17

Арестованным на пятнадцать суток еще повезло — их привезли в пункт формирования на машине. Правда, в воронок набили втрое больше народу, чем положено, и они чуть не вымерли там от духоты.

Но солдатам было еще хуже. Их гнали по жаре пешком, и не пятнадцать минут, а три часа. А по прибытии на место обрадовали новым сообщением, что в район, где создается государственное аграрное предприятие номер 13 тоже придется маршировать на своих двоих.

— А сколько это будет в километрах? — поинтересовался самый смелый из дедов.

— Не знаю, — ответил немолодой прапорщик, старший по команде. — Не меньше пятнадцати.

Бойцы хором застонали, но прапорщик тут же прикрикнул на них:

— Разговорчики в строю! Солдат должен стойко переносить тяготы и лишения военной службы.

Солдаты приготовились стойко переносить тяготы и лишения, а арестованных тем временем выгнали из воронка и тоже построили.

Жанна Аржанова стояла где-то посередине, энергично обмахиваясь полами расстегнутой камуфляжной куртки. Поскольку под курткой ничего не было, воины сочли это зрелище неплохой компенсацией за тяготы и лишения.

Тут же подоспела и вторая компенсация. Перед воинами, которым только что дали команду «Вольно! Разойдись!» гордо продефилировала Дарья. Ее бюст был прикрыт тканью топика, но произвел на голодных до любви солдат неизгладимое впечатление.

Тем более что кто-то из старожилов базы немедленно оповестил новоприбывших, чем занимается носительница этого бюста днем на крыше фуры и ночью под ее крышей.

Пока бойцы пялились на Жанну и Дарью, воронок уехал, и арестованные узнали неприятную новость.

— Дальше следуем пешим строем. При попытке к побегу конвою разрешено открывать огонь, — объявил начальник конвоя, и арестованные даже думать забыли о побеге.

Кому охота получать пулю из-за каких-то пятнадцати суток.

Перед отправкой пешего строя был еще обед, но солдат и арестованных торопили побыстрее съесть безвкусную перловую кашу, которую в армии называют «резиновой».

Есть ее почти невозможно — но перед тем как топать в самый зной пятнадцать километров, обязательно надо хорошенько подкрепиться.

Ни среди военных, ни среди арестованных не было особенно сытых, так что кашу смололи за милую душу. И тут же команда — строиться в колонну по четыре и вперед. Надо успеть в район прибытия до темноты.

Кто-то предлагал дать людям переночевать на базе, а с утра, когда будет не так жарко, отправиться в путь — но Балуев не внял разумным советам. Он твердил, что завтра рано утром бригада должна начать работу и промедление смерти подобно.

— Дело ваше, — не стали спорить милицейский лейтенант и армейский прапорщик. Но тут в разговор встрял военный медик, сопровождавший армейскую колонну.

— Если пойдем сейчас, не обойдется без тепловых ударов. А мне бороться с ними нечем. Нужна санитарная машина — вывозить пострадавших в тыл.

Однако Балуев отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Отправляемся, — скомандовал он и полез в кабину к Сане Караваеву.

Дарья молча отстранилась от него и придвинулась поближе к Сане, а Балуев опять нехорошо улыбнулся и пробормотал: «Ну-ну».

— Ты девочку-то не пугай, — сказал Караваев, глядя прямо перед собой на дорогу.

— А то ведь и неприятности заработать недолго. Несчастный случай на производстве…

— Удивляюсь я человеческой неблагодарности, — тоже не глядя на собеседника, произнес Балуев. — Я, можно сказать, вас обоих от голодной смерти спас — а ты мне такие намеки строишь. Угрожаешь. Вот выгоню прямо сейчас к чертовой матери, а машину себе заберу. Она теперь за мной числится — ты сам бумаги подписывал.

Так что ты теперь никто. Бомж на колесах.

Дальнобойщик смолчал — только сильнее сжал руль сильными пальцами. Он знал, что Балуев не имеет права выгнать его без машины, но вполне может это сделать явочным порядком. И Сане долго придется доказывать, что это незаконно.

