— Ну вот и отлично, — сказал Артамонов. — Таким ты Шарлотте Марковне и запомнишься.
      — Каким?
      — Обкуренным и в белом халате.
      — Но почему я?
      — Грамотно себя ведешь в предлагаемых обстоятельствах.
      — И все-таки?
      — Сказать начистоту?
      — Да.
      — Абсолютный возраст Шарлртты Марковны уже не определить без изотопов, — пояснил Орехов. — Твой профиль.
      — С чего вы взяли!? Если ее помыть да приодеть как следует, ей сносу не будет! — попытался отвертеться от партийного задания Макарон.
      — В принципе, да, не спорю — для своих неполных ста она отлично выглядит! — согласился с ним Орехов. — Но пойми и ты нас — задача тут не из простых — не каждый потянет. Шарлотта Марковна принципиально отреклась от мужчин.
      — Не распыляйтесь на риторику! — отменил реплики с места Артамонов. — У нас просто нет выхода. — Надо пойти к Шарлотте Марковне и сбить цену на «унитаз».
      — Так бы сразу и сказали! — взял под козырек Макарон.
      Два дня Макарон устраивал вечера-портреты, накачивая себя перед зеркалом. Манеры, которые он пытался себе привить, могли деморализовать даже ночных бабочек из вокзального буфета. Репетируя, он совершал такие сложные рейды в тылы воображаемой жертвы, что друзья засомневались, вернется ли он назад.
      — Я поднимаю эту речь… — перевоплощался Макарон, протягивая зеркалу блок сигарет, а потом наливал фужер ликера и чокался с гладью. Гладь отражала, как он примеривался к дивану и затихал, словно континентальный шельф, полный полезных и любвеобильных ископаемых. Перед тем как улечься на лежку, Макарон, словно заяц, выделывал петлю за петлей, не переставая репетировать.
      — А потом мы просто поужинаем! Никаких условностей, никаких специальных терминов! — откатывал он произвольную программу, как мазурку, и восклицал, объевшись яблочным пирогом: — Шарлотта, я полон тобою!
      Под занавес моноспектакля он запевал сочиненный собственноручно куплет:
 
I kiss you, i miss you! Ла-ла-ла, ла-ла-ла!
Ай сись ю и пись ю! Ай-я- яй, ай-я-яй!
 
      — Ну все, родимый, пора! — поторопили его друзья. — Бомжи на теплую одежду перешли. А нам, кровь из носа, к зиме переехать надо.
      — Зачем торопиться? — входил во вкус Макарон. — Step by step кругом.
      — С ней надо договориться насчет лизинга, — напомнил о цели похода Артамонов. — Усек, селадон?
      — А вот это увольте! Лизать я никого не собираюсь, — возмутился Макарон.
      — Тогда навяжи аренду с правом выкупа.
      — Совсем другое дело.
      — И помни, перед употреблением ее надо взболтнуть, — использовал право последнего слова Орехов.
      Макарон расцеловался с друзьями и отправился на дело. Воротился он, как лосось в известном положении. «Унитаз» был взят приступом. Макарон не пожелал делиться деталями операции. Как больная собака, он долго отлеживался в специально оборудованном номере (сало, батон) и вышел к людям только в день Святого Валентина.
      — Это не Шарлотта Марковна, а восторженный конь! — сказал он. — Но теперь, как человек честный, я должен на ней жениться.
      — Может, сначала к Мошнаку?! — попытался переключить его Артамонов. — За деньгами!
      — Я серьезно, — сказал Макарон. — Это не женщина, а лава! Век таких не видывал и вряд ли больше встречу! Нет, не зря японцы поднимаются на Фудзияму только раз в жизни!
      — И все же давайте сначала к Мошнаку, а потом свадьбы и все остальное, — призвал работать без простоев Артамонов.
      — Так он прямо и дал, этот Мошнак, — вставил Варшавский. — Это тебе не заблудившаяся фрау. Держи гаман шире!
