— Это как раз такой случай. Вот ваш уровень! Если бы вы чего-то стоили, никто здесь без вашего ведома не проводил бы никаких операций! Почему до сих пор молчали?!
      — Мы установили контроль.
      — Какой контроль?
      — Над этими залетными аферистами…
      — У вас что, все залетные открывают газеты?! Это же политические! Где они могли взять данные по пробам? И по волкам? — спросил Платьев и посмотрел на Фомината.
      — Я ничего не давал! — открестился Фоминат.
      — И по операции «Леса»?
      — Возможно, их снабдили централизованно, — придумал гебист.
      — Но изначально все находилось у вас в сейфе, — повернул Платьев голову в сторону человека от органов. — Значит, касательно этих материалов из центра был заказ сюда.
      — Я проверю.
      — Сейчас зачем проверять? Если информация прошла, значит, заказ был, а кому сбагрить, у тебя есть — полная контора приближенных. Что у вас есть по этим газетчикам?
      — Ничего, они не прописаны.
      — Кто у них старший?
      — Макарон. Отставник.
      — И что, с ним нельзя разобраться через военкомат?!
      — Пока нет смысла. Судя по разговором, у них ожидается усиление и смена лидера. Должна подтянуться некая Лопата. О ней часто и много говорят. Оперативная кличка.
      — Тем не менее, Макарона — под особый контроль, запросите дело. Какие еще будут предложения? В демократическом ключе…
      — Закрыть, — предложил Додекаэдр.
      — Кого?
      — Газету.
      — В смысле? Как закрыть?
      — Тормознуть выпуск. Пусть типография придумает подходящий предлог.
      Директор типографии Альберт Смирный встал для получения указаний. На него никто не обратил внимания.
      — А когда регистрировали, мозгов не было?! — спросил губернатор Додекаэдра, и тот сник.
      — Думал, юмор, — вякнул он вполголоса.
      — Тогда смейся, — посоветовал ему Платьев и обратился к Мошнаку: Кто финансирует газету?
      — «Ойстрах» и «Самосад».
      — Завтра же провести с этим страхосадом разъяснительную работу! велел он человеку от органов. — А вы… — развернулся он в сторону Шимингуэя и Фаддея, — дайте оценку происходящему! Что, дескать, отпрыски капитала жируют и готовы выбрасывать любые деньги на ветер, лишь бы только не отдавать народу! Не мне вас учить.
      Под окнами губернатора собралась толпа верующих. Они пели псалмы и выкрикивали анафему. Общий смысл их певческих требований сводился к тому, чтобы власти вернули собор, занятый под промышленную выставку, а также часовню, в которой размещен склад учебников.
      — Спуститесь вниз, разберитесь, — скомандовал Платьев человеку от органов.
      — Они требуют вас, — перевел он текст, который исходил из толпы.
      — А для чего я держу свору замов?! — замолотил Платьев по селекторным кнопкам. — Где Степанов, Краснов?!
      — В командировке, — донеслось из приемной.
      — Может, выступить с лоджии? — пришло в голову Платьеву.
      — Да нет, они требуют спуститься в гущу, — сказал выглянувший в окно Фоминат. — Иначе грозятся перекрыть железную дорогу…
      Платьев со свитой милиционеров спустился вниз. Прикрываясь от толпы ладонью, как от солнца, он дошел до первых рядов и начал отбивать поклоны:
      — Спасибо, что вы нам тут пришли, попели…
      — Не за что!
      — А какой сегодня праздник?
      — Мыкола! — рявкнул кто-то из толпы. — Да мы не петь вам сюда пришли! Отдавайте церкви! — заголосила толпа. — Мы требуем назад места для молитв!
      — Хорошо, хорошо, отдадим, — поднял руки вверх Платьев.
      — Ваши посулы — пустой звук!
      — Не произноси ложного свидетельства!
      — Но это дело не одного дня. Почему вы не пришли вчера, позавчера? Мы готовы вернуть объекты культа в любой момент… Согласно ускорению… Но что вас привело сюда именно сегодня?
      — Вот! — псалмопевцы выдвинули вперед «Лишенца» в рамке под стеклом, как Неопалимую Купину. — Требуем полной реституции!
      Наутро Шимингуэй разразился передовицей о бестактности «Лишенца», который растаскивает себя бесплатно по чужой территории. Ночью, накануне выхода критики, Асбесту Валериановичу привиделся сон. Ему снилось, что у подъезда «Губернской правды» собрались почитатели и в восторге от прочтения передовицы скандировали:
      — Ав-то-ра! — и через секунду опять: — Ав-то-ра!
