого — и День благодарения, возможно, удастся съездить к родителям во Флориду, если, конечно, будет время. А потом и Рождество. В этом году она обязательно поведёт ребятишек посмотреть на Санта-Клауса. В прошлом году они пропустили из-за... Она уже не помнила точно из-за чего, наверняка моталась где-то по работе. В этом году Брук твёрдо решила пригрозить своим пистолетом 9-миллиметрового калибра любому, кто осмелится помешать этой встрече. В общем, планы у неё были замечательные. Оставалось лишь осуществить их.

Заткнув бутылку пробкой, она с грустью оглядела комнату. Совсем скоро этот дом уже не будет принадлежать ей. Сын и дочь тоже чувствовали, что наступают перемены. Всю последнюю неделю Дэвид спал плохо. Без конца просыпался, хныкал. Рейнольдс, придя домой после пятнадцатичасового рабочего дня, как могла утешала плачущего малыша, пыталась успокоить, обнимала, укачивала. Убеждала его, что все будет хорошо, все образуется, но сама была совсем не уверена в этом. Есть все же нечто пугающее в том, что ты мать, особенно когда бракоразводный процесс в разгаре и боль, вызванная им, ещё не утихла. Особенно когда каждый день ты видишь по лицам ребятишек, что это отражается и на них. И Рейнольдс не однажды хотелось приостановить бракоразводный процесс лишь по этой причине. Но она точно знала: в конечном счёте это делается лишь для блага детей. Ну не ради же её блага, это точно. Без мужчины им будет лучше, чем с ним. Возможно, её бывший станет куда лучшим отцом именно после развода. По крайней мере, она очень надеялась на это. Ей просто не хотелось подводить детей.

Поймав на себе испытующий взгляд Сидни, Рейнольдс ответила ей успокаивающей улыбкой. Дочурке было всего шесть, но по уму и сообразительности она не уступала шестнадцатилетней девочке. Казалась столь взрослой и разумной, что это порой пугало Рейнольдс. Все примечала, во все вникала, всегда и во всем стремилась дойти до самой сути. Ни разу за время своей службы Рейнольдс не допрашивала подозреваемого с таким пристрастием, с каким Сидни ежедневно допытывалась у матери о самых разных вещах. Ребёнок, что называется, копал глубоко, стремился понять, что происходит сейчас, чего можно ожидать в будущем. Даже Рейнольдс не всегда находила ответы на все эти вопросы.

Не однажды она заставала Сидни у кроватки младшего брата. Девочка обнимала плачущего малыша, пыталась утешить, рассеять его страхи. Недавно Рейнольдс сказала дочурке, что ей не следует брать эту ответственность на себя, что мама всегда будет рядом. Было в этом её утверждении одно уязвимое звено, и Сидни смотрела на мать недоверчиво. Осознание того, что дочурка не верит этим последним её словам, за несколько секунд состарило Рейнольдс на несколько лет. Тут же вспомнилась женщина, гадавшая по руке, предсказание ранней смерти.

— Цыплята у Розмари получаются чудесные, правда, милая? — Она улыбнулась Сидни.

Девочка кивнула.

— Спасибо и на этом, мэм.

— Все нормально, мам? — вдруг спросила Сидни и отодвинула кружку с молоком подальше от края стола. Дэвид часто проливал любую жидкость, оказавшуюся у него под рукой.

Этот чисто материнский жест и слова дочери растрогали Рейнольдс чуть ли не до слез. За последнее время она пережила столько, что нервы были на пределе, и расстроить или растрогать её не составляло труда. Рейнольдс отпила глоток вина, надеясь взбодриться и сдержать слезы. Все время на грани слез, словно она опять беременна. Какие-то мелочи выводили её из равновесия, будто речь шла о вопросах жизни и смерти. И все же вскоре в Рейнольдс возобладал здравый смысл. Все чудесно, ей невероятно повезло. Она любящая и любимая мамочка, рано или поздно жизнь обязательно наладится. И ещё ей повезло, что у них такая чудесная и преданная няня. Этим не многие могут похвастаться. А сидеть, хныкать и жалеть себя, — нет, это не выход. Да, конечно, их жизнь далека от совершенства. Но многие ли могут назвать свою жизнь идеальной? Она подумала о том, что пережила Энн Ньюман, и все собственные проблемы сразу померкли.

— Все хорошо, Сид, честное слово, хорошо. Кстати, поздравляю. Ты прекрасно справилась с контрольной по правописанию. Мисс Битек даже назвала тебя звездой дня.

— Мне нравится в школе. Там здорово.

— Сразу видно, что нравится, юная леди.

