Время освежающего дождя (Великий Моурави - 3)

      - Союз с Имерети и Гурией мне невыгоден, Моурави! Также и с Абхазети! сумрачно ронял слова Леван. - Эти дикари платят мне дань, ибо в дни моей борьбы с возмутившимися тавади они нападали и грабили моих подданных.
      - Не потому ли, мой светлейший, твои подданные живут скорее в шалашах, чем в удобных жилищах?
      - Э-о, мой Моурави! Там, где десять месяцев можно наслаждаться хорошей тенью под деревом, не нужны душные норы!
      - Но зато каждому необходима одежда.
      - Я одеваю, скольких могу, но конь и оружие у каждого, ибо счастье мегрельца в коне, оружии и собаке. А Гурию я все же заставлю стать в зависимость от Самегрело.
      - А Имерети?
      - Имерети решил завоевать.
      - Должен тебя огорчить, светлейший Леван: Имерети этого не допустит.
      - В подобных случаях не спрашивают разрешения! Имерети, хоть и царство, но неизмеримо слабее Самегрело. Я же в мирное время способен выставить тридцать тысяч шашек.
      - Знаю. А в военное выставишь сто двадцать тысяч. Но вот шах Аббас в мирное время только в Исфахане держит под копьем сто двадцать тысяч. А когда идет войной, способен выставить четыреста тысяч сарбазов, снаряженных пушками, пищалями и пузырями с ядовитым паром.
      - Нет мне дела до шаха Аббаса! Я - Леван Дадиани! Наши земли не сопредельны!
      - Конечно, мой светлейший, нет дела тебе до шаха Аббаса, пока Картли и Кахети грудью защищают тебя. Но не думаешь ли ты, что может настать час, когда ради спасения царств Картли и Кахети договорятся с шахом Аббасом и чуть посторонятся, давая дорогу Ирану к давно желанному краю Грузии.
      - Если чуть посторонитесь - раньше вас истребят. А у меня с "иранским львом" нет споров.
      - Знай, мой светлейший: отклонишь союз с грузинскими царствами останешься один. Полумесяц на Айя-Софии ближе тебе, чем солнце на спине "льва". Но шах или султан все равно тебя проглотят. Еще скорее вонзят в тебя клыки возмущенные тобою Имерети, Абхазети и Гурия.
      - Э-о, Моурави! Уже объединились мои враги, но не боюсь их многочисленности. Сто тысяч мегрельцев стоят трехсот, если даже у них найдется столько.
      - Не следует забывать Картли и Кахети.
      В изумлении Леван уставился на Моурави, спокойно поглаживающего рукоятку меча.
      - Ты с чем ко мне пожаловал, Моурави? Как друг или...
      - Как друг, мой светлейший.
      - Говори до конца.
      Внезапно Саакадзе резко повернулся и, раньше чем Леван успел сообразить что-либо, с силой толкнул дверь.
      В темном коридорчике мдиванбег-ухуцеси отлетел к стене и, схватившись за лоб, оторопело заморгал.
      - Глубокочтимый тавади, - почтительно сказал Саакадзе, - ты, кажется, пожелал войти? Я поспешил распахнуть перед тобою дверь. - И обратился к нахмуренному Левану: - Разговор, мой светлейший, закончим в Цаленджиха.
      - Ты намерен посетить древние усыпальницы?
      - Я бы счел неучтивым после оказанного мне царственным Леваном гостеприимства не преклонить колено перед прахом великих предков Дадиани.
      Просиявший Леван ударил в медный диск и хотел было распорядиться о выезде наутро, но Моурави выразил сожаление: деле Картли ждут его, и он просит не откладывать поездку.
      Разговор с Моурави обеспокоил светлейшего владетеля. Его не пугала Имерети, даже если она объединится с Гурией. Но "непобедимого" он не желал иметь врагом: непроходимых гор для этого "барса" не существует. Пример тому - Двалети. Замки расщепил, как дерево... А разгром Карчи-хана? И с Кахети не хуже... Если останусь один, не повторится ли подобное? Нет, не посмеют!
      Леван приказал седлать коней сотне всадников - столько же, сколько у Моурави...
