«Жду, когда ты меня позовешь,- писала Люба.- И я счастлива оттого, что жду. Какой же ты чистый человек! И как же мне хорошо тебя любить! Знаешь, я чем занимаюсь? Я сейчас переписываю еще один сценарий «Игры кормчего» и бью комаров. Я помню, как ты их бил подушкой! Хлоп, хлоп по потолку, а они все в разные стороны. Нет, для этой роли ты не годишься. И я тоже. Пусть живут комары, мыши, только не крысы…»
      Я подумал: что же, она догадалась про крыс или случайно это у нее?
      В последние две недели не было сигналов от этих пакостных тварей. Я собираюсь к Зарубе, и у меня уже поджилки трясутся от страха: зачем мне ехать туда? И еще мне жутко оттого, что я никак не достоин Любы, а сказать мне ей прямо об этом нет сил. Как говорят в народе, нет характера. Иногда мне кажется, что она вбила себе в голову, что любит, а у женщин это напрочь, уж если она решит, то тут пиши пропало. Ничем не вышибить у нее эту любовь. Женщины по этой части первостепенные идеалистки. Из них бы коммунизм варганить. В чистом виде, в натуре, нишчак, одним словом, высший класс!
      Люба прислала мне и свой сценарий, и какие-то соображения по игре для господина Раменского. Так и написала. Вот кому бы она здорово подошла, так это Раменскому. Редчайший мужчина!

      Раменский меньше всего был склонен к теории. Но работу Любы, названную ею «Темные игры кормчего», он не просто прочел, он изучил, решив поставить отдельные сцены к майским праздникам. Вряд ли можно сказать, что работа Любы отличалась стройностью суждений, но в ней были новизна, гражданский пафос и сатиричность. К первой части были даны пояснения: феномен игры всегда связывался с подсознанием, будил светлые силы человека, вел к творчеству. А мы вот исследуем темные стороны, порожденные сталинскими играми. «Игра не есть ни цель, ни средство, ни результат,- писала Люба,- темные игры Сталина – это способ его жизни. Для него игра – импульсивное, спонтанное, окрыленное, захлебывающееся от счастья действование, где захлебывается от радости только один игрок – организатор игры, Он, а остальные – статисты, подражатели, повторяющие в других ситуациях роль вождя, каждый на своем уровне. Итак, роли и функции определяются соотношением подлости и коварства, жизни и смерти. Его игровые правила неизменны, как правила картежной игры. Они принимались пожизненно. Скажем, правило «убей другого» не должно вызывать ни у кого сомнений, поскольку этим правилом сначала пользуется Он, а потом все остальные. Это правило породило сотни игр типа «Деревянные бушлаты», где играющие всегда были как бы в двух состояниях – реальном, когда они ощущали себя еще живыми и могли сами отослать на тот свет любого, кто им придется не по душе, поскольку суть всех игр требовала выполнять два общеизвестных требования: «Делай, как я» и «Делай сам». Поэтому, замечала Люба, все оправдательные мемуары Хрущева, Микояна, Жукова и других – чепуха, поскольку они с кормчим играли в одни игры, в эти самые «Деревянные бушлаты». Игры отличались остротой, потому что играющий мог на какую-то долю секунды ощутить себя поджариваемым на вертеле, или на газовой горелке, или на сковороде, это уж зависело от наличия соответствующего игрового реквизита, или мог вообразить ситуацию, когда с его прекрасно играющей личности срывают погоны, иногда вместе со шкурой, разумеется, а затем, как правило, следовала конфискация имущества, золотая сторона Сибирь для всех родственников, выкалывание глаз учениками средних школ в портретах учебников и прочие игровые сюжеты. Гениальность темных игр Сталина состоит в том, что он всегда видел диалектические переходы смерти в жизнь, реальности в иллюзионы, света в тьму. Творческое порождение темного игрового материала у Сталина носило исключительно коллективный, импровизационной характер: неожиданное проигрывание ситуаций мгновенно создавало творческий настрой у всех играющих.