      — Но сходить-то все равно надо.
      — Я не в матерьяле, — устало повел головой Макарон. — Предлагаю упасть в «Чикен», завести пластиночку Хампердинка, заказать кильки-классик два раза, кофе-гляссе, бутылочку «Хванчкары»…
      — Действительно, нельзя же так резко, раз — и на Мадрас! поприветствовал правильный расклад Орехов.
      — А если все-таки «СКиТ» не даст? — впустую беспокоился Варшавский. — Ну, просто на этот момент в банке не окажется свободных кредитных ресурсов. Да мало ли что?!
      — Понимаешь, пятачок, главное — хотеть. И деньги найдутся, проводил ликбез Артамонов. — Город настолько невелик, что кажется, будто все здесь — или одноклассники, или однонарники — своеобразный товарищеский инцест. А мы не учились ни с кем и не сидели. И все эти наработанные связи нам сможет заменить только одно — желание подмять информационное пространство. Так что финансовое желание Мошнака мы сформируем как положено.
      — Ну хорошо, допустим, Мошнак даст. А возвращать из чего?
      — Главное — взять, а как возвращать — придумаем. Не боись. Если ты должен банку сто рублей — это твои проблемы, а если сто миллионов — это проблемы банка, — уверил его Артамонов.
      — И все же, если не даст?
      — Тогда пойдем на Сбербанк.
      — На Сбербанк с одной рогатиной не попрешь. Там попросят такие документы предоставить, каких у нас отродясь не было.
      — Грамотно рассуждаешь, паренек. Но ты вслушайся — кредит под устройство Улицы породненных городов — звучит, как симфония! Никакой банкир не устоит.
      — Я просто почему спрашиваю, — заговорил с несколько иной интонацией Варшавский, и глаза у него словно повело поволокой. — Один мой знакомый близок к открытию.
      — Да ты что!
      — Изобрел прибор для сортировки алмазов.
      — И все?! Артур, может, тебе не зацикливаться на Якутске? Как-то абстрагироваться от фарцаты! Очень уж все это узколобо. Если бы ты заговорил о телестудии, я бы еще как-то понял. Ты ведь сюда с тем и ехал, чтобы заиметь собственный ТЖК, чтобы работать с передовыми технологиями…
      — Передовыми технологиями… Я хочу крутануть деньги, а потом уже взять нормальный телекомплекс. Никуда он от меня не денется.
      — Сколько надо для завершения работ по прибору? — спросил Артамонов.
      — Тысяч двести зеленых.
      — Ничего себе приборчик! Как печатная машина.
      — А ты что думал? — с видом знатока произнес Варшавский. — Алмазы дело не дешевое.
      — Ну хорошо, давай эту сумму на всякий случай прибавим к телу кредита, — пошел на половинчатое решение Артамонов. — Будем просто иметь в виду, но мое мнение остается прежним — лучше купить телевизионное оборудование. Скоро выборы.
      — Прибор готова закупать ЮАР, — разукрашивал будущее Артур.
      — И к нам сразу явится Dе Beers и всех замочит. Эти просто так с рынка не спрыгнут.
      — Вечно ты со своими шуточками.
      — Я не шучу. Газеты надо читать. Dе Beers сразу пришлет наймитов. В твоем дурацком городе перестреляли всех, кто дергался по этому поводу.
      — Болтаешь всякую дичь. Так вот, требуется небольшая сумма, чтобы завершить лабораторные испытания, изготовить промышленный образец и запатентовать его.
      — Каким боком мы окажемся в деле? — спросил Артамонов. — Алмазы не наш профиль.
      — Речь идет о конкретной выгоде. Друг будет отдавать половину от продаж, — придумал на ходу Варшавский.
      — Я против. Это не наш бизнес, мы в нем профаны, — стоял на своем Артамонов. — Пусть просто вернет деньги и все.
      — Ты, может быть, и профан. Но мы теряем драгоценное время.