      Два зорких ангела, стерегущий и вписующий, оберегали главный вход храме Цаленджиха. Тусклые блики свечей колебались на древних гробницах, высеченных из серого камня и мрамора. Грузинские и греческие надписи на гробницах гордо извещали, что покоящиеся здесь рыцари носили высокий сан куропалата, дарованный императорами Византии.
      Саакадзе, сжимая меч, преклонил колено перед гробницей первого куропалата. Двое сильных, погруженные в большие думы, долго не нарушали величественную тишину...
      Внизу у родника поили коней. Зураб и Вахтанг, передав поводья конюхам, прогуливались по поляне, обмениваясь скупыми словами: что даст Георгию таинственный разговор со светлейшим драчуном? И зачем понадобилось Моурави, подобно зурначу, самому разъезжать по чужим владениям, выдумывая заманчивые посулы, когда в своем царстве еще не совсем весело?
      Но Димитрий, который бросил папаху на душистую траву и, безмятежно растянувшись, смотрел в небо, как некогда в синие глаза Нино, хорошо знал зачем.
      - Нет блеска в Картли, ибо нет в Картли царя, - продолжал разговор Леван.
      - Ты угадал, светлейший. Царства ждут богоравного Теймураза.
      - Теймураза?! - удивился Леван. - А не тебя?
      - Я решил - Теймураза.
      Леван сбросил плащ, который лег на мрамор поникшей тенью. Необъяснимое волнение испытывал Леван и мысленно восклицал: "Кто этот человек? Сажает и сбрасывает царей, а сам не овладевает престолом. О его здоровье молебны служат, а он нищему дарит боевую шашку. Князей пригнул. Моей душой в три дня овладел. И прав, во всем прав! Разве сейчас время мелким дракам? Разве не кровавая буря несется на Грузию? Кто поручится, что фелюга Самегрело мирно будет покачиваться на вздыбленных волнах?"
      Леван шагнул вперед:
      - Моурави, в Имерети я прибуду, свидетели - царящие здесь Дадиани! Леван обнажил саблю, положил на мраморную плиту, благоговейно поднял и прикоснулся губами к лезвию. Потом вкинул в ножны и преподнес Моурави.
      Снял с себя меч и Моурави, протянул Левану...
      Когда они спустились к дороге, Зураб сразу заметил обмен оружием: сломил все же!..
      В Куполовидном замке, вблизи крепости Ухимериони, Моурави договаривался с Георгием III. Здесь не было споров. Дерзкие притязания Дадиани Мегрельского держали в напряжении и царя и имеретинского католикоса Малахия. Беспрестанные стычки ослабляли царство, не был устойчив и Гуриели.
      Военный союз устрашит Иран и Стамбул, он сулит счастливое успокоение. Снаряжаемое в Турцию посольство будет ссылаться на сплочение сил грузинских царств и княжеств и возвестит о возвращении на картли-кахетинский трон дружественного Имерети царя, Теймураза Багратида, под чьим скипетром воссияют два царства.
      Вот почему так весел перезвон колоколов над Кутаиси и торжеством охвачены улицы.
      Возле Окрос-Чардахи расходящимися лучами выстроились конники Имерети, Абхазети, Самегрело и Гурии. Они с опаской поглядывали друг на друга, крепко сжимая оружие. Им все мерещится - вот-вот боевые трубы затрубят призыв к сражению.
      Но в одну линию вытянулись шесть знаменосцев, высоко вздымая голубое знамя Картли, светло-красное Кахети, светло-синее Имерети, белое Самегрело, розовое Гурии и зеленое Абхазети...
      Сто всадников во главе с Автандилом охраняют вход в Окрос-Чардахи, где сейчас совещаются царства и княжества...
      В праздничных ризах вошли в Золотую галерею католикос Малахия, архиепископы, епископы и митрополиты. Кутатели победно нес гелатский крест высотою в два аршина, обложенный золотом, каменьями и жемчугом. На этом кресте царства и княжества принесут клятву восстановить иверскую черту от Никопсы до Дербента и оборонять ее сообща от неверных.
      Могуче ударил колокол храма Баграта. Одновременно, впервые не соблюдая старшинства, затрубили шесть труб.