Во-первых, настоящий владелец машины — Владимирское автопредприятие — остался за пределами 27-километровой зоны и исчез без следа, как и все остальное. Караваев был указан в бумагах, как «исполняющий обязанности представителя владельца», но эта формулировка была сама по себе абсурдной, и ее придумали на ходу со ссылкой на форсмажорные обстоятельства — иначе машину вообще нельзя было использовать.

Однако если бы дело дошло до суда, еще не известно, какое бы решение он вынес.

Вполне мог бы за отсутствием хозяина и его законных правопреемников передать тягач и фуру в доход государства, как бесхозное имущество.

А самое главное — в условиях чрезвычайного положения общественные интересы априори ставятся выше личных. Аграрное предприятие призвано спасти город от голода, и если частное лицо попытается отсудить у него машину — на это наверняка посмотрят косо. Даже если частник будет доказывать, что он раньше ездил на этой машине и представляет ее законного владельца. А когда всплывет информация, что этот самый частник вместе с машиной прежде находился на службе у мафии и участвовал в расхищении продовольствия, ловить ему станет совсем нечего.

Так что прав был все-таки директор ГАП-13 Балуев: дальнобойщик Саня Караваев теперь никто. Бомж на колесах. И лучше ему молчать в тряпочку, а то как бы чего не вышло.

Автопоезд, дымя выхлопными газами, укатил вперед, а пешая колонна из солдат и арестантов потянулась следом. Прапорщик, правда, связался на всякий случай с начальством и доложил мнение медика и свое собственное — о том, что лучше бы организовать пеший переход завтра рано утром. Но начальство приказало беспрекословно подчиняться директору, который наделен чрезвычайными полномочиями — и колонне пришлось стартовать в самую жару.

Все завидовали вольнонаемным, которые в полном составе уехали в кузове фуры, в автобусе и в газике директора. Но солдаты помнили про положение устава насчет тягот и лишений, а сетования арестантов решительно пресек конвой — в том духе, что не надо водку пьянствовать и беспорядки нарушать, и тогда вас тоже будут возить на машине.

Куртка Жанны Аржановой была застегнута на одну пуговицу где-то в районе пупка, но ей все равно было жарко, и она даже обратилась к конвоиру-дзержинцу, который дал ей попить воды из пластиковой бутылки:

— Не пойму, как вы ходите в этом все время.

— В чем в этом? — спросил конвоир, встревоженно оглядев свое обмундирование.

— В носках, в ботинках, в штанах и в куртке. Свариться же можно. Консервы: «Человек разумный в собственном поту».

— А ты сними, — посоветовал дзержинец, имея в виду прежде всего куртку, которая с самого начала не давала покоя всем мужчинам в колонне. Все видели, что под нею ничего нет, но никак не могли толком разглядеть то, что там все-таки есть.

— Боюсь, это вызовет нездоровую реакцию, — покачала головой Жанна, скосив глаза почему-то на пожилого небритого синяка бомжеватого вида.

Судя по его возрасту и внешности, как раз его Жанна могла опасаться меньше всего. Он уже давно пропил свою мужскую силу и забыл, как выглядит женщина вблизи.

Но почувствовав внимание к себе, синяк оживился и решил включиться в разговор.

— Слышь, а за что тебя к нам? — поинтересовался он у Жанны.

— Я — борец за свободу, — ответила Жанна, и синяк вытаращил на нее глаза.

— Она вчера выпустила всех зверей из зоопарка, — пояснил начальник конвоя, который слышал весь разговор и был осведомлен о преступлении гражданки Аржановой и ряда других административно арестованных.

— А зачем? — спросил какой-то молодой парень с подбитым глазом и рассеченной бровью.

— А вот тебе, например, нравится в камере сидеть? — поинтересовалась у него Жанна.

— Кому ж понравится, — пожал плечами побитый.

— Вот и зверям тоже не нравится. Понял?

— Так они же звери, а мы — люди, — не согласился с Жанной побитый. — Может, ты еще скажешь, мясо не надо есть? — неожиданно добавил он, демонстрируя хорошее чувство логики.