      Вот типичная сталинская игра «Щелкунчик». Всеобщее ощущение праздника. Много света. Играющие по местам. На сцене появляется секретарь Ленинградского обкома Кузнецов, молодой, красивый, умный. Согласно правилам игры он должен ринуться в первую очередь к вождю, поприветствовать его, а затем войти в хор статистов. Но Хозяин делает игровой импровизированный ход: «А я вас не приглашал!» И отвернулся. Немая сцена статистов, все отворачиваются от Кузнецова, хотя знают, что Кузнецов был приглашен. Знают и другое: немилость означает не просто опалу. Немилость – это смерть. Затем проигрывается уход со сцены потемневшего Кузнецова и общее ликование маршалов, министров, секретарей обкомов. Все в сиянии света, надежд, защищенности. Игра завершена.
      Среди игр с кодовым названием «Деревянные бушлаты» были совершенно фантастические. Вот игра «Стрелять – не стрелять». Фашисты наступают, а впереди себя гонят детей, стариков и женщин. Играющие Жуков, Жданов, Хрущев, Микоян озадачены: «Не стрелять?» Сталин раскуривает трубку. Улыбается: «А вы что скажете, товарищ Шапошников?» – «Дети ведь»,- отвечает начальник Генерального штаба. «А вы что думаете по этому вопросу?» – обращается он к Микояну и Хрущеву. В недоумении оба. «А я вам скажу, что надо делать и о чем надо думать. У нас здесь не учебные игры, а на карте стоит судьба первого в мире социалистического государства. Мы проигрываем главным образом оттого, что много сентиментальничаем. Надо стрелять в детей, в женщин, в стариков. Немедленно стрелять».
      Дьявольский разум Сталина разработал многочисленные игровые формулы, чтобы до конца утвердиться в своей исключительности. Сталинские смертоносные игры не знали обратного хода. Боевой генерал Качалов погиб 4 августа 1941 года от прямого попадания снаряда, тем не менее он после смерти был приговорен к расстрелу с конфискацией лично ему принадлежащего имущества и лишением наград. Игра «Предатель Родины» была весьма популярной и создавала различные варианты напряжения в неформальной сфере общения.
      Однако не следует думать, что Сталин вытравил из игры все ее радостные и беззаботные свойства. Игровой мир в кремлевских застенках был широк и многогранен, а игровое пространство причудливо и красочно. Игры состояли как бы из двух частей. Первая – решение логических задач; вторая – отдых-вакханалия.
      В игре с общим названием ТП (теория – практика) фактически было несколько игр. ТП напоминала матрешку: игры нанизывались одна на другую, и у каждой был свой дирижер. Этот момент и привлек Раменского. Первая матрешка – игра-пугалка – началась так. Ворошилов объявил:
      – Сегодня у нас три события: день рождения Ленина, двадцать лет со дня речи товарища Сталина «О правом уклоне в ВКП(б)» и третье – вышел наконец-то двенадцатый том сочинений нашего вождя…- Ворошилов рассказал о загнивании капитализма, о врагах, которые могут быть рядом и которых надо повесить, утопить, разорвать в клочья, их семьи пустить по миру. Ворошилов ругался последними словами и закончил вступительную речь так: – Я не теоретик. Я практик и никогда не вилял и был участником борьбы, которую возглавлял наш вождь сразу после смерти Ленина.
      – И до смерти,- поправил Каганович.
      – Возглавил еще до Октября,- поддержал Кагановича Берия.
      – Возглавил еще до того, как возглавил,- уточнил Хрущев.
      Игра набирала силу, играющим писались очки.
      А Ворошилов снова с грозным лицом стал запугивать сидящих – этого требовала игра-пугалка. Он рычал охрипшим голосом. (Раменский представил, как Багамюк в роли Ворошилова будет импровизировать, как со сцены крикнет: «Всем кадыки порву!») Я прочту из знаменитой речи только две строчки, с которыми я не могу расстаться, эти строчки у меня в каждой клетке мозга. Я зачитаю их: «У нас не семейный кружок, не артель личных друзей, а политическая партия рабочего класса. Нельзя допускать, чтобы интересы личной дружбы становились выше интересов дела». Ворошилов, у которого, должно быть, горло пересохло, поперхнулся, и Поскребышев поспешил подать ему стакан воды. Застолье будто сникло. Матрешка сработала. Улыбался только один человек. Он был доволен первой игрой. А Первый маршал продолжал путать:
      – Я и себе этот вопрос задал и ответил словами речи товарища Сталина: «Если старый большевик свернул с пути революции, или опустился, или потускнел политически, пускай он мне будет хоть братом, хоть родным сыном, а я его собственноручно расстреляю!»