      Главы грузинских царств и княжеств скрепили подписью и печатью военный союз. Последним приложил к свитку кольцо Моурави, сковав шесть звеньев объединенной Грузии.
      ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
      Два одинаковых послания к шаху Аббасу были зашиты: одно в чоху Махара, другое в архалук пчеловода. Все шло гладко, как задумал Шадиман, но вдруг по пути в Исфакан на гонцов свалились с деревьев, с криками "Зармюран! Зармюран!" "курды", то есть переодетые "барсы". А другие "барсы", с выкриками "Дарбазан! Дарбазан!", ринулись с камнями на мнимых курдов.
      Махара, чувствуя нож "курда" у своего горла, отчаянно завопил: грузины, помогите!
      Ростом затеял ссору с звероподобными "курдами". В лесу совсем стемнело, поэтому Махара не видел, как переодетые и непереодетые саакадзевцы со звоном скрещивали шашки, едва касаясь ими друг друга. Но он с ужасом слышал стоны, вопли, проклятия и топот убегающих.
      Развели костер, Махара, корчась от едкого дыма, умолял сорвать с него веревки и вернуть хотя бы чоху. Внимательно прочел Ростом послание Шадимана шаху, извлеченное из чохи простофили Махара, и, приставив кулак к его лицу, загремел: "Теперь я узнал, какой ты царский мсахури, собачий сын! Свою землю отправился персу продавать?!" И сильным ударом расплющил нос княжескому гонцу...
      Ростом и не подозревал, как радовался Махара, заключенный вскоре в башню для малоопасных преступников: "Бог счастье послал, каменный колодец смертью не угрожает, лучше здесь отсидеться. В Марабду спешить или под нож все равно!"
      Моурави охоту Ростома оценил высоко. Удалось проникнуть в мысли Шадимана и обнаружить злоумышленников.
      Уже за одну такую услугу Шадиман заслужил освобождение из тбилисской крепости. Моурави еще раз перечитал послание к шаху.
      Шадиман уверял шаха, что многие князья опять склонили свои знамена к его золотым стопам.
      "Змеиный" князь клялся "иранскому льву", что "Зураб Эристави полон расскаяния, и, как только "властелин вселенной" переступит порог Картли, Эристави Арагвский, согретый персидским солнцем, ринется на Саакадзе, осмелившегося изменить шах-ин-шаху, и угрозами принудит к тому же многих князей, оставшихся верными всесильному и милостивому покорителю царств...
      Дальше Шадиман, славя шаха Аббаса, витиевато повествовал о своем преклонении перед персидской мудростью: "Каждое дело скрепляй закладом". И вот он, Шадиман, жертвует во имя гибели Саакадзе юной дочерью Магданой, которая сумеет приблизить Арагви к дружественным рубежам Ирана.
      Негодующие "барсы" наперебой предлагали утонченные кары, Даутбек ради спокойствия Русудан пытался убедить Саакадзе в лживости "змеиного" князя: подобная низость не свойственна гордому Зурабу. Но Саакадзе, скрывая горечь, решительно возражал: раз поехал к заклятому врагу азнауров - уже изменил. Придется установить за ним слежку и по возможности не допускать к тайным делам царства.
      После бурного разговора "барсы" одобрили решение Саакадзе: скрыть все не только от Русудан, но еще больше от Зураба. Пусть тешится мыслью, что Моурави, а значит и "Дружина барсов", в полном неведении, пусть продолжает плести паутину, запутается в ней сам вместе с Шадиманом.
      А Магдане надо помочь избавиться от нежеланного жениха. Когда наступит час, "барсы" вспомнят слова Вардана: "Нет несчастнее и пугливее княжны Бараташвили, как нет краше ее и благороднее".
      - Не верю! - выкрикнул Даутбек. - Разве может у змеи родиться голубь?!
      - Может! И даже у голубя - змея, иначе чем объяснить рождение Зураба у доблестного Нугзара?..
      Похвалив Ростома за пример, Саакадзе обсудил с друзьями дальнейшие действия. Он посоветовал Димитрию усилить надзор за Арша, а весной станет известно, где начинается подземная дорога к замку Марабды. Посеянные пчеловодом зерна тыквы дадут если не плоды, то цветы непременно...
