– Довольно! – раздраженно скрипит старец. – Я слышал достаточно. Вели запрягать.

/смешение – огонек свечи гаснет, стиснутый с боков костлявыми пальцами/

– Что со мной? Где я?

Талигхилл пошевелил рукой, поднес ладонь к глазам и с усилием стал в нее всматриваться – кажется, он вернулся-таки в собственное тело. Да, этот шрам – такого там не было.

– С вами все в порядке, Пресветлый, – сообщил знакомый голос.

Правитель вскочил, хотя движение болью отдалось в висках:

– Кто здесь?

– Я, Пресветлый. – Перед ним стоял Тиелиг. – С вами все в полном порядке.

– Да? – недоверчиво переспросил Талигхилл. – Но что со мной случилось?

– Думаю, об этом сейчас лучше забыть – и вам, и мне.

– А голос? И что это за чужак был в моем сознании? Жрец Ув-Дайгрэйса сокрушенно покачал головой:

– К сожалению, объяснений всему этому нет Я бы посоветовал вам забыть. У нас сейчас имеются более важные проблемы.

Талигхилл огляделся:

– Почему я в комнате, а не в коридоре? Ведь мы же…

– Прошу вас, Пресветлый, выслушайте меня. Я расскажу вам, что случилось.

Тиелиг и в самом деле рассказал. Но правитель не желал верить его словам, он резко встал с кровати и подошел к двери; распахнул ее:

– Храррип, какой сегодня день? Телохранитель ответил.

Медленно, словно стремясь оттянуть неизбежное, Талиг-хилл закрыл дверь и повернулся к жрецу Бога Войны.

– Но что это все значит? – с неприкрытым ужасом произнес он. – Что же все это значит, демоны меня съешь?!

– Это значит, что сейчас требуется все ваше мастерство. Необходимо найти выход из западни, в которой мы поневоле оказались – мы все.

– Хорошо, я подумаю, – пообещал Талигхилл. – А теперь мне необходимо собраться с мыслями.

– Как будет угодно Пресветлому. – Жрец поклонился и ушел, оставляя правителя наедине с неразгаданными загадками.

Он плохо помнил то, что случилось после падения с лошади в подземном коридоре.

Да было ли само падение? Очнувшись, Талигхилл обнаружил, что коридор пуст, но не просто пуст – а заброшенно пуст, так, словно в нем никого не было уже давным-давно. Он лежал на грязном полу, в темноте, рассекаемой лишь тоненьким лучиком света. Поднявшись, Пресветлый оглядел себя: чужая одежда, чужое тело. То есть сначала он даже не понял, что тело принадлежало кому-то другому, но потом взгляд его случайно скользнул на ладонь – там не было шрама, к которому Талигхилл привык с детства. Случайное падение с пальмы оставило свою метку – а вот теперь этой метки словно и не существовало.

«Куда же я попал?»

Правитель перебрал возможные варианты (а было их не так уж много) и пришел к заключению, что, скорее всего, он умер. И оказался в одном из загробных миров. Вряд ли это край Ув-Дайгрэйса, скорее уж – подземные владения Фаал-Загура. Хотя и говорят, что Бог Боли мертв, но ведь это не значит, что царство его изчезло.

Пресветлый подумал, что он никогда не верил в Богов, хотя и допускал возможность их существования. Ну что же, теперь можно будет проверить, кто же прав: он или многочисленные жрецы.

Наклонившись, Талигхилл обследовал предмет, из которого пробивался тонкий лучик света. Осторожно, чтобы случайно не обжечься, правитель поднял этот факел и, держа его. как и положено, когда несешь факел, пошел по коридору… куда? – в том направлении, которое показалось Талигхиллу правильным. В конце концов, вторично ведь не умирают.

Шел он довольно долго. Вскорости факел погас, и Пресветлый отбросил в сторону эту ненужную вещицу; дальше двигался на ощупь.

Он уже потерял надежду, когда вышел наконец к дверям. За ними Талигхилл обнаружил зал, очень похожий на нижний зал Северо-Западной, однако же выглядевший несколько иначе. Не особо присматриваясь к различиям, правитель поспешил к противоположному краю зала, где нашел (как и надеялся) еще одну дверь.

За дверью было то, что он так боялся увидеть. Башня, до боли знакомая ему башня, которая теперь выглядела по-другому, чуждо. Наверное, именно такой она и должна быть в мире Фаал-Загура.

