- Почему полтора, пожалуй, все два с половиной! Давай, Димитрий, лучше ужинать.
      - Ты что, Дато, с ума сошел? Не знаешь, где были?
      - А разве тебе кушать в Паранга запретили? Неужели на таких условиях помощь обещали?
      - Гиви, если станешь шутить не вовремя, мы с Димитрием тебя к тушинам пошлем толстеть.
      Но Дато уже распорядился, и Димитрий, несмотря на клятву поститься, пока не забудет вкус мяса, тут же обглодал баранью ногу и запил кувшином вина.
      Согласие тушин приступить к защите рубежей телавцы встретили с воодушевлением. Снова по всем царствам и княжествам Грузии отправились глашатаи, оповещая о безопасности возрождающейся Кахети. Зашумела Кахети толпами людей.
      Долго придумывали "барсы", кого поставить временным управителем Телави. Посадишь князя - остальные обидятся. Наконец Дато решил, - он так и сказал на большом совещании кахетинского княжества: "Пусть пока епископ Алавердский управляет".
      - Лучше трудно придумать, - согласились князья, - наконец есть власть и уверенность, что никто из владетельных соседей не присвоит скипетр царя.
      Много пришлось Дато, Даутбеку и Димитрию рассказывать князьям о замыслах Моурави. Он стремится как можно лучше использовать время мира для того, чтобы крепким царством встретить шаха Аббаса. А война неминуема. Недавно вернулся из Ирана опытный лазутчик, шах в Ленкорани все болота превращает в удобные дороги. В северных и южных ханствах в сотни и тысячи собираются сарбазы. Опасность раньше всего обрушится на Кахети. Шах твердо решил или омусульманить, или уничтожить кахетинцев, а вместо них поселить персов и царем поставить шиита, - уже наметил Хосро-мирзу. Этот петух отращивает себе когти коршуна, верен шаху и беспощадно будет терзать Грузию.
      - Так вот, князья, решайте, - вступил в разговор Даутбек, - или во имя Кахети объедините ваши дружины под знаменем Великого Моурави, или готовьтесь к страшной встрече с могущественным Ираном. Иного пути у вас нет. Черная тень снова ползет к теснинам Упадари. Полуслова и полудела Моурави не примет. Откажетесь - решил всех кахетинских глехи переселить в Картли. Довольно слез и крови пролил народ! Согласитесь - сейчас же Моурави пришлет амкаров воздвигать новые укрепления. Я только что от тушин. Они помогут войском и восстановлением домов. Ждут только, в какую сторону склонитесь вы, - ибо бессмысленно жертвовать витязями, не зная, кому оказываешь услугу.
      Виделся Дато тайком и с посланцами Теймураза. Если Кахети начнет подыматься из пепла, тушины отправят послов к Теймуразу. А отправят тушины подадут голос хевсуры и пшавы. Все идет, как наметили в Гонио. О чем беспокоиться князьям: знамя войска подымает железной десницей картлиец Георгий Саакадзе, скипетр двух царств вручает он кахетинцу Багратиду.
      Доверенные Теймураза ясно видели всю сложность положения. Вот почему они два дня до хрипоты доказывали и угрожали владетелям.
      Соблюдая уговор, они не открывали возможности скорого возвращения Теймураза. Князья были далеки от истинных замыслов Моурави, но понимали, что приезд Вачнадзе и Джандиери означает большие события в царстве.
      Накричавшись и взвесив все обстоятельства, князья направились в Алавердский кафедрал, отстоящий от Телави на четыре конных агаджа. Туда прибыли и "барсы". Из храма с хоругвями вышли священники, благословили всадников и коней. В конские уборы ликующие женщины вплетали цветы. В величественном храме, скрестив над евангелием XI века прадедовские клинки, владетели поклялись поставить свои дружины под знамя Моурави.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      Раскатисто бьют в димплипито, взлетают на воздух звуки дайры, взвизгивает зурна; шумный говор и оглушающий смех будоражат улицы. С балконов свешиваются пестрые ткани, ковры. Реют знамена амкарств, дружин. На перекрестках раскинуты лотки с фруктами, сластями, вином. Играют пандуристы, весельчаки пляшут лекури. И куда ни кинь взгляд, дымкой миндального цвета волнуются на плоских кровлях лечаки. Женщины, любуясь молодецким видом воинов, выкрикивают пожелания.