      Тбилиси ликовал. Эти шестьдесят дней были зенитом славы Моурави. Не только города - все поселения, местечки и деревни приказал оповестить Саакадзе о военно-торговом союзе грузинских царств и княжеств.
      Немало способствовали веселью две свадьбы дочерей Саакадзе, которые он праздновал вместе.
      Княгиня Нато недовольна: рассеивается внимание; но Моурави торопился свадьбы должны послужить поводом для съезда светлейших и царя Имерети, а это необходимо для закрепления достигнутого им во время поездки соглашения.
      Раньше других прискакали "барсы" с семьями, потом, скопом, ностевцы. Наконец приехал и Папуна. Он вздыхал: хотя и тяжело было бросить Тэкле на своеволие сумасшедшей судьбы, но, вернувшись из Картли, Датико передал просьбу Русудан поторопиться, ибо Георгий без Папуна не поведет дочерей под венец, и вот он, Папуна, переодетый шейхом, день и ночь гнал быстроходного верблюда.
      Папуна подробно рассказал о происходящем в Гулаби: Али-Баиндур чуть не пустился в пляс, когда азнаур Датико привез от царицы Мариам письмо к царственному пленнику. Золотыми чернилами было старательно выведено, что Тэкле укрылась в монастыре святой Нины, но, увы, молодая царица Картли от горя потеряла память. Пусть светлый Луарсаб утешится, - Тэкле никогда не приносила ему счастья, лучше покориться милостивому из милостивых шах-ин-шаху, и тогда будет у него не одна, а сотни прекрасных жен.
      От свирепого хана скрыл Датико, что сведения о Тэкле он сам доставил обрадованной ведьме. А письмо сыну она написала под диктовку настоятеля Кватахеви.
      Али-Баиндур тут же собственноручно переписал послание царицы и немедля отправил в Исфахан шаху, с злорадной припиской: "Пусть Булат-бек у себя под усами ищет безумную жену безумного царя, а ему, хану, аллах послал хорошее чутье, и он знает не только что делается в пределах его глаз, но даже в стенах гаремов некоторых надменных ханов..."
      Папуна говорил, что в тесном домике Тэкле все облегченно вздохнули, ибо не прошли и две луны, как Булат-бек убрал из Гулаби своих лазутчиков, а тех, кто рискнул остаться, Керим, под одобрительный смех Баиндура, лично выгнал за черту крепости.
      И Папуна невесело закончил: пробраться в Ферейдан, посмотреть, как страдают угнетенные шахом кахетинцы, он не успел, ибо в доме несчастной Тэкле свой Ферейдан... Но после свадебного пира он все же проберется к кахетинцам...
      Нетерпеливость Теймураза вынуждала торопиться, но нельзя было ничем задевать самолюбие фамилии Мухран-батони. Саакадзе решился наконец на откровенную беседу с Кайхосро. То сочувствуя, то уговаривая, Моурави осторожно добился бесповоротного отречения молодого правителя.
      - Мой Кайхосро, если тебя не тронут слезы народа - значит, ты прав: церковь и князья ждут твоего ухода от сложных дел царства. Ты не оправдал их надежд, ибо был со мною, а не с ними... Конечно, благородный Мухран-батони прав, - можно заставить оружием покориться правителю. Пожелай - и я заставлю.
      - Честолюбие деда не имеет границ. Нельзя подвергать Картли междоусобию. И потом, я уже определил.
      Выслушав Кайхосро, Моурави осмотрительно поинтересовался: известно ли правителю намерение католикоса и мдиванбегов просить царя Теймураза возглавить объединенное царство? Оказалось - известно: как только Моурави присоединил Кахети, азнаур Дато, по благородству своему, шепнул ему, Кайхосро, о келейном совещании католикоса с некоторыми князьями... Понятно, заговорщики не пригласили Моурави, ибо всем известна дружба Великого Моурави с домом Мухран-батони... И тогда же он, Кайхосро, дал клятву своему ангелу покинуть чужое место... хотя, по правде говоря, не лежит у него сердце к Теймуразу: хитер и себялюбив.