      Сидящие улыбнулись. Таких слов не было в тексте сталинской речи: их придумал сам Ворошилов. Для большего эффекта гасился свет, и Ворошилов палил из двух пистолетов в сидящих напротив, разумеется холостыми патронами. Снопы огня летели в разные стороны. Играющие падали со стульев, что-то кричали, а кто-то исступленно хохотал.
      Когда Раменский знакомил с текстом осужденных, Багамюк орал благим матом: «Я буду играть эту роль, и шоб дурка была настоящая!»
      – Ты нас не пугай, Клим,- улыбнулся Сталин, когда зажгли свет.- У нас все-таки праздник. Давайте выпьем, товарищи, за всех, кто с нами, за настоящую дружбу, ты это хотел сказать, Климентий?
      – Это,- вырвалось у маршала, и он осушил бокал.
      Вторая матрешка – игра «Смертельная задача» – была проведена Ждановым. Эта игра требовала напряжения ума, изворотливости, любой мог подловиться и потом быстро сойти с арены. На экране показывали трофейный фильм «Заговор генералов»: на крюках висели фашистские маршалы, адмиралы и полковники, играющие старались не глядеть на их паршивые лица, но все равно игрой был предусмотрен и этот эффект – для напряжения, для охотничьего азарта. И это место сильно понравилось Багамюку, и он предложил даже живьем подвесить кого-нибудь из обиженников: играть так играть, сучье вымя! А Жданов между тем задавал смертельную задачку:
      – Когда я впервые познакомился с рукописью товарища Сталина, то подумал: «А надо ли снова вспоминать о ленинском так называемом письме-завещании? Надо ли так широко цитировать нашего матерого врага Троцкого?» Как вы считаете? С текстом все ознакомились?
      Вот в этот момент игра несколько резко переходила в неигру: иллюзии отступали на задний план, точно матрешка оживала, выхватывала самую настоящую бритву и – по кадыкам сидящих, будто предупреждая: лесть нам тоже не нужна. Он не любит словоблудия. Дело надо предлагать. Первым ринулся в сражение Каганович:
      – Не слишком ли мы расшаркиваемся здесь перед этой сволочью? У нас выработалась одна принципиальная линия, которую разделяют народ и партия. Это линия беспощадности к врагам. Может быть, есть смысл подумать о том, чтобы не цитировать Троцкого, который оскорбительно говорит о Ленине, называя его «профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении»? Это не просто оскорбление Ленина. Это ходовой ярлык, который наши враги, в особенности сионисты, пытаются приклеить руководству нашей партии. Они, видите ли, носители культуры, а мы с отсталым рабочим классом и невежественным крестьянством – против культуры. И здесь следовало бы с особенной силой подчеркнуть, что мы действительно против буржуазной, продажной, вероломной культуры. Что касается письма Ленина, то по крайней мере надо исполнить и здесь его завет – не публиковать завещания. Мы все должны заботиться сейчас, как никогда, об авторитете нашей партии, об авторитете товарища Сталина.
      – А что вы скажете по этому вопросу, Георгий Максимилианович?
