Данила Романович пытался по мере сил бороться с этой досужей болтовнёй. Вполне возможно, митрополит Иосиф был в силах пресечь её, если бы произнёс внушительную проповедь о вреде злословия. Да только проклятый старик делал вид, что ничего не замечает. А всё из-за того, что несмотря на обливания святой водой и другие богоугодные церемонии, чародейские способности колдунов не ослабели ни на каплю. Да уж, в некоторых случаях Иосиф умел делаться немым, как рыба! Особенно если его молчание могло повредить человеку, которого он ненавидел.
      Откровенно говоря, в глубине души Данила Романович и сам был бы не прочь приподнять хотя бы краешек завесы, скрывающей ужасную жизненную драму своего. Его ненависть к ордынцам имела явные причины, поскольку он угодил в лапы к мерзавцу Менке (пошли, Господи, нечестивую душу татарина в геенну огненную!). А Менке был привычен обращаться с пленниками очень жестоко. Однако Давид вроде бы никогда не сталкивался с западными воинами, а ненавидит он их ничуть не меньше, чем ордынцев. Обмануть Данилу Романовича невозможно: трудно забыть жуткий, испепеляющий взор Давида, чудесным образом обуглившийся без огня поросёнок на пиршественном столе... И потом, эти угрюмые взгляды исподлобья, закушенная побелевшая губа, с трудом сдерживаемая радость, когда нунций отправился не солоно хлебавши...
      Определённо, в своё время Давид не поладил также и с крестоносцами! Вот только когда это произошло? И почему он так тщательно скрывает свою ненависть? Неужели при всей своей проницательности воевода серьёзно рассчитывает, что окружающие ничего не заметят! Воистину, и на старуху бывает проруха.
      Однако, в отличие от всех сплетников Киева, Данила Романович знал некую тайну. А именно, что Давид был от рождения обрезан. Так поступают по своему закону либо иудеяне, либо магометане. Вполне возможно, что не знающий родителей Давид принадлежит к одному из этих племён. А поскольку опьянённые мыслью "освободить Гроб Господень" (то есть попросту оккупировать Палестину) крестоносцы изо всех сил рвутся на восток, Давид вполне мог сталкиваться с ними и прежде. И скорее всего, из этого столкновения, как и из стычки с татарвой, не вышло ничего хорошего.
      Но, фантазируя таким образом, скорее можно попасть пальцем в небо, нежели наткнуться на истину. Поэтому Данила Романович благоразумно подавлял желание самостоятельно докопаться до истины, предпочитая надеяться на неожиданный счастливый случай, который поможет получить ответ на интересующий всех вопрос.
      И сейчас не следует забивать голову досужими домыслами. Негоже королю впадать в рассеянность посреди пира, заданного в честь коронации! Тем более, что после его ожидает нелёгкий разговор с послом императора Иоанна Дуки. Скорее всего, никейский посланник будет просить о помощи против крестоносцев...
      Снова они, проклятые!!! И на севере лезут, как квашня из кадушки, и на юге! Что за притча?..
      Но - довольно. Довольно! Надо есть, пить и веселиться! По крайней мере, сегодня.
      Так что во время пира король был чрезвычайно весел и словоохотлив, не раз наполнял драгоценную чашу не менее драгоценным заморским вином и осушал её до дна. И чашу, и вино прислал опять же император Иоанн в честь такого знаменательного события, как основание новой королевской династии.
      Насчёт того, что будет после празднества, Данила Романович также не ошибся: Прохор, посол императора, попросил о встрече с глазу на глаз... Хотя нет, не совсем с глазу на глаз: за императорским посланником увязался и никейский митрополит Теопемпт. Несомненно, об этом они уговорились заранее.
      Вопреки установившейся традиции, Прохор не стал ходить вокруг да около интересующего его предмета, подбираясь к сути дела постепенно, а сразу же вслед за комплиментами и немного сдержанными похвалами в адрес Данилы Романовича без обиняков спросил по-гречески:
      - Ну так что, кесарь, не окажешь ли ты пославшему меня императору Иоанну посильную помощь в борьбе с врагами? - причём произнёс это таким тоном, точно речь шла об известной всему миру сделке, положительный исход которой предрешён.