      Пробовал Саакадзе доказать, что вины царя тут нет: беспрестанная борьба с могущественным шахом Аббасом - причина тяжелого положения царя Теймураза. Но Кайхосро внезапно перевел беседу на предстоящие празднества. Он просил Моурави оказать ему как правителю последнюю услугу и обе свадьбы устроить в Метехи. Надо хоть чем-нибудь угодить деду, - первый внук женится, пусть останется в фамильном гуджари почетная запись.
      Саакадзе согласился, и снова Метехи наполнился бряцанием древних мечей. Развевались знамена. Спорили конюхи. Торопливо втаскивали свадебные дары нукери. И надменно поднимались по мраморной лестнице светлейшие владетели, царевичи и цари, прибывшие на венчание дочерей Моурави.
      ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
      Старший марабдинский кузнец еще раз ударил молотом по расплющенному топору. Проворная прядильщица быстро плела из серебряных нитей длинную бороду.
      Угрюмый дровосек смолой скреплял светящиеся гнилушки на высоком колпаке. Одноглазый зверолов приделывал к волчьей шкуре голову кабана.
      Из ворот замка то и дело выскальзывали вооруженные марабдинцы, кутаясь в плащи и ведя на поводу коней в зеленых попонах, сливающихся с кустарниками.
      Из узкого окна Охотничьего зала Шадиман всматривался в темнеющую даль, не прерывая своих мыслей. Его мало волновало решение тбилисского Совета отправить посольство в Русию. Не хуже Саакадзе он понимал тщетность хлопот духовенства о царе Луарсабе и о помощи Картли против Ирана. Другое дело Турция: ей все выгодно, что во вред Ирану...
      - А Махара все не возвращается, - досадовал князь. - Шах способен девяносто дней продержать моего чапара, ибо, по его бирюзовому мнению, выходит: чем больше томятся прибегающие к его алмазным стопам, тем больше проникаются страхом и восхищением. А пока светлейший Шадиман и Исмаил-хан будут проникаться восхищением к "льву Ирана", "барс Носте" уже проникнет в Гурию и Самегрело, а оттуда прыгнет прямо на престол Багратидов. Надо действовать! Князья - тупой Качибадзе, острый Палавандишвили, двуликий Эмирэджиби, безликий Нижарадзе и косоглазый Джавахишвили-младший - согласны на восстание. Их больше других объединила урезанная проездная пошлина. Недаром уже без всякого приглашения они трижды прибывали к воротам Марабды... Стучались бы и в пятый раз, но решение уже скреплено их княжеской печатью. Предвещает успех и обещание Зураба повернуть на Дигомском поле по условному знаку свои дружины против Саакадзе. Кроме желания воцариться над горцами, князь жаждет восстановить рогатки в своих владениях.
      Празднование свадьбы дочерей великого плебея да омрачится неожиданным подарком!
      Приготовления закончены. Дружины князей-заговорщиков пополнены марабдинскими сабельщиками. Отказался только Зураб: ему - надменно заявил он - достаточно трехтысячной арагвинской конницы, чтобы разбить объединенное войско Мухран-батони и Ксанского Эристави.
      "Итак, - рассуждал Шадиман, - шестьсот отчаянных марабдинцев проникнут на Дигомское поле, а тысяча ожидает меня в горном лесу, вблизи Кумисского озера. Пока на поле будет длиться бой, я ворвусь в Инжирное ущелье, перебью стражу и открою ворота крепости. Исмаил-хан с сарбазами бросится на помощь восставшим князьям, а я направлюсь с царем Симоном в Метехи. Моему отборному войску нетрудно будет истребить охрану Газнели и, заняв башни, наглухо захлопнуть ворота царского замка от всех узурпаторов. И еще не следует забывать: лишь только княжество почувствует силу восставших - немедля повернет коней. Так было на Ломта-горе, так будет на Дигомском поле.
      Спешно выехал в Арша повеселевший Андукапар. По огненному сигналу на утесе Желтой башни он спустит дружины. О сладкий час возмездия! Коршуном слетит он, сметая и круша все на пути к Гори и дальше - к Носте. Да повторится уже раз свершенное Шадиманом!.. В лесах было спокойно. Заставы азнаурских дружин подковой сжимали подножие неприступной Аршанской горы. Даже туман полз, натыкаясь на ощерившиеся копья.