Измученный долгой дорогой и неизвестностью, Пресветлый закричал. Он кричал долго, изливая знакомым стенам отчаяние и боль, – так воет волк долгим осенним вечером, потеряв свою волчицу; так рыдает журавль, обнаруживший разоренное гнездо; так тоскует буйвол над трупом своего малыша.

Появились какие-то люди, говорившие на странной смеси ашэдгунского языка и нескольких хуминдарских наречий. Но потом они перешли на нормальный и стали уверять Талиг-хилла, что все в порядке. Пресветлого провели в комнату (его же комнату, только изменившуюся, как и все вокруг!). Там он лежал некоторое время; затем пришел сухощавый старик…

В этом месте в памяти правителя был провал, не желавший ничем заполняться. Следующий кусок воспоминаний оказался связан со странным голосом… но здесь у Талигхилла не было уверенности в том, что это ему не привиделось в бреду.

Даже если Боги говорили со мной – тем меньше у меня причин верить в них.

Решив для себя сей вопрос, правитель поднялся и стал ходить по комнате, размышляя. Пресветлому претило вынужденное бездействие, в котором они пребывали из-за его, Талигхилла, случайного обморока. Единственным выходом была бы атака хуминов, оказавшихся у Ханха, рядом с дверьми в тоннель. Несомненно, абсолютно безвыигрышный поступок, так как все преимущество сейчас на стороне противника. И все же… Надо бы с кем-то посоветоваться.

Со слов Тиелига он знал, что не далее как несколько часов назад уже проводил обсуждение нынешнего положения со своими военачальниками. Но поскольку тогда в теле правителя находился другой человек, Пресветлый не помнил ничего из сказанного и решенного им. Жрец, правда, вкратце пересказал. И все же…

Нам нельзя здесь оставаться. Нельзя!

Но боевой дух войск подорван. Ведь, по официальной версии, Талигхилл с отрядом задумал ночную вылазку именно затем, чтобы атаковать хуминов. И – отступил. Следовательно, всякая очередная попытка также обречена на неудачу.

Он горько усмехнулся.

Ну вот, ты же именно этого и хотел. Теперь твое честное имя не будет замарано – доволен? Все вышло шито-крыто, никто и не подозревает о том, что должно было произойти на самом деле. Судят за совершенные поступки и высказанные вслух мысли. Но ты вот лично знаешь, как планировал ту ночь, так что придется мучаться, дружище, придется – никуда ты от собственной совести не сбежишь!

Вот ты и сделал свой ход, старина. Неудачка! Кто-то переиграл тебя. Что теперь? Начать партию заново не получится, это – жизнь, не махтас.

В комнате показалось невыносимо душно. Он рванул на горле чересчур туго завязанный воротник, но от этого не полегчало. Дышалось с трудом.

Талигхилл вышел в коридор и пошел, почти побежал наверх, на колокольню. Там воздух, там должно быть свежее.

Привычно, как на старого знакомого, посмотрел звонарь с рассеченной губой.

Он ведь не знает, что я собирался оставить его здесь. Звонарь не боевая единица, он был мне не нужен, и я отдал приказ.

Талигхилл со злостью опустил кулак на каменный парапет.

Звонарь удивленно взглянул на правителя и ушел, не желая, видимо, вмешиваться и не считая возможным оставаться.

Демоны! И я даже не исполнил задуманное до конца, не совершил то злодейство, за которое теперь вынужден…

Вдалеке, на самом пределе видимости, появилась темная точка. Она двигалась к северному входу в ущелье.

– Что это такое? – прошептал Талигхилл. Уж он-то думал: ни один человек по собственной воле не приблизится к Крина. Однако ж, смотри ты…

– Господин, – негромко произнес от двери телохранитель. – Господин, пора обедать.

Только сейчас Талигхилл понял, что он (его тело), судя по ощущениям, еще не завтракал. Пресветлый покинул свой наблюдательный пост и направился в Большой зал, терзаясь сомнениями: как же отнесутся к нему, настоящему, военачальники и Хранитель Лумвэй? Они-то не знают, что произошло, а в последнее время правитель явно не отличался умом и сообразительностью.

За столом, однако, никого не оказалось. Слуги расторопно внесли блюда и удалились, оставив Талигхилла в одиночестве (телохранитель не в счет). Пресветлый с жадностью накинулся на еду, но она закончилась раньше, чем он насытился.

– Вели, чтобы принесли добавки, – немного раздраженный этим, велел он Храррипу. Тот смущенно кашлянул.

– Что такое?