      Неизвестно, что заставило посла сделать подобный шаг. Возможно, выпитое в конце великого поста вино сыграло с худощавым жёлчным Прохором злую шутку, а может быть, он наоборот решил, что на пиру в честь своей коронации Данила Романович размяк и подобрел сверх меры. Или крестоносцы так крепко досаждают Никее, что у Прохора попросту сдали нервы...
      Пожалуй, справедливым было именно последнее предположение, ведь не зря оба владыки - и светский, и духовный - не решились оставить Никею. Да и посланник вселенского патриарха торжественно подтвердил:
      - Конечно, кесарь, конечно, скажи, какую посильную лепту намерен ты внести в наше общее дело, направленное не только на возрождение былой славы и величия ромейской державы, но и на возвращение вселенского патриарха под сень своей Константинопольской обители?
      - Прежде всего скажите оба, - король сделал глубокую паузу. - Или хотя бы один из вас пусть скажет: если это враги Иоанна, то почему я должен ввязываться в борьбу с ними? Какой в этом смысл?
      Таким ответом Данила Романович решил поставить на место зарвавшихся, по его мнению, послов. Потому что корона короной, но надо и честь знать! Нельзя же требовать помощи столь открыто, словно Никейская империя уже поставлена на колени! Что они, спятили оба?!
      Но с другой стороны, Данила Романович отчётливо понимал, что Иоанн затребует помощи. Он сам был в аналогичном положении за год до битвы под Киевом, когда просил у нунция и прибывших с ним рыцарей войска против татар.
      Только теперь не тридцать девятый год, теперь он одолел Бату и стал славным и могучим государем, королём Руси. Поэтому помощи требуют у него как бы в уплату за корону. Вселенский патриарх, даровавший Даниле Романовичу королевское достоинство, укрывается в Никее; Никейский император рвётся очистить Константинополь от латинян - вот и помогай, король Русский... О чём это Теопемпт проповедовал в Десятинной церкви? О смирении светской власти пред Богом, Которого на земле представляет духовный владыка? Вот именно! Когда первый среди равных патриархов восточной церкви пребывает в изгнании, помочь в восстановлении справедливости - прямая христианская обязанность нового короля. Ситуация довольно щекотливая.
      А между тем Прохор принялся рассказывать об интригах латинян. Но то не было прежнее нытьё по поводу безмерной наглости нобилей и находящихся под их покровительством предприимчивых венецианских проныр, полностью вытеснивших в торговых операциях местное купечество. Это знали все, кто хоть как-то интересовался ходом последовавших за падением Византии событий. Да и трудно было ожидать от покорителей иного.
      Однако на сей раз речь зашла о солидных военных приготовлениях. Надо признать, что время от времени разные державы отхватывали от Латинской империи значительные территории. Яркий пример тому - сокрушительное поражение латинян в тысяча двести двадцать пятом году при Пиманиоле, нанесённое всё тем же Иоанном Дукой, только-только взошедшим на престол. Объединённые войска французских и итальянских рыцарей позорно бежали с поля боя и после уже не чинили сопротивления Иоанну. В результате почти все малоазийские владения латинян были утрачены, они удерживали лишь берег Босфора с Константинополем и район Никомедии. Годом раньше эпирский деспот завладел Фессалониками, упразднил Фессалоникийское королевство и присоединил его земли к Эпиру.
      А когда в тысяча двести тридцать шестом году объединённое войско никейцев и болгар изгнало крестоносцев с большей части Фракии, казалось, что дни безраздельного владычества латинян на Балканах и в Малой Азии подходят к концу. Данила Романович тоже придерживался этой точки зрения. По его мнению, крестоносцы уже не представляли серьёзной угрозы ни для кого. Очевидно, вылазка Бруно, успешно пресеченная им, являлась попыткой проверить на крепость южнорусские княжества. В случае поражения волынян крестоносцы устремились бы на Русь через Польшу. Но Данила Романович разгромил Бруно, а упокоившийся с миром Александр Ярославович разбил войско немцев. Чего же боится Никейский император теперь?
