Избранные ходы

      — Да ладно тебе! — с трудом промямлил почти готовый Орехов.
      — Вот тебе и ладно, — сообразил Артамонов. — За этот ящик с Мошнака лимон можно истребовать! Присмотри тут, а я мигом, — велел он Макарону и побежал к машине. Мошнака доставили к обеду. Он прибыл во всеоружии: пригнал с собой мотоплуг перепахивать дно и прицеп фашин для подстилки. Оставив хозяйство на краю аллювиальных отложений и напялив на седалище «багамы», Капитон Иванович поспешил на место происшествия.
      Добежав до Орехова, он не смог сдержать себя и, вырывая добро из рук первооткрывателя, заголосил.
      — Это же самая настоящая фелония! — хулил он Орехова. — Отдайте мои бутылки!
      — А я как сидел, так и пью, — промямлил в ответ Орехов.
      — Вы совершили тягчайшее преступление! — продолжал Капитон Иванович увещевать растлителя.
      — У меня есть мысль, и я ее думаю! — нес, что приходило в голову, Орехов.
      Бек долизывал горлышки, а Капитон Иванович Христом Богом умолял оставить недопитое и за каждую нетронутую бутылку обещал по ящику «Тверской горькой».
      — Нам такие гандикапы ни к чему! — отказался Орехов. Весь облитый чудесным вином, он пытался размазать по себе капли и делился соображениями на этот счет: — Здесь есть два плюса, Капитон Иванович, первый — то, что вино — не губная помада, а второй — что не надо чистить майку от пивных пятен. — Видок у Орехова был не утренний, но все же он принял к сведению обещанные Мошнаком объемы, правда, с условием, что не прекратит лакомиться, пока встречный товар не прибудет на место уговора. Когда Капитон Иванович притащил из соседнего села обещанный прицеп «Горькой», в сундуке оставалась недопитой всего одна бутылка вина.
      — Эх! — посовестил он Орехова. — Вы меня разорили! Это ж надо, все выпить за один присест!
      — Хватит с вас и одной бутылки! — выплескивал наружу настроение Орехов.
      — Можно было бы озолотиться, — причитал Мошнак. — На Сотби за сундук могли состояние отвалить.
      — Вот как?! — изумился Орехов и, тщетно пытаясь насадить на крючок маленького красного мотыля, спросил на полном серьезе: — А где вода?
      — Утрачена, — сообщил Капитон Иванович, взял сундук, поставил в него пустые бутылки и направился в сторону берега. Добравшись, он завел мотоплуг и, набросав под колеса фашин, принялся перепахивать злачное место. Пахал он до вечера, но так ничего и не обнаружил. Войдя в положение грязного по уши Мошнака, «лишенцы» пригласили его в баню.
      — Идемте в преисподнюю, — позвал его Макарон. — Пока попаритесь, может, они и проявятся.
      — Кто они? — спросил Мошнак.
      — Сундуки.
      — Да нет, остальные, видно, замыло, — с грустью произнес банкир. Что-то, я смотрю, вас как будто меньше стало.
      — Угадали, Артура нет, — сообщил Артамонов.
      — И где же он? — поинтересовался Мошнак, как будто имел с ним свои особые отношения.
      — Макарон отнес его на себестоимость, — сказал Артамонов.
      — Не иначе как уехал? — почти догадался Капитон Иванович.
      — Жизнь смыла на вторичные рынки, — поделился тайной Макарон.
      — К педикам, что ли?
      — Что-то в этом роде.
      — Ну, и где он сейчас?
      — В каком-нибудь отстойнике выправляют статус беженцев. Сидят и пишут в анкете, что им не дали развиться в агентов по распространению «Herbolife».
      — Через Интернет не пробовали искать? — проявил смекалку Мошнак.
      — Мы не собираемся за ними бегать, — сказал Артамонов. — Пусть отдыхают.
      — Вы не собираетесь, очень интересно! — удивленно произнес банкир. На кредитном договоре его подпись.
      — Что верно, то верно, — согласился Макарон.