      Заломив папахи набекрень, закинув назад рукава чохи, обнявшись, идут по всей ширине улиц певцы, состязатели в шаири, у каждого в остроконечную папаху воткнута расцветшая ветка. Идут чонгуристы, под их тонкими пальцами поют струны. Спешат на площадь силачи, под их тяжелыми цаги трещит камень. Важно шествуют пшавы в красочных нарядах, хевсуры в чешуйчатых кольчугах и со щитами. И везде, как цветы, синие, желтые, фиолетовые, зеленые куладжи картлийцев.
      Шумно встречают картлийцы вестников возрождения Кахети. С жаром играют дудукчи на конях почетную гостевую. Молодой наездник высоко взметнул знамя царя Теймураза. Кахетинские азнауры ведут за собой пять сотен на разукрашенных скакунах. Они восторженно устремляются к картлийцам, спеша слиться с ними в одном конном потоке. Помнят наказ Сулханишвили: кто сейчас отстанет, того жизнь обгонит, как черепаху. Со времен Луарсаба не знал Тбилиси такого пышного веселья.
      На Дидубийском поле полукругом возвышаются уступами скамьи. Места для правителя и знати покрыты ковриками. Посреди поля на высоком шесте реет знамя Грузии: на красном бархате белокрылый святой Георгий замахивается мечом на дракона. В четыре линии построены конные дружины - царские, княжеские, церковные, азнаурские. На правом краю выделяются три сотни на белых конях, на левом - три сотни на черных. А впереди - на золотистых конях - сотня Автандила Саакадзе в оранжевых плащах.
      Каждый князь, картлийский и кахетинский, нарядил свои дружины в цвет фамильных знамен. И сам, надев на себя фамильное оружие, гарцует на коне, разукрашенном сафьяном, серебром, золотом и каменьями... Удивляет всех Зураб Эристави: он в боевой кольчуге и доспехах, а не в изумрудной куладже цвета глаз Нестан. И его арагвинцы блистают не желтыми чохами цвета ее волос, а сталью щитов и медными шлемами.
      Народ шумно рассаживается на задних скамьях. На видном месте купцы во главе с меликом Варданом. Знатные амкары, уста-баши восседают рядом. На азнаурской стороне Эрасти с почетом усадил Анта Девдрис, Гулиа и Мети, особо приглашенных от Тушети.
      На площадке со столбиками, обвитыми цветами и зеленью, около правителя группируются седоусые почтенные князья, горделивые княгини и княжны. Русудан, вся в оранжевом, величественно опустилась рядом с княгиней Мухран-батони. Веселая Хорешани, в сиреневом платье, с драгоценностями на груди, приятно улыбается, смотря на дружину Дато, одетую в ее цвет.
      Почтительно беседуя с тушинами, Эрасти то и дело поглядывает на Дареджан, сидящую возле Русудан, и, подражая Дато, лихо подкручивает усы.
      Появление дочерей Саакадзе взволновало и молодых князей и азнауров. Они завидуют Иесею Ксанскому и Теймуразу Мухран-батони. Еще бы, породниться с Моурави! Да и притом девушки-затворницы славятся далеко за пределами Картли гордостью Русудан и пламенем глаз Георгия.
      Вот появился католикос в белом клобуке, на котором сверкает алмазами черный крест. Белые оплечья отливают узором из каменьев, оттеняя волнистую бороду. А черные нависшие брови - как тропа, изогнувшаяся между снегов. Он чинно опустился по правую руку правителя. По левую - старый Теймураз Мухран-батони. Чуть позади расположились епископы и митрополиты в митрах и мантиях с цветным струистым рисунком на груди. Красивый настоятель Трифилий, с блестящим парамандом, держится ближе к князьям, - отсюда ему удобнее любоваться Русудан.
      Смотр общего войска начался под рокот горотото и ритмические удары димплипито. Десять тысяч копий и клинков сверкнули в воздухе.
      Саакадзе с княжеской знатью объезжал линии. Его появление встречалось воинственным ревом. Он воплощал в себе силу и непоколебимость четырех линий. Одно мановение его меча, и сила обновленной Грузии слепо ринется, куда он прикажет.