      Вот почему на опушке у начала главной тропы начальник заставы, храбрый азнаур Микадзе, растянувшись у костра, спокойно обгладывал ногу дикого козла, а его дружинники сосредоточенно следили, чтобы на вертеле не обгорел сладко пахнувший кабан.
      Вдруг беспокойно заржал конь, сорвался с привязи и помчался к лесу. Тяжело хлопая крыльями, низко над костром пролетела черная птица. Где-то вдали завыл шакал, и лес огласился мяуканьем, свистом, хохотом. Огромный волкодав со вздыбленной шерстью, жалобно скуля, прижимался к дружиннику.
      Микадзе вскочил, обнажил шашку, да так и прирос к земле. Дружинники с разинутыми ртами окоченели у костра.
      Ломая сучья, совсем близко шагал каджи. Как полагалось, его высокий колпак зловеще отсвечивал синим огнем. Серебряная борода путалась в коленях, а на мохнатом плече торчал насаженный на длинное древко волшебный топор. За каджи вприпрыжку бежал ощерившийся волк с кабаньей головой, а из его оскаленной пасти вырывался предостерегающий страшный свист.
      Никто из дружинников не мог наверно сказать, сколько времени находились они в столбняке, а когда очухались, то на вертеле чернел только обугленный череп кабана, а в золе потухали последние угольки.
      Микадзе велел выпить всем по тунге вина, поймать взбесившегося коня и как следует отхлестать, дабы в другой раз не уподоблялся зайцу.
      Над лесом занималась заря. Андукапар по каменным насечкам, опираясь на волшебный топор, приближался к воротам замка Арша. За ним следовал телохранитель, уже сбросивший в пропасть кабанью голову вместе с колпаком и серебряной бородой.
      Десять дней сантуристы выбивали молоточками из семиструнных сантури пленительные звуки. Десять дней каманчи наполняли сладчайшими мелодиями нарядные покои Метехского замка. Бурно взлетали "макрули" - свадебные песни, разливались вина, неудержимо неслись в лекури танцоры.
      Гордо восседал старый Мухран-батони рядом с правителем Кайхосро, Моурави и Иесеем Эристави Ксанским. Гордо восседала Русудан рядом с Тамарой - царицей имеретинской, Дареджан Мегрельской, надменной Гуриели и сердечной Мухран-батони.
      Кто может так безудержно веселиться, как веселились "барсы" на торжестве своего Георгия из Носте? Кто, кроме Хорешани, может так красиво и благородно устроить празднество? Разве семья Саакадзе не ее семья? Разве она меньше любит Хварамзе и Маро, чем любила бы своих дочерей? Даже опьяненный счастьем Эрасти и его черноокая жена разве не дороже ей, чем любой князь с кичливой княгиней?
      Мог ли еще кто-нибудь так щедро одарить молодых подарками, как одарили их Леван Дадиани Мегрельский, хвастливый Гуриели и осторожный царь Георгий Имеретинский? Тянулся за ними Шервашидзе Абхазский, не пожелал отстать и Зураб Эристави. А разве князья Картли и Кахети не спешили перещеголять друг друга в богатстве и щедрости? Или купцы и амкары забыли, кто празднует перемену жизни своих дочерей? Разве не тянутся по улицам Тбилиси носилки с богатыми дарами? Разве купцы не разметали от Сионского собора до Метехи бархат, по которому прошли молодые? Или у стен замка под оглушительную зурну не плясал весь Тбилиси, а по всем тбилисским площадям не раскинули стан крестьяне окрестных поселений?
      Десять суток праздновал народ, радуясь вместе с Георгием Саакадзе. Десять дней шипели на вертелах яства. Пировали все, кто дрался на поле брани плечом и плечу с Моурави, кто страдал за Картли, кто, любя ее, отдавал свою кровь.
      Никто не забыл в эти счастливые дни Моурави, и он помнил обо всех. Строители одобряли возведенные по их рисункам девять террас амфитеатра, вздымающихся над полем. Амкары горделиво показывали "барсам" украшение скамей: камень нижних разукрашен ковровыми подушками с позументами и шелковыми кистями, дерево верхних - пестрыми тканями.
