Было понятно, что Артамонов оттягивает время. Когда Фоминат ушел, Артамонов дал команду снять с номера сверстанный материал.
      — Зачем? — спросил Макарон. — Мы, что, свертываемся?
      — Нет. Мы снимем с полосы фотографии и отвезем, как обещали. А Дебора тем временем поставит другие, поконтрастнее. Они ведь думают, что мы не успели распечатать пленки.
      Оригинал-макет снятой полосы Артамонов сложил вчетверо и опустил в боковой карман.
      — Тираж надо поднять до миллиона, — начал он расписывать коллективу порядок действий. — Пока мы с Макароном будем разбираться по существу вопроса, вы должны успеть отпечатать тираж и вывезти его из цеха. Ночью придут опечатывать имущество — нам придется подписать акты, иначе не затянуть время. Если мы промурыжим их пять — семь часов, вам будет достаточно. При разноске газеты использовать только своих людей. Никого слева не нанимать. В каждый почтовый ящик — по две газеты: одну поглубже, вторую — чтоб торчала. За почтальонами будет зачистка, люди Платьева пойдут по пятам вынимать газету из ящиков. На три оставшиеся полосы поместите приветы от Леха Валенсы, Жоржа Помпиду и так далее. Внутри телепрограммы поместите фотографию Макарона с Дастином на руках. Это придаст шарму. Надо расписать подробнее все как было — и про биты, и про «Chrysler», и про Орехова. Будем взывать к народу. Текст должен быть убийственным. Газета должна попасть в квартиры к утреннему чаю. Дата выхода — вчерашним числом, чтобы не смогли пришить нарушения закона. За главного остается Ренгач, Артамонов заговорил бодрее, а то все казалось, будто диктует завещание. Журавлева записывала за ним каждую букву. Коллектив стоял вокруг и ждал. Получив ценные указания, все отправились выполнять.
      «Может, никуда не ходить?» — хотел сказать Артамонову Макарон, но вспомнил, как падала Улька, и раздумал. Было понятно, что своего решения Артамонов не отменит.
      — Сделать из нас аманатов у них не получится, — сказал в конце концов Макарон и свистнул Бека.
      До встречи с людьми Платьева оставалось несколько минут.
      Декабрьский день путался под ногами без всякой отчетливой идеи. Начинало темнеть. Ступенек до «Chrysler» оказалось девятнадцать. «Когда бы еще пришло в голову сосчитать?» — подумал Артамонов.
      Трезвенники разомкнули ряды и пропустили Артамонова с Макароном за пределы оцепления.
      «Chrysler» вернулся на базу под утро. Он появился из-за угла соседнего здания с включенной аварийкой. Машина медленно катилась к подъезду «унитаза».
      — Странно, — сказала Журавлева, вместе со всеми не смыкавшая глаз целую ночь.
      — Может, движок не тянет? — поразмыслила Дебора и сама себе ответила: — Должен тянуть, там ведь одни свои.
      Воткнувшись в бордюр, машина остановилась.
      Все побежали вниз. Салон оказался запертым изнутри. Артамонов с Макароном сидели с закрытыми глазами. Макарон — за рулем, Артамонов на заднем сиденье. Бек по очереди лизал им лица.
      Дебора с Журавлевой начали стучать по кузову, чтобы хоть что-то делать. Бек метался от окна к окну, предъявляя то одной, то другой кровавую близну на морде. Похоже, он не понимал, зачем девушки пытаются проникнуть в салон. Что еще требуется, если сделано все? В мозгу Бека продолжала висеть раскадровка всего, что произошло в «Старом чикене». Как только Артамонов с Макароном прибыли в подвал, их принялись угощать. Потчевали бесконечно долго, подливали и подсыпали в бокалы разные вкусности с приятным запахом, причем достаточно знакомым. Где-то он уже попадался, этот запах. Очень запоминающийся и влекущий. Во всяком случае, Беку понравился. Но как раз псине никто ничего и не предлагал. Пришлось отправиться на кухню самостоятельно. Понятно, что оттуда сразу разбежались повара, и Бек учинил, как любит выражаться Макарон, тотальный бертильонаж. Все закончилось тем, что Бек зафиксировал человека, которым пахли биты, и схватил его за локоть прямо в подсобке. Беку показалось странным, что у людей при внешней дубоватости внутри такие мягкие кости: едва прикоснулся, а они хруп — и все. Когда Бек вернулся в зал, угощение подходило к концу. Начали прощаться. Макарон позвал собаку и нетвердой походкой дошел до машины. Бека два раза звать не надо, он прыгнул на место, завели машину и поехали. Потом вспомнили, что забыли Артамонова. Стали возвращаться назад и застряли в воротах. Через некоторое время притащился Артамонов. Боковые двери были зажаты забором, и Артамонову пришлось влезать через заднюю дверь. Кое-как выкарабкались из узкого прохода и покатили домой. Потом поехали еще медленнее. Макарона выкручивало наизнанку, но наружу ничего не выходило. Такое бывало и раньше, но тогда он блевал веществом, которое Бек тут же пытался сожрать, за что ему и попадало под ребро. А в этот раз рвало насухую. Макарон несколько раз останавливал машину, потом опять трогался. Бек видел, как он пытался написать что-то на бумаге, но у него выпадала из рук авторучка. Он отключался и снова приходил в себя, чего нельзя было сказать об Артамонове, который, как только сел, сразу спекся. Вот так не спеша и добрались до «унитаза». «Открывайте, здесь нечем дышать!» — додумал свою мысль Бек и громко завыл.