      Восторг охватил дружинников. Кричали картлийцы, подхватывали кахетинцы. Саакадзе придержал коня и приветствовал Сулханишвили как пятисотника головного кахетинского отряда.
      Джамбаз, почти не касаясь земли, донес Саакадзе к стоянке правителя...
      Начальники азнаурских и царских дружин вытянули свои квадраты вперед и спешились. Они подходили с яркими лентами к княгиням, княжнам и почетным азнауркам, становились на одно колено и просили на счастье обвязать правую руку.
      Даутбек, в чешуйчатой кольчуге с золотым барсом, склонился перед княгиней Джавахишвили. Квливидзе, подкрутив ус, легко преклонился перед Русудан, Гиви кинулся на оба колена перед Хорешани - покровительницей всей его жизни. Автандил рыцарски протянул оранжевую ленту чуть растерявшейся Дареджан. Асламаз и Гуния с особой почтительностью вручили Хварамзе и Маро белую и черную ленты. Княгиня Цицишвили просияла и нежно обвила сиреневым атласом правую руку улыбающегося Дато.
      Княгиня Липарит нервно кусала губы - кажется, все уже избрали своих покровительниц. Но в этот миг Элизбар прискакал прямо на ристалище со своей сотней и со всего размаха спрыгнул с коня к ногам княгини Липарит. Она с особой торжественностью обвязала голубой лентой серебряный налокотник.
      Еще мгновение, и все витязи снова очутились на конях. Начался сложный показ боя в горах и пустынях. Перед восхищенными зрителями то разливалась персидская лава, то вдруг поле сотрясали конные когорты, ощетинившиеся длинными индийскими копьями, то распластанные белые бурки крутились, подобно плащам афганцев.
      Внезапно эти белые бурки легли на поле, образовав заснеженное озеро, на котором разыгралась сеча. Кони, точно подкошенные, повалились вокруг воображаемого озера. А спешившиеся воины, отбегая и набегая, показывали тончайшее искусство рубки. Лязг стали смешивался с нетерпеливым ржаньем лежащих коней.
      Раздались условные удары. Незримые руки вытянули из-за коней самострелы и спустили тетиву. Стаи разноцветных стрел просвистели над полем и вонзились в землю у ног княгинь, княжон и почетных азнаурок. Каждая в цвете стрелы узнала цвет ленты, которой она наградила своего витязя.
      Русудан с улыбкой выдернула из земли оранжевую стрелу и, словно меч, вложила ее за пояс.
      Народ рукоплескал. Летели цветы, ложась ковром на поле. Рукоплескали и князья, стараясь скрыть досаду: их войска продолжали стоять недвижимо, - они не были обучены новым приемам боя.
      Последней показала свое искусство конница Гуния, Асламаза и Автандила. Тваладские сотни - белые и черные - расположились так, как будто на поле легла шахматная доска. Началась сложная игра в "сто забот". Кони проносились по прямым линиям, по косым, вытесняя из квадратов пеших. На краях сотники обрушивались на башни, из которых их яростно обстреливали лучники. Каждая из сторон стремилась пленить вражеского шаха. Черное и белое знамя переходило из рук в руки.
      Внезапно налетел огонь. Кружа оранжевые плащи, как пламенем обхватили бело-черный квадрат золотистые всадники Автандила. На всем скаку они прорвались в середину и, молниеносными боковыми ударами разбросав белых и черных, ловко пленили шахов.
      Точно гора обрушилась на поле - рукоплескала Картли и Кахети...
      Все показал Саакадзе, но скрыл огневой бой. Еще не время... Правитель восторженно обнял трех начальников конницы, снял с указательного пальца перстни, протянул Гуния и Асламазу. Затем пристегнул свою застежку к куладже Автандила:
      - Пусть этим скрепится дружба наша, азнауры! В битве вместе с вами пойду на пленение шахов. На том мое слово!
      В густых садах Круосани встречали 313-й год XIV круга Хроникона. Здесь, на разостланных бурках, коврах, паласах каждый нашел себе друзей. Под веселые пожелания и песни рекой лилось искристое вино.
