Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Время освежающего дождя (Великий Моурави - 3)

ModernLib.Net / История / Антоновская Анна Арнольдовна / Время освежающего дождя (Великий Моурави - 3) - Чтение (стр. 2)
Автор: Антоновская Анна Арнольдовна
Жанр: История

 

 


      - "...одно от другого ни в чем не отличимо, только отец рождает, сын же рождается, а святой дух исходит! Отец - нерождаемый, поелику не родился от кого-либо, как и ум человеческий, ибо оный ниотколе не рождается; а сын и слово рождаемы, поелику рождены от отца, как и слово человеческое рождено от ума; а святой дух ни рождаем, ни нерождаем, ибо если бы был рождаем, то он был бы сыном; а если бы был нерождаем, то был бы отцом..."
      Трифилий благодушно оглядывал князей, они незаметно переминались с ноги на ногу, тщетно стараясь скрыть зевоту... А Евстафий продолжал раскатывать бесконечный свиток:
      - "...Искуситель вознамерился истребить имя царя в земле Иверской. Но бога, в троице почитаемого, мы, грешные есьмы, его милосердием держимся..."
      Цицишвили насупился, он начинал задыхаться от приторной слюны: "Что мы - телята, из кож которых выделывается пергамент для подобных свитков?! Куда, в какой запутанный лес тащит нас на райском аркане коварный монах?"
      Поглаживая клинообразную бороду, тбилели едва слышно спросил: "Может, преподобный Феодосий сегодня разделит со мной скромную трапезу?". А Евстафий все разматывал и разматывал свиток; слова его падали, как дождевые капли на камень:
      - "...заступничеством и молитвою пречистой и преславной богородицы приснодевы Марии движемся и пребываем доныне промежду тремя львиными пастями..."
      Мераб Магаладзе прикинул глазами свиток: слава троице - будто не больше трех аршин осталось! Но пусть хоть еще три дня хрипит монах, три князя Магаладзе, отец и два сына, благоговейно будут слушать. Не следует забывать - их владение не более чем в трех агаджа от Носте.
      Вдруг князья насторожились. Евстафий повысил голос:
      - "...с одной стороны Леки скверные, с другой стороны Перс, а с третьей Турок. Но бог наш, в троице воспеваемый и серафимами славимый, взирая на благочестивый и православный род Иверский, направил мысли премудрого главы церкви на ветвь царей грузинских, ведущих линию свою от воссиявшего великого Израиля. Во мраке времен и веков предки князей доблестных Мухран-батони, защищая мечом и щитом своим землю Иверскую, вели великую битву с хосроями и сапарами, Киром и Надиром, Лукуллом и Помпеем..."
      "Шадиман, спаси нас!" - хотел выкрикнуть Церетели и выкрикнул:
      - Спаси нас, владыка!
      - Спаси от бесцарствия! - торопливо подхватил Тамаз Магаладзе.
      - Хвала тебе, католикос! - шумно подхватил Зураб.
      - От хвалы католикос живых хоронить начал... - шепнул Липарит князю Газнели.
      Но старик, сдвинув густые, словно посеребренные брови, негодующе отмахнулся:
      - Святой отец, прими мою сыновнюю покорность!
      Тихо открылись двери. Послушники внесли зажженные светильники. На темных ликах ангелов заиграли блики. У стены продолжали неподвижно стоять церковные азнауры.
      Вперед выступил Цицишвили, он заверял честью меча своего, что князья всегда верны клятве, но юный Кайхосро не искушен в делах царства. Он не в силах укрепить размытые кровавым ливнем стены замков - столпов Картли, не в силах воплотить в жизнь чаяния князей. Кайхосро благороден, но слишком юн.
      - Юн? - удивился Моурави. - А разве Давид Строитель не взошел на престол шестнадцати лет? И разве при нем не укрепился костяк царства? А разве тяжелое бремя венца не легло на нежные плечи юной Тамар? И не она ли довела до ослепительного блеска Грузию? А русийский царь, ныне царствующий, благословенный Михаил, шестнадцати лет возведен благоразумными боярами на высокий престол Русии!.. Что?.. За него правит патриарх Филарет милостивый? Но и Картли не обеднела разумными мужами.
