Черное солнце

— Вы хоть понимаете, как это глупо? — наконец спросил он.

— Да, — честно призналась Светлова. — А как бы я еще могла добиться встречи с вами? Мне нужно было поговорить.

— Нет, вы только подумайте! — он постучал себя по лбу. — Вы что, влюблены в меня, что назначаете свидания?

— Нет. — Ответ Светловой был тверд, как гранит набережной, по которому гуляли дуэлянты. И приврала-то она при этом совсем чуть-чуть: после всего, что Аня узнала, быть влюбленной в генерала было бы просто неприлично.

— Тогда, если можно, объясняйтесь!

— Сейчас. — Аня набрала в легкие воздуху. — Я все знаю.

— Вот как? — Тегишев иронично склонил голову. — Вы не преувеличиваете?

— Напрасно вы так. — Аня опять глубоко вздохнула. — Вам лучше больше не притворяться.

— Вы все время торопитесь, — сказал Тегишев с прежней насмешкой в голосе. — Суетитесь. Считайте хоть, как ребенок, до ста, когда вам опять придет в голову принимать опрометчивое решение.

— Попробую.

— Кстати, вы не поделитесь секретом? — Генерал не изменился лицом, просто перестал улыбаться. — Вы этим увлекаетесь из любви к занятию или из чувства долга?

Аня отчего-то покраснела.

— Что же вы молчите? — усмехнулся он.

— Считаю до ста, — ответила Светлова. — Вы же сами мне только что посоветовали…

— Как вы стали послушны. — В его голосе снова послышалась насмешка. — Вот это правильно — вам давно пора пойти на уступки. Не опасаетесь, что пострадаете от излишней любознательности?

Нет, не опасаюсь. Расскажу вам одну историю.

Начинается она с того, что активность, вспышка на солнце активизирует некий вирус. Этот вирус избирательно действует только на мужчин.

Но пострадал и транссексуал, женщина-мужчина Алевтина Фокина. У нее обезображено лицо.

«Женщина в белом» Аля Фокина пробует анализировать то, что случилось. И в поисках истины, поскольку ей кажется, что она уже обречена, объезжает всех, кто кажется ей причастным к событиям в Октябрьском-27.

— С детства не переношу страшных сказок… Одна кошмарная история — и уже не сплю всю ночь. — Голос Тегишева стал глуховатым.

— В том числе Фокина добирается до Амстердама и посещает Марион Крам. То есть таким образом и Марион Крам узнает о том, что случилось.

Она-то сама избежала в свое время заражения вирусом, поскольку работала всего-навсего в магазине. А не в лабораториях. Но она была любовницей тогда еще молодого, делающего карьеру военного.

— Перестаньте меня преследовать! — Игорь Багримович строго, по-учительски взглянул на Аню. — Я не собираюсь… Подчеркиваю: не собираюсь перед вами оправдываться! Если каждый, кто в чем-то когда-то участвовал в нашей державе, начнет каяться.., жизнь остановится. Все только и будут заниматься покаянием. Да и, знаете ли, не перед кем…

Не та аудитория. Только надумаешь перед кем-нибудь покаяться.., ан, оказывается, ему самому давно уже пора это сделать.

— Между тем носители вируса, так или иначе, умирают, — продолжала Светлова. — Врач Гец, работавший в немецкой клинике. Полоцухин… Бывший солдат Осип Николаев. Маленький, недавно родившийся Женя Семенов — сын Семенова…

— Черт меня угораздил впустить вас тогда в свой дом! — Тегишев посмотрел на Анну, и в глазах его появился странный печальный блеск. — Как вы все разузнали-то? Впрочем, неважно. Поднимемся ко мне в квартиру, что ли, Анна.., как вас там?

— Анна Владимировна, если не возражаете.

— Да. Анна Владимировна. А то здесь довольно холодно. Или, может… Вы ведь все равно, как я понимаю, не торопитесь? Едемте за город? Разговор предстоит долгий.