      — Почему твой друг не мог найти денег до сих пор?
      — Не хотел светиться.
      — А может, потому, что прибор — говно?
      — Да нет, это действительно очень занятная штука. Только я должен предупредить, что прибор — пока что в чертежах и в натуре может не получиться.
      — Зачем нас предупреждать, если для себя ты уже все решил? — спросил Орехов.
      — Ничего я не решил. Мы должны подписаться под это коллегиально.
      — Видишь, какие ты нам условия выкатываешь — деньги должны быть потрачены в любом случае, а получится эффект или нет — ты не гарантируешь, — сказал Артамонов. — Здесь какое-то фуфло. По мне, наукой пусть бы занималось государство.
      — Да ладно тебе, — смягчился Орехов. — Разговоров больше.
      Следуя в банк, компания имела под мышками кипы развесистых — на все случаи жизни — бизнес-планов. В составлении наглядной агитации Орехов поднаторел настолько, что порой ему самому становилось противно. Красивые бумаги придавали убедительности в предстоящем разговоре с Мошнаком.
      Когда компания подошла вплотную к зданию «СКиТа», Орехов похлопал его по несущей стене.
      — По-моему, выдержит, — сделал он заключение.
      На стене сверкал слоган новой банковской услуги: «Мы превращаем ваши деньги в рубли!» Служащие банка еще помнили об экологической лотерее. В их глазах как памятка навсегда застыл этот всенародный облом желаний на фоне просвета в облаках.
      — Общепризнанно, что мы моральные уроды, — начал предварительный сговор Орехов. — Об этом писал Шимингуэй в передовой статье. Но у нас есть смутная уверенность, что именно вы отнесетесь к нам непредвзято и… выдадите спаренный кредит, который когда-то обещали.
      — Да вы что! Меня из города выселят! — засуетился Мошнак. — Если об этом узнают люди Платьева, будет конец света! — засуетился Мошнак.
      — Мы понимаем и готовы учесть риск, — склонил голову набок Орехов.
      — А вот это уже деловой разговор. Наконец-то послышалась речь не мальчиков, но хуже, — улыбнулся Мошнак своей шутке и, чтобы не скукситься до конца, продолжал в ключе, удобном для просителей: — А на какие цели, интересно, вам понадобились деньги? И под какие гарантии вы хотите их получить?
      — Об этом расскажет докладчик. — Орехов развернул ладошку в сторону Макарона.
      — Ну и? — понудил аксакала Мошнак.
      — Груды стройматериалов зависли на Озерной в виде долгостроев, начал глашатай. — Ярчайшим их представителем является «унитаз». Мы имеем намерение превратить строительный бедлам в Улицу Городов-побратимов.
      — Он же падает, этот «унитаз»! — чуть не вскрикнул Мошнак.
      — Да бросьте вы! Кто вам сказал? Все это лабуда. Просто с объекта увели деньги и, чтобы их никто не искал, пустили «утку» о грунтах.
      — Вот как?
      — Конечно. Проект мы уже нарисовали. Вчерне. — Макарон принялся вываливать на стол карандашные наброски, которые по старой дружбе исполнил Давликан. — Вся наша славненькая Озерная будет уставлена венгерскими мясными лавками, шотландскими пабами, безансонскими винными погребками, бергамоскими пиццериями, над которыми я лично возьму шефство, китайскими ресторанчиками… устоявшиеся за века традиции… Наша цель — сделать из всего этого интернациональный кондоминиум…
      — Чего-чего сделать? — переспросил Капитон Иванович. — Не расслышал.
      — Комплекс такой, американские салуны, китайские ресторанчики…
      — А что, у нас уже и китайский побратим появился? — продолжал изумляться банкир.
      — Конечно, Инкоу.
      — А я и не знал, — признался Мошнак.
      — В этом мэру не откажешь, роднится со всеми подряд, — одобрил Артамонов.
      — Инкоу, значит?