      Маленков встал, раскрыл два сталинских тома, поправил закладки в одном из них и сказал:
      – Мне кажется, надо в диалектическом единстве рассматривать две речи товарища Сталина – «Троцкистская оппозиция прежде и теперь» от 23 октября 1927 года и «О правом уклоне в ВКП(б)», произнесенная на апрельском Пленуме 1929 года. Обе речи начинаются с выяснения «мелких» вопросов, касающихся личных моментов внутрипартийной борьбы. Товарищ Сталин нашел удивительно точные слова для того, чтобы раскрыть всю гнусность вождизма оппозиционеров. Поэтому в речи 1927 года напомнил, что оппозиционеры сконцентрировали все свои силы для борьбы против Сталина, прямого продолжателя дела Ленина. Я процитирую: «Да что Сталин, Сталин человек маленький. Возьмите Ленина. Кому не известно, что оппозиция во главе с Троцким вела хулиганскую травлю Ленина. Можно ли удивляться тому, что Троцкий, так бесцеремонно третирующий великого Ленина, сапога которого он не стоит, ругает теперь почем зря одного из многих учеников Ленина – тов. Сталина» (том десятый, страница сто семьдесят третья)…Мне кажется, здесь сразу проведен водораздел: с одной стороны, партия, Ленин и Сталин, а с другой стороны – взбесившиеся «культурные личности», с непомерно раздутым буржуазным самолюбием, чванством, самовосхвалением. А теперь о завещании Ленина. Я считаю, правильно поднят этот вопрос. Напомню, что и по сей день изданная бывшим американским коммунистом Истменом книга под заглавием «После смерти Ленина», где он очернил партию и ее Центральный Комитет, рассказывает о том, что ЦК нашей партии все еще скрывает завещание Ленина. Товарищ Сталин в десятом томе рассказал о том, как члены Политбюро обратились к Троцкому с предложением отмежеваться от Истмена, что Троцкий и сделал на страницах журнала «Большевик», в шестнадцатом номере в сентябре двадцать пятого года. Считаю, что товарищ Сталин слишком широко процитировал Троцкого, который писал: «В нескольких местах книжки Истмен говорит о том, что ЦК «скрыл» от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого «завещания» и пр.); это нельзя назвать иначе как клеветой на ЦК нашей партии. Из слов Истмена можно сделать тот вывод, будто Владимир Ильич предназначал эти письма, имевшие характер внутри организационных советов, для печати. На самом деле это совершенно не верно… Никакого «завещания» Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, как и характер самой партии, исключал возможность такого «завещания». Под видом «завещания» в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся и к этому письму как ко всем другим и сделал из него выводы применительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном «завещании» представляют собою злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии».
      – Не много ли чести этой вшивой проститутке? – перебил Маленкова Берия.
      Сталин медленно поднял руку и тихо сказал:
      – Продолжайте, товарищ Маленков. Это принципиально важно для решения сегодняшних смертельных задач.
      – И вот здесь-то, могу признаться, меня охватили те же чувства сомнения, о которых нам рассказал Андрей Андреевич. Я не решаюсь зачитывать абзац из речи товарища Сталина, который смутил некоторых членов Политбюро…
      – А вы решайтесь, товарищ Маленков. И Маленков зачитал:
      – «Говорят, что в этом «завещании» Ленин предлагал съезду ввиду «грубости» Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту Генерального Секретаря другим товарищем.
      В комнате воцарилась тишина. Взоры всех были обращены на Сталина. А он будто рассматривал свою трубку, думал о чем-то, точно посмеиваясь.
      – А в чем сила большевистской партии? – спросил Сталин у Андреева.
      – В единстве, в связи с народом.
      – А в чем еще? – спросил Сталин, обращаясь уже ко всем присутствующим.- Вы как считаете, товарищ Шверник?
      Шверник побледнел, однако, справившись с волнением, сказал:
      – Сила большевистской партии в марксистско-ленинском учении, которое обосновало политическое господство пролетариата, обосновало возможность построения социализма…
      – Товарищ Шверник, ты же не на лекции среди ивановских ткачих. Ближе к жизни! Ближе к сегодняшним нашим задачам! Кто скажет, в чем сила большевистской партии?
      Молчание длилось несколько минут. Это были редкостные игровые мгновения, когда вождь сам руководил игрой, испытывая каждого. Очки писал Берия. Итог подводили вместе. А Сталин между тем, поигрывая своими хитрющими глазками, говорил: – Вы невнимательно читали товарища Сталина. А у него написано,- и он процитировал себя по памяти: – «Оппозиция старается козырять «завещанием» Ленина, но стоит только прочесть это «завещание», чтобы понять, что козырять им нечем. Наоборот, «завещание» Ленина убивает нынешних лидеров оппозиции. И добавлю – выбивает из рук козыри сегодняшних наших врагов. Я говорю, учитывая сегодняшний момент развития и нашего общества, и международного рабочего движения, что сила нашей партии в абсолютной правде, которая заключается: первое – в полной гласности; второе – в открытом признании всех личных ошибок и недостатков, которые при некоторых обстоятельствах могут повредить личности или общему делу; третье – мы не боимся правды, потому что только настоящая правда может объединить людей, сплотить партию и народ». Здесь правильно говорили товарищи, что надо четко разграничивать личные моменты и общественные. Наша правда состоит в том, что у нас на первом месте стоят общественные государственные интересы.