— Это еще зачем, за город?

— У меня там замечательный дом. Вы ведь его в прошлый раз толком так и не видели. Посетить еще не желаете?

— Ну, если это будет способствовать откровенности и добросердечному признанию…

Светлова проверила, на месте ли ее добрый друг «Макаров», и, нежно улыбнувшись генералу, согласилась.

* * *

В самом деле, оказалось, что основной-то красоты Светлова в прошлый раз так и не разглядела.

На этот раз генерал остановил свой выбор на голубой гостиной.

— Самая красивая комната в доме, если не возражаете.

Аня присела. Прямо над ней светилось, нежно голубея, предутреннее небо с бледными звездами.

— Это я «содрал» у князя Юсупова. У него была татарская родословная, и плафон самой изящной его гостиной был расписан, как шатер юрты. В нарисованное отверстие вытекает нарисованный дым, и сияют звезды.

Тегишев молча и долго смотрел на Анну.

— Вещи, среди которых мы живем, в основном уродливы, — промолвил он наконец. — И глаза быстро ко всему этому привыкают. Уродство так обычно, что, когда появляется красота, мы как бы и не замечаемое, увы…

Глаза, видите ли, давно не упражнялись, разучились отличать… Им все равно.

Такие островки красоты еще спасают… Вот эта гостиная… Она обладает странным свойством: если женщина, которая появилась в ней, действительно красива, поражаешься, как раньше этого не замечал. Я, собственно, нарочно вас сюда привез… Проверить.

Аня покраснела, как самая последняя дура.

— А ведь вы, Анна Владимировна, кажется, совершенно не похожи на человека, которому доставляет удовольствие лезть не в свое дело? — спросил он вдруг.

— Ну, в общем, да, — соврала Аня. — Это просто.., так получилось. Мы просто не вовремя с вами пересеклись.

— Пожалуй, — он кивнул. — Хотя сегодня и в хорошем месте. Если бы вы знали, как я люблю этот дом! Я бы и умирать согласился тут. Знаете, я бы с удовольствием умер в моей «мавританской» гостиной… Ранней весной, когда двери впервые открыты в сад, деревья в бледной дымке зелени, а на драгоценном полу из мозаики серый след зимней пыли и сухой прошлогодний лист…

— Да вы, оказывается, поэт!

— А вы, очевидно, предполагаете, — он посмотрел на Светлову снисходительно, — что я злодей?

Ваше воображение испорчено газетными штампами. Этот мир обречен. И началось это задолго до моего появления на свет. Не вчера началось и не сегодня закончится. Ну, да бог с ним. Теперь я должен вам объяснить, к какой тайне вы — по чистой, нелепой, невозможной случайности! — прикоснулись.

Вот уж никогда не думал, что судьба явится мне когда-нибудь в лице милой девушки.

Он подошел к каминной полке, где стояла небольшая мраморная копия Психеи.

— Знаете, как я ее называю? «Молчащая». Видите, она крадется на цыпочках и прижала к губам палец.

Чуть похожа на вас. Давайте так ее, назовем: «Молчащая Анна». А я вам обещаю, что ваши опасения не сбудутся.

— Но…

— Вы убедитесь в этом скоро.., и абсолютно. Хорошо? Или вы любопытны и болтливы? Самое неприятное сочетание: сначала любопытство, потом болтливость.

— Нет. Я не болтлива.

— Тогда пожалуйте ручку, мадам.

Он легко, чуть небрежно притронулся к Аниным пальцам и легким шагом человека, сбросившего с себя наконец после длительного перехода тяжелую поклажу, пересек голубую гостиную и сел напротив Светловой.

Таким Аня генерала еще не видела.

Потом она надолго запомнит выражение его глаз.

