Паразитарий

      – Гражданин начальник, Христом Богом прошу, отпустите меня, век буду помнить. Ноги моей здесь никогда не будет. Никаких прав у меня на Нюрку и на младенца нету. Обидно мне стало: вышел из колонии, и никому нет дела до меня, и нет, где приткнуться, поддал на базаре и притопал сюда, а куда еще, когда ни дома, ни угла, ни жены…
      Он еще о чем-то рассказывал, и мне жалко было Кончикова, и хотелось ему даже отвалить из тех моих денег, какие сюда привез, этому подонку сказать хотелось: "Иди с миром и помни, что на свете есть добро", но тогда бы игра нарушилась и узнал бы он, что я никакого отношения к прокурорскому надзору не имею, и чем бы все это закончилось – не знаю. И я строго сказал:
      – Дверь навесь, сукин сын, и чтобы духу твоего не было здесь. А документик мы все же припрячем. Впрочем, давай так договоримся. Ты все-таки подпись свою поставь под протоколом.
      Я надписал: "По окончании предварительного допроса Кончиков свою вину признал", и Кончиков весьма и весьма нехотя расписался. Когда его не стало и все облегченно вздохнули, я сказал:
      – Вы уж меня извините, что я выступил перед вами в роли прокурорского надзора.
      – А мы думали, и вправду вы прокурор, – улыбнулась Нюра.
      – Это вас сам Господь послал, – прошамкала старуха.

62

      Я подошел к коляске. Мне показалось, что ребенок не дышит.
      – Послушайте, давно он у вас спит?
      – А как после обеда Сашка заявился, так он, бедный, наорался и заснул.
      Подошла мать ребенка. Наклонилась к нему:
      – Спит, сыночка моя. Спит.
      Как же хорошо мне стало, когда ребенок открыл глаза и безнадежно грустно, а может быть, и безразлично поглядел вокруг. Глаза у него были, как два дымчатых топаза, с сероватым отливом, и великолепен рот. Нижняя губка оттопырена, кончики губ чуть-чуть опущены: вот-вот выразит свое недовольство этим миром. Диатеза сейчас не было, кожа была на редкость чистой, розоватой и светящейся.
      – Дайте мне его подержать.
      Я взял ребенка на руки, и он тут же заплакал. Мать сунула ему грудь, он вцепился в нее двумя ручонками, а один свой дымчатый топаз на меня нацелил: "Чего тебе от нас нужно?"
      – Послушайте, – сказал я неожиданно для себя, – а не хотели бы переехать в мои апартаменты?
      – Это чего еще? – насторожилась старуха.
      – Ну посудите сами, как можно ребенка в такой сырости держать?
      – А вам-то что? – старуха нахмурилась. – Вы хороший человек, но не надо над нами смеяться.
      – А я не смеюсь. У меня великолепная двухкомнатная квартира в центре города, все удобства, телефон, лифт, застекленная лоджия, кухня – двенадцать метров. Жить будете по-человечески.
      – А эту куда?
      – Да куда хотите.
      Анна молчала. Глядела на меня странным непонятным взглядом. Я спросил у нее, что может ее смущать. Она ответила:
      – Не пойму я вас. Никогда не могла понять. – Она, однако, зашла за ширму и через несколько минут вышла оттуда приодетой: в белой шелковой кофте с оборками и в черной юбке в крапинку. Старуха одобрила ее переодевание.
      – А семьи у вас нету? – это старуха кинула в мою сторону косой взгляд.
      – Нету семьи. И не будет, мать.
      – Такого не бывает, – уже по-доброму вздохнула старуха.
      – Бывает. Мне крышка, – выпалил я. – Мне еще хуже, чем вашему Сашке. Я приговорен. К ошкуриванию приговорен. Так что мне ни квартира, ни семья, ничто в этом мире уже не нужно.
      – Может, все-таки есть какой-то выход? – спросила Анна с участием. – У нас тут двоих приговорили, а потом заменили на пожизненное. А еще до этого троих приговорили, тоже замену произвели – на химию сослали.
      – Могу признаться от чистого сердца, если мне удастся уйти от смерти, то найду я квартиру… Может быть, вы и есть настоящая моя единственная зацепка…
      – А законно это будет? – спросила старуха. Ее, ведьму, мое ошкуривание не интересовало. – У нас тут сосед получил квартиру, так он фиктивный брак оформил. Все по закону сделал.
      – Мама, как тебе не стыдно…
      – При чем здесь стыд? Уедем к нему и этого жилья лишимся. Нету в стране законности. Это все говорят.
      – У меня кооперативная квартира. Могу и дарственную оформить. А могу и продать.
      – А на какие шиши мы ее купим?
      – Можем условную цену поставить. Кто будет проверять, дали вы мне деньги или нет?
      – Ох, Нюрка, не соглашайся. Последнее отберут у нас. Чует мое сердце.
      – Да плохо оно у вас чует! – взбеленился я.
      – Это у вас плохо чует. А меня сердце никогда не обманывало. Я столько пережила в этой жизни. Еще ни разу не видела, чтобы просто так, за красивые глаза, квартиры отдавали. Или вы жениться на Нюрке решили? Так и скажите. Пойдет она за вас. Куда ей, бедняге, деться.
      – Куда же мне жениться, когда мне каюк?
      – А нам не каюк? А всем не каюк? – завопила старуха. – Вы погодите трошки, еще Сашка возвратится. Он еще такое может устроить!
      Ребеночек не сводил с меня глазеночек. Два дымчатых топаза искрились любопытством, покоем и абсолютной уверенностью в завтрашнем дне. Я сказал себе, ему, всем: "Не покину тебя, миленький. Умру, а не покину".
      – Ну вы-то что молчите?
      Она заплакала, и мне стало стыдно.
      – Я не знаю, что и сказать. Вы меня уже раз от смерти спасли. Что я могу вам сказать? Спасибо. – И она снова зарыдала.
      Словно чуя беду, заплакал и ребеночек. Этого я уже не мог вынести. Я ничуть не поразился, когда завопила и запричитала старуха. Я схватил свой портфель и вылетел на улицу.