      Увы, разрыв союза с Болгарией не позволил Иоанну довести до конца благородное дело. А поскольку любые не доведенные до конца мероприятия имеют свойство вызывать в будущем осложнения, подобная небрежность также дала себя знать. Латинская империя сполна воспользовалась передышкой. В её владении оставались многочисленные острова Ионического, Эгейского и Мраморного морей, и теперь рыцари перебирались на кораблях от островка к островку, несметными, по словам Прохора, полчищами стекаясь в Константинополь.
      Что они намеревались предпринять дальше, в каком направлении рассчитывали ударить, оставалось только гадать. Ясное дело, эта стая саранчи собирается отнюдь не просто так. Правда, пока крестоносцы не выказывали явных признаков агрессивности. Латинский император, потомок графа Болдуина Фландрского, охотно пошёл на переговоры с императором Иоанном и объяснил свои действия. По его мнению, после разгрома под Киевом остатки татар из дома Джучи сумеют договориться с сородичами и предпримут попытку дойти до последнего западного моря в обход Руси, через Малую Азию и Балканы. И дабы защититься от них, латиняне стягивают к Константинополю приличные силы.
      - У меня имеются другие сведения, - перебил никейского посланника Данила Романович. - Посол хана Тангкута прямо подбивал князя Василя, поставленного над присягнувшими мне половцами, присоединиться к готовящемуся походу. Твой государь может так и передать предводителю латинян: ордынцы готовят лобовой удар на Киев, и вплотную заняться татарскими псами - прямая обязанность русского короля Данилы.
      Теопемпт хотел было вставить замечание, однако Прохор не дал ему сделать этого и с жаром подтвердил: так, латиняне темнят. Потомки Чингиза не очень-то ладят друг с другом, и пропустят ли представители другого улуса через свои территории войска Тангкута - тот ещё вопрос. А между тем, собравшиеся в Константинополе крестоносцы не прочь и сами ринуться в Малую Азию, как бы "упреждая" деяния татар. С равным успехом они могут повернуть на Балканы и попытаться вернуть себе Фракию. Однако русскому королю более всего следует обратить внимание на третью возможность: то ли продвигаясь на север по Дунаю, а затем вдоль берегов Прута, то ли переплыв Чёрное море, крестоносцы могут ударить по его владениям с юга.
      - Так что теперь самое время заключить союз с императором Иоанном Дукой, докончил Прохор и умолк. Тогда никейский митрополит перехватил инициативу и принялся описывать в чёрных красках те притеснения, каким подвергаются попавшие под иго латинян византийцы.
      Данила Романович слушал Теопемпта рассеянно. Подперев подбородок кулаком, он обдумывал слова Прохора. Как это ни печально, но приходилось признать, что его предположение не лишено правдоподобия. Даже наоборот, здесь есть глубокий и весьма зловещий смысл!
      Получается, что на самом деле рыцари вовсе не горят желанием вернуть утраченные территории в Малой Азии и на Балканах. Это всего лишь отвлекающий манёвр. А главная их цель - Русь! Сначала Бруно попробовал "прощупать" Волынь, затем немцы попытались захватить Новгород, рассчитывая, конечно же, распространить свою власть на все северные земли. А теперь сын Болдуина Карл исподволь проверяет южные подходы. Вот оно, значит, что... В самом деле, почему бы нет?
      Впрочем, всё это было слишком неопределённо. И вполне возможно, что Иоанн вместе с патриархом хитрят, стремясь во что бы то ни стало втянуть Русь в открытое противостояние с латинянами. Вон как Теопемпт старается...