      Князья тревожно посмотрели на католикоса, на властное лицо Саакадзе... Кто из двух будет Филаретом?
      Скрытое недовольство возмутило Шалву Ксанского:
      - Разве мы не поклялись подчиниться воле владыки?
      Католикос властно стукнул жезлом:
      - Великое и тяжелое дело лежит на вас. Из любви к Христу поразмыслите до восхода небесного светила обо всем здесь сказанном. Да осенит вас разумною мыслью творец. Вы - поборники царства, и за вами - решающее слово.
      Осенив крестным знамением палату, католикос вышел. За ним почтительно последовал Саакадзе.
      В белой квадратной башне Метехи, после короткого отдыха и торопливой еды, собрались князья. Они безучастным взором скользили по царской затейливой утвари, сверкающей в глубине ниш, не чувствовали под ногами шелковистого ковра, не слышали шума Куры, бьющейся под скалой.
      Кроме Газнели и Шалвы Ксанского, все опасались воцарения Мухран-батони. Друзья Саакадзе - страшное дело! Гнев и уныние охватили владетелей. Хмурился и Зураб: род Эристави не менее прославлен, но он, Зураб, никогда не пойдет против Саакадзе. Да и неразумно. Моурави принял решение - значит, не отступит. И католикос ради престижа своего не изменит задуманное. Зачем же быть смешным?
      Зураб резко прервал князей:
      - С кем спорить хотите, доблестные? Саакадзе крикнет: "Э-хэ, грузины!", и полчища плебеев схватят оружие и ринутся на ваши замки. Католикос крикнет! "Церковь в опасности!", и монахи, подобрав рясы, начнут избивать вас крестами.
      - Тем более, что право Мухран-батони на картлийский престол доказано, добавил Эристави Ксанский.
      - Если трудолюбивый книжник Евстафий еще поусердствует во славу владыки неба, он может из древних гробниц извлечь истину из истин: не только династия Багратидов ведет свой род от побочного сына иудейского царя пророка Давида и жены его Урии, но и Мухран-батони, - усмехнулся Липарит в свисающие усы.
      Старик Магаладзе тревожно оглянулся на Зураба и незаметно толкнул сына.
      - Древние гуджари священны! - закричал Тамаз.
      - Их писали...
      - Жрецы! - перебил Мераба побледневший Джавахишвили.
      - Но если их достоверность подтверждает католикос?! - Газнели стукнул кулаком по ручке кресла.
      - Тогда они достоверны! - хмуро буркнул Цицишвили.
      - Значит?..
      Едва за Махатскими холмами порозовели края неба, Зураб покинул Метехи. Он спешил предупредить Саакадзе об опасном решении влиятельных князей: притворно покориться католикосу и запереться в своих замках, делая вид, что дела царства их не касаются.
      Саакадзе молча разглаживал поседевшие, точно запорошенные легким инеем виски. Потом внимательно посмотрел в глаза Зураба, где с некоторых пор притаилась какая-то дума.
      - Благо, друг мой, если враждебные нам князья не будут лепить из царства подобие своих княжеств. Но не следует забывать, что большая часть войска в их руках. Сейчас не время враждовать с владетелями. Я знаю шаха Аббаса - он придет. Объединив мечи, мы сумеем нанести тирану мощный удар.
      Саакадзе поспешил к католикосу. Проехав площадь Болтовни, он свернул к Речным воротам, где его ждал Даутбек.
      Опасение, что купцы и торговцы покидают Тбилиси, оказалось не напрасным. Отсутствие на престоле царя и боязнь княжеских смут из-за картлийской короны, страх перед возможностью нашествия шаха Аббаса подрывают веру в прочность наступившего мира. И чем состоятельнее горожанин, тем быстрее он устремляется из Тбилиси - укрыть свое имущество и товар в горных тайниках.
      Выслушав Даутбека, Моурави приказал усилить стражу у городских ворот и дать наказ сотникам: препятствовать выезду горожан, не представивших печати минбаши Даутбека, вежливо сваливая причину строгости на обнаглевших разбойников, рыскающих по дорогам и тропам.