63

      – Глупо все, – думал я. – Бесконечно глупо. И добром можно причинить зло. Надо подождать. А теперь за работу. Если Вольфартова сдержит слово, то, может быть, не все еще потеряно. Как только я вспомнил Лизу, так в голове что-то поплыло: аромат переспелой дыни слегка вскружил башку. За работу, Лиза, Лиза, Лизавета! Во имя Отца, Сына и Святого Духа! И во имя двух дымчатых топазиков!
      Все вдруг обрело цель. Все упорядочилось в моей голове. Я не только статью напишу, я еще и подведу исторические основания под мою паразитарную систему. Паразитарная система – это мой апокалипсис. Это предел. Это бодрость духа. Это вера в завтрашний день. Цикл нашей жизни завершен. Паразитарная система продержалась сто тысяч лет. Последние две тысячи лет – это жажда обновлений. Это тщетные попытки разрешить противоречия между нравственным идеалом личности и устоявшимся паразитарным строем общества. Великие открытия этих тысячелетий: лучшие и нравственно чистые люди не имеют права насиловать общество во имя своего личного превосходства. Общественный идеал не навязывается обществу, он вызревает только тогда, когда в свободном согласии принимается этот идеал всеми членами общества. Кроме осознанного всеобщего свободного согласия есть еще и всенародное чувство, и всенародная вера. Без них паразитаризм получает удвоенную силу. Люди, одержимые мечтой о насильственных реформах и перестройках, неизбежно приведут и себя, и общество к катастрофам. Обладание истиной не может составлять привилегию народа, как и привилегию отдельной личности. Поэтому всякое утверждение национального превосходства над другими есть Зло. Самый великий идеал человека – высокая внутренняя жизнь. Христос отличается от всех прочих богов тем, что жил, живет и будет жить высокими нравственными идеалами, напряженной внутренней жизнью.
      Я говорю жил и будет жить, потому что Он среди нас. И, как две тысячи лет назад, мы ждем его. Перед появлением христианства иудейский народ, утверждают русские философы, ждал пришествия Царствия Божия, и большинство под этим разумело внешний насильственный переворот, который ДОЛЖЕН ДАТЬ ГОСПОДСТВО ИЗБРАННОМУ НАРОДУ И ИСТРЕБИТЬ ЕГО ВРАГОВ. Люди, ожидавшие такого царствия, знали, что делать: они восстали против Римской империи и погибли. Они избивали римских солдат, и сами оказались перебитыми. Человек, который на своем нравственном недуге, на своей злобе и национальной исключительности основывает свое право действовать и переделывать мир по-своему, такой человек, каковы бы ни были его внешняя судьба и дела, по самому своему существу есть убийца. Он неизбежно будет насиловать и губить других, и сам неизбежно погибнет от насилия. Он считает себя сильным, но он во власти чужих сил. Он гордится своей свободой, но он раб внешности и случайности. Такой человек не исцелится, пока не сделает первого шага к спасению. А первый шаг к спасению – почувствовать свое бессилие и свою неволю. Кто вполне это почувствует, тот уже не станет убийцею, но кто остановится на этом чувстве своего бессилия и неволи, придет к САМОґУБИЙСТВУ. Самоубийство есть нечто более высокое и более свободное, чем насилие над другими. Но оно греховно и не ведет к исцелению ни себя, ни других.
      К сожалению, эти великие всечеловеческие истины не стали духовным кредо таких стран, как Россия.