      — Хороша банька, — похлопывал себя под мышками Орехов, вымазанный сажей и весь в чешуе, — и веники свежие, и пар натуральный, но жарко, очень жарко! — Он поскреб себя мыльницей по животу и продолжил: — Все честь по чести — и пиво подносят вовремя, и простыни, и таранку, но жарко, очень жарко!
      — Все серьезные вопросы испокон веку решались через парилку, заметил Макарон.
      — Если не через циклонную топку, — обусловил реплику квелый Орехов. — Как в случае с Лазо.
      — А почему именно в бане, как вы думаете, Капитон Иваныч? — спросил Артамонов у Мошнака.
      — Голый человек не так агрессивен, как разодетый, — легко поддержал беседу банкир. — Это доказано науками. Если бы «стрелки» проходили в банях, не требовалось бы столько туловищ.
      — И выборы тогда тоже надо проводить в помывочной, — завершил разминку Макарон. — Для спокойствия.
      — Продайте идею Платьеву.
      — Хорошо бы все разговоры кодифицировать, — предложил перестраховаться Макарон. — Пространство наверняка прослушивается.
      — Наши тексты никто не поймет, — успокоил его Орехов. — Разве что инопланетяне.
      — Перво-наперво следует спросить у Платьева, где он был во время путча, — напомнил о повестке дня Артамонов. — Почему оставил народ один на один с безвестием?
      — Сообщу вам по секрету, не для печати, что подчиненные зовут Платьева «куль с говном», — сообщил Мошнак. — За то, что не вышиб из центра ни одного трансферта.
      — Если при разговоре с электоратом мы будем употреблять словечки типа «трансферт», то прочмокаем все выборы, — посоветовал Орехов. — Население вообще не явится к урнам. В такие сталийные дни следует быть несколько приземленнее.
      — Надо запустить «утку» про куль малым тиражом, чтобы номер было не достать, — на ходу придумал Макарон. — Эффект будет мощнее. Все бросятся ждать следующего — тут мы их и приловим.
      — Надо выплеснуть в массы вместе с ребенком, как Платьев «возрождает» земство, — продолжил наезд Артамонов. — Додекаэдр по его указке такие фуршеты закатывает, что любой земец из прошлого, попади он туда, принял бы схиму. В преддверии выборов сборища становятся масштабнее и пышнее. Интересно, на какие деньги? Вот о чем надо писать.
      — И не забыть, как на миграционные средства Платьев купил виллу в Испании для поселения беженцев, — добавил Мошнак.
      — Все это жмурки, — сказал Макарон. — Здесь требуется серьезный подход.
      — Какой? — выпрямился во весь рост Орехов и едва не поднял матицу.
      — Я считаю, к выборам надо привлечь артистов, — дописал аксакал еще один пункт в программу. — Устроить голографическое шоу: поет Лариса Долина, мужая от куплета к куплету и оборачивается Кобзоном. Тот на одной ноте свертывается в Алену Апину, дает петуха и, минуя стадию капиталистического развития, превращается в Хампердинка. На этом можно сыграть…
      — Хорошая мысль. Но это лобовой прием. Надо зайти к вопросу со стороны, ненавязчиво, — сказал Орехов.
      — Ведай.
      — Нам не мешало бы выбрать кандидата поприличнее и поставить на него. Выступать против всех бессмысленно.
      — Ты видел список потенциальных участников забега? Такой колхоз, хоть вешайся, — сказал Артамонов.
      — Тогда поискать на стороне.
      — На стороне опасно. Ты в него вложишься, в этого кандидата, а он придет к власти и кинет.
      — Тогда выбрать кого-то из близкого нам окружения, чтоб понимать, о чем речь. Вот вы, Капитон Иванович, не согласились бы пойти от нашего имени?
      Мошнака передернуло. Не вслушиваясь в пивной треп, он думал о своем: как ему не повезло с находкой Орехова и как завтра он поглубже перепашет дно.
      — С моей фамилией у населения связаны устойчивые ассоциации, — легко отмазался Мошнак. — Коммерция, кредиты, проценты, ценные бумаги, валютные счета за рубежом — этот набор так тянет вниз, что никакое политическое течение не вынесет.
