Делегация, о которой говорил Прахов, была сборной: здесь были представители всех главных шести держав, являющихся, как установлено Организацией Национальных Объединений, победителями в подготовке Вселенского Референдума.
На этот раз в качестве гида делегацию сопровождал философ Литургиев. Мне было интересно слушать, как он отчаянно врет и как с ученым видом рассказывает собравшимся об уникальном явлении, которое обнаружилось в его Отечестве.
Он говорил:
– В мире у человечества было зафиксировано две дороги: одна дорога к рабству, вторая – в никуда, а сегодня обозначилась третья магистраль, по которой, думается, пойдут все народы, – это дорога к всеединству! Первые две дороги, как известно, дороги конформизма и ненависти, к ней ведут тропы злобности и насилия, коварства и демагогии!
Наш Референдум опрокидывает две первые дороги, а вместе с ними и то насилие, и ту ненависть, которые они порождали. Наши великие философы обосновали причины, которые стимулировали людей, народы, государства и целые архипелаги социальных общностей идти по тропам зла и насилия.
Человеческая природа такова, что люди гораздо легче приходят к согласию на основе негативной программы – будь то ненависть к врагу или зависть к преуспевающим соседям. Мы и они, свои и чужие – на этих противопоставлениях подогревается групповое сознание, объединяющее людей, готовых к действию. И всякий лидер, ищущий не просто политической поддержки, а безоговорочной преданности масс, сознательно использует это в своих интересах. Образ врага – внутреннего, такого, как евреи или кулаки, или внешнего – является непременным соседством в арсенале всякого диктатора.
То, что в Шакалии врагами были объявлены евреи (пока их место не заняли плутократы), было выражением ложно-демократической направленности. Дело в том, что в Шакалии евреи воспринимались как представители капитализма, так как традиционная неприязнь широких слоев населения к коммерции сделала эту область доступной для евреев, лишенных возможности выбирать более престижные занятия. История эта стара как мир: представителей чужой расы допускают только к наименее престижным профессиям и за это начинают ненавидеть их еще больше. Но то, что антисемитизм в Шакалии восходит к одному корню, – факт исключительно важный для понимания событий, происходящих в этой стране. И этого, как правило, не замечают иностранные комментаторы.
Я повторяю еще раз, названные мною закономерности открыты вашими же учеными, поэтому не моя вина, что вы их не приняли и ждете непременно новых ответов и от меня, и от Степана Николаевича Сечкина. Кстати, я здесь, как я уже заметил, излагаю не свою теоретическую программу, а программу Степана Сечкина, освещенную научными указаниями профессора Прахова. Николай Ильич Прахов – наш выдающийся ученый, он это никогда не подчеркивает, поскольку всецело занят политической деятельностью.
Так вот, я продолжу свою мысль. Итак, три дороги – дорога к рабству, дорога в никуда и дорога к всеединству. Странная троица, скажете вы! Отвечу: странная. Но представлять себе новый путь, как совершенно обособленный от двух предшествующих, было бы новой утопией, новым обманом народов. Когда мы говорим о триединстве, мы непременно имеем в виду и единосущность, то есть это не три цветка, составляющие один букет, а скорее три молекулы (две водорода и одна кислорода), составляющие органические единства воды, пива, соков и многих других жидкостей разбавленного и неразбавленного типа. И здесь возникает любопытная проблема, которую Степан Сечкин называет проблемой неслиянности (сроду я ничего не говорил, даже слова такого не знал!). Он ссылается на ряд великих открытий по этому вопросу и утверждает неслиянность, то есть относительную независимость каждой из названных дорог. Он не одинок в своих утверждениях. Наши философы, следуя его теоретическим разработкам, отмечают, что парадоксальность названного триединства и единосущности могла быть снята, если бы можно было предположить, что единый Бог может попеременно приобретать облик Отца, Сына и Святого Духа. Это означало бы "слиянность" Ипостасей. Такая точка зрения была осуждена в свое время как ересь модализма (по которой единый Бог может в зависимости от обстоятельств изменять свой модус, образ бытия). Поэтому учение о Троице решительно исключает такую возможность. Все три Ипостаси существуют одновременно и всегда, при этом они качественно различны и не могут заменять друг друга или сводиться друг к другу. Это как бы другая сторона все той же неслиянности. Прекрасно понимая неуместность такого термина, как работа, все же рискну сказать, что каждое Лицо Троицы выполняет свою работу, не свойственную другим лицам.