64

      Я чувствовал, что в моей душе оказались неоспоримые доказательства того, что Христос среди нас, что смерть преодолима. Моя смерть, казалось мне, – и в этом я был убежден, – слабые и последние потуги паразитарной системы продемонстрировать бессильность. В агонии они явятся за мною, осознавшим свою неволю и свободу и свое бессмертие. Их сытые лица, их хмельные глазища, их зловонное дыхание – все это будет дышать смертью, которую они еще не осознали. Даже если они поторопятся меня убить, я буду жить. Я буду жить и светиться в крохотных озерах дымчатых топазов. Непременно надо съездить к ним. Ничто не должно нарушить великой тайны передачи моего духа в надежный и сильный росток!
      Я ринулся на улицу и у перекрестка на столике увидел книгу. Я слышал о ней. Эту книгу написал Джон Мак-Дауэлл. Она посвящена неоспоримым доказательствам того, что Христос среди нас. Я открыл книгу наугад. А точнее было бы сказать: книга сама раскрылась на нужной мне странице. Я стал читать:
      "Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как мир дает. Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается" (Иоанн. 14:27).
      "Я есьм хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда" (Иоанн. 6:35).
      "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас" (Матф. 11:28).
      "Я пришел для того, чтобы имели жизнь, и имели с избытком" (Иоанн. 10:10).
      Как отмечал Отто Раук в книге "За пределами психологии", человеку необходима связь с чем-то, стоящим выше него.
      Об этой необходимости свидетельствуют крупнейшие религии мира. Пирамиды Мексики и храмы Индии – это памятники духовным поискам человека.
      "От колыбели до могилы человек не совершает ни одного поступка, чьим главным и первостепенным мотивом не был бы приход к спокойствию духа", – замечал Марк Твен. Ему вторит историк Фишер: "… Душа испускает крик, на который окружающий мир не дает никакого ответа". А за много веков до этого Фома Аквинский воскликнул: "Душа неустанно жаждет счастья, но жажду эту может утолить только Господь".
      "Только христианство может дать человеку тот опыт, в котором нуждается его свободный дух, – считает Рамм. – Все, стоящее ниже Бога, оставляет дух человеческий жаждущим, алчущим, беспокойным, расстроенным и неполноценным".
      "Он поднялся над партийными и сектантскими предрассудками, над взглядами Своего века и народа, – пишет Филипп Шафф. – Он обратился к обнаженному сердцу человека и затронул за живое его совесть".
      В сборнике "Взгляды десяти ученых на жизнь" приведены свидетельства людей науки. Один из них, профессор Джордж Швейцер, говорит: "Человеку удалось коренным образом изменить мир, но переделать себя самого он оказался не в состоянии. Поскольку эта проблема является по преимуществу духовной и поскольку человек по природе клонится в сторону зла (как показывает история), он может измениться только под влиянием Бога, только посвятив себя Иисусу Христу и вручив себя Духу Святому для выбора пути. В этом чудесном преображении – единственная надежда нашего атомного века, нашей земли и ее устрашенных радиацией обитателей".
