Это нужно, товарищ Ежов. Для партии нужно. А теперь залезайте в сундучок, там достаточно просторно». Ежов открыл крышку, влез в ящик и закричал: «Тут чья-то голова, товарищ Сталин».- «Ну вы же не красная девушка, товарищ Ежов. Что же вы испугались головы. Она даже укусить вас не способна. Вы сами удалили эту голову. Это голова Генриха Гимлеровича Ягоды». Крышка захлопнулась, и на пороге показался широкогубый лысеющий человек в огромном пенсне. Человек положил на стол бумаги. «Это списки всех уничтоженных: родственники, близкие, меньшевистски настроенные, слесари, музыканты, редакторы, печники, виноделы, писатели, художники, мужчины, женщины и старики. Детей мало». Как только гость сел на ларь, Сталин стукнул кулаком по столу, прищелкнул пальцами, и гость ошалело посмотрел вниз, откуда слышалось отчетливое пение:
 
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе…
Я думал свой народ в довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать…
 
      «Хорошо поет,- сказал Сталин. – Надо всех научить петь. А ты поешь?» – «Не пою,- ответил гость.- Я сочиняю песни».- «Троцкий тоже сочинял. А этот поет. Ты послушай, о чем он поет Лаврентий!» Ежов между тем выводил:
 
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
 
      «Нужны нам такие песни, Лаврентий?» – спросил вождь у гостя. «Не нужны нам такие песни, товарищ Сталин»,- ответил гость, снимая пенсне. Сталин махнул рукой, и гость исчез. На его месте стоял, переминаясь с ноги на ногу, Ежов.
      «Я могу уйти?» – тихо спросил Ежов. Сталин взглянул на Ежова беглым скользящим взглядом и улыбнулся лукаво: «Вы большое дело для партии сделали, товарищ Ежов. А петь надо другие песни, товарищ Ежов. Веселые. Не такие, как пел Троцкий.
      Он сочинил на свой лад «Камаринскую» и «Дубинушку». Только последнюю назвал «Машинушкой». Балаганный плагиатор. Нам не нужны такие песни. Мы пойдем другим путем, товарищ Ежов. Мы создадим новые песни, новые оперы, новые машины и новых людей. Породу новых людей выведем. Землю новую создадим. Выведем новую породу коров, лошадей, собак, овец, яблонь, пшениц и других растений. Наша земля расцветет, как сад, товарищ Ежов. И ничего, что нас не будет. Дети наши будут жить. Будут жить в тепле и в сытости. Я вижу эти ростки новой жизни уже сегодня. Мы обязаны научить всех видеть эти ростки. Оставьте бумаги. Я завтра вам дам ответ. Еще раз вам скажу: вы большое дело сделали для партии. Только не надо петь во время бритья, товарищ Ежов. Можно порезаться, а нам ваша голова еще долго будет нужна.- Сталин улыбнулся и дружески похлопал Ежова по спине.- Идите, товарищ Ежов. Работайте и не слушайте, что там болтают разные мерзавцы!»
      Ежов ушел. Сталин раскурил трубку. Он ощущал в себе приток сил. Он ждал, прислушиваясь к себе. А потом взял рупор и тихо стал говорить:
      «Братья и сестры, люди будущего, обращаюсь к вам, друзья мои. Я по капле крови отдал свою жизнь общему великому делу. Мы построили социализм. Берегите его, братья и сестры. Будут сбивать вас с пути – не верьте никому. Помните, Сталин жил и работал во имя большинства. Он дал бедному человеку свободу, счастье, винтовку и лопаты. Он дал много лопат и много винтовок. Такого количества лопат и винтовок никогда еще не было у народов. Мы вооружили весь народ. Мы вооружили будущее. Берегите это будущее и не верьте никому!»
      – Лихо закручено у вас,- подозрительно сказал Шкловский.- С намеками. А почему бы вам это не записать на бумагу? Может быть, и записали?
      – Все может быть, товарищ Шкловский,- ответил я, вставая. Я проводил ночного гостя до порога, а когда он ушел, раскрыл тайник и вытащил оттуда заветную тетрадь. Уселся поудобнее и стал читать написанное.
 