Чтобы придать наглядность этому утверждению, можно привести такие примеры.
В Иисусовой молитве "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго" верующий просит Христа помиловать его, поскольку именно Христос, по Символу веры, будет судить живых и мертвых. Аналогичное обращение к Святому Духу или Отцу было бы совершенно неуместным. Эта неслиянность подчеркивается и в ежедневной молитве, прямо обращенной к Троице. В ней к каждому Лицу обращаются с разными просьбами: "…Господи, очисти грехи наши; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша…" Даже когда просьбы похожие, они выражаются разными словами, как бы подчеркивая этим принципиальное различие Лиц. На вечерней службе, при чтении молитвы "Сподоби, Господи", говорится: "…Господи, научи мя… Владыко, вразуми мя… Святый, просвети мя…"
Что отсюда следует, дамы и господа? Очень простая и великая истина: каждый должен пройти дорогу к рабству, дорогу в никуда и дорогу к всеединству. В какой очередности идти по этим тропам? На этот вопрос мог бы нам ответить Степан Николаевич. Как Степан Николаевич, будет отвечать?
Я поднял палец вверх и закрыл глаза. А потом сомкнул обе ладони в единый кулак и сказал:
– Нераздельность и слитность – основа бытия. – Я пояснил. – Если вы со мною участвуете во всеобщей лжи, то мы непременно все будем одинаково наказаны…
– Достаточно, Степан Николаевич, я поясню мысли Сечкина, – торопливо пробормотал Литургиев. – Вот здесь какая особенность, дамы и господа, если не ввести требование нераздельности, то всегда сохранится возможность трактовать три Пути, как три независимые Дороги и вместо Единодорожья ввести Тридорожье, хотя триединость в известном смысле уже предполагает нераздельность, вполне разумно подчеркнуть это важное свойство в совершенно четкой форме. Смысл нераздельности заключается в том, что три Пути выступают всегда вместе и все, что делается, делается ими совместно. Абсолютно исключено, чтобы какой-то путь совершался независимо от других путей. В XVII веке, когда богословская глубина русской иконописи заметно упала, в церквах появились иконоподобные иллюстрации к тексту священного Писания. Среди таких икон можно встретить и изображения семи дней творения мира Богом. Интересно отметить, что эти иконы (судя по надписям на них) назывались "Деяния Троицы". Это наглядно подтверждает не только существование принципа нераздельности, но и то большое значение, которое ему придавали.
Итак, говоря о формальной логике троичности, можно сформулировать ее как совокупность триединости, единосущности, неслиянности и нераздельности. Остается найти математический объект, который обладает этой совокупностью свойств.
Когда делегация покинула Приемный Зал, я сказал Барбаеву:
– Надо же столько наплести всего и вся и ничего не сказать!
– В этом и состоит задача философии и вытекающая из нее задача гида.