      В той же книге читаем замечание заведующего научными связями в Абботских лабораториях Э. Дж. Мэтсона: "Какой бы изнурительной ни была моя жизнь ученого, гражданина, мужа и отца, мне стоит лишь вернуться в этот центр, чтобы встретить Иисуса Христа и убедиться в Его могуществе хранителя и спасителя".
      К профессору присоединяется студентка Питтсбургского университета: "Все радости моей прошлой жизни, вместе взятые, никогда не смогут сравниться с той особой радостью, с тем миром, которые дал мне Господь Иисус Христос с тех пор, как Он вошел в мою жизнь, чтобы управлять и напутствовать".
      Я никогда раньше не видел этой книги. Но я читал ее так, будто знал каждый поворот ее мыслей. В одной руке моей была книга, а в другой была жизнь, освещенная крохотными озерами дымчатых топазов. Я боялся опоздать. Я боялся, а вдруг кто-нибудь да случилось там, у них, у Сутулиных.
      Анки не было дома. А старуха меня встретила гостеприимно.
      – Рады, рады вас видеть.
      – Как малыш?
      – А чего ему? Пока здоров, да жрать вон нечего. Молока не купишь. Детского питания нет.
      Над кроваткой были привязаны на резинке крышка от чайника, два бублика и старая кружка. Малыш гремел сооружением, и это доставляло ему радость. Потом он стал рассматривать меня, и я стал играть с ним.
      – Вы меня простите за то, что я в прошлый раз наговорил вам всякой чепухи…
      – Да мы так и поняли. Чего уж тут. Кто это согласится свой дом отдать за так? Сейчас дураков нету. Перевелись дураки.
      – А вот не перевелись, мать. Я и есть тот последний дурак, который может отдать кое-что. Могу я с вами откровенно? – спросил я старуху, точно она могла понять меня, мой новый поворот мыслей. Она кивнула головой, а я продолжал. – Поверите вы мне или нет, я не знаю, а вот вошла в мою душу мысль: помогу вам, значит, и мне Господь поможет, а не помогу, то и я буду проклят вместе со всеми…
      Неожиданно старуха засветилась.
      – И я так часто себе загадываю, и всегда как сделаю что-нибудь из загаданного, так ко мне сторицей возвращается утерянное. Дай Бог вам помощь. Всякое в жизни бывает.
      – Давайте ваши паспорта, пропишу вас к себе, а себя в вашу халупу, а там решим, что делать.
      – Да как же без Нюрки я отдам паспорта?
      – Ну и хорошо без Нюрки. А что ж она, против вас пойдет?
      – Против меня не пойдет, а все ж нехорошо. Она теперь старшая в доме. Мало ли что случится.
      Паспорта старуха не дала, да я и не настаивал. Со светлым чувством отправился домой и приступил к работе.

65

      Я думал, если бы христианство было принципиально новым учением, оно бы не захватило народы. И вместе с тем оно принципиально новое учение, потому что, сумев вобрать в себя все лучшее, что было в предшествующих системах, захватило все глубины человеческого духа, все стороны жизни человечества.
      Я думал и ошибался, когда считал, что христианство – это отказ от тела. Отказ от плоти. Отказ от дионисизма, деметризма, орфизма, пифагорейства, стоицизма, платонизма.
      Сейчас я убежден, что христианство – это принятие всего того, что служило Благой Вести. Братьями Христа являются Будда и Кришна, Заратустра и Мухаммед. А великими посвященными – Гомер и Платон, Софокл и Вергилий. В один присест я написал несколько глав об искривленном, но не таком уж наивном античном мире полубогов, получудовищ.