      Шимингуэй проснулся в счастливом холодном поту и вышел на балкон. На дворе стыла глухая перестроечная полночь, и только вороны, обеспокоенные очередным обменом денег, каркали на чем свет стоит, пугая новым режимом.
      — Кар! Кар! Кар! — и через секунду опять: — Кар! Кар! Кар!
      Православной идеей «Лишенца» проникся владыка Шабада. Но благоденствие продлилось недолго. Буквально через месяц владыка проклял газету и предал анафеме поименно весь состав редакции. И главное — за что? Сам-Артур напечатал для епархии православный календарь со своим летоисчислением. Черт их с Галкой попутал сместить жизнь на день вперед! Пасха по их новому стилю начиналась в субботу и так далее. Владыка велел установить в храмах по дополнительной подставке для свечей проклятия. Смесь тяжелых парафинов, как кара, долго нависала над епархией.
      Чтобы обезопасить себя в будущем от неровного отношения Церкви, Макарон предложил заслать к ней в недра своего личного апостола Воловича, которому следовало взять курс на овладение влиятельным постом.
      — Напутствуем тебя, давай дерзай, — благословил его на дело Артамонов. — С нас причитается.
      — Масонские штучки — это всегда полезно, — признал аксакал. Ляпнули просто так, а оно раз — западет в душу и через время срастется. Главное — бросить семя в натронную известь, когда надо — оно взойдет. Вот этот наследный принц, думаете, зря в Россию наезжает? Никакой он не принц, но в массы заронили идею. И, случись у нас монархия, никто другой не успеет со своими кандидатурами — наследник уже есть, вот он, причесан, во всех журналах его фото. Вот и мы — произнесли вслух, что Волович будет владыкой, так оно и произойдет. Ему бы и в голову не пришло, что венец его православных исканий — сан. А теперь эта мысль будет непрестанно сверлить его мозг, и, снедаемый ею, Волович будет продираться, сметая преграды, и успокоится, когда рукоположат. Великое дело — эти масонские штучки!
      Хотя Воловича, честно говоря, было жаль отпускать из мира. Его опупея «Ванесса Паради жива!» о ночных бдениях памятников вошла в сонм. Но для дела кем только не пожертвуешь. Воловича отправили в творческую командировку в церквушку у рынка с выплатой пособия по прежнему месту работы.
      — Пора расставлять фишки и на других реперных высотах, — подбил бабки Орехов. — Все помнят? Мосты, почтамт, телеграф… И культивировать свои кадры, на вузы никакой надежды нет. Тому, что надо знать по жизни, в институтах не учат. Иначе нам удачи не видать. Вон японцы уже выращивают рабсилу на маленьких островах, дети там едят экологически чистые продукты, не носят ни часов, ни колец, чтобы не стать ферромагнетиками, — и потом чад направляют в стерильные цеха по производству прецизионных плат.
      — Но островная психология — не тупик ли это? — строго спросил Макарон.
      — Может, и нам, в таком случае, продавать газету, а не разбрасывать бесплатно? — вставил для перебивки Варшавский. — Раз она популярна и хорошо идет, пусть желающие покупают ее.
      — Это какой умник из общества «Знание» на твоем дурацком телевизионном отделении рассказал тебе, что от продажи газет в России можно жить? отбрил его Артамонов. — Голдовская, что ли? Лучше бы занялся рекламой, раз обещал!
      На пятом номере начала морочить голову типография — подолгу не выдавала или вообще не печатала оплаченный тираж. Альберт Смирный уклонялся от договора со штрафами, а потом вообще сбежал из города.
      Читатели жаждали кроссвордов и нервничали. Это обещало смуту. Невыходы комкали бизнес рекламодателей, и те поднимали хай. Финансовый стержень газеты, воткнутый в их спины, покачивало.
      — Сегодня опять промурыжили! — забил в колокола дежурный по выпуску Орехов, вернувшись из типографии. — Обещают крайний срок завтра. Мы не успеваем разнести тираж до выходных! Будет тьма претензий!
      — Свинство в номинации «плоская печать»! — возмутился Артамонов. Придется произвести полиграфический демарш! — он угрожающе распахнул дверь и попросил Макарона пройтись по коридору парадным шагом. — Вот так, хорошо… Купим свою бостонку! В этой стране, похоже, и впрямь, чтобы выпускать свою газету, надо построить свою типографию!