      На верхнем выступе скалы "Четырех воинов" пировал правитель с придворными, князьями и почетными азнаурами. На ковровых и парчовых подушках сверкали нарядом и каменьями смуглолицые госпожи. Их воспевали пандуристы, осыпали цветами.
      Вопреки запрету Русудан мествире восхвалял ее благородство и мужество, украшающие Картли, как дремучий лес - горы, как бурная река - ущелье, как струны - чонгури... Кто видел еще вторую такую Русудан? Кто слышал такие величественные слова: "Для родины моей, для славы Картли пусть крепко держат сыны мои меч победы. Нет прекраснее жизни, чем жизнь, отданная за величие отечества. Пусть в веках славится имя твое, Грузия!"
      Русудан хмурилась: она не любит, когда ее чувства выносятся за пределы ее сердца. Струны чонгури, как бы нежно они ни звучали, царапают ее гордость. Она одна хочет в тишине владеть радостью и горем, ниспосланными ей судьбой.
      Все же Русудан оценила мествире - давнишнего друга Георгия. Она подозвала певца, укоризненно покачала головой, сняла с груди бледную розу и приколола к его чохе жемчужной булавкой.
      Только Русудан могла так благодарить, только Русудан могла так чувствовать! Мествире осторожно положил розу на ладонь, коснулся лепестков вздрагивающими губами.
      Ударили струны, закружились в пляске молодые и старые. Квливидзе наполнил турий рог, обвитый цветами, и подал Моурави. Но он, к удивлению всех, заговорил не о воинской доблести:
      - ...Нет, друзья, сегодня я хочу осушить рог за женщин наших, за радость, которую дают они нам у пылающего очага, у изгороди, когда прощаются с нами, может быть, навек, даруя нам улыбку и лучшее слово: "Победи!" На пиру, вот как сейчас, воспламеняя в нас неугасимую жажду любви, восторга жизни и восхищения!..
      Под бурные всплески рук, звон дайры и рев горотото Георгий поцеловал край ленты княгини Мухран-батони, самой старой и самой жизнерадостной.
      Снова мествире ударял по струнам, снова возносили роги, и звучали слова и пожелания седоусых воинов и витязей к Новому году. Квливидзе, поставив кувшин на колено, наполнил праздничный рог, поднялся и с поклоном протянул Зурабу Эристави. Расправив усы, Зураб сверкнул орлиным взглядом:
      - Да простят мне благородные красавицы, но после Моурави, как бы я ни хотел восхититься ими, жемчужинами нашей жизни, все будет похоже на тень его мыслей, как и все наши доблестные поступки похожи на тень его деяний. Вот почему хочу я говорить о дружбе: брат для брата в черный день! Сегодня мы вместе встречаем Новый год. Что он нам сулит? Кто жив останется? Кто сложит голову на поле чести? Или в бурном поединке из-за красавицы? Или падет от предательской руки? Но каким бы цветом чернил ни начертала судьба наш путь, мы, грузины, пройдем его во славу Иверии... во славу княжеств, ибо их могущество незыблемо! И да будет так: князь для князя и в черный день и в солнечное утро!.. Пусть пенится вино за дружбу родовых знамен!
      Насторожились "барсы", встрепенулись азнауры, даже князьям стало не по себе:
      - Нашел время знаменами размахивать!
      - Разве не с великим трудом Моурави примирил непримиримых?
      - Зачем вздумал арагвинец задевать азнауров?
      - Э, когда коршуну некого терзать, он о камень клюв ломает!
      - Пусть бы лучше о несчастной Нестан вспомнил.
      - Почему напали на Зураба? Он для князей соловьем поет.
      - Соловьем? Не радуйтесь заранее; может черным вороном вам на голову сесть.
      - Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Нато всегда развеселит!
      Переговаривались азнауры: "Что с Зурабом?.. Ссоры с нами ищет? Видите, как тяжело на Зураба смотрит Георгий? А Русудан стала белее снега".
      Гордо откинула лечаки Русудан, незаметно подала знак мествире. Он радостно схватил гуда и запел о проделках каджи в волшебном лесу. Но как ни старался мествире, как ни буйствовал тамада Квливидзе, как ни шумела молодежь, как ни поощряли княгини веселье и шутки, - празднества настоящего уже не было. Тяжелый взгляд Моурави все чаще останавливался на Зурабе.