      - Однако же рыцари ведут себя спокойно, - сказал король, дождавшись наконец, когда красноречие никейского митрополита иссякнет. И поскольку тот готов был возражать, а Прохор явно намеревался поддержать его, умолкать не следовало ни в коем случае. Данила Романович продолжал: - Поймите, я не отказываю Иоанну в помощи. Наши державы связывало в прошлом и продолжает связывать ныне очень многое. Но пока что у меня нет повода ссориться ни с Латинской империей, ни с венецианцами, ни с франками. Да, я обещаю подумать над вашими словами. Слышите? Твёрдо обещаю! И если опасность будет угрожать Никее, я дам императору войско. Если же рыцари пожалуют сюда, они об этом горько пожалеют, можете не сомневаться.
      На том переговоры завершились. Данила Романович более не желал слушать никаких доводов в пользу сомнительных предположений никейцев. Выпроводив их из комнатки, где происходил разговор, он велел подать к парадному крыльцу коня. Заботясь о собственной популярности, король решил ещё раз прокатиться по улицам Киева, чтобы толпа полупьяных от мёда и ошалевших от радости простолюдинов могла лишний раз поприветствовать теперь уже коронованного короля всея Руси.
      Что же до воеводы Давида... По зрелом размышлении Данила Романович мудро рассудил, что отправленное на восток войско не следует заворачивать обратно. Пусть храбрые ратники движутся к намеченной цели, пусть покажут татарам, где раки зимуют!
      Справиться с нынешними крестоносцами Данила Романович сумеет и без Давида. Воевода хорошо сделал, что проинспектировал перед отъездом в поход расположенные в южных землях гарнизоны. И спасибо ему за то, что не дал всяким недоумкам тронуть королевские войска и упросил Данилу Романовича оставить их для защиты русских земель от неожиданной агрессии.
      А пока что... Пока что следует укреплять собственную державу и упорядочивать отношения с северными соседями. Дел у короля хватит ещё надолго. Поэтому пускай всё идёт своим чередом. Пусть Давид доберётся до татарских поселений и разгромит их войско на их же земле.
      В победе русской армии над ордынцами Данила Романович не сомневался ни на миг. Ведь ведёт дружины сам Давид! Ну что может случиться с таким помощником и с вверенными ему людьми, скажите на милость?! Ровным счётом ничего.
      Глава VIII
      ПЕРЕПРАВА
      Карсидар стоял у самой кромки воды и внимательно всматривался в лёгкую дымку, скрывавшую противоположный берег реки. Как и остальные, он с нетерпением ожидал сигнала. Из-за утреннего тумана совсем не было слышно стука топоров и больших деревянных молотков. Пора бы уже, что они там возятся?
      Наконец на левом берегу вспыхнула и начала разгораться яркая точка костра, заметная даже сквозь туман. Всё! Канаты натянуты, можно начинать переправу.
      Карсидар склонился к тому, который был рядом с ним, подёргал, положил на него ладонь. Канат, на некотором расстоянии от берега уходивший в воду, мелко вибрировал и даже, казалось, слегка гудел из-за мощного течения реки. Кажется, привязано крепко.
      Воевода огляделся по сторонам, убедился, что ратники точно так же проверяют другие канаты, поднял правую руку, призывая ко вниманию, и громко крикнул:
      - Ну... с Богом!
      Не успел Карсидар в очередной раз удивиться тому обстоятельству, до чего складно и естественно выскочило из него столь традиционное здесь "с Богом", как берег ожил. Весело покрикивали сотники, наблюдая за погрузкой на паромы. Оживлённо переговаривались ратники, ржали кони, бряцало оружие. Переправа...
      - Михайло, - позвал Карсидар, не поворачивая головы.
      Тут же перед ним как из-под земли вырос тесть.
      - Значит, делаем, как договорились, - сказал Карсидар и добавил: - Смотри, не подведи.
      Михайло тяжело вздохнул, в его голове промелькнула мысль о том, что зятёк опять решил заняться "непотребством".