      — А что, вы много воровали в перестройку? — cпросил Макарон.
      — Да нет. Как все.
      — Как раз такого и выберут. Пообещаете электорату денег — и выберут. Вы нам были бы очень удобны.
      — Спасибо за предложение, но думаю, что меня не поймут. Вы, я вижу, не ощущаете обстановки.
      — Вам видней, — сказал Артамонов. — А то на ваши выборы можно было бы кредит списать.
      — Это понятно.
      — Тогда надо протаскивать кандидата из своей среды. Я не понимаю, чем не губернатор Макарон, — предложил Орехов. — Просто вылитый. Комплекция у него самая что ни на есть сенаторская! А мозги — перекомпостируем.
      — Хорошая идея. Хотя задатки крупного политического деятеля в нем скрыты на редкость глубоко, — сказал Мошнак.
      — Но обстановку интуичит, согласитесь. Плюс — живой вес.
      — Не спорю, в нем есть здоровое начало. Но медвежьего покроя мужик в плащ-палатке, не застегивающейся на животе… Визуально это очень трудно обыграть перед населением, — высказал сомнение Мошнак.
      — Зато — военный врач в прошлом, — вступился за Макарона Орехов. Может заколоть и тут же откачать. Исповедует системный подход.
      — Свободный журналист, — затоковал Артамонов. — Обличитель. А прессе пока еще верят. Когда она совсем пожелтеет, выдвигаться будет поздно.
      — Редактор самой тиражной газеты, — перехватил инициативу Орехов. Любой избиратель, даже если и захочет пройти мимо, все равно воткнется в Макарона. Тут деваться некуда. Все обложено личностью.
      — Одна беда — не прописан, — вздохнул Макарон.
      — Цена вопроса — ящик водки, — успокоил его Артамонов.
      — Думаю, что «Самосад» и «Ойстрах» в финансах не откажут, — уверил собрание Орехов.
      — Им за вас такой абадон учинили! — донес Мошнак. — Платьев чуть не разорвал их за «Лишенца».
      — Но из учредителей же они все равно не вышли! Значит, и в поддержке не откажут, — обнадежил Орехов.
      — Куда им деваться! — сказал Макарон. — С вами только свяжись.
      — К тому же, у Давликана с дивой начинается роман.
      — Не начинается, а заканчивается. Он ее рисовал, когда нас и в помине не было.
      — И общество трезвенников присоединится, — вспомнил Артамонов. — Оно давно по нам плачет. Вернемся, я позвоню Завязьеву.
      — Изнанкина с Флегмой подтянут многотиражки, — не усомнился в «сестрах» Орехов. — А рабочих на этом градообразующем монстре — тысяч двадцать, не меньше.
      Совершенно неожиданно по персоне Макарона выявился большой разброс мнений. Особенно, когда после бани к беседе присоединились дамы.
      — Его неделю на воде с хлебом держать надо! — сказала Дебора. — А ногти, посмотрите какие! По сантиметру толщиной.
      — Ну, отморозил человек, что поделаешь. Не ампутировать же, — прикрыл Макарона от гигиенических нападок Артамонов. — Так он ближе к электорату.
      — А прическа! Здесь уже никакие имиджмейкеры не спасут. И эта трехдневная щетина, — вздохнула Улька. — И семейное положение сомнительное.
      — Верно. Холостого не изберут, — сказала Дебора. — Здесь попахивает меньшевизмом.
      — Это нетрудно поправить, — поклялся исполнить наказ Макарон. Теперь Лопате не открутиться. Спутница сенатора — звучит солидно.
      — И, наконец, бутерброды с салом, — дожала Дебора. — С ними навсегда придется завязать.
      — Почему навсегда?! — возмутился Макарон. — Достаточно до первого тура!
      — А плащ-палатку куда? — не унималась Улька. — От нее необходимо избавиться.
      — Наоборот, ее надо выпячивать, — воспрепятствовал Орехов. — Она может стать символом жесткой руки.
      — Макарон и жесткость несовместимы, — заявила Дебора.