      Когда Моурави вошел в палату, она вновь была переполнена. Пристальным взглядом Моурави обвел толпу князей: "Да, их слишком много, пять рядов, и почти все мои враги".
      - Кто, наивный, может думать, что гроза, потрясшая Картли и Кахети, прошла? - властно заговорил Моурави. - Разве "лев Ирана" не отращивает новые когти? Разве султан не поджидает, когда среди нас начнутся раздоры? Кто из верных сынов отечества может сейчас думать о личном? Не уподобятся ли князья, мечтающие укрыться в своих замках, черепахе? Втянув голову в панцирь, она считает себя в безопасности, не подозревая, что ее крепость вместе с ее осторожностью можно бросить в кипящий котел. А разве шах простит князьям измену исламу? Или Цицишвили думает снова сменить шлем на чалму? Или светлейший Липарит рассчитывал на плохой слух шаха, когда проклинал ислам со всеми двенадцатью имамами? А может, Джавахишвили не знает привычку шаха сдирать кожу с тех, которые изменили, и с тех, которые остались верны?..
      Зашуршали рясы, среди духовенства послышался легкий смех.
      - ...Теперь о царе, - продолжал Саакадзе, - мудрый владыка не случайно выбрал Мухран-батони. Кто из вас не восхищался отвагой юного Кайхосро? Кто не любовался в битвах и на военных советах силой его меча и блеском его речей? Кто может найти на знамени Мухран-батони темные пятна? Разве не проявили они мужество, не изменив святой церкви даже перед свирепой угрозой шаха? С царем Луарсабом кончается прямая линия Багратидов. А побочная уже достаточно показала себя. Кто скучает по ничтожному Баграту Седьмому? Или, скажем открыто, по глупому Симону Второму? Нет, князья, пусть не все так, как вам хочется, но во имя Картли объединитесь, помогите царю и церкви. Вы знатны боевым опытом и разумом, богаты славными делами предков. Пришел срок показать пример мужества и... самоотречения.
      Повеселели князья, заговорило тщеславие, а может, усладила тонкая лесть. Уже казалось им: Саакадзе прав, именно на княжестве лежит великое бремя обновления царства; его опорой и украшением будут возрожденные в своем блеске знамена владетелей. И уже каждый норовил попасть в поле зрения Саакадзе, громко шептал своему соседу о зоркости Великого Моурави, об его снисхождении к некоторым недальновидным, - и тут каждый отчетливо произносил фамилию кого-либо из князей, сидящих поодаль.
      Но льстивый шум не обманул Саакадзе, не укрылось сомнение наиболее влиятельных, он решил окончательно обезоружить их:
      - Кто из грузин не знает: с чужого верблюда не споря слезай. Если Луарсаб вернется, благородный Кайхосро первый воскликнет: "Любимый царь, я свято охранял твой трон, прими его и владей!" Зачем нам связывать свое будущее, пусть владыка благословит Кайхосро на два года правителем Картли. Испытаем, как он себя покажет, потом станем венчать на царство.
      Намек Саакадзе, что фамилия Мухран-батони только временно возвысится над ними, окончательно успокоил князей. Лишь Цицишвили, Липарит и Джавахишвили по-прежнему не доверяли Моурави, но они поняли - решение княжеством принято...
      В палате нарастал гул, церковные азнауры выстроились в два ряда от дверей к престолу. Прислужники зажгли разноцветные лампады и вокруг возвышения - светильники на высоких подставках.
      По знаку тбилели двери распахнулись, седой монах вынес на фиолетовой бархатной подушке митру - венец католикоса, за ним в черных торжественных облачениях следовали настоятели монастырей.
      Осенив себя широким крестным знамением, тбилели поднял митру, увенчанную крестом на золотом глобусе. Засверкало множество алмазов, яхонтов, изумрудов, рубинов и жемчужных нитей.
      Католикос, приняв митру, возложил ее на себя, Моурави преклонил колено. За ним - князья. Подняв крест, католикос возвестил:
      - Мы, во Христе, католикос Картли и святые архипастыри, вырешили: по древности и достоинствам предков и прародителей возвести на престол Багратидов верного сына церкви Иверской, душой возвышенного и десницей сильного Кайхосро из достойного рода Мухран-батони. Да прославятся деяния его в вечности! - Аминь! - колоколом ударило в палате...