47
Не успел Барбаев произнести эти слова, как один из делегатов вернулся и быстро подошел ко мне. Он представился:
– Я внук Альбрехта Штундера, знаменитого художника и архитектора, который был в свое время назначен Адольфом Гитлером на пост министра обороны и нападения. Мой прадед выпустил в свет мемуары, в которых хорошо и подробно описал свою дружбу с Адольфом Гитлером, который, как здесь говорилось, тоже разрабатывал идею нераздельности. Однажды по совету личного врача Молера Гитлер отправился в Бергхоф, куда и пригласил для бесед моего деда. Там, в чайном домике, они играли в занимательные архитектурные игры: кто сделает проект лучшего крематория, газовой камеры и массового могильника для Шакалии, Каледонии и Заокеании. Гитлер выигрывал, потому что дед уступал фюреру. И когда фюреру надоело выигрывать, он сказал:
"Мне, Штундер, тяжело, потому что все приходится делать самому. Мои генералы читают книги, разрабатывают теории, а от черновой работы бегут, как черт от ладана. Нельзя ли для них построить один общий могильник, чтобы они, увидев, что их ждет, испугались и не бежали от черновой работы?"
"Это великолепная идея, мой фюрер", – сказал дед.
Гитлер смотрел, как догорают в камине дрова, и печально заметил: "Мы строим национал-социализм, который даст всем народам свободу, труд и радость через победу. Всем, кроме евреев. Евреи и цыгане – это не нации. Это артерии с зараженной кровью. Эти артерии мы призваны удалить и тем самым спасти мир от агонии. В моей голове зреет неслыханный проект, который будет как бы опрокинут внутрь земли. Это будет гигантский могильник для носителей зараженной крови. Мы их замуруем в глубинах земли, и тогда наступит всеобщее благоденствие…"
– Что вы хотите сказать этим, господин Штундер?
– Я хочу сказать, что посещение Приемного Зала мне напомнило идею с этим могильником. Ваша Большая Программа – это опрокинутая в глубь веков Большая могила, которая объединит Настоящее, Прошлое и Будущее… Я бы на вашем месте, господин Сечкин, покончил с собой раньше, чем начнется Большая Программа. Гитлер это сделал несколько поздновато. Но все-таки он пошел на такой шаг. А вот мой дед на такой шаг не решился.
– Господин Штундер, вас ждут внизу, – сурово сказал Барбаев.
Я не знаю чем именно, но чем-то этот Штундер меня задел. Сильно задел. Я механически выполнял все, что мне предписывалось, отправлялся в гимнастический зал, садился в снаряды, отрабатывал мышцы рук, живота, ног, шеи, а сам думал о той роли, которую выполняют в жизни разные люди. Если бы я писал роман, я бы назвал его "Ролевые люди". У каждого своя роль и свои ролевые предписания. Иногда пучки ролей проносятся по миру, и тогда почти во всех странах появляются примерно одни и те же роли: роли диктаторов, подпевал, изгоев. А потом проносится другой пучок ролей: гуманисты, прогрессисты, евангелисты. Но в любых ролевых режимах есть лидеры и изгои. И выигрывает режим тех, кто ярко обставляет борьбу за благоденствие изгоев. Чем больше кричат правители о милосердии, доброте и сострадании, тем хуже живется изгоям, униженным и нищим. Меня избрали, чтобы я помог утвердить в мире несправедливость, ложь, насилие. Только для этого нужна показательная эксдермация. И вот, когда я все это для себя уточнил, поднялся сильный ветер, а в мыслях моих зрело решение: "Пора кончать с этой нелепой жизнью!" А ветер становился все сильнее и сильнее, так что дверь сама распахнулась, и на пороге оказалась очаровательная девица в фиолетовом хитоне. Цвет ее хитона был настолько свежим и ярким, что я сразу же подумал: "Таким цветом набухает весной иудино дерево". Склонный к мистическим обобщениям, я решил, что это все не к добру. А девица между тем прошла в тень, так что огонь ее хитона сразу погас, села на стул и сказала:
– Я знаю, что тебя мучит. Ты боишься конечного результата. Ты думаешь о том, как огонь, если тебя будут сжигать, полоснет по живому мясу. Еще хуже, не спорю, прикоснуться окровавленными мышцами к земляным комьям. Ощущение, клянусь Брамапутрой, не из лучших. Но напрасно ты просчитываешь только худшие варианты. Может быть и иной финал. История знала немало случаев, когда человек с распятия шел прямо в благодатные топи, которые миряне называют хорошей жизнью. И твой Юст из Тивериады тому пример. Поговори с ним, авось будет какая-то польза.