      Пока девушки догадались, что надо разбить стекло, прошло время.
      Макарон сказал, словно во сне:
      — Палас сухой, как палубы со всеми бригадирами. На трассу всех бригадиров! Как в Цюрихе. Да, мам?
      Между сидениями лежал лист бумаги с нацарапанным текстом: «Не хоронить три дня». И подпись — «Клофелин».
      Результатов выборов дожидались за городом. Оставаться на виду было опасно. Спаренный номер «Лишенца» произвел эффект разорвавшейся бомбы, бризантный заряд которой перешиб все информационные потоки. А вышедший за ним следом еще один — просто размазал всех по земле. В нем расписывалось по пунктам все, что произошло накануне выборов.
      Город проголосовал за Макарона целиком и полностью, а вот область уклонялась до последнего. К часу ночи у Макарона набралось тридцать процентов голосов, а у Платьева — сорок. Потом поступили уточненные данные: тридцать девять процентов у Макарона и сорок один — у Платьева. После этого информацию сообщать перестали. К четырем утра не отчитались только три района. Как они изменят предварительный расклад, предположить было трудно. Окончательные результаты выборов утаивались до обеда следующего дня. И только когда тянуть было уже некуда, избирательная комиссия сообщила итоги — Макарон победил с перевесом в три процента. Он собрал половину всех голосов, что означало победу в первом туре.
      Избирательная комиссия долго не вызывала Макарона для вручения Свидетельства о вступлении в должность. Квазисудебные органы рассматривали споры, связанные с итогами голосования. Макарону вменяли в вину то, что его фамилия была выделена синим цветом и вся информация игрою красок подавалась так, будто выборы уже состоялись и результаты известны, а материалы в «Лишенце» были смонтированы так, будто новый губернатор — не Платьев, а Макарон. Введенный в заблуждение электорат якобы ничего не понял, подошел к урнам формально и проголосовал, как бросилось в глаза. Это явилось основанием для того, чтобы оспорить результаты. Проигравшая сторона подняла хипеж, но фокус не прошел. Да и не мог пройти. По той причине, что губернатор Платьев, как лежачий больной, уже давно «делал под себя». Делал все. В том числе и Устав области, который был сделан настолько под Платьева, что обратного хода не могли дать даже форс-мажоры.
      Когда страсти улеглись, «лишенцы» вернулись в город.
      Четыреста тысяч избирателей, проголосовавших за Макарона, были неплохим стартовым капиталом для очередного рывка.
      Вступив в должность, Макарон устроил прием на дому. Пришли все: Нидворай, Маргарита Павловна, топ-модель с Давликаном, комендант Ренгач, старший печатник Толкачев, трезвенник Завязьев с половиной своих коллег, «сестры» Изнанкина и Флегма, Шарлотта Марковна, отец Волович, Журавлева, Ясурова. На кухне хозяйничала тетя Паня. Дастин ездил верхом на Беке и требовал живую лошадь. Улька штудировала медицинскую энциклопедию на предмет, можно ли забеременеть после полета. Дебора занималась дочкой. В камине потрескивали дрова. Артамонов с Ореховым играли в шахматы. Доску они придерживали коленями, а сбитые фигурки бросали в огонь.
       1995 — 2000.