Горячие огромные глаза, чуть выпуклые веки, удлиненное лицо с большим красивым ртом. Аки трепещущий конь, учуявший в лесу, за деревьями, опасность. И при этом лицо человека, невыразимо уставшего. «Досчитай до ста.., потом отдохнешь». Он уже, наверное, добрался до девяносто девяти.

— Итак?

— Тогда ведь все было не так, как сейчас. Все иначе. Я молодой военный… Я был военным, понимаете? И я делал то, что полагалось мне по долгу службы. Не очень, кстати сказать, задумываясь над тем, что мы вообще там делали. К тому же, знаете ли, эпоха глобального противостояния… В свете реальной угрозы ядерной войны — пара-тройка новых вирусов… Право же, все это казалось пустяками. Ну, ничего зазорного мы тогда в этом не видели! К тому же военные во всем мире одинаковы, их профессия — война и.., мы создали его. Что вы теперь от меня хотите?..

— Ничего себе, «что я хочу»?! Я хочу не подвергаться опасности заражения! И другие люди тоже, думаю, рассчитывают на такой-то пустяк. Такую «любезность» с вашей стороны.

— Этот вирус не может стать источником эпидемии. Он не передается от человека к человеку. Ну, извините, с чиханием или кровью…

— Ни «едва соприкоснувшись рукавами»?

— Никак! Этот вирус создавался как оружие одноразового применения. Для спецагентов, разведки… Ну, в общем, для всех заинтересованных. Для определенного контингента сотрудников. Укол — и жертва умирает от болезни с симптомами лихорадки.

— Но ведь Гец и другие заразились!

— Да, заразились. В результате внештатной ситуации и ЧП. От вируса из разбитой пробирки, а не от другого человека! В чем вы меня обвиняете?

* * *

Анна уже готова была согласиться. Возможно, действительно, вирус не передается от человека к человеку. Ни в деревне Ковде, ни в Линибурге не было случаев заражения. Получалось, что вирус, в самом деле, погибал вместе со своими носителями.

* * *

— Игорь Багримович… А что за инъекции были сделаны Осипу Николаеву?

Тегишев отвернулся к окну.

— Дело прошлое.

— А все-таки?! Умер-то Осип в настоящее время.

— Я не хочу об этом говорить.

— Почему он умер?

— Какое это теперь имеет значение, если он все равно умер?

— Но ведь он должен был спастись?

— Это…

Обычно уверенный в себе генерал говорил теперь с некоторым затруднением.

— Это то, в чем я, действительно, виноват. Я сказал им всем, что вакцина готова. Я ввел их в заблуждение.

— Как вы могли?

— Не было тогда еще полноценной вакцины, и я не мог ничем помочь. Но все же вроде обошлось.

Кто мог подумать, что так случится? И спустя столько времени… Двадцать лет!

— Но как вам удалось все скрыть?

— Понимаете, схема организации была такова, что работа нескольких отделов замыкалась на мне.

Между собой сотрудники этих отделов и лабораторий не взаимодействовали. Это было категорически запрещено. Все давали подписку о неразглашении. Поэтому они не могли проверить мои слова.

— Я еще могу поверить, что вы в состоянии заставить молчать солдата из деревни Ковда. Но как вы договорились с Гецем?

— Видите ли, он страстно мечтал уйти из армии.

У него было блестящее медицинское образование.

Но как выпускник Военно-медицинской академии он должен был отслужить свое. Я обещал ему и, в общем, помог в итоге уйти на гражданку. Успокоил его тем, что вакцина нейтрализует вирус и просил Забыть об остальном.

— Но вспомнить ему все-таки пришлось, правда, двадцать лет спустя!

— А вакцина… Знаете, это обычная вещь при социалистическом планировании. Вариантов, когда вирус выходит из-под контроля, немало. Один отдел, занимающийся созданием биологического оружия, уже закончил работу, а другой, работающий над созданием вакцины и защиты, — запаздывает.

Работа над этой противовирусной вакциной еще не была окончательно завершена. Но Николаеву сделали укол…

— Так же, как Гецу?