Не успел я оглянуться, как передо мной оказался старый человек в иудейской одежде конца первого века по Рождеству Христову.
– Да, я Юст, тот самый непримиримый и бунтующий Юст, который в шестьдесят седьмом году был распят солдатами Тита Флавия Веспасиана. У меня в момент распятия, клянусь иудейскими пророками, не было выбора. Но раньше выбор был. Я мог бы бежать из Иерусалима. Мог покинуть Храм, но я этого не сделал, так как предпочел тогда умереть. Но, когда меня римляне положили на доску, сорванную с портала восточной стороны Храма, я благословил Господа, что мой крест есть последнее напоминание о Храме, и я проявил мужество и сказал: "Счастлив я". Распинавший меня римлянин понимал по-арамейски, он бросил молоток и убежал прочь. Тогда другой воин стал искать новые гвозди и не нашел и вынужден был вбить в мою левую руку старый ржавый гвоздь, который он вытащил из доски. Ноги мои не стали прибивать, так как не оказалось гвоздей. А вот в ладони мои они вогнали по гвоздю, и след до сих пор остался. Как только на улице сырость или пурга, так начинает ныть рука, потому что задели кость. Поэтому я тебя сразу предупреждаю. Виси на кресте спокойно. Не дергайся. Правую ладонь у меня отняли врачи, потому что, когда снимали с креста, римлянин сильно дернул за руку, надо было выдернуть сначала гвоздь, а потом уж снимать с креста, а с солдата какой спрос, да и где бы он взял гвоздодер или клещи, инструмента, конечно, не было, поэтому он воткнул свой меч в ладонь, чтобы сделать дырку побольше, и сорвал ладонь. И за это ему спасибо, а то я знал случаи, когда с крестов снимали самым варварским способом: шарах по ладони мечом, сколько я видел этих крестов с оставленными на них человеческими дланями! А мне повезло. Я и сам не знаю, как это произошло. Потерял сознание, помню только, что последнее мгновение было сладостным и мучительным, и спасительным, и благодарным. Я видел уже мертвых моих друзей и в последний раз поблагодарил Господа… Когда и как снимали меня с креста – не помню. Очнулся в лазарете. Это была огромная палатка, в которой я был один с доктором. Я спросил: "Кто меня спас?" Мне ответили: "Спас Иосиф бен Маттафий". Дикий стон вырвался из моей груди, но потом я смирился: так было угодно Богу. И я прожил после распятия сорок два года и девять месяцев. Так что и у тебя может быть такой исход.
– Ты за этим и пришел ко мне?
– Меня прислали, чтобы я пришел это сказать.
– Ты его предал?
– Иосифа? Его никогда не предавал. Первосвященник Иоаким Даната поручил мне следить за ним и всякий раз говорить ему о том, чтобы он помнил, что является сыном Иудеи и должен служить нашему Богу. Я ему завидовал. Это другое. Я его ненавидел, потому что у него все получалось. Помню, как он за две недели написал свой блистательный трактат против ректора Александрийского университета Апиона.
– Он воспел славу еврейскому народу?
– Он защитил доброе имя Иудеи.
– Аудиенция закончена, – сказала девица в фиолетовом хитоне, и Юст исчез. И обратилась ко мне, улыбаясь: – Все повторяется в этом мире. Чья судьба вам предпочтительней – Иосифа или Юста? Юст пережил своего спасителя на целое десятилетие.
– Мне они оба неприятны. Один был откровенно лживым, а другой прятал ложь в мнимо справедливые одежды.
– Словечки вы придумываете, однако… Что же с вами делать?
– Простите, а чего вы все со мною носитесь? Вздернули бы, и дело с концом.