      — Да, бывший Порт-Артур, — сказал Макарон.
      — Порт-Артур? — переспросил Мошнак. — Насколько я знаю, Порт-Артур переименован не в Инкоу, а в Люйшунь. У меня есть рисовая водка оттуда.
      — Рисовая?! — изумился Макарон.
      — Я, конечно, могу и ошибаться, — корректно отступился Мошнак.
      — Да какая разница! Инкоу, Люйшунь! — помирил стороны Орехов. — Их там миллиард, этих китайцев, и у каждого свое мнение!
      — Действительно, — согласился Макарон.
      — Под наш проект и под ваше имя, Капитон Иванович, с побратимов можно снять синдицированный кредит. Как с куста. На развитие отрасли. А если вы вдобавок еще и акции выпустите, то клюнет и население…
      — Это мне отдаленно напоминает лотерею, — нараспев произнес Мошнак.
      — А что поделаешь? Деньги-то у народа в чулках да у инвесторов на счетах. И перемены жизни нашей — суть открытие способа их изъятия, более изощренного, чем прежние. Все мы прекрасно знаем, что человек легко расстается только с лишними деньгами. Их надо изъять и привлечь. И вы, Капитон Иванович, можете легко взять эти деньги и…
      — И что?
      — И переадресовать их нам, — пояснил Макарон, заметив, что Мошнак на секунду задумался. — «Унитаз» мы сделаем как бы средоточием Улицы породненных городов, на первом этаже разместим галерею штопаных картин «Белый свет», на втором — кафе «Папарацци» с русской кухней. Название спорное, согласны, но оно предложено Улькой и поэтому не обсуждается. На крыше установим антенны и передатчики. На это понадобится второй кредит целевой. Контракт на закупку техники имеется. Он и ляжет в основу залога. Техника окупится быстро. А что касается «унитаза», прикидываете, это здание прямо как по нам шито. Улька намерена отснять с крыши свою лебединую песню — Озерную улицу с высоты птичьего помета! А то Шерипо захватил колесо обозрения, не дает нам никакого продыху! На третьем уровне разместим редакцию «Лишенца». Остальное пространство Дома творчества превратим в доходный бизнес-центр, не торопясь — этаж за этажом. Улицу Озерную — домик за домиком — превратим в сплошной кондоминиум! Позже вы переведете туда банк. На льготных арендных условиях. Это можно забить в договор прямо сейчас.
      — Все это очень грамотно — Улица породненных городов, кондоминиум, кабачки. Но Озерная — это не центр города. Кто туда пойдет? — не без сожаления произнес Мошнак. — Я подумывал прикупить под банк какой-нибудь особняк в приличном месте.
      — По нашему разумению, чем скупать площади в центре за суровые деньги, проще и дешевле перенести центр города сюда, — добивал его Артамонов. Вот увидите, если удастся реализовать проект, деловая и культурная жизнь города сместится к нам! Квадратный метр по Озерной вздорожает многократно! Куда там Советской с ее обкомами и почтамтами! Вот и с губернатором также. Чем морщить эллипс на подтанцовках и забегать петушком, проще избрать своего. Это наше водолейное мнение. При желании вы можете легко к нему присоединиться. Или вам удобнее до конца дней летать на побегушках? Хотя, впрочем, для ассортимента нужны и такие социальные слои. В таком случае мне жаль наших предков-купцов, не удерживаем мы с вами, Капитон Иванович, в своих слабых руках их тяжелые, но славные брэнды! — Речь Артамонова была настолько зажигательной, что в льноводческом хозяйстве неподалеку загорелась скирда костры. — Согласно нашим расчетам, — продолжал Артамонов озвучивать наиболее удачные участки бизнес-плана, — на проекте Улицы породненных городов можно за год заработать столько, сколько «СКиТ» не дал бы за пятилетку! Для начала мы хотели бы взять рамбурсный кредит на закупку телеоборудования — срок возврата у него короткий — и незначительную часть ипотечного кредита, — продолжал уговоры Артамонов, — под залог «унитаза». Здесь срок дольше — все-таки недвижимость. Это будет пробным шагом, а когда освоим первый транш — обсудим, как жить дальше. Чтобы привести в порядок нависшее над городом убожище, больше полумиллиона долларов нам и не понадобится. А на всю улицу — два — три миллиона, это мы уточним позже.