      Меня поразило, что большинство членов Политбюро и ЦК могут допустить, что мы можем исказить некоторые факты нашей внутрипартийной борьбы. Вы у меня спрашиваете, почему я в двенадцатом томе рассказал о Бухарине как о крупном теоретике партии. Это сущая правда. И товарищ Сталин не позволил бы себе исказить правду. И здесь мне бы хотелось сказать о самом главном. Первое. Любой член партии, какой бы пост он ни занимал, если он даже не изменит партии, а потускнеет политически, то он не может называться коммунистом. Как вы знаете, я в свое время дружил с Николаем Ивановичем Бухариным, мы общались семьями, но, когда Бухарин изменил партии, я проголосовал за его расстрел. Второе. Здесь предлагались разные варианты, я бы сказал, искажения исторической правды. Нам бы не простили потомки, если бы мы в качестве поводыря взяли ложь, как выразился наш пролетарский писатель, религию рабов и хозяев. На том историческом этапе, в тридцатые годы, мы на открытых процессах перед всем миром говорили правду и выносили суровые приговоры изменникам Родины, «случайно» и не случайно сбившимся с пути. Снова возьмем вопрос о Бухарине. Мы все егр любили, он был остроумным, начитанным и, я бы сказал, эрудированным человеком. Сейчас мы не будем вдаваться в то, что привело Бухарина к троцкизму. Его ошибки по вопросам классовой борьбы, об обострении классовой борьбы, о крестьянстве, о нэпе, о новых формах смычки города и деревни вышли из неправильной теоретической Установки, из его теоретических изъянов. Вот здесь я прошу вас, товарищ Жданов, зачитать письмо Ленина о Бухарине как теоретике.
      Жданов раскрыл двенадцатый том Сталина и прочел оттуда выдержку процитированного Сталиным отрывка из письма Ленина:
      – «Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».- Жданов отложил книгу, тихонько прикрыл ее и любовно, будто в растерянности стал поглаживать блестящий коричневый переплет с золотым тиснением. Он отрешенно смотрел в сторону Сталина, не зная, как поступить дальше.
      – Ну что ты, как христосик, уставился на меня?! – расхохотался вдруг Сталин и, обратившись к Поскребышеву, сказал: – А ну, Главный, налей ему чего-нибудь покрепче, чтобы он очнулся.
      Поскребышев быстро наполнил большой фужер, а Жданов между тем двумя руками схватился за сердце и медленно опустился на стул. Судорожными движениями он вытащил из кармана таблетку, затем машинально сделал несколько глотков.
      – Вот это по-нашему,- сказал Ворошилов.
      – На что хотелось обратить ваше внимание,- продолжал Сталин,- Бухарин был теоретиком-схоластом. Это одна из причин непонимания им классовой борьбы и учения о диктатуре пролетариата. Сейчас мы задыхаемся от того, что наша философия все больше и больше погружается в схоластику. На примере Бухарина мы увидели, к чему приводят схоластика и догматизм. К чему приводит непонимание того, что диалектика является душой марксизма, а противоречия – мотором и двигателем как теории, так и практики. Казалось бы, теоретический вопрос, а к чему он приводит? К измене, шпионажу, предательству. Приводит к зазнайству, верхоглядству и головотяпству. А это тоже прямой путь к измене Родине. Мы вот также в застолье много лет назад с бедным добрым Николаем Ивановичем сидели, потягивая грузинское вино, и он мне доказывал, что основой диалектики являются гармония и единство, как он любил говорить, а не противоречия. И эти теоретические позиции определили наши с ним разногласия. Бухарин считал, что уничтожения классов можно достичь путем пригашения классовой борьбы и врастания капитализма в социализм. Он предлагал всемерно развивать индивидуальное крестьянское хозяйство наряду с развитием колхозов и совхозов. А формула Ленина и партии была таковой: уничтожения классов можно достичь только путем ожесточенной, длительной, кровавой борьбы пролетариата со всеми вредными элементами. Как видите, диалектика противоречий оказалась боеспособней и жизненней, чем трухлявая теория гармонических интересов, опирающаяся на пресловутую культурно-историческую практику и прочую дребедень. Я так говорю о буржуазной культуре, которая ничего общего не имеет с пролетарской культурой, которая всегда будет враждебна нашему пролетарскому сознанию. Выкорчевывание элементов буржуазной культуры из сознания нашего народа – процесс крайне болезненный. Но мы должны быть суровыми и беспощадными в развитии нашей идеологии, социализма. Ну, а теперь, товарищи, приступим ко второй части нашего торжества.