– Я вот и думаю, почему с одними носятся, а других, не спрашивая, миллионами живьем закапывают или в клочья раздирают. Вот и вокруг вас все ходят стаями, и так вам, и этак предлагают, а вам не угодишь. Чего вы сами-то хотите? Или и это вам неведомо?
– Ведомо. Ведомо. Душу хочу сохранить в чистоте, вот моя вся правда!
– Да, – улыбнулась не то Катрин, не то Зила, не то пришлая девица в фиолетовом хитоне. – Спрос сейчас на чистые души сильно повысился. Нашли из чего делать дефицит. Всегда, когда жрать нечего, когда вот-вот все в тар-тарары полетит, спрос повышается на нечто совсем пустое… Умом я это понимаю, а сердце мое протестует…
– И у вас есть сердце?
– А как же иначе? – на лестничной площадке раздался шум, и девица помахала мне ручкой. – Я сгинула. Там Горбунов с Хоботом к вам жалуют. Оделись бы, господин чистодушный…
48
В дверь настойчиво постучали, а мне не хотелось открывать. Я приоткрыл дверь и обратил внимание, что рядом с Хоботом и Горбуновым стоит моя Катрин, это уж точно была она, только на ней был не хитон, а обыкновенный широкополый плащ фиолетового цвета. Зато Хобот был наряжен в белоснежную тогу с пурпурной каймой, на ногах были полуботинки также с красной каймой. Однако полуботинки были не настоящие, то есть отнюдь не древнеримского происхождения. Они сделаны были по типу римских, но кожа была поддельной, из синтетического кожзаменителя, и пряжки были не ручной работы, а какой-нибудь фабрики – "Красная заря" или "Буревестник". И я заметил по этому поводу:
– Однако конспирация у вас слабо поставлена.
– Dum spiro, spero, – ответил Хобот, который, когда я присмотрелся, был вовсе не Хобот, праховский противник и одно из главных лиц империи, это был действительно бывший вольноотпущенник Феликс Марк Антоний собственной персоной.
– Вам необходимо выслушать прокуратора в подлиннике, – сказал Горбунов. – Он вам скажет такое, чего никто не скажет. Он одобрил основное направление Референдума и сказал, что вселенские масштабы – это то, чего добивался Рим.
– Что он намерен мне сообщить? И знают ли о вашем посещении команды Прахова? – спросил я.
– Что вы, Степан Николаевич, – ответил Горбунов. – Вы ведете сложную политическую борьбу, а рассуждаете, как неграмотный зилот… Мы здесь строго конспиративно. Дадим вам полезную информацию, а дальше действуйте на ваше усмотрение. Прокуратор расскажет вам о борьбе партий и о роли процессов в политической борьбе…
– Да, да, – подтвердил прокуратор Феликс, присаживаясь на диван. – Когда я был рабом, мне часто приходилось убивать, а затем по приказанию моего господина хоронить и воздавать почести умершим от насильственной смерти пленникам. Были, конечно, и другие случаи, когда мне приходилось снимать с крестов пленников и наказывать смертью казнивших их. Всякий раз я познавал необходимость и смерти, и воздаяния хвалы умершим, потому что только таким образом укрепляется власть, без которой нет жизни, нет покоя, нет мира. Если бы я располагал временем и способностями, я бы написал несколько посланий будущим начальникам когорт, губернаторам провинций, полководцам, трибунам, консулам и, может быть, императорам, в которых изложил то, как надо создавать и хранить сильную власть. Заметьте, и Тиберий, и Калигула, и Клавдий, и наш владыка Нерон начинали с процессов, в ходе которых сносились головы тем аристократам, которые иронизировали над властью. Затем конфисковывались их земли, владения, строения, ценности, одним словом, все имущество, и это конфискованное добро значительно пополняло казну и укрепляло власть.