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Димитрий продолжал горячиться:
      - Камни с ума сошли! Полтора месяца, словно лягушки, не только вниз, но и наверх скачут!
      Крепостные стены казались заброшенными. В опаловом мареве персидское знамя повисло бесцветным лоскутом. Молчаливо высились десять башен передней стены, а за ними вторая линия башен и укреплений.
      Саакадзе оглядел мрачный Табори и, круто повернув вправо, поехал на шум падающей воды. За ним тронули коней Димитрий, Даутбек, Дато, Гиви и Эрасти.
      Из сторожевых башенок, воздвигнутых Димитрием вокруг крепостной горы, выскакивали дружинники и приветствовали Моурави поднятием копий. Сотники спешили успокоить Димитрия: минувшей ночью черт не бесил охрану пляской камней.
      Разъяренный поток низвергался с крутой скалы. Кони жадно прильнули к вспененной воде. Внимание Саакадзе привлекла полуразрушенная сакля по ту сторону Инжирного ущелья.
      Димитрий пожал плечами: он обшарил все расселины в горах, примыкающих к цитадели. Хозяин сакли - старый пасечник - медом славится, пчелы его лакомятся цветами сада эмиров, а сам он закусывает налогами с меда.
      Саакадзе предложил направиться к пасечнику: о таком эмирском меде он еще на багдадской стене мечтал.
      Кони привычно взбирались по тропе, заросшей орешником и кизилом. Пряный запах жасмина и роз наполнял ущелье. Внезапно встревоженно заметался рой пчел. Из-под навеса в середине пчельника вышел сухощавый старик с красно-желтой бородой, приложил ладонь к глазам, вглядываясь в подъезжающих, и, узнав Саакадзе, суетливо закланялся, умоляя отведать меда.
      Словно не заметив тревоги пасечника, Саакадзе стал расспрашивать его о темных и оранжевых пчелах, посоветовал приобрести белых мегрельских хороший дают воск. Пасечник пустился рассказывать о жизни пчел, о соперничестве маток, о пользе, какую приносят пчелы садам в дни опыления.
      - Вардан Мудрый внук тебе или племянник? - неожиданно спросил Саакадзе.
      - Его жена - моя дочь, батоно... - смешался пасечник.
      - Богатый купец, а отца в какую скорлупу бросил, - сочувственно посетовал Саакадзе.
      - Только летом живу здесь, батоно, пчел очень люблю, они безгрешные.
      - Воск богу продаешь, а мед - черту?
      И, уже не обращая внимания на старика, Саакадзе повернул коня к спуску. Димитрий беспокойно заерзал в седле, нащупывая рукоятку шашки:
      - Ты что, Георгий? Думаешь, этот пчелиный пастух медом подмазывает Шадимана?
      - Нет. Думаю - воском вощит.
      Дато чуть с седла не свалился. Эхо в ущелье подхватило раскатистый смех.
      Проехав Банный мост, они свернули на улицу Красильщиков. Обычно шумная и пестрая от холстов, развешанных во дворах и на плоских крышах, улица сейчас была молчалива и скучна. Даутбек с досадой махнул нагайкой - амкары жаловались ему, что уже второй месяц нечего красить.
      - Пусть красят бороды, - засмеялся Дато. - А если правду сказать - сами виноваты. В такое время двигаться надо, искать дорогу к торговле.
      Озабоченно прислушивался Саакадзе, но улица Оружейников тоже погрузилась в тишину: не звенела сталь, не стучали по наковальне молоты, валялся неубранный сор, тулухчи разливали по кувшинам мутную воду.
      Выехав на улицу Чеканщиков, "барсы" придержали коней. С Майданной площади неслись неистовый свист и крики, восторженный рев заглушал удары барабанов. Никем не замеченные, друзья подъехали к белому навесу помещения, сейчас пустому, лишь на грубом столе валялись гусиные перья и в глиняной чашке сохли чернила. А базарные смотрители, гзири и сам городской нацвали, навалившись на передние ряды, жадно глазели на огороженную площадку. Поединок баранов был в разгаре.