Рейнольдс собиралась снова сесть за стол, но тут зазвонил телефон. У неё был определитель, и она взглянула на маленькое светящееся табло. Однако никакого номера там не появилось. Вероятно, у звонившего стоял блок на определителе или же номер его не был зарегистрирован. Рейнольдс колебалась, отвечать или нет. Проблема в том, что телефонные номера всех агентов не подлежали регистрации. Впрочем, из Бюро ей обычно звонили на мобильный или оставляли сообщение на пейджере, и на эти звонки она всегда отвечала. Возможно, её номер выбран компьютером наугад, и её попросят немного подождать, а потом в трубке раздастся голос какого-нибудь дилера, который предложит путёвку в Диснейленд. Однако что-то все же заставило её снять трубку.

— Алло?

— Брук...

Голос Энн Ньюман звучал удручённо. Слушая эту женщину, Рейнольдс вдруг почувствовала: причина здесь не только в трагической и скоропостижной смерти мужа. Бедная Энн! Что может быть хуже?..

— Буду через тридцать минут, — ответила Рейнольдс.

Она повесила трубку, схватила пальто и ключи от машины, откусила кусок хлеба и расцеловала детей.

— Мам, а ты успеешь вернуться и почитать нам сказку на ночь? — спросила Сидни.

— Три медведя, три поросёнка, три козлика, — тут же подхватил маленький Дэвид. Он перечислил все свои любимые страшные сказки, которые Брук обычно читала детям на сон грядущий. Сидни предпочитала читать сказки сама, громко и отчётливо произнося вслух каждое слово. Малыш Дэвид отпил большой глоток молока, громко икнул и зашёлся в счастливом смехе.

Рейнольдс улыбнулась. Иногда, устав после долгого рабочего дня, она читала сказки скороговоркой, так быстро, что дети не успевали уловить содержание. Поросята строили свой домик, медведи отправлялись на прогулку, а в это время в дом к ним залезал маленький мальчик. Трое козлов прогоняли злобного тролля и жили после этого счастливо, паслись на новой зеленой лужайке. Словом, все всегда заканчивалось благополучно. Не мешало бы купить какие-нибудь новые книжки. Но времени катастрофически не хватало. И порой, ложась в постель, Рейнольдс испытывала чувство вины. Она и глазом не успеет моргнуть, как вырастут её дети. А она все детство читает им одни и те же три короткие сказки на ночь, потому что ей, видите ли, смертельно хочется спать. Нет, лучше об этом не слишком задумываться. Очевидно, она страшно далека от образа идеальной матери, и ничего с этим не поделаешь.

— Постараюсь вернуться пораньше. Обещаю.

Заметив разочарование дочери, Рейнольдс быстро направилась к двери. На несколько секунд она задержалась в комнатке на первом этаже, служившей ей кабинетом. Отперла верхний ящик стола, достала из него тяжёлую плоскую металлическую коробку и открыла её. Вынув пистолет «зауэр» 9-миллиметрового калибра, вставила в него новый магазин, загнала один патрон в патронник, поставила на предохранитель, поместила оружие в кобуру на поясе и тут же вышла из дома, стараясь не думать об очередной прерванной трапезе и разочаровании детей. Да, она женщина-супермен: карьера, дети, у неё есть все. Ещё бы только клонировать себя, чтобы хватало на все. И желательно изготовить больше одного клона.

Глава 29

По пути в Северную Каролину Ли и Фейт сделали только две остановки. Одну в придорожном ресторанчике, чтобы перекусить, вторую — на большой ярмарке в южной части Виргинии. На обочине шоссе Ли заметил большой рекламный щит, возвещающий о том, что в течение недели здесь будет работать выставка-распродажа огнестрельного оружия. Парковка была забита пикапами, фургонами, машинами с толстыми шинами и выпирающими из-под капота разогретыми моторами. На одних мужчинах были расписные свитеры и ковбойские «наштанники», на других — хлопковые майки и потрёпанные джинсы. Не вызывало сомнений, что американцы независимо от происхождения и материального положения обожают оружие.

— Почему мы заехали именно сюда? — спросила Фейт, слезая с мотоцикла.

— Законы штата Виргиния требуют, чтобы дилеры, торгующие лицензионным огнестрельным оружием, проверяли тех, кто собирается купить это оружие, — объяснил Ли. — Надо заполнить специальную форму, предъявить разрешение на оружие, а также два документа, удостоверяющих личность. Но к выставкам-ярмаркам это не относится. Здесь нужны только деньги. Кстати, они нужны и мне.

— Тебе необходимо обзавестись оружием?

Он посмотрел на неё с таким видом, точно она с луны свалилась:

— У всех, кто преследует нас, оно есть.

Фейт без возражений дала ему наличные и, усевшись на сиденье мотоцикла, стала ждать. Ли исчез в дверях просторного ангара.

Он купил пистолет-автомат «смит-и-вессон» с пятнадцатизарядной обоймой патронов «парабеллум» 9-миллиметрового калибра. Названия своего «автомат» не оправдывал — приходилось нажимать на спусковой крючок при каждом выстреле. Очевидно, термин «авто» означал, что при каждом нажатии на спусковой крючок в казённик автоматически досылался новый патрон. Приобрёл он также коробку патронов и набор для чистки и смазки оружия.