– Нельзя, Пресветлый. По вашему приказу порции сократили до минимума. Даже вам.

– Прежде всего мне, – поправил его Талигхилл, только сейчас сообразивший, в чем дело. – Ну что же, пускай. А десерт?

– Велено выдавать только больным, детям и женщинам.

– Ну да, конечно, – пробормотал. – Как это я забыл?

Никогда еще не чувствовал себя так глупо.

Талигхилл с некоторой поспешностью покинул Большой зал и вернулся к себе. Здесь он возобновил хождение от стены к стене в надежде, что так или иначе выход из сложившейся ситуации отыщется.

Но так ничего и не решив, уставший и раздраженный, к тому же – полуголодный, Пресветлый опустился на кровать и решил немного вздремнуть. Может быть, разгадка головоломки придет к нему во сне? (Да и так будет проще дождаться ужина)

/то ли раннее утро, то ли летний вечер, когда небо полно лишь отблесками солнечного света, – смещение/

Брэд Охтанг сокрушенно покачал головой. Это движение стало за последние несколько дней дурной привычкой, от которой данн никак не мог избавиться. Обстоятельства, так сказать, не способствовали.

Осада увязла, как вязнет в нефтяной яме верблюд: медленно, незаметно трясина поглощает животное, и каждое движение только ухудшает положение. Нет, если не брать в расчет временной фактор, кампания проходила более чем успешно. Во-первых, пало две башни из четырех. Вспомним, что до недавнего времени Крина вообще считалось непроходимым именно из-за этих самых башен. Во-вторых, благодаря Орзу Витигу найден путь в обход ущелья (что, кстати, тоже до сих пор считалось невозможным). Наконец, в-третьих, войска противника оказались заперты в северных башнях безо всякой связи с внешним миром. В-четвертых же, постоянное снабжение всем необходимым войска Охтанга с тыла позволяет длительную осаду противника.

Но Собеседник в последнее время словно взбесился. Он рвет и мечет и кричит, что промедление смерти подобно. Похоже, он недавно беседовал с Берегущим, и тот недоволен.

Однако я не способен выжать из людей невозможное. Мы и так понесли неоправданно большие потери. Да и желтых лепестков ша-тсу не осталось. Инженеры обещают починить вторую катапульту, но это произойдет еще не скоро.

– Данн, там… – Раб, явившийся с сообщением, видимо, плохо представлял, что именно «там». Он судорожно вздохнул, зная, что в последнее время хозяин стал нетерпелив и резок. – Там странная повозка. Она приближается к ущелью. С севера.

На мгновение Охтанг задумался. Потом велел:

– Взять в плен, препроводить сюда. Если, конечно, доедут, – добавил он.

Раб поклонился и ушел, чтобы передать приказ.

/смещение – отблески пламени ритуального костра, рядом – тени безмолвных людей/

– Хорошо, – согласился Шэддаль. – Хорошо. Это ваше право. Но почему именно сейчас?

Укрин пожал плечами и тотчас поморщился – в битве у Ханха, когда им едва удалось отбросить хуминов и закрыть проход, Клинок заработал несколько серьезных ран.

– А когда еще? До сих пор наших людей погибало не так уж и много, чтобы совершать Прощание такого масштаба. К тому же правом проводить подобный обряд обладаю лишь я да еще несколько человек, но из присутствующих в Крина – я один. Мы, разумеется, повторим Прощание еще раз, если все закончится благополучно, но я вовсе не уверен в таком исходе. Так что…

– Хорошо, – развел руками старэгх. – Как я уже говорил, это ваше право.

– Благодарю.

Предводитель Вольных Клинков оставил кабинет Шэддаля и пошел по лестнице на колокольню.

Там все уже было готово: небольшой костер, пропитанный остатками имевшегося в башне масла и необходимыми благовониями, дощечки с именами погибших, люди, застывшие в молчании вокруг.

– Начнем, – негромко произнес Укрин. – Начнем Прощание, Братья!

Ему передали зажженный факел, и он прислонил огненный язык к костру. Пламя настороженно скользнуло на переплетение древесных обломков, вспыхнуло и заплясало в экстазе насыщения. Укрин поочередно брал со столика дощечки и бросал в костер, они вспыхивали и испускали к небесам облачко душистого дыма.

Тогда он заговорил речитативом, поднимая голос к тем же вершинам, куда сейчас устремлялись языки пламени:

Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом.

За далекие звезды мертвых уносит огонь.