      Мошнак оказался на редкость сговорчивым. Он не то чтобы воротил лицо от набора вин, выставленных ходоками на кон в качестве затравки, а просто округлил предложенную сумму до более удобной при расчете. Основным условием кредита была конфиденциальность — не дай Бог, о нем узнают люди губернатора. Поэтому ссудные документы были оформлены быстро, как погребальные. Ужасала лишь процентная ставка — 280 годовых.
      — Да это же финансовый культуризм! — возмутился Макарон. — Боди билдинг! Вас пора обезжиривать! Качаете мышцу на наших гормонах!
      — Что я могу поделать? — оправдывался Мошнак. — Я сам беру у Центробанка под 240! Изменится ставка рефинансирования — тогда и условия кредита пересмотрим.
      Вышли довольными. Про высокую ставку и не вспомнили.
      — Я надеюсь, теперь все знают, что такое неевклидова геометрия? поинтересовался Артамонов у подельников, когда вернулись в гостиницу.
      — Ну?
      — Это когда авальный кредит выдает круглый дурак.
      — А когда рамбурсный?
      — Сами вы дураки!
      — Мошнак — свой парень. Прогрессивно мыслит, думает о развитии.
      — А кто спорит?
      Часть ссуды Артур запустил-таки в алмазный прибор.
      — На фиг ты загнал бабки в Якутск? — не выдержал Артамонов. — Мошнак пришьет нам нецелевое использование! Мы же договорились пустить на прибор ближайшие деньги, которые поступят от продаж газет за рубежом! А не из кредита! Тем более, что тебе была нужна не вся сумма сразу…
      — Месяц ничего не решит. Деньги вернутся, и мы запустим их, куда планировали, — оправдывался Варшавский.
      — Через месяц от них ничего не останется, смотри как доллар прет!
      — От прибора я рассчитываю получить неплохой барыш.
      Для достройки «унитаза» привлекли Ренгача, который при социализме занимался сдачей объектов. Было время, когда он требовался на каждом углу. Далеко не плановое строительство сделало Ренгача ацикличным алкоголиком. Бывали в той его жизни особенные дни, когда он начинал томиться и прислушиваться к внутреннему голосу. И главным было — не проморгать. Ренгач отправлялся по городу в поисках объекта на выданье. Начинал он бодро, подбирал людей, готовил документы. Наконец, накупал дикое количество питья, собирал в укромном месте членов комиссии и гудел с ними до потери пульса. Перед тем как уйти в отруб, Ренгач успевал передать пакет подписанных документов, по которым груда строительных затрат обретала статус объекта, а сам объект получал титульного владельца.
      В результате шоковой терапии этот специальный человек оказался не у дел и ушел в коменданты. Предложение сдать «унитаз» страшно оживило его.
      Заимев в контрагентах это известное в прошлом явление, специализированные службы города принялись лютовать. Они выдавали Ренгачу такие технические условия на производство работ, что перехватывало дыхание. Получение добра на канализацию обязывало попутно отвести стоки от элитной бани. ГТС вынуждала протянуть кабель еще и в соседний микрорайон. Запитка током оборачивалась монтажом подстанции для «Ротари-клуба». Отопление влекло установку регистров в школе милиции. Но Ренгача просто так было не взять.
      — В России нет проблем, — говорил он, — есть нюансы и специфика.