— Да. Но вакцина, очевидно, не уничтожила вирус, а только, может быть, подавила его на время.

— И все эти годы он продолжал существовать в организме Геца и Николаева?

— Возможно.

— А потом что-то случилось?

— Возможно.

«Солнце.., солнце оказалось черным!» — подумала про себя Светлова.

— А Марион Крам вас шантажировала? — вдруг спросила она.

— Да, представьте! Она прислала мне глупое письмо с угрозами и немыслимыми требованиями. Но что из того? Я и не думал относиться к этому всерьез. Мне, знаете ли, это было совсем не страшно.

— Генерал, вы никогда не спрашивали о смерти Марион Крам. Хотите знать, как это случилось?

— Она была больна?

— По заключению экспертов, она была практически идеально здорова — для своего возраста. Все внутренние органы в идеальном порядке. Она погибла от циана.

— Может быть, это самоубийство?

— А потом, отравившись, она расшибла сама себе голову?!

— Ну, не знаю…

— А я знаю… Ее убили. А уже потом, мертвой, ей размозжили голову каким-то тяжелым предметом.

Аня заметила, как генерал побледнел.

— Искали орудие преступления. В том числе и на дне амстердамского канала. Но ничего не нашли.

— Ну, чем же я-то могу помочь?

Было заметно, что Тегишеву с трудом удается сохранять безразличный вид.

— Почему вы не уничтожили письмо Марион Крам?

— Почему? — Генерал усмехнулся. — А почему любят стерв? Именно потому, что они стервы. Милые добрые покладистые женщины — пресны. Скучны.

Такой была Юлина мама. Самый решительный поступок, который она совершила, — это умерла.

А так — ни рыба ни мясо — сплошное собачье заглядывание в глаза, материнская забота и «чего изволите?».

Я, конечно, отыскал бы после того, как мы расстались, Машку — не выдержал. Но она упорхнула куда-то за границу. Вышла замуж. Ну а бегать за ней по миру мне уж было не с руки. Да и вряд ли она уже променяла бы эту их цивилизованную жизнь на мои условия. Пусть даже и генеральские.

Но это я потом затосковал, много позже…

А тогда, в Октябрьском-27, когда мне предложили повышение, я понимал, что если женюсь и увезу ее с собой, то пропал. Эта замечательная хищница разорвет меня в клочья: на тряпочки, колготки, шубки, брильянтики. Это ведь ее жизненное предназначение — поедать мужчин. С этим свойством такие, как она, знаете ли, рождаются. Перенять это, научиться — невозможно. Иногда обычные женщины пытаются им подражать. Начинают стервозничать, требовать и удивляются, когда их посылают — далеко и с легкостью. Не срабатывает.

Таких женщин, как Маша, узнаешь с первого взгляда. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что к чему. Стоило взглянуть на нее…

Конечно, для мужчин это сладкая погибель. Но я был молод, амбициозен, и мне хотелось еще «пожить»: сделать карьеру, иметь детей — наследников, семью, дом.

Для всего этого замечательная Маша с ее дикими голубыми глазищами не годилась. И я ее бросил.

Тут, знаете, даже есть момент утверждения превосходства: мне хотелось доказать себе — я сильней и могу это сделать. Могу, если захочу, избежать капкана, хоть Маше и казалось, что он уже захлопнулся.

К тому же с помощью моей покойной ныне жены, вернее, с помощью ее отца, я быстро сделал карьеру, многого добился. Как видите, генерал.

Почему я не уничтожил письмо Крамаровой? Да я бы не расстался с ним ни за какие деньги! Почему целуют коготки, которые норовят тебя оцарапать?

Если хотите, мне было даже приятно. Потому что это означало, что, несмотря на прошедшие годы и на эту ее Голландию, она меня не забыла. То есть я тоже не давал ей покоя. Уверен и сейчас, что дело было не в деньгах — дело было в этой ее чертовой досаде: она не могла забыть, что ей не удалось удержать меня.