66

      Все проходит и все изменяется в этом мире. Было время, когда паразитарием боги называли жизнь, полную неги и удовольствий. Это было задолго до того, как двуногие открыли огонь и нарекли обезьян своими предками. Это было тогда, когда был жив Кронос, отец Зевса. Это сейчас мы освоились с Единобожием, а тогда богов было столько, что нам их невмоготу сосчитать. Каждый из них занимался своим делом, кто правосудием, а кто земледелием, или целомудрием, или любовью. Порядок был. Кронос был Богом неба и его чтили во всем мире, и, как теперь говорят некоторые толкователи истории, его называли восходящим к индоевропейской культуре. Он был Богом, но ничто человеческое ему было не чуждо: он был по совместительству и верховным жрецом, и царем. Кронос жил безбедно в своем Паразитарии, а словом "паразит" тогда называли человека, который находился в застолье. Попросту паразитами называли сотрапезников, и это сущая правда, о которой каждый может узнать из самой куцей истории о греко-римских делишках на заре человечества.
      Кронос был злым стариканом, и у него был предлинный язык, он всякое болтал, пользуясь тем, что ему все дозволено. Но высшие силы поставили его на место и, кроме всего прочего, внесли в жизнь всего олимпова племени постоянный раздор, убийства, казни, доносы и предательства. Кронос был одним из первых живых существ, кто стал убивать близких. А дело было так. Высшие силы ему предсказали, что он будет свергнут одним из своих сыновей. И свержение произойдет за одной из трапез. Причем в убийстве будет участвовать одна из жен Кроноса.
      – Но как мне узнать, о Небо, какая из моих ста тысяч жен и кто из трехсот тысяч моих сыновей убьет меня?
      – Вот этого никто тебе не скажет, – отвечало Небо. – Ты заслужил мучительную казнь в своем Паразитарии и умрешь от руки одного из своих паразитов.
      – А если я замету следы, укроюсь на острове Крит, скрою свое имя, назовусь, скажем, Юпитером, меня все равно убьют?
      – Убьют, – отвечало Небо.
      В этот вечер к Кроносу пришла любимая жена Рея. Она была прекрасна, как утренняя заря. Ее дыхание было ароматнее алой розы. Она сказала:
      – Что печалит тебя, мой господин? Позволь мне поцеловать твою могучую грудь, позволь мне прикоснуться к твоим божественным кудрям, и от твоей грусти не останется и следа.
      Кронос поглядел подозрительно на прекрасную и невинную Рею: нет, глаза ее чисты, голос приятен, а нежность ее искренна и сладка, как мед с острова Делос, что в Эгейском море. Однако подумал: сейчас убить ее или потом? Но Рея опередила его:
      – Я готова умереть, мой господин, лишь бы твое чело не омрачалось печалью, – и аромат ее души смягчил гнев Кроноса.
      – Нет, живи, дорогая, – сказал он. – Тут врагов у меня много развелось, и кто-то из них попытается меня убить.
      – Кто же это осмелится поднять на тебя руку? – возмутилась Рея.
      – Говорят, один из моих сыновей, – шепотом сказал Кронос. – Сын пойдет против отца, отец пойдет против сына, вот такое бедствие постигнет землю.
      – Что же делать, мой ненаглядный?
      – Я тут посоветовался кое с кем, и мне подсказали: надо не убивать, а поедать своих сыновей. Дочки – те пусть растут на радость будущим своим мужьям, а мужичков всех к стенке, то есть к верхнему нёбу…
      – О божественный мой царь царей, как мудр ты в своем решении…
      С тех пор Кронос каждый день съедал по одному сыну, и Рея, главная его паразитка, помогала ему, подсказывала, кого и в какое время он должен проглотить. По этому поводу было принято в первом чтении постановление.
      Надо сказать, что Кроносу было крайне неприятно заглатывать собственных детей, но зато было больше надежности: как-никак все проглоченные дети болтались в его огромном желудке и не могли совершить рокового преступления: отцеубийства. Так прошло немало лет, и среди паразитов, то есть сотрапезников Кроноса, не было ни одного сына. И вот однажды Кронос обнаружил, что его любимая Рея должна родить сына.
      – Почему ты думаешь, что это будет сын? – спросила опечаленная Рея.
      – Потому что я Бог, – ответил Кронос. – А боги все знают.
      – Уж лучше тогда я умру до родов, – сказала Рея. – Пусть еще один возможный убийца погибнет в моей утробе, так и не увидев света.