Процессы – это то единственное измерение, благодаря которому можно узнать о крепости власти, о силе государства. Государь правит до тех пор, пока идут процессы. Кончились процессы – кончилась и власть. Процессы могут быть двух видов. Первый вид – кинжальный или цикутно-венный процесс нацелен на немедленное уничтожение тех, кто способен дурно отозваться о государе и приближенных первого доступа. Второй вид – это процессы бражно-зилотные. Да, да, мои господа, важно вовремя и в определенное время бросить в толпу мятежных элементов дрожжи и слегка подогревать брагу – пусть все бродит, бурлит, шипит, пенится. К бурлению как раз расположены бражные элементы общества – это скрытые и открытые пьяницы, обжоры, разбойники и воры. Тут, милостивые, все связано. Я не знал ни одного разбойника, который не был бы обжорой, вором или пьяницей. Разница между аристократами и рабами, между фарисеями и зилотами состоит в том, что аристократы, скажем, и фарисеи склонны к обжорству и к сибаритству одновременно. Набив брюхо мясом, пирогами, фруктами и овощами, залив вином нутро свое, аристократ блаженно отходит ко сну, а просыпаясь, принимается за всякие там растирания, массажи, обмывания, а раб и зилот после обжорства и возлияний становятся бунтарями, они ищут все новых и новых собутыльников, чтобы вместе найти свежие жертвы и заманчивые способы кажущегося им освобождения. Они не понимают, что их единственная свобода – это крест на палящем солнце или гладиаторская арена. Они жаждут мести. И, должен сказать, они больше мне по душе, нежели свинообразные аристократы. Идя сюда, я заметил несколько лозунгов, которые несли полупьяные зилоты. На лозунгах было написано: "Нет – Референдуму!", "Долой руководящую партию!", "К ответу лидеров-преступников!" Я подумал: если эти лозунги брошены в толпу, чтобы организовать процессы, тогда власть будет прочной. Если же правящая партия рассчитывает утвердиться с помощью одних демонстраций и так называемых внешних свобод, то она, эта правящая партия, заведомо проиграет.
В Иудее, которой довелось мне править, было три партии: фарисеи, саддукеи и ессеи. Небезызвестный вам прощелыга, жидяра, как теперь говорят, Иосиф Флавий отмечал, что фарисеи ведут строгий образ жизни, и отказываются от всяких удовольствий. По их мнению, все совершающееся происходит под влиянием судьбы. Впрочем, они нисколько не отнимают у человека свободы, его воли, но признают, что по Божьему предначертанию происходит смешение его желания с желанием человека идти ли ему по пути добродетели или злобы. Это главенствующая секта, которая имеет большое влияние на простонародье. Фарисеи верят в бессмертие души, и что за гробом людей ожидают суд и награда за добродетели или возмездие за преступность при жизни. Грешники подвергаются вечному заключению, а добродетельные люди будут свободны и даже могут воскреснуть. Они имеют большую власть и занимают правительственные и религиозные должности. Фарисеи сильно преданы друг другу и, действуя соединенными силами, стремятся к общему благу всех иудеев. Отношения же саддукеев между собой суровее и грубее, и даже со своими единомышленниками они обращаются, как с чужими. Фарисеи беспощадны к тем, кто идет против них. Я убедился в том, что фарисеи лицемерны и коварны. Они нарушают свои религиозные законы и предаются удовольствиям и разврату. Что касается ессеев, то эта незначительная и маловлиятельная секта заботилась о чистоте нравов и благочестии, вела строгую, трудовую и нравственную жизнь. Молились при восходе и заходе солнца, занимались земледелием и врачеванием. Мне больше всего были по душе эти скромные труженики. Но и в их среде выросла секта ревнителей, или зилотов. Зилоты проповедовали внешнюю свободу, призывали народ к бунтам, признавали над собой господство одного Бога и таким образом возбуждали в народе мятежи и возмущения. Зилоты как раз и были теми дрожжами, которые я запускал в народную гущу. Признаюсь, мне приходилось с этими зилотами участвовать в ночных разбоях, а также в убийствах некоторых фарисеев, саддукеев и христиан. Мне достоверно известно, что зилотами был убит святой первомученик Стефан…
– Зачем вы все это мне рассказываете? – спросил я у Феликса.