Тут на него накинулась другая девчонка из арестанток, невзрачная и плохо одетая, но агрессивная крайне. Она доказывала, что есть мясо животного — это все равно что питаться человечиной, а когда парень с подбитым глазом с нею не согласился, попыталась подбить ему и второй глаз для равновесия — но не дотянулась, потому что была примерно вдвое ниже ростом.

Жанна и конвоир с трудом их разняли, и Девственница попыталась урезонить спорщиков одним простым соображением:

— Мяса все равно нет и в ближайшее время не предвидится. Так стоит ли из-за этого драться?

Воинствующая вегетарианка явно считала, что стоит, но, почувствовав, что тема неактуальна (пустая резиновая каша недовольно урчала в желудке), перекинулась на аборты и стала требовать от конвоира их немедленного и повсеместного запрета.

— А по-моему, тебя надо было не к нам, а сразу на дурку, — высказал свое мнение начальник конвоя. — Оправдать по причине невменяемости — и на принудлечение.

Как выяснилось из дальнейшего разговора, он учился заочно на юридическом и любил щегольнуть профессиональным термином.

— И тебя тоже на дурку, — обратился он к Жанне. — Это ж надо додуматься — зверей из зоопарка выпустить. Неужто нормальному человеку такое в голову придет?

— А нас там много было, — весело откликнулась Жанна. — Что — все ненормальные?

— А что, ты думаешь, на свете мало психов? Особенно теперь. Мне один шизик на днях сказал, что пришел конец света, и сатана на пару с Богом со дня на день устроят нам полный Армагеддон.

— Полный звездец они нам устроят! — поправил его побитый, а Жанна постаралась, чтобы последнее слово все-таки осталось за ней.

— Вот поэтому и надо было выпустить зверей из клеток, — заявила она. — За это нам простится много грехов на Страшном Суде.

И с такой убежденностью она это сказала, как будто сама верила в свои слова.

Видно, уроки Веры Красных не прошли даром.

А побитый арестант, посмотрев на нее внимательнее, немного отстранился и с этого времени поглядывал на Жанну с опаской. Ведь никогда не знаешь, чего ждать от этих сумасшедших.

Примерно в это же время историю с разгромом зоопарка обсасывали на «Общем радио», особенно смакуя тот факт, что многие звери все еще бродят на свободе.

Говорили и о том, что «Общее радио» вот-вот закроют, и восторжествует тотальная цензура, но разговор все время возвращался к диким зверям, которые живут себе без цензуры и без правительства — и ничего. В клетки друг друга не сажают и братьев по крови без нужды не едят, и вообще ведут себя гораздо лучше людей.

Пока Саня Караваев слушал этот легкий треп и дышал свежим воздухом, высунув голову в открытое окошко, Балуев по-хозяйски положил руку Дарье на колено и процедил лениво:

— Ты ведь шлюха. Обыкновенная шлюха. Думаешь, я не знаю? Мне все про тебя рассказали. Да я и сам вижу. Так что кончай из себя целочку строить. Будь хорошей девочкой, а я тебя сигареткой угощу.

Сигареты в Москве уже успели превратиться в большой дефицит. Народ собирал окурки на улицах, а целую пачку можно было достать только на черном рынке по фантастической цене.

Дальнобойщик неспешно вернул голову в кабину, без спросу взял сигарету из пачки, которую предлагали не ему, и заговорил, как бы ни к кому не обращаясь:

— Интересно, если труп одного большого начальника в кожаной кепке найдут в лесу, искусанный в кровь, — что они подумают?

— Чего? — переспросил Балуев, вздрогнув, и зачем-то сдернул с головы кожаную кепку, обнажив потную лысину.

— Да ничего. Просто если ты думаешь, что мне слабо закусать тебя до смерти — то это зря. У меня очень крепкие зубы.

18

«Общее радио» так и не закрыли — только ведущего передачи про зоопарк арестовали за соучастие в организации массовых беспорядков. Сначала хотели пристегнуть его к делу экологических вандалов, но потом передумали и дали ему пятнадцать суток сельхозработ.