      – Нет, моя возлюбленная, мне велено проглатывать сыновей, но не жен. А ты всегда была верна мне, всегда помогала мне в трудные минуты. Ты настоящая супруга, и потому я спасу тебя и нашего отпрыска от гибели…
      – О, мой великий повелитель, ты так благороден. Но не делай ничего такого, что может омрачить твою жизнь. Я готова умереть хоть сегодня, только прикажи, и я это сделаю.
      – Я лучше стану паршивым гладиатором, поганой тыквой, межрегиональным демократом и грязным вольноотпущенником, чем соглашусь предать смерти мою возлюбленную Рею. Век мне свободы не видать, клянусь всеми своими паразитами, если я нарушу данное тебе обещание.
      – Но ты будешь жить в страхе и постоянно думать о том, что рядом с тобой живет твой убийца и преследователь. И мне будет горестно наблюдать за тем, как растет твое подозрение. Кроме того, от такого рода нервных потрясений у тебя может расстроиться кишечник и желудок станет плохо переваривать проглоченных сыновей.
      – Да, я этого как-то не учел, – ответствовал Кронос, поглаживая свою седую козлиную бородку.
      – Ты должен всегда быть в отличной спортивной форме. Ничто не должно омрачать твоего бытия. То, что мы, твои паразиты, называем бытием-в-тебе-для-себя, есть сущность всех прочих-для-них-в-них-через-них. Явление переходит в сущность, а сущность – в явление, когда небо меняется местами с землей, отчего наступают сумерки, а потом рассвет, который и есть тьма для себя-в-себе-и-через-них…
      – Ты так сильна в философии, что я теряюсь в догадках, что бы это значила твоя абракадабра. Но так тому и быть, я спасаю тебя от смерти. А твоего Зевсика, так, надеюсь, ты назовешь нашего отпрыска, отправлю вместе с кормилицей на остров Крит, где он будет жить под именем Нинон.
      – Но Нинон – это женское имя, – возразила робко Рея.
      – Вот и прекрасно. Под хитоном, который он никогда не будет снимать, будет спрятано его истинное половое различие. Никто не будет знать, что он мужчина, а всей службе, всем этим моим нахлебникам я прикажу, чтобы они следили за нашим сыном и никому не говорили, что он мужчина…
      Вот именно тогда-то впервые Кронос и назвал своих сотрапезников нахлебниками, тогда впервые термин "паразит" был употреблен с отрицательным смыслом. Но об этом никто не знал, а вскоре и сам Кронос забыл и о Нинон, и о нахлебниках. Он зажил свободной жизнью, и трапезы его в кругу приближенных паразитов длились неделями и месяцами.
      А между тем кормилица Амалтея так полюбила своего питомца, что рассказала ему всю правду о нем. Молодой Зевс крепко задумался и потом три дня и три ночи мучился над тем, убивать ли ему своего отца или принять какое-то другое решение. Так как он был вскормлен хорошей кормилицей и рожден доброй матерью, то и сам был добрым и справедливым Богом. Сразу он подумал о своих проглоченных братьях: о Посейдоне, Аиде и многих других.
      – Промедление смерти подобно! – вскричал он, вынимая из ножен огромный меч. – Надо немедленно, как скажут через двадцать тысяч лет, брать почтамт и телеграф. Надо захватить Олимп и установить через демократическое устройство мою настоящую диктатуру.
      Амалтея насмерть перепугалась и предложила Зевсу, прежде чем пойти против Кроноса, посоветоваться с Герой, сестрой, которая частенько прогуливается по горам на острове Крит. Когда Зевс встретился со своей сестрой, он так был восхищен красотой Геры, что немедленно предложил ей руку и сердце. Правда, Гера сразу сказала:
      – Брат мой, ты так прекрасен, что я не смогу устоять перед твоими чарами. Но как ты можешь просить моей руки, если ты приговорен и должен, если покажешься на Олимпе, быть проглочен Кроносом?
      – Сестра и моя будущая возлюбленная жена, я спасу и себя, и твоих братьев Аида, Посейдона, Филия и Колосса, я вырву наших братьев из глубин жадного желудка нашего отца. Только помоги мне. Ты царица богов, ты верховная жрица, тебя послушаются другие боги, и мы заставим нашего отца отречься от престола, и мы с тобой станем вдвоем править миром!
      Гере понравились пламенные речи брата. Она согласилась стать женой Зевса, и они в тот же вечер отправились на Олимп, где в покоях нежился старый Кронос со своей любимой женой Реей.