      Дигомское поле никогда не видело столько блеска, ибо здесь пожелал Моурави завершить десятидневный пир. Потому и хмель не помешал "барсам" тщательно следить за приготовлениями. Шумели царские, княжеские и церковные азнауры, намечая стоянки и споря за лучшие места. Цокот подков, свист нагаек, выкрики дружинников превращали Дигоми в военный стан.
      Дато пререкался с уста-баши, намечая убранство кресла для Левана Дадиани, как вдруг Гиви дернул его за рукав и, отведя в сторону, шепнул: "Шадимановский лазутчик в рядах дружинников князя Нижарадзе".
      Смеясь, Дато полюбопытствовал: не объелся ли зоркий "барс" овечьим сыром? Гиви обиделся, ибо с утра торчал на поле и никак не мог добраться до любимой еды, и, подражая Ростому, сквозь зубы процедил:
      - А ты, видно, объелся куриной слепотой, растущей в овраге, ибо иначе бы узнал марабдинца-мсахури Раждена, который еще в Метехи любил хвастать отрубленным пальцем.
      Хмель мгновенно испарился из буйной головы Дато.
      - Следует немедленно поручить, - прошептал он, - ностевским разведчикам наблюдение за подозрительным мсахури.
      Тут Гиви не на шутку рассердился и напомнил, что он - саакадзевский "барс", а не медный колпачок, надеваемый собачьим Ражденом на свой обрубок. Уже ностевцы рыскают по Дигомскому полю и выведали, что несколько шакалов из Марабды в наряде дружинников Нижарадзе обмениваются незаметными знаками...
      Не дослушав, Дато принялся сзывать "барсов" к Хорешани на полуденную еду.
      Как всегда на военном совете, Саакадзе раньше выслушал своих "барсов". Он прошелся по комнате и опустился рядом с Даутбеком:
      - Выходит, князья замыслили восстание? Но кто? Без вожака волчья стая не подымется. Липарит? Не похоже, и причин нет, - всем доволен. Но верить следует только Мухран-батони и Эристави Ксанскому. А Арагвскому? - Саакадзе побледнел, он прочел в глазах "барсов" такое же подозрение. - Все прояснилось - цепь от Марабды тянется к Дигоми.
      Внезапно Элизбар хлопнул себя по лбу: теперь он понимает, почему Нижарадзе шептался с Качибадзе, а лишь завидев его, Элизбара, чересчур громко заговорил о достоинствах пегого иноходца.
      - Значит, трое обнаружены?
      - Нет, Ростом, пятеро. Забыл прибавить Шадиман" и Андукапара.
      - И я тоже кое-что заметил, - произнес Пануш: - У многих княжеских дружинников кизиловая ветка приколота к папахе одинаковыми булавками. "Наверно, в одной лавке украшение покупали!"
      Все серьезнее становились "барсы". Саакадзе крупно шагал по ковру, говори как бы сам с собою:
      - Выходит, Зураб не успокоился и замыслил воспользоваться удобным случаем ополчить против меня князей и захватить власть... Нет, власть в Картли для Симона захватит Шадиман, а Зураба женит на своей дочери и поможет ему воцариться над горцами... Конечно, вовремя раскрытое предательство поможет нам расправиться с изменниками, но какая в этом польза? На Дигомском поле в кровавом междоусобии лягут три тысячи лучших арагвинских конников, ибо верны Зурабу и драться будут до последнего вздоха... Если считать замешанными в заговоре десять князей, и каждый бросит в драку не меньше пятисот дружинников, то получится - пять тысяч. Если даже падет половина из них и хотя бы сотен десять из нашего постоянного войска, то ирано-картлийский рубеж ослабнет почти на семь тысяч шашек... Нет! Такую расточительность Картли не может допустить даже ради прихоти Шадимана вновь водворить на трон одноусого глупца и преподнести на пике "льву Ирана" умную голову Великого Моурави!
      Димитрий, едва дослушав, вскочил. Он умолял разрешить ему сейчас же расправиться с Зурабом и его двумя соучастниками, он клянется - полтора века князья будут вспоминать Димитрия Сагинашвили.