Власти боялись, что если закрыть «Общее радио» — то взбунтуется молодежь. Ведь это единственная FM-радиостанция, которая осталась в эфире после катастрофы и объединила всех московских ди-джеев, музыкантов и меломанов. А политика, экология и прочие проблемы — это уже дело второе: просто после музыкантов и меломанов на «Общее радио» потянулись все, кому не нашлось места на государственном канале.

Запретить «Общему радио» говорить на серьезные темы тоже было никак невозможно.

Ребята там сидят нахальные — просто так не послушаются, а если нажать, то у них хватит ума призвать своих фанатов на защиту свободы слова. И фанаты придут обязательно, а власти уже имели шанс увидеть, во что может превратиться даже самая безобидная и никчемная манифестация в городе, где царят катастрофические настроения.

И тут как раз непримиримый борец за свободу слова и дела Тимур Гарин получил эфир на «Общем радио», куда его пригласили, как косвенного виновника истории с зоопарком — ведь все началось с его заметки. Однако утром в день передачи вышла газета с гораздо более серьезной статьей Тимура, и вечером в прямом эфире о зоопарке почти не вспоминали.

Разговор вращался вокруг высказываний Гарина о том, что Москву ждет голод из-за неразумной и недальновидной политики властей.

— Земли, которые мы называем «белой пустыней», на самом деле исключительно плодородны. Я имею данные из первых рук, от Тамары Крецу, которая возглавляет биологические исследования на западном направлении. На этой земле можно получить такие урожаи, о которых раньше никто и не мечтал. И всего-то надо — не мешать людям, которые готовы работать на земле, заниматься этим ради собственной выгоды. Продовольствие сейчас — самый выгодный товар, и предприимчивые люди охотно займутся сельским хозяйством, если будут уверены, что оно принесет им прибыль. И если таких людей будет много, то их выгода обернется благом для всех.

Дачники и фермеры будут продавать излишки урожая на московском рынке, а горожане смогут заниматься своими делами: поддерживать городскую инфраструктуру, работать на предприятиях, искать нефть…

«Тебе надо было заняться политикой», — сказал Тимуру ведущий в прямом эфире.

— Теперь уже поздно, — ответил Гарин. — Они, — он ткнул пальцем в потолок, — меня все равно не послушают, и скоро всем станет не до политики.

— Ты смотришь на вещи слишком мрачно.

— Я смотрю на вещи слишком оптимистично! Я, например, надеюсь, что в городе не будет людоедства. Если действительно не наступит зима, то что-нибудь все-таки вырастет. Но я могу ошибаться. И географы-астрономы-биологи тоже могут ошибаться. А вот в чем нет никакой ошибки, так это в том, что колхозы, совхозы, трудармии, государственные аграрные предприятия и все прочие ипостаси рабовладельческой плантации еще никогда никого не накормили.

— А как же Древний Рим? — удивился собеседник Тимура, который хорошо учился в школе и в университете и всегда сдавал древнюю историю на пять.

— В Древнем Риме девяносто процентов населения жили на селе. Если выгнать девяносто процентов населения из Москвы в поле на подножный корм, то голодать никто не будет. Только это будет уже не современная Москва, а в лучшем случае бледное подобие Рима за сто лет до нашей эры.

— А в худшем?

— А в худшем — первобытнообщинный строй. Народ с голодухи дичает очень быстро.

Просыпаются древние инстинкты. А тут еще криминал… Буковский, когда сидел в тюрьме за антисоветскую деятельность, заметил, что уголовники живут по законам, которые не менялись с первобытных времен. «Жизнь по понятиям» — это и есть первобытная форма закона. И она, похоже, очень скоро восторжествует.

— И что же делать?

— Не делать резких движений. Мне тут недавно долго объясняли, почему в нынешней ситуации обязательно нужны трудармии. Мол, мы не знаем, сколько народу захочет пойти в фермеры и хватит ли городу тех излишков урожая, которые они захотят продать на свободном рынке. Поэтому надо создать параллельные структуры, которые будут работать по плану, а людей мобилизовать в них принудительно. А все ведь на самом деле просто…

— То есть?