67

      На этом месте я остановился и пошел звонить Мухе Вольфартовой, так я ее стал называть, поскольку запахи персиков и переспелых дынь уже сильно выветрились из моего тела.
      – Понимаете, в чем дело, – сказал я. – В действиях античных богов просматривается наша гнусная действительность, я просто боюсь давать вам материал. Боюсь писать дальше.
      – Что делают ваши боги? – резво спросила Лиза на другом конце провода, она так звонко рассмеялась при этом, что я немедленно ощутил залах переспелой дыни.
      – Они перестраивают действительность, предают друг друга, немножко едят ближних и, естественно, убивают виновных и невиновных. Они, разумеется, обладают теми пороками, которые присущи современному человеку: они считают свой Олимп единственной обетованной землей.
      – Но, позвольте, они же на небе жили…
      – Какая разница! Значит, единственным обетованным небом, где можно жить и получать все привилегии только греческим богам. Для них главное забраться на Олимп и таким образом на всю жизнь получить синекуру. Они не осознают своей греховности, они возводят свое совершенство в закон и тем самым дают своим народам образец для скверного подражания или, как сейчас говорят, для шовинизма и национализма. В них нет бесконечности, способной вместить в себя всю бесконечность и бытия, и человеческой души,- эта идея, как известно, из учения тех же русских философов, есть величайшее добро, высочайшая истина и совершеннейшая красота. Они повсюду поступают насильно. Допускают насилие в любви, в воспитании детей, в общении друг с другом. Они дают пример единения только через войну и порабощение. Для них народы – это обособленные муравейники. Муравейники можно объединить, считают боги, но зачем. Чем больше будет обособленности, тем легче управлять народами. Они наделены всеми пороками, которые присущи сегодняшним правителям: завистью, способностью к предательству, гордыней, лживостью. Они бессовестные демагоги, а некоторые из них – истинные преступники и, по нашим понятиям, уголовники и отцеубийцы!
      – Великолепно!
      – Но я боюсь, милая Елизавета Семеновна, если опубликуете мою работу, меня ошкурят раньше положенного срока…
      – Ничего не бойтесь, мой миленький, – сказала она, и аромат переспелой дыни переполнил мою квартиру. – Я вам сегодня выбью бронь еще на месяц. Пойдет почта, придется давать отклики. Так что работайте и ни о чем, кроме своих изумительных Кроносов и Зевсов, не думайте. Ваш Кронос – это типичный Прахов, а красавец Зевс – вылитый Хобот. Хобот должен прийти к окончательной власти, и мы предвестим его приход! Чао, бегу докладывать Колдобушке об убойном материале…