      К любимому праздничному зрелищу амкары готовились задолго. Уста-баши оружейник Гогиладзе и шорник Сиуш славились искусством обучать баранов для боя. Они держали их на цепи, не позволяя никому подходить, чтобы борцы не привыкли бодаться не по правилам. Накануне боя их поили настоем из ячменя, аккуратно подпиливали кончики рогов. Сиуш разрисовал своего барана голубыми разводами, а Гогиладзе - розовыми; челки у баранов горели мареной.
      Еще за день бирючи-глашатаи оповестили майдан о предстоящем бое. И вот вся площадь до краев залита толпой, бранью и восторгом поощряющей баранов.
      То прыгая друг около друга, то упрямо упершись лбами и сцепляясь рогами, то вздыбливаясь и раздражаясь от железных шипов ошейников, каждый из борцов стремится вонзить свой рог противнику в сердце. Брызги крови летят и от голубого и от розового барана. Озлобленный хрип и яростный стук рогов доводят зрителей до исступления.
      Саакадзе хмуро выехал из майдана, процедив сквозь зубы:
      - Какой сегодня праздник?
      - Веселый праздник, спасибо шаху Аббасу! - отозвался Дато. - Нет кожи, нет железа, нет тканей.
      - Но краска для двух баранов все же нашлась, - вздохнул Эрасти.
      До самого дома Саакадзе молчал, молчали и удрученные "барсы", Даутбек размышлял о тяжелых испытаниях, и лишь Гиви никак не мог успокоиться и допытывался у Дато: на кой черт нужен черту мед?!
      В просторном дарбази Русудан любовно пододвинула Зурабу серебряное блюдо с фазаном. Зураб отпивал холодное красное вино, любуясь неувядаемой красотою сестры.
      Он только что из Крцаниси. В летнем доме князя Липарита было малое совещание, выбиралось посольство к Мухран-батони. Князья, долгие годы враждовавшие между собой, теперь поняли свое предназначение, и ни одна буря не расшатает больше крепких, непоколебимых княжеских устоев.
      Русудан иронически улыбнулась. Она уверена, что, пока существуют Шадиманы и Андукапары, не может быть устойчивого мира. Нельзя доверять безмятежному небу, когда за горой сгущаются тучи.
      Опустив чашу на ковер, Зураб заинтересовался: уж не думает княгиня Русудан об азнаурах, вновь сумевших оседлать эти тучи? Но каждому фрукту свое время. Сейчас Георгий Саакадзе князь не только по титулу, но и по делам. Он должен презреть мелкое сословие и вместе с князем Арагвским подняться на недосягаемую вершину могущества. Помогая ему в войнах, Зураб рассчитывал на его признательность.
      Русудан надменно вскинула голову:
      - Бог не обидел памятью Георгия, он никогда не забывает ни друзей, ни врагов. Но приходится удивляться, почему Зураб готов так легко примириться с волчьей стаей? Неужели он забыл, как Шадиман обманом выманил арагвинское войско, а потом в темную ночь, в ущелье, подкрадывался к замку благородного Нугзара, их доблестного отца, где собралась фамилия не только Саакадзе, но и Эристави Арагвских? Неужели Зураб надеется на какую-либо перемену в "змеином" князе?
      Наполнив до краев, Зураб высоко поднял чеканную чашу:
      - Как я пью это вино, так заставлю Шадимана выпить чашу его собственной крови! Я прибью шкуры друзей его к порогам моего замка! Я...
      Едва переводя дух, вбежал Автандил и задорно похвастал своей удачей: готовясь к званию "барса", он сейчас в метании копья победил меткого Элизбара.
      - Щенок! - вдруг загремел Зураб, вскакивая. - Кого ты можешь победить? - и, оглядев Автандила с головы до ног, неожиданно размахнулся и ударил его по щеке:
      Автандил зашатался, беспомощно заморгал, держась за щеку, но вдруг остервенело скинул куладжу, сорвал со стены шашку и взревел:
      - Защищайся, князь!
      Зураб едва успел схватить с тахты свою шашку.