      Снова и снова обдумывал Зураб вчерашнее. Нет, он поступил правильно. Если замыслил возвыситься, необходимо показать княжеству, что Зураб Эристави Арагвский не раб Георгия Саакадзе. Шадиман прав...
      Когда Зураб получил послание Шадимана с просьбой пожаловать к нему на тайный разговор, могущий обрадовать их обоих, он сначала расхохотался, выгнал гонца и хотел уже обо всем рассказать Саакадзе, но вдруг вернул марабдинца и приказал ждать.
      Зураба охватило любопытство: что нужно "змеиному" князю - кровному врагу Эристави и Саакадзе? Не мешает поразведать! И он выехал из Тбилиси, но не в Ананури, как заявил, прощаясь, а в Марабду, сопровождаемый лишь верным оруженосцем.
      Поразила и польстила Зурабу пышность, с которой встретил его Шадиман. Сначала вознегодовал, увидя Андукапара, - вспомнилась метехская вражда. Но путь князя от Арша до Марабды смутил Зураба: вот каким унижениям подвергается княжество.
      - Да, Зураб, померкли наши знамена. Зять царя Картли, рискуя жизнью, подобно пастуху, сползает с гладкой горы и заискивает перед саакадзевскими дружинниками. Что ждет нас? Или не видишь постепенного падения владетелей? Или мы так же блистаем, как при Багратидах?
      - Саакадзе не собирается быть царем! - буркнул Зураб, по-волчьи оглядывая Андукапара.
      - Не собирается? Кто такому поверит? - возразил ему Андукапар. - Пример с Московии берет: там Годунов тоже не собирался, а сам так действовал, что другого выхода у бояр не было.
      - Хвалю хитреца! - тепло улыбнулся Шадиман. - Греческий монах рассказывал мне, как заставил Годунов русийских князей кланяться ему до земли, принудил созвать собор, на котором выставил, как ценность государства, своих единомышленников - дворян и купцов. Конечно, эту суконную сотню не пришлось долго убеждать, сами от чистого сердца трезвонили! "Да славится наш царь Борис!" И прославился - возвысил дворян и купцов и уничтожил князей. Так утвердится и наш царь - "барс" Георгий.
      - И церковь не оставила без помощи Годунова, - отозвался Андукапар. Что, эти рясы сговорились везде действовать одинаково? Только ослепшие не видят игру с венчанием на царство Кайхосро.
      - Пока не венчан!
      - И не будет. Саакадзе выжидает - надоест тавадам мальчику кланяться, тоже собор созовут: амкары, купцы, азнауры - ух, сколько друзей у Саакадзе! Сразу корону преподнесут. Надвинет ее ностевец на свой каменный лоб, возьмет скипетр и начнет князей крошить, как солому.
      - Или, Зураб, тебя такое не тревожит? - спросил Шадиман. - Или не ты обойден "барсом"? Или князь Зураб Эристави недостоин быть правителем Картли? Разве не доблестный владетель Арагвский одерживал победы, равных которым не знала Картли? А кто беззастенчиво присвоил себе лавры? Я не ослеплен злобой. Саакадзе опытный полководец, - но разве без твоей могучей руки смог бы он победить Карчи-хана? Разве не за тобой пошли хевсуры, пшавы? Но даже правителем гор он не пожелал тебя утвердить.
      Мрачно слушал Зураб. Знал - многое преувеличено злобствующими князьями, но главное - правда. Неблагодарен Саакадзе! Что он, владетель Арагви, получил после Марткоби? Кожаную рукавицу, чтобы удобнее было за хвост Джамбаза держаться!
      - А вы что предлагаете мне за помощь вытянуть вас из тины, куда попали, держать за хвост "льва Ирана"?
      Шадиман подсел ближе и дотронулся до плеча Зураба:
      - Мы предлагаем тебе силу для осуществления давно тобой задуманного.
      Зураб вздрогнул и замер: откуда Шадиман узнал о его стремлении к престолу?
      Зорко следили Андукапар и Шадиман за Эристави Арагвским, погруженным в раздумье. Шадиман прошелся по мягкому ковру и остановился против Зураба.