      Готовя подкопы под комиссию, Ренгач ездил с Макароном на вишневой «девятке». Вес Ренгача в сравнении с Макароновым находился в мизере. Когда Макарон садился в кресло пассажира, правый передний амортизатор входил в себя до упора и больше оттуда никогда не показывался. «Девятка» накренялась так, что сторонились встречные машины. Сидевшего за рулем Ренгача никто не видел. Получалось страшное зрелише — перекособоченная машина без водителя прет прямо на тебя. Это сгущало краски вокруг «унитаза». Его стали называть «дом с привидениями».
      Ренгач не изменил себе и сдал объект, подтвердив теорию плавного безболезненного врастания социализма в капитализм. «Водоканал», санэпидемстанция, пожарные, теплонадзор, землемеры после приемки не просыхали неделю. Город замер. Канализационные трубы переполнились, трамвайные пути вздыбились, телефонные звонки скапливались в проводах, пыль не выметалась, и город впору было класть под капельницу дождя.
      Не удалось сдать только лифт, шахта которого представляла стеклянный придел к «унитазу» с тыльной стороны. По форме он напоминал карандашный огрызок, а по высоте доходил до середины здания.
      — Я предлагаю сделать в шахте курилку, — объявил Ренгач. Курилку-батут. Закуриваешь, и с любого этажа прыгаешь в шахту без всякого страха. Подлетел вверх, соснул и опять вниз. Ведешь перекрестные беседы с коллегами, даешь прикурить на ходу, можешь попутно отчихвостить пару-тройку нерадивых работников. В частности, очень ловко заворачивать авторам недоработанные материалы. Кинул бумаги в воздух, а тяга в шахте о-го-го какая, их вытянет вместе с дымом. Покурил, оттолкнулся и, взвившись на нужный этаж, снова — к работе!
      — Неплохо придумано, сынок, — одобрил идею Макарон. — Делай батут! В жизни все пригодится!
      Ренгач так и поступил — сплел воедино десяток батутных сеток и пристрелял концы к нулевой отметке.
      Блюсти галерею «Белый свет» упросили Давликана. Это был уже не тот затертый художник, который пугался польского таможенника и дико метался между кусками плоти. Поездка в Амстердам в корне изменила его философию. Занимаясь штопаными картинами, он окуклился и вырос в мэтра. Перед ним стояли иные проблемы — не как подать объект, а где зашить. Здесь ему не было равных. Основным инструментом стало лапотное шило, подаренное Макароном. Картины шли влет. Давликан обрел известность далеко за пределами мастерской. Основным его достижением было то, что он избавился от порочной практики называть творения именами известных фильмов, книг, скульптур и других произведений искусства. Завершив творение, Давликан давал ему простое, но глубокое название типа «Путь к филе» или «Мясо криля». А если позволяло настроение, подписывал просто: «Холст. Масло. Дратва». Он увлекся схемами разделки туш, на которых грубыми нитками сшивал холщовые телеса по линии рубки. Или иллюстрировал руководство по чистке королевских креветок, вынутых из пришитого к картине кукана. А натюрморты у Давликана получались просто божественными. Прежде чем приступить к очередному, он делал самую серьезную разблюдовку картины. Если изображал брыжейку, то обвязывал ее натуральным копченым шпагатом. А чтобы придать этому складчатому отростку брюшины больше выразительности, грунтовал холст до состояния полного альбедо. И только потом упаковывал объект так, чтобы тот аппетитно виднелся из надорванного мешка.
      Правда, за Давликаном продолжала водиться одна страсть из прежней сиротской жизни: временами, вымыв голову «Head and shoulders», он накупал маринованного чесноку, морской капусты и целую неделю чего-то ждал. А потом отправлялся в интимный магазин оценивать принадлежности.
      В один из таких бзиков он позвонил Фетрову, поведал о принципах галереи «Белый свет» и на пару с ним занялся ее отделкой.
      Когда работы закончились, никто не верил, что все эти чудеса с лепными подвесными потолками, с белой штопаной мешковиной стен и задымленными окнами сотворили полтора человека. Первая частная галерея могла стать гордостью города, но пожелала остаться гордостью «Ренталла».