      Сверкнули клинки, высекая искры. Рассвирепевший Автандил в бешенстве наносил удары. Зураб, отступая, с трудом отбивался. Сначала они метались по дарбази, и Зураб то ощущал спиной деревянную облицовку стены, то пятился к нишам, сбивая роговые светильники, то вскакивал на тахту, то прижимался к узорным столбикам. Наконец Автандил вытеснил оскорбителя из дарбази. Лязг шашек послышался где-то наверху.
      Русудан наполнила чашу вином и стала отпивать спокойными глотками, вытирая губы кончиком расшитого платка. Раздались грохот, звон разбитого стекла, гудение падающей меди, крики, топот ног. В дарбази вбежала Дареджан, жена Эрасти:
      - Княгиня, княгиня, горе мне! Они убьют друг друга!
      Русудан, надкусив засахаренное яблоко, протянула ей чашу:
      - Садись и пей, Дареджан. Не так легко убить Зураба Эристави и Автандила Саакадзе.
      И действительно, обежав верхний этаж, позвенев клинками на плоской крыше, скатившись с каменных лестниц, противники впрыгнули через окно в дарбази, наполняя его грохотом.
      - Куда усадить его, моя прекрасная мать? - И Автандил притиснул Зураба к стене.
      - Усади его поближе к вину, мой сын! - И Русудан доверху налила чашу брата.
      Автандил, тесня Зураба к тахте, ловким ударом выбил из его рук шашку и принудил опуститься на мутаку. Восхищенный Зураб разразился хохотом. Дареджан незаметно перекрестилась.
      - Теперь я вижу, что в тебе течет кровь князей Эристави Арагвских! Зураб бурно обнял племянника, трижды поцеловал и протянул ему, сняв с пальца, рубиновый перстень.
      - Спасибо, дорогой дядя, а все же запомни, победил тебя сын Георгия Саакадзе.
      Едва успели слуги распахнуть ворота и схватить коня под уздцы, как разгоряченный Бежан, сын Эрасти, захлебываясь, рассказал Моурави о поединке: "Сколько посуды перебито! Ковер порвали! Медный котел с инжирным вареньем с крыши столкнули!"
      Шагая к лестнице, Саакадзе с притворной серьезностью расспрашивал Бежана - рубился ли Зураб как хевсур или наносил боковые удары по-картлийски, и не нападал ли Автандил сзади?
      Мальчик подробно рассказывал про все приемы нападения и защиты.
      Остановившись на площадке и нарочито задумавшись, Саакадзе наконец одобрительно произнес:
      - Придраться не к чему, бодались по правилам!
      Эрасти ухватился за каменные перила. Бежан негодующе посмотрел на хохочущего отца и погрозил ему своей маленькой шашкой.
      Саакадзе в своей комнате выслушивал Зураба.
      - Жаль, Георгий, что не удостоил ты посещением Совет князей.
      - Не из гордости или смирения отклонил я приглашения владетелей, мой брат Зураб. Озабочен я. Только шесть месяцев минуло, как мы изгнали врага и и на отнятом рубеже поспешили устроить заслон. А сколько еще предстоит дел, чтобы народ мог считать себя в безопасности. Думаю, я не ошибся, прежде всего обратив внимание на деревни. Земля опустела, заросла сорняком. Не дымятся очаги, всюду камни и обгорелые пни. Дети болеют, многие крестьяне бежали в монастыри искать спасения. Царство поредело. Я отправил амкаров-плотников в деревни, особенно пострадавшие от неистовства кизилбашей. Пануш, Элизбар, Матарс, даже дед Димитрия без устали мечутся от Гори до Тбилиси, им поручил я восстановить старогорийскую дорогу. Мосты наводят пока деревянные, не хватает монет тесать камни. А Тбилиси? Вот я сейчас с майдана. Амкарства в будни празднества устраивают... Страшное дело! Торговля гибнет. А нет торговли - нет богатства, а нет богатства - нет устойчивости страны.
      Зураб, опершись руками о колена, настороженно вслушивался.
      - Георгий, давно одна мысль смущает меня. Почему ты сам не возглавил царство? Народ тебя любит...