– А вы сделайте вывод сами. Чтобы утвердилась новая эра, чтобы она не утратила своих связей со старой иудейской верой, нужна была система продуманных жертв. Сначала Иоанн Креститель, потом первомученик Стефан, затем Христос, Апостолы Петр и Павел. Заметьте, у каждого из них были покровители и среди римлян, и среди греков, и среди иудеев…
– Мы это старались предусмотреть, – вмешался Горбунов. – Сечкина поддерживают почти все социальные силы. Будучи типичным аутсайдером, Сечкин снискал к себе уважение не только народных масс…
49
– У вас в стране сегодня сложилась далеко не простая ситуация, – продолжал Феликс. – Даже в Римской империи не было такого, чтобы страну оставили без хлеба, мяса и молока. Наш рынок давал народу все. А что могут купить ваши ессеи и зилоты на Центральном рынке, где не только бешеные цены, но и нет ничего. Ваше правительство поддержало пока что воров и грабителей, а так нельзя. Надо чередовать поддержку: сегодня воров, а завтра и честным труженикам надо кость кинуть. Я иной раз просто так раздавал бедным хлеб и сыр, чтобы они помнили: власть заботится о них!
Кроме голода у вас еще и другие катастрофы. Я не знаю, что такое тезий и стронций, но жрать вместе с ними козий сыр или кашу – все равно, что баранину запивать цикутой! Если бы я узнал, что все римские поля кто-то полил цикутой, я бы немедленно натравил на него народ, и он бы разорвал его в клочья. Я невооруженным глазом обнаружил, что ваши праховцы – это наши саддукеи и фарисеи. Не надо их всех уничтожать, но обезглавить многих крайне необходимо.
– Простите, к чему это вы все? – снова спросил я, наблюдая за тем, как Зила, то есть Друзилла, пытается остановить мужа.
– А затем, чтобы наконец-то поняли, что процесс социального преображения связан непременно с борьбой внутриутробных сил государства, которые обязан найти правитель. Когда я узнал, что иудейский первосвященник Анания бьет по устам римских граждан, я тут же принял меры и сместил Ананию, добившись назначения его на место Измаила. А спустя некоторое время Анания погиб от руки сикариев как изменник.
– Простите, – перебил я прокуратора, – но, кажется, Анания был саддукеем.
– Это не имеет значения. Он был грабителем-тираном, который ненасытной своей алчностью довел до нищеты низших чиновников. Он был двуличен, потому что принимал светлый образ человека, а на самом деле всегда преступал закон. Когда я узнал, что он избил Апостола Павла, я поклялся себе сурово наказать Ананию.
– Надо полагать, что вы из этого наказания вынесли и некоторую выгоду?
– Да, я добился, чтобы Синедрион подчинялся мне и императору. При мне был порядок в Иудее. Я разделял и властвовал, пока по доносу темных сил, а может быть, подозреваю, и еврея Иосифа Флавия, я не был смещен с поста прокуратора. Я бежал из Иудеи, сменив имя Феликс, сменив жену, детей, весь уклад своей прежней жизни. Ты не ругай меня, Друзилла. Если бы я этого не сделал, я бы погиб еще в начале семидесятых годов…
– Бог тебе судья, Феликс. А мне и моему сыну Агриппе судьба уготовала тяжкую смерть. Когда летом семьдесят девятого года извергался Везувий и Помпея была объята пламенем, я молилась, чтобы снова увидеться с тобой, и небо помогло мне, Феликс Эдомундович…
– Простите, я не ослышался? – спросил я. – Вы сказали Феликс Эдомундович. Так звали одного из современных инквизиторов. Только отчество произносится без "о".