      - Разве опасность лишь в Зурабе, Нижарадзе и Качибадзе? Раздразнишь зверя - ни перед чем не остановится. Ведь неизвестно, кто еще из могущественных князей в заговоре... Неплохо придумал Шадиман. На Дигомское поле приглашены царь Имерети, владетели Самегрело, Гурии и Абхазети, а еще все те, кому я задумал показать устойчивость Картли и склонить к союзу против шаха Аббаса... - Саакадзе задумчиво провел рукой по усам. - Отменить празднество невозможно, заговорщики нападут на Метехи уже не ради победы, а ради моего посрамления. Ведь я убеждал в дружбе своей со всеми замками. Оказалось же, против меня пол-Картли!.. Правда, заговор будет нами подавлен, но союз с Западной Грузией погибнет, ибо уважается тот властелин, который умеет крепко держать в деснице поводья взнузданного царства, а не падает в пыль на полдороге. Заранее скажу - цари испугаются, поспешат покинуть опасную Картли и хвастливого Моурави. Как дым, рассеется с таким трудом достигнутое признание величия Картли... И еще: убегут ли в замки заговорщики, будут ли их истреблять - равно обессилится Картли.
      - А не лучше ли заранее обезвредить врагов, хотя бы Нижарадзе, Зураба и Качибадзе? На Дигомском поле все равно придется укоротить им руки. Разумнее...
      - Нет, не разумнее, мой Даутбек. Нельзя раньше срока раскрывать нашу осведомленность. Пожар разгорается от ветра... Другое необходимо: пресечь восстание, пресечь на самом Дигомском поле...
      Наступила тишина - та тишина, вслед за которой гремит гром, а когда вновь заговорил Саакадзе, "барсам" показалось - опасность миновала.
      Дато придвинул песочные часы.
      - Георгий, тебе пора в Метехи, придирчивый Леван первый заметит твое отсутствие. Пируй спокойно, восстания не будет.
      Саакадзе взглянул на веселые искорки, прыгающие в глазах Дато, на огромный кулак Даутбека, крепко упирающийся в колено, на готовых к прыжку "барсов" и поднялся.
      Вскоре за окном послышался топот коней. "Барсы" теснее сблизились и, хотя здесь безопасно можно было кричать во все горло, говорили шепотом.
      Еще двадцать дней тому назад, готовясь к празднику, Элизбар, Ростом и Димитрий, скрытно даже от мдиванбегов, усилили стражу вокруг Тбилиси. В ущельях, оврагах, балках, зарослях кустарника притаились ловкие копейщики и дротикометатели. Опытные разведчики из личных дружин "барсов" рассеяны не только по сотням и тысячам постоянного войска, но и по всем городкам, местечкам и придорожным духанам. Ни один всадник не мог прибыть в Тбилиси незамеченным. Даже Куру сторожили речные гзири, сидя на надутых мехах.
      Значит, лазутчики Шадимана пробрались значительно раньше, решили "барсы". Они весь день метались по Дигомскому полю, нарочито громко поторапливая амкаров: близится воскресенье, когда картлийцы блеснут перед царями и владетелями. До последнего дружинника собрал Моурави: пусть видят, сколько войска в Картли...
      Когда стемнело, ностевцы у Банных ворот поймали Раждена. Он разразился бранью и не отворачивался от факела, поднесенного к его лицу. Оказывается, он послан в замок князем Нижарадзе за новой куладжей.
      Ностевцы не спорили, а попросту скрутили руки марабдинцу и доставили в дом Даутбека. Напрасно Ражден вырывался, его тщательно обыскали и заперли в погреб. Найденный свиток Дато прочел дважды: "Облава подготовлена. Когда у подножия замка пять раз прокричит удод, можешь выехать. В лесу жди у Черной скалы. Третий гонец прокричит призыв удода семь раз. Тогда соизволь начать охоту. В воскресенье и мы ожидаем веселый день. Крупный зверь в полном неведении и угодит в капкан".
      Подписи не было. Из подвала приволокли Раждена. Но сколько ни угрожали раскаленным железом, как ни был щедр на кулаки Димитрий, марабдинец твердил: "Клянусь святым Ражденом! Куда посылали, - туда ехал. А светлейшего князя Шадимана никогда не видал". К удивлению ностевцев, Дато усадил Раждена, дал ему вылить чашу вина и принялся расспрашивать, кто и при каком случае отрубил ему палец.