      — Верно, — примкнул к ней Артамонов. — Он сдастся под напором первых же просителей, подпишет все письма, и от бюджета не останется камня на камне. И главное — подпишет не нам, а каким-нибудь проходимцам.
      — Иметь нетрадиционное для политика такого ранга обаяние — слишком дорогая ноша, — сказала Дебора.
      — Как ты считаешь, аксакал, — окончательно насели на Макарона, сможешь ты навести в регионе порядок? В качестве стеба.
      — Если родина прикажет…
      — А знаешь ли ты, уважаемый кандидат, что, выдвинув свою кандидатуру, ты теперь уже не тайно, а открыто выступишь против вооруженного силовыми структурами и прикрытого идеологическим фронтом вросшего в кабинеты аппарата? — пытал Макарона Артамонов, как замполит. — Мы еще только размышляем о регистрации, а над твоим поражением уже трудятся целые цеха и мастерские по защите формации. Правильно я говорю, Капитон Иванович? обратился он за поддержкой к Мошнаку.
      Банкир сидел в гуще спорщиков, как на заседании КВН, и не знал, что делать — смеяться или запоминать.
      — До завершения регистрации — месяц, — сказал он что-нибудь на всякий случай.
      — Наш кандидат имеет неоспоримое преимущество перед остальными — он играет в шахматы! — превознес Макарона Артамонов до самых небес. — К тому же он единственный, кто способен различить инопланетян.
      Откиснув и подзарядившись у пирамиды, магнаты уселись в «Chrysler» и отбыли на родину. Компания была довольна машиной. Да и само это корпоративное имущество мертвой хваткой притерлось к «лишенцам». Едва заикнулись отдать его за долги, тут же отказали тормоза. Стоило вывесить объявление о продаже, Макарон въехал в жатку и испортил товарный вид. Если за руль садился кто-то не из команды, «Chrysler» глох, ел много бензина, у него начинали стучать пальцы — словом, он пытался всячески сжить со свету непрошеного седока. А как только за руль восседали хозяева, вновь преображался, как коза соседки Макарона — тети Пани: животина, прознав, что ее собираются забить, заплакала человеческими слезами. Тетя Паня тоже заплакала и оставила козу. Теперь она дает столько молока, что не каждой корове под силу.
      Машина была семиместной. Наряду с Беком, для которого имелась специальная банкетка между передними сиденьями, в салоне легко размещались Артамонов и Дебора с дочкой, Орехов с Улькой и Макарон. Седьмое место пустовало. Оно в очередной раз навело аксакала на мысль привезти на жительство Лопату.
      — Мотану-ка я за ней прямо сейчас, — объявил он. — Мне кажется, теперь я ее уговорю. Хватит ей болтаться без нас.
      — Хорошая идея, жилье есть.
      Все, что касалось жилья, было приятной правдой. Макарону выстроили дом. Один на плану. По собственному проекту аксакала — с камином и высокими потолками. На окраине Крупский-айленда, почти в лесу. Макарону достался участок в ряду домов работников вагонного завода, которые тупо брали на предприятии ядовито-зеленую охру и покрывали ею дома. Макарон, не ведая об устоях, выкрасил свой терем в ярко-желтый цвет. Соседи прозвали его эксцентриком.
      Макарон не мог жить без солнца, поэтому первое, что он купил из мебели, — солярий. Когда этот белоснежный гробик вносили в дом, соседей охватил столбняк. Вечером Макарон влез в аппарат примерить и опробовать. Лег, включил лампу и принялся ловить кайф. Вдруг крышка гроба открылась, и Макарона начали молотить черенками лопат, пытаясь проткнуть. Руководила атакой тетя Паня.
      — Ах, ты, сука зубатая! — приговаривала она. — Щас мы тебя по рогам!
      Чисто человеческий вопль Макарона отсрочил кончину. Так познакомились с тетей Паней. А потом и подружились.
      — Вы тут за собакой присмотрите, а я мигом, — бросил друзьям Макарон, выходя из «Chrysler» у вокзала. — Хочу стать женатым до безобразия.
      И отправился за Лопатой.