Для таких женщин, как она, это равно профессиональному поражению. И простить мне, что я ускользнул, она, конечно, не могла. Я уверен, что бы ни происходило потом в ее жизни, она меня всегда помнила. А потому достать меня, помучить, напомнить о себе…

— А Юлсу?

— Что — Юлсу?

— Она не могла догадываться о таком вашем отношении к Марион?

Генерал пожал плечами.

— Я, разумеется, никогда ей ни о чем не говорил.

Но есть чувства, о которых невозможно не догадаться. А она…

Он замолчал.

— Да, а она, — вздохнула Светлова, — очень умная девочка.

— Не могу не согласиться: умная.

— И готовит отлично… Кстати, тот цыпленок, которым Юля меня угощала в ваше отсутствие, был замечательный! — похвалила Светлова. — Я, как говорится, с большим чувством и отменным аппетитом…

— Ну и на здоровье!

— А вот дочка ваша что-то даже и не попробовала.., столь замечательную стряпню.

— Да, с аппетитом у Юли какие-то проблемы, — нехотя согласился генерал.

— Бедная девочка! — Аня сокрушенно покачала головой. — Такая худенькая!

— Бедная? — Игоря Багримовича словно пришпорили.

Светлова довольно хмыкнула: «Ах, так, вы — неразговорчивый? Ну, что ж, посмотрим, посмотрим…»

Прием был безотказным. Достаточно посокрушаться на предмет вашего дитяти — и любой родитель, нарушив обет молчания, тут же ринется в словесный бой и приведет вам множество фактов и аргументов, неоспоримо доказывающих, что его замечательный ребенок обладает целым сонмом достоинств.

Генерал Тегишев не стал исключением из этого правила., Есть много крючков, заставляющих неразговорчивого и намеренно молчащего собеседника включиться в беседу. Самый безотказный — заговорить о том, что для него дорого, бесконечно дорого.

— Да вы… Что вы понимаете? — искренне возмутился генерал.

— А что… Может, я действительно чего-то не понимаю?

— Да, а что бы вы сказали, если бы на той же самой кухне вам зажарила цыпленка Линда Евангелисте или Наоми Кэмпбелл?

— Я бы сохранила косточки и определила их в домашний музей.

— Ну и где? Где эти косточки?. Вот и глупо, что вы их не сохранили!

И генерал величественно удалился.

Вернулся он со стопкой иллюстрированных заграничных журналов.

Он раскрыл их перед Светловой, и челюсть у нее тихо отпала.

* * *

«Черное Солнце»! Так именовали ослепительную брюнетку в этих изданиях.

Тот нечесаный заморыш, что жарила цыпленка?

То долговязое несчастное существо в растянувшемся трикотажном свитере-пижамке? Даром, что «пижамка» из дорогого бутика, а похожа на китайское нижнее белье эпохи «большого коммунистического рывка и великого кормчего».

И эта красавица?! Эта звезда подиума и Юля — в одна и та же девочка?!

— Юлсу! Черное Солнце… Так ее именуют папарацци.

— Я могу ее увидеть?

— Вряд ли. Юля теперь редко бывает в России.

Собственно, за последние полтора года всего-то каких-нибудь пару раз. Ее трудно застать дома. Вы, кстати, совершенно случайно с ней пересеклись.

Это, в общем, редкость.

— Но все-таки она бывает здесь?

— Только, когда ей… — Генерал не договорил.

— ..когда ей становится плохо? — закончила за него Анна.

— Да. Приезжает полечиться, отдохнуть. Не хочет этого делать там. Папарацци сразу разнюхают, что она… Она не слишком здорова. За свою карьеру волнуется.

— Вы думаете, она боится именно папарацци?

— Ну да!

— То есть Юлсу волнует общественное мнение?