      Прежде чем перейти к описанию игр-представлений, Люба давала краткую теоретическую вводку о глубинных связях сознания и подсознания в сталинских игровых ситуациях.
      Современные мыслители справедливо отмечают,- этого не знал, но, наверное, предвидел Сталин,- что игра принадлежит. к таким пограничным экзистенциальным актам человека, которые проходят всегда на стыке сознания и подсознания. Играющий человек как бы похищается из жизни, выходит из-под власти привычной и будничной атмосферы, на мгновение забывает о суровости труда, о возможной смерти и постоянной борьбе за власть. Игра любит маску запутывания, двусмысленно-таинственна. Отработанные кланом Сталина игры-маскарады всегда вели к привольной переполненности, к сознательному наслаждению бессознательным. В эти игры был внесен принципиально новый тон, а именно – постоянное ощущение смерти. Этот смертельный трепет рождал особый вид страха, который всегда состоял в оппозиции к игре. Здесь валено сказать и о зрителях. Был зритель ближний, непосредственный участник игр. И зритель дальний – народ. Страх захватывал и ближнего и дальнего зрителя, В горниле этого страха рождался массовый героизм, служивший материалом для новых игр. Рассмотрим в контексте игру-маскарад, которая последовала сразу же после завершения игры ТП. Отметим лишь, что в игры-маскарады всегда вкрапливался и идеологический момент, который, как правило, работал на авторитет самодержца. Надо отметить, что в этих играх использовались многовековые традиции шутовства и скоморошества, что придавало мажорный характер всему игровому представлению. (Попутно от себя замечу, что это положение Зарубе очень понравилось, и он попросил Раменского использовать прием в клубной работе с осужденными.)
      Итак, игра-маскарад началась выходом на сцену Поскребышева.
      – Один миг! – крикнул он весело, и в одно мгновение у него в руках оказался парик с запорожским чубом-оселедцем, он натянул парик на свою лысую голову (за столом оживились!), а помощник Генерального засунул в рот два свернутых в колечко пальца и свистнул так громко, что сидящий рядом Шверник заткнул пальцами уши. Буквально через несколько секунд двери распахнулись, и подавальщицы внесли подносы с закусками.
      – Товарищи,- произнес тост Каганович,- мне бы хотелось сегодня сказать необычные слова. Нас нельзя упрекнуть ни в лести, ни в подхалимстве. Мы счастливы все, что живем в одно время с великим Сталиным. Он дал зеленый свет всему передовому и прогрессивному. Он проложил новые пути в сердца человеческие, и от каждого пролетарского сердца протянулись мощные магистрали по всей нашей необъятной Родине, по всему миру. Сегодня мы получили незабываемый урок скромности, гражданской смелости, урок гениальности!
      – И где ты так хорошо научился лазаря петь? – весело перебил Кагановича Сталин.
      Все дружно, как по команде, рассмеялись. Выпили. Затем еще последовали тосты: за успехи в области металлургии, машиностроения, лесной промышленности, за успехи республик – Украинской, Белорусской, Грузинской, Армянской, Казахской, Узбекской и т. д. А когда был погашен свет и на экране воспроизвели репинскую картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», раздался голос Поскребышева:
      – Позвольте зачитать это письмо,- сказал Поскребышев, и по мере того, как читал лихой казацкий текст, читал со смаком, с расстановкой, выделяя каждое слово, хохот за столом становился все сильнее и сильнее. Письмо уже не первый раз зачитывалось в застолье, но с показом любимой картины Сталина впервые. Сталин смеялся как ребенок. Из глаз его лились слезы, он приговаривал в адрес помощника:
      – Да не спеши ты, черт бы тебя побрал, кто тебя гонит,- и хохотал до изнеможения.
      – А ну снова повтори! – просил сияющий Первый маршал, и Поскребышев выкрикивал вновь и вновь матерные слова. Шверник с Хрущевым съехали под стол, Ворошилов с Буденным разделись до пояса и с чарками в руках изображали запорожцев, повторяя вслед за Поскребышевым обращения к турецкому султану.
      Сталин смеялся, вытирая слезы. Шутки сменялись одна другой. Предметом шуток чаще всего были Поскребышев, Микоян и Маленков.
      С Поскребышевым, этим придворным клоуном, проделывали самые разные штуки. В этот апрельский вечер его мертвецки пьяного опустили в ванну с водой; кто-то на его лысине написал хлесткие обращения к турецкому султану. Затем вожди по очереди подходили к ванне и читали эти обращения.