68

      – Кронос сразу понял, – писал я, – что произошло и чего хотят от него, когда увидел своего сына в доспехах воина Первого Поднебесья. Он понял также и то, что был предан родной дочерью Герой, которая созвала на небольшой Пленум всех основных богов, которые также облачились в доспехи Второго и Третьего Поднебесья.
      – Предательство! – закричал Кронос, хватаясь за кинжал, с которым никогда не расставался. – Я это так не оставлю!
      – Ты, батя, успокойся, – отвечал Зевс. – На жизнь твою я не посягаю, а вот братцев моих ты верни…
      – Как ты смеешь так разговаривать с отцом! – вскричала Рея.
      – Ты, маманя, приумолкни, – сказал Зевс. – Я хочу полюбовно решить эту задачку. Богу Богово, а Зевсу – Зевсово!
      – Что ты мелешь! – закричал снова Кронос. – Отцы и дети – это одно целое, а не два разных мира. Я вскормил тебя не для того, чтобы сын поднял руку на отца.
      – Батя, – сказал грозно Зевс. – Будешь суетиться и выступать, пощипаю.
      – Гера! Хоть ты скажи, чтобы он не грубил отцу.
      – Папа, мы всегда тебя будем любить, только уступи Зевсику трон, а то я скоро тронусь от беспорядков, которые ты развел в нашем мире. Варварство! Где это слыхано, чтобы отец поедал своих детей? И это в век свободы, гласности и демократии!
      – И ты, Брут, – вскричал Кронос и горько заплакал. – Рея, где ты, моя возлюбленная? Откликнись у первого микрофона.
      – Я с тобой, мой повелитель, – отвечала Рея. – Сейчас я подожгу трон. Пусть лучше никому не достанется! А может быть, на самом деле тебе, мой Кронушка, уступить своему родному сыну трон, а мы с тобой и в прихожей разместились бы?
      – Зачем в прихожей, – сказал Зевс. – Мы выделим вам у подножия Олимпа хороший участок, и вы построите себе небольшую, но удобную дачку. Будете на свежем воздухе выращивать косуль, патиссоны и ячмень.
      – Кронушка! Соглашайся! Я так люблю лепешки из ячменя.
      – Значит, меня вы порешили поставить на земледелие. А вы знаете, чтобы погубить бога, надо поставить его либо на сельское хозяйство, либо на просвещение. Значит, вы решили меня погубить! О небо, кончился Золотой век, кончился настоящий Паразитарий. Наступает новая эра – эра демократического узурпаторства и эра патиссонов!
      – Батя, предлагаю заткнуться, ибо в противном случае я тебя вынужден буду низвергнуть в Тартар, для чего немедленно примем закон во втором чтении!
      – Отца в бездну?! Отца родного в пропасть! Боги добрые, вы только послушайте, что этот отрок речет! Поймите, что вы посягаете не просто на власть, вы посягаете на будущий свой покой. Я заглатывал своих деток только во имя блага нашего, во имя того, чтобы не было на земле ни революций, ни бунтов, ни забастовок, ни межрегиональных потасовок! Я платил своей родной плотью, чтобы вам безбедно жилось на нашем благородном Олимпе! А что будет, когда я буду низвергнут?! Пожары, братоубийства, расколы, резня, голод и холод – вот что вас ждет в дальнейшем.
      – Разберемся, отец, – сказал Зевс, отрывая Кроносово ложе от стены.
      – Что ты хочешь? Что ты делаешь? Неужто ты сбросишь отца в Тартар?
      – Нет выхода, папаня, – ответил Зевс. – Революция всегда требовала жертв. Заметь – у нас не какой-нибудь семейный переворот, а настоящая революционная ситуация. Мы берем власть навсегда, а не на одно-два тысячелетия. Кто был никем, тот станет всем! Отныне и вовеки! А ну, Гера, помоги сбросить отца в пропасть! Во имя сына и чистого неба, во имя того, чтобы не было раздоров на Олимпе, не было кровавой вражды, эй вы, боги и смертные, сходитесь же все к подножию Олимпа, вы, пахари и ремесленники, торговцы и колбасники, лидеры партий и проходимцы, рукоделы и поселенцы, воины и гетеры, республиканцы и демократы, впередглядящие и вислозадые, владыки и рабы, сходитесь же все и пойте славу во имя обновленного Олимпа, Олимпа с новым мышлением, бес бы его побрал, я буду ласков, весел, мил, я позабуду войны и мятежи, походы и пожары.