— Ну да. Ее волнует мнение этих лягушатников. — Генерал нахмурился. — А зря! Я бы на ее месте плевал на них с высокой колокольни… В конце концов.., мы великая держава…

— Но сами «лягушатники» вряд ли так думают.

И вы не на ее месте, генерал.

— Ой, забыли немцы, французы, поляки, чехи одна тысяча восемьсот двенадцатый год! Европа эта ваша… Прав был Жуков, когда уже на исходе войны сказал: а не пройти ли нам прямо до самого Ла-Манша? Если бы его послушали, где бы сейчас была ваша Европа?

— Пожалуй, вы правы.

Аня задумчиво смотрела на генерала. Она мысленно составляла для себя портрет Тегишева, дополняя его в процессе разговора все новыми и новыми качествами.

Типично имперский человек — «Все наше лучше, потому что наше».

Он так высокомерен, что и не подумал бы чего-то там в своей жизни стесняться. Он, генерал, своей жизни не стыдится.

Марион Крам слишком долго прожила в Голландии, и расчет ее оказался не верен. Она-то рассчитывала на степень влияния общественного мнения.

Но не существует для Тегишева ни мнения, ни влияния.

Игорь Багримович смотрел на все именно с высокой колокольни. Почти на все. А уж на Европу — тем более. На все «их» мнения и точки зрения, и что бы они там о нем ни думали.

Как он там сказал? «Знаете, как бы вам это объяснить… Я бы никогда не стал сводить счеты с женщиной, с которой был близок».

Это верно; он может бросить, забыть, выгнать.

Но ехать в Амстердам? Искать, беспокоиться, хлопотать, стрелять?

И все это ради чего? Ради того, чтобы какой-нибудь «поганый журнальчик» не написал о нем пару-тройку неприятных строчек? И где?! В Европе какой-то, которую другой военачальник, маршал, хотел поиметь до самого Ла-Манша!

Нет, Игорь Багримович Тегишев — типично имперский человек.

Что-то тут не сходилось…

Разумеется, у Тегишева был мотив и прямой повод убить Крам.

Но что-то тут не сходилось.

Дело в том, что у Тегишева явно был своеобразный кодекс чести.

Ну, не может человек, собирающийся по-настоящему рисковать жизнью на дуэли, вероломно проломить череп женщине! Не может!

Если он убил Крам… Если Тегишев мог убить ее, то почему не расправился с нею, Анной Светловой?

А ведь ему даже и убивать самому Анну не надо было. Просто не дать себе труда в прошлое их свидание спасти ее. На то у него и существует желтоглазая хищница Маша, пасется в вольере. Просто оставил бы погибать.

Получается, что Игорь Багримович — честный, порядочный человек. А честный, порядочный человек преступление совершить не может.

И тем не менее точно известно, что одно преступление, давшее повод Крам его шантажировать, он все-таки совершил.

А такое преступление разве мог совершить человек, для которого существует кодекс чести, твердые нравственные правила, принципы и так далее?

Имперский человек Игорь Багримович мог сделать это только в единственном случае: если другая этика оказалась сильнее его личной. А именно — этика государства!

Игорь Багримович — человек, для которого интересы государства всегда были превыше собственных. Вот в таком случае — когда речь идет о пользе государства, он и выбирать бы не стал! Не стал бы сомневаться и рассуждать: хорошо это или плохо! Он просто выполнил бы то, что ему полагалось выполнить по долгу службы.

Как генерал, однако, разволновался, когда речь зашла о его якобы «личной нечестности», личном преступлении! Имуществом он военным якобы торговал. Да, такого обвинения он снести не может!

Еще бы, Игорь Тегишев — и вор! Тут и до дуэли дело дошло бы!