      По уложению Платьева, кандидатов в губернаторы от действующей власти было шестеро. «Чтобы обеспечить альтернативные выборы, — заявил он через СМИ, — и подлинно свободное волеизвержение на основе всеобщего и равного избирательного права». Но на самом деле люди Платьева шли по двум причинам — чтобы растащить голоса и получить иммунитет. Уже на этапе регистрации не обошлось без потерь. Несмотря на расположение комиссии, один кандидат не прошел люстрацию по моральному цензу, а второй — по цензу грамотности. Оставшиеся четверо двигались единым блоком. Платьев — на второй срок, а три его подставки — учитель, ветеринар и известный в регионе товаровед со стажем — для ассортимента и фона. Все четверо походили на биржевых игроков, промотавших активы трастовой компании, и даже не оттеняли друг друга. Не исключалась версия, что они наберут равное количество голосов и примутся управлять областью по системе сутки — трое. Перед ними стояла суперзадача — избраться тайно от электората, которого они боялись как черт ладана.
      Город был увешан плакатами. Параллельно им творческие союзы вывесили у Доски почета портрет Пушкина навстречу 200-летию со дня рождения поэта.
      — Этот, наверное, по партийным спискам идет, — предположил никуда не спешащий прохожий.
      — Да нет, думаю, по одномандатному, — возразил ему первый встречный. — Дядька видный.
      Консистория Платьева располагалась в элитной бане. Туда стекалась информация, там проводились трибутные комиции и стряпались рейтинги. Предбанник штаба тоже пестрел изображениями Платьева, но одетого. Умеренная температура в парилке позволяла привлекать к обсуждению предвыборных проблем широкий спектр специалистов. В групповых помывках принимали участие все фидуциары — прокурор, Авторитет, мэр с заместителем, Додекаэдр, Фоминат, Шабада, Мошнак, Шимингуэй, Фаддей и Альберт Смирный.
      — Есть смысл расшить программу прямо сейчас, — открыл летучку Платьев. — Сколько у нас лежачего электората?
      — Тысяч семьдесят.
      — Срок назад, я помню, было двадцать.
      — Работаем, — сказал человек от органов.
      — А психов сколько?
      — Две с половиной буйных и шесть тихих.
      — Кто возьмется отвечать за передвижные урны?
      — Давайте я, — вызвался Фаддей.
      — Так, а в приходах? Товарищ Шабада, сколько под вами ревнительных верующих?
      — Тысяч двадцать — двадцать пять, — доложил владыка.
      — Маловато. Раньше за семьдесят улетало.
      — Отлучили многих за неуплату.
      — Ну ладно, Капитон Иванович перечислит по десятке за голос.
      Шабада провел по бороде сложенными ладонями.
      — Так, теперь СИЗО, — продолжил губернатор.
      — Тридцать тысяч, — доложил прокурор.
      — Хорошо, — сказал Платьев, — раньше и десяти не набирали.
      — Работаем.
      — Итак, сто двадцать — сто тридцать тысяч у нас гарантировано. Теперь по рискам — пенсионеры и бюджетники. Что у нас с ними?
      — Отставание по зарплате шесть месяцев, — доложил человек от органов.
      — Срочно наскрести половину и законсервировать, — записал себе в книжку Платьев. — Выплатить за три дня до срока. А остальное, когда выберут.
      — Может, пораньше, а то рейтинги не дотянем, — предупредил Додекаэдр.
      — Хорошо, давайте за неделю. Сколько можно набрать по открепительным талонам?
      — Пять — шесть тысяч, не больше, — сообщил прокурор. — Иначе при проверке бросится в глаза. Это устоявшаяся величина.
      — Не бросится. Доведите до пятнадцати. Тогда шестьдесят процентов у нас в кармане. Бюллетеней надо будет выпустить как минимум вдвое больше, сказал Платьев и посмотрел на Альберта Смирного.
      — Избирком заказал только норму, — доложил начальник типографии.
      — Мы заказываем еще столько же, — повелительным тоном произнес Платьев и, обратившись к Мошнаку, досказал мысль: — Капитон Иванович, оплатите недостающее.
      — Учтем.
      — Неплохо бы это сделать завтра, — предложил Платьев. — Чтобы товарищ Смирный не запел нам про бумагу да про краску перед самыми выборами.