— Возьмем обычного бизнесмена, который торговал разным колониальным товаром. Его перестали покупать, потому что все деньги у людей уходят на продукты. Бизнесмен разоряется. Приткнуться на черном рынке продовольствия невозможно — там и без него такая конкуренция, что люди режут и стреляют друг друга каждый день. И что же наш бизнесмен будет делать? Если перепродавать продукты невозможно, потому что их слишком мало, то у него есть другая ниша — делать эти продукты. Может, он сам и не станет копаться в земле — но наймет работников. Откуда возьмет? А из безработных. Предприятия ведь тоже разоряются. Безработных тьма, а рабочих мест нет. Да у него отбоя не будет от желающих. Конкурс, как в театральный институт.

— Но ведь ГАПы именно так и комплектуются, а очередей у вербовочных пунктов пока нет.

— Ну так и голода пока нет. Но не в этом дело. ГАП — это совхоз. От перемены букв в аббревиатуре суть дела не меняется. Наши руководители, будь они хоть десять раз рыночники, очень прочно усвоили один порочный тезис: что мобилизационная экономика в чрезвычайной ситуации показывает чудеса эффективности. Вот мол, в Великую Отечественную войну на пустом месте создали новую промышленность, да такую мощную, что она позволила задавить немца, на которого работала вся Европа. И никто не вспоминает, что в тылу у этого «пустого места» были Соединенные Штаты…

— Ну, это дело прошлое…

— Хорошо, вернемся к делам нынешним. Если бы ГАПы действительно были параллельной структурой — я бы слова не сказал. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Пусть загоняют в свои трудармии добровольцев, энтузиастов, солдат, заключенных, подследственных, хулиганов и наркоманов. В руки флаг и барабан на шею. Только дайте другим заниматься нормальным делом! А что происходит на самом деле? Издевательство чистой воды — выделить землю под дачи и огороды в шести часах ходьбы от кольцевой автодороги, не обеспечивая людей ни транспортом, ни семенами — и при этом еще требовать налог. Смеяться некому.

Те, кого это касалось, смеяться, однако, не стали. А наоборот, опять позвонили руководству «Общего радио» и пригрозили все-таки отключить передатчик, «если провокации подобного рода не прекратятся раз и навсегда».

Тимуру Гарину, разумеется, тут же сообщили об этом — без обид, потому что ребята на «Общем радио» к такому привыкли и даже радовались: если кого-то это раздражает, значит, мы работаем не зря.

А Тимур сделал из всего этого только один вывод — те, кому на самом деле предназначались его слова, так ничего и не поняли. А значит, катастрофический сценарий будет и дальше развиваться, как по писаному: через голод к хаосу и краху.

19

Первое, что сделал директор ГАП-13 Балуев по прибытии на место, это объявил арестантам и солдатам радостную новость. Он разрешил им свидания с родственниками, друзьями и знакомыми. Правда, с одним условием — любой гость должен отработать один рабочий день на поле — и тогда он может остаться на ночь.

А может не оставаться, но работать должен все равно — иначе его выгонят взашей.

И пищевое довольствие на него не выделяется.

Это сразу показало, что Сергей Валентинович Балуев — человек далеко не глупый, хоть он и пришел на директорскую должность с не очень высокого поста в областном управлении сельского хозяйства. Видно, были у него какие-то карьерные проблемы, раз он к сорока пяти годам не смог подняться выше со всем своим умом и предприимчивостью.

Это ведь какой хороший способ — увеличить число работающих без увеличения затрат! И Сергей Валентинович заранее знал, что гости будут. Среди арестантов обычный контингент — алкаши, бомжи и хулиганы — составлял меньше трети, а остальные — это были девочки и мальчики, учинившие дебош в зоопарке. Они сразу встали в очередь к радиотелефону — звать на помощь папу с мамой, а также дедушек, бабушек, друзей и соседей.

Жанна Аржанова, дорвавшись до телефона, вызвонила однокурсницу-москвичку и, продираясь сквозь помехи, кричала ей:

— Сходи к нам в общагу, найди Юльку. Скажи ей, что меня посадили на пятнадцать суток. Что? Да ничего особенного. Льва в зоопарке выпустила из клетки. Короче, слушай — нет времени. Пусть Юлька привезет мне одежду. Что-нибудь полегче. И обязательно сандалии и купальник. Я на сельхозработах, это на Рублевском шоссе.