      …В третьем часу ночи, как правило, в нем рождалась новая энергия. Он взглянул на бумаги, оставленные Ежовым.
      – Итак, операция закончена,- прошептал про себя Сталин, глядя на длинный перечень людей и цифр.
      В целях социальной защиты репрессировано:
      русских – 2 356 752
      украинцев – 1 123 330
      белорусов – 756 376
      армян – 566 234
      грузин – 433 567
      азербайджанцев – 423 356
      казахов – 345 450
 
      Список был длинным. Всего арестовано и направлено в лагеря 7 675 тысяч человек, сослано – 676 000 человек. Сталин сложил листки в папку. Завтра Поскребышев уберет. Операция завершена в два с половиной месяца. Без шума. Без треска. Без паники. Удалось уничтожить, точнее, изолировать всех обиженных. Человек с обидой в сердце – это то, от чего должно избавляться любое государство, поставившее перед собой великую цель. Обида – это та тайная зараза, которая размножается со скоростью чумы, обладает грозной силой накопления энергии, способна обращаться в действительную неуправляемую взрывчатку. Из обиды рождаются заговоры. Возникает террор, вспыхивают восстания, совершаются перевороты. Обида – это всегда жажда реванша, это жадность бесконечных притязаний. Это всегда вопль души: «Отдай!»
      Сталин достал томик Макиавелли. Полистал вступительную статью Каменева. Нашел нужное место. «Прочел: «…тот, кто овладевает государством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять изо дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их расположение… обиды нужно наносить разом; чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше…»
      Сталин поднял телефонную трубку:
      – Соедините меня со Ждановым. Андрей Александрович, а почему бы нам в ближайшее время не собрать передовиков сельского хозяйства и не наградить их орденами и медалями?
      – Намечено у нас такое мероприятие, товарищ Сталин. На ноябрь назначена встреча.
      – А почему мы должны затягивать такое мероприятие? Только что кончилась уборочная. Дорога ложка к обеду. Подумай, нельзя ли раньше провести это крайне важное дело? И еще я вот что хотел тебе сказать: что-то очень у нас мало веселых фильмов. Народу нужен смех, чистосердечный смех.
      – Есть у нас готовый фильм «Веселые ребята», но там, знаете, слишком уж…
      – Что значит слишком, давайте завтра же посмотрим. Очень нужны веселые произведения. Оптимизм – это тот цемент, без которого нам не построить социализма. Подумай над целой программой создания веселых произведений. Это очень важно для нас, товарищ Жданов.
      Сталин вновь раскрыл папку с докладом Ежова:
      узбеков – 365 876
      таджиков – 323 457
      киргизов – 254 321
      немцев – 112 456
      евреев – 98 312
 