Другое дело, когда идешь на преступление ради интересов государства. Для поколения Тегишева такое преступление — и не преступление вовсе, а выполнение долга. И при таком взгляде на вещи создание любого вида оружия не преступно, а почетно, Но убийство Маши Крамаровой, его бывшей и, кажется, по сути, единственной настоящей возлюбленной — у Светловой не было никаких оснований не верить его словам, — это случай совсем иной, — Какая редкая вещь! — восхитилась Светлова; и прежде чем попрощаться с генералом, она подошла к этому «чуду».

Он стоял в углу гостиной — маленький пузатый комодик.

— Инкрустация костью, — сдержанно похвалился генерал.

Анна восхищенно покачала головой.

— Прелесть!

— Это очень дорогой антиквариат. Пользуется невероятным успехом. Как только где-нибудь на аукционе появляется что-либо подобное, все ценители сходят с ума.

— А вот это?

Светлову, которая, как говорится, «ни уха ни рыла» не смыслила в такого рода ценностях, по правде сказать, больше интересовал стоявший на комодике подсвечник.

— Тоже на аукционе приобрели?

— Нет. Это Юля недавно купила где-то в антикварном магазине в Европе. Вот, привезла домой.

— У девочки и вкус отличный!

— И тут вы правы, — согласился генерал Аня попробовала приподнять бронзового Меркурия.

— Ну и тяжесть!

— Да! Орехи колоть вполне подойдет.

Светлова понимающе кивнула: с некоторых пор ее интересовали все тяжелые предметы.

* * *

Дело в том, что уголовное дело по убийству Марион Крам, заведенное в Голландии, зашло в тупик. По горячим следам раскрыть его не удалось.

По «не горячим» тоже не получалось.

И постепенно конфиденциальная информация, которую следователи держали в тайне, стала просачиваться наружу.

Тем более что Марион Крам была русской. И это не могло не интересовать газеты.

И Карл регулярно делал для Светловой отчеты о прочитанном.

Самое таинственное заключалось в способе умертвления, необычности способа, с помощью которого Марион отправили на тот свет.

«Явной причиной смерти послужил сильный удар, нанесенный каким-то тяжелым предметом, которым ей размозжили лицо, просто снесли переносицу. Сплошное месиво! И это посчитали, разумеется, очевидной причиной гибели, — подвел итог Карл. — Трудно было не обратить внимание».

— А этот предмет удалось найти? — поинтересовалась Анна.

— Нет.

— Получается, что убийца принес его с собой, воспользовался им — и унес?

— Возможно… Выкинуть не мог! Такую тяжелую вещь вода не унесет, и водолазы, обследовавшие дно канала, конечно, этот предмет нашли бы.

— Может, что-нибудь пропало в доме у Крам?

— По свидетельству ее знакомых, только подсвечник. Его не оказалось в доме.

— Не оказалось?!

— Но загвоздка не в этом. Представьте, что вы наносите удар…

— Не хотелось бы этого представлять…

— Но надо. Для того чтобы смоделировать ситуацию. Представьте, что рядом с вами в комнате человек, которого вы собираетесь ударить. Вы ударите его по голове?

— Возможно…

— А Марион размозжили лицо. И удар нанесен так, как это можно сделать, если человек лежит…

— А она, может быть, и лежала?

— Да, возможно, она просто лежала или спала, отдыхая, на диване, закрыв глаза, и кто-то подкрался. Но в нашем случае есть другое объяснение. Марион лежала потому, что уже была мертва.

В кровавой «каше», в которую убийца превратил ее лицо, были найдены кусочки ткани от скатерти.

Кстати, в эту самую скатерть и был завернут труп.

— Значит, мало того, что Марион лежала во время нанесения ударов, так ей еще и предварительно накрыли лицо? А потом уже ударили?

— Вот именно!

— Да, пожалуй, спать ей надо было очень крепко, чтобы не почувствовать таких приготовлений.

Очень-очень крепко!

— Думаете, снотворное?

— Да нет. Она не спала… Точнее спала, но самым крепким сном, который можно только представить.

Мертвым!