      - А ты можешь предложить лучший выход? - с лёгкой иронией спросил Карсидар. Михайло промолчал.
      Вообще-то Карсидар действовал не по правилам. То есть, не совсем по правилам, если так можно выразиться. Войско вёл он, а полководцу лучше всего держаться в середине отряда, чтобы иметь возможность контролировать ситуацию и впереди, и позади себя и вовремя отдавать приказы.
      Но согласно неписаным законам мастеров, сопровождавших караван с грузом, один из них занимал место в голове колонны, а другой - в хвосте. Вот и Карсидар решил поступить таким же образом, примерившись к сложившейся ситуации. Во время переправы войско оказывалось как бы разорванным надвое, покидая правый берег Дона и одновременно высаживаясь на левый. Карсидар не мог находиться по обе стороны реки одновременно, но вполне мог одним из первых перебраться на левый, слабо изученный, а потому потенциально более опасный берег. Михайлу же было приказано оставаться на правом и в любой момент быть готовым включиться в мысленную связь. Для этого ему просто нужно было всё время думать о Карсидаре, а остальное тот сделает сам.
      Разумеется, ничего особо сложного в этом не было, только вот Михайло вновь запереживал. Впрочем, так бывало всегда, когда обожаемый зятёк брался за "колдовство". Ну да ладно...
      - Так смотри мне! - ещё раз наказал Карсидар, взял Ристо под уздцы и повёл гнедого на ближайший паром.
      Переправа началась. Сложив в кучу оружие, выстроившись друг за другом в затылок и потопав ногами в поисках удобного положения, воины схватились за канат, оставшиеся на берегу развязали крепления - и постепенно набирая ход, паромы дружно поползли к левому берегу. Пока можно было достать до дна, остальные помогали временным паромщикам, отталкиваясь копьями.
      Карсидар стоял в самом центре плота. Хотя он уже давно узнал причину, по которой испытывал инстинктивный страх перед глубокими реками (да и ленивое течение Дона не шло ни в какое сравнение с быстриной Зальды, в которую маленького Карсидара вынесло из безымянного горного притока), он всё равно на всякий случай решил не подходить к краю слишком близко.
      Страх... Плохо, когда это чувство охватывает бойца! Никуда не годится. Ну, что тут такого: переправа как переправа, дело обычное. Но как-то неспокойно было на сердце у Карсидара. Точно смутная щемящая тоска свила гнездо у него в душе и никак не желала улетать. Да и как не волноваться, когда он с Читрадривой в своё время поймал татарское войско в ледовую ловушку именно на переправе. Лишь бы эти собаки не вздумали теперь отыграться! Кто знает, что взбредёт им в голову?
      А всё проклятая тоска! Она, она... И ещё этот проклятый Зерахия. Являться перед самым выступлением в дом королевского воеводы и смущать его дурацкими речами... Ишь чего надумал!
      Тем не менее, несмотря на мрачные пророчества шепетека, поход проходил пока неплохо. Столкновений с татарами не было, если не считать мелких стычек, в которых ни один русич серьёзно не пострадал. Замешкавшиеся смоляне нагнали их всего-то на шестой день похода, так что не пришлось ломать голову, где они запропастились.
      А что до местного бога, то Его поддержка обеспечена. В день выступления сам митрополит Иосиф отслужил благодарственный молебен за русское войско в Софийском соборе, а также лично благословил воинов, прошедших маршем мимо стен, видевших ещё Ярослава Мудрого. И хоть злопамятный старик до сих пор испытывал стойкую неприязнь к "колдуну Хорсадару", всё же он помолился отдельно и за королевского воеводу Давида, возглавившего поход против татар.
      Правда, Карсидар не верил в действенность молитвы Иосифа. Если вспомнить, сколько сил истратил митрополит впустую, пытаясь противостоять ему и Читрадриве, оставалось заключить, что все эти торжественные молебны, сопровождаемые песнопениями и воскурениями ладана, не более опасны для колдовства, чем попытка пробить щит швейной иглой. Зато подчинённых Карсидару воинов церемония благословения сильно воодушевила, а что хорошо для армии, хорошо и для полководца.