      - Думаю, мой Зураб, мы друг друга поняли: князь для князя в черный день! Пятьсот марабдинцев получишь от меня в подкрепление - эти ловкие стрелометатели стоят трех тысяч обученных кизилбашей. Пройдут они в арагвинских кольчугах подземным ходом. В лесу разойдутся небольшими отрядами и так будут двигаться по ночам к замку Ананури.
      - А восемьсот сабельщиков из Арша спустятся по моему способу, подхватил Андукапар. - Первая сотня истребит саакадзевскую охрану, без сомнения, увеличенную после моего веселого путешествия. Аршанской дружиной можешь распоряжаться, как личной, - она минует теснины под водительством опытных начальников и обрушится на непокорных.
      Зураб, охваченный сомнением, по-волчьи ощерился:
      - А вы чем рискуете, суля мне за разрыв с Саакадзе золотой оазис? Я же рискую Белой и Черной Арагви! Слова - дешевый груз! Что предложите мне в залог верности?
      - Зураб, почему не воспользовался ты путешествием купца Вардана и не послал в Исфахан княгине Нестан... бывшей княгине - знак внимания?.. Не гневись, Зураб! Знаю, почему Саакадзе подсунул тебе обнищавшую княжну своей шайки, а ты сразу попал в лапы "барса". Не пристало владетелю Арагви думать о служанке шахского гарема.
      - А какому черту исповедовался я? - возмутился Зураб. - Где забвение, там нет любви!
      Не хотел помнить Зураб, из-за кого погибла зеленоглазая Нестан из знатного рода Орбелиани. Обо всем позабыл, помнил лишь о своем бесчестье. Он, арагвинский витязь, достойный хрустального пера Руставели, - муж гаремной служанки! Неслыханный позор! Каким мечом выкорчевать его? Какой кровью смыть?
      Словно угадывая его мысли, Шадиман продолжал:
      - Напрасно терзаешься, князь, наше святая церковь расторгнет твой брак, ибо христианину воспрещается иметь жену-магометанку!
      - Неподобающий разговор начал ты, Шадиман. Если рассчитываешь привлечь меня, напоминая о мести шаха, то ошибаешься, - Зураб вскочил. - Даже хозяину дома не позволю переступить черту приличия!
      - Я коснулся твоего сердца, дабы дружба наша воссияла от залога. Смотри!
      Зураб сумрачно взглянул вниз и несказанно удивился: деревья застыли, точно окаменели в своем красочном уборе, а ему чудилось - буря несется над солнечным садом, сгибая до земли чинары и дубы и кружа ярким хороводом цветы.
      Задумчиво сидела Магдана на мраморной скамье. Было ей не более пятнадцати лет. Пленительная робость еще сковывала ее гибкие руки, тугие, рудой отливающие косы ниспадали с покатых, еще детских плеч, а из-под тенистых ресниц печально и величественно смотрели лучистые глаза. Бледно-голубой шелк облекал ее тонкий стан... И Зурабу хотелось глубоко вздохнуть, но было страшно - вот-вот волшебное видение исчезнет и черный туман окутает и сад, и замок.
      Смотрел Зураб и не мог насмотреться.
      - Вдохновенный монах увековечил мою Магдану неувядаемыми красками, хвастал Шадиман. - Обрати, князь, свое благосклонное внимание на фреску. Княжна Магдана держит на ладони свое достояние - замок Марабду, а ноги ее обвивают змеи из жемчужных нитей. Раскрытые ларцы, как водопады, низвергают фамильные драгоценности. Но, увы, ее нежная рука не в силах удержать знамя Сабаратиано, и она призывает витязя...
      - Какой витязь, Шадиман, удостоится столь высокой награды?
      - Тот, кто навек объединит знамя двух княжеств и вздыбит его над вершиной могущества.
      - Князь Шадиман Бараташвили, благодарю за оказанную мне честь, но... прекрасная из прекрасных княжна достойна неизмеримо большего. Я раньше завоюю горцев, а потом буду молить Магдану разделить со мной блистательный трон.
      На заре Зураб с оруженосцем исчезли за железной дверью. Гулко звучал конский топот в подземном коридоре.