      - Народ любит, и церковь предлагала, но разве я поставлю под угрозу отечество, во имя которого отдал больше, чем славу? Так неужели сам обесценю великую жертву? Разумеется, некоторые князья из дружбы, другие из страха пойдут за царем Георгием из рода Саакадзе, но самые влиятельные восстанут. Знаю, знаю, что хочешь сказать... Конечно, мы победим, но есть победы страшнее поражения. Шах и султан только и ждут раздоров наших, они не замедлят наброситься на Картли, еще более ослабевшую от междоусобиц, и примирят враждующих огнем и мечом... Нет, мой Зураб, я никогда не думал о личном, моя печаль о любезной моему сердцу родине... Кто бы мог сравниться со мной в Иране? Слава лежала на острие моего меча, золото топтал мой конь. А сердце? Сердце билось только для Грузии. И сейчас не уничтожать я собираюсь князей, а объединять для высшей цели. В союзе владетельных фамилий - наша сила.
      - Сила мудрости твоей равна силе твоего меча. Мой Георгий, наконец-то ты князь! - торжествующе произнес Зураб. - Так скрепим добрым вином нашу нерушимую дружбу... Брат для брата в черный день!
      - Да будет!
      Они сдвинули чаши, точно сближали свои судьбы.
      Поздним вечером, когда Зураб спал крепким сном, укрывшись медвежьей шкурой и по привычке положив у изголовья обнаженную шашку, Дато и Гиви, обвязав копыта коней войлоком, бесшумно выскользнули из Тбилиси через Дигомские ворота и свернули на обходную тропу. Только шелест плащей и хрип скакунов нарушали тишину.
      На резном балконе, расстегнув ворот и вглядываясь в звездную мглу, Саакадзе приказывал Эрасти позвать наутро мелика и устабашей амкарств на большое торговое совещание.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Два всадника осадили коней у сторожевой башни Мухрани. Залаяли собаки. Торопливо открылись железные ворота. Дато усмехнулся: князья в нетерпении. Под каменным сводом слуги высоко держали пылающие факелы. Вахтанг, протирая глаза, с притворной тревогой встретил "барсов": "Почему в такой поздний час взмылили коней? Здоров ли Георгий? Уж не заболела ли, спаси святой Шио, княгиня Русудан?"
      Дато непроницаемо выслушал лукавящего князя и изысканно заверил его в цветущем здоровье семьи Саакадзе. Но если главенствующий Мухран-батони не находится в приятном сне, от Моурави привез он ему спешное слово...
      Пока Дато дожидался возвращения Вахтанга, из низких овальных входов, как из расщелин, высыпали внуки старого князя. Их было множество, все черноглазые и воинственные. Они тотчас закружили Гиви и увлекли его в глубь замка, в свой любимый уголок. Там постоянно выли шакалы и урчали медведи...
      Старый князь не спал, в опочивальне мерцала синяя лампада, отбрасывая неясные блики на старинную утварь и оружие. В углу склонился над свитками старый князь. Переступив порог, Дато осторожно кашлянул.
      Мухран-батони с нарочитым удивлением вскинул глаза, потом радушно поздоровался, предложил отведать еды и вина, отдохнуть с дороги, а утром... Но Дато сослался на недосуг и просил разрешения изложить важное дело.
      Старый князь, сожалея, покачал головой. Люди не умеют ценить мудрость созерцания. А он хотел показать приобретенную им редкостную чашу времен царицы Тамар, или - если азнаур любит травлю кабанов в дремучих зарослях стоит взглянуть на новый приплод в псарне, сердце усладится.
      Но Дато обладал не меньшим дипломатическим терпением и, сокрушаясь, что лишен счастья немедленно предаться безмятежной охоте, пожелал старинной чаше никогда не быть пустой. В счастливый день ангела старейшего из Мухран-батони да искрится в ней дампальское вино, слава погребов Самухрано! В солнечный день ангела наследника знамени Вахтанга да пенится в ней белое одзисское вино, восхищенный дар дружественных Эристави Ксанских! В прекрасный день ангела Мирвана, бесстрашного витязя, пусть неустанно льется в древнюю чашу атенское вино!
      Перечисляя дни ангелов всех сыновей и внуков, Дато сердечно желал чаше то искриться, то сверкать, то играть вином хидиставским, метехским, ховлинским, ниабским, тезским - белым, розовым, красным, оранжевым, бархатисто-черным, зеленым, - с удовольствием замечая, как багровеет нос у Мухран-батони и нетерпеливо дергаются усы.