– Увольте! Как можно допускать такую безграмотность! У вас, нынешних, нет культуры. Вы не владеете латинской этимологией, европейской семантикой и американской кибернетикой.
– Расскажи им, Друзилла. Расскажи! – улыбнулся поощрительно Феликс.
– Слушайте же, господа-невежды. Отчество моего блаженного мужа состоит из двух слов – "эдо" и "мундус". "Эдо" означает "есть", "жрать", "истреблять", "уничтожать", "сжирать", "изживать со света", а "мундус – мунди", во-первых, ничего общего не имеет с вашим вульгарным термином "чудак" на букву "м", а имеет космический смысл и означает "вселенную", "небесное тело", "землю", "земной шар". Следовательно, Эдомундович переводится на ваш тарабарский язык как истребляющий народы, сжигающий землю и даже в известном смысле покушающийся на Вселенную.
Когда я узнала, что настоящее имя отца Феликса вовсе не Марк Антоний, а Эдомундус Папулус, а "папулус" означает "прыщик", "волдырь", я поняла его великое предназначение. Поймите, если человек способен пройти ступени раба, вольноотпущенника, рядового чиновника империи и, наконец, наместника такой культурной страны, как Иудея, то у этого человека не может быть заурядного будущего.
– И вы не ошиблись? – спросил Горбунов.
– Конечно же.
– Но он же погорел! Бежать из Иудеи, бросив жену, детей, все состояние…
– Не скажите. Феликс бежал не просто в никуда. Он торопился попасть в историю. И я вслед за ним вошла в исторические анналы. Кто бы знал бедную царицу и жену Эмесского царя Азиза Друзиллу, если бы она не покинула гнусную отдаленную провинцию и не кинулась бы в свое время в объятия римского прокуратора? А теперь меня знает Вселенная. Вот уже два тысячелетия обо мне слагаются песни, пьесы, романы и повести. Я настолько глубока, что разгадать меня не удается даже самым крупным историкам. А главное, мною создана модель жены правителя…
– Вы сказали "модель"?
– Да, именно модель. Феликс, расскажи им про это, – и шепотом на ушко прокуратору, – устала я с этими дебилами… Объясни им и скорее айда в нашу добрую преисподнюю, где по крайней мере нет таких дураков, как эти псевдопрогрессисты…
– Хорошо, милая, – ответил Феликс, погладив жену по спине, и обратился к нам. – Сейчас у вас принято употреблять термин "модели". Так вот, говоря вашим птичьим языком, могу заверить, что мы с Друзиллой просчитали все модели социальных процессов на материале таких провинций Римской империи, как Иудея, Кесария, Галилея. За семь лет моего правления в Иудее, с 53 по 60-й годы, мне удалось найти способ управления всеми системами и подсистемами вверенной мне страны. Надо сказать, что Друзилла дала на многие века тот образец жены правителя, который потом в ущербных формах повторялся в разных веках и в разных государствах. Друзилла знала языки. Она была необыкновенно образованной женщиной. Хорошо владела греческим, арамейским, еврейским, свободно говорила и читала по-латыни. Скажу вам по чести, я не рассчитывал, что Друзилла бросит своего мужа, как-никак царь Эмесский, и выйдет замуж за меня, убеленного сединой. И, должен вам признаться, не чистая любовь толкнула Друзиллу в мои объятия, а дело! Она – воплощение современной деловой женщины, так сказать, улучшенная ее модель. Она обладает способностью увидеть перспективу, наметить вовремя пути для отступлений и наступлений. Она поистине, как говорилось в "Притчах" Соломона, всегда открывала уста с мудростью, и на ее языке было всегда кроткое наставление. Она, как купеческие корабли, издалека добывает свой хлеб. Она встает еще ночью – и светильник ее никогда не гаснет. И мне было всегда светло с нею, и я знал, куда направить свой ум и силы, кого притеснить, а кому дать награду.