      Хотя оставалось в силе мрачное пророчество Зерахии, о котором никто, кроме Карсидара, понятия не имел... И хорошо, что так! Пусть неприятный осадок от всех разговоров полоумного торгаша останется только на душе у воеводы и не смущает войско. А уж Карсидар постарался совладать со всеми мрачными мыслями. Особенно с предчувствием по поводу встречи с татарским колдуном.
      Карсидар сунул в карман руку, но не найдя на привычном месте никакого амулета, лишь рассеянно усмехнулся. На одном из многочисленных привалов он всё же решился уничтожить кусочек кожи, сорванный с шеи неудачливого татарского посла. Карсидар полагал, что именно таким образом удастся избавиться от гнетущего ощущения нависшей над ним и его войском опасности.
      Он отлично помнил, как всё происходило. Было уже очень поздно, около полуночи, а может и за полночь. Карсидар восседал верхом на седле, снятом на ночь с Ристо. Вглядываясь в трепетные язычки огня, уменьшавшиеся с каждой минутой, привычным движением вытащил из кармана кожаный амулет, повертел его из стороны в сторону, переложил из руки в руку... да и бросил прямо на кучу красновато-оранжевых угольев.
      Будь что будет, решил тогда Карсидар. Может, он в самом деле таскал в кармане этакий кусочек мощи, овладеть которой ему не под силу. Но ведь ясно, что лезвием слишком острого ножа можно поранить неумелую руку, так не лучше ли выбросить нож?! Не исключено также, что это был лишь простой кусок кожи. Тогда тем более нужно было уничтожить его, выбросить из головы всякие сомнения и в дальнейшем не отвлекаться ни на какие посторонние вещи. Хватит ломать голову над всякими глупостями! Армия продвигается по неизученным землям, здесь следует держать ухо востро, и у королевского воеводы есть над чем думать и о чём заботиться.
      Упав на угли, кожаный амулет повёл себя довольно странно: не сморщился, не съёжился, а лежал ровно, как кусок коры. И загорелся не от середины и не от краёв, но вспыхнул как-то весь разом, сыпанул вокруг зеленоватыми искорками - и моментально исчез, не оставив после себя никакого пепла.
      Кто его знает, почему так случилось! Скорее всего, пошедшая на изготовление амулета кожа была чем-то таким пропитана. Поэтому и запахло у угасающего костра не тошнотворной горелой гадостью, как должно было пахнуть. Пополз от углей дивный тонкий аромат, от которого слегка кружилась голова. Карсидар на всякий случай вскочил, отошёл подальше от кострища и не приближался к нему, пока странный запах не улетучился. Итак, если в татарском амулете и была сокрыта хотя бы капля колдовства, она сгорела посреди бескрайней степи и развеялась безобидным дымком, не причинив никому ни малейшего вреда.
      Вопреки ожиданиям, после уничтожения амулета чувство тревоги не исчезло окончательно, а лишь притупилось. Зато по прошествии нескольких дней, в течение которых на душе было более-менее спокойно, опасения вернулись; причём теперь они стали как бы накатывать волнами, иногда слабыми, почти незаметными, иногда же наоборот такими сильными, что Карсидар едва выдерживал их натиск. Он то нисколько не сомневался, что поступил с бесполезным кусочком кожи совершенно правильно, то вдруг в отчаянии корил себя, что поспешил с сожжением амулета... Хотя как же поспешил, когда перед тем таскал его почти три месяца?! Глупости всё это.
      Однако кожа горела необычно. Значит, с ней не всё так просто. Теперь ясно, что среди татар объявился некто, способный по крайней мере озадачить Карсидара кусочком кожи, исчезающим в огне без следа, да ещё со снопом зелёных искр.