      Первым приобретением галереи стала копия нашумевшей в Амстердаме работы «Целенаправленное движение свиней», на которой стадо цветных чушек в фрейдистском экстазе неслось навстречу мило заштопанной заднице. Работу поместили в хранилище. Таким образом, галерея овладела первой единицей хранения, положившей начало коллекции. Давликана стали величать директором картины.
      Наступил день презентации. Она сопровождалась выставкой живописи. Народу собралось достаточно — Шарлотта Марковна, Маргарита Павловна, подиумная дива… Они хорошо дополнили общество Изнанкиной и Флегмановой, которые работали теперь в разных заводских многотиражках и жили душа в душу. Как бы на шумок заскочил Мошнак, и объявился без всякого приглашения Неудобин. Он продолжал судиться с «Губернской правдой» и был принят как родной.
      Все мероприятия подобного рода было положено открывать просвещенному человеку Гладкову. Он пускал в строй родильные дома, разбивал шампанское о вагоны. В сутках не хватало часов — настолько плотным был его график. По нему он опережал реальное время года на три, но о будущем говорил только выпив и со слезой. На пуск первой очереди «унитаза» Гладков прибыл сразу после открытия элитной бани.
      — Уважаемые друзья, дети мои, — выдохнул он квасные пары. — Мы пережили небывало трудный девяносто второй год гайдаровских реформ. Впереди нас ждет не менее сложный девяносто третий год расстрела парламента. И там, где у других горит и рушится, мы возводим, строим, закладываем… Пользуясь случаем, — проделал он излюбленный вираж, — мне хотелось бы поздравить…
      Все дружно встали.
      — Пользоваться надо не случаем, а презервативами, — вполголоса посоветовал ему Нидворай.
      Услышав складный шепот, Гладков прервал пассаж и принялся внутримышечно всматриваться в собрание. Не обнаружив ничего такого, он схватил бокал и бросился чокаться со всеми подряд.
      Чтобы запутать его окончательно, Нидворай громко чихнул.
      — Тебя бы под Кушку, враз бы вылечился! — сказал Макарон Нидвораю, оттирая его от Мошнака, рассматривающего живопись. — Ты же можешь заразить нашу золотую жилу! — И, обратившись к банкиру, предложил: — А хотите, Капитон Иванович, мы будем брать вас за рубеж? Сведем вас с западными воротилами. На наши выставки такие черепа хаживают! Прямо мицубиси! Перезнакомитесь с кем надо и не надо. Верхние слои являются купить лучшие картины. Вот в Амстердаме, например…
      Стоявшие за спиной Орехов с Артамоновым поперхнулись. Макарону пришлось на секунду прервать свое повествование.
      — Спасибо, — бросился отнекиваться Мошнак. — Я и без того из-за границ не вылезаю.
      — Когда едешь на выставку, — снова воспарил Макарон, — вроде бы и не по делу, но косвенно получается, что больше чем по делу. Занятие картинами делает человека многозначительным. А вот с «шедеврами» у вас в банке надо поработать. Такой срач устроили вы из произведений, что непонятно, почему художники до сих пор не отходили вас как следует по бокам. Так с картинами обходиться нельзя. Если к вам в угодья попадут эксперты из банка реконструкции и развития, вам не получить никаких денег.
      — Почему? — удивился Мошнак.
      — Дело в том, что ваша экспозиция раскрывает вас как любителя. А это может стать причиной краха вашего заведения. С живописью, как и с деньгами, нужно работать аккуратно и круглосуточно.
      — Неужели? — никак не мог поверить в прописные истины Капитон Иванович.
      — Именно так. Криво и эклектично вывешенные картины могут похоронить вас. Если связываться с искусством и лезть в этот сектор рынка, нужно работать со спецами. Тем более, если вы планируете заниматься не только современной живописью. Не дай Бог, вы без экспертов сунетесь в девятнадцатый век или глубже!
      — Вот как?! — сомневался банкир.