      Потом встревоженно крикнули птицы. Кто-то сорвал с глаз всадников повязки и мгновенно скрылся. Зураб жадно вдыхал лесной воздух. Над ним круто поднимались заросшие горы.
      До ночи плутали князь и слуга, пока не выбрались на тропу, приведшую их к Шавнабада.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
      Вспоминая теперь эту ночь, Зураб испытывал гордость. Настал час манящего простора, довольно жестких братских объятий Моурави! Собираясь в Метехи на совещание князей, Зураб чувствовал, что он вместо куладжи надевает кольчугу.
      Неожиданно дверь распахнулась, и Моурави, не здороваясь, опустился на скамью:
      - Говори, Зураб, чем недоволен?
      - Что ты, Георгий, разве не вместе праздновали...
      - Ты со мною не хитри, Зураб, прямо скажи, что тебя мучает?
      - Мое бесславие...
      - Бесславие?
      - Да. И ты в этом повинен! Что дал тебе мальчик Кайхосро? Почему при выборе правителя обо мне забыл? Разве мой род ниже Мухран-батони? Почему ты обошел меня?
      Саакадзе не спешил с ответом: "Я тебе хоть тем помогаю в великих трудах царства, что не мешаю..." - вспомнил он слова Кайхосро.
      - Зураб, я всегда считал тебя умнее других. Почему же сейчас ты так беспокойно мыслишь? Разве допустили бы батонишвили, да и князья, твое воцарение? Сосчитай, сколько у тебя друзей... Знаю, знаю, что хочешь сказать, - оружием бы заставил. Опять кровавые междоусобицы, опять князь для князя - черный волк... А шах спокойно ждал бы. Пойми и не мешай мне. Сейчас нужна дружба князей, дружба всех грузин. Когда надвигается смертельная волна, нет места для вражды, нет места мелким чувствам... Мне легче было бы воцариться, чем тебе, но я никогда не поступлю во вред Картли... И никому не позволю этого.
      - Ты другое дело - ты больше, чем царь, ты царь над царем.
      - Только мое величие видишь? А может, догадался о бессонных ночах, когда я, подобно безумцу, каждый раз по-иному мысленно сражаюсь с шахом Аббасом? Или ты не заметил, что нет больше покоя в лице моем? Что не вижу, как дети растут, как Русудан, молча и гордо, в одиночестве несет свои страдания, свою тревогу матери и грузинки?.. Тогда что ты, князь, заметил в доме твоей сестры? Почему вместо братской помощи, которую клятвенно обещал мне, ты подтачиваешь молодые корни с трудом мною выращенного растения? Нет, Зураб, не мелкими чувствами личного возвеличения озабочен Моурави. Как возлюбленный, полный страсти нетерпения, стремлюсь увидеть я мою Картли прекрасной и непокоримой. Не царем увидеть, не властелином ее, а первым обязанным перед родиной.
      Никогда Зураб не испытывал такого гнева и волнения: "Снова стремится покорить меня этот великан! Не мечом, не огнем, а пламенем своего слова, величием души. Но тщетно: я вырвусь из тисков его воли!"
      - Георгий, разве я ослеп? Все вижу, и напрасно о братской клятве напомнил, я о ней не забываю... Во всем жди моей помощи, но и мне не отказывай... Выслушай справедливые мысли. Мои владения упираются в скалы, бродят наверху горцы, ежечасно угрожая спокойствию князя Эристави. Разве не разорили меня дерзкие хеви, когда за тобой в Исфахан ушел? Разве мтиульцы не поспешили отложиться от владетелей Арагвских? Или забыл, как оссы у стен Ананурского замка жарили джейранов? Кто поверит, что они мирно грызут свои камни, а не подготавливаются темной ночью снова осадить Ананури!
      - Ошибаешься, Зураб. Страх твой напрасен, никто не посмеет посягнуть на владетелей Арагвских. Может, другое заставляет твои мысли скользить над опасной пропастью?