      Обиженные должны быть вместе. А те, кто остался на свободе, не должен ощущать себя обиженным. Те кто остался на свободе, должны быть счастливы. Хотя бы потому, что их не тронули. Одна мысль ему не давала покоя. Мысль, которую в юношеские годы внушал ему инспектор духовной семинарии иеромонах Гермоген: «Нет такого зла в человеке, которое не могло бы обернуться добром. И сильный тот, кто во имя добра не пощадит ничего и никого в этом мире: ни дома своего, ни матери и отца своих, ни братьев, ни друзей, ни жены своей». И далее отец Гермоген говорил: «Большинство людей дурное считают добрым, а доброе дурным, поэтому будь жестоким, когда выкорчевываешь из души ближнего дурное, которое ближнему кажется благом…» И далее: «Нет истинному дороги вправо и нет дороги влево, а есть только прямая дорога, всякое отступление от прямой дороги есть поражение, есть заблуждение». Но если соединить первый тезис Гермогена с этим последним, то выйдет удивительная диалектика: не только правое есть левое, но и прямая дорога может быть названа левой или правой. Только самому сильному и самому истинному может быть дано право определять, кто прав и кто виноват в этом мире.
      Сталин снова нашел нужное место в томике Макиавелли. Прочел: «Жестокость применена хорошо в тех случаях, если позволительно дурное называть хорошим,- когда ее проявляют сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности обращают на благо подданных…» На благо подданных – вот ключ к решению проблемы. Вот ключ к вратам от прямой дороги. И если даже допущена ошибка, наказать виновных. Объявить новое вредительство. Защитить народ.
      Жестокость – благо. Жестокость – линия народной воли. Жестокость – это то, что накопилось в народе, накапливалось веками, и надо дать волю этому накопленному.
      Доброта, мягкость, милосердие, совестливость, сострадание – буржуазные категории, необходимые эксплуататорским кругам, чтобы скрыть свой звериный облик. Марксистская этика вычеркнет эти понятия из своего обихода. Оптимизм и беспощадность, принципиальность и трудолюбие – вот ее краеугольные камни, из которых должна сложиться новая этика нового человека. Сталин раскрыл книгу Барбюса «Сталин». Подзаголовок этой книги был внушителен и емок: «Человек, через которого раскрывается новым мир». Анри Барбюс – крупный писатель. Европейский, всемирно известный литератор. Как же он точно написал о нем! Какие слова нашел! И какой стиль! Чеканный и звенящий, как сталь: «Вождь… был суров и даже жесток с теми, кто не умел работать, он был неумолим к предателям и саботажникам, но можно указать целый ряд случаев, когда он со всей своей огромной энергией вступался за людей, которые были, по его мнению, осуждены без достаточных оснований. Так, например, именно он освободил приговоренного к смерти Пархоменко. В периоды, когда решаются судьбы народов, когда все играют ва-банк, когда каждому, хочет он того или нет, приходится отвечать своей головой,- встает вопрос о ценности человеческой жизни и о праве располагать ею ради успеха дела».
      Сталин улыбнулся: «Как сказал бы Бухарин, Барбюс сразу поставил все точки над «»: в интересах дела, в интересах построения социализма кто-то должен получить право распоряжаться человеческими жизнями». Право. Смерть. Народы. Государственное устройство. Перевороты. С этим он впервые столкнулся там, в духовной семинарии, когда стал читать Гюго: «Отверженные», «Человек, который смеется», «Девяносто третий год». Иероним Гермоген нашел у него последнюю книгу.
      – Из самых жестоких ударов рождается человеческая ласка. Вы тоже об этом неоднократно говорили, отец Гермоген,- сказал семинарист.
      – Думай о том, как с помощью ласки наносить врагам несокрушимые удары. Если ты научишься этому, ты достигнешь многого.
      – Разве можно без крови чего-нибудь достичь?
      – Союз невидимого меча и обворожительной ласки – вот непобедимое оружие воинствующей церкви. Запомни: невидимого… А за чтение непозволительных греховных книг я все же тебя накажу продолжительным карцером, Джугашвили. И этого безбожника Гюго я у тебя конфискую…
      Сталин вспомнил свою продолжительную беседу с Барбюсом.
      – Вы в прошлый раз меня убедили в том, что только непримиримая борьба с врагами революции может привести к победе социализма,- сказал Барбюс.- Многие говорят: всякая революция требует крови, а у меня мягкое сердце, и потому я не хочу революции. Предатели и социальные консерваторы, говорящие так, жалко близоруки, если они только не разыгрывают комедию. Мы, живущие вне Страны Советов, находимся в условиях кровавого режима. Несправедливость и убийства окружают нас. Мы научились не замечать ни страданий, ни репрессий, ни убийств. Мне рассказывал ныне покойный руководитель ОГПУ Менжинский, что нелепо обвинять в жесткости или неуважении к человеческой жизни целую партию страны, конечной целью которой является братство и равенство всех людей на земле. Он показал мне, как бережно, умно, внимательно в вашей стране переделывают, и переделывают не только уголовников, но и политических преступников.
      Сталин проникся тогда особым подъемом, тем редкостным подъемом души, который возводит человека на самые последние вершины идеала. Он говорил с такой убежденностью и с такой болью в сердце, он так проникновенно вглядывался в Барбюса, и глаза его так искренне и пламенно покрывались слезой, и голос так естественно дрожал, что французский писатель ощутил в себе некую великую причастность не просто к разговору, а к великому священному таинству.