      — Как скажете.
      — И еще: кто-то должен подобрать людей в комиссии на местах. Чтобы проставили по второму крестику. Да чтоб у каждого по набору ручек имелось. А то работают одним цветом! И не переусердствовать. По два-три надо оставить реальных, чтоб демократично получилось. А то наблюдатели понаедут — не открутишься.
      — Люди подобраны по всем районам, — доложил человек от органов.
      — Я понимаю. Чем лучше готовишься, тем больше проколов. Кто займется передислокацией? Попросите у новгородцев взаймы пять — семь тысяч военных.
      — Без постановки в известность Главнокомандующего разрешается передислокация не более трех тысяч, — уточнил человек от органов.
      — А вы договоритесь. Ввиду исключительности случая!
      — Попробуем.
      — А теперь решайте, — обратился Платьев взглядом по очереди к каждому из участников собрания, — кто и что будет делать конкретно. Начнем с радио. Товарищ Огурцов, прошу.
      Семенной огурец на каблуках задумался. К планерке он был не готов ввиду абсолютного отсутствия идей. Он не умел организовывать передачи по-большому.
      — Мы устроим дебаты, — ляпнул он первое, что пришло в голову.
      — Годится. Теперь газеты.
      — У нас есть план, — всполошился Асбест Валерианович. — Мы затеем перепалку между «Cменой» и «Губернской правдой». Сделаем отвлекающий маневр. Я буду нападать на «Лишенца», — сказал Шимингуэй, — а Фаддей пусть защищает его. Чтобы в споре родить истину следующего содержания: проходимцы, ступившие на газетную тропу, должны маяться в КПЗ, а не дурью!
      Шутка несколько оживила сборище.
      — Ясно. Ну, а конкретно что будем делать с ними? — обратился Платьев к человеку от органов. — Есть какие-нибудь предложения?
      — Их надо на чем-то поймать, — придумал тот, перелистывая заведенную на «Лишенца» папочку.
      — Мы пытались, — признался Додекаэдр. — Работают по закону, не подкопаешься. Их кто-то грамотно ведет. Они уже на пяти языках выходят. Нам удалось устроить прокол с финнами, а вот китайцы, несмотря на все наши усилия, — на подходе.
      Губернатор непонимающе посмотрел на мэра.
      — Какие китайцы?
      — Мы недавно побратались с Инкоу, — виновато опустил глаза надомник.
      — На кой ляд вам это нужно? — удивился Платьев.
      — Обещали гуманитарную помощь, — оправдывался мэр.
      — Вам что, жрать нечего? Упали вам эти города! Какой от них прок?! Только информация растекается! Этот «Лишенец» проходит как сквозь пальцы!
      — А что если вырубить электричество у них в цехе? — придумал Додекаэдр.
      — Они установили дизель-генератор, — пояснил человек от органов.
      — А если в «унитазе»?
      — Пробовали, — сказал мэр.
      — Ну, а эти что? — поинтересовался Платьев.
      — Эти? Эти зажгли свечку и сели за шахматы.
      — Н-да, оригинально. Долго играли?
      — Трое суток. Энергию пришлось включить снова. «Унитаз» нельзя надолго обесточивать, там в подвалах федеральные убежища на случай ядерной атаки.
      — Тогда забейте пенькой канализацию! — заорал губернатор. — Пусть пару недель посидят в говне!
      — Что-нибудь придумаем, — пообещал мэр.
      — Отключите телефоны! Заведите уголовное дело, наконец! Но надо же с ними что-то делать!
      — Может, лучше тормознуть распространение? — присоветовал Огурцов.
      — Они создали свою систему доставки, — пожаловался Додекаэдр.
      — Тогда хотя бы из «Союзпечати» выдавить…
      — Они развертывают сеть своих киосков, — сказал Додекаэдр. Тридцать точек.
      — Упустили вы их, упустили, — метал взгляд по присутствующим Платьев, выискивая, кому бы конкретно адресовать негодование.
      Светлейший князь Додекаэдр, предложивший себя в качестве виновного, встал и неловким движением потрогал место, где должна была висеть сабля.