      — Конечно! За все надо платить! Зато потом, когда ваш банк сгинет, активы в виде картин будет проще увести.
      — А вы сможете устроить все профессионально? — на всякий случай поинтересовался Мошнак.
      — Что устроить? Увести картины?
      — Да нет, грамотно развесить их по стенам.
      — Развесить, пожалуйста! Но мы поможем и увести. Дело в цене.
      — Белое вино хорошо под дичь, — доносился с другого края стола голос Орехова.
      — Особенно под ту, которую ты целыми днями несешь, — уточняла Улька.
      — Галерея хороша, но стекла мутноваты, — высказал оценку Неудобин.
      — Перестройка опустила всех на уровень ниже среднего, — дилетантски рассуждал Нидворай. — Люди волокутся за социализмом и пытаются получить прогрессивку. Но им закрывают низкую процентовку. И среди этого бардака мэр устраивает День города!
      — Действительно, они что, с ума посходили? — вторил ему Толкачев. В городе жрать нечего, а они фейерверк устроили! — разглагольствовал он, будто участвовал в турнире по классовой борьбе.
      — А вы что, лучше со своей презентацией? — заметил Неудобин.
      — А ты возьми любой словарь и почитай, — наклонил его Орехов. — И увидишь, что больше всего слов человечество придумало для обозначения вин, танцев, материй и болезней. Несмотря на лишения, люди всегда старались одеться, напиться и сплясать. Чтобы потом заболеть.
      — Что касается одежды, это стало заметно только сейчас, — поделилась наблюдениями страховая дива. — Раньше люди старались надеть то, чего не было на прилавках. А теперь есть все. И вскрылась такая безвкусица, такой слесарь пошел истый, прямо от комля!
      — Не может быть! — удивилась Маргарита Павловна. Она одевалась в спецмагазине «Пленум» и не ведала проблем даже до перестройки.
      — Вы знаете, — участвовал в беседе Давликан, — на базе галереи я открою студию «Body art» — рисовать по телу.
      — Это интересно, — спели в один голос Маргарита Павловна и дива.
      — Так что проблема одежды снимается автоматически.
      Орехов с Улькой и Ясуровой налегали на пиво, Макарон — на свои любимые яйца под майонезом. Покончив с очередной порцией, он набросился на Ренгача, осуществлявшего закупки:
      — Вечно ты набираешь подростковых яиц! Для такой цены это очень мелкие яйца! Тебя никуда одного послать нельзя! Какой ты к черту интендант! Не можешь грамотно отовариться! С твоей помощью нас даже магазины обувают!
      — Вас обуешь! — огрызнулся Нидворай. — Кроме посмертной маски, с вас ничего не снимешь!
      Освятил галерею и кафе «Папарацци» архиерей Волович. Он приурочил к событию реденькую бородку и славный текст. Похоже, он и впрямь увлекся монашеством. Его хорошо пропостившееся тело неплохо смотрелось рядом с закусками.
      — Ну вот, еще несколько ступенек, и ты — владыка! — сказал Макарон.
      — Стараюсь, батенька.
      — Побыстрее надо, — подстегнул его Орехов. — А то у нас дела намечаются!
      — Как скажете.
      — Ну, а «Ванесса» твоя жива? — спросил Артамонов.
      — Дописываю.
      — Правильно, письменность забрасывать нельзя.
      Артур тем временем торговал юридическими адресами. Удовольствие это стоило недорого, но при хорошо организованном потоке можно было делать сносные суммы. Артур особенно не распространялся об этом. Дело всплыло, когда всем киоскам в округе мэр велел вывесить на фронтальной поверхности привязку к местности. И на всех табличках закрасовалось одно и то же: Озерная 11а. Со стороны могло показаться, что сетью павильонов владеет один хозяин. Если бы «Лишенец» был Карабасом-Барабасом, то за его владения можно было выдать половину города.

Глава 9. САМ — АРТУР