Надо ехать до упора, и попадешь прямо к нам в лагерь. На чем ехать? На велике.

Пусть Женька попросит у Гарика велик и даст его Юльке. Гарик даст. Он для Женьки что хочешь сделает. Ладно, все. Обязательно сегодня же, иначе я загнусь тут в этом обмундировании. Некогда объяснять. Все, пока!

Юлька прикатила ночью, и Жанна очень удивилась — она вовсе не имела в виду, что надо ехать так уж прямо сейчас по неосвещенному шоссе через темный лес.

Но оказалось, Юльке никто не удосужился сообщить, что Жанну загребли, и пока арестованную мариновали в ожидании суда, а потом переправляли на базу формирования и вели в лагерь на стыке двух миров, подруга тщетно обзванивала милицию, больницы и морги. Она поздно узнала, что Жанна отправилась в зоопарк, а в первых сообщениях о беспорядках говорилось о человеческих жертвах. Потом эту информацию опровергли, но Юлька все равно мандражировала страшно. Когда Светка Масленникова примчалась в общагу с круглыми глазами, Юлька тут же пинками погнала Женьку к Гарику, получила велосипед с напутствием, что будет казнена путем четвертования, если с машиной что-нибудь случится, и помчалась, на ночь глядя, не разбирая дороги.

Жанна давно спала в женском вагончике в одних французских трусиках, от которых даже девочки-соседки пришли в экстаз. Покрывало, роль которого выполняла единственная простыня, валялось на полу, но тропическая тьма скрывала Жанну от посторонних глаз вместе со всеми ее прелестями.

Жанна знала, что находится под надежной охраной. Памятуя, что Жанна д'Арк не стеснялась по утрам умываться при всем своем войске обнаженная по пояс, она показала конвоиру-дзержинцу, что скрыто под полами ее куртки, и конвоир по имени Алексей влюбился в Жанну с первого взгляда. Он притащил ей с поляны целую охапку цветов и поклялся ночевать у ее постели без сна и с примкнутым штыком.

— Лучше у входа, — умерила его пыл Жанна.

На самом деле боец должен был ночевать там, где скажут, но начальнику конвоя сильно не понравились взгляды, которые арестанты из обычного контингента и некоторые солдаты с татуировками на руках бросали на девушек — как арестованных, так и вольнонаемных. И он сказал об этом начальнику режима — капитану внутренней службы, который отвечал за мир и спокойствие в лагере.

Пятнадцатисуточников, правда, загнали в палатки и в фуру — их по инструкции полагалось держать в помещении и под охраной, а вот от солдат можно было ожидать чего угодно. И начальник режима решил выставить у женских вагончиков усиленные караулы. А конвоирам сказал:

— Даже и думать не смейте о чем вы сейчас подумали. Трибунал гарантирую. Десять лет расстрела через повешение. Вот когда освободятся, и я за них отвечать не буду — тогда пожалуйста. Хоть по обоюдному согласию, хоть по любви… А пока я за них отвечаю — чтобы никаких эксцессов.

Юный Леша Григораш, солдат-первогодок из интеллигентной семьи, спал у входа в вагончик очень чутко, опасаясь, что кто-нибудь может вломиться к девушкам с нехорошими намерениями.

Первым, кто попытался вломиться в вагончик, оказалась Юлька Томилина, которая действовала так энергично, что чуть не подняла общую тревогу. Во всяком случае, в женском вагончике проснулись все и в дверях в ярком свете фальшфейера, который в панике запалили часовые, появилась совершенно обнаженная девушка. К разочарованию Леши Григораша это была не Жанна, а невзрачная защитница природы, вегетарианка и противница абортов, которая оказалась ко всему прочему еще и нудисткой.

Перед сном она долго убеждала Жанну, что цивилизация несет человечеству одно только зло, а истоки этого зла лежат в изобретении одежды.