      — Что остается? — бросил итоговый вопрос Платьев.
      — Надо думать, — сказал князь.
      — Если из-под кредита вышибить залог, они останутся голыми, рассудил Мошнак. — Но есть одно «но» - их могут профинансировать.
      — Кто?
      — «Самосад» и «Ойстрах».
      — Вы же с ними беседовали! — возмутился Платьев и осуждающе посмотрел на человека от органов.
      — И тем не менее, — сказал Мошнак. — Мне известно наверняка. Но запасных ходов по деньгам у них нет, я знаю.
      — Зачем было вообще давать кредит? — вопросил Платьев.
      — Очень выгодный процент, — оправдался банкир.
      — Понятно, — сказал Платьев. — А что у них интересного по договору с Шарлоттой Марковной?
      — Я думаю, творческие союзы не имели права продавать «унитаз» без нашего ведома, — рассудил заместитель мэра Гладков. — Они балансодержатели, а собственник — фонд имущества.
      — А вы говорите, ничего интересного, — пристыдил горемык Платьев. Так, значит, сделка совершена незаконно?
      — Очень даже может быть, — пообещал прокурор.
      — А счет я могу перекрыть хоть завтра, — пообещал Мошнак. — Но дело в том, что они выставляют своего кандидата.
      — Кого, если не секрет?
      — Макарона.
      — Кишка тонка. Он непроходной.
      — А может, всю эту ботву в расход? — спросил Авторитет.
      — Ясный перец, в расход. Куда ж еще? — дал добро Мошнак.
      Макарон вернулся через несколько дней. Не с Лопатой, а с черноплодным мальчиком. Макарон и раньше был знаменит тем, что вместо сказок читал детям инструкции по дезактивации дезинтерийных очагов, от которых молодая поросль стихала в три секунды, но то, что Макарон зайдет в этом так далеко, никто не ожидал. Все явились к нему и заняли очередь за новостями. Макарон молча рассматривал гостей.
      — Ты что, решил стать ему посаженым отцом? — cпросил Орехов, рассчитывая подурачиться.
      — Поломались все паломники, — произнес в ответ Макарон, и на его лице дрогнул мускул.
      — Что-что? — не поняли его.
      — Она так и сказала: поломались все паломники.
      — Ну и что?
      — Приехал я вероломно. И по обстановке понял, что к ней давно никто не ходит. Она отфиксировала мои ходы и, чтоб я не мучался, прямо так и сказала: поломались все паломники.
      — Ну и забрал бы ее сюда, раз никто не ходит! — не поняла сложности момента Дебора.
      — Интересная ты какая-то, — все не мог перейти к главному Макарон. Как бы я забрал, если она не баба, а мужик?
      — Как это понять — мужик? — всполошился Орехов.
      — Да вот так! Операцию сделала!
      — Ты что?!
      — Я сначала не поверил, показывай, говорю! Она и распахнула фалды меня чуть не стошнило. Ну, я этого кудрявого в охапку — и сюда!
      — А его-то зачем?
      — Как зачем? Я лишил ее материнства! Какая из нее, на хрен, мать? Вы бы посмотрели — это теперь такое создание, что и во сне не привидится!
      — Отец-одиночка, связанный интернациональными узами, — неплохо звучит! А? Макарон? — восхитился Орехов. — Пиарщики до такого и за деньги не додумаются. Образ отца региона.
      — Да больше, больше, — поощрил Артамонов. — Образ содружества ущемленных. Должно сработать. Ну, а кем он тебе приходится, этот мальчик?
      — Брючатым племянником!
      — Тогда уж и познакомь, раз привез. Как его зовут?
      — Дастин.
      — Как, как? Дастин? — оживился Орехов.
      — Ну а что тут такого?
      — Ничего. Просто наш словарь пополняется еще одним понятием: ДАСтин рожденный в ДАСе.
      После горячечных высказываний Макарон взял на руки негритенка, поманил Бека и отправился к тете Пане договариваться насчет присмотра за приемышем.