      В Рыбинске вовсю продолжался социализм. ГЭС разобрали до основания, паромы не каботировали, фабрика «Полиграфмаш» лежала на боку.
      — Готовых станков в наличии не имеется, — открыл тайну залетным покупателям директор Крючков. — Возможность появится через год.
      — Что будем делать? — спросил Артамонов.
      — Придется вам уехать ни с чем, — развел руками Крючков.
      — У нас так не принято.
      — Мы недавно из Голландии, — пояснил ситуацию Макарон, — выставку там проводили… Последняя романтика лайка…
      — Какая еще лайка? — сморщил лоб директор.
      — Экспозиция так называлась. Художники придумали — причуда такая… Ни одной картины не продали поначалу. Не берут голландцы лайку, хоть им кол на голове теши! Даже Шевчука по их «Oh! — radio» запускали. «Что такое осень…» Слышали? Ну, вот. И все равно бесполезно. А потом, когда после месячного торчания на чужбине Давликан стал кричать: «Аедоницкого давай!», когда чертовски захотелось «Хванчкары», я и говорю Давликану: хочешь продать картины? Хочу, отвечает. Тогда прыгай в воду! Зачем? — спрашивает. Чтобы картины продать, — говорю. Как это? Да так, — я ему, — прямо в этот их самый обводной канал Бемольдсбеланг и прыгай. А когда прибегут журналисты, расскажи в красках, что рухнул за парапет в голодном обмороке. Завтрашние газеты разнесут это, и амстердамцы узнают, что у них под носом устроена русская выставка с непереводимым названием, и побегут скупать шедевры оптом, пока их не сорвали со стен разовые покупатели…
      — Ну и что, прыгнул? — вступил в диалог увлекшийся рассказом директор.
      — Нет.
      — Почему?
      — Не поверил мне Давликан. Пришлось прыгать самому.
      — Вот козел! — запереживал Крючков. — Ну и как, удачно?
      — Сначала пять раз неудачно — все на лодки головой попадал, у них половина населения живет в лодках — налог на землю большой. А на шестой удачно — прямо в акваторию угораздило.
      — Ну, и?..
      — Продали все до картинки. На вырученные гульдены купили «Ford Scorpio». Пятнадцать штук отвалили. Пригнали, растаможили, новый почти, коробка-автомат, цвет темно-синий.
      — И где же он, этот «Ford»?
      — В Твери, а ключи — хоть сейчас.
      — А деньги у вас есть на оплату станка?
      — Всмотритесь в наши лица.
      — Ясно, — произнес директор после беглого осмотра и дал знак секретарю.
      — Вонюкин! — ударом кулака по стене секретарша перевела вызов в соседний кабинет, откуда выскочил главный инженер.
      — Что у нас с печатными станками? — строго спросил директор.
      — Все расписаны, — доложил технический человек. — Остался один экземпляр. В спецтаре. Завтра отгружаем в Аргентину.
      — В Аргентину, говоришь?.. — задумался директор. — Тут вот товарищи уверяют, что развивать надо не Аргентину, а Россию. По-моему, в этом что-то есть.
      — Не понял, — напрягся главный инженер, зависнув в дверях.
      — А что тут понимать? — сказал директор. — Ни в какую Аргентину ничего не отгружать. Этот станок отдаем в Тверь. А который индусам запланировали через год — тот в Аргентину. А который в Чувашию — тот в Индию. Понял?
      — Но ведь это штрафы в валюте! — попытался возразить Вонюкин.
      — У нас АО или не АО?!
      — АО!
      — В чем тогда дело?! Передай шоферу, что мы отбываем в Тверь, и пусть эта чума Феоктистов тоже собирается! А то, понимаешь, коммерческий директор, а я тут и переговоры веди, убеждай клиентов. Ни хрена работать не умеете!
      — А платить они будут? — cпросил главный инженер, гоняя глаза по покупателям.
      — Считай, что предоплату за них произвел Маркос! — поставил точку Крючков.
      Рыбинск — удивительный город. Стоит на таком перепутье! Одна Соборная площадь с рюмочной «Соточка» чего стоит!
      «Ford Scorpio» Крючкову понравился. Чего нельзя было сказать о печатном станке, по которому плакала Аргентина. Да и каким мог быть агрегат, произведенный на свет инженером по фамилии Вонюкин? Самым примитивным. Но суть была в другом — он, этот станок, уже не принадлежал государству, он стал первой в России частной печатной офсетной ротационной машиной… До сих пор подобная техника отпускалась по разнарядке.