      Надо заметить, Карсидар был основательно заинтригован случившимся и при всей неоднозначности этого маленького события, при всей неопределённости сложившейся ситуации рвался вперёд с горячностью неопытного, бесшабашного юнца. Ещё бы! Мастер Карсидар никогда не бегал от опасности, наоборот, за долгие годы привык встречаться с ней лицом к лицу и упорным сопротивлением преодолевать любые препятствия. Не пристало поворачивать вспять и королевскому воеводе Давиду, негоже пугаться неведомо чего и несостоявшемуся иудеянскому принцу, сыну короля Ицхака.
      Итак, в любом случае - вперёд, и только вперёд!
      Может быть, именно из желания не сворачивать, не отступать перед притаившейся впереди угрозой Карсидар как раз и переправлялся на левый берег Дона в числе первых. Если подумать хорошенько, можно было поступить наоборот, отправив сюда тестя, а самому оставаться с арьергардом.
      Ну да ладно, поплыл вперёд, и всё тут. И не о чем дальше спорить с самим собой. Тем более, что вот он, левый берег, совсем уж недалеко до него осталось. Как говорится, рукой подать. Расступается, неумолимо редеет под лучами низкого утреннего солнца туман, отчётливо прорисовываются силуэты русичей, которые натягивали канаты, а теперь поджидают паромы. И лениво журчит и плещется у края плота студёная вода, чёрная глубина которой вызывает неприятные ассоциации с разверзшейся бездной. И даже в стелящемся над водой тумане чудится благоухание сгоревшего амулета. Настоящее наваждение...
      А это что такое?!
      Карсидар вздрогнул. Многоголосый вопль, от которого кровь застыла в жилах, распорол напитанную сыростью ткань воздуха, а вслед за ним в уши ударил топот множества копыт. Из-за края хиленького лесочка на левый берег Дона стремительно вылетали татарские всадники верхом на приземистых вороных конях, чьи длинные гривы бились и трепетали на ветру, будто вороновы крылья.
      Засада!!! О боги, о Господи Иисусе, как это разведчики проморгали её?!
      Но - некогда! Некогда!!!
      Некогда думать, гадать, что да почему случилось, кто и что упустил из виду, не заметил. Надо поскорее высаживаться, потому что русичей на берегу слишком мало.
      - А ну, навались! - рявкнул Карсидар, бросаясь к воинам, тянувшим за канат. - Быстрее!
      - И-эхх!.. И-эхх!.. И-эхх!.. - заохали, заухали, застонали те, изо всех сил дёргая мокрый канат и как можно быстрее перехватывая его руками в грубых рукавицах.
      "Михайло, на нас напали!" - подумал Карсидар и с неудовольствием ощутил, что мысли тестя доносятся до него на удивление слабо. Кажется, что-то отвлекло внимание Михайла. Может, татары ударили и на правом берегу? Может, там они тоже сидели, притаившись в засаде и выжидали, пока от берега отчалят первые паромы?
      Однако тогда получается, что засаду проморгали не только высадившиеся на левый берег разведчики, но и сам Карсидар! А как иначе объяснить рассеянность тестя, которому строго-настрого было велено не отвлекаться на посторонние вещи и события?
      Не может быть! При сверхчеловеческой чувствительности Карсидара...
      Додумать он не успел. Дальше последовало несколько мгновений, возможно, самых ужасных во всей жизни Карсидара. И ужас этот состоял главным образом в полнейшей необъяснимости всего случившегося, а также в том, что Карсидар полностью потерял контроль над ситуацией.
      Татарские всадники натянули тетивы луков, и в воздухе сделалось черно от их стрел, когда спешно строящиеся на берегу русичи ещё только вытаскивали свои стрелы из колчанов. Инстинктивно Карсидар сосредоточился на голубой капельке, вделанной в обручальное кольцо, и мысленно представил, как смертоносные жала уклоняются от намеченной цели, сворачивают в сторону. Он не знал, хватит ли у него собранности, концентрации воли для того, чтобы растянуть невидимый щит не только на паромы, но и на берег. Неважно, что первый ответный залп русичей окончится ничем, что они промахнутся, как и татары. Только бы его воины успели развернуться, дальше можно будет помочь стрелять именно им, а не врагам. Пока же надо дать русичам возможность приготовиться к отражению атаки...