      Вскоре «Лишенец» получил исковое заявление. Прокуратура выступила истцом в защиту общественных интересов. Чтобы обосновать дело, прокуратура истребовала десятки писем от известных танцоров, которым в связи с продажей «унитаза» стало негде выступать проездом на северо-запад. Не в Путевом же дворце Екатерины Великой, в конце концов! И прокуратура как бы учла просьбу звезд. Пострадавшим выставили фонд имущества, а соответчиками — «Лишенца» и творческие союзы во главе с Шарлоттой Марковной, за то, что заключили ничтожную сделку.
      — Неплохое продолжение, — оценил все это паникадило Артамонов, дочитывая исковое заявление. — Что будем делать?
      — Я бы не стал тягаться с прокуратурой, — сник Орехов.
      — А зачем с ней тягаться? — воодушевился Нидворай. — Пусть она тягается с законами. Мы — добросовестные покупатели, а чье было имущество — пусть разбираются меж собой. Мы заплатили — до свиданья!
      — Вот это разговор, — поощрил Нидворая Макарон.
      — Мне кажется, рано поднимать шум, — успокоил всех Нидворай. Ничего особенного не произошло. Подумаешь, подали в суд! Его еще выиграть надо.
      — И верно, — согласился Макарон. — «Лишенец» не закрыли, а это самое главное. Все остальное — больные придатки.
      — Предлагаю на суды не ходить, — посоветовал Нидворай. — Чтобы не позориться. Надо пустить дело на самотек — куда выведет кривая.
      — Я не понимаю одного: неужели произвол существует? — наивно вопросила Дебора. — Ведь мы оплатили как положено.
      — Именно только он и существует, — объяснил Макарон, — а законность — это такая игра. Правила узнаешь по ходу.
      Первая инстанция в иске прокуратуре отказала. Сделку по продаже «унитаза» признали действительной.
      — Я же вам говорил — суд надо еще выиграть! — ходил петухом Нидворай.
      Прокуратура подала на апелляцию. И снова получила отказ, но продолжала трамбовать. Дело № 1880, как литерный поезд, спешно прошло инстанции и поднялось до пленума Высшего арбитражного суда, который тоже в иске отказал. Торжеству «лишенцев» не было предела!
      Но прокурор не унимался. По его просьбе Генеральная прокуратура опротестовала решение пленума, и дело вернули на повторное рассмотрение.
      Дом на Озерной, как дом Павлова в Сталинграде, перереходил из рук в руки.
      Для повторного рассмотрения не хватило судей, привлекать одних и тех же не полагалось, ведь новых обстоятельств по делу за время его хождения по инстанциям не возникло. В запасе оставались только трое неаттестованных Нофал, Хвирь и Отрыгин. Тот самый, с которым Орехов не пожелал срать в одном правовом поле.
      Запасной тройке, как по закону военного времени, быстро вручили аттестаты. Отрыгина назначили старшим. Вектор состояния судебного разбирательства развернуло на сто восемьдесят.
      — Дело принимает серьезный оборот, — сказал Артамонов Нидвораю. Иди на заседание и вникай. Теперь просто так не отвертеться.
      Жизнь опять свела Отрыгина и нездорового Нидворая.
      — До сделки «унитаз» был не объектом, а грудой стройматериалов, увещевал суд Николай Иванович, покашливая в кулак. — Поэтому вернуть стороны в исходное положение не представляется возможным. Статус объекта строительные затраты обрели после сдачи Государственной комиссии. А сдавался объект Ренгачом.
      Аргументы, которые приводил Нидворай, вызывали у Отрыгина легкую усмешку.
      — Продавец ущемил права владельца, — одним махом поверг Нидворая Отрыгин. — Он не согласовал продажу.
      Отрыгин так измудрился, что неожиданно для себя принял решение о частичном возврате сторон в исходное положение — законному владельцу возвращались только отделанные этажи. А остальными, уважаемые ответчики, владейте. Обживайте их, чистите, приводите в порядок — забирание состоится позже. Такой прыти от Отрыгина не ожидали даже коллеги. Бывало, он брал за работу коробку конфет, но чтоб вот так замахнуться на квартиру без очереди…