— Вы хотите сказать…

— Когда ей наносили удар, Марион уже была мертва.. Причем смерть ее была самой верной из всех известных — смерть от циана.

— Ее отравили?

— Да, в некотором роде…

— Заставили выпить?

— Нет…

— Она сама? Все-таки она покончила с собой?

А кто-то потом в ярости совершил казнь уже над мертвой?..

— Марион не глотала отравы, и в ее желудке вообще не обнаружено циана.

— То есть?

— Он проник через кожу.

— Как это?

— Тут-то и кроется самое сенсационное, отчего за это преступление так ухватились журналисты.

Пистолет, убивающий цианом, — редкое оружие, которым пользовались в свое время некоторые спецслужбы.

— Вот те раз! Но зачем человеку, имеющему такое профессиональное изощренное оружие… Зачем ему понадобилось еще и заворачивать труп в скатерть и молотить по физиономии тяжелым предметом, словно во время ссоры на коммунальной кухне?

— То-то и оно! Марион Крам убивали дважды.

И второй раз уже мертвую…

— Дважды?!

— И это разные убийства. Одно профессиональное, другое дилетантское.

— Это были два разных человека?

— А вот этого уже, наверное, никто никогда не узнает.

* * *

Аня с головой погрузилась в Интернет. Она изучила прессу за последние несколько месяцев. Ну, конечно, не всю, а лишь те издания, которые специализировались на жизни звезд и, в силу их специфики, могли волновать восхождение Черного Солнца.

Именно так Анна узнала то, что не торопился сообщать ей Игорь Багримович. А именно, что у Юлсу есть жених. Да какой!

Он был настолько известен, что из тех же газет можно было узнать не только его биографию, но даже марку нижнего белья, которое он предпочитает, и что из еды он изволил предпочесть в прошлый вторник на обед.

Эмерик Монтлор. Молод, красив, знаменит.

И что любопытно, строгих, почти старомодных правил. Не курит, не пьет, обожает свою маму.

Так, в одном интервью Эмерик, в частности, заявил, что женится только на девушке, к которой с одобрением отнесется его семья. Потому что у молодого человека из старинного рода, насчитывающего не одно поколение, безусловно, должны быть перед этим родом обязательства. Столько предков заботились о чести представителей генеологического древа, что ему, Эмерику, уже просто не остается выбора — заботиться или не заботиться.

Разумеется, ответ однозначен!

«И он, надо полагать… — Светлова хмыкнула, — конечно же, заботится».

* * *

Эмерик Монтлор, один из самых преуспевающих менеджеров модельного бизнеса, возглавляющий жюри отборочного конкурса, которое раз в году устраивало знаменитое парижское агентство, судил строго и беспристрастно. Он не должен был подсуживать, чтобы заполучить очередную красавицу. Эмерик сам был молод и красив. Даже если бы он и «засудил» кого-то, начинающая модель все бы простила ему, а выбывшие, по его вине, из конкурса девушки готовы были пойти за ним, как юные крысы за волшебной дудочкой…

Эмерик был очень молод для своего высокого положения и очень красив. Это волновало конкурсанток и привносило изюминку в проведение конкурса. Судьба юной красавицы на сей раз зависела не от решения какой-то «старой жабы», которой надо во что бы то ни стало понравиться — а потом просто потерпеть холодные руки и старческое брюзжание — ради карьеры. На сей раз судьба юных красавиц, что не так уж часто случается, зависела от «принца».

Это придавало атмосфере конкурса дополнительный ажиотаж. Красавиц не надо было уговаривать стараться. Объяснять им, как важно, чтобы от них исходило столь важное в модельном бизнесе «сияние». Они и так сияли, поскольку им хотелось не просто понравиться менеджеру.

Им хотелось понравиться именно Эмерику. И они излучали — каждая по-своему — тот особый шарм, который придает девушке чувство влюбленности, который нельзя сыграть, изобразить. Можно притвориться влюбленной, но сияние влюбленности сыграть невозможно.