На вопрос, почему же она все-таки носит одежду, эта девочка, которую звали Ира, отвечала так:

— Когда живешь среди текстильщиков, с этим ничего нельзя поделать. Любого натуриста, который осмелится выйти в естественном виде за пределы резервации, они норовят упрятать за решетку. А похотливые самцы считают натуристок развратницами. Но это же чушь! Нудизм не имеет ничего общего с сексом.

Ирина призналась Жанне, что она — идейная девственница и считает, что секс допустим только в целях деторождения, а Жанна призналась Ирине, что она тоже идейная девственница и считает, что секс возможен только по большой любви. Тут какая-то третья девушка с третьего лежака высказала мысль, что секс вообще невозможен, особенно когда сидишь под стражей и не можешь отдаться даже стражнику, так как ему это запрещено под страхом расстрела через повешение.

Ирина немедленно накинулась на нее с яростью фурии, и Жанне стоило большого труда ее утихомирить.

— Слушайте, хватит! Давайте уже спать, — обратилась к конфликтующим сторонам еще одна девушка, которая не участвовала в споре, но Ира и Жанна еще долго шептались о проблемах бытия. И едва успели уснуть, как их поднял шум, гам и тарарам на свежем воздухе.

Ирина выскочила на улицу в том самом одеянии, которое она рекомендовала всем людям для борьбы с цивилизацией, и тут же оказалась в окружении возбужденных похотливых самцов с автоматами. Среди них присутствовала одна самка с велосипедом, которая громко требовала показать ей Жанну Аржанову, дабы убедиться, что она жива.

— Да жива я, жива, успокойся, — отчаянно зевая, сообщила Жанна, тоже выходя из вагончика.

— А ну назад! — заорали конвоиры. — Кто разрешил выходить? Отбой был давно.

— Леша, уйми их пожалуйста, — обратилась Жанна к своему новому другу, хотя тот никак не мог повлиять на профессиональных сотрудников милиции и солдат, которые старше его по сроку службы.

Но тут появились начальник режима и начальник конвоя, которым удалось унять воинов гораздо лучше. Правда, под шумок кто-то из конвоиров успел погладить голую Ирину по груди, а она успела дать кому-то другому по щеке (не разобралась во тьме) — и этот другой передернул затвор автомата с криком:

— Назад, а то буду стрелять!

Но Бог миловал. Ни одного выстрела так и не прозвучало, так что обошлось без жертв.

Капитан сходу наорал и на Юльку, и на Жанну и потребовал, чтобы Жанна вернулась в вагончик («в камеру», как он выразился), а Юлька убиралась, куда хочет, но чтоб духу ее здесь не было через пять минут.

— А как же свидания? — удивилась Жанна. — Директор так увлекательно про них рассказывал.

— Какие, к черту, свидания среди ночи?! — не унимался начальник режима. — Пусть утром приходит к директору и разбирается с ним.

— До вас так далеко ехать, — жалобно сказала Юлька, заглядывая капитану в глаза.

— Можно, я тут останусь. Я больше не буду, честное слово.

Начальник режима несколько смягчился, но все равно ответил: «Не положено».

— А если за взятку? — шепотом спросила Юлька, приблизившись к нему вплотную. — Я, в отличие от Жанны, очень давно не девственница. Так что мы можем подружиться. Пусть у меня будет свидание не с ней, а с вами.

— Ты хоть соображаешь, что говоришь?! — взорвался капитан, но говорил он негромко, причем как-то незаметно успел отвести Юльку в сторонку от общего столпотворения. — Что обо мне подчиненные скажут, ты подумала?

— Подумала, — энергично кивнула Юлька. — Они скажут, что я вам нравлюсь, и у нас с вами любовь. Большая и чистая. Вы мне, кстати, тоже нравитесь. Вы ведь не думаете, что я бы стала предлагать подобные вещи первому встречному.

— Ладно, — махнул рукой начальник режима. — Оставайся до утра в лагере. Но в арестантский вагончик тебе нельзя. Завтра поговоришь с директором — и будет, как он решит. Только имей в виду — свидания надо отрабатывать.