      — Наша машина, наша! — напевал Артамонов. — Ура!
      — Будет наша, когда оплатим, — остужал пыл Варшавский.
      — Мы берем с отсрочкой платежа, голова! А за пять лет чего только не произойдет! Платить в стране, которая сама по себе нелегитимна, — верх глупости. Любую сделку можно признать недействительной по причине недействительности страны. Все финансовые схемы должны выстраиваться так, чтобы не ушло ни копейки. Это закон. Ему необходимо следовать. Тогда появляется навар. В старину была даже такая провинция во Франции — Наварра, — подкрепил документарно свои размышления Артамонов. — То есть люди уже тогда знали, что почем. За свои деньги и дурак купит. Ты попробуй без денег! Главное — затащить станок в город, а кому он будет принадлежать на бумаге, не имеет значения!
      — Мне кажется, мы поторопились отдать рыбинцам «Ford», — продолжил параллельную вокализу сам-Артур. — Сначала пусть бы станок пригнали. А то вдруг передумают? И «Ford», считай, пропал, — не давал покоя Варшавский. Он приноровился ездить на нем по делу и без дела, брал на выходные, колесил с Галкой по магазинам, мотался в Домодедово встречать и провожать зачастивших в гости якутов. — У меня ощущение, что Рыбинск кинет.
      — А почему у тебя этого ощущения не появилось в отношении Фаддея?!
      — В отношении Фаддея? Там другой коленкор.
      — А насчет Рыбинска не переживай. Мы с Макароном потому и не пожалели тачки, чтобы у них выхода не было, — сказал Артамонов. — Они заглотили наживку, и отступать им теперь некуда. Да, мы рискнули — отдали автомобиль за возможность умыкнуть печатный станок без сиюминутных выплат. И теперь ждем: срастется — не срастется. Я думаю, срастется. Ну что, пятачок, перевел он стрелки на Орехова, — партию в шахматы?
      — Давай.
      — Что-то я в последнее время часто проигрывать стал. К чему бы это?
      — Денег прибудет.
      — Нам бы до весны продержаться, а там и трава пойдет.
      — И сколько же он стоит, этот газетный агрегат? — продолжал крутиться под ногами сам-Артур. — Лимонов двести?
      — Тепло.
      — Двести пятьдесят?
      — Еще теплее.
      — Триста?
      — Горячо.
      — Неужели больше?
      — Четыреста, — назвал точную стоимость Артамонов.
      — Ничего себе! А в баксах?
      — Сам переведи.
      — Это что, такие деньги отвалить за какую-то печатную машинку?! развел челюсти Варшавский.
      — Пропиваем больше, — мимоходом вбросил Орехов, делая победный ход в излюбленном ладейно-пешечном окончании.
      — Опять проиграл, — признал Артамонов, сгребая с доски фигуры. — К чему бы это, пятачок?
      Спустя месяц открытые платформы с печатной машиной в спецтаре были выставлены в тупике на пятой ветке. Оставалось подыскать цех для установки ценного груза.
      — Помещение под монтаж — это отдельное полысение, — доложил итог поисков Орехов. — Каждый, с кем заговариваешь на эту тему, шарахается, как от огня. Как будто Додекаэдр предупредил весь директорский корпус.
      На брошенный клуб завода штампов им. 1 Мая напоролись не сразу. Занесла туда чистая случайность. Отчаявшись отыскать биотуалет, Макарон нырнул в римский дворик слить наболевшее.
      — Поаккуратней там, — предупредил Орехов, — а то был случай: ребята помочились под окнами — и получили по году.
      — Я не в затяг, — успокоил его Макарон.
      Назад он вернулся с помещением и привел под руку смотрителя клуба Толкачева, с которым только что пописал «на брудершафт».
      — Мои афиллированные лица, — представил Макарон Орехова и Артамонова, — влияют на процесс за счет преимущества.
      — У вас свои штампы, — поздоровался Орехов, — у нас — свои. Хотя делаем мы общее дело — простаиваем по вине экономической обструкции.
      Как мастер исторических заливов, Макарон предложил выпить по «отвертке». В результате обмена мнениями по общедоступной международной тематике было подписано соглашение, по которому прибыль от совместного использования клуба делилась строго пополам.