      И тогда случилось первое непредвиденное: татарские стрелы как летели прямо, так и продолжали лететь, словно бы Карсидар и не предпринимал никаких усилий для защиты своих воинов. Некоторые русичи успели сделать ответный выстрел, некоторые упали как подкошенные, сражённые наповал, некоторые были только ранены.
      Татары обстреляли также тех, кто переправлялся. С глухим чавкающим звуком стрелы входили в воду, со звонким стуком вонзались в брёвна паромов. Вскрикнули раненые, с громким плеском повалилось в воду несколько убитых.
      И грянула вторая неожиданность: одна из стрел прошила голенище левого сапога Карсидара, пробила ногу навылет и осталась торчать там, как бы насмехаясь над тщетностью его мысленных потуг. Карсидару сделалось нехорошо. Он почувствовал, как внутри что-то оборвалось и ухнуло в бездну, мигом вскипела, завертелась и булькнула лиловая воронка. Или это было лишь расстроенное воображение...
      Но тут грянула третья неожиданность, гораздо более неприятная, чем две первые, взятые вместе: позади заржал, встал на дыбы, замолотил в воздухе копытами верный гнедой - и обрушился, упал сначала на подломившиеся передние ноги, затем завалился на бок.
      - Ри-и-и-и-сто-о-о-о!!! - завопил Карсидар, будучи вне себя от гнева на проклятых татар.
      Вся его самоуверенность, вся значимость его персоны в собственных глазах мигом была смыта новым лиловым потоком, слетела, как скорлупа со сваренного вкрутую и резко охлаждённого яйца. Карсидар перестал быть королевским воеводой Давидом. Теперь он сделался обыкновенным раненым человеком, совершенно растерявшимся из-за случившегося.
      - Ристо... - добавил Карсидар тише и подполз к бьющемуся в агонии животному, морщась от боли в простреленной ноге.
      Конь был ранен смертельно. Татарская стрела поразила его в основание шеи, из перебитой артерии фонтаном хлестала ярко-алая кровь. Тяжело, со свистом дыша, Ристо смотрел на Карсидара огромным чёрным глазом, и в его взгляде чувствовалась мольба: ну, помоги же, хозяин! ну, что же ты...
      А может, немая просьба опять же была игрой расстроенного воображения. Всем известно, что скотина - не человек, думать ей не дано...
      Не-ет, Ристо - не скотина! Ристо - это верный друг, старый товарищ. Добрый конь - первое дело для мастера, кроме меча, разумеется. Сколько раз выносил он Карсидара из заварушек, помогал выскочить из таких передряг, что только держись! И не смог пережить, что мастер оставляет его в Толстом Бору, хотя бы даже вместе с Солом и Пеменхатом. Теперь Карсидар был твёрдо уверен, что именно конь заставил мальчика подняться в горы, сам отыскал своего хозяина. А Карсидар подвёл его, не защитил единственного оставшегося с ним друга от татарской стрелы! Надо же...
      Он-то, глупец несчастный, думал, что последней ниточкой, связывавшей его с Орфетаном, был Читрадрива. И как-то не брал в расчёт Ристо. Ошибся, ох, до чего жестоко ошибся Карсидар! Последняя ниточка - вот она! Рвётся прямо на глазах, как паутинка, можно сказать, трещит под руками...
      - Ну... давай же! Давай, поднимайся... Вставай, Ристо, чего ты лежишь? хрипел Карсидар, готовый разрыдаться, чего с ним не случалось с детства, со времени тяжелейшего обучения у мастера Зэнвеша. Карсидар гладил бок животного, который тяжело вздымался и опадал, и шептал что-то бессвязное, какую-то глупую мольбу неизвестно какому богу на непонятном языке...