      - Ты угадал. Не успокоюсь, пока не покорю горцев! Я хочу стать властелином, царем гор... Мною все обдумано, все подготовлено. Через месяц выступаю с арагвинским войском на хевсуров. Я знаю, не легко покорить хевсуров, но я их покорю! А если падет Хевсурети, нетрудно будет склонить выи мтиульцам, пшавам и кистам. Не о вассальной зависимости думаю, - на это не соглашусь, какую бы дань ни предлагали. О воцарении думаю, о венчании на царство гор. Пусть у моего трона толпятся послы хана Гирея Крымского, царя Русии, султана! Пусть у моих ног вьются дороги на четыре стороны света! Хочу сверху смотреть на Картли и трижды двадцать раз возвеличить свое знамя!
      - Высоко вознесли тебя орлы. Но подумал ли ты, кто из князей допустит твое воцарение? И слишком сильны и свободолюбивы хевсуры, чтобы покориться тебе живыми. Надеюсь, не над камнями собираешься царствовать?
      - Я не все тебе открываю...
      - Хорошо делаешь. Хевсуры в тяжелые для Картли дни пришли на помощь и, как витязи, дрались против наших врагов... Я тоже хочу поступать с ними по-рыцарски. Так же - с тушинами, пшавами, мтиульцами и кистами. Горцы свободны и должны оставаться свободными союзниками Картли.
      - Двали - тоже горцы, а когда они мешали тебе, ты их раздавил.
      - Не мне мешали, а Картли. Двали хотели перекинуть мост к туркам, для вторжения их в самое сердце твоего отечества. Хевсуры - грузины и никогда не изменяли родине. Они не подвергнутся опасности, пока я - Моурави.
      - Георгий, не ссорься со мною! Не хочешь помочь, так не мешай! Я уже закончил подготовку и не отступлю.
      - Князь Зураб Эристави Арагвский, на Хевсурети ты войной не пойдешь!
      - А если пойду? - Глаза Зураба налились кровью.
      - Будешь побежден.
      Моурави поднялся и, не смотря на брата Русудан, спокойно вышел.
      Заметался Зураб. С ненавистью отбросив ногой подвернувшийся арабский табурет, рванул с себя куладжу и швырнул на тахту. "Будешь побежден!" Значит, этот неблагодарный плебей окажет помощь хевсурам?!. Не помогут мне и дружины Андукапара и Шадимана, - только откроют мою связь с ними. Все, все спешат к победителю! Не тушины ли свалили на двор Саакадзе караван подарков? Не имеретинский ли царь прислал гонцов приветствовать полководца с годовщиной марткобской победы? А разве отстали абхазцы в своем искании его дружбы? А Гурия? Самегрело? И кто еще знает, не накинет ли на его могучие плечи горностаевую шубу царь Московии? Не так-то просто сломить Саакадзе... Остерегайся, князь Зураб! Не ослепило ли тебя тщеславие? Не предадут ли тебя Шадиман и Андукапар? Не слишком ли поспешил с покорением горцев? Не разумнее ли подождать до грядущей войны с шахом, а там поставить Георгию условие: "Выступлю с арагвинским войском, если отдашь мне хевсуров и пшавов". Наверное, тогда согласится... Да, поспешил я... А вдруг вздумает наказать меня за измену? Отнимет владение. Может вызвать из Гурии старшего сына Эристави, Баадура, и передать Орлиное гнездо в его покорные руки. Зачем, зачем открылся я этому "барсу", похитителю моей воли? Но, если бы тайно начал с князьями действовать, было бы еще хуже. Немедля надо помириться. Я тоже ему нужен. Придется огорчить Шадимана. Пусть запасается терпением, наше время впереди... Я припомню тебе все, Моурави!
      Зураб так гаркнул: "Коня!", что оруженосец чуть не свалился с ног.
      К Русудан! Она примирит.
      Смоченный розовой водой платок не помогал. Вардан охал, держась за голову. Жена неумолчно зудила. Не она ли молила упрямца не купаться в двух реках, - унесет течением! В одной руке не удержать двух арбузов! Поставил князь на пути купца бездонную кадку - наполняй водой! Осел наполнял, пока без шеи не остался! Видно, правда - у кого башка не варит, у того и котел не кипит! Лучше живой петух, чем дохлый кабан! На что тебе теперь "змеиный" князь? Разве помещение мелика не подобно сверкающей палате Метехи? Или не все именитые купцы с благоговением переступают сулящий золото порог?