В звездное небо живые смотрят с печалью и страхом,

Не замечая, как жжет их пламя побед и погонь.

Мертвых уносит огонь – у огня соколиные крылья.

Как птенцов, осторожно, мертвых уносит огонь.

Только седые дымы дорогу к высотам закрыли,

Только гнездовий огня не увидит ни всадник, ни конь

Мертвых уносит огонь, и так тяжело расставаться!

Пламенем парус надут, и костер освещает корму.

Мертвых уносит огонь, а живые должны оставаться,

Чтобы суметь отомстить – неизвестно чему и кому [2]

Вспыхнул и погас последний язычок пламени В ущелье постепенно вползала тьма, и в это время чей-то голос изумленно произнес:

– Смотрите! Внизу что-то движется! Похоже на карету!

Укрин подошел к бойнице, выглянул, но так и не смог ничего разглядеть – глаза еще не привыкли к сумеркам. Поэтому он долго, непозволительно долго сомневался: обстреливать ли карету (или что это там такое?).

Впрочем, как выяснилось позже, его сомнения не имели никакого значения.

/радуга дивной красоты встает над рекой – смещение/

– В чем дело? – недовольно спросил Талигхилл, всплывая из пучин чудесного сна.

– Вам необходимо увидеть это, господин, – сказал Джергил. – На колокольне…

Рывком поднявшись с постели, правитель поспешил наверх.

– Что?.. – спросил он у господина Лумвэя. Тот стоял перегнувшись и напряженно всматривался во что-то внизу. На вопрос Пресветлого Хранитель лишь указал на дно ушелья и жестом предложил посмотреть.

Некий темный предмет (уж не та ли точка, что привлекла мое внимание утром?) продвигался к лагерю хуминов.

– Почему до сих пор это не обстреляли? – спросил Талигхилл.

Господин Лумвэй горько усмехнулся:

– Обстреливали уже. Только без толку.

– Что значит «без толку»? – удивился Пресветлый.

– Стрелы отскакивают от коней, – объяснил Хранитель – Как от камня.

Затаив дыхание, они следили за продвижением экипажа. Вот он оказался у лагеря, и стражники придержали животных под уздцы. Распахнулась дверь, и из кареты выбрался человечек, с такого расстояния еле различимый.

В это время на колокольню поднялся Тиелиг. Жрец Ув-Дайгрэйса был бледнее обычного, но в глазах его горел огонь, которого раньше Пресветлый не замечал. Тиелиг подбежал к пустой бойнице и выглянул наружу:

– ТЫ?!

Фигурка внизу медленно, словно не веря тому, что происходит, повернулась и вздернула кверху голову

– ТЫ?! – повторил Тиелиг громовым голосом, который, уж непонятно по какой причине, был отчетливо слышен не только здесь, на башне, но и во всем ущелье. Слова гулко дрожали, как будто их произнес один из колоколов за спиной жреца.

– ТЫ, РАФААЛ-МОН?! ТЫ ПОСМЕЛ ЯВИТЬСЯ СЮДА, ПРЕЗРЕННЫЙ СЫН ПРОКЛЯТЫХ РОДИТЕЛЕЙ? Фигурка внизу рассмеялась:

– Я ВЕДЬ СОВЕТОВАЛ ТЕБЕ НЕ ПУТАТЬСЯ У МЕНЯ ПОД НОГАМИ, УВ-ДАЙГРЭЙС! ЭТО ТЕБЯ НЕ КАСАЕТСЯ, ДЯДЮШКА! ВПРОЧЕМ, ЕСЛИ ТАК УГОДНО – ЧТО Ж, С КОГО-ТО ВЕДЬ НУЖНО НАЧИНАТЬ, НЕ ПРАВДА ЛИ?

– ТЫ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ, РАФААЛ-МОН! – прогремел жрец… прогремел Ув-Дайгрэйс. – ТЫ БЕССИЛЕН!

– ТАК ЛИ ЭТО, ДЯДЮШКА?! ДАВАЙ ПРОВЕРИМ! НО ПРЕЖДЕ, ЧЕМ НАЧАТЬ, Я ХОТЕЛ БЫ ПРИЗВАТЬ ОДНОГО МОЕГО ДРЕВНЕГО ПРИЯТЕЛЯ. ТЫ НЕ ПРОТИВ? ВПРОЧЕМ, ВСЕ РАВНО.

И Рафаал-Мон, сын Бога Боли и Богини Отчаяния, повернувшись на восток, вскинул руки к небесам.