      – В принципе мы против и наказаний, и ужесточения жизни. В принципе мы идем к такому идеальному устройству, когда люди будут руководствоваться не административными ограничениями, а исключительно моральными нормами. Но пока что жизнь требует поступать не в соответствии с идеалом, а в соответствии с той реальностью, которая нас окружает, и поступать так, чтобы наши действия не противоречили идеалу. Это сложная и социальная и нравственная задача, товарищ Барбюс.- Сталин раскурил трубку и продолжал:- Я знаю, что нас обвиняют во многих репрессиях. И я это не отрицаю. Мы многих изолируем. Проблема репрессий, скажу я вам, сводится к тому, чтобы найти минимум, необходимый с точки зрения общего движения вперед. Преуменьшить этот минимум – так же преступно, как преувеличить. Тот, кто щадит людей, готовящихся действовать во вред делу всего человечества, преступник. Спаситель убийц – сам убийца. Подлинная доброта должна простираться и на будущее. Если бы русская революция, к великой радости кучки идеалистических ханжей, приняла систему механического всепрощения и не стала бы защищаться тем же оружием, которое враги обращают против нее, то она недолго бы продержалась. Ее задушили бы Франция, Англия, Польша, они немедленно ввели бы в Петроград царя и белогвардейцев, что, впрочем, эти державы и пытались сделать всеми средствами. Если дело революции живет, если оно уже сейчас украшает собой будущее, то это потому, что революция всегда безжалостно и беспощадно уничтожала омерзительную сеть предательств и все заговоры, готовящие удар ножом в спину: заговоры белогвардейцев, империалистических шпионов, дипломатов и политиков, саботажников, эсеров и анархистов, националистов-меньшевиков, перерожденцев-оппозиционеров, которых в той или иной степени поддерживали из-за границы,- словом, всей остервенелой своры, питающей бешеную ненависть к стране, которая подала потрясающий пример победоносной борьбы за свободу труда и человеческое достоинство.
      Сталин подошел к календарю. Страничка показывала – 20 декабря 1934 года. Подумал: кажется, неплохо прошла встреча с Барбюсом. Ему, Сталину, незачем хитрить, извиваться, что-то скрывать. Борьба есть борьба. И пусть во всем мире знают, что он беспощаден в этой борьбе. Год тому назад ренегат Троцкий написал о себе книгу и издал ее в Берлине. Даже в этой книге он оказался не на высоте. Он сказал об этом Барбюсу. Спросил в лоб:
      – Вы читали книгу Троцкого «Моя жизнь»?
      – Читал,- ответил Барбюс.
      – Вам понятно, что мы должны были изъять из партии столь непостоянный, столь отвратительно вихляющий элемент? Вы обратили внимание, что он даже на похороны Ильича не приехал. Отдыхал, видите ли, в Сухуми. А перед этим? В самое жаркое для страны время он напрочь на год из-за своих амбиций выключился из работы. Колит, видите ли, у него. Инфлюэнция. Подагра. Да у нас у каждого партийца этих болезней не сосчитать. Симулянт. И не постыдился об этом написать. Как мы должны были поступить с ним? Мы поступили так, как потребовал наш народ. Сурово? Мы его сослали в теплые края. Но он же не прекратил и там своей контрреволюционной деятельности. Сам пишет о том, что отправил из Средней Азии около тысячи писем. О чем эти письма? О том, как надо брать власть в свои руки! Нет, мы долго терпели издевательства Троцкого и ему подобных. Мы были слишком мягкими, и от этого были многие беды.
      – Вы даете новую концепцию гуманизма?- спросил Барбюс.
      – Безусловно,- ответил Сталин.- Наш гуманизм мужественен, суров, справедлив и честен. Он лишен того гнусного слюнтяйства, когда на первый план выдвигаются такие ложные свойства, как совесть, милосердие, сострадание и прочая дребедень. Сильному человеку не нужны эти объедки буржуазной морали. Когда большевики пришли к власти, они сначала проявляли по отношению к своим врагам мягкость. Меньшевики продолжали существовать легально и выпускали свою газету. Даже кадеты продолжали издавать свою газету. Когда генерал Краснов организовал контрреволюционный поход на Ленинград и попал в наши руки, то по условиям военного времени мы могли его по меньшей мере держать в плену, более того, мы должны были бы его расстрелять. А мы его выпустили «на честное слово». И что же? Вскоре выяснилось, что подобная мягкость только подрывает крепость советской власти. Мы совершили ошибку, проявляя подобную мягкость по отношению к врагам рабочего класса. Если бы мы повторили и дальше эту ошибку, мы совершили бы преступление по отношению к рабочему классу, мы предали бы его интересы. И это вскоре стало совершенно ясно. Очень скоро выяснилось, что чем мягче мы относимся к нашим врагам, тем большее сопротивление эти враги оказывают. Вскоре правые эсеры – Год и другие и меньшевики организовали в Ленинграде контрреволюционное выступление юнкеров, в результате которого погибло много наших революционных матросов. Тот же Краснов, которого мы выпустили «на честное слово», организовал белогвардейских казаков. Он объединился с Мамонтовым и в течение двух лет вел вооруженную борьбу против советской власти… Мы убедились в том, как мы ошиблись, проявляя мягкость. Кстати о красном терроре и о смертных казнях: Мы, разумеется, сторонники отмены смертной казни. Кроме того, мы думаем, что для нас нет никакой необходимости сохранять ее во внутреннем строе Союза. И мы давно уже отменили бы смертную казнь, если бы не наше внешнее окружение, если бы не империалистические державы. Они вынуждают нас сохранять, для обороны нашего существования, смертную казнь.

31

32

Часть вторая