      Наконец Дато решил, что пора заговорить о цели своего приезда. Он пожелал чаше в день ангела Кайхосро, отмеченного божьим перстом и любовью католикоса, мерцать белым талахаурским вином, как слезами радости осчастливленного народа. И, не давая опомниться старому князю, изложил все происшедшее в палате католикоса, на советах князей у Газнели и в летнем доме Липарита.
      Дослушав, старый князь вдруг вскипел:
      - Что же, волки рассчитывают на мою оплошность? Отдать им старшего внука на растерзание? Не дождутся такого! Луарсаб опытнее был, и то проглотили... Думают, Мухран-батони возвеселится, набросится на их предательское угощение!
      Дато восхищался мухранским хитрецом: "Приятно охотиться на кабанов с таким опытным охотником".
      - Высокочтимый князь, мудрость созерцания подсказывает тебе правильное решение. Великий Моурави тоже так думает. Пусть князья раз прискачут, два, три. Пусть умоляют, льют из глаз воду; пусть католикос пришлет настоятеля Трифилия с церковной знатью. Они, конечно, будут просить, потом угрожать божьей карой. У благородного Мухран-батони каменная воля, но не сердце. Он, может, и смилуется.
      Мухран-батони опустил на свиток перо, ударил молоточком в шар и приказал подать дампальское вино. И лишь когда виночерпий наполнил две чаши и неслышно вышел, медленно проговорил:
      - Передай Георгию: как с ним решили, так тому и свершиться... Помолчав, добавил: - Жаль, друг, торопишься, ночью опасно щенка возить, может застудить горло... Для твоего сына подарок приготовил, следом с чапаром пришлю.
      Зная цену жертвы, приносимой князем, Дато поблагодарил великодушного хозяина:
      - Вырастет мой первенец, на охотах с восторгом будет вспоминать твою щедрость.
      - Кстати, об охоте... Передай Моурави: отважный Кайхосро не забывает, как бился он под знаменем Георгия Саакадзе. И с неменьшей радостью собирается с ним на волков и лисиц.
      Дато и бровью не повел, хотя хорошо понял скрытый смысл обещания. Опорожнив последнюю чашу, Дато заторопился: еще до рассвета необходимо попасть в Кватахевский монастырь.
      Старый князь протянул Дато кувшин с прадедовским вином и попросил вручить отцу Трифилию: "Пусть пьет на здоровье и неустанно молится о доме князей Мухран-батони, а их щедрость к Кватахеви не оскудеет..."
      Скучающий Гиви прогуливался по аллее яблонь. Небо уже розовело, и там, где оно рассекалось синеющей горой, плыли легкие туманы, цепляясь за верхушки леса. Оттуда веяло предутренней прохладой и запахом ландышей.
      Скоро два всадника проехали вброд Ксанку и скрылись в орешнике.
      Когда за крутым поворотом показались монастырские купола, Дато нарушил молчание:
      - Гиви, если кто будет спрашивать, говори: конь подкову потерял, в лесу заночевали.
      - Смешно придумал, Дато. Кто поверит, что Гиви сядет на коня, не осмотрев копыт? Удобнее сказать: воевал-воевал, девушку в лесу встретил.
      - Лучше женщину, скорее поверят! - засмеялся Дато. - Давай свернем в лощину - здесь всюду лазутчики рыскают. Если Квели Церетели пронюхает, где мы были, князья насторожатся, могут рухнуть подпорки трона Кайхосро.
      В царском караван-сарае расстилали паласы, из Темных рядов выносили груды ковровых подушек. Косые полосы голубого света падали сквозь круглое отверстие, вырывая из полумглы бассейн, где булькала вода, слегка отдавая серой.
      Сначала к воротам караван-сарая подошли каменщики. У каждого за поясом молоток - в знак отсутствия работы. Они столпились, озабоченно переговариваясь и прислушиваясь к выкрикам глашатаев. Потом стали стекаться ученики, подмастерья, мастера других ремесленных цехов, за ними сами уста-баши и их помощники - ах-сахкалы.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30