      В этот вечер Маланья (кличка Маленкова) сел в своих светлых брюках на специально разлитое вишневое варенье. Когда Маленков встал, Ворошилов с Кагановичем завопили что есть мочи:
      – Братцы, у Малашки интимные неприятности!
      Маленков смутился, потрогал рукой штаны и, жалко улыбаясь, показал красную руку. Он направился в ванную, а вслед ему кричали непристойности самого разного смысла.
      Новый взрыв хохота раздался, когда Берия подложил Швернику два огромных помидора, Шверник вскочил, как ужаленный. Берия закричал:
      – Шверник раздавил собственные…!
      Вожди гуляли. К четырем часам утра трезвыми были только Сталин, Берия и Маленков.
      – Ну как? – спрашивал Сталин у Берии по-грузински, и Берия отлично понимал, о чем спрашивал Генеральный.
      Два великих человека стали подсчитывать очки. Победителями в этой игре оказались Хрущев, Маленков, Каганович и Молотов. Берия говорил и о штрафных очках:
      – Что-то не нравится мне Жданов. Думаю, не так уж он был болен, что уехал раньше всех.
      – Проверь,- коротко оборвал его Сталин.- Коварный ты человек, даже друга своего не пощадил. Послушай, Георгий, это Лаврентий тебе свинью подложил с этим вареньем,- обратился он по-русски к Маленкову.
      – Я знаю,- добродушно ответил Маленков.- А в следующий раз я ему что-нибудь устрою…
      – Ладно, ладно,- обнял его за плечи Берия.- Давай еще по стаканчику. Я анекдот последний расскажу.
      – Из твоего ведомства?
      – Я других не знаю просто,- рассмеялся Берия.- Так вот, анекдот в продолжение нашего сегодняшнего разговора о культуре. Я бы сказал, анекдот-быль. Взяли одного выдающегося музыканта с абсолютным слухом, посадили его в камеру, а охранник ему говорит: «У тебя абсолютный слух, а у меня никакого, почему такая несправедливость? Ты всю музыку помнишь, а я не могу ни одной мелодии запомнить? Почему?» – «Потому, что у тебя в одно ухо входит, а в другое выходит»,- ответил музыкант. Тогда охранник взял швайку и проколол уши музыканту насквозь и сказал: «Теперь у тебя тоже все будет выходить, как у меня». Берия захохотал. Сталин улыбался. Маленков пробурчал:
      – Ну и шуточки у тебя, Лаврентий.
      Этот анекдот Берия рассказывал многократно, поскольку Сталин любил повторения, хотя и не знал, что Зигмунд Фрейд писал о феномене повторения острот. Но Фрейд наверняка не знал того, что знал Сталин: образные остроумные напоминания выполняют особую роль в коммунистическом строительстве, о чем он заметил по-грузински Берии:
      – Ты этот анекдот со швайкой почаще рассказывай… Архиважно для нашего дела, как сказал бы Ильич.

      Никогда я не испытывал такого чувства жалости, как в тот день, когда увидел занемогшую Шушеру. Дело в том, что я не успел выкинуть бутерброды, приготовленные Марьей Ивановной. Шушера съела все без остатка, может быть, часть отволокла своему дружку, но в общем, когда она выползла, на ней не было (не сказать же морды), так вот, не было лица. А в глазах было столько смертельной тоски, точно репрессирован был весь ее род с конфискацией имущества, без права переписки, свиданий и получения посылок. Я даже подумал, не вызвать ли мне ветеринара, но потом смекнул, этот уж точно выдаст: «Сумасшедший». А крыса еле передвигала ноги, пугливо озираясь на меня, бормоча:
      – Вот он, ваш человеческий гуманизм. Травите все на свете, падлы батистовые! Думала породниться с тобой. Я тут недельку назад перегрызла все старые постановления про арендный подряд и демократию. Размечталась: возьмем с тобой подрядик, кооперативчик сбацаем и пойдем клепать хрустики, а на них можно приобрести и крупы, и маслице, и икорку. А Марье, этой суке, бутербродики подбросили бы, чтоб ей свободы не видать.
      Она повернулась ко мне спиной, должно быть, слезы утерла лапой. Сзади она была похожа на ежика.