      — У нас еще со времен лотереи повелось делить все поровну с партнером, — сказал смотрителю Артамонов. — Чтобы не платить за аренду. В наше смутное время никому ни за что нельзя платить. Все расчеты потом — когда улучшится социальная обстановка. Вот так и живем — с миру по Магнитке.
      — Лучше, если бы вы платили за аренду, — выказал сожаление смотритель.
      — А кому сейчас легко? — согласился с ним Макарон. — Берем вас старшим печатником.
      — Я выходец из госсобственности, — сообщил он патетически и тут же во всем признался: — Воровал страшно! Прошу учесть.
      — У нас не будешь, — сказал Артамонов.
      — Почему?
      — Макарон тебя закодирует.
      — Как это?
      — Главное — дело разумей, — спасал Толкачева Орехов. — А переборщишь — Макарон тебе бахмутку в лоб впаяет!
      — Какую бахмутку?
      — Лампа такая у шахтеров. Знаешь?
      — Нет.
      — Ну вот те раз!
      — А если не буду воровать?
      — Тогда верстатку в зад воткнет. Что такое верстатка, знаешь?
      — Знаю.
      — Значит, сработаемся. Приходите в «Верхнюю Волгу», Нидворай оформит контракт. Испытательный срок — сто лет.
      — Ну и шуточки у вас! — попытался воззвать к простоте Толкачев.
      — Тебя, наверное, в детстве так сильно качали, что ты вылетал из коляски.
      — С чего вы взяли?
      — Голова не так отрихтована.
      — Ваше дело — платить.
      — Наше дело — разговоры разговаривать и юмор шутить. А твое — блюсти печать. Не то — сократим.
      — А сколько будете платить за смену?
      — Сто рублей и трудодень.
      — И все?
      — Плюс на выбор билет МММ или ваучер, — установил надбавку Артамонов.
      — А за час переработки?
      — На час раньше на пенсию.
      Толкачев ощутил всю прелесть полной словесной фиксации и заткнулся. Но, как и предупреждал, воровал вовсю — уводил часть тиража и куда-то сбывал. Кому — непонятно. Но это устраивало нанимателей.
      — Не надо выдумывать дополнительных способов распространения, мыслил Орехов.
      — Может, он сдает в макулатуру? — выказал догадку Артамонов.
      — Это тоже способ. Оттуда газета попадает в СИЗО, а значит, прочитывается. Читатель там самый благодарный.
      «Лишенец» тем временем разрастался. Немецкая версия распространялась до дыр в породненном городе Оснабрюке по три марки за экземпляр. В Безансоне «Лишенец» на родном языке читали за каких-то пару франков. Процесс пошел. Идею газеты-стигматы со щупальцами в городах-побратимах и дыхальцем в Твери одобрили итальянцы из Бергамо и шотландцы из Глазго. На горизонте замаячили лиры и фунты. В очередь встали финны. Они оказывали помощь региону в автоматизации управления. В разгар пребывания делегации компания сидела в «Старом чикене» и вела разговоры о системе сетевого администрирования.
      — Мы тоже вводим подобное, — сказал помощник мэра Гладков. — Я даже знаю, где лежит ключ от каморки, в которой уже два года стоит приготовленный для этих целей компьютер.
      Переводчика перекособочило, словно с него содрали цедру. В его исполнении высказывание прозвучало мягче: под компьютеры, мол, отведено специальное помещение — и финны понимающе закивали головами. Что поделаешь — чухна.
      Итогом пребывания делегации стал протокол о совместном выпуске финского варианта «Лишенца». Финны дали переводчика, потому что все местные умудрились закончить школу с уклоном от угорских наречий. Гладков взялся обеспечить переводчика жильем, но забыл. Выпуск «Лишенца» для Скандинавии сорвался.
      — Я вас ренталл! — выразился чухонский толмач и уехал к себе на родину переводить на добро другое говно. Что он имел в виду — было непонятно — восстановить ход его красивых мыслей не удалось.
      — И правильно сделал, — сказал ему вдогонку Орехов на ломаном русском, как будто так иностранцу наш язык становится понятней.
      О том, что до китайского варианта не доходили руки, в Инкоу никто не догадывался.
      — Вообще регион берется нелегко, — подвел итоги первого года пятилетки Артамонов. — Все пытаются кинуть!
      — Дан талант — езжай на Запад, нет — в другую сторону! — пропел Макарон.

Глава 8. ДОМ НА ОЗЕРНОЙ