Глава 8

По вагону ходили глухонемые и разносили прессу. Аня купила.

— Можно я у вас журнальчик попрошу? — обратилась к ней соседка, не желавшая тратиться на периодику, но любившая, очевидно, ее почитать.

— Пожалуйста.

Женщина тут же увлеченно открыла журнальный разворот с фотографиями красавиц и углубилась в чтение.

— Ведь это надо! Какая она, оказывается, страшная! А ведь так посмотришь, когда по подиуму ходит — и не подумаешь!

— О чем не подумаешь?

— Ну, что она такая страшная.

«А вы и не думайте…» — хотела сказать Аня, поскольку, на ее взгляд, малопривлекательной соседке более подошло бы подумать о собственной внешности.

— Нет, вы только поглядите!

Соседке явно не хотелось оставаться наедине со своей радостью.

И она протянула журнал Анне.

Но разница, и вправду, была впечатляющей… Вот топ-модель Кейт Мосс сфотографирована в больнице. Оказывается, она недолеченная алкоголичка.

А вот — Кейт Мосс на подиуме.

Красавица и дурнушка.

А вот топ-модель Наоми Кэмпбелл. На одном фотоснимке Наоми — наутро после вечеринки. На другом — Наоми в только что сделанном макияже. Как говорится, «две большие разницы».

— Значит, если бы меня так накрасить?.. — радостно заголосила Анина соседка. — Значит, я бы тоже была как модель?!

«Ну, ты-то вряд ли…» — подумала Светлова несправедливо и мстительно, поскольку общительная соседка не давала ей сосредоточиться.

А вообще-то, да. Макияж, особенно на расстоянии, делает чудеса. И недаром говорится, что нет несимпатичных женщин, а есть только женщины плохо оформленные.

Аня закрыла глаза и сделала вид, что дремлет, чтобы не разговаривать с попутчицей, а спокойно подумать. Но не тут-то было…

— А еще ее, эту Кейт Мосс, лечили от анорексии! — радостно провозгласила попутчица. И редко Светловой приходилось слышать столько радости в голосе.

— А я ей сочувствую… — скорбно заметила Аня, чтобы напомнить женщине, что речь идет все-таки о тяжелой болезни, а не о том, что Кейт Мосс получила наследство…

— Вот с жиру бесятся! — продолжала рассуждать женщина. — Даже болезни у них какие-то не наши.

Анорексия вот эта, например… Ну, жрать, стало быть, отказываются… Да если бы меня так кормили, как эту Мосс, я бы счастлива была! А тут.., килограмм колбасы почти сто рублей стоит!

"Да я… Да мне… — мысленно передразнила Аня попутчицу. — Да уж если бы накрасить тебя, как Кейт Мосс, и дать столько колбасы, сколько модель может купить на свои миллионы.., была бы ты, несомненно, самым счастливым человеком на свете.

А пока, даже в отсутствие колбасы, все-таки нельзя так радоваться — ведь речь идет о тяжелой болезни…"

Светлова чувствовала, что начинает помимо воли раздражаться. Это означало, что она не в состоянии абстрагироваться от темной энергии, которая исходила от этой дамы.

Анорексия, и вправду, в наших краях болезнь нечастая, но от этого тем, кто ею страдает, не легче.

Излишняя худоба. Невероятная энергия.

Желание готовить, кормить, говорить, думать о еде. И полное, абсолютное к ней отвращение. Таковы ее симптомы.

Болезнь последней четверти века, болезнь молодых, почти подростков.

На Западе анорексия только за последние двадцать лет унесла уже десятки жизней.

Невероятно трудно распознаваемое заболевание.

За что только анорексию не принимают! И за гастрит, и за язву желудка, и за мигрень, а больные ею умирают от пневмонии.

Говорят, погибает без принудительного лечения каждый пятый или шестой пациент.

Знаменитая Твигги пережила клиническую смерть на почве крайнего истощения организма.

Анорексией страдала Джейн Фонда. Да, и Кейт Мосс тоже.

Ну, да все это, конечно, любопытно, но не имеет к делу никакого отношения!

Кто-то недавно упоминал при ней эту самую анорексию, и Аня попыталась припомнить кто. Ах, да!..

Настя Козлова говорила о какой-то девочке в Милфилде…

Вообще ее расследования казались иногда Светловой похожими на вязание — петелька, крючок, петелька, крючок… И так без конца. Одна отложившаяся в памяти деталь вдруг соединяется с другим, внезапно возникшим обстоятельством.

Когда это должно было произойти, Светлова испытывала нечто вроде волнения. Предчувствия, что вот сейчас что-то откроется, прояснится, проявится… Нечто похожее испытываешь в фотолаборатории, когда на неясной белизне фотобумаги начинает проступать картинка. Такое волнение отчего-то было у Ани и сейчас.

Но, кажется, ничего не случилось. Крючок не подцепил петлю.

Мыслями Анна — если б еще не мешала словоохотливая соседка! — была уже в Петербурге.

Это был последний, третий адрес в списке Геннадия Олеговича Геца.

В Петербурге Аня была готова ко всему.

Но Семенова не умерла. И даже не заболела. Стоявшая в списке третьей Антонина Семенова была абсолютно живой.

— У вас в квартире остались невакцинированные? — строго спросила Светлова, когда дверь квартиры тридцать семь приоткрылась.

— Чего?!

— Я из поликлиники. Сейчас проводится повсеместная вакцинация населения.

Светлова не была уверена, что все эти слова — «повсеместная вакцинация» и им подобные — имеют право на существование в русском языке, но так звучало официальное. А чем официальное выглядит посетитель, тем меньше шансов, что у него спросят документы.

Полная женщина лет сорока пяти, без каких бы то ни было примет индивидуальности, вытирая руки о ситцевый халат в крупных цветах — обычная униформа для подобного сорта домохозяек, — враждебно оглядела Светлову. Эта недоброжелательность так же казалась Ане обычной частью портрета многих ее соотечественниц.

— Прививки, что ль? Так бы и сказали.

— Да, видите ли.., грипп на носу.

— Не знаю, у кого там что на носу, а нам и без вашей вакцинации хорошо. Как-нибудь обойдемся.

— Но ведь это совсем невредно: прививка защитит вас, сбережет рабочее время.

Женщина покачала головой.

— Что вы мне мозги-то пудрите? А то я про вашу вакцинацию, можно подумать, первый раз слышу.

— Но…

— Знаем и без вас! Осведомлены, что к чему. Обойдемся!

— Я только… — попыталась вставить слово Светлова.

— Вот и идите себе… У нас и так, говорю, без вашей вакцинации все здоровы.

— Неужели никаких заболеваний? — успела все-таки деловито осведомиться Светлова.

— Никаких.

— Точно, никто не болеет?

— Говорю же, все здоровы, и муж, и я.

— А остальные члены семьи? — наугад поинтересовалась Светлова.

— Остальные тоже.

И быстро добавила:

— Остальных сейчас нет.

— На работе?

— Ну, все вам так и расскажи! Идите себе. Все у нас хорошо!

— Извините за беспокойство.

Аня вздохнула.

— Прямо не знаю, что и делать… Все отказываются, а у нас план, разнарядка.

— Да кто будет просто так, задаром сейчас себе всякую дрянь колоть?! План у них… Чай, у нас теперь не плановая экономика.

За могучей спиной Семеновой, привлеченная звуком оживленной беседы, неожиданно возникла лохматая нечесаная голова. По-видимому, это и был супруг Семеновой, мужчина с особым лихорадочным выражением глаз, которое характерно для людей, озадаченных тем, как избавиться с утра пораньше от неприличного состояния трезвости.

— Вы бы.., типа.., как фирмы сейчас работают…

У них, скажем, плиту «Индезит» покупают, а они — подарочек! Так бы и вы! Мы укололись вашей вакциной, а вы нам чарочку с закусочкой…

— Ой! — Светлова мигом приняла этот разбитной развеселый тон. — Что ж вы сразу-то не сказали? Не посоветовали! Я бы мигом.

— Иди, иди, хрен старый! — Семенова решительно затолкала мужа в квартиру. — Таким, как ты, подносить — Минздрав по миру пойдет!

— А вот и не прав твой Минздрав, что не уважает простого человека…

Дверь захлопнулась перед носом Ани.

Она вышла из унылого поезда. И остановилась в раздумье.

Женщина, сидящая на скамейке у подъезда, очевидно, соседка Семеновых, с любопытством уставилась на Анну.

Внешне соседка была точной копией Семеновой. Клонируют их, наверное, все-таки! В таком же, несколько иной, правда, расцветки, халате, выглядывающем из-под пальто, такого же примерно веса и комплекции, с похожим выражением лица.

Было понятно, что соседка явно прослушала всю беседу Светловой с хозяйкой квартиры — второй этаж, двери подъезда настежь, — а Семенова разговаривала громко и темпераментно!

Эта женщина явно была в курсе всего. И явно не в силах хранить распиравшую ее информацию.

— Конечно, «все хорошо»! Хорошо у них все, видите ли! Люську из дома выставила, чего ж теперь не жить.

— Выставила? — без особого энтузиазма поинтересовалась Аня.

Она знала по опыту, что таких собеседниц не надо побуждать к разговору. Если уж они рот открыли — расскажут все, что знают.

— А то не выставила! Конечно! Как стало ясно, что Люська в подоле принесет, ее сразу и за порог.

Свекровь называется!

— А где же отец ребенка? Что, он не мог позаботиться?

— Да где ж ему быть? Там уж не позаботишься, где он сейчас! На том свете-то!

Женщина кивнула куда-то в неопределенном направлении, где, по ее мнению, и мог находиться тот свет.

— Какие там могут быть заботы? Застрелили ведь Женьку Семенова.

Характерно, что женщина указала все-таки не наверх, а куда-то в сторону. Очевидно, у нее были серьезные сомнения, что муж Люськи мог претендовать на место в раю.

Пространный рассказ, за который болтливая соседка с удовольствием принялась, полностью подтверждал это Анино предположение.

Обстоятельства гибели Женьки Семенова полгода назад почти полностью совпадали с текстом песни профессора Лебединского:

«Там вдали, у метро…»

Стандартная ситуация для Петербурга девяностых. Где еще мог сложить голову «боец молодой»?

Где мог найти применение своим юным, нерастраченным силам хулиган Семенов, с детских лет предававшийся всем стандартным порокам большого города и не пропустивший ни одного — алкоголь, токсикомания и все прочее. Женька Семенов — источник мучений для родных и соседей.

Не имело смысла выслушивать долгие разглагольствования болтливой соседки. Проще и полезнее было послушать профессора Лебединского, изложившего суть событий на редкость доходчиво и лаконично. Практически конспективно. Не упустив при этом ни одной существенной детали.

Женька Семенов, оказывается, сложил голову в стандартной бандитской разборке весной этого года. И тут уж «даму в белом» заподозрить было никак нельзя.

К тому же разборка случилась еще весной, когда и Геннадий Гец, и Осип Николаев, и Марион Крам были живы и здоровы, а женщина в белом еще не начала являться к ним с визитами.

"

— Ну, вот… А Люська у них, у Семеновых, не прописанная жила, — продолжала свое повествование Анина собеседница. — И не в браке! А уже беременная была, когда Женьку-то застрелили. Ну, как его похоронили, она еще у них пожила, у Семеновых. А вот как родила, да недоношенного, они ее и выставили за порог.

— Где же она сейчас?

— Кто?

— Да Люся.

— Где-где! Дом такой открыли у нас в Петербурге — для нагулявших.

— Далеко отсюда?

— Да тут он, рядом. И совсем даже недалеко. Называется приют «Юная мама»! Во как!

В приюте «Юная мама», где Аню, намекнувшую на некую спонсорскую помощь, встретили очень приветливо, только и разговоров было что о Люське…

«Люська молодец… Люська герой…»

Аня, честно говоря, не могла понять этих сверхвосторгов. Конечно, по сравнению с теми, кто бросает младенцев, Люся, может, и молодец, но все-таки это не героизм, это нормально — не оставить своего ребенка, не бросить.

— А вот и он! Наш Женечка!

Спальня была в голубых тонах.

«Мальчик! Женечка — мальчик, — догадалась Светлова. — И Женечка — в честь папы».

Ее подвели к кроватке.

Конечно, они — директор приюта, и мама Люся, и воспитатели — притерпелись к этому зрелищу…

Привыкли… То, что видишь ежечасно, заставляет привыкать к себе.

Но Светдова, несмотря на всю очевидную мерзость своего поведения, не могла не отшатнуться от детской кроватки.

Теперь ей была понятна цена восторгов. Почему Люся, не отказавшаяся от ребенка, такой герой.

Мало того, что ей всего шестнадцать лет. Что родители выгнали из дома. Что не в браке. Так еще и…

Из голубых одеял и пеленок на Светлову смотрел малютка Джекил. Не больше — не меньше, нет! Без всяких преувеличений.

Значит, вот что случилось с Семеновыми! Не смерть, не болезнь. Врожденное уродство младенца.

Просто совпадение?

Потому что… Ну, это-то как?!

Не колдунья же она, эта «женщина в белом», в конце-то концов?

Путь к сердцу Семеновой мог лежать, очевидно, только через ее мужа. А путь к сердцу мужа Семеновой мог лежать только через его желудок. И мог быть этот путь на редкость коротким и незамысловатым.

Предварительно Аня купила все, что полагается — выпить и закусить.

И затарившись всеми этими, столь необходимыми для задушевной беседы компонентами, очень скоро уже звонила в дверь семеновской квартиры.

Может быть, конечно, сама Семенова и устояла бы — что маловероятно, но шанс-таки оставался.

Но глава семейства Семеновых был еще дома.

И не такой это был человек, чтобы дать уйти просто неожиданному гонцу, явившемуся с водкой и закуской.

А какие, собственно, могут быть тайны у народа, когда есть возможность душевно посидеть за бутылкой водки?

— Присаживайтесь, присаживайтесь! Сейчас мы тут все устроим, сообразим, организуем! Семенова, ты капустку не забудь! Мечи ее на стол, нашу фирменную… Семеновскую! Ядреную, хрустящую…

Семенов, одетый в униформу бедных пятиэтажек-трущоб — майку, треники с пузырями на коленках и тапочки на босу ногу, — радостно потирал руки. Просто не веря в то, что вынужденный пост — «Верите ли… Уже три дня ни капли. Десяти рублей ни у кого до получки занять не могу! Обнищал народ при демократах!» — прервался столь неожиданным и чудесным образом.

Наконец сели за стол. И по первой — за вакцинацию!

За «вакцину» и производство фабрики «Кристалл», которая есть для русского человека наивернейшее и самое что ни на есть надежное средство защиты — и от гриппа, от всякой другой заразы.

И по второй — чтоб не болеть!

И по третьей.

Светлова, опасаясь, что не выдержит такого темпа, хотела поскорее произнести вслух одну из фамилий списка. Поглядеть, как будет реагировать Семенова.

Ей хотелось попробовать этот фокус, прежде чем расспрашивать Семенову в лоб.

Фамилия Осипа Николаева для этого явно не годилась. Их пруд пруди! Полуцухин? Пожалуй, да, годится.

А вот Гец.., верняк.

Редкая. Однажды услышав, не забудешь.

— И дерут же с меня.., по три шкуры за эти прививки… — жалобно начала Анна. — Главврач у нас…

Гец фамилия.., просто зверь, а не человек… Вынь да положь ему эту вакцинацию!

— Гец? — Муж Семеновой оживился. — Еврей, что ли?

— Да нет…

Аня не была готова к подобным исследованиям.

— А кто ж тогда?! — Муж Семеновой изумленно уставился на Светлову.

— Ну, не знаю… Догадайтесь сами!

Аня оставила алкоголика Семенова один на один с его непростыми размышлениями. И обратила свой взгляд на хозяйку…

— Правда, фамилия редкая?

Мадам Семенова сидела, словно проглотив кочергу.

Прямо застыв и даже, как показалось Светловой, несколько выпучив глаза.

— Тонь, у вас ведь тоже был вроде Гец? Ну, там, в Октябрьском.., помнишь? Гец тоже был? Разве он не еврей? Может, тот самый?

Семенова вдруг, схватив бутылку, налила себе стопочку и залпом опрокинула ее.

— Тонь, ты чего молчишь-то? Как воды в рот набрала! — наседал захмелевший Семенов.

— Зато ты у нас, козел старый, уж больно разговорчив! — выдохнула наконец Тоня. — Мелешь языком, как помелом.

— Чтой-то я козел-то?

— Не знаю я никакого Геца! — бросила хозяйка Светловой и, резко поднявшись, начала убирать со стола. — Хватит! Расселись!

— Тонь, да ты чего? — изумился Семенов. — С печки, что ли, свалилась?! Так хорошо сидим…

Во всем следует находить плюсы: бесцеремонно выставленная из «радушного» дома Семеновых Анна уже к одиннадцати вечера была дома, в Москве.

Звонок раздался поздно.

— Анна, вас разыскивают.

Это был адвокат Фонвизин.

— Интересно, кто же?

— Молодая красивая девушка.

— Вот как!

Светлова ни за что бы не догадалась, о ком идет речь, если бы Леонтий ее не назвал: это был гусенок, дочь Тегишева.

В адвокатской конторе Фонвизина засиживались допоздна. И гусенку просто повезло, что она застала Леонтия в такое время.

— Так я передаю ей трубку? — спросил Фонвизин. — Видите ли, она стоит рядом.

— Хорошо.

— Я сейчас за вами заеду… Вы мне нужны, — торопливо объявил Анне в трубку гусенок.

— А что, собственно… В чем дело? — Аня не скрывала удивления.

— У папы проблемы… Мне кажется, надо вмешаться.

— Именно сейчас?

— Потом будет поздно.

— Вмешаться следует именно мне?

— Да.

— Юля, извините, я, кажется, не слишком понимаю… Неужели я чем-то вам обязана?

— Ну, видите ли…

— Ах, да, ведь вы меня угощали обедом!

— Ну, если хотите, считайте, что так. Что, разве было невкусно?

— Ну, хорошо, допустим… Долг платежом красен?

— Угу! — довольно бесцеремонно промычал в трубку гусенок.

— Да, от скромности вы не умрете. Может быть, объясните, в чем все-таки дело?

— Нет, вы тогда со мной не поедете.

— А так, без объяснений, вы уверены, я поеду?

— А так — да.

— Интересно, почему вы так убеждены?

— Потому что у вас в характере есть склонность к авантюризму.

— Люблю искреннюю молодежь, которая говорит старшим, что думает!

— Собирайтесь. Я буду через три часа.

— Не раньше? Вы же торопились…

— Раньше не надо. Именно через три.

Гудки.

«А она довольно решительна.., для такого тщедушного создания», — подвела итог своим размышлениям Светлова.

Просто пробивающая стену кипучая энергия!

Аня припомнила Юлю Тегишеву, хлопочущую на кухне возле плиты.

Говорят, такие девочки даже уроки делают стоя.

Ни присесть, ни прилечь.

Симптомы…

Явное отвращение, которое испытывала к приему пища Юля, — это было «петелькой»… Недаром Аню еще в тот раз, когда она угощалась цыпленком, насторожило это.

А крючком… Крючком было слово, которое произнесла мимоходом в разговоре с Аней девочка Настя Козлова.

Анорексия.

Скорее всего, генерал «не в курсе»… Впрочем, так же, как этот Сигизмундович, врач, который ее лечит. Вряд ли они догадываются, что у Юлии анорексия.

Скорее всего, ее лечат от чего-то другого.

Но для Светловой симптомы были слишком очевидными!

Почему Анна сразу об этом не подумала?!

Потому что крючок цепляет петельку не сразу, а через некоторое время, когда все у Светловой в голове разложится по нужным местам.

Когда все впечатления, вся информация, услышанные фразы, которым поначалу не придаешь никакого значения, устаканятся…

Возможно, последним толчком было то, что ее попутчица в поезде Москва — Петербург заговорила о моделях.

И крючок подцепил петлю.

Но, собственно, что дает Светловой это открытие в смысле дальнейших перспектив расследования?

Ни-че-го!

Только вот… Кстати, как там говорил поэт Кольридж:

«Человек с чистой душой не способен отказаться от пончиков с яблоками»?

Любопытное утверждение.

Ночь была очень ясная. При такой прозрачности воздуха все становилось необычайно четким. Луна казалась ближе и крупнее… Таким огромным Светлова вообще раньше никогда ночное светило не видела. Как необычной величины надраенный медный таз для варенья.

Перистые, вытянутые, как стрелы и копья, облака, посеребренные, подсвеченные лунным сиянием, были грозно направлены куда-то, словно выпущенные из тетивы лука.

А с лугов и дальнего низкорослого леса, от теплой, еще не остывшей земли поднимался в холодный уже воздух туман… Он вырастал клубами, дымился длинными, устремленными вверх языками, и в этом движении было что-то колдовское.

Все вместе это было похоже на зловещие декорации, на фоне которых могло случиться все что угодно.

Такой красивой и странной ночи Аня в своей жизни раньше не видела.

Дорога свернула в лес.

— Это здесь! — объявил гусенок.

— Что здесь? Вы так и забыли это мне объяснить.

— Дуэль.

— Что? Вы не бредите?

— Нет! Папа вызвал Зворыкина на дуэль.

— Какого Зворыкина?

— Ой, вы счастливая, что не знаете Зворыкина.

— Я, и правда, не знаю.

— Это журналист с такой фамилией.

— И что, этим он и провинился?

— Нет, не только этим. Он все время пишет про папу.

— Ужасное прегрешение!

— Он все время пишет про папу всякие гадости…

— А в суд?

— Нельзя!

— Почему?

— Вы не знаете папу.

— Я «не знаю папу», я «не знаю Зворыкина»… Но как нужно вскакивать посреди ночи и ехать неизвестно куда, в темный лес, — это тем не менее я. Это все — ко мне!

— Вы не понимаете. Суд — это не для папы.

— Ах, ну да! «Букашки»! Все вокруг ничтожные букашки!

— Ну, в общем, да. — Юля опустила глаза. — Он все время кричит, что бумажная возня и препирательства с этими штафирками — не для него…

— Ну да… Для него — сразу из пушки! Чуть что не по генералу — сразу залп из всех орудий. Батарея, огонь!

Аня смотрела на девушку за рулем. Скорее, по виду, почти девочку, чем девушку. Бледненькая, в растянутом темном свитере. Такой чудненький бесформенный трикотаж и Елену Прекрасную может сделать похожей на посудомойку. А к дурнушкам он и вовсе безжалостен. Детская челка прилипла ко лбу. То ли девочка вспотела от волнения, то ли знобит ее, то ли у нее температура… Вид не самый цветущий, если быть точной. Что и подтверждает Анины догадки… В общем, как всегда, осунувшаяся.

Впрочем, что такое «как всегда»? Светлова видит ее, по сути, третий раз в жизни. А женщины имеют свойство выглядеть